Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Капитан Ульдемир (№1) - Сторож брату моему

ModernLib.Net / Научная фантастика / Михайлов Владимир Дмитриевич / Сторож брату моему - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Михайлов Владимир Дмитриевич
Жанр: Научная фантастика
Серия: Капитан Ульдемир

 

 


Они со спартиотом непохожи друг на друга, а еще меньше похож на каждого из них в отдельности и на обоих вместе наш первый пилот, которого мы называем Рыцарем.

Он уверяет, что и в самом деле был рыцарем когда-то – в каком-то из средних веков. Это его дело. Прошлое каждого человека является его собственностью, и он может эту свою собственность предоставлять другим, а может и держать при себе и не позволять никому к ней прикасаться. Пора биографий давно минула; какое значение имеет то, что человек делал раньше, если есть возможность безошибочна установить, чего стоит он сейчас, и обращаться с ним, исходя именно из этого? Был рыцарем, ну и что же? Зовут его Уве-Йорген, по фамилии Риттер фон Экк. Он высок и поджар, обладает большим носом с горбинкой и широким диапазоном манер, – от изысканных до казарменных (не знаю, впрочем – кажется, у рыцарей казарм не было). В разговорах сдержан, зато слушает с удовольствием. При этом он чуть усмехается, но не обидно, а доброжелательно. Взгляд его всегда спокоен, и понять что-либо по его глазам невозможно. Однажды, во время ходовых испытаний, мы могли крепко погореть; Рыцарь был за пультом, и ему удалось выдернуть нас в самый последний момент (Иеромонах за вычислителем уже бормотал что-то вроде «Ныне отпущаеши…»). Мы все, надо признаться, основательно вспотели. Только Уве-Йорген был спокоен, словно решал задачу на имитаторе, а не в реальном пространстве, где все мы могли в два счета превратиться в хилую струйку гамма-квантов. Когда это кончилось, он оглянулся и, честное слово, посмотрел на нас с юмором – именно с юмором, но не сказал ни слова.

Что еще о нем? Однажды я зашел по делу в его каюту как раз в тот миг, когда он выходил из своего сада памяти (так мы называем такие вот штуки, как та, моя, где сосед никогда не выходит из дачи). Он резко захлопнул дверцу, и я толком не успел ничего увидеть; там было что-то вроде гигантской чаши, до отказа заполненной людьми, исступленно оравшими что-то. Помню, я спросил его тогда (совершив бестактность), к какой эпохе относится это представление. Он серьезно ответил: «К эпохе рыцарей». И, чуть помедлив, добавил: «Всякий солдат в определенном смысле рыцарь, не так ли?». Я подумал и сказал, что, пожалуй, да. Я и сам был солдатом в свое время.

В еде Уве-Йорген умерен, к женщинам относится холодно и с некоторым презрением, хотя аскетом его не назовешь; добровольный аскетизм не свойствен солдатам.

И совсем другое дело – Питек. Мы прозвали его так, причем это – производное не от имени Питер, а от слова питекантроп. Он на нас не обижается, поскольку наука о происхождении человека для него так и осталась абсолютно неизвестной. Нас ведь обучали тому, что было необходимо, и при этом опасались перегрузить наши доисторические мозги, так что многие вершины современной культуры даже не появились на нашем горизонте. На самом деле Питек, конечно, не имеет никакого отношения к питекантропам – вернее, такое же, как любой из нас; он нормальный хомо сапиенс, и даже больше сапиенс, чем многие из моих знакомых по былым временам. Но прибыл он из какой-то вовсе уж невообразимой древности – для него, думается, Египет фараонов был далеким будущим, а рабовладельческий строй – светлой мечтой. По-моему, специалисты «частого гребня» и сами не знают, из какого именно времени его выдернули, а сам он говорит лишь что-то о годе синей воды – более точной хронологии из него не выжать. Он любит поговорить и, прожив день, старается обязательно рассказать кому-нибудь из нас содержание этого дня – хотя мы все время были тут рядом и знаем то же, что и он; правда, память у него великолепная, он никогда ничего не забывает, ни одной мелочи. Этим, да еще прекрасным, прямо-таки собачьим обонянием он выгодно отличается от нас.

