Пролог

Рейвенз-Крейг-Хаус

Россшир, Шотландия

За двенадцать лет до того

– Мама? – позвала Шона, надув розовые губки.

Фиона выпрямилась, все еще держа в руке свой незашнурованный башмак.

– Да?

– Если Боженька создал пауков, зачем ты только что пыталась раздавить этого?

Фиона покачала головой, продолжая искать членистоногое под столом. Чтобы дать ответ своей восьмилетней дочери, ей пришлось задуматься.

– Хм, ему не место на моей кухне. Раз Господь создал тварь с таким количеством ног, то она должна находиться там, где достаточно места, чтобы бегать.

Ротик Шоны сложился в «о», когда она постигла смысл сказанного, и она, обрадовавшись, спрыгнула со стула.

– Тогда я отнесу его на улицу, мамочка.

Шона опустилась на корточки, и ее черные волосы рассыпались по плечам.

Она увидела, как черный паук, не больше кончика ее пальца, медленно ползет вверх по ножке кухонного стола. Мама крошила для ужина картошку и репу, и маленькому паучку было опасно здесь оставаться. Ее младший братишка Кэмран играл на полу в окружении игрушечных солдатиков, вырезанных их отцом.

Взяв пустую деревянную коробку, Шона поставила ее на пол под паучком и наклонилась ближе к крохотному созданию. Ее большие зеленые глаза округлились. Он показался ей таким одиноким здесь, вдали от своего дома. Все должны находиться дома со своей семьей. «Я отнесу тебя домой», – подумала она, адресуя свои мысли паучку, уверенная, что он поймет ее. Сложив губы, Шона подула.

Испуганный паучок отцепился от деревянной поверхности и, повиснув на паутинке, приземлился в деревянной коробке.

– Я поймала его, мамочка! – крикнула она восторженно и подняла коробку, чтобы мать могла увидеть.

– Молодчина, Шона, – похвалила Фиона безрадостно, с трудом сдерживая отвращение. – Не забудь выпустить его на улице, где ему самое место.

Ее старший брат Малькольм сложил снаружи поленницу. Там среди дров Шона видела пауков, особенно много их было внизу, где лежали наиболее старые поленья. Наверно, там и обитала семья Маленького Паучка.

Шона перевернула коробку на поленницу, Маленький Паучок выполз наружу и исчез.

– У тебя слишком много ножек, чтобы находиться в доме, – сказала она, предостерегающе погрозив ему пальцем. – Смотри, больше не забегай внутрь.

Вдали за пешеходным мостиком она увидела три приближавшиеся фигуры. Отец и старшие братья возвращались с охоты. На шесте, который несли на плечах Томас и Хэмиш, болтался огромный убитый вепрь.

– Мама! – закричала Шона. – Папа вернулся!

Сообщив новость, она пронеслась мимо тринадцатилетнего брата Малькольма, который уныло шатался по дому, недовольный тем, что ему пока не разрешают ходить на охоту со старшими. Ее сестра-двойняшка Уиллоу взвизгнула от радости и, бросив лепешку, которую лепила, выскочила из дома.

Шона хотела первой встретить отца, но Уиллоу опередила ее, помчавшись со всех ног по тропинке. Джон подхватил Уиллоу в свои могучие руки и закружил, а она залилась звонким смехом. Даже в угасающем свете заходящего солнца Шона видела радостную улыбку на лице отца, обнимавшего ее прелестную белокурую сестренку.

Джон посадил Уиллоу на руку и понес к дому.

– Ты была послушной девочкой, Уиллоу?

– Да, папочка. Я испекла на ужин пресные лепешки.

– Как я рад это слышать, – сказал он, направляясь к входной двери. – Я проголодался, как медведь в весеннюю пору. Хочу сам все съесть!

Он пощекотал дочь, и Уиллоу захихикала.

– А ты, Шона? Заботилась о матери, пока нас не было?

– Я спасла паучка.

– Мне на сладкое?

Шона весело рассмеялась:

– Он не для еды, папочка!

Он смахнул с ее лба черный локон.

На пороге их встретила Фиона, вытирая руки о передник.

– Я рада, что ты вернулся, – сказала она, целуя отца своих детей в губы, что всегда казалось Шоне отвратительным, хотя, делая это, ее родители неизменно улыбались. – Я обожаю тебя, Джон Макаслан.

– Как и я тебя, Фиона Макаслан.

Старшие братья опустили кабана на разделочный стол и вытащили шест, продетый между его связанными ногами. Малькольм подошел к столу, чтобы взглянуть на добычу, в охоте ему пока не позволяли участвовать. Его лицо по-прежнему оставалось унылым. Он был единственный, кто не радовался.

Джон сжал плечо Малькольма.

– Я знаю, сын, что ты хотел бы сам принести эту добычу в дом. Но охота на вепря – слишком опасное занятие для мужчины, которому еще предстоит повзрослеть.

– Я уже достаточно взрослый, отец, – возразил тринадцатилетний парень.

– Ну да, – ответил Джон, – однако высокий и взрослый не одно и то же. Не боись… за зиму мы нарастим мясо на твои руки. В следующий сезон я возьму тебя с собой. И тогда, возможно, ты завалишь кабана.

Уголки рта Малькольма чуть дрогнули.

– Обещаешь?

Джон улыбнулся:

– Да. Обещаю.

Бам! Внезапный грубый стук в дверь заставил Фиону вскрикнуть. Дверь распахнулась, и в дом ввалилась группа мужчин в красной от крови одежде, сочащейся из ран.

Фиона схватила Шону за руку и спрятала за спину вместе с Уиллоу и Кэмраном. Вооружившись охотничьим ножом, Джон загородил семью от незваных гостей.

– Кто вы такие, черт подери? – спросил он.

– Черт и вправду, – ответил сердитый мужчина с бородой. – Ты, видно, не ожидал сородичей из своего клана? Думал, твоя трусость останется незамеченной?

– Убирайтесь вон! – приказал отец.

Бородач глухо рассмеялся.

– Видите, парни? Теперь он храбрый, да? А где она была твоя храбрость вчера, когда клан собирал силы, чтобы драться? Где ты был?

Бородач нацелил острие меча в грудь Джона.

Фиона повернулась к детям и опустилась перед ними на колени. Ее рука на плече Шоны дрожала. Шона никогда не видела свою мать такой испуганной.

– Спрячьтесь. Бегите!

Шона кивнула. Взяв Кэмрана, она толкнула его в буфет, в то время как Уиллоу отказалась отцепляться от матери. Ее маленькие кулачки крепко сжимали складки ее платья. Но Шона оторвала ее от матери и затолкала в буфет к брату. А сама, поскольку места там больше не оказалось, забилась под стол с посудой.

– Я лично представил свое дело вождю, – объяснил Джон. – Я не враждую с Макбреями. Мой сын Хэмиш женится на одной из их дочерей. Я не мог с ними драться.

– Не стал бы, ты хотел сказать. Хотя со своими арендаторами мог бы значительно увеличить наши силы на поле боя. Если бы они увидели, что нас больше, возможно, дело не дошло бы до крови. Но без тебя нас оказалось меньше. Макбреи это видели. Они порвали нас на куски. Всего за два часа бой был проигран.

Из-под стола Шона видела лишь испачканные грязью ноги мужчин.

– Мне жаль, – услышала она голос отца.

– Жаль? – Другой человек приблизился к ее отцу на несколько шагов. – Я видел, как на поле брани погибли два моих сына. Я нашел Уильяма с мечом в груди. А моему Роберту сломали шею. Он целый час мучился, пока не умер. – Его голос дрожал от боли. – Ты еще не познал глубину горя!

– Я знаю, что ты горюешь, – сказал отец. – Но я не виноват в смерти твоих сыновей.

– Еще как виноват, – возразил бородатый мужчина. – Смерть его сыновей, а также каждый погибший или увечный воин на твоей совести. На твоей и твоих работников, попрятавшихся по домам со своими женщинами. Парни, не позволим, чтобы говорили, что в нашем клане нет справедливости. Зуб за зуб. Раз Ангус потерял двух сыновей, тогда и Джону не будет позволено сохранить своих!

– Нет! – крикнула Фиона, бросившись вперед, чтобы закрыть грудью своих старших мальчиков.

Шона услышала звук удара, и мать упала на пол, схватившись за щеку. Потом она увидела, как ее брат Томас бросился на обидчика, и в потасовку вступили еще двое мужчин. Подняв кинжал, ее отец тоже врезался в толпу.

