Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рабы немы

ModernLib.Net / Отечественная проза / Михайлов Сергей / Рабы немы - Чтение (стр. 1)
Автор: Михайлов Сергей
Жанр: Отечественная проза

 

 


Михайлов Сергей
Рабы немы

      Сергей Михайлов
      Рабы немы
      Рассказ
      ...выпросил карандаш и несколько листов бумаги. Не хотели давать, уроды, не положено, мол, тебе колющих предметов, не ровен час, сотворишь с собой что-нибудь. Это что же, спрашивается, я могу с собой сотворить, коли наутро мне так и так пулю в затылок получать? Но потом всё ж таки дали.
      А мне позарез надо было. Одна ночь осталась, потом хана мне, вышка по полной программе. Всё одно не засну - какой уж там сон, когда мандраж до самых кишок пробирает! Никогда больше трёх строк зараз не писал, а тут чувствую, гложет что-то изнутри, требует выхода. Нет, это не исповедь какая-нибудь, и не попытка оправдаться. Не перед кем мне оправдываться. Всё делал, как Бог на душу положил. Но объясниться хочу. Чтобы не было кривотолков на мой счёт, чтоб поняли те, кто останется, душу мою изломанную, искорёженную. И ведь хотел-то всего ничего: жить по-человечески, свободно. И не быть рабом. Да вот промашка вышла...
      Потому и взялся за это непривычное для себя дело - изложить всё на бумаге. Как на духу, честно, откровенно, без замалчиваний.
      Жизнь никогда меня не баловала. Вечно оказывался я в каких-то передрягах, с самого моего рождения и по сей день. Всё всегда шло наперекосяк, уводило куда-то в сторону, пыталось согнуть, растереть, растоптать. А я, молодой да зелёный, плыл по течению и ни о чём не думал, пока кривая не вывела меня на скользкую дорожку. Случилось так, что по пьяной лавочке грабанул я табачный киоск. Не один, конечно, с дружками, такими же как я отпетыми лоботрясами. Ясное дело, нас тут же замели. Влепили каждому по пятёрке. Мне тогда только-только стукнуло восемнадцать, я и жизни-то ещё толком рассмотреть не успел. Словом, попал я на нары. И затосковал.
      Четыре года отбарабанил я на далёком севере, гнул спину на лесозаготовках, терпел побои и издевательства от вертухаев и своих же сокамерников. Самый молодой был среди них, хилый, нескладный, вот и доставалось. Здесь, на зоне, действовал только один закон: "Кто сильнее, тот и прав". Сортиры заставляли драить, с утра и до ночи. Мордовали почём зря, в тюремном лазарете не раз потом отлёживался, то с сотрясением, то с переломом, то с отбитыми почками. А потом в "петухи" определили. Бить перестали, но лучше бы били: это было ещё похлеще мордобоя. Длинными тёмными ночами, когда жизнь на зоне замирала, лежал я без сна на животе (на спину перевернуться не мог: тамошние педерасты работали без выходных) и рвал зубами жёсткую подушку от стыда и душившей меня обиды. Дважды вынимали меня из петли. Ну что я, скажите, мог сделать? Ничего. Только терпеть, терпеть, терпеть. Считать дни до конца срока. И таить в душе назревающий нарыв.
      На последнем, пятом году моей отсидки перевели меня куда-то под N-ск, место относительно спокойное и тихое. Здесь матёрых рецидивистов почти не было, а собралась в основном публика по первой ходке, как правило, проходившая по сто пятьдесят восьмой (как и я сам), до садистских утех и извращений не охочая. Поначалу мне показалось, что моим бедам пришёл конец, но не тут-то было. Среди вертухаев был один бритый красномордый бугай, отличавшийся недюжинной силой и бешеным нравом, наводивший страх на всех обитателей зоны. Огромные кулаки у него вечно чесались, и не раз можно было наблюдать, как он крошит ими чьи-нибудь челюсти или плющит носы ослушникам. Силу его удара испытал на себе и я, причём не раз и не два. За глаза его прозвали Зверем. Да он, похоже, и не против был такой кликухи, принимая её как должное. Его боялись все.