Питек называл имя своего народа – но, насколько я помню, такой в истории не отмечен, как-то проскользнул стороной; называл он и свое имя, но никто из нас не мог воспроизвести ни единого звука: по-моему, для этого надо иметь как минимум три языка, каждый в два раза длиннее, чем наши, и попеременно завязывать эти языки узлом. У Питека, правда, язык один, и это великая загадка природы – как он им обходится. Единственное, что я знаю наверняка: там, где он жил, было тепло. Поэтому при малейшей возможности Питек старается пощеголять в своем натуральном виде; мускулатура у него и вправду завидная, и ни грамма жира. Нашим воспитателям не без труда удалось убедить Питека в том, что хотя бы самую малость надевать на себя необходимо. Он подчинился им, хотя и не поверил. Он коренаст, ходит бесшумно, великолепно прыгает, не-ест хлеба, а мясо, даже синтетическое, может поглощать в громадных количествах, предпочитая обходиться без вилки и ножа.

Он немного ленив, потому что ни на миг не задумывается о будущем, не заботится о нем и ничего не делает заранее, а только тогда, когда без этого обойтись уже нельзя. Зато он обладает великолепной реакцией, и мог бы быть даже не вторым, а первым пилотом, будь у него чуть больше развито чувство самосохранения – а также и сохранения всех нас; но смелость его, к сожалению, переходит всякие границы. Я думаю, впрочем, что это относится к его индивидуальным особенностям, хотя, может быть, все они были такими, его соплеменники – поэтому и не уцелели. Чувство племени, кстати, – или, по нашей терминологии, чувство коллектива – у него развито больше, чем у любого из нас. Питек может рисковать машиной вместе со всем ее населением; но ради любого из нас он подставил бы горло под нож, если бы возникла такая необходимость, – и с еще большим удовольствием полоснул бы по горлу противника.

Он часто, хотя несколько однообразно, рассказывает о войнах между племенами. Я как-то в шутку поинтересовался, не съедали ли они побежденных в тех междоусобицах. Питек не ответил. Лишь улыбнулся и провел кончиком языка по своим полным губам.

Что еще о нем? В обращении с женщинами он элементарно прост, и, как ни странно, им – современным и высокоинтеллектуальным – это нравится. Впрочем, понять женщин в эту эпоху, как мне кажется, ничуть не легче – или не труднее, может быть, – чем в наши, далеко не столь упорядоченные времена.

И наконец последний из нас – Рука. Гибкая Рука; так он сам перевел свое имя, как только мы, после первого же часового сеанса, вдруг убедились, что все объясняемся на одном языке – и язык этот не является родным ни для одного из нас, но все же мы им владеем, как будто родились, уже умея на нем говорить. Рука из индейцев; жил где-то у Великих озер – в местах, по которым в мое время проходила граница между Канадой и Соединенными Штатами. Правда, говорить о границах с Гибкой Рукой бесполезно: в его время ни Канады, ни Соединенных Штатов не существовало, и о белых людях там вообще не слыхивали. Имя свое Рука заслужил честно: он из тех людей, кого называют умельцами, у него прирожденное чувство конструкции, взаимодействия деталей, чертеж он воспринимает трехмерно, как реальный механизм. Попав в современность, он в краткий срок сделался выдающимся, даже по высшим меркам, специалистом, и в полет отправился судовым инженером.

