Мы, русские, странный народ. Очень любим махать кулаками после драки. Даже если эта драка состоялась более 1000 лет назад. По тому накалу страстей, которые взрывают мозги нынешним спорщикам, можно подумать, что «иудохристианин» Владимир низвергал «родных богов» вчера. Причем «градус дискуссии» поддерживают обе стороны. РПЦ не менее темпераментно борется с «говорящими животными» на ТВ и прочими проявлениями «коммуно-язычества»[1]. При этом создается впечатление, что из всего мира крестилась одна только Русь. Возможна ли подобная дискуссия в Европе? В США? В Южной Америке? Может, и возможна, но там это схоластика – у нас же за неаккуратно сказанное слово до сих пор готовы убивать и бросать в тюрьмы. Воистину странно, что дом, разделившийся надвое так давно, все еще не рухнул. Почему же не поубивали друг друга русские язычники и христиане? Ведь и времени, и желания, если судить по современной полемике, у них было в достатке. Ответа на этот вопрос не содержат летописи. Они вообще не дают ответа как было, потому что подверглись масштабным правкам, и, скорее, с большой долей достоверности по ним можно судить как не было. Но кровь-то лилась, и лилась водопадом. Тем не менее Русь с лица земли не исчезла, не перешла в предания и легенды, а если вы читаете эти строки, то, выходит, все еще жива и «вы-то и есть сопротивление» ®. В чем же тогда суть противостояния? Постараемся разобраться.

Только гнусный лжец станет утверждать, что до т. н. принятия христианства князем Владимиром Русь представляла собой пряничный домик, населенный румяными эльфами и светлячками, в котором все жили дружно, мирно и счастливо. Разумеется, это не так. Собственно, никакой Руси как единой политической структуры не было. Киевское княжество враждовало с Полоцким, Переяславское с Черниговским, мурома ходила «на булгар», новгородцы претендовали на контроль над путем «из варяг в греки» и тоже далеко не всегда добрым словом доказывали свое право, в общем, шла обычная для тогдашней Европы политическая жизнь. Насчет «варваров, почти зверей» РПЦ, конечно, палку перегнула.

Русь не была мировым захолустьем, поскольку находилась на чрезвычайно актуальных для своего времени транспортных, а стало быть, и финансовых потоках, но и цивилизационным центром, которому стремились бы подражать, копировать жизненный уклад, также не была. Им была Византия, во многом сохранившая культуру и традиции Римской империи. Основной интригой тех лет было противоборство «западников», а скорее, «северников»/варягов, с одной стороны, и византийцев, персов и греков – южан – с другой. Причем противоборство преимущественно экономическое. Парадигмы «Восток – Запад» тогда еще не существовало. Поляризация, и то достаточно условная, проходила по вектору Север – Юг. Соответственно варяги/греки, варяги/арабы, а Русь находилась как раз на этом пути, столкновения, взаимодействия, взаимообогащения (нужное подчеркнуть) цивилизаций. Что собой представляли те и другие как этносы, сказать сейчас очень трудно. В силу своего геополитического положения Русь отличалась просто-таки уникальной веротерпимостью – не путать с современным прочтением слова «толерантность», – и на то были вполне осязаемые экономические причины: через две водные артерии, вокруг которых формировалась русская этнокультурная общность, шел нескончаемый поток «гостей» самых разных рас и конфессий, преследовать и «не пущать!» кого-либо по религиозному признаку – остаться без транзита. Проявить слабину и допустить чье-либо доминирование – также остаться без транзита. Напомним, что «гость» – это по-древнерусски «купец», а на латыни это hostis – «враг», «чужеземец». Случайно ли такое различие в значениях этимологически явно связанных слов? Вот как описывает древних славян византийский автор Маврикий Стратег: «Племена славян и антов[2] сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения (при переходе их) из одного места в другое, охраняют их в случае надобности, так что, если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел (какой-либо) ущерб, принимавший его раньше начинает войну (против виновного), считая долгом чести отомстить за чужеземца. Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но, ограничивая (срок рабства) определенным временем, предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там (где они находятся) на положении свободных и друзей»[3]. То, что не происходило заметного расового смешения, с одной стороны, объясняется общинными традициями – при всей «открытости» городов жизнь русской сельской общины была достаточно замкнутой и чужаков не принимала, а с другой – внушительные расстояния и плохая транспортная доступность большинства населенных пунктов (которая отчасти не изжита до сих пор!) позволяли сохранять известную этническую однородность, которая подтверждается современными генетическими исследованиями. Каков был этнографический портрет тогдашнего грека? Насколько в нем присутствовала эллинистическая составляющая? А какова она в нынешнем понтийском греке – законном наследнике культуры Херсонеса/Корсуня? Насколько этнический «варяг» существенно отличался от этнического «новгородца»? На каком языке говорил Рюрик? На эти вопросы нет ответов. Есть только догадки. Но несомненно одно – представлять христианство как некую «экспансию гостей с юга», причем едва ли не сознательную идеологическую диверсию, не вполне верно. Тем более видеть во Владимире некоего «агента влияния» Византии.

Князь с мятущейся душой

Итак, на Руси вполне уживались язычники, христиане, мусульмане и многие другие. Значительную часть русов тех лет составляло купечество, а купцу очень трудно рассматривать «гостя заморского» через перекрестье прицела – сделка не состоится. Излишне прогибаться, впрочем, не следует, потому как торговать себе в убыток – тоже дураков нет. Особенно на Востоке – не поймут. Часть историков пытается изобразить ситуацию времен Владимира как противоборство «варягов» и «христиан». Но факты демонстрируют нечто иное. Христианство исповедовал полулегендарный Аскольд (варяг?), но был убит он другим варягом Олегом вовсе не по религиозным мотивам. Мотивом был Киевский княжеский престол. В конце IX века Русская епархия уже числится в списках константинопольских епископий сначала на «почетном» 61-м, потом на 60-м месте. Проповедь Кирилла и Мефодия собрала в южных славянских землях заметное количество сторонников. Кстати, современники считали их чуть ли не еретиками, а вовсе никакими не посланными Константинополем миссионерами. Интрига заключалась в следующем: среди значительной части богословов Западной церкви сложилась точка зрения, что хвала Богу может воздаваться только на трех языках, на которых была сделана надпись на Кресте Господнем: еврейском, греческом и латинском, таким образом, любой язык, кроме трех означенных, считался «богохульным». То, что славян как-то особо выделяли из списка других народов, считая «варварами», представляется надуманным. Уж никак не большие «варвары», чем те же германцы или галлы.

Надо заметить, что молодая на тот момент христианская религия была, если так можно выразиться, «модной». И она не была чем-то железобетонным и монолитным. Большинство канонов, считающихся сегодня «освященными седой древностью», вырабатывались как раз в те годы. Христианство было живым течением мысли, в рамках которого кипели споры. Зачастую страсти выходили за рамки келий и академических дискуссий, так, например, споры сторонников Ария (основоположника течения арианства, осужденного позже Никейским собором) и Афанасия (александрийского епископа – его противника) в Египте (VI в.) стали переходить в стычки на улицах, в которых люди, по словам Евсевия Кессарийского (основоположника церковной истории), «сталкивались друг с другом, так что ожесточенные, в пылу исступления, покушались на дела нечестивые, осмеливались оскорблять изображение базилевса». Не очень понятно, при чем тут базилевс, видать, не только теология была причиной волнений, но и политика не в последнюю очередь.

У нас имеются весьма смутные представления о том, какое именно из многочисленных течений христианства – арианство, несторианство, монофизитство, монофелитство… – проникло на Русь. Часть исследователей считают, что на Руси распространилось как раз арианство[4]. А какая разница, спросите вы. Да разница в том, что сами эти течения никак не могли найти между собой «консенсус», и осуществлять какую-то планомерную «экспансию» раздираемое противоречиями учение было просто не в состоянии.