Завязалась всеобщая драка. Сердце в груди Шоны громко стучало, и она заплакала.

Кулаки и кинжалы мелькали на кухне, казалось, целую вечность. Своего отца в толпе разъяренных мужчин Шона больше не видела. Ее мать, вооружившись кухонным ножом, бросилась на человека, избивавшего Хэмиша. Тогда один из рассвирепевших мужчин схватил ее сзади и, обозвав плохим именем, полоснул ножом по горлу.

Фиона упала на колени, зажимая пальцами рану на шее, сквозь которые сочилась кровь. С искаженным от ужаса лицом, она издавала какие-то странные булькающие звуки. Ее красивое желтое платье окрасилось кровью. Шона со страхом смотрела, как вращаются глаза ее матери, словно у испуганной лошади. Наконец взгляд Фионы замер на залитом слезами лице Шоны, забившейся под стол.

– Мама, – прошептала Шона.

Но мать не ответила, уткнувшись лицом в лужу собственной крови.

Шона в ужасе наблюдала, как из ее матери вытекает драгоценная кровь.

Крики и шум внезапно прекратились. Разъяренные мужчины больше не дрались, а лишь переговаривались друг с другом. Шона посмотрела в сторону кухонного стола, за которым на полу лежал ее отец с мечом в груди.

«Вставай, папочка», – приказала она ему мысленно, хотя знала, что он не поймет. По мере того как кровь вытекала из раны, конвульсии по его телу пробегали все реже и реже.

Внезапно в лужу маминой крови ступила нога, и чья-то рука схватила ее за запястье. Шона взвизгнула.

Какой-то человек поднял ее на руки.

– Ты не эту маленькую мышку ищешь? Какая ты хорошенькая, правда?

Ее отчаяние переросло в гнев, и она обрушила на волосатое лицо мужчины свои кулачки. В нос ей ударил уксусный запах пота и ненависти. Несмотря на свои восемь лет, Шона была сильной, и от каждого ее удара голова мужчины отлетала назад. Он бросил ее в раздражении, и она больно ударилась об пол. Тогда он схватил ее за волосы и поволок к очагу, где другой мужчина накалял на огне железо.

– Вот твой первый слейтер, Селдомридж. Прижги ее.

Шона попыталась отползти в сторону, но ее волосы были крепко намотаны на руку бородача, и он не собирался ее отпускать.

Тот, который был пониже, схватил ее за запястье и направил раскаленное железо к тыльной стороне ее ладони.

Шона отчаянно сопротивлялась, но мужчины были гораздо сильнее. Она видела, как железо неуклонно приближается, и ее пальцы в бессилии скорчились. Следом она услышала шипение и ощутила боль. Когда темнеющее железо обожгло ее кожу, она пронзительно завизжала. Такой боли она еще не испытывала. И такой жестокости.

Когда они отпустили ее, она метнулась в угол. Внутри у нее все разрывалось от агонии боли, и никаких слез, казалось, не хватит, чтобы заглушить эту боль. Она посмотрела на искалеченную руку. Вздувшись пузырем, на ней проступила извилистая отметина. На ее коже выжгли знак змеи.

Вскоре она поняла, что скулит не одна. Из буфета доносились всхлипывания ее сестры-двойняшки, выдавая место ее укрытия. Шона инстинктивно перебежала к буфету и уселась перед ним. Но они уже услышали, потому что ждали, что ее брат и сестра выдадут свое местонахождение. Бородач схватил ее за плечо и отшвырнул. Шона приземлилась на мертвое тело матери.

Распахнув дверцы буфета, мужчина выволок оттуда Кэмрана. Мальчик отбивался, но его сила не могла сравниться с силой мужчины.

В этот момент Малькольм открыл глаза и застонал.

– Малькольм! – воскликнула Шона, обрадовавшись, что брат жив.

Если бы он помог, они могли бы сбежать. Но он больше не шевелился. Из его ушей текла кровь.

Затем раздался пронзительный крик Кэмрана, его тоже заклеймили. Нужно было что-то делать. Шона сунула голову в буфет и дернула Уиллоу, чьи глаза были крепко зажмурены. Сжав пальцами локоть сестры, Шона ощутила острую боль, но Уиллоу не пошевелилась.

– Идем со мной! – крикнула Шона, и Уиллоу распахнула глаза.

Не отрывая от сестры взгляда, Уиллоу выбралась из буфета. Взявшись за руки, они бросились бежать, перескакивая через распростертые на кухонном полу тела родных.

Но толпа мужчин в килтах, мародерствующих в холле, загородила им путь.

– И куда это мы собрались? – произнес голос, который Шона никогда не забудет.

Бородач схватил их за руки и потащил назад к кухонному камину.

– Не трогайте мою сестру! – закричала Шона, когда человек зажал Уиллоу в клещах своих рук. Вторую половинку Шоны, в которой души не чаял ее отец, собирались обезобразить, подвергнув боли.

Пока раскаленное железо неминуемо приближалось к маленькой ручке, ноги Уиллоу беспомощно рассекали воздух. При виде ее страданий Шона зарыдала, думая лишь об одном.

За что?

Глава 1

Ферма «Майлс-Энд»

Дамфрисшир, Шотландия

1811 год

– Я убью ее!

Входная дверь хлопнула, добавив угрозе выразительности.

Иона закатила глаза и вытерла липкие руки о фартук.

– Что Шона на этот раз сделала?

Ее муж ввалился в кухню и всадил свой тесак в деревянный стол.

– Дело не в том, что она сделала, а в том, чего не сделала. Я велел ей пригнать скот с поля до полудня. Фаррагут будет здесь с минуты на минуту, чтобы забрать ягнят на бойню. А она сгинула вместе с чертовыми овцами!

Иона отвернулась, качнув узлом волос на голове, и продолжила фаршировать курицу.

– А чего ты ожидал? Ты же знаешь, какая она. Стоило лишь упомянуть слово «мясник», как она тотчас бросилась спасать ягнят. Я просила тебя отправить ее сегодня на рынок. Забрать ягнят у Шоны – все равно, что попытаться сунуть нос к детенышам медведицы.

Хьюм сдернул с головы поношенный берет, обнажив блестящий белый череп. Хотя его лицо густо усевала рыжая поросль, выше кустистых бровей не рос ни единый волос.

– Каждый благословенный год повторяется одно и то же.

Иона подняла тяжелый котелок с двумя фаршированными цыплятами и повесила на крюк над очагом. Когда выпрямляла свою округлую фигуру, ее спину пронзила острая боль.

– За почти десять лет работы у тебя ты должен был хорошо узнать девочку.

– Мне следовало сразу проявить характер. Я знал, что с ней хлебнешь горя, едва ее увидел. Разве я тебя не предупреждал? Я говорил тебе, что нужно взять только беленькую. Каждый раз, когда слушаю тебя, у меня возникают проблемы.

Хьюм набил рот хлебом.

– Послушай, Хьюм. Ты знаешь не хуже меня, что мы не могли, взяв одну сестру, не взять другую.

– Могли! – Из его рта полетели крошки хлеба. – Нам требовалось взять лишь одну приходскую ученицу, а не двух. И слейтеров, не меньше! Два рта кормить и два горба одевать…

– И две пары рук, чтобы делать работу, которую ты в силу своей старости уже не в состоянии выполнять, так что закрой свою коробочку.

– Почему, спрашивается, Шона не может быть такой, как ее сестра? – заворчал Хьюм. – Я не понимаю. Они едят одну и ту же еду, спят в одной постели, носят одинаковую одежду. Мы растили их в одинаковых условиях. Почему одна послушная и покорная, а вторая своенравная?

Мысли Ионы обратились к нежной Уиллоу. Сестры-двойняшки не могли быть более непохожими. Не только внешне, но и по характеру. Убийство родителей, вероятно, оказало на них противоположное влияние. Белокурая Уиллоу была красавицей, но шарахалась от собственной тени. Она была не покорной, но подавленной.

Шона, напротив, выросла зубастая и шипастая. С той ночи, когда стала свидетельницей кровавого убийства своих родителей и старших братьев, Шона превратилась в дикую, неукротимую кошку. И Хьюму это не нравилось. Нет, они ладили вполне хорошо между собой, когда делились по вечерам забавными историями или когда их взгляды совпадали. Но если их взгляды расходились, то Шона Слейтер не упускала возможности ему перечить. И ему всегда выходило боком, если он, не дай Бог, пытался поставить ее на место. Все же в ее броне имелось уязвимое место, и Хьюм хорошо знал, что это. Она питала слабость ко всем немощным и беззащитным, особенно к своей сестре-двойняшке. И конечно же, к ягнятам, обреченным на заклание.