Как ни странно, он полностью соответствует литературному стандарту индейца: невозмутим, говорит лишь тогда, когда к нему обращаются или когда необходимо что-то сказать в связи с его установками. Никогда не меняется в лице, и Рыцарь, мне кажется, очень завидует этому ему качеству. В отличие от Питека, Гибкая Рука не любит говорить о прошлом, о своем времени и своем народе. Мы, прочие, иногда грешим этим. Уве-Йорген порой, забывшись, громко произносит: «Мы, немцы…» – и в глазах его загорается огонек; правда" он тут же спохватывается и смущенно улыбается. Да я и сам иногда начинаю: «А вот у нас…» – и тоже умолкаю, потому что мы – это теперь либо мы шестеро, и не более того, либо все нынешнее человечество, к нравам и обычаям которого – да простит меня Юлий Цезарь за плагиат – мы то ли не смогли, то ли не захотели по-настоящему приноровиться. Наша научная группа – двое высоких, смуглых, красивых и набитых неимоверным количеством знаний людей – относится к этому остальному человечеству. Мы прекрасно взаимодействуем друг с другом, но у них – свое прошлое и настоящее, а у нас – свое, хотя настоящее и протекает в одном и том же корабле. И будущее наше, вероятно, тоже имеет мало общего с их будущим.

Для них корабль – инструмент познания; для нас – мир. Мир в большей степени, чем затерявшаяся далеко в пространстве планета Земля. Там мы были гостями, а здесь чувствуем себя дома. О том, что будет с нами, когда экспедиция закончится и мы приведем машину на базу, мы предпочитаем не думать. Прежде надо вернуться в целости и сохранности. Вернее всего, после этой экспедиции мы уйдем в другую: ведь у нас будет опыт, каким на Земле не обладает никто.

Вот о чем размышлял я, прогуливаясь в Саду своей памяти. Был спокойный участок полета, мы вышли из сопространства и подкрадывались к очередной звезде, пилоты несли вахту, и у меня – а я был, как-никак, капитаном этого корабля, первым после бога («Вот!» – торжествующе сказал Иеромонах и наставительно поднял палец, когда я впервые поведал ему эту формулу) – оставалось время для таких прогулок. Ветерок посвистывал, скрипели сосны. Потом в этот приятный шумок вошли новые звуки.

Обычно вызываю я, а не меня; значит, дело было важное, потому что идти в центральный пост, чтобы командовать переходом на орбиту, было еще рано, до этого оставалось никак не меньше двух суток. Я торопливо повернулся, в два счета оказался у двери своей дачи, вошел, затворил ее, пожмурился от яркого света, всегда горевшего в моей каюте, и оттуда откликнулся:

– Капитан Ульдемир.

Так меня тут звали; да это и было почти мое имя, только слегка стилизованное.

– Капитан Ульдемир, начальник экспедиции просит вас подняться в научный салон.

По голосу я узнал Аверова.

– С удовольствием, – ответил я с положенной вежливостью.

Что бы такое у них там приключилось?

Я надел тужурку, учинил себе осмотр при помощи объемного зеркала – капитан не может быть небрежным в одежде, – вышел, поднялся на четыре палубы и зашагал по коридору. Подошел к их центру и отворил дверь.

4

Выписка из научного журнала экспедиции «Зонд»:

...

"День экспедиции 587-й.

Краткое содержание записи: О возвращении экспедиции к объекту N_11.

Участники: Весь состав экспедиции.

Теоретические предпосылки: Установлено, что объект представляет определенную опасность для населения Солнечной системы, так как происходящие в нем процессы могут привести к вспышке Сверхновой в период времени от нескольких месяцев до нескольких лет. Данные нуждаются в уточнении.

Предпринятые действия: Экспедиция стартовала из района объекта N_12. Переход в сопространстве осуществлен без помех, при этом наблюдались эффекты, описанные ранее (см. записи 212, 364, 471), не влияющие на осуществление маневра. Выход из сопространства на расстоянии 512 млн. километров. Сближение до дистанции в 200 млн. километров. Переход на кольцевую орбиту. Начало наблюдений.

Ожидаемые результаты: Подтверждение и уточнение теории Кристиансена о развитии предвзрывных процессов в эвентуальных Сверхновых.

Возможные помехи: Преждевременный взрыв наблюдаемой Сверхновой.

Их возможные последствия: Уничтожение корабля и всего состава экспедиции.

Принятые меры предосторожности: Предполагается провести работы в минимальные сроки. Возможно – попытки вмешательства в течение процесса в объекте N_11 (вопрос дискутируется).