Минимум за 100 лет до Владимира на славянский язык были переведены первые церковные книги. На основе Иоакимовской летописи, приводимой Татищевым[5], мы можем узнать, что симпатии к христианам и христианству проявлял киевский князь Ярополк Святославич (княжил в 972–978 гг. или 980 г.), убитый варягамипо приказу… своего брата, того самого Владимира Святого, крестителя Руси. Вообще Святой Равноапостольный князь Владимир был человеком, скажем так, тонкой душевной организации, ищущим, мятущимся и «увлекающимся». Вопросы духовные были для него на первом месте, ну, во всяком случае, на первом месте после вопросов власти. Так, «Повесть Временных лет» (ПВЛ) сообщает нам о событиях, случившихся за 8 (восемь!!!) лет до судьбоносного «Крещения». То есть как раз предположительно в год смерти Ярополка. Сев на Киевский престол, не без помощи варягов, князь «постави кумиры на холму вне двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат, и Хърса, Дажьбога и Стрибога и Симарьгла и Мокошь. И жряху им, наричюще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесом, и оскверняху землю требами своими. И осквернися кровьми земля Руска и холмо-тъ»[6]. Интересно, зачем сие было нужно, да еще так демонстративно, в и без того языческом городе? Зачем с той же миссией было отправлять в Новгород своего дядю Добрыню? Который спустя 8 лет уже крестил Новгород «огнем и мечом»? То ли фальсификаторы текста просто уже запутались, то ли с противостоянием вер и традиций было все не так прямолинейно. Церковными историками варяги изображаются как иноземные захватчики, т. е. им явно приписывается позднее значение «крестоносцев-католиков», с которыми сражался Благоверный князь Александр (Невский), но здравый смысл и да и сам текст летописи заставляют в таком определении усомниться. Из него мы видим, как Владимир довольно просто «кидает» варягов на «гонорар» («по две гривны с человека»), как он их «отпускает в Греческую землю». Кстати, почему в Греческую, а не в Варяжскую? Скорее, это военное сословие (что-то вроде наемников), которые за деньги служат различным сюзеренам. Иначе вряд ли Владимир мог им что-то «приказывать». То есть никакой ни этнической, ни даже политической идентификации христианская вера не имела. И варяги как этническая общность не были врагами ни христианству, ни славянам, как, собственно, и грекам. Мы оказываемся в Х веке и тут понимаем, что дата, выбранная как «точка отсчета» (988 г.), представляется по меньшей мере странной, и никакого смысла, кроме как «широко отметить 1000-летие крещения Руси» сразу после «падения богоборческой власти», в ней не просматривается. Христианство (тогда, кстати, не делившееся на католицизм и православие[7]) присутствовало на Руси и до этого. Как отмечает И.Я. Фроянов, «…после договора 911 года, укрепившего непосредственные связи Руси с Византией и поставившего ее в выгодные условия торговли на византийских рынках, начали мало-помалу появляться среди русских первые приверженцы христианской веры. О русах-христианах этого времени говорят арабские источники. Но самые выразительные данные дошли до нас в договоре Руси с Византией 944 года, где среди послов, приносивших клятву в Царьграде, фигурируют и язычники, и христиане»[8]. «Мы же те, кто из нас крещен, в соборной церкви клялись церковью Святого Ильи… А некрещеные русские слагают свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие…»[9] Аналогичную картину наблюдаем в Киеве: князь Игорь вместе со своим языческим окружением клялся на холме перед кумиром Перуна, а христиане присягали в церкви Святого Ильи[10]. Даже в сюжете [ПВЛ] о принятии христианства Владимиром есть прямое свидетельство того, что греко-византийская вера была не просто знакома русичам задолго до описываемых событий, но и исповедовалась в семье Владимира. «Сказали же бояре: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей»[11]. А если принять на веру Иоакимовскую летопись, то еще, получается, и брат Владимира был христианином или, во всяком случае, был хорошо осведомлен об основных постулатах веры. Все это достаточно убедительно доказывает «художественность» описания выбора Владимира [из ПВЛ].

Похищение единовластия

Эрнст Теодор Амадей Гофман в 1819 году выпустил сатирический роман «Житейские воззрения кота Мурра» (нем. Lebensansichten des Katers Murr). Как предупреждает с первых строк вымышленный «издатель», при подготовке книги к печати произошел конфуз: когда к издателю стали поступать корректурные листы, то обнаружилось, что записки кота Мурра постоянно перебиваются обрывками совершенно постороннего текста. Оказалось, что кот, излагая свои житейские воззрения, рвал на части первую попавшуюся ему в лапы книгу из библиотеки хозяина, чтобы использовать выдранные страницы «частью для прокладки, частью для просушки». Под кошачьи лапы попало жизнеописание Иоганнеса Крейслера, и по небрежности наборщиков эти страницы тоже были напечатаны. Прием, использованный Гофманом как сатирический, оказывается, за несколько столетий до него использовали авторы «Повести Временных лет…» только в буквальном, а не в «сатирическом» смысле. Этот литературный памятник тоже побывал в лапах, и явно не кошачьих. Главным текстовым источником, по которому мы можем составить представление о «Крещении Руси», «назначена» именно она. И в ней весьма странным представляется подозрительно подробное описание выбора Владимира, явно тенденциозное и позднее. Вполне вероятно, что изначально это все-таки была хроника (летопись), но по мере борьбы за умы сограждан в нее «для прокладки» попадали просто-таки выдающиеся куски. Наряду с собственно хроникой в ней содержится: 1– краткое изложение части Библии. (Зачем? Похоже, это уникальный для своего времени документ, где священный текст изложен в пересказе хроникера. Образованный человек в те годы просто-таки не мог не знать первоисточник, и «изложение» случайного монаха ему было совершенно ни к чему.) 2 – критика, в частности, ислама и иудаизма (явное смешение жанров). В принципе, различные «критики» были обычным делом для того времени и не нуждались ни в какой дополнительной оболочке – нам известны всевозможные «поучения» – образцы своего рода богословской публицистики, где подобная критика была бы уместна, философские трактаты и пр. ЗАЧЕМ эта критика включена в хронику? Мне возразят, что включать в летопись различные самостоятельные тексты для Древней Руси – норма. «Поучение Владимира Мономаха» и его письмо к Олегу включены в Лаврентьевскую летопись, «Сказание о Борисе и Глебе» – в Успенский сборник. Большинство известных нам произведений древности куда-то «вписано». Но! Это все самостоятельные законченные тексты. Они не рассыпаются на компоненты, шитые белыми нитками. Позднейшая редактура достаточно хорошо видна. Нет особой проблемы отличить текст X века от текста XVI. В X веке не было нужды расправляться с «идеологическими противниками». Места хватало для всех. Так, например, тема «человеческих жертвоприношений» язычников считается общим местом в традиционных учебниках, но и здесь довольно хорошо заметен шов белыми нитками. Вот что пишет об этом современный исследователь: «Описание идольских жертв в летописи – распространенная цитата из Псалтыря, которую приводит и Иоанн Златоуст, которого, в свою очередь, цитирует в своей Хронике Георгий Амартол, неоднократно приводя и цитату о приносимых в жертву сыновьях и дочерях (Истрин, 1920, с. 274): в Псалме 105 (35 – 38) избранный народ обличается в том, что смешался с язычниками в Ханаане и служил «истуканам их»; «и приносили сыновей своих и дочерей в жертву бесам» (ср. о почитании идолов на высотах – «холмах» – Пс. 77, 58). Уже это «общее место» существенно для изучения древнерусского язычества, ибо оно повторяется и в современных исследованиях, в том числе при интерпретации археологических находок как человеческих жертвоприношений, якобы практиковавшихся на Руси чуть ли не до середины XIII века (Русанова, Тимощук, 1993). Человеческие жертвоприношения на Руси известны и по письменным, и по археологическим свидетельствам, но лишь в контексте погребального культа – идолам, согласно знаменитой записке Ибн Фадлана, человеческих жертв не приносили (не приносили их громовержцу и древние славяне, судя по известию Прокопия Кесарийского). Столь же «расхожей» оказывается и цитата об идолах, сделанных из серебра и золота (Пс. 113, 12; Откр. 9, 10); это напоминает летописное описание идола Перуна. Впрочем, серебряной голове Перуна находится фольклорная параллель, правда, не в русском, а в болгарском фольклоре: культовый герой болгарских песен царь Костадин «златоуст, среброглав» (Чекова, 1994, с. 70). Но и здесь, скорее, обнаруживается общее наследие библейско-византийского литературного «этикета», чем связь с реалиями или пережитками языческого «быта»[12]. Что же это получается – в ПВЛ сделана поздняя вставка с явными следами христианской редактуры, смыслом которой стало создание «образа врага» – изобразить дохристианских славян как каннибалов и варваров? Получается, что так. На это есть причины. И причины достаточно серьезные. Мы скажем о них, когда повествование дойдет до второй половины XVI века, а пока отметим, что вычленение Владимира из ряда киевских правителей случайно и малообоснованно. Владимир не был первым христианским князем на Руси, более того, не был первым христианским правителем даже в Киеве. Не был он и первым «пропагандистом» христианства, ими были ученики Кирилла и Мефодия, с которыми он, вероятно, даже не был знаком. В чем он был первым? Разве что в том, что тесно увязал религию и политику? Первый, кто под благие намерения пролил кровь? А скорее, увидел «большой потенциал» новой идеологии для укрепления личной власти. Тогда, несомненно, историю следует отсчитывать именно с него.