      И всё же теперь мне было намного легче, чем прежде. Я уже не был тем зелёным юнцом, каким попал на зону четыре года назад, и школа, которую я прошёл там, на севере, научила-таки меня жить по уши в дерьме - и выживать. Да и среди заключённых я слыл ветераном, так как попал сюда не с улицы, а из далёкого северного лагеря, зловещие слухи о котором доходили и до этого провинциального захолустья. Не было здесь и лесоповала, а исправительные работы сводились к пошиву грубой армейской обуви для наших доблестных вояк. Ежедневно, ещё затемно, нас сгоняли в огромный душный цех, где нестерпимо воняло плохо выделанной кожей, а вечером, после тщательного обыска (что-либо выносить из цеха категорически воспрещалось) нас гнали обратно в камеры. Надзирал за работой, как правило, Зверь, он же и поднимал нас с ранья одним и тем же грубым окриком: "Рабы, на работу! Живо!"
      Меня всего трясло, когда я слышал это "рабы". На дух не переносил мерзкого слова, оно приводило меня в бешенство, и я до боли стискивал зубы и едва сдерживался, чтобы не вцепиться ими в собственные вены. Не мог, не хотел я быть рабом! Не хотел быть жалким червём, копошащимся в грязи! Всем своим нутром восставал против этого.
      Это случилось за несколько месяцев до моего освобождения. Стояло жаркое лето, от духоты и пыли нечем было дышать, да ещё эта ежедневная вонь в цеху, от которой буквально выворачивало наизнанку. Едкий солёный пот заливал глаза, в считанные минуты в глотке всё пересыхало. Тараканами и вшами кишело всё вокруг. Участились случаи отравления пищей и вспышки кишечных заболеваний. В тюрьме всерьёз опасались эпидемии дизентерии. Тюремное начальство ужесточило режим, но больше всех, конечно же, лез из кожи Зверь: его зубодробильные кувалдометры теперь не знали передышки - только кости хрустели под их мощными ударами. Всё чаще и чаще роптали заключённые. Обстановка на зоне накалилась до предела.
      В один из таких дней нас, как обычно, выгнали на работу. С самого утра всех мучила жажда, царило всеобщее уныние. Надзирал за нами Зверь, злой, как сам чёрт. В тот день он лютовал пуще прежнего. Духота в цеху стояла невыносимая, и человеку его комплекции, ясное дело, доставалось от жары больше, чем нам, доходягам, перебивающимся на скудных казённых харчах. Пот с него лил ручьями, он то и дело снимал форменную фуражку и протирал бритую голову смоченным в ржавой воде носовым платком. Мы работали, не решаясь поднять на него взгляд, но краем глаза настороженно следили за каждым его движением. Не дай Бог попасться ему под горячую руку! Уже трижды за это утро он пускал в ход свои кулачищи, а его хриплый, сорванный от постоянных окриков, пропитой голос не смолкал ни на минуту.
      Так уж в тот день выпали фишки, что мне довелось работать в двух шагах от его поста, и это соседство не могло не внушать мне серьёзных опасений за собственную шкуру. Я тупо, бездумно смотрел, как механически орудуют мои пальцы, как из-под их неуклюжих движений выползают уродливые кирзачи, а мыслями тем временем вертелся возле моего тюремщика, исподтишка наблюдая за каждым его шагом, ощущая на себе каждый взгляд его заплывших свинячьих глаз. Вот он в очередной раз снял фуражку, чтобы промокнуть платком выступивший на голом черепе пот, и небрежно швырнул её на верстак, буквально в метре от меня. Тут кто-то его окликнул: похоже, вызывало начальство. Выругавшись, хрипло рявкнув: "Всем работать, ублюдки, мать вашу!!", он ушёл, так и забыв фуражку на моём верстаке.
      И тут у меня в голове стрельнула дикая мысль.
      Схватив с верстака оставленную впопыхах фуражку, я быстро нацепил её себе на башку. Это вышло как-то само собой, просто взял и надел. Потом выпрямился во весь рост и огляделся.