Дополнения и примечания: К наблюдениям привлекается весь состав экипажа.

Запись вел Шувалов".
* * *

– Питек!

– Что, Уль?

– Ну, что ты там увидел сегодня?

– Ничего. Звезда как звезда. Пахнет медом.

– Что?

– Медом. Знаешь, в мое время в дуплах старых деревьев пчелы копили мед. А потом приходили мы. Выкуривали пчел. Добыть огонь для нас было нетрудно, мы это умели хорошо. Очень вкусный мед.

– Я знаю его вкус. Но при чем тут звезда?

– Она такая желтая, как мед. Хочется зачерпнуть.

– Ну-ну. Попробуй.

– Я шучу. Я не умею этого. Вот сидеть и смотреть в окуляр – это я умею. Это мне нравится. Не то, что кривые на экране: они напоминают о колдовстве. Если бы наш колдун…

– Погоди, это ты расскажешь в другой раз. Так ты не увидел ничего нового?

– Ничего. Но подожди, Уль, там все-таки был этот запах. Иначе почему я вспомнил бы про мед?

– Ты же сам сказал: цвет…

– Цвет бывает не только у меда. Я мог бы сравнить Даль и со спелым плодом… не знаю, как он называется на этом языке. Наш язык куда богаче – на нем есть все названия…

– Были, Питек.

– Да. Были. Все забываю. Нет, что-то еще я видел. Непременно. Погоди, дай подумать, вспомнить… Да! Пчелу!

– Этого еще не хватало. Какую пчелу?

– Она ползла. Понимаешь: мед, и по нему ползет пчела. Медленно-медленно…

– Прямо идиллия. А цветочков там не было по соседству?

– Нет, Уль. Извини. Цветов не было. А пчела была.

– Наверное, пятно, – сказал капитан, Ульдемир. – На звездах бывают пятна, это тебе известно…

– Еще бы! Мы это знали еще там, дома. У нас были люди, что умели глядеть на солнце, не щуря глаз.

– Ну, может быть, может быть… Пожалуй, я тоже взгляну – через фильтры, конечно…

Ульдемир смотрел, на звезду Даль. Медового цвета, приглушенная светофильтром звезда цвела одинокой громадной кувшинкой на черной воде, не имеющей берегов. Пятен на звезде не было.

– Наверное, ушло на ту сторону. Большое было пятно?

– Нет… не очень. Скорее, маленькое. Нет, среднее.

Ульдемир помолчал. Равномерно щелкала камера, фотографируя.

– Ладно, на досуге посмотрим снимки. Наблюдай.

– Будь спокоен, Уль.

* * *

– Друг мой, я тут попробовал подсчитать вероятность. Давайте сопоставим с вашими данными. У меня получается вот что: двадцатипятипроцентная вероятность того, что вспышка произойдет в течение ближайших шести месяцев. И такая же вероятность вспышки через пять лет. Максимум лежит где-то между двумя с половиной и тремя годами. А что у вас?

Аверов щелкнул кнопкой блокнота, взглянул на экранчик.

– У меня вероятность в первые шесть месяцев равна тридцати процентам.

– Ну что же: расхождения есть. Но они, друг мой, не носят принципиального характера. Двадцать пять или тридцать, процентов – ясно, что вероятность вспышки в ближайшие год-два угрожающе велика. Вы согласны?

Аверов кивнул.

Шувалов помолчал, прошелся из угла в угол; толстый ковер скрадывал шаги.

– Тем сложнее вопрос: что делать, – сказал он наконец.

Аверов поднял брови: – Но мы же решили…

Шувалов досадливо потряс головой, и Аверов умолк, не договорив.

– Да, друг мой, да… Мы решили. Вот именно – мы… Но я тут пытался представить – математически, разумеется, – каким будет ход нашего воздействия на светило. И нашел некоторые неясности…

– Вы сомневаетесь в теории?

– Да нет же, разумеется, нет! Но до сих пор теория давала нам лишь конечный результат. Тут все остается без изменений. А я хотел представить себе весь процесс этого воздействия, этап за этапом, начиная с момента, когда мы подойдем на нужное расстояние и включим установку. И оказалось…

Он помолчал, словно еще раз мысленно проверяя то, что хотел сообщить.