Впервые 988 год как год «Крещения Руси» назвал Татищев. Но основные коннотации дате как точке отсчета «новой эры» дал Карамзин («История государства Российского», т. 1, гл. IX). «Сей Князь, названный церковию Равноапостольным, заслужил и в истории имя Великого. Истинное ли уверение в святыне Христианства или, как повествует знаменитый арабский историк XIII века, одно честолюбие и желание быть в родственном союзе с Государями Византийскими решило его креститься? Известно Богу, а не людям. Довольно, что Владимир, приняв Веру Спасителя, освятился Ею в сердце своем и стал иным человеком. Быв в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем, воином кровожадным и – что всего ужаснее – братоубийцею, Владимир, наставленный в человеколюбивых правилах Христианства, боялся уже проливать кровь самых злодеев и врагов отечества. Главное право его на вечную славу и благодарность потомства состоит, конечно, в том, что он поставил россиян на путь истинной Веры; но имя Великого принадлежит ему и за дела государственные. Сей Князь, похитив Единовластие (выделение мое. – М. С.), благоразумным и счастливым для народа правлением загладил вину свою; выслав мятежных варягов из России, употребил лучших из них в ее пользу; смирил бунты своих данников, отражал набеги хищных соседей, победил сильного Мечислава и славный храбростию народ Ятвяжский; расширил пределы Государства на Западе; мужеством дружины своей утвердил венец на слабой главе Восточных Императоров; старался просветить Россию: населил пустыни, основал новые города (??? – М. С.); любил советоваться с мудрыми боярами о полезных уставах земских; завел училища и призывал из Греции не только иереев, но и художников; наконец, был нежным отцом народа бедного». Владимир Ильич Ленин практически! Весь вопрос в том – что есть «хорошо»? Для придворного «соловья», всю свою жизнь и за совесть и за страх доказывавшего, что юношеское «вольнодумство» было случайностью («бес попутал»), единовластие и единомыслие, ставшие основой для имперской «вертикали власти», были, естественно, единственным источником ЩАСТЬЯ народного. В XX веке Альбер Камю заметил: «Там, где религия пересекается с политикой, начинается инквизиция». На Руси она переплетена с политикой теснее некуда. Насколько тугие узлы этого сплетения, мы можем видеть и сегодня.

Огнем и мечом

«Житие… царя и великого князя святого и праведного Владимира…» повествует: «И стремясь не только Киев, но и всю державу свою светом веры святой просветить, послал Владимир людей во все русские города крестить народы, на не захотевших же креститься большую дань налагал»[13]. Этот прелюбопытнейший документ при внимательном прочтении доказывает как минимум то, что даже Киевское княжество, оказывается, подчинилось не целиком, и какие-то народы так и не приняли новой веры. Вообще что в те годы называли Русью? Это очень интересный вопрос.

Историк Василий Ключевский, не отрицая факт крещения Владимира, тем не менее не указывает на факт «Крещение Руси» как на исторический. Просто… Владимир, став христианином, сказал: «Худо, что мало городов около Киева», – и начал строить остроги по рекам Стугне, Трубежу, Суле и др. Эти укрепленные пункты заселялись боевыми людьми, которые вербовались из разных племен славянских и финских, населявших Русскую равнину[14].

Название «Русь» в Средние века встречается в разных частях Европы, и сведения эти в должной мере еще не проанализированы[15]. Вот отрывок из Лаврентьевской летописи о нашествии на «Русь» наших хороших знакомых «монгольских татар»: «…всемилостивый бог хотел погубить и наказать безбожных сыновей Измаила, куманов, чтобы отомстить за христианскую кровь; что и случилось с ними, беззаконными. Эти таурмены прошли всю страну куманов и подошли близко к Руси (выделение мое. – М. С.) на место, которое называется Половецкий вал. Узнав об этом, русские князья Мстислав Киевский, и Мстислав Торопецкий, и Мстислав Черниговский, и прочие князья решили идти против татар, полагая, что татары нападут на них. И послали князья во Владимир к великому князю Юрию, сыну Всеволода, прося у него помощи. И он послал к ним племянника своего благочестивого князя Василька Константиновича с ростовцами, но Василек не успел прийти к ним на Русь (М. С.)»[16]. Если читать текст с картой в руках, то мы увидим, что все эти топонимы находятся в пределах очень ограниченной территории. Уже Ростов и Владимир – это где-то запредельно далеко. И НЕ «РУСЬ»!!! Полумифический «Половецкий вал», вроде бы проходивший по Орели (левый приток Днепра, с истоком чуть южнее Харькова), скорее всего и есть южная граница Киевской Руси. Севернее – Великий Новгород – там уже своя власть, Полоцк – тоже имеет своих князей, не говоря уже о Муроме. То есть была крещена далеко не «вся Русь» и не поголовно. Были некие «народы, не захотевшие креститься», и никак иначе, кроме как повысить налоги в отдельно взятых краях и областях, с этим бороться было нельзя. «Экономические методы» «принуждения к христианству» (по аналогии «принуждения к миру») были весьма распространены. Согласно «Повести о водворении христианства в Муроме», крестители заманивали в новую веру снижением налогов («оброками легкими»), а «иногда муками и ранами угрожая им [язычникам]». Тут следует немного оговориться относительно «власти князей» на Руси. (В данном случае под термином «Русь» мы понимаем некое единое этнокультурное и языковое пространство, существенно большее, чем летописная Русь.) Собственно, князь не был самодержцем в полном смысле этого слова. У нас сохранились достоверные сведения о том, что вечевое правление, ассоциируемое обычно с Новгородом, было и, в частности, Полоцке, Смоленске, раннем Киеве и вообще не было чем-то уникальным и исключительным[17]. Можно даже сказать, что у русичей имело место вполне зрелое «гражданское общество», где власть бояр компенсировалась княжеской властью, где существовал писаный уголовно-процессуальный кодекс (его частично приводит та же ПВЛ). Это ответ тем, кто постоянно кричит об отсутствии демократических традиций на Руси. Сфера ответственности князя – преимущественно дружина, делопроизводство, суд, но никак не «руководящая и направляющая» всей жизни княжества. Если вспомнить историю Александра Ярославича (Невского), с определенной долей достоверности отраженную Эйзенштейном в своем знаменитом фильме, то за явно фантазийными лозунгами, ориентированными на реалии XX века «Встань за дело новгородское! За обиду Русской земли встану!», просматривается очень важный момент – князя позвали не править. Его пригласили, если переложить на более понятные нам реалии, как «военспеца». Если бы князь произнес подобную фразу, явно опередившую время лет так на 400… современники его бы просто не поняли. Все равно что Конан-Варвар бы вдруг стал цитировать Бисмарка.

ПВЛ сообщает нам очень интересные подробности о крещении неким Добрыней, как мы помним – дядей Владимира, Новгорода. «…и тотчас сокрушил идолов, деревянные сжег, а каменные, изломав, низверг в реку; и была нечестивым великая печаль. Мужи и жены, видев это, с воплем великим и слезами просили за них, будто за настоящих богов. Добрыня же, насмехаясь, им говорил: «Что, безумные, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, какую пользу вы от них чаять можете». И послал всюду, объявив, чтоб все шли ко крещению. <…> И пришли многие, а не хотящих креститься воины притаскивали и крестили, мужчин выше моста, а женщин ниже моста. <…>». Не знаю, как у кого, но у меня эти строки вызывают большое удивление. Тот же самый Добрыня, который 8 лет назад здесь же воздвигал своих «богомерзких идолов» (вероятно, тоже преодолевая какое-то сопротивление, – иначе зачем об этом сообщалось бы как о чем-то значимом?), теперь сталкивается со странным явлением. За эти 8 лет его «идолов» так полюбили, что «с воплем и слезами великими просили за них, как за настоящих богов». Нет ли здесь какой-то попытки выдать желаемое за действительное?

Вообще-то для языческого менталитета, настоящего языческого менталитета, а не «новодела», созданного в последние годы по аналогии с аврамическими религиями, совершенно не свойственно миссионерство. Вера язычника – это вера в духов пращуров и родовые связи с тотемными существами. Это еще и самоидентификация. Племя, живущее у озера и занимающееся преимущественно рыболовством, имеет в своем пантеоне некий «дух озера», от которого они выводят свою генетическую «самость». Племя, живущее в лесу и занимающееся преимущественно охотой, выводит свой род, допустим, от медведя и этим-то прежде всего и отличается от «рыболовов». Завоевать – да, ты можешь завоевать других язычников и сделать их рабами, но НАВЯЗАТЬ (!!!) своих предков, фактически породниться с бывшим противником, с точки зрения язычника, даже не «кощунство», а просто несусветная глупость. Все равно что «назначить» китайца эскимосом. И сам победитель знает, что это не так, да и побежденный понимает, что он пусть и раб, но никак не эскимос. В этом одновременно и сила, и слабость язычества. Язычество, как правило, очень сильно в обороне. История Руси этому – лучшее подтверждение. Язычник стоит насмерть, не пуская «чужих» в свое священное сакральное место жительства, но как концепция для создания империи – язычество не выдерживает никакой конкуренции. Возможны союзы племен, даже прочные союзы, но только не единое политическое пространство с самодержцем во главе. Не то же ли самое произошло с американскими индейцами? Союзы племен не смогли противостоять молодой, еще не вполне оформленной, но нации, на тот момент вооруженной мощной идеологией – идеи Великой Французской революции + еще молодой протестантизм.