      Я увидел то, что каждый день видел, наверное, этот выродок Зверь: десятки сгорбленных спин, пришибленные позы, но главное - безысходность, рабскую покорность во взглядах, животный страх в устремлённых на меня глазах. Нет, не на меня - на мою фуражку. Это она оказывала то магическое, парализующее действие, которое приводило к такому поразительному эффекту. Я понял: фуражка для них (и для меня тоже, чего уж греха таить) - это символ власти, власти неограниченной, страшной, безусловной. Власти, которая превращала всех нас в рабов.
      Но понял я ещё и другое. Помимо рабов, которых большинство, есть ещё и другие - те, кто властвует над рабами. Хозяева. Да, хозяева, именно так я окрестил этих избранных. Зверь, например, был хозяином, он был им потому, что имел неограниченную власть над рабами, над этим загнанным в угол быдлом, стадом послушных баранов, к которым, увы, относился и я. Хозяев отличала именно власть, и ещё свобода - свобода не быть рабом. Но если ты не хозяин, ты можешь быть только рабом. Третьего здесь не дано.
      На какой-то миг, всего на несколько секунд я ощутил себя таким хозяином, ощутил столь остро, что едва не захлебнулся от восторга. Ощущение власти было сладким, захватывающим, щекотало моё самолюбие, но главное - я перестал чувствовать себя рабом. Ненадолго, на пару мгновений - пока заключённые не поняли, кто на самом деле стоит перед ними, и не начали угрожающе роптать, - но этих мгновений оказалось достаточно, чтобы я окончательно прозрел. Подобно хищнику, я впервые почувствовал вкус крови, и отныне вся моя жизнь перевернулась.
      Теперь я знал, что никогда больше не смогу быть рабом.
      Моя выходка не прошла для меня даром. В тот же вечер меня жестоко избили. Свои же, рабы. Не лезь, мол, со свиным рылом в калашный ряд, соблюдай, мол, кастовую принадлежность. Однако побои я перенёс с удивительным спокойствием, тая в душе только одно желание - поскорее выбраться из этого дерьма. А там, на воле, я всем покажу, кто здесь хозяин.
      Оставшиеся несколько месяцев до окончания срока отсидки я провёл в каком-то тумане, в полубреду, по инерции, чисто механически продолжая влачить своё жалкое, убогое существование. Но мысль моя продолжала бешено работать, и к концу срока я уже твёрдо знал, что буду делать на свободе. У меня созрел грандиозный план, которому я отныне собирался посвятить все свои силы.
      Выйдя на волю (это случилось как раз под Новый год, мне выдали немного денег, драную армейскую телогрейку, облезлую кроличью ушанку и изъеденные молью валенки - это чтобы я на первых порах не околел от голода и холода), итак, выйдя на волю, я не поехал на родину, с которой меня ничего более не связывало, а остался здесь же, в N-ской губернии, обосновавшись в небольшом заштатном городке. В первую очередь нужно было позаботиться о жилье и средствах к существованию.
      С жильём вопрос решился довольно скоро.
      Это получилось как-то само собой. Первую свою ночь по прибытии в город я наметил провести на городском вокзальчике, в обшарпанном зале ожидания, где обычно гужевались местные бомжи да отсыпалась пьянь, но прежде зашёл перекусить в станционную забегаловку. Здесь-то я и наткнулся на одну девчушку, тамошнюю официантку. Разговорились. Я в двух словах рассказал о себе, она поведала о своей печальной судьбе. Живёт одна с пятилетней дочерью, кое-как перебивается на нищенскую зарплату. Муж недавно погиб в Чечне: ещё трёх месяцев не прошло, как пришла похоронка. Да, было что-то общее в нашей судьбе - одиночество, что ли? Словом, пожалела она меня, и в ту ночь я спал не среди вокзальных бомжей, как планировал, а в маленькой уютной квартирке, на настоящей кровати, на белых, туго накрахмаленных простынях. Отмыла меня, накормила от пуза, одела в ненужное теперь мужнее бельё и уложила в свою постель. Я так вымотался за эти дни, что даже близость её тёплого, податливого тела не помешала мне уснуть, едва голова моя коснулась подушки. Но как бы крепко я ни спал, сквозь сон я смутно слышал, как она плакала - беззвучно, стыдливо, опасаясь меня разбудить. А наутро не отпустила. Живи, сказала, пока не надоест. Я и остался.