– Если она не пригонит овец до прибытия Фаррагута, я… я…

Иона и бровью не повела, продолжая крошить морковь. Хьюм так и не закончил своей мысли.

Хруст гравия под колесами коляски заставил его застонать.

– Черт! Фаррагут приехал! Проклятая девчонка! Помоги мне, Иона, я заставлю девчонку слушаться, даже если это будет последнее, что я сделаю!

Он вновь нахлобучил берет на голову и выскочил вон с проворностью, на какую были способны его изогнутые колесом ноги.

За это придется поплатиться. И Шона Слейтер знала, что станет той самой разменной монетой.

Она тяжело опустилась на ствол поваленного дерева примерно в миле от фермы. Две дюжины овец мирно щипали мокрую траву и не знали, что их ждет.

Резкий ветер низменной части Шотландии пригибал траву к земле, сдувая с ее лица черные пряди растрепавшихся волос. Ветер нес с собой влагу, возвещая о приближении дождя. Шона с раздражением вздохнула. Будет дождь или нет, она должна сделать свою работу. Но перспектива мерзнуть весь день в промокшем платье пугала.

К ней подошел, ковыляя, трехмесячный ягненок и уставился на нее блестящими черными вопрошающими глазами, моргая белесыми ресницами. У Шоны растаяло сердце. Какой же он доверчивый. Маленькое создание следовало за ней повсюду и неизменно подходило, когда она его звала. Хьюм запрещал ей давать животным клички, чтобы не привязывалась к ним, но она его не слушала. Этот ягненок родился с белой, как снег, нежной, как пух, шерсткой, и она назвала его Пиллоу[1].

Шона отвязала сумку, которая висела у нее на шнуре на поясе рядом с зачехленным кинжалом. В сложенной салфетке был ее нетронутый завтрак и подслащенное патокой сухое печенье, которое она похитила с кухонного окна, где Иона остужала его.

Покрошив печенье, она протянула его на ладони Пиллоу. Дохнув ей в ладонь своим теплом, он понюхал крошки и слизал их с ее руки.

Шона улыбнулась, наблюдая, как Пиллоу завтракает. Он охотно облизал ее липкие пальцы, пожевав их между плоскими верхними деснами и тупыми нижними зубами. Это было приятно. Когда же попытался съесть и ее пальцы, Шона рассмеялась.

– Все, хватит с тебя. Это мои пальцы, а не трава!

Пиллоу заблеял, издав звук, похожий на детский смех, и уткнулся носом в ее вторую руку в поисках чего-нибудь сладкого. Но у нее больше ничего не было.

Улыбка Шоны растаяла. При мысли отдать Пиллоу Фаррагуту она похолодела сильнее, чем от раската дальнего грома. Когда дело доходило до забоя животных, никого безжалостнее и бесчеловечнее Фаррагута не было. Представив, что радостное блеяние Пиллоу перерастет в душераздирающий визг, когда его оторвут от бока матери и погрузят в повозку, чтобы протрясти тридцать кошмарных миль по каменистым дорогам Дамфриса, она содрогнулась. А потом один из головорезов Фаррагута затолкает Пиллоу в загон бойни и оглушит ударом молота по маленькой головке. Затем подвесит вниз головой за тонкие задние ножки и перережет горло, чтобы выпустить кровь. Она хотела – должна была – спасти Пиллоу и других ягнят от подобной судьбы. Делать это вечно у нее, конечно, не получится, но по крайней мере сегодня Фаррагут уедет с пустыми руками.

Раскаты грома слышались уже совсем близко, когда Шона уловила в них приглушенный стук конских копыт. Встав со ствола поваленного дерева, на котором сидела, она огляделась и увидела, что к ней быстро скачет Уиллоу верхом на тягловой лошади по кличке Генерал.

Овцы бросились врассыпную, когда Генерал приблизился к Шоне и остановился. Уиллоу соскользнула вниз с неоседланной спины коня.

Шона скрестила руки.

– Уиллоу Слейтер, если ты приехала, чтобы погрозить мне пальцем, я подскажу тебе, куда его лучше засунуть.

Уиллоу покачала головой, и спирали светлых кудрей запрыгали у ее лица.

– Нет, и не собиралась. Я здесь, чтобы сказать, что к Хьюму только что приехал один человек. Из города! И привез с собой большую книгу… и бумаги. Я не слышала, о чем они говорили, но дело, по которому он приехал, очень разозлило Хьюма.

У Шоны округлились глаза.

– Это был кто-то из приходского начальства?

Уиллоу пожала плечами:

– Не знаю.

От волнения у Шоны участилось дыхание.

– Возможно. Может, Хьюм должен подписать бумаги, освобождающие нас от ученичества. Нам ведь вот-вот стукнет двадцать один год.

Шона с нетерпением ждала того дня, когда они с Уиллоу выйдут из-под опеки приходских властей. При том, что ей нравилось жить с Ионой и Хьюмом, находясь на обучении, Шоне не хватало свободы. Но в один прекрасный день они станут совершеннолетними и будут вольны жить и работать там, где им вздумается, не подчиняясь больше власти хозяина. Однако до этого благословенного дня оставалось еще три месяца, одиннадцать дней и четырнадцать часов.

Ее свобода была так близко, что она почти ощущала ее. Шона точно знала, чем они займутся. В день своего рождения они соберут вещи и вернутся в Шотландское нагорье, чтобы разыскать своего младшего брата Кэмрана. Если он еще жив.

Они не видели его с того дня. Его забрал бородач, а Шону и Уиллоу – человек, который их заклеймил. Его звали мистер Селдомридж, и никого более жестокого она не знала. Он наказывал их, заставляя стоять на коленях на ежевике, запирал с крысами в темном чулане. Они трижды убегали, трижды их ловили и каждый раз жестоко избивали. Спустя почти год им все же удалось сбежать от мистера Селдомриджа. Они бежали как можно дальше от Северного нагорья, как можно дальше на юг, почти до Торнхилла. Там они нашли приют в церковном приходе. Викарий дал им еду и кров. Хотя потом ему пришлось передать их под попечительство церковных властей, которые затем отправили их на обучение тем ремеслам, которые соответствовали их положению. Хьюм и Иона Финдли согласились взять обеих сестер и обучить их сельскому хозяйству и животноводству.

Шона не представляла, что стало с Кэмраном, но он был единственным из оставшихся у них родственников. Она должна была его найти. Шона опустила взгляд на тыльную сторону своей ладони. У него, как и у нее, был выжжен на руке этот знак «S», от слова «slaighteur», что значило – мошенник, вор, ненадежный человек. С таким клеймом найти работу или дружбу будет трудно. С другой стороны, поиск Кэмрана оно облегчало.

Уиллоу убрала с лица волосы за ухо.

– Я не знаю, кто был тот человек, но, очевидно, он обладает большой властью, потому что когда прибыла повозка Фаррагута, человек из города отправил его восвояси.

Шона нахмурила брови:

– Человек из города отправил повозку восвояси?

Уиллоу кивнула.

– Я хорошо его разглядела. Хьюм умолял его о чем-то, но городской человек покачал головой. Потом я видела, как он вернулся в свою карету и уехал.

На лице Шоны отразилось удивление. Подобрав свою сумку, она вновь завязала ее на талии.

– Идем, поможешь мне перегнать стадо в загон. Я хочу выяснить, кто был этот человек.

Уиллоу покачала головой:

– Хьюм очень недоволен тобой. На твоем месте, Шона, я бы держалась от него подальше. Спрятав овец, ты нажила себе кучу проблем, и до конца жизни тебе их не решить.

Шона устремила взгляд на горизонт. Проблемы – да, но не до конца жизни – это точно. Всего три месяца, одиннадцать дней и четырнадцать часов.

К удивлению Шоны, Хьюм не упрекнул ее в том, что она спрятала овец от ножа мясника. На самом деле он вообще не искал ее и провел весь день в доме, вдали от фермы. Даже разговорчивая Иона словно язык проглотила и по поводу визита странного утреннего гостя хранила несвойственное ей молчание.