Возвращаясь к Владимиру, осмелюсь предположить, что все дело было ни в какой не в вере, а именно в том самом «единовластии». А в борьбе за власть все средства хороши. Надо было воссесть в Киеве – пригодились варяги, варягов «кинули» и попытались укрепить свою власть с помощью Византии. Вот только «кинуть» византийцев было потруднее. Митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» откровенно писал: «И не было ни одного противящегося благочестивому его [Владимира] повелению, а если кто и не с любовью, но со страхом принужден креститься, потому что благоверие его [Владимира] с властью сопряжено». Один из источников, включенных в «Историю» Татищева, так дополнил официальное повествование о крещении в Киеве: «Инии же нуждою последовали, окаменелыя же сердцем, яко аспида, глухо затыкаюсче уши своя, уходили в пустыни и леса, да погибнут в зловерии их». ПВЛ сообщает закономерное следствие: «Сильно умножились разбои». Христианские епископы потребовали от князя принятия самых жестких мер: «Почему не казнишь разбойников»? (Логично предположить, что именно христианские священнослужители особенно страдали от вновь появившихся разбойников.) «Боюсь греха», – откликнулся князь с явной иронией. Следует учесть, что на языческой Руси смертной казни не было, существовали кровная месть и штраф (вира), требование епископов опиралось именно на христианское, византийское законодательство. Столь буквальное толкование «Не убий» епископов не устроило: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а не добрым на милость. Следует тебе казнить разбойников». Через некоторое время епископы разобрались в ситуации: вира оказалась одним из главнейших источников княжеских доходов, десятая часть которых шла духовенству. Вира была восстановлена, и еще в XII веке церковники сами собирали ее в принадлежащих им селах (Грамота князя Мстислава Владимировича Юрьеву монастырю, 1130). Корону на голове «восточных монархов» удержать удалось, но уже не так и далек был день, когда она зашаталась всерьез.

Новгород оказался крепким орешком и так просто Владимиру подчиняться отказался. Летопись описывает события так: «6499 (991). В Новгороде люди, увидев, что Добрыня идет крестить их, учинили вече и заклялись все не пустить их в город и не дать опровергнуть идолов. И когда он пришел, они, разметав мост великий, вышли с оружием, и какими бы угрозами или ласковыми словами их Добрыня ни увещевал, они и слышать не хотели, и вывели два самострела больших со множеством камней, и поставили их на мосту, как на настоящих своих врагов (выделено мной. – М. С.). Высший же над славянскими жрецами Богомил, который из-за своего красноречия был наречен Соловьем, запрещал людям покоряться. Мы же (вероятно, христианские проповедники, от имени которых ведется повествование. – М. С.) стояли на торговой стороне, ходили по торжищам и улицам и учили людей, как могли. (Заметим, что сами проповедники могли вполне пользоваться плодами «либерализма и демократии» новгородцев. – М. С.) Но гибнущим в нечестии слово крестное, которое апостол сказал, явилось безумием и обманом. И так мы пребывали два дня и крестили несколько сот людей. Тоща тысяцкий новгородский Угоняй ездил повсюду и кричал: «Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание». Народ же оной страны, рассвирепев, дом Добрыни разорил, имение разграбил, жену и родных его избил. (Значит, в Новгороде находилась фактически резиденция Добрыни. – М. С.) Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышленый и храбрый, приготовив ладью и избрав от ростовцев 500 человек, ночью переправился выше города на ту сторону и вошел в город, и никто не остерегся, так как все видевшие их думали, что видят своих воинов. Он же, дойдя до двора Угоняя, его и других первых мужей тотчас послал к Добрыне за реку. Люди же той страны, услышав про это, собрались до 5000, обступили Путяту, и была между ними злая сеча. Некоторые пошли и церковь Преображения Господня разметали и дома христиан стали грабить. (Оп-па! Значит, в Новгороде уже была мощная христианская колония со своим духовным центром? – М. С.) А на рассвете подоспел Добрыня с бывшими с ним воинами, и повелел он у берега некоторые дома поджечь, чем люди были весьма устрашены, и побежали они тушить огонь; и тотчас перестали сечь, и тоща первые мужи, придя к Добрыне, стали просить мира». «Владимиров Путята» может быть прочтено как «слуга Владимиров, Путята» (как Путята Владимирович прочтение сомнительное, поскольку предполагает иной порядок слов (Путята Владимиров), а в источнике однозначно читается как «Владимиров тысяцкий». Но по логике повествования, он скорее не киевлянин, а владимирец. И 500 ростовцев для владимирца как раз вполне законное воинское формирование. То есть имела место, вероятно, согласованная «интервенция» против Новгорода. И далее: «И так крестя, Путята шел к Киеву. (Опять? Интересно, по скольку раз были крещены русичи? – М. С.) Потому люди и поносят новгородцев, мол, их Путята крестил мечом, а Добрыня огнем».

Дары волхвов

Опыт Владимира и Киева, несмотря на очевидные огрехи, был расценен в основном положительно. И через несколько десятилетий волна насильственной христианизации (если верить летописям) прокатилась по всей Руси Залесской (Ростов, Суздаль, Владимир). В «Житии» ростовского епископа Исайи описывается, как Исайя из Ростова «обходит прочие города и места в Ростовской и Суздальской областях» и, где «находит идолов, всех предает огню». Насколько было это эффективно с точки зрения борьбы за умы и души русичей, можно судить хотя бы по тому, что до XVII века переписывались церковные поучения против язычества, до XVIII века в церковных требниках стояли вопросы к исповедующимся – не ходил ли к волхвам, не исполнял ли их указаний. В 40-х годах XVIII века (!!!) архиерей Дмитрий Сеченов доносил о нападении на него русских язычников. Хотя тут тоже нужно «делить на десять». Неизвестно, кого архиерей посчитал «язычниками». Судя по тому, как легко это клеймо ставится сегодня, вполне возможно предположить, что это были кто угодно, включая обычных разбойников или просто людей, не понравившихся г-ну Сеченову лично. Вспоминается одна история, озвученная писателем-сатириком Михаилом Задорновым, о том, как двое выпивох решили просто так, шутки ради «дать в рыло» священнику. Правда, итог был немного иной. Задорновский священник в миру оказался то ли боксером, то ли дзюдоистом. Ну вот, скажете, этого шута горохового нам еще как не хватало! Тот еще литературный авторитет! Не торопитесь…

В 2010–2011 годах издательством «Амрита» было издано несколько книг, в том числе «Славянские Веды» А. Асова (репринт СПб., 1881), «Велесова книга» и др. «при финансовой поддержке» как раз М. Задорнова. Так что если и шут, то уж точно не гороховый. (Кто читал У. Шекспира, помнит, насколько высокий ранг у этого персонажа в политике.)

Не в те ли баснословные времена крещения «огнем и мечом» зародилось знаменитое российское «двоемыслие»: «одни слова для кухонь – другие для улиц»? Не тогда ли были заданы основные тренды отношений власти и народа? Власть стояла у алтарей, смиренно потупив взор, и получала благословение на «единовластие». Простой же народ передавал от поколения к поколению заговоры и заклинания, украшал дома и одежду языческим орнаментом, исполнял языческие обряды, обращался за помощью к волхвам: лекарям и изготовителям амулетов, слушал сказителей языческих мифов – «кощун» (от которых, собственно, и происходит столь популярный сегодня термин «кощунство»). На городских площадях проходили языческие игрища. В церковном поучении XII века описываются многолюдные языческие сборища в любую погоду и пустующие церкви[18]. Именно с тех пор русская цивилизация остается цивилизацией двойственной (или даже двуединой): с одной стороны – книжная культура (христианская), культура образованного слоя населения, или, если хотите, «элиты», с другой – народная, преимущественно устная карнавальная культура, где очень трудно приживались христианские образы, а если и приживались, то скорее «антихристианские». Много ли мы можем припомнить сказок, где активно действуют ангелы? А сколько русских сказок про чертей?

Однако многочисленные хрестоматийные истории о «восстаниях волхвов» мало похожи на «национально-освободительную борьбу». Они не выстраиваются в единую систему. Из учебника в учебник кочует история о том, как в 1024 году некие «волхвы» подняли восстание («всташа») в Суздале, князь, «захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил»[19]. Но есть много вопросов. Не очень понятно значение слова «всташа». Возможно, это означает просто «появились», да и восстание двух человек выглядит как-то странно. Активное участие в «восстании» принимала так называемая простая чадь (а была еще «старая чадь») – очень большой соблазн слово «чадь» прочитать как «молодежь». Но если вспомнить события в Киеве, связанные с призванием полоцкого князя Всеслава Брячиславича, то окажется, что чадью называли дружину. Собственно, «требования» восставших не содержали никаких антихристианских лозунгов или требования вернуть «родных богов». Бунт свелся к банальному грабежу зажиточных крестьян и был вызван засухой и последовавшим за ней голодом. Другая известная история о том, как некий волхв стал пророчествовать в Киеве, привлек много народа, но «в одну из ночей пропал без вести», якобы унесенный дьяволом. Другой волхв объявился в Новгороде, где принялся хулить веру христианскую и обещать совершение чудес. Власть новгородского епископа пошатнулась. Он, надев праздничное облачение и взяв в руки крест, призвал новгородцев разделиться на тех, кто верит волхву и верит Богу: «Князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли к волхву». Ситуация разрешилась малой кровью. Князь, спрятав под плащом топор, подошел к волхву и завязал с ним разговор: «А знаешь ли, что будет с тобою сегодня?» – «Чудеса великие сотворю», – ответил ничего не подозревающий богослужитель. Князь вынул припрятанный топор и одним ударом посрамил провидческий дар язычника. Естественно, никакого осуждения такого богословского «аргумента» со стороны автора летописи не следует. «И пал он мертвым, и люди разошлись. Так погиб он телом, а душою предался дьяволу», – удовлетворенно резюмировал христианский монах.