      Деньжатами разживался где только мог. То грузчиком подработаешь в какой-нибудь овощной палатке, то на стройке кирпич покидаешь да бетон помесишь, то в сторожах ночь-другую прокантуешься. Случалось, и приворовывал - но аккуратно, с оглядкой, чтобы вновь не попасться. Второй ходки я бы уже не вынес. Хватит.
      За всеми повседневными заботами не забывал я и о главном - о плане, который созрел у меня ещё там, на зоне. Пора было приступать к его осуществлению.
      Обшарив весь городок, на самой окраине наткнулся я на целый квартал, подлежавший сносу. Квартал походил на вымерший после атомной бомбёжки город. Жильцов из стареньких одноэтажных кургузых бараков давно уже выселили, теперь они пустовали, покинутые всеми, частью обвалившиеся, частью покосившиеся, полуразрушенные. Волна мародёров уже схлынула, поживиться здесь было нечем, и нынче в заброшенном квартале обитали только крысы да немногочисленные городские бомжи.
      В поисках подходящего убежища я тщательно исследовал квартал, пока не нашёл наконец то, что искал. Это было завалившееся набок, разграбленное строение, более древнее, чем большинство соседних бараков - но именно эта древность и привлекла моё внимание. В этих довоенных постройках, как правило, делались погреба или подвалы. Так оно и оказалось. Не сразу, но всё же в одном из помещений я обнаружил в полу заваленный обломками мебели, битым кирпичом и какими-то коробками деревянный люк, примерно метр на полтора, ведущий в тёмный сырой погреб. Раздобыв к тому времени фонарик, я осторожно спустился по шаткой прогнившей лестнице и очутился по щиколотку в воде. Погреб оказался довольно просторным и уходил вниз не менее чем на три метра. В одном из углов я наткнулся на несколько пустых бочек из-под солений, вдоль самой дальней стены тянулись деревянные стеллажи, усыпанные глиняными черенками и какими-то проржавевшими жестянками. В последний раз окинув взглядом свою находку, я принял окончательное решение: бросаю якорь здесь.
      Не в самом погребе, конечно, погреб мне нужен был для другого, а непосредственно над ним, в помещении, которое чудом сохранило несущие стены и часть крыши над головой. Зимой, ясное дело, здесь будет холодно, но вот летом... Да, именно к лету должна быть завершена подготовительная часть моего плана. А там... о, там я всем покажу, кто есть кто!
      Стоял февраль. Зима в этих краях выдалась тёплой, сырой, слякотной. Оно, может, и к лучшему: морозы мне сейчас были ни к чему. До весны оставалось совсем ничего, а там, глядишь, и лето подоспеет. Не тратя времени зря, я начал действовать. На стройке, что была неподалёку, разжился тачкой для перевозки всякого строительного хлама, там же наткнулся на целую гору песка. Песок оказался очень кстати. Без малого неделю я потратил на то, чтобы свезти в свою развалюху достаточно песку и ссыпать его в облюбованный мною подземный тайник. Работал ночами, чтобы лишний раз не светиться. Потом спустился вниз и разбросал песок ровным слоем по всему погребу - так, чтобы вода впиталась в него и больше не хлюпала под ногами. Покончив с одним делом, я тут же принялся за другое. Пошарив по ближайшим баракам, набрал целую кучу старого тряпья - настолько старого, что им брезговали даже бомжи. Однако мне сгодится и эта рвань - ведь не для себя же беру! Побросал его вниз, в погреб, а в голове уже шевелилась другая мысль.
      Нужно было разжиться электричеством. Без него мне труба. Ясно, что дом, вернее, его развалины, были обесточены. Но я не терял надежды найти выход. Голь, как известно, на выдумки хитра.