Всю ночь и следующее утро лил дождь. У Уиллоу начался насморк. Она всю ночь сопела и чихала. Когда утром в половине пятого они проснулись, ее глаза опухли, превратившись в щелочки, а нос приобрел цвет лосося. Но по крайней мере ее не мучили ночные кошмары.

Шона, нагнувшись к сестре, коснулась щекой ее лба.

– Жара у тебя, к счастью, нет. Но сегодня тебе лучше оставаться в постели.

– Нет. Все будет хорошо, хотя выгляжу я неважно.

– Не хуже, чем обычно, – пошутила Шона. – Все же мне не хотелось бы, чтобы ты начала еще и кашлять. Поспи еще. Я подою скотину и принесу тебе чай.

Уиллоу сбросила с себя одеяло.

– Я не позволю тебе работать за двоих. К тому же мой черед доить.

Шона, ощутив укор совести, не могла не испытать облегчения при мысли, что доить одной не придется. Это была изнурительная, однообразная работа, от которой болела спина и делать которую приходилось дважды в день – на рассвете и вечером. На каждую корову уходило около двадцати минут, а их было три. А еще были козы, семнадцать штук. Им и двоим работы хватало с избытком, а одной Шоне пришлось бы трудиться весь день.

Не успела Шона что-либо возразить, как Уиллоу умылась и оделась. Уиллоу в отличие от Шоны, похоже, не очень обременяла спокойная, требующая терпения работа. В то время как Шона предпочла бы лучше плуг таскать по каменистому полю, чем доить скотину. Коровы были странными, непостижимыми созданиями. Доить их было бы легче сзади, но выглядели они с тыла не слишком привлекательно. К тому же это было чревато опасностью. Пришлось бы уклоняться не только от копыт, но и еще кое от чего другого.

Шона подошла к сестре, чтобы завязать ей фартук.

– Хорошо, можешь заняться дойкой… но только оставайся в коровнике. Дождь льет как из ведра, и я не хочу, чтобы ты промокла. Я сама пригоню коров и коз с поля. Договорились?

Уиллоу фыркнула, но согласилась.

Утро стало для Шоны в два раза длиннее. Мокрое платье липло к телу, пока она гоняла коз по одной из загона на ферму. Пока Уиллоу их доила, Шона выполняла другую работу. Убирала навоз из конюшен, меняла подстилку на свежее сухое сено, собирала яйца, таскала из ручья воду. К полудню, хотя дождь почти прекратился, она буквально валилась с ног от усталости.

Запрягая Генерала в повозку, Шона увидела, что к ферме приближается карета. Нахмурив брови, она направилась к дверям конюшни. Хьюма и Иону так редко навещали гости, что ожидаемые новости могли быть либо очень хорошими, либо очень плохими.

Из кухонного двора в стойло вбежала Уиллоу.

– Шона! Это та карета, которая приезжала вчера! Человек из города… он вернулся! – Она указала на карету за спиной Шоны.

Это был элегантный экипаж, не похожий на те, которые встречались в этой части Дамфрисшира. Из черной лакированной коляски вышел пожилой джентльмен. Тонкого телосложения, он двигался легко и целеустремленно, хотя его волосы уже стали белыми, как снег. Одет он был в клетчатую куртку, жилет и плотно облегающие клетчатые штаны. Под мышкой он держал большую плоскую книгу.

Шона сделала шаг к подъездной дорожке, но Уиллоу схватила ее за руку:

– Куда ты направляешься?

– Хочу выяснить, кто он такой.

– Что, если он от мистера Селдомриджа?

Большие зеленые глаза Уиллоу в страхе прищурились.

Но жажда мести придала Шоне твердости. В конце концов, она больше не была испуганной восьмилетней девочкой. Более того, ей очень хотелось снова встретиться с этим чудовищем.

– Есть только один способ это выяснить, – произнесла она, вытирая руки о мокрый фартук.

Спрятав их за спину, Шона вышла из конюшни и встала перед упряжкой лошадей.

– Добрый день.

Человек повернулся к ней и коснулся шляпы.

– Добрый день, барышня. Вы не могли бы привести мистера Хьюма Финдли?

– Да. А кто его спрашивает?

– Хорас Хартопп. Управляющий нового лорда Балленкриффа.

Шона чуть-чуть расслабилась и повернулась, чтобы пойти позвать Хьюма, но тот уже шел встречать гостя.

– Мистер Хартопп! Я пил чай. Вы приехали немного раньше, чем я ожидал, сэр.

Пожилой джентльмен протянул руку.

– Прошу прощения, но у Балленкриффа после обеда дела безотлагательной важности, и он надеется уладить деловые отношения со своими арендаторами как можно быстрее.

– Боюсь, я не смог наскрести сумму, достаточную для уплаты долга. Не сможет ли он продлить мне срок для уплаты?

Пожилой джентльмен махнул рукой.

– Мы уже обсуждали это вчера, мистер Финдли. Вы и без того задолжали уже за восемнадцать месяцев. Я выслал вам предупреждение о сборе денег еще полгода назад. Балленкрифф приехал в имение, чтобы заняться его управлением, и он не позволит своим арендаторам проживать на его землях даром.

– Мы не виноваты в том, что имение оставалось без присмотра все эти полтора года после смерти старого лорда. Никто не приезжал взимать ренту.

– Тем больше у меня оснований ожидать от вас получения денег, оставшихся от продажи прошлогоднего урожая.

– Нет, сэр. Мы вложили эти деньги в развитие фермы. Купили новый плуг и лошадь посильнее. Мы меняем посевные культуры, что требует дополнительного возделывания пашни и удобрения.

Мистер Хартопп приклеил к лицу фальшивую улыбку:

– Я ценю ваши старания по улучшению земли, мистер Финдли, но факт остается фактом: рента должна быть уплачена.

– Нам нужно больше времени, чтобы рассчитаться с долгом, мистер Хартопп. Лорд не может подождать до нового урожая?

– Вы можете подождать урожая, чтобы рассчитаться с долгом за этот год. Но как я уже сказал вам вчера, ренту за прошедший год Балленкрифф должен получить сейчас.

– Я собирался вчера продать всех своих овец… вы хотя бы сказали господину, что не дали мне это сделать?

Мистер Хартопп покачал головой:

– Вы давным-давно должны были продать свою скотину. Как новый управляющий лорда, я не могу допустить, чтобы вы скрылись с выручкой. Вы опоздали. И теперь лорд имеет полное право конфисковать эту землю за неуплату ренты.

Хьюм побледнел.

– Нам с женой уже много лет, мистер Хартопп. Вы не можете вышвырнуть нас из дома, где мы прожили добрых тридцать лет.

– Это лорду решать. В любом случае этот урожай пойдет в оплату долга Балленкриффа.

– Но это я его вырастил, – повысил голос Хьюм. – Это мой урожай.

– Но не в глазах закона, мистер Финдли. Эта земля принадлежит лорду Балленкриффу. Согласно вашему договору с землевладельцем, вы получили разрешение проживать здесь и возделывать эти сорок акров за ренту в тридцать пять фунтов стерлингов в год. Поскольку вы не выплатили имению ренту ни в виде денег, ни в виде фуража для лошадей или продуктов питания для дома, теперь лорд будет решать, как компенсировать потери. Я порекомендую передать пахотные земли вашего участка другому арендатору, чтобы таким образом возместить часть вашей задолженности.

– Это несправедливо! Поля уже засеяны и возделаны. Еще несколько месяцев, и они дадут полновесный урожай. В этом году я посеял пшеницу, горох, ячмень и овес и выручу с них на рынке достаточно денег. Может, мне стоит поговорить с бывшим управляющим, мистером Карноком?

– Мистер Карнок, – в голосе говорившего появилась резкая нотка раздражения, – здесь больше не работает. Я новый управляющий лорда, так что дела теперь вы должны вести со мной. И я не вижу иного пути, когда сталкиваюсь с попрошайкой, живущим за счет щедрости моего работодателя. На самом деле если лорд согласится, я посоветую ему изгнать вас с его земли сегодня же.

Хьюм был строгим, но справедливым хозяином. За то время, пока Шона на него работала, она не видела, чтобы он кого-либо обманул. Все, кто его знал, могли подтвердить, что Хьюм никогда не просил ни на фартинг больше, чем это стоило, и никогда не занижал справедливую цену. Ее охватило негодование. Никто не вправе оскорблять Хьюма безнаказанно.