История очень похожа на описанную известным французским средневековым историографом Жаном де Жуанвилем в «Книге благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика» (Livre des saintes paroles et des bons faiz nostre roy saint Looys) (скорее всего, создавалась между 1305 и 1309 годами). Однажды духовные лица и богословы созвали всех евреев некоего восточного города, чтобы научно доказать им истинность христианского учения. Евреи во множестве откликнулись на приглашение. Вот, все-таки не перестаешь удивляться нравам «темных веков»: какие-то «диспуты»… с евреями… Нет чтобы принять закон «о богохульстве» и всех сомневающихся упечь на цугундер! Средневековое духовенство «опускалось» до теологических споров! Впрочем, в данном случае спор получился несколько смазанным. Жуанвиль сообщает о присутствии на мероприятии некоего рыцаря-калеки, участника Крестовых походов, ходившего на костылях. Один прелат вежливо обратился к ученому раввину с вопросом – верит ли он в непорочное зачатие Христа. «Конечно, нет», – ответил раввин. Тогда благочестивый рыцарь, оскорбленный столь богохульным ответом, поднял костыль и сбил с ног раввина, а потом накинулся на остальных неверных, которых обратил в постыдное бегство. О поведении рыцаря донесли Людовику Святому с просьбой сделать ему соответствующее внушение, на что король вынес мудрое суждение:

«Если благочестивый рыцарь – человек ученый и может вескими доводами опровергнуть возражения неверного, пусть спорит честно. Но если благочестивый рыцарь не обладает достаточной ученостью и не может отразить доводы врагов христианства, тогда пусть он положит конец спору лезвием своего доброго меча»[20].

Образованные люди своего времени на Руси вполне могли быть знакомы с текстами Жуанвиля, и подобные параллели не кажутся невероятными. Просто на Руси тех лет не было в достаточном количестве евреев, чтобы вести с ними подобные «диспуты», но в достаточном количестве имелись другие идейные противники.

Есть много свидетельств о том, что миссионерская деятельность на Руси шла трудно. Доброе слово Божие нуждалось в серьезной поддержке револьвера. «Правило» митрополита Иоанна (1089) устанавливало «яро казнити на возброненье злу», «но не до смерти убивати, не обрезати телесе» тех, кто «волхвования и чародеяния» творят, да и то предварительно «словесы и наказаньем» попытавшись «обратити от злых»[21]. В синодальной редакции церковного устава князя Владимира среди проступков, подлежащих церковному наказанию, перечисляются: «или кто молится под овином или в рощеньи, или у воды» и те же «чародеяние, волхвование»[22]. Троицкая редакция устава (XVI в.) включила и тех, кто «молится твари, солнцу, луне, звездам, облакам, ветрам, кладезям, рекам, дубию, горам, каменьям»[23]. Но странное дело – никакого особого эффекта вся эта деятельность не имела. Русские по-прежнему оставались верны некоей «своей», «правильной» вере, тем более что в лесистой стране с огромными расстояниями и традиционно неважной транспортной инфраструктурой можно было без особых проблем верить во что угодно, не прибегая особо к помощи духовенства.

В 1924 году С. Есенин пишет такие строки:

Для русского крестьянина в 1924 году (!!!) «молиться осинам» было, конечно, не совсем обычным, но вполне приемлемым делом в условиях «распада традиционного уклада». Это едва ли не первое, за что хватается ум, лишенный привычной официальной религиозной основы.

Чем больше мы находим свидетельств нравов поствладимирской эпохи, тем более мы видим, насколько эти нравы отличаются от принятого нами представления о «крещении», навеянного, разумеется, событиями XX века. Несмотря на все усилия «похитителей единовластия», голос народа все еще был слышен над Волховом. В 1227 году четырех волхвов после суда у архиепископа сожгли в Новгороде, несмотря на заступничество бояр[24]. Через год архиепископ был изгнан горожанами. Оказывается, и такое могло быть в средневековой Руси. Может ли быть подобное сейчас?

Князь-волк

15 сентября 1068 года (80 лет после «триумфального» крещения Руси) против киевского князя Изяслава Ярославича поднимается восстание. Князя изгоняют, громят его двор. По сообщению «Летописца Новгородским церквам» и «Печерского Патерика», известно, что в 1068 году, очевидно, во время восстания, в Киеве был убит своими холопами новгородский епископ Стефан и что одной из целей восставших было перебить монахов… В этот момент в «прорубе» (в темнице) в Киеве находился плененный за год до этого полоцкий князь Всеслав. Князь Всеслав Брячиславич, Всеслав-Чародей, был, безусловно, язычником. Ни об одном христианском князе не говорится, что он «рожден был от волхвования» и «мог оборачиваться и рыскать волком». Еще Геродот повествует о неких Нёврах, неврах (др.-греч. ??????) – народе, обитавшем в верховьях Днестра, что приблизительно соответствует современной Галиции. Позднейший историк Плиний утверждает, что истоки Днепра (а есть основания полагать, что Плиний называл «Днепром» Березину) находятся в стране невров. Во втором случае – прямое указание на современную Полоцкую область Беларуси. «Эти люди, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины (выделено мной. – М. С.), по крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик». Как и у любого тотемного животного, у волка было несколько прозвищ, заменяющих настоящее имя – «серый», «лютый». Слово «волк», как и «медведь», вслух не произносилось. Во многих сказках волк – это проводник по заколдованному лесу, воплощение загробного мира («Иван-царевич и Серый волк»). Проводник, впрочем, не бескорыстный, за свои услуги волк всегда брал плату – коня или скот. В этой особенности слышны отзвуки древней справедливости, «взявши – отдай сполна». Волки, как известно, свита скандинавского бога Одина, а в славянской традиции – Даждьбога. Ряд исследователей, в частности Б.А. Рыбаков, ассоциируют Даждьбога с греческим богом Гелиосом[25]. Вероятно, мы имеем несколько редуцированное позднейшим христианским мироощущением летописца свидетельство тотемного культа славянских племен, который, судя по всему, был жив в те годы и был распространен в том числе и среди знати.

Народная молва и перья современного «креативного класса» сделали князя своеобразным «вождем» русского язычества, воина, который мечом (против меча же) преградил путь «византийскому владычеству». На самом деле все много проще. Имело место соперничество сильных правителей. Изяслав желал приумножить свои владения, Всеслав – свои владения отстоять, ну а при случае и оттяпать что-нибудь от Киева. Видимо, «сепаратизм», или, другими словами, стремление к независимости, здорово поддерживался самими полочанами… Полоцк, как уже говорилось, был вечевым городом, а Полоцкое княжество утратило независимость на очень небольшой срок – фактически входило в состав Киевской Руси только при правлении Владимира I, а затем снова получило своего князя, да еще из потомков прежнего правителя. Ситуация была схожа с Новгородской землей, которая осознавала нужду в княжеском институте власти, но не являлась в то же время типичным удельным княжеством Киевской Руси. При этом в сравнении Новгорода и Полоцка различия в особенностях были закономерны – это были земли двух разных, хоть и соседских, племенных союзов – словен и кривичей. То есть традиционно-обычаевое право у них наверняка имело свои особенности. С некоторой натяжкой можно связать «византийское влияние» с формой правления условно «самодержавной» и условно же с «демократическо-вечевой» связать «родноверие». Но насколько последнее было способно объединить разные славянские племена в единое государство – большой вопрос. Несмотря на значительную автономность, значительные политические и материальные ресурсы, Новгород так и не стал «центром кристаллизации» русской государственности, хотя имел для этого, казалось бы, все основания. Крайне наивно представлять Всеслава-Чародея как «знамя» русов в борьбе против «христианской оккупации». Для того чтобы увидеть в разрозненных русских княжествах прообраз будущей гигантской страны, мало было быть «волхвом», надо, наверное, было включить «режим Бога». Но и «христианская оккупация» также не носила организованного характера, о чем вполне убедительно пишет Ключевский. Она не выходила за рамки обычной миссионерской деятельности, которая велась Византией по всему миру. То, что киевляне, а точнее, самая высшая знать – ничтожно тоненькая прослойка, – вдруг стали исповедовать другую веру, в те времена не могло быть причиной гражданской войны. (Другое дело – XVI век!) Разница между Всеславом и его дядьями была лишь в том, что собственно Всеслав исповедовал традиционную славянскую веру, а киевские князья – веру во Христа. Нам ничего не известно о том, чтобы киевляне склоняли его принять христианство, хотя возможность его крестить, даже против его воли, у них была. Все-таки год он провел в роли «политзаключенного». Да и сам Всеслав если не способствовал, то по крайней мере никак не противился строительству в Полоцке православного храма Святой Софии и деятельности соответствующей епархии. Ореол славянского борца с византийским влиянием Всеславу приписан, вероятно, значительно позже. «План Всеслава» даже в отдаленной перспективе не предполагал масштабных «объединений», кроме, может быть, каких-то торговых союзов. Всеслав не страдал мегаломанией, его даже не привлекал Киевский престол, который он принял «вынужденно» и с которого ушел добровольно, не желая отстаивать чужие, с его точки зрения, интересы. При всем этом Всеслав был все-таки талантливым политиком и, скорее всего, популярным в народе, иначе не княжил бы он без малого 50 лет с короткими перерывами на тюремное заключение и изгнания. Это был политик-прагматик, умевший ловко маневрировать между интересами соседей, не уклонявшийся, если надо, от демонстрации силы и укреплявший по мере возможностей свое небольшое, но гордое княжество. В этом смысле его в чем-то можно даже сопоставить с нынешним белорусским лидером, фигурой тоже крайне мифологизированной, которой приписывают совершенные нелепости от криптокоммунизма до какого-то славянского национализма, в то время как большинство его шагов достаточно заметно диктуются политическим прагматизмом и нежеланием попасть в зависимость от более сильных соседей, вот только Полоцкое княжество с тех пор прибавило в размерах, а граждане пересели с лошадок на немецкие и французские автомобили.

Для историка чрезвычайно важен вопрос о подлинности артефакта, будь то икона, изъеденный ржавчиной меч, глиняный черепок или обгрызенный крысами фолиант. От этого зависят датировки и научные концепции. Но вот текст из этого фолианта, перенесенный на цифровой носитель, – подлинный ли? А роман, поэма, сага, вдохновением для которой послужил перенесенный на цифровой носитель текст? Что это – стилизация или «фальшак»? Для пропагандиста все это имеет весьма относительное значение. Если слово работает на идею, если оно ярко и художественно, если оно может побудить к мифотворчеству, никакого значения не имеет, насколько сюжет соответствует реальности. Да и что такое «подлинность» в данном случае? Мы практически не имеем народных эпических поэм, записанных ранее XVI века. В лучшем случае это переложение, «обработка» какого-нибудь специалиста. Этот-то текст и считается «подлинным». На что способен такой миф? Есть мнение, что идея единой германской государственности не в последнюю очередь обязана деятельности братьев Гримм. Именно они, проделав огромную работу по сбору, изучению и адаптации немецкого фольклора, создали основу для самоидентификации баварцев, саксонцев, вестфальцев, мекленбуржцев как единых Deutsch. Строго говоря, и сказки Пушкина не являются «подлинными» примерами устного народного творчества. Это авторский текст, но разве от этого его культурное значение меньше?

Полная и безоговорочная капитуляция Перуна

Я держу в руках уникальную книгу. Черный, лаконичный переплет, золото, тоже с достоинством, без всяких там «излишеств». Чем-то похоже на протестантскую Библию. Это так называемая «Велесова книга», или «Дощечки Изенбека». И меня переполняет чувство гордости. Гордости за профессионалов. Какой же титанический труд проделан группой филологов, историков, этнографов! Страшно даже подумать, каких высот могли бы мы достичь, если бы над наследием предков работало пусть не 12, но хотя бы один толковый институт! Создан настоящий шедевр, сопоставимый по значению со «Словом о полку Игореве». Он не был особо замечен специалистами, потому, видимо, что задача была подать его не как литературное произведение, а как некое очередное «свидетельство существования бога». И от этого оно сильно проиграло. Лучше бы его «открыли» как простую археологическую находку, чем как очередное доказательство (от противного) древности крещения и «святости» Руси.

Если посмотреть в глаза только фактам, без надрыва и заламывания рук, что мы увидим? Мы увидим, что в обоих случаях («Велесова книга»; «Слово о полку Игореве») у нас имеется копия, а не оригинал. Оригинал исчез, один – в пожаре 1812 года, другой – в пожаре войн XX века 1919–1941 годов. В обоих случаях причина, казалось бы, более чем уважительная. Правда, странно, что «подлинный» текст «Слова…» – едва ли не единственный документ из весьма внушительной библиотеки Мусина-Пушкина, который «погиб в московском пожаре», странно, что дощечки с текстом о славянских богах исчезли тотчас после их удачного копирования в относительно благополучной Европе, а не, скажем, во время бегства из Совдепии… Но не будем придираться. Заметим лишь, что мы не имеем артефакта в обоих случаях. И в обоих случаях у нас есть очень качественная копия – тоже в одном-единственном экземпляре, так что точность этой копии просто не с чем сравнивать. И есть у обоих этих текстов существенные «огрехи», выдающие их «литературность». Надо сказать, что у «Велесовой книги» их больше. Ну, хотя бы в силу того, что сам текст несравнимо больше по размеру. Что же меня заставляет видеть в этих текстах «новодел»? Еще раз повторюсь, слово «новодел» здесь не оценочное. Мы имеем в обоих случаях превосходный художественный текст по тематике Древней Руси. Подлинный он или нет, для построения политических доктрин никакого значения не имеет.

До нас практически не дошли свидетельства о тех веках со стороны язычников. Это и неудивительно. На протяжении сотен лет все книжное дело находилось в руках христиан. Они имели неограниченные возможности для правок и фальсификаций. Огромный пласт литературы XII–XIV веков просто исчез, сгорел, испарился. И это не могло не вызывать недоумения у исследователей. Нам традиционно вещают, что это и есть следствие владычества «монгольских татар», первое, что они делали, говорят, врывались в библиотеки и сжигали книги. Зачем так поступали кочевники, никогда в жизни не имевшие дело с рукописным словом, а стало быть, незнакомые с его силой, – у историков ответов нет. Просто некультурные хамы! Но, по меньшей мере, странно, что эти хамы свои действия совершали как-то выборочно. Вместе с тем в истории России были не менее кровавые и не менее «урожайные» на книгосожжение периоды – так называемое Смутное время и так называемый Раскол. Но мы снова поторопились. Обратимся пока что к тексту, который можно было бы наконец назвать «симметричным ответом» язычников, – «Велесовой книги».

Все прекрасно стилизовано, проработано, выписано, но мозги древнего человека и мозги человека нового времени слишком уж отличаются! Слишком уж заметен последующий «бэкграунд» девяти веков. И никакими кокаиновыми экзерсисами и медитациями этого не преодолеть. Сама постановка вопроса для IX века не актуальна. Зато как актуальна для века XIX–XX!!! «Наши отцы единственный раз носили хомуты и никогда не назывались иначе, как «язычники», когда терпели вавилонское рабство»[27]. Слово «язычники» выдает позднюю редакцию. Впервые оно встречается в Библии и, стало быть, среди людей «добиблейских» хождения иметь не могло, тем более не могло оно иметь хождения с отрицательной коннотацией. (Здесь же воспринимается как явно уничижительное и оскорбительное.) «Да н?кiй плодъ им?ю и въ васъ, ?коже и въ прочихъ ?зыц?хъ». «Чтобы иметь некий плод и у вас, как и у прочих народов» (Рим. 1.13). Таким образом, «?зыцi» – это просто «чужеземцы» либо люди иной веры. В этом значении, как ни странно, слово употреблялось вплоть до XIX века. «Стоп, шабаш! Языцы сдались. Каждый стал России раб!» (Козьма Прутков). «И назовет меня всяк, сущий в ней язык – и гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус…» (Александр Пушкин). Или ср. пропагандистское клише, созданное к 100-летию событий 1812 года – «Нашествие двунадесяти язык» (Армия двадцати наций). Отрицательную коннотацию слово приобретает только в церковных текстах, где это синоним слову «варвар», «грешник». Получается, авторы «Велесовой книги» были как минимум хорошо знакомы с «контрпропагандой» против себя, причем на многие сотни лет вперед, успели «обидеться» на нее и решили «поспорить» с ней.

Олжас Сулейменов в книге «АЗ и Я» приводит любопытную этимологию: «В дохристианской Руси функцию обобщающего имени кочевников несли слова – языги, язычники – т. е. степняки (от древнетюркского йазык – степь, равнина)». Здесь, пожалуй, также наблюдается влияние последующего «опыта», когда степняками были назначены исключительно «тюрки» (об этом подробнее в «Никакого «ига» не было»…)

Но параллели можно найти и в других языках. Примером могут служить древнеисландский и современный исландский языки. Слово hei?ni имеет в них значение «язычество» в принятом на сегодняшний день значении (ранний политеизм). Известный исследователь Стеблин-Каменский в своем словаре[28] прямо пишет, что образовано это слово от существительного hei?r. В свою очередь, hei?r обычно переводится как «вересковая пустошь», «плоскогорье»[29], [30]. То есть язычники снова оказываются связанными с открытыми пространствами. Еще более примечателен перевод слова hei?r, который дает сам Стеблин-Каменский, – «пустошь» и… «степь».