      Через весь квартал шла узкая улочка, некогда освещённая десятком редких уличных фонарей. Кое-где они ещё стояли, однако большинство, поддавшись разрушительному влиянию времени и мародёров, давно уже рухнули. Один из фонарных столбов стоял когда-то и напротив моей развалюхи. Теперь он лежал, сокрушив при падении два-три небольших деревца, что росли рядом. На изломе толстого бетонного цилиндра, в полуметре от его основания, торчали ржавые огрызки арматуры и оголённые провода. Может быть, я не обратил бы на него внимания, если бы в один из промозглых мартовских дней, когда с неба сыпались липкие хлопья мокрого снега, а всё окружающее пространство насквозь пропиталось влагой, я случайно не коснулся рукой торчащего из земли бетонного обрубка. Тело вдруг свела судорога: меня шарахнуло током. Да так шарахнуло, что я отлетел метра на три и шлёпнулся в лужу. Тогда-то я и понял, что не весь квартал обесточен. По чьей-то халатности линия уличного освещения всё ещё оставалась под напряжением. Найти нужной длины кабель, подсоединить к токоведущим проводам и затем протащить его до моей хибары не составило особого труда. Пришлось, конечно, повозиться, да и риск попасть под напряжение в этой чёртовой сырости был слишком велик, однако своего я всё-таки добился. И вскоре в моём погребе, под самым потолком, уже горела лампочка. Включать и выключать её я мог, находясь снаружи, над люком, да и менять её можно было, если перегорит, не спускаясь вниз. Чуть позже приобрёл на городском базаре подержанную электроплитку и тоже приволок её сюда, в моё тайное убежище. Пригодится. Там же, на базаре, купил большой амбарный замок. Надо же как-то запирать свой тайник! За повседневными заботами пролетели март, апрель, половина мая. Весна в город пришла быстро, и уже к середине последнего весеннего месяца установились по-настоящему летние тёплые деньки. У меня к тому времени всё было готово. Пора было начинать.
      Я так и продолжал жить у моей доброй вдовушки. С нею было легко и просто, меня вполне устраивал её тихий, покладистый характер, отзывчивость, душевная теплота, какая-то удивительная способность угадывать все мои желания. Она никогда не лезла ко мне с обычными бабьими вопросами, никогда не допытывалась, где я пропадаю ночами, а то и целыми сутками. Порой мне казалось, что она и так всё понимает, без слов. Её доброта не была мне в тягость, напротив, мне нравилась её ненавязчивая забота, тактичность, немногословность. Чего уж греха таить, привязался я к ней, хотя мне это было совсем ни к чему. Ни к чему теперь, когда я решился на такое, связывать себя семейными узами. Лишнее это.
      Но чувства чувствами, а дело делом. В первых числах июня я приступил к главной фазе своего плана. Потеревшись день-другой на вокзале среди местных бомжей, я сделал свой первый выбор. Это был нищий старик, спившийся доходяга, то и дело рывшийся в станционных урнах в поисках недокуренных бычков и пустых пивных бутылок. Не раз его можно было увидеть и на грязных, заплёванных ступеньках подземного перехода, где он, в надежде получить подаяние, тянул трясущуюся руку к понуро бредущим мимо прохожим. Однако подавали ему редко.
      Именно его-то я и наметил в качестве своей первой жертвы.
      Объявился как-то перед ним с бутылкой водки, сунул горлышко в его немытую рожу. Предложил выпить. Уговаривать не пришлось: он тут же вскочил и побежал за мной, как собачонка. Я же привёл его в своё убежище, открыл люк в погреб и, пока он чухался, пытаясь скумекать, куда это его приволокли, столкнул вниз. Лестницу, ведущую в погреб, я предварительно выломал, и теперь без посторонней помощи он выбраться уже не мог. Включил внизу свет и с интересом стал наблюдать за этим идиотом.
      Он упал прямо на тряпьё, которое я предусмотрительно разбросал, там, внизу. Какое-то время старик лежал неподвижно, и я уж было подумал, не переломал ли он себе кости. Но нет, всё обошлось. Старик закряхтел, зашевелился, смачно выругался и наконец сел. Тряхнул головой, огляделся, но так, похоже, ничего и не понял. Тогда я крикнул: "На, держи! Заслужил", и швырнул бутылку водки вниз. Потом захлопнул люк, запер его на замок и выключил свет. Пускай сидит.
      Так. Один готов. Теперь очередь за следующим.
      В течение недели я приволок к себе ещё двоих, мужика и бабу, тоже из бездомных. Этих я нашёл неподалёку, в этом же квартале, в одном из бараков. Покидал обоих вниз и до поры оставил: пускай оклемаются денёк-другой.