– Оказалось, что сейчас этот процесс не может быть описан однозначно. Детальный расчет его займет слишком много времени, если даже мы кроме нашего вычислителя загрузим и навигационный.

– Но если конечный результат в любом случае не подвергается сомнению…

– То что же меня беспокоит, хотите вы спросить? Дело в том… Вы ведь помните, на какое расстояние нам надо подойти, чтобы иметь полную уверенность в успешности воздействия?

– Разумеется! Порядка двух миллионов…

– И даже ближе. То есть, вплотную. Так вот, звезда ведет себя не совсем по теории. И нельзя гарантировать, что в самой первой стадии процесса не произойдет нежелательных явлений… типа выбросов вещества, скажем – таких выбросов, которые смогут помешать нам отойти на безопасное расстояние. Вы понимаете?

– Вы думаете…

– Я думаю – и пока не могу опровергнуть этого, – что мы можем просто-напросто сгореть вместе с кораблем.

Аверов ошеломленно глядел на Шувалова.

– Но… Это ведь означает, что мы не имеем права на такое воздействие! Что же вы молчите, профессор?

– Да, друг мой, именно такой вывод сделал и я. Нормы нашей морали, наши традиции… простая гуманность, наконец… все это восстает против того, что задумали мы с вами.

– А Земля? Ее судьба?

– Земля… Если бы не это, тут и думать было бы не о чем. И тем не менее… Во-первых, мы. Мы уже имеем богатейший научный багаж. В наших записях, наблюдениях, выводах… Наш экипаж. Шесть человек. Целых шесть человек, друг мой! Кто возьмет на себя ответственность за их жизнь? И наконец, вся экспедиция в целом. Мы, как вы знаете, не можем сообщить на Землю ничего. Если экспедиция не вернется, там решат, что в ее планировании были какие-то ошибки, и новый выход в космос задержится на много лет – а то и десятилетий, не знаю…" Вы понимаете, какова величина риска?

Аверов выглядел спокойным: приобретенное в самые ранние годы умение управлять своими чувствами помогало ученому сдерживаться – как, впрочем, и самому Шувалову.

– Каковы же иные выходы, профессор?

– Я думал об этом. Мы можем, например, провести как можно более полную программу исследований звезды, вернуться на Землю и проанализировать полученные данные с привлечением лучших сил всей Системы. Тогда мы, во всяком случае, рассеем все сомнения в благополучном исходе экспедиции, мало того – убедим и самых сомневающихся в необходимости подобных экспедиций. Кроме того… Может быть, нам удастся решить все неясные вопросы, касающиеся течения процесса… Ну, и так далее.

Аверов опустил голову и, глядя в пол, спросил:

– Профессор… Думаете ли вы, что в результате можно будет найти иной способ защитить Землю от угрозы вспышки?

– Н-ну, не знаю… Конечно, можно допустить и такую возможность. Однако я, откровенно говоря, на нее не рассчитываю.

– Значит, так или иначе придется направить корабль – наш или другой – к звезде и использовать установку?

– По-видимому… да.

– Можно ли осуществить воздействие с помощью одних лишь автоматов, без участия людей?

– Не могу сказать, друг мой. Тут все-таки не Солнечная система. Мы с вами, хотя и приблизительно, все же знаем, что такое сопространственный полет. Боюсь, что без человека тут не обойтись. Конечно, если поставить задачу такого рода перед специалистами, конструкторами, то они спроектируют и построят такие автоматы. Но это потребует времени, перестройки корабля… А времени у нас нет, вот в чем самая большая беда!

– Да, я вас понял, благодарю вас. Значит, корабль уйдет сюда с людьми. – Теперь Аверов поднял глаза и смотрел на Шувалова, смотрел требовательно, со странным огоньком в глазах. – Тогда позвольте спросить вас: кто же полетит на нем? Вы? Я?