– Посоветуете, да? – вмешалась Шона, сделав шаг в сторону седого человека. – В таком случае вы такой же зловредный, как и безобразный. Хьюм – не попрошайка. За всю свою жизнь он не обманул ни одной живой души. Он хороший человек, и ему можно верить. Если он говорит, что вы получите деньги с нового урожая, то вы должны поверить ему. Но вам, видимо, больше нравится красоваться в своем причудливом костюме и кукарекать, как какой-нибудь задира-петух, усевшийся на ведро с помоями. Вы только и умеете, что запугивать и пустозвонить, но бьюсь об заклад, что у вас на то кишка тонка. Убирайтесь-ка отсюда и передайте своему хозяину, что он взял себе в услужение старого белесого козла.

Мистер Хартопп густо покраснел. У него был такой вид, словно его ударили под дых.

Тут дверца кареты открылась, и оттуда опустился на грязную тропинку блестящий черный сапог. За ним последовал второй, и дверца закрылась. Рядом с каретой стоял человек, почти такой же высокий, как Генерал, лошадь клейдесдальской породы, которую она только что запрягала. Его рот истончился до лезвия бритвы, пересекшего лицо. Из-под нахмуренных бровей полыхали голубым пламенем глаза. Одет он был совсем не так, как одевались ее знакомые шотландцы. Темно-синий фрак и брюки из кожи молодого оленя. Белый галстук, завязанный под квадратным подбородком, и жилет из золотистой парчи, подчеркивающий элегантный торс. Если бы Шона не знала, то могла бы принять нового лорда Балленкриффа за…

– Можете сами мне это сказать, юная леди, потому что я перед вами.

Человек возвышался над ней, полностью закрывая обзор своим устрашающим присутствием. У нее даже задрожали поджилки.

Стараясь не выдать своего страха, Шона судорожно сглотнула. Человек представлял собой незнакомую угрозу и явно обладал положением и физической силой, чтобы навязать свою волю. Но ее слова, похоже, ничуть его не задели. И это оставалось ее единственным оружием.

– Что это за игра такая? – спросила она, пытаясь придать своему голосу твердости. – Полагаете, мы поверим, что лорд Балленкрифф – это… это…

– Англичанин? – Красавец вскинул бровь. – Боюсь, что это именно так.

Настал черед Шоны лишиться дара речи. Его одежда, акцент, даже его высокомерие – все красноречиво свидетельствовало о его английском происхождении. К тому же он был настоящим красавцем.

– Ба! – Хьюм указал пальцем на человека. – Балленкрифф был патриотом. Настоящим шотландцем. И не стал бы знаться с англичанишками.

Челюсть мужчины затвердела, глаза посуровели.

– Я не оправдываю ни политику своего дяди, ни ваше пренебрежительное замечание, сэр. Не притворяйтесь теперь, что вы оба были союзниками. Что касается вашей дочери, то вам лучше научить ее уважать своих пэров. Или хотя бы держать язык за зубами.

Хьюм приглушенно рыкнул.

Англичанин тем временем продолжил:

– Что же касается щедрого предложения мистера Хартоппа, я его аннулирую. Вы полностью заплатите свой долг моему имению. Если вам это не по нраву, возможно, посидите в долговой яме, пока не выплатите все до последнего пенни. Итак, что вы предпочитаете?

Шона готова была себя выпороть. Ее выступление лишь ухудшило положение Хьюма и вызвало ухмылку на лице мистера Хартоппа.

– У меня в доме всего пять фунтов, – буркнул Хьюм себе под нос.

Англичанин кивнул.

– И?

Хьюм раздул ноздри.

– В городе мне кое-кто должен четыре фунта и три пенса. Могу отдать их вам завтра.

– И?

Хьюм пожал плечами.

– К осени созреет урожай.

Англичанин покачал головой:

– Я не стану так долго ждать. Вы можете погасить разницу скотиной. Хартопп, сколько у него скота, по вашим расчетам?

Мистер Хартопп небрежно открыл книгу на заложенной странице и провел пальцем вниз.

– Три дойные коровы, семнадцать молочных коз, два племенных барана, одна лошадь-тяжеловоз, двадцать четыре овцы с ягнятами, четырнадцать несушек и один петух.

– Забери все и доставь в имение, пока я не решу, что с ними дальше делать. Можешь уменьшить долг мистера Хьюма на справедливую рыночную стоимость его скотины.

Англичанин повернулся. Мистер Хартопп последовал за ним.

– Но вы не можете забрать моих животных, милорд, – взмолился Хьюм. – Вы оставите нас без молока, сыра и мяса. Скотина нужна мне для пропитания.

– Уверен, вы что-нибудь придумаете, – обронил англичанин, даже не обернувшись.

Хьюм снял головной убор и смиренно прижал к груди.

– Милорд, умоляю. Моя семья без них умрет с голоду.

Англичанин остановился, прерывисто вздохнул и повернулся к нему лицом. Его глаза застыли на Шоне, и выражение лица смягчилось.

– Очень хорошо. Из уважения к вашим годам я позволю вам оставить лошадь, чтобы убрать урожай. Можете также оставить корову и половину кур. Это позволит вам и вашей дочери избежать нужды.

– Я ему не дочь, – взорвалась Шона.

– Прошу прощения?

– Повторяю, что я ему не дочь.

– Понятно, – произнес он, не скрывая раздражения. – Вы невероятно самоуверенны. Для его адвоката вы не слишком презентабельны. Кто же вы в таком случае?

– Она приходская сирота, милорд. Мы с женой взяли их с сестрой на воспитание. Вот уже почти десять лет мы о них заботимся. Я обучил Шону сельскому хозяйству. Выращивать хлеб и ухаживать за домашним скотом.

Англичанин скрестил на груди руки. Его глаза медленно изучали ее фигуру. Под его пристальным взглядом ей стало неуютно. Нетрудно было себе представить, как она выглядела в его глазах. Перемазанные конским навозом башмаки и подол платья. Мокрые блестящие волосы, свисающие с головы, как длинные черные змеи. Фартук стал грязным после того, как она с утра провозилась с промокшими от дождя животными.

Шона испытала неловкость. Она предстала перед ним мокрая, в грязи и навозе. Заклейменную руку она держала за спиной.

– Сколько вам за нее дали?

Хьюм тискал в руках берет.

– Э-э, два фунта, милорд.

Англичанин поскреб подбородок.

– Я еще не нанимал слуг для работ вне дома, кроме егеря. Мне нужен человек для ухода за скотиной, которую Хартопп доставит в имение. Поскольку у вас у самого особой нужды в Шоне не будет, вы можете отдать ее мне. За это я спишу с вашего долга еще четыре фунта.

Хьюм задумался.

Но не Шона.

– Ну вы и наглец! – сказала она англичанину, подбоченившись. – Как вы смеете торговать мной, словно я животное? Вы что о себе возомнили? Я вам не телка какая-нибудь, которую можно купить или продать!

Мистер Хартопп закатил глаза:

– Моя дорогая, разница между приходской сиротой и сельскохозяйственной скотиной не так уж велика. На самом деле раз уж мы коснулись запаха, то по запаху, сомневаюсь, что лорд вообще сумел бы отличить вас от телки.

Англичанин подавил смешок. Но Шоне было не до смеха.

– Что ты сказал, недоносок, сучий сын?

Шона бросилась на мистера Хартоппа с намерением выцарапать ему глаза. Но прежде чем ее пальцы дотянулись до его лица, ее талию перехватила длинная рука.

– Эй! – воскликнул англичанин. – Это была всего лишь шутка.

– Это не шутка, – возразила Шона. – Это было оскорбление, недвусмысленное и намеренное!

Он рассмеялся:

– Вы первая начали. Совсем недавно кто-то обозвал его белесым старым козлом. Так что спрячьте коготки.

Шона перестала извиваться и, когда успокоилась, явственно ощутила силу крепко державшего ее мужчины. За ее спиной была крепостная стена. Широкая грудь с крепкими мышцами, сужавшимися к твердой талии. Его длинные ноги мешали отступлению, о котором она, правда, и не помышляла. Она вцепилась в руку, обвившуюся вокруг ее стана. Мышцы под мягкой тканью рубашки могли поспорить с твердостью мрамора. На смену угасающей ярости внезапно пришло удивительно приятное ощущение.

Он отпустил ее, и она попятилась. Ее тело там, где он к ней прикасался, все еще горело.

Англичанин одернул жилет, приводя в порядок свою одежду.