      В моё отсутствие я вешал на люк амбарный замок, а сверху заваливал старым, оставшимся от прежних хозяев, безногим диваном с рваной, местами прожжённой обивкой. Во-первых, чтобы не привлекать внимания непрошеных гостей, которые случайно могли забрести в мои владения, а во-вторых, чтобы предотвратить возможность побега тех, в погребе. Даже если они и сумеют добраться до люка (что вряд ли) и выломать пару досок, тяжёлый, добротно сколоченный диван всё равно не даст им удрать: сдвинуть его снизу, не имея под ногами надёжной опоры, невозможно. Кроме того, они содержались в полной темноте, а темнота, как известно, действует усмиряюще даже на самых отчаянных. Словом, я обезопасил себя от любых неожиданностей.
      Встал вопрос о кормёжке моих рабов. Я и об этом позаботился заранее. Приволок с рынка мешок картошки далеко не лучшего качества (купил по дешёвке), а в соседних бараках набрал кое-какой безхозной посуды: ржавое ведро, большую, с обившейся эмалью кастрюлю литров на семь, две-три алюминиевые кружки и всякую другую мелочёвку. С водой тоже вопрос решился: за домом я обнаружил старый колодец, на дне которого всё ещё оставалась вода - мутная, грязная, с примесью глины, с обычным садовым мусором. Сам-то я её, ясное дело, пить не стану, но для этих типов в погребе и такая сойдёт. На то они и рабы.
      Подержав мою троицу без еды и питья два дня, я решил проявить милость. Сварил на электроплитке кастрюлю картошки - прямо так, немытую и нечищеную, приволок из колодца ведро воды, и лишь потом открыл люк. В нос шибануло густым запахом мочи и человеческого пота. Я невольно отпрянул. Потом включил свет и заглянул вниз.
      Все трое дрыхли, зарывшись в набросанное на пол тряпьё. Похоже, они не очень-то тяготились своим положением: все эти дни вели себя смирно. Однако яркий свет (я вкрутил лампочку на двести ватт) быстро разбудил их. Кое-как очухавшись, они увидели наконец меня.
      - Эй, мужик, чё за дела! - прохрипел старик. - На хрена ты меня сюда приволок?
      - Вытаскивай нас отсюда! - подал голос второй тип. - Жрать охота, сил нет.
      Вместо ответа я спустил им на верёвке кастрюлю с картошкой, а следом ведро с водой. В довесок швырнул туда же пару алюминиевых кружек.
      - Жрите, коли охота, - сказал я. - И запомните: теперь я - ваш хозяин, а вы - мои рабы.
      Они не ответили: вид еды и питья отвлёк их внимание от моей персоны. Яростно отпихивая друг друга и матерясь, они кинулись к ведру с водой. Утолив жажду, переключились на картошку.
      - Твою мать... - выругалась баба, брезгливо выхватив из кастрюли пару варёных картофелин. - Они же грязные!
      - Не хочешь - не ешь, - отпихнул её от кастрюли старик. - Эй, там, наверху! По нужде бы сходить, а?
      - Нет, - отрезал я, испытывая сильное удовольствие от ощущения власти над этим быдлом. - Никаких отлучек.
      - Это как же... - растерялся тот, - а ежели прихватит, то чё, прямо тут, что ли? Баба здесь как-никак...
      Я не ответил. Вступать в переговоры с рабами я считал выше своего достоинства. Достоинства хозяина.
      - А сольцой у тебя нельзя разжиться, а, мужик? - спросил второй, задрав голову кверху. - Без соли-то, сам знаешь, в горло не лезет.
      И снова я промолчал. Быдло есть быдло. Им бы лишь брюхо набить, а то что они по уши в дерьме, это их не колышет.
      Какое-то время слышалось только голодное чавканье и урчание. Они жрали картошку прямо с кожурой, боясь тратить время на чистку: а вдруг не хватит? Но хватило всем, и даже осталось. Умяв с полкастрюли, они снова переключились на меня.
      - Эй, мужик! - крикнул старик, сыто, протяжно рыгнув. - Долго собираешься нас здесь держать? На волю охота.