– Что за вопрос, друг мой? Полетите вы, полечу я, полетит всякий, чье участие понадобится…

– Профессор! – сказал Аверов. – Неужели вы не понимаете: вы не полетите, и даже я, наверное, нет. Нам просто не позволят! Как и мы не позволили бы никому, зная, что имеется, пусть даже ничтожная, вероятность печального исхода! Нет, мы с вами больше не полетим!

– Но кто же…

– Вот и я подумал: кто же? Без нас корабль сможет добраться сюда. Но не без экипажа! Они-то полетят наверняка! А теперь скажите, профессор: какими бы соображениями мы ни руководствовались, не будут ли наши действия похожи на попытку спастись самим, оставляя шесть человек на произвол судьбы?

– Аверов! – произнес потрясенный Шувалов, воздев руки. – Друг мой, вы же не думаете…

– Конечно, я не думаю. Но если мы так поступим, я не смогу заставить себя не думать! И вы не сможете, профессор! Нет, никак не сможете!

– Я не пытался рассматривать проблему под таким углом зрения, – медленно, глухо проговорил Шувалов. – Но вы правы… Вы, безусловно, правы… Я вам очень благодарен, друг мой, что вы вовремя обратили внимание… Нет, конечно, на такой вариант мы пойти не можем. Но… тогда что же делать?

– Может быть… может быть, мы обсудим положение с экипажем? Их все-таки шесть человек – в какой-то степени общественное мнение, которого нам здесь недостает.

– Аверов, друг мой… Вряд ли они смогут оценить положение надлежащим образом. Не забудьте; они все-таки другие люди… Нет-нет, я не считаю, что они глупее нас, но они, скорее всего, просто не подготовлены к восприятию таких проблем. Ну хорошо, я подумаю…

* * *

Они входили в научный центр странно: каждый по-своему, но было и что-то общее, неопределимое – входили словно в чуждый мир – а современный человек чувствовал себя как дома в любой обстановке. Сидя за своим столом, Шувалов смотрел, как они возникали тут, в раз и навсегда определенном порядке, совершенно Шувалову не ясном; видимо, была у членов экипажа, какая-то своя, всеми признанная иерархия, хотя трудно было определить, по какому именно признаку они оценивали самих себя и друг друга. Так или иначе, первым вошел Иеромонах, остановился, как всегда, в двух шагах от двери, привычно повел глазами в правый дальний от себя угол салона – там на переборке виднелся экран спектрографа, и лицо вошедшего, как обычно; опять-таки, выразило легкое разочарование; он поклонился, сложил руки на животе и отошел к своему, раз и навсегда избранному им месту, на противоположной от ученых стороне стола совещаний. За ним, через полминуты, вступил Питек – быстро и бесшумно, мгновенно окинул салон взглядом – и можно было быть уверенным, что ни одна мелочь не укрылась от взгляда и накрепко запечатлелась в памяти, – проскользнул к своему месту (казалось, ворс ковра даже не приминался под ним) и сел рядом с Иеромонахом. Затем, выдержав тот же интервал в полминуты, появился Рука; только что его не было, и вдруг он оказался в салоне, момента, когда он вошел, как и обычно, Шувалов не заметил. «Вот я», – сказал Рука, не кланяясь, и упруго прошел к столу и сел по другую сторону Иеромонаха. Грек пересек салон, не останавливаясь у двери, лишь подняв приветственно руку, серьезный и сосредоточенный, сел, обвел взглядом всех, на мгновение задерживаясь на каждом лице, и опустил глаза. Следующим вошел Уве-Йорген; остановился у двери, резко нагнул голову, здороваясь, и щелкнул каблуками. Улыбнулся – как показалось Шувалову, чуть вызывающе, но возможно, на самом деле это было и не так, – и сел, отодвинув кресло от стола, закинул ногу на ногу, поднял голову и стал глядеть в потолок. Последним был капитан; кивнул, проверил взглядом, весь ли экипаж в сборе, и уселся напротив Уве-Йоргена, рядом с Аверовым. Можно было начинать.