– Послушайте, факт остается фактом. Мое имение еще не полностью укомплектовано персоналом. Мне понадобятся ваши услуги. Ученикам обычно не платят, но я готов предложить вам небольшое жалованье вдобавок к постели и пансиону. Конечно, если вы будете добросовестно трудиться и прилично себя вести. И я дам мистеру Финдли рассрочку до конца года, чтобы погасить остаток долга. Ну что, договорились?

В сердце Шоны впервые забрезжил луч надежды. Мало того что Хьюм получит дополнительное время, чтобы рассчитаться с долгами, так еще и она сама сможет наконец зарабатывать. При мысли о том, как может измениться ситуация, если они с Уилли будут работать у англичанина, у нее от радости закружилась голова. С деньгами в кармане они, безусловно, не пропадут и смогут разыскать Кэмрана, когда достигнут совершеннолетия. Еще она сможет продолжать ухаживать за Пиллоу и другими животными, к которым привязалась.

С другой стороны, англичанин может оказаться жестоким, порочным хозяином. Она слышала всякие истории об английских помещиках и о том, как они обходятся в девушками, находящимися у них в услужении. При всей своей сварливости и грубости Хьюм не был распутником. А что представляет собой англичанин, она не знала. Знакомый черт лучше незнакомого.

Глаза англичанина разглядывали ее с удивленным любопытством. Он был еще красивее, чем показался сначала. У него были голубые глаза, обведенные вокруг темным кобальтом оттенка зимнего озера. Глаза обрамляла густая бахрома темно-коричневых ресниц. Ветер трепал на лбу светло-коричневые завитки его волос.

Возможно, этот шаг, в конце концов, был не так уж плох.

– Звучит достаточно справедливо. Да. Мы с Уиллоу можем завтра прибыть на место.

Морщинка между его бровей углубилась.

– Уиллоу? Это корова?

Шона рассмеялась:

– Нет, моя сестра.

Его губы вытянулись в линию.

– Мы с мистером Финдли насчет Уиллоу не договаривались. Она может оставаться здесь на ферме.

Улыбка с лица Шоны исчезла.

– Нет. Уиллоу должна пойти со мной.

Англичанин вздохнул:

– Мне жаль. Финдли, пожалуйста, уладьте вопрос. Хартопп составит условия договора. Я хочу, чтобы девушка была у меня в поместье до наступления ночи.

Англичанин сел в карету.

– Я без Уиллоу не уйду, – возразила Шона.

Хьюм положил руку ей на локоть:

– Пусть будет так, Шона. Я хочу, чтобы Уиллоу осталась со мной.

Она выдернула локоть и подбежала к дверце кареты, не дав ей закрыться.

– Вы должны взять нас обеих. Если не хотите, можете не платить, но я Уиллоу не оставлю.

– Шона, угомонись! – пригрозил Хьюм. – Не обращайте на нее внимания, милорд. Это сестринская любовь. Но они уже взрослые и должны научиться жить порознь.

– Нет, – упорствовала она. – Или вдвоем, или ни одна.

– Девушка, – начал англичанин, – я не привык, чтобы мне предъявляли ультиматумы, тем более люди, находящиеся у меня в услужении. Я настоятельно рекомендую вам… – Он осекся, и его глаза сосредоточились на объекте за ее спиной.

Шона обернулась. Сзади стояла Уиллоу.

– Пожалуйста, милорд, – взмолилась Уиллоу. – Не разлучайте нас. Я не буду вам обузой, обещаю.

Он округлил глаза:

– Вы сестра Шоны?

– Да, милорд.

Уиллоу потупила взгляд. Пряди светлых волос упали ей на лицо.

Он лениво оценил достоинства девушки. Такое выражение лица Шона видела у многих мужчин, когда они смотрели на Уиллоу.

– Очень хорошо, Шона, я возьму вас обеих. Думаю, что подыщу и для нее какую-нибудь работу. Соберите свои вещи. Карета отъезжает через десять минут.

В течение пяти минут девушки побросали свой гардероб – платья, которые носили по очереди, – другие немногочисленные пожитки в потертый кожаный чемодан, который взяли с собой из сиротского приюта. Иона стояла в дверях их комнаты и плакала, осыпая всевозможными проклятиями лысую голову Хьюма.

– Не плачь, Иона, – сказала Шона, меняя мокрую одежду на сухую. – Имение всего в пяти милях отсюда. Обещаю, что мы с Уиллоу будем приходить при каждой возможности.

Нос Ионы походил на мокрую вишню.

– Пять миль? Это все равно что пятьдесят. Вы не станете приходить, слишком далеко. Но даже если сможете, никто не знает, каким хозяином окажется этот англичанин. Может, он откажется отпускать вас из имения. Может, он такой же тиран, как и его дядя. Гореть ему в огне преисподней. О Боже! А что, если он непорядочный? Что, если начнет к вам приставать? – Иона снова залилась слезами.

Уиллоу обняла Иону сзади.

– Мы не позволим подобному случиться, – заверила ее Шона. – Мы можем о себе позаботиться.

– Ты – возможно. Но Уиллоу, милая, обещай мне, что будешь сильной. – Она повернулась к Уиллоу, у которой тоже потекли слезы. – Мужчины – животные в своем большинстве. Они хотят только одного, особенно от таких хорошеньких девушек, как ты. Ты не должна позволить им запугать себя, иначе они тебя используют. Ни хозяин, ни другие слуги. Ты милая девушка и не понимаешь, какое впечатление производишь на мужчин.

Шона отвернулась, в который раз уязвленная, что не она красивее из них двоих. Естественная красота Уиллоу привлекала к ней мужчин, как мед мух. И Шона видела почему. Безукоризненная алебастровая кожа, которую хотелось погладить; детский овал лица, делавший ее красоту вечной; полные розовые, как раковина внутри, губы, сложенные в гримасу постоянного недовольства; длинные блестящие ресницы, создававшие впечатление, будто она только что плакала. И еще эта наивная неосведомленность о собственной красоте, которая делала ее еще уязвимее для мужской лести, оставляя беспомощной, как ягненка на привязи у волчьего логова. Совет Ионы был правдой, которую Уиллоу следовало услышать.

– А ты, – продолжала Иона, приложив ладони к щекам Шоны, – береги свою сестру. Ты разумное создание и обладаешь здравой интуицией. Если кто-то начнет предъявлять к вам непомерные требования или обидит вас тем или иным способом, обещайте, что убежите домой. Вы меня поняли? Здесь вы сможете укрыться.

– Обещаю, – сказала Шона.

Иона заплакала.

– Господи милостивый, что я буду делать без моих девочек?

Они спустились вниз, на кухню, где Иона положила им в корзину печенья с патокой и пирог с почками, который приготовила на ужин Хьюму. Рыдания мешали ей говорить, когда она попыталась вложить им в головы запоздалый материнский совет. Ничего, кроме невнятного бормотания, у нее из этого не вышло.

Возница разместил их узлы на запятках экипажа, затем открыл дверцу и помог забраться внутрь.

Внутри карета оказалась еще шикарнее, чем снаружи. Кожаные сиденья цвета бургундского вина и такая же обивка стен с золотой окантовкой. Элегантные застекленные окна в каждом углу.

Шона взглянула на англичанина. Не только карета, но и он сам, казалось, принадлежали другому миру. В полной гармонии с собственной властью и богатством он обладал манерами, достижимыми лишь многими поколениями благородного воспитания. Его высокая фигура заполняла собой почти весь салон, и вытянутые ноги почти упирались в противоположное сиденье. Он выглядел невероятно привлекательным… для англичанина. Проскользнув мимо его колен, Шона села напротив, а Уиллоу заняла место рядом с ней. Их руки в перчатках нервно прижались к коленям.

Англичанин улыбнулся Уиллоу:

– Итак, вы та, с которой мистер Финдли не хотел расставаться, и теперь я понял почему.

Уиллоу робко улыбнулась и слегка покраснела. В Шоне тотчас пробудился инстинкт защитника. На взгляд Шоны, Уиллоу выглядела замарашкой – простуженная, непричесанная, в заляпанном переднике. Но мужчине она, вероятно, казалась красавицей.

– Вас зовут Уиллоу?

– Да, милорд. Уиллоу Слейтер к вашим услугам.

– А что вы делали у мистера Финдли?

Уиллоу, не подняв головы, пожала плечами.

– Доила коров, ухаживала за курами, чинила одежду, стирала…

– У вас есть дети?

Она покраснела.

– Нет, милорд. Я девушка.