      - Всю жизнь, - авторитетно заявил я. - И запомни, раб: я тебе не мужик, я - твой хозяин.
      Дожидаться ответа я не стал. Выключил свет и захлопнул люк. Пускай подумают над тем, что я сказал.
      Я был доволен. Первый опыт удался. Теперь у меня есть свои рабы. Мои рабы. А это значит, что сам я перестал быть рабом - теперь я хозяин. Либо одно, либо другое, третьего здесь не дано - этот урок я усвоил на всю жизнь, ещё там, на зоне.
      В эту ночь, вернувшись домой к ожидавшей меня вдовушке, я долго не мог заснуть.
      В последующие дни я ежедневно наведывался в своё тайное убежище и подолгу наблюдал за бродягами. Заваливался на диван, закуривал - и смотрел. Поначалу они, завидев меня, пытались протестовать, выдвигали дурацкие требования, качали какие-то права, порой сыпали оскорблениями и даже угрозами, клянчили сигареты и водку. Но со временем пыл их поугас, а все требования свелись к одному: пожрать, выпить да покурить.
      Похоже, они всё-таки не понимали, куда попали и что отсюда им уже не выбраться. Никогда.
      Кормил я их всё той же гнилой картошкой, раз в три дня, пить давал раз в сутки. Запах сортира из погреба заметно усилился, особенно после введения мною систематического питания: теперь несло ещё и дерьмом. Однако их это, по-моему, мало тревожило: они привыкли к этому, ещё до встречи со мной.
      В один из таких дней я решил потешить себя новым зрелищем. Принёс бутылку водки и пачку "Примы", открыл люк и швырнул всё это вниз. И не ошибся в своих ожиданиях: началась драка. Били друг друга крепко, по-настоящему, с остервенением и яростью. Мат стоял такой, что даже у меня, повидавшего на своём веку немало, прошедшего зону, вяли уши. Больше всех неистовствовала бомжиха, обычно флегматичная и немногословная. Словно с цепи сорвалась, дура старая. Визжала как резаная, кусалась, рвала зубами, царапалась, клоками выдирала у соперников волосы. Старику, стерва, до кости прокусила руку, а второму бродяге исполосовала рожу своими грязными ногтищами. Однако буйство продолжалось недолго. Выбившись из сил, они затихли - и только тогда с ужасом заметили, что в пылу драки втоптали пачку сигарет в песок, а от бутылки водки остались лишь осколки да дразнящий запах спиртного. Моя подачка была безнадёжно уничтожена. Раззявив рты, вся троица застыла в оцепенении.
      Впечатляющее зрелище. Я хохотал от души, до коликов в животе, до икоты. Надо было видеть их угрюмые рожи!
      Шли дни. Мои рабы понемногу привыкали к своему новому положению. Приноровились они и к установленному мною режиму питания. Едва только кастрюля со жратвой показывалась в отверстии люка, как вся троица тут же оказывалась на ногах и жадно впивалась в неё взглядами. Не дожидаясь, когда кастрюля опустится до конца, они набрасывались на неё и в миг растаскивали всю картошку по углам. Прятали, где кто только мог, однако уберечь от пронырливых глаз голодных соседей не могли: то у одного, то у другого припрятанное исчезало. Лучший способ сохранить его - это съесть сразу, но тогда следующие три дня придётся сидеть впроголодь. С водой дело обстояло иначе. Ведро я опускал только на десять минут, а потом забирал обратно, даже если воды в нём оставалось больше половины. Они знали это, знали также и то, что в следующий раз смогут утолить жажду только через сутки, и потому старались напиться от пуза, до бульканья в ушах. А напившись, в бессилии падали с разбухшими животами на сырой холодный пол. Что и говорить, они неплохо приспособились к свинским условиям, которые я им уготовил, и являли собой идеальный тип раба. И если бы не вонища, которая с каждым днём только усиливалась, они бы, наверное, были совершенно счастливы. Одним словом, усмирил я их довольно-таки быстро.