На первый взгляд подобный перевод может вызвать удивление, поскольку древним исландцам само понятие «степь», казалось бы, не должно быть известно. Но вот строки из «Саги об Инглингах»: «Страна в Азии к востоку от Танаквисля называется Страной Асов, или Жилищем Асов, а столица страны называлась Асгард. Правителем там был тот, кто звался Одином» (Круг Земной, Сага об Инглингах, 2). В другом месте саги, чуть раньше, ее автор, Снорри Стурлусон (он же был автором Младшей Эдды), пишет, что правильное название реки Танаквисль – Танаис, а впадает она в Черное море. Вспомним, что Танаисом в античные времена назывался Дон. Таким образом, если верить Стурлусону, прародиной инглингов были окрестности Дона, и уж там-то в наличии степи сомневаться не приходится. Иными словами, можно предположить, что исходно слово «язычник» (языкъ) характеризовало прежде всего связь с открытыми пространствами за пределами поселений, кочевой образ жизни и отчасти этническую, а скорее, «географическую» принадлежность. Нет смысла лишний раз напоминать о значении Дона для русичей, а шире славян вообще. «Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тьмою все его воины прикрыты. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Ведь лучше быть убитым в бою, чем полоненным. Сядем же, братья, на своих борзых коней, чтобы нам взглянуть на синий Дон!» Разожгло князю ум, желание, и страсть ему знамение заступила изведать Дона великого. «Хочу, – сказал он, – копье преломить о край поля Половецкого с вами, русичи, хочу голову свою сложить или испить шеломом Дона!» («Слово о полку Игореве»).

В более поздние, христианские времена появилось новое смысловое значение – нехристиане, которого не могло быть раньше по определению за неимением христианства на Руси. При этом, вполне возможно, что указание на кочевой образ жизни, в качестве дополнительного смысла, сохранялось. Очень уж много «народов» (языкъ) было в окрестностях Южной Руси.

Если верить традиционным источникам, то именно в эпоху Владимирова крещения появилось противопоставление «христианин»/«язычник» в значении «земледелец»/«кочевник». Считается, что слово «крестьянин» происходит от др.-русск. крьсть?нинъ «христианин; человек», ст.-слав. крьсти?нинъ, греч. ?????????? (Супр.), болг. кръстянин «христианин», сербохорв. крш?анин, словенск. krscan, чешск. krеst?аn «христианин», польск. chrzescijanin, в.-луж. krescijan, н.-луж. ksescijan. Заимств. из лат. Christianus «христианин» (ср. поганый); менее вероятно, судя по ударению, посредничество д.-в.-н. christjani «христианский, христианин» или прямое заимствование из др.-греч. ?????????? (которое якобы сблизилось с крьстъ)[31]. Эта точка зрения активно поддерживается и церковными исследователями, поскольку косвенно подчеркивает «размах» христианизации Руси. Однако здесь имеет место некоторая натяжка. Есть основания полагать, что слово «крестьянин» куда древнее, чем Рим и Византия. (Как назывались пахари ДО рождества Христова? Ведь наверняка как-то назывались! Не может такое древнее понятие, как «земледелец», иметь столь позднее поименование!) Если мы обратимся к санскриту, а его влияние на индоевропейские языки (все примеры, приведенные выше – индоевропейские) более чем очевидно, то мы получим:  «крестьянин, пахарь» от   «пахать», корень 

Созвучие слов никогда не является доказательством их родственности, но может быть использовано пропагандистами для своих целей. Все зависит от задачи. На войне все средства хороши. Лишь когда эта религиозно-политическая задача была выполнена, «дополнительный» смысл (кочевники) исчез окончательно, и слово стало использоваться для обозначения любых, но преимущественно нехристианских народов. Ясно одно. «Язычник» в коннотации вплоть до XVI века означало просто «нехристианин». Странно, чтобы люди, обозначавшие достаточно явно свою «антихристианскую» позицию, воспринимали слово как бранное. Все равно что бойцы Сопротивления времен Второй мировой войны обижались, если бы гитлеровцы называли их «антифашистами». Вот это, пожалуй, наиболее точная параллель. «Немецкие фашисты», как их у нас принято называть, никогда не называли себя «фашистами», тем более немецкими. Фашисты – это вполне определенная в тогдашнем политическом спектре политическая партия Муссолини и к Германии никакого отношения не имеющая. Соответственно, «антифашист» – советская пропагандистская конструкция, вложение которой в уста противника определенно обозначает «авторство». «Антифашисты» могли быть в Италии, ну, в Испании, но никак не во Франции и не в Польше. Появление такого слова сразу опускает уровень «исторической достоверности» до польско-советского сериала «Четыре танкиста и собака».

Очень мило выглядят попытки «язычников» «оправдаться» перед… не иначе, как перед международным Нюрнбергским трибуналом – человеческие жертвы? – не-не-не… это не мы! Это ОНИ! Ну, логично, что ОНИ – это «варяги/крестоносцы». «Слава богам нашим! Мы имеем истинную веру, которая не требует человеческой жертвы. Это делается у варягов, которые всегда приносили ее, называя Перуна Паркуном, и тому приносили жертву. Мы же даем полевую жертву и от трудов наших – просо, молоко, тук…»[32] Вот, подумайте, пожалуйста, зачем, находясь в здравом уме и твердой памяти, сообщать [будущим религиоведам?] такие подробности в эпосе, наставлении, воззвании – назовите, как хотите. Это же явный «ответ» сквозь годы на поздние христианские тексты, которые автору «…книги» просто не могли быть известны по определению! Какая, хрен, разница, как Перун называется у варягов? Варяги вообще далеко, и они чужие. Откуда такая уверенность, что будущий историк-марксист их «смешает» во «все-одно-язычники». Варяги – это самостоятельный народ, у него своя религия, и бог у него не Перун, а Паркун – это важно! Мы не одному богу молимся. Паркун – не «брат» нашего Перуна, это разные боги, потому что разные народы. Китаец не то же самое, что эскимос! И оба это знают. Мог ли «дохристианский» ведун предвидеть такое будущее? Боюсь – нет, даже если бы применил трансцендентальную медитацию, и даже если бы такое чудовищное будущее ему открылось, скорее всего, он бы просто сошел с ума. Но, пожалуй, самое кричащее противоречие «Велесова книга» оставила на десерт. В последних строках «…так и теперь мы остались сами/и не имеем края своего на земле нашей/И крещена Русь сегодня…»[33] Невольно наворачивается скупая языческая слеза, так сочувствуешь депрессивному волхву-пророку. Как-то уж очень быстро он опустил руки. Русь сейчас-то еще не «крещена» в полном смысле этого слова, а уж во времена Аскольда-то… Такое впечатление, что заказчики «Велесовой книги» скорее хотели не подтвердить факт жестокого сопротивления славян «греческой вере», а наоборот – «удревнить» эту самую «греческую веру». Даже сами (!) язычники признали факт своего поражения и безоговорочно капитулировали – во-о-о-он еще когда! Аж при Аскольде! По большому счету волхву, автору «…книги», было достаточно отойти пешком от Киева верст 20–30, поселиться в любой деревеньке подальше от «правительственных трасс», и «родные боги» распростерли бы ему свои мозолистые теплые объятья пращуров и приняли бы в свой хрустальный мир «славянской мечты» еще лет так… ну на 400 минимум. О том, сколь сильны были языческая мифология и мироощущение в тех краях, свидетельствует хотя бы Николай Гоголь. А это уже, простите, XIX век! А еще 100 лет спустя так и Владимир Короткевич (а это уже наши дни!).

Есть в современном Полоцком княжестве (Республика Беларусь) национальный праздник – «Дзяды» (Деды) – День поминовения предков. Тут можно только разводить руками – ну как, каким образом 1000-летнее «христианское владычество», а ведь тут побывали все – католики, униаты, иудеи, православные, те же «фашисты», наконец… не стерло память о чисто языческом, древнейшем обряде поминовения духов предков. В этот день принято не убирать со стола недоеденную пищу, чтобы накормить «духов». Обратите внимание (см. вкладку), как эта языческая традиция, восходящая к теряющейся в дымке веков седой древности, сумела не просто устоять, но переосмыслить и подчинить себе позднюю христианскую. Так что поторопился, ой, поторопился неизвестный волхв закопать свой посох и умыть руки. Кому-то просто очень хотелось, чтобы он поступил так… Кому? А главное – когда? Ведь «Дощечки…» активно вошли в литературный процесс не ранее 50-х годов прошлого века – время более чем интересное.