– Понятно, – сказал он.

– Но я люблю детей. Когда женщины на других фермах рожают, Иона посылает меня присмотреть за малышами, пока их мамы не восстановят силы. Мне нравится ухаживать за детками.

– Нравится? – спросил он с возросшим интересом. – В таком случае у меня есть место, которое, на мой взгляд, вам подойдет.

«Вот мерзкий гад», – промелькнуло в голове Шоны.

– И что это за место?

Англичанин озадаченно посмотрел на Шону:

– У меня есть маленький сын. Ему два года. Его няня заболела по дороге сюда из Лондона, и, поскольку не смогла продолжать путь, мне пришлось вернуть ее домой. Теперь мне нужно найти няню, чтобы ухаживала за мальчиком. Может быть, вы, Уиллоу, смогли бы справиться с этим делом.

Уиллоу просияла:

– С большим удовольствием, милорд.

Англичанин засыпал Уиллоу шквалом вопросов о ее здоровье, опрятности, моральных устоях, умеренности в еде и питье, привычках и опыте с детьми. Она ответила на все вопросы.

Англичанин повернулся к своему управляющему:

– Думаю, мисс Слейтер может служить няней у Эрика – с испытательным сроком, разумеется. Хартопп велите экономке подобрать для нее подходящую одежду. И поселить ее нужно будет в детской. Попросите миссис Доэрти и об этом позаботиться.

Мистер Хартопп нацарапал что-то в своей книге.

Шона тотчас насторожилась:

– А где находится детская?

Англичанин нахмурился:

– На верхнем этаже. А что?

– Ваша спальня будет рядом с ее?

– Шона! – ужаснулась Уиллоу.

– Уж не намекаете ли вы на то, что я планирую с вашей сестрой поразвлечься?

Шона выпрямилась:

– Я имею право знать все, что касается моей сестры.

– Девушка, – мистер Хартопп вступился за хозяина, – вы говорите с джентльменом, лордом поместья. Если он…

Англичанин поднял руку, и мистер Хартопп замолчал.

– Во-первых, я не потерплю упреков со стороны слуг, пусть даже с хорошими намерениями. Во-вторых, если вы обвиняете меня в желании вольного обращения с невинными девушками, то вы меня совсем не знаете. И последнее, если бы я собрался позволить себе вольности с кем-то из обслуги, вы ничего не смогли бы сделать, чтобы остановить меня. Попрошу вас помнить свое место, ибо, если не научитесь держать за зубами свой дерзкий язык, я отправлю вас – одну – назад на ферму.

Он снова откинулся на сиденье, и Шона наконец облегченно вздохнула. Его угроза возымела должное действие, лишив ее дара речи. За короткое время знакомства он точно определил ее слабое место – страх разлуки с сестрой – и знал, как эту слабость использовать с выгодой для себя. Теперь она поняла, что англичанин при всей своей благовоспитанности и лощености был куда опаснее, чем она себе представляла. Право владения сестрами перешло из рук Хьюма в руки англичанина, но Шона уже не радовалась этому. Ягненку никогда не бывает лучше в другом месте, куда он попадает.

Остаток пути они провели молча. Шона смотрела в окно, сложив руки на коленях, инстинктивно прикрыв правую ладонь левой. Знакомый лес по соседству с землей Хьюма остался позади, и коляска покатила по незнакомой территории, прилегающей к имению Балленкрифф-Хаус. Шона видела господский дом всего раз или два – и то издали, – потому что Иона предостерегала их не попадаться на глаза «порочному лорду Балленкриффу». Даже после смерти человека, которого никто из тех, кого она знала, не оплакивал, Шона старалась держаться от дома подальше. Как она любила говорить, она ничего там не потеряла, а если бы и потеряла, то ради этого не стоило бы возвращаться.

Теперь карета свернула к поместью, которого она так сторонилась. Колеса захрустели по гравию дорожки перед особняком, которому было не меньше трех сотен лет. Бывшая крепость, казалось, прилагала максимум усилий, чтобы выглядеть гостеприимной и радушной, но это не получалось. Стены из бежевого камня поднимались высоко в небо, доминируя над соседствующим лиственным лесом. Стены были усеяны узкими окнами, а фасад – увенчан зубчатой стеной с рядом небольших заостренных башенок, которые скорее походили на ряд клыков во рту исполинского зверя.

Англичанин выпрыгнул из кареты и выпрямился во весь рост.

– Хартопп, позаботьтесь об одежде для мисс Слейтер, после чего приведите ее ко мне в кабинет, чтобы я мог оценить, что получилось. Еще скажите миссис Доэрти, что я привез ей первую доярку и она может сказать поварихе, что у нас скоро будет парное молоко, сливки и масло. И пусть приготовит комнату на половине слуг для второй мисс Слейтер.

Вторая мисс Слейтер. Искра ревности уже жгла Шону, но его пренебрежительное отношение раздуло из искры пламя. Хоть он и облечен властью, она заставит англичанина уважать себя. Как она всегда говорила: начинай так, как намерена продолжать.

– Во-первых, я не «вторая мисс Слейтер». Вы можете называть меня мисс Слейтер или по имени, то есть Шона. И во-вторых, место моей сестры – рядом со мной. Мы живем вместе, работаем вместе и держимся вместе.

Этого она ожидала от него меньше всего. Но англичанин расхохотался, запрокинув голову.

– Очевидно, вы привыкли к большей свободе, чем я готов вам предоставить. Позвольте мне рассказать вам, какой будет ваша жизнь. Я ваш хозяин, вы моя ученица. Теперь вы принадлежите мне. На территории этого имения я – верховная власть и судья. Если я скажу, что вы будете работать на молочной ферме, значит, именно этим вы и будете заниматься. Если ваша сестра нужна в детской, значит, именно там она и будет работать. Я требую немедленного и полного послушания, любое отклонение считается открытым неповиновением. Чем скорее вы это усвоите, тем скорее я соглашусь услышать ваши просьбы, Шона.

Несмотря на суровое предупреждение, произнесенное им, ее имя доставило ей удовольствие. Возможно, из-за английского акцента оно прозвучало столь изысканно и романтично. Или, может, она все же добилась от него хоть какого-то уважения, поскольку он поступил так, как она просила. Но она сильно подозревала, что дело было в том, как его рот сложился в едва заметную улыбку, когда он взглянул ей в лицо.

– А как мне называть вас? – тихо спросила Шона.

– Можете называть меня Хозяин.

В его глазах промелькнула мимолетная улыбка.

Из открытой входной двери дома выскочил пес, белый английский пойнтер с черными пятнами и висячими ушами, которые развевались в воздухе, когда он бросился к англичанину.

Его лицо преобразилось в нечто, чему она пока не могла дать определения. Широкая улыбка обнажила ровные белые зубы, и глаза превратились в веселые полумесяцы. Оживленно махая хвостом, пес встал на задние лапы, положив передние на грудь англичанину. С добродушным ворчанием англичанин рассмеялся, радуясь приветственному визгу собаки.

– Я тоже рад тебя видеть, Декстер!

Англичанин потискал собачьи уши. Подпрыгивая, пес пытался лизнуть хозяина в лицо, но у него не получалось.

Шона невольно залюбовалась той радостью, какую испытывали человек и собака от общения друг с другом. Да, ей нравилось наблюдать благодушное настроение англичанина. Нравилось видеть, какую радость доставляет он собаке. Но если он рассчитывает, что она будет называть его Хозяином и лизать его руки, то его ждет неприятный сюрприз.

Глава 2

Шона с радостью для себя узнала, что новой экономкой в имении служила Эстер Доэрти, жена городского печатника. Они были милой супружеской парой. Длительное время миссис Доэрти сидела без работы – с того дня, как ее бывшая хозяйка переехала с семьей в Индию, – и они испытывали нужду. Каждый раз, когда Шона ездила в Стоункерк, мистер Доэрти снабжал ее своей испорченной продукцией – книгами и афишами, которые выходили из-под пресса грязными или с типографскими ошибками, – за что Шона отрезала ему ломоть сыра или душистого мыла, которые привозила на продажу в город.

Теперь сухощавая фигурка миссис Доэрти носилась по бельевой, как трудолюбивая пчела.

– Только посмотри на состояние этих скатертей. Старый Балленкрифф был настоящим сквалыгой. Нужно, чтобы принесли новые. Новый лорд жил в Лондоне… и, несомненно, привык к роскоши. Мы не можем давать это семье для вытирания рта. Эти салфетки больше похожи на марлю.