      Однажды, открыв люк, я стал свидетелем прелюбопытного зрелища. Прямо под люком спал старик, что-то невнятно бормоча во сне, а те двое забились в дальний угол и отчаянно сопели. Бомжиха, неуклюже растопырив хилые грязные коленки, хрипло постанывала, а её хахаль со спущенными штанами ёрзал на ней верхом, как заведённый. Ага, думаю, вот вы чем занялись! Решили, значит, поразвлечься. Валяйте! На то вы и рабы, чтобы трахаться в дерьме, ссанье и блевотине!
      Наблюдать за ними было противно, и вскоре я захлопнул люк.
      К середине июня меня стали осаждать новые мысли. Всё чаще и чаще ощущал я неудовлетворённость. Чего-то мне не хватало. Казалось бы, я своего добился: у меня есть собственные рабы, я могу распоряжаться ими так, как мне заблагорассудится. Они были в полной моей власти, я владел ими, как какой-нибудь вещью - да они, собственно, и были для меня не более чем вещь. Я был их полноправным хозяином, факт неограниченной власти над этими червями означал для меня, что сам я - больше не раб. Сбросив же рабское ярмо, я обретал свободу. Ощущение свободы было столь упоительным, что мне порой хотелось взлететь и парить, парить, парить над этими мелкими людишками, что копошатся там, внизу, в пыли, в грязи. И всё же...
      Что-то было не так. Я не сразу сообразил, что. Но постепенно мысли стали обретать более чёткое направление. До меня стал доходить смысл моей неудовлетворённости. И вот, наконец, пришло понимание.
      Эти трое, что сидели в моём погребе, были прирождёнными рабами. Они стали таковыми ещё задолго до своего появления здесь. Обломать их было нетрудно и чести мне, ясное дело, не делало. Унизить, растоптать, загнать в угол, ткнуть мордой в грязь, превратить в рабов их было невозможно - они уже были унижены, растоптаны, загнаны в угол. Да, они уже были рабами, рабами по жизни. Произошла простая смена хозяина, с той лишь разницей, что раньше над ними властвовала судьба, а теперь - я. Но власть над ними далась мне слишком легко. Они почти не оказывали сопротивления. Быстро смирились, хотя порой всё ещё роптали. В целом же их устраивало нынешнее их существование: крыша над головой имеется, жратву, хоть и редко, получают. Что ещё нужно бродяге, который никогда не знал другой жизни?
      Мне же нужно было большее. Только тогда я почувствую удовлетворение от своей власти, когда смогу сломать настоящее сопротивление - сопротивление человека, который никогда не был рабом. Таким человеком мог быть только хозяин.
      С этого момента я поставил перед собой новую задачу: найти такого человека. Я понимал, что это будет не легко: среди людей, с которыми мне приходилось ежедневно сталкиваться, не было ни одного хозяина. В той или иной степени, все они были рабами. Но даже если я и найду нужный мне экземпляр, как доставить его сюда?
      И всё же я должен был довести задуманное до конца. С этой мыслью я приступил к поискам. Чёткого плана у меня не было, я мог рассчитывать только на случай - авось рыба сама попадёт в мои сети. А пока суть да дело, я завлёк в свою нору двух рыбёшек помельче.
      Первым оказался обколовшийся тип примерно моего возраста, без гроша в кармане и с поехавшей крышей. Я подобрал его на улице; трясущимися руками он пересчитывал жалкие гроши, которые где-то надыбал для покупки очередной дозы. Но денег явно не хватало - это было видно по его искажённому страдальческому лицу и мутному, отрешённому взгляду. Я поманил его, пообещал помочь. Он молча поплёлся за мной и, как привязанный, шёл до самого моего убежища. Там я его и оставил, пополнив тем самым "дружную" семейку моих рабов.
      Дозу я ему всё-таки достал: мне важно было держать его на коротком поводке. Потёрся в двух-трёх кабаках, нашёл нужных мне толкачей и приобрёл у них несколько ампул какой-то отравы. Влетело мне это, надо сказать, в копеечку: дурь нынче стоит недёшево. Закачал одну ампулу в шприц и кинул в люк. "На, - говорю, - держи своё зелье, раб". Тот, похоже, был согласен на всё, лишь бы поскорей задвинуться.

  • Страницы:
    1, 2, 3