Сепаратный мир

То же самое можно сказать и о «Слове о полку Игореве». Очень заметно у его автора желание «подогнать под ответ» задачку. А задачкой виделось – единое Российское государство. Идея национального строительства (именно «нация», близкая к современному пониманию этого слова) – не ранее XVIII века! Вот почему «список» в первую очередь оказался у государыни императрицы. Идеи братьев Гримм витали в воздухе. Красивый и жутковатый образ, приведенный в качестве эпиграфа, не мог быть составлен язычником – только христианином. «Веют душу от тела» – чисто христианский взгляд. Для язычника нет понятия «бессмертной души» – для язычника есть «дух», но это не одно и то же, и так просто «отвеять» одно от другого нельзя! Тело – это способ переместить дух в мир иной. Именно поэтому огненное погребение у славян – наиболее почетная форма перехода. Дух превращается в огонь, в самую божественную из всех божественных субстанций! Без тела он этого совершить не сможет.

Могли ли уживаться две столь враждебные идеологии? Как показывают немногие сохранившиеся источники, вполне могли. Причем не только будучи разнесенными «технически», знать верит во Христа, народ – в Сварога. Все это спокойно (относительно) уживалось и в душе одного человека. Обратите внимание, как в 1117 году (спустя 129 лет после Владимира) сам Владимир Мономах, наихристианнейший князь, которого вполне можно было бы назвать первым русским православным публицистом и теологом, помнит о том, что его «русское имя» отличается от греческого (????????). «Я, смиренный, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом возлюбленным и матерью своею из рода Мономахов… и христианских ради людей, ибо сколько их соблюл по милости своей и по отцовской молитве от всех бед! Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться»[34]. Получается, наречение «русского» имени, даже в княжеской среде, буквально пропитанной влиянием Византии, было вполне легитимно? Иначе вряд ли бы князь (!) так спокойно сообщал об этом в своем богословском трактате. Какова же должна была быть сила традиции, что более столетия спустя, даже в самом сердце новой веры помнили еще веру и традицию старую? Да и сам текст очень неоднозначен. Что значит «по отцовской молитве»? Это сейчас мы убеждены, что молитва в те годы могла быть только христианской. Что означала эта «отцовская молитва» тогда? И если внимательно читать текст, то можно увидеть, что князь, пускай и очень мягко, но спорит с тогдашним каноном. «Всякие чудеса и эти блага сотворил и совершил. «И кто не восхвалит тебя, господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя Отца и Сына и Святого Духа, да будет проклят!» Прочитав эти божественные слова, дети мои, похвалите бога, подавшего нам милость свою; а то дальнейшее – это моего собственного слабого ума наставление. Послушайте меня; если не все примете, то хоть половину. Если вам бог смягчит сердце, пролейте слезы о грехах своих, говоря: «Как блудницу, разбойника и мытаря помиловал ты, так и нас, грешных, помилуй»[35]. Куда смотрит епископия?! Это же просто фантастическая мягкотелость по отношению к своим идейным противникам! Обратите внимание, как сейчас «ревнители» Закона Божьего призывают противопоставить «неверным» «кинжалы и серебряные пули», да еще пытаются нас уверить в том, что «так было всегда». Наверное, по писанному великим тов. Сталиным, классовая борьба со временем должна не затухать, а, наоборот, обостряться!

Вот другой замечательный документ своего времени – «Хожение за три моря» Афанасия Никитина содержит яркие свидетельства параллельного существования двух и более религий. «Милостиею Божиею преидох же три моря. Дигерь Худо доно, Олло перводигерь дано. Аминь! Смилна рахмам рагим. Олло акьбирь, акши Худо, илелло акшь Ходо. Иса рухоало, ааликъсолом. Олло акьберь. А илягаиля илелло. Олло перводигерь. Ахамду лилло, шукур Худо афатад. Бисмилнаги рахмам ррагим». Христианские молитвы у автора легко перемежаются с сурами Корана. А это XV век! Русь уже почти 500 лет как «крещена». Современные «переводчики» пытаются затушевать эти кричащие противоречия принятой версии и переводят приведенный текст, например, так: «Милостию Божией прошел я три моря. (Остальное Бог знает, Бог покровитель ведает.) Аминь! (Во имя Господа милостивого, милосердного. Господь велик, Боже благой. Господи благой. Иисус дух божий, мир тебе. Бог велик. Нет Бога, кроме Господа. Господь промыслитель. Хвала Господу, благодарение Богу всепобеждающему. Во имя Бога милостивого, милосердного. Он Бог, кроме которого нет Бога, знающий все тайное и явное. Он милостивый, милосердный. Он не имеет себе подобных. Нет Бога, кроме Господа. Он царь, святость, мир, хранитель, оценивающий добро и зло, всемогущий, исцеляющий, возвеличивающий, творец, создатель, изобразитель, он разрешитель грехов, каратель, разрешающий все затруднения, питающий, победоносный, всесведущий, карающий, исправляющий, сохраняющий, возвышающий, прощающий, низвергающий, всеслышащий, всевидящий, правый, справедливый, благий)»[36]. Как ловко современный «переводчик» подменил понятия! Вроде бы как переводил с древнерусского, ну и заодно, без каких-либо дополнительных ссылок «перевел» и с арабского. Текст, который в тексте Никитина был приведен как цитата на языке оригинала, русскими буквами, что в то время считалось нормой, стал как бы частью самого первоисточника. И никого не волнует, что «перевод», мягко говоря, не имеет никаких параллелей с христианскими молитвами, хотя вроде бы как и использует христианские «переведенные» понятия. «Олло акьберь»! Это, оказывается, «Бог велик!» (Вот за что бьются исламские радикалы! Мы их просто не понимаем!) И как-то не важно, что «Басмала» или «бисмиллях» (араб. ?????) – термин для обозначения фразы, с которой начинается каждая сура Корана (кроме девятой). Ее произнесение входит в ежедневную молитву мусульман, но не только! Это вообще очень важный в исламе «зачин», с него начинаются, например, конституции исламских государств и многие другие документы, составляемые мусульманами (письма, договоры, обращения, завещания и т. п.). Русский купец Афанасий Никитин, ходивший за три моря, наверняка не с пустыми руками и наверняка не раз «ударивший по рукам» с тамошними купцами и закрепивший договор на бумаге, безусловно, был знаком с местными обычаями, в том числе и с этим. А современный «перевод» заставляет нас думать, что никакого взаимодействия и параллельного существования культурных контекстов и не было. Я уже не говорю о том, что фраза «Нет Бога, кроме Господа» («Иисус дух божий»? – что это еще за теологическая инновация?) вообще довольно двусмысленная с точки зрения канона (косвенное отрицание Троицы). Для того чтобы говорить о том, что Бог един/один и другого нет, надо бы его как-то поименовать. Иное – лишено всякого смысла. Нет бога, кроме Аллаха, – понятно. Пускай спорно, но понятно. Нет бога, кроме Перуна, – еще более спорно (а как же Сварог, Даждьбог, Велес?), но это хотя бы концепция, претендующая на новое течение «родноверия», но нет Бога, кроме… Бога… Это – концепт, достойный разве что пациента дурдома.

А был ли, собственно, секс?

Не нужно особо доказывать, что христианский образ жизни связан с известными сексуальными ограничениями и табу и очень сильно отличается от нравов так называемых язычников. Это тема вообще больная, и тут спектр полемики столь же широк, сколь и безумен – от приписывания русским как некоей «национальной черты» чуть ли не самокастрации до публичного «свального греха», эдакого «русского тантризма». Современная РПЦ предлагает за образец супружеских = сексуальных (других не бывает!!!) отношений историю жизни св. чудотворцев, благоверных и преподобных супругов Петра и Февронии, возводя ее к XII веку, хотя записано повествование о блгв. Петре и Февронии в XVI веке свящ. Ермолаем (в иночестве Еразм) Прегрешным (кстати, шикарный псевдоним!), литератором, «засветившимся» в эпоху Иоанна Грозного. Есть основания полагать, что автором мог быть и сам Грозный. Он вообще-то любил «литературные мистификации», в частности, доказанным можно считать факт использования им псевдонима «Парфений Уродивый» («Парфений» – греч. ????????? «девственник». Отсюда же православное имя Парфён). Надо отдать должное Грозному царю – литератор он был отменный, и в чувстве юмора, хотя и весьма своеобразном, ему тоже отказать нельзя. Сейчас исследователи спорят, о ком из исторических личностей написано житие: одни склоняются к тому, что это были князь Давид и его жена Евфросиния, в иночестве Петр и Феврония, скончавшиеся в 1228 году, другие видят в них супругов Петра и Евфросинию, княживших в Муроме в XIV веке. То есть источник сам по себе достаточно поздний. Возможно, он возник именно тогда, когда созрел «социальный заказ»? А может быть… Это реминисценция истории самого Иоанна IV и его супруги Анастасии Романовны (в девичестве Кошкиной-Захарьиной-Юрьевой). По словам летописи, «предобрая Анастасия наставляла и приводила Иоанна на всякие добродетели», хотя, по словам Казимира Валишевского, «влияние Анастасии на царя было преувеличено, как преувеличено все в этой легендарной стране»[37]. Как бы то ни было, при датировках мы снова утыкаемся в «водораздел» XVI в. Интересно, что в первые годы правления династии Романовых были целенаправленно уничтожены целые библиотеки древних летописей, в которых, возможно, содержались ответы хотя бы на какие-то вопросы. Что пытались скрыть «новые римляне»?