Шона взяла передник, который дала ей миссис Доэрти, и повязала вокруг талии.

– Семья? Какая семья?

Миссис Доэрти едва взглянула на Шону. Из-под чепца на ее голове выбивались волосы, приобретшие цвет потускневшей меди с тех пор, как в них обосновалась седина. Ее заостренный профиль напоминал Шоне гравюру с изображением греческих фурий, которую она однажды видела.

– Пока это только хозяин с сыном. Но скоро приедет брат хозяина. Фу! Если англичане увидят эти салфетки, они решат, что мы, шотландцы, живем как свиньи.

Шона повертела в руках сложенные белые салфетки. На ее взгляд, они выглядели вполне пристойно, если не считать слегка обтрепавшихся краев.

– Не хотите, чтобы я съездила в город и купила новые?

Миссис Доэрти вздохнула:

– Нет, спасибо, Шона. Хозяин сказал, что ты будешь работать на ферме, и я должна дать тебе все, что тебе может понадобиться, чтобы приступить к делу. Сначала тебе нужно будет все там вычистить. Идем со мной.

Взяв несколько простыней и полотенец из дальнего угла бельевой, экономка направилась к лестнице. Шона следовала за ней по пятам.

– А что вы знаете о новом хозяине Балленкриффа? На мой взгляд, он высокомерный зануда. Он даже не назвал мне своего имени.

– Его зовут Коналл Макьюэн.

– Коналл? – Шона наморщила нос. – Это шотландское имя. Я думала он англичанишка.

– Нет! Он родился в этом самом доме. Лет тридцать пять назад, когда началась война с Колониями. Я помню его отца. Нилла. Он был добрым образованным человеком. Преданным своим наукам. Наверно, правильно делал, потому что был вторым сыном и никогда бы не унаследовал это имение. Когда умер старый лорд, лордом Балленкриффом стал Макрат, старший брат Нилла. И для Стоункирка наступили черные дни. Человек проматывал под чистую все доходы и обворовывал арендаторов. Нилл не мог смотреть на это спокойно и начал упрекать Макрата. Но Макрат не собирался терпеть упреки в свой адрес и велел Ниллу навсегда покинуть пределы имения. Нилл забрал свою молодую семью и уехал в Англию, где Коналл вырос и стал мужчиной. Насколько я понимаю, Коналл выучился на врача, как и его отец Нилл.

– Значит, это его первый приезд в Шотландию?

– Да. Хорошо, если имение будет находиться в руках потомков Нилла Макьюэна.

Для Шоны это не имело никакого значения. Будь то Коналл Макьюэн, Хьюм или кто-то еще, ей было суждено делать то, что велит мужчина. Ее свобода была не более чем мерцание света далекой звезды. Но по крайней мере она могла ее видеть. Оставалось еще немного подождать.

– Яблоко гниет недалеко от яблони, – пробормотала Шона. – Его жена хоть чуточку добрее?

– Лорд – вдовец. Мне, правда, не сказали, как она умерла. Но после нее остался маленький ребенок. Возможно, скончалась во время родов, бедняжка.

– О! – удивленно воскликнула Шона. Жаль, что он потерял свою женщину. У нее похолодела спина. – Возможно, это объясняет его несдержанность. А знаете, что он имел наглость сказать мне?

Миссис Доэрти повернулась к Шоне:

– Шона, я знаю тебя с тех пор, как ты была маленькой девочкой с длинными тонкими косичками. Позволь дать тебе совет. Склони свою негнущуюся шею. Если будешь делать то, что тебе говорят, и не болтать лишнего, вам с сестрой не придется голодать. Не прекословь этому человеку. Он этого не потерпит. Ты поняла меня?

Шона надула губы.

– Я не стану терпеть его раздражение.

– А тебе и не придется, если не будешь лезть на рожон. Или называть его англичанишкой.

Миссис Доэрти повела Шону в подвал под домом. Воздух там был холодный и густой, как в пещере.

– Это ледник. Сюда можно приносить молоко и сливки для хранения. Держись подальше от поварихи. Она из англичан. И очень недовольна переездом на север. У меня уже были с ней стычки. Нас, шотландцев, она на дух не переносит.

Шона взяла два молочных ведра и стопку старых простыней, которые дала ей миссис Доэрти.

– Ладно, посмотрим. Если кто-то из этих англичанишек вообразил, что на меня можно смотреть свысока, я заставлю их спуститься на землю.

Он для этого не годился.

Коналл взглянул на неаккуратные стопки бумаг на письменном столе, который на протяжении последних двух столетий принадлежал лордам Балленкриффам. Последний раз он находился в этой комнате, когда ему было пять лет от роду. Он порвал старинную грамоту на желтые полоски и оклеил ими пол, потом поливал старинные чернила водой и смотрел, как они расплываются и исчезают. Его дядя Макрат так рассвирепел, что его лицо побагровело и он разразился грязной бранью, припомнив все бранные слова, которые знал на гэльском и английском.

Теперь бумаги на столе требовали его немедленного внимания. Но ему отчаянно хотелось бежать от них в Англию к привычной жизни.

Коналл рухнул в кресло, вытянув длинные ноги. Как ему управлять столь огромным имением? Его отец, естественно, не учил его этому, не было надобности. У них была скромная резиденция в космополитическом центре Лондона. Там не было ни арендаторов, которыми следовало руководить, ни комиссий, требовавших надзора, ни необходимости разбираться в сезонах урожая или ценах на домашний скот. В Лондоне мясо покупали у мясника, овощи – на рынке, а вопросами управления занималось правительство.

Какая жестокая шутка судьбы забросила его в этот глухой уголок Шотландской низменности спасать разваливающееся от скверного управления и запустения поместье?

Когда-то он готов был биться об заклад, что в преисподней скорее грянут морозы, чем он унаследует Балленкрифф. Его дед, лорд Балленкрифф, имел двух сыновей. Нилл, отец Коналла, был младшим и не мог стать наследником имения. Поместье по закону перешло к старшему сыну, Макрату. Коналл рос в Англии и о Шотландии и дяде Макрате даже не вспоминал. Но когда четыре года назад у Коналла умер отец, а затем скончался дядя Макрат, не оставив потомства, Коналл оказался удостоенным сомнительной чести стать очередным лордом Балленкриффом.

Очевидно, дьявол потешался игрой в снежки.

Таким образом, из доктора Макьюэна он превратился в лорда Балленкриффа. Коналл обвел взглядом кабинет. Его обитые красным деревом стены стонали под тяжестью оленьих голов, рыбьих чучел и охотничьего оружия – символов веселой, праздной жизни. Коналл не относился к числу праздной знати, проводящей время в развлечениях охотой и рыбной ловлей. Ему еще предстояло найти смысл в том, чтобы собирать ренту и жить за счет чужого пота. Такой жизненный уклад, думал он, больше подходил его распутному брату Стюарту.

Коналл в отличие от него был человеком науки. Он любил эту элегантную загадку, которую представляло собой человеческое тело. Его способность двигаться, изменяться, производить потомство и выздоравливать всегда вызывала в нем раболепное восхищение. Поэтому он стал доктором, как и его отец. Как врач Коналл был хорошо известен в светских кругах общества, и представители высшего света часто пользовались его услугами. На них он зарабатывал, но никогда не отказывал тем, кто не имел возможности оплатить дорогостоящие услуги доктора. Не последнюю роль тут, безусловно, играла забота о бедных. Но если быть до конца откровенным, главным для него было страстное желание исследовать деятельность человеческого организма, вызывавшего у него бесконечное удивление.

Или ужас, подумал он, беря в руки старинный пистолет, используемый как пресс для бумаги. Коналл не любил оружие. Он видел, какое увечье оно причиняло человеческому телу. В ранние годы своей карьеры, охваченный патриотической лихорадкой, он вопреки совету отца ушел в море на одном из кораблей лорда Нельсона в должности хирурга. Сражение под Копенгагеном 1801 года, очевидцем которого он стал, навсегда оставило шрам в его сердце. Перебитые кости, оторванные конечности, обгоревшая кожа. И повсюду кровь. Раненые молодые моряки смотрели на него со страхом и надеждой и задавали один и тот же вопрос, на который он не мог ответить: «Я буду жить?»

Коналл бросил пистолет в нижний ящик стола. Он поклялся, что никогда не использует оружие против другого человека. В поединке со сталью плоть редко выