Умчался век эпических поэм,

И повести в стихах пришли в упадок;

Поэты в том виновны не совсем,

(Хотя у многих стих не вовсе гладок);

И публика не права между тем.

Кто виноват, кто прав – уж я не знаю,

А сам стихов давно я не читаю —

Не потому, чтоб не любил стихов,

А так: смешно ж терять для звучных строф

Златое время… в нашем веке зрелом,

Известно вам, все заняты мы делом.

Стихов я не читаю – но люблю

Марать шутя бумаги лист летучий;

Свой стих за хвост отважно я ловлю;

Я без ума от тройственных созвучий

И влажных рифм – как например на ю.

Вот почему пишу я эту сказку.

Ее волшебно-темную завязку

Не стану я подробно объяснять,

Чтоб кой-каких допросов избежать;

Зато конец не будет без морали,

Чтобы ее хоть дети прочитали.

Герой известен, и не нов предмет;

Тем лучше: устарело всё, что ново!

Кипя огнем и силой юных лет,

Я прежде пел про демона иного:

То был безумный, страстный, детский бред.

Бог знает где заветная тетрадка?

Касается ль душистая перчатка

Ее листов – и слышно: c'est joli?..[1]

Иль мышь над ней старается в пыли?..

Но этот чорт совсем иного сорта —

Аристократ и не похож на чорта.

Перенестись теперь прошу сейчас

За мною в спальню: розовые шторы

Опущены, с трудом лишь может глаз

Следить ковра восточные узоры.

Приятный трепет вдруг объемлет вас,

И девственным дыханьем напоенный

Огнем в лицо вам пышет воздух сонный;

Вот ручка, вот плечо, и возле них

На кисее подушек кружевных