* * *

– Итак, вот какова обстановка, и нас интересует ваше мнение, – закончил Шувалов.

Капитан кивнул.

– На всякий случай повторяю: возможны два выхода. Действовать немедленно – или держать совет на Земле. Дело осложняется тем, что аппаратура наша еще не испытывалась, и о том, пройдет ли наш эксперимент без осложнений, без… неприятностей, мы, строго говоря, можем судить лишь с определенной долей вероятности. С одной стороны, есть риск, двадцать пять – тридцать процентов, того, что за время нашего полета к Земле и обратно вспышка произойдет. С другой стороны, если мы решаем действовать немедленно, существует риск неудачи: мы можем – теоретически – предотвращая возможность вспышки, спровоцировать какие-то побочные процессы, и в таком случае погибнем сами. Вы это поняли? В таком случае, мы хотели бы слышать ваше мнение.

Капитан снова кивнул:

– Думаю, что нам все ясно. Волей-неволей мы тоже задумывались об этом. Так что времени для размышлений нам не потребуется.

– Я попросил бы вот о чем; друзья мои: пусть каждый не только сообщит решение, но и, по возможности, мотивирует его.

– Разумеется, – сказал капитан. – Прошу.

– Что же, – начал Иеромонах, – надо ли поспешать? Нет, полагаю. Перехитришь ли судьбу? Этого мне знать не дано, но не сразу, не сразу постигается истина; дневными заботами и ночными бдениями приходит к ней человек. Думать должно, много думать. И думать надо на Земле. Так я разумею.

– Ясно, – сказал капитан. – Второй пилот?

Питек усмехнулся.

– Если бы я, завидев зверя, бежал к племени за советом, плохим был бы я охотником. Тут риск и там риск; смелый рискует сразу, трус уклоняется. Трус гибнет первым. Больше мне нечего сказать.

– Инженер?

Гибкая Рука поднялся.

– Не знаю, как принято у вас. У нас важные дела решались вождями. Мы не вожди. Они – на Земле. Пусть решают вожди. Мы выполним. Не надо думать о себе. Надо – обо всех. На охоте – да, тут мой товарищ прав. Но мы не на охоте. Скорее, это война. Выходить ли на ее тропу, решали вожди, не воины.

– Штурман, твое слово.

– Что могут сказать люди? – словно подумал вслух спартиот. – Подумают, что мы убоялись риска. Мы могли бы пренебречь этим, если бы в промедлении был смысл. Но его нет. Есть ли на Земле оракул, вещающий без ошибок? Нет. Что сделают на Земле? Спросят у тех, кто лучше знает. Кто знает лучше? Вот они, они сидят перед нами. Но то, что они думают, они могут сказать и тут. Нас немного, но мы думаем каждый по-разному. На Земле людей будет намного больше, и они тоже будут думать так и будут думать иначе. Истину не постигают числом. Мы стоим там, откуда нельзя отступать. Не будем отступать. Иначе люди будут смеяться, вспоминая нас.

– Уве-Йорген.

– Когда отправляли экспедицию, знали, что мы не сможем поддерживать связь. Следовательно, понимали, что решения будут приниматься здесь, на месте. Всякий начальник знает меру своей ответственности, свои обязанности и права. Считаю, что это наше право – принимать окончательные решения. Войны выигрывали те, чьи командиры принимали решения сами. Мы можем сообщить что-то новое Земле, но она ничего нового не сообщит нам. Надо идти вперед.

– Благодарю. Моя очередь, – сказал капитан. – В каком случае сделаем мы больше: если уйдем или если останемся? Если уйдем, то будем носителями информации, всего лишь. Если останемся, то предпримем какие-то действия, будем активной силой. Ясно, что больше сделаем мы во втором случае. Считаю, что человек всегда должен стараться сделать максимум возможного в данных условиях. Я за то, чтобы действовать.

– Друзья мои, – проговорил Шувалов, – большинство из вас – за то, чтобы остаться и действовать. Однако… Доводы ваши звучат достаточно убедительно, но если мы ошибаемся… Мы ведь, по сути, решаем судьбу и Земли, и нашу… – Он запинался, ему очень не хватало сейчас современников, людей, с которыми он ощущал неразрывную связь, вместе с которыми составлял нерушимое единство, кристаллическую решетку, где каждый атом знал свое место и все вместе они обеспечивали прочность системы. Те, кто был здесь, экипаж, не знали такого счастья, быть одним из многих, они привыкли быть сами по себе, решать сами и отвечать сами – но не было ли в этом громадного неуважения ко всем остальным людям, пренебрежения ими? А единственный его современник, Аверов, думает иначе; возможно, он хочет поскорее запустить свои конструкции, испытать, убедиться – это можно понять, но можно ли с этим согласиться?..

Поднялся Иеромонах.

– Мы с Георгием согласны с остальными. Мы были неправы.

– Друзья мои, я, откровенно говоря, не знаю… Неужели?..

Он умолк, закрыл глаза и несколько секунд сидел так. Потом поднял голову.

– Хорошо. Сделаем все, что можем. В конце концов… Капитан, в таком случае надо приступить к монтажу установок воздействия.

– Когда начнем?

– Сейчас же, капитан.

Объект N_11 получил имя «Даль». Изо всех древних алфавитов на этот раз для обозначения светил был избран арабский, и «даль» было всего лишь названием одной из его букв. Звезда имела и свой номер по каталогу, но в экспедиции привилось просто «Даль» – так выходило короче и красивее.

Шувалов намеревался, описывая сужающиеся витки, подходить к объекту все ближе, непрерывно зондируя звезду до тех пор, пока не станет возможным прийти к однозначному выводу относительно реальности угрозы – или наоборот, ее эфемерности.

Все понимали, что исследование потребует времени и опасность для корабля и живущих в нем людей будет непрерывно возрастать. Но выбора не было.

Ощущение опасности, как ни странно, придало людям бодрости. И в первую очередь – экипажу: опасность – это было что-то из прошлого, из молодости, из той жизни, которую они (каждый про себя) считали единственно реальной, настоящей. Для ученых чувство опасности, непрерывной угрозы явилось чем-то совершенно новым: переживать такое им не приходилось. В первые дни непривычное ощущение их тяготило; потом, неожиданно для самих себя, они нашли в нем какой-то вкус. Им стало казаться, что новая жизнь, жизнь в опасности, отличалась от прежней, спокойной, как морская вода от водопроводной: у нее был резкий вкус и тонкий, бодрящий запах, заставлявший дышать глубоко и ощущать каждый вдох как значительное и радостное событие.

Вряд ли ученые признавались даже самим себе в том, что такое отношение к жизни возникло у них под влиянием шестерых человек из других эпох, которые относились к жизни именно так. Работали быстро, даже с каким-то ожесточением. На звезду Даль поглядывали теперь с опаской. Красивое светило оказалось коварным. Хотелось поскорее сделать все и оказаться подальше от него.

– Нет, Уль, это не мед, а желчь, какой-то сгусток желчи. И даже не желчь. Большая желтая дикая кошка, что притаилась в засаде и ждет, пока охотник подойдет поближе… Готово.

– Закрепляем.

– Есть. Тяжелая штука…

– Ты носил и потяжелее, верно?

– То была охота. Удачная охота. Тот груз не тяготил. Вот я помню…

– Сейчас тоже охота, Питек. Большая охота. Осторожно, Рука: доверни-ка еще…

– У нас будет пять стрел в воздухе, капитан.

– Да, Рука: пять стрел в воздухе. Стрелять будем быстро и точно. Рыцарь выведет нас точно на цель.

Уве-Йорген подключал фидер. Он поднял голову:

– Впервые в жизни буду действовать оружием, об устройстве которого не имею ни малейшего представления. Странное чувство.

– Не беспокойся, Рыцарь. Преимущества на нашей стороне: мы в латах, а враг раздет догола: Не по-рыцарски, верно?

– Даль – не рыцарь. Скорее – сарацин с закрытым лицом.

– Разве они закрывали лица. Рыцарь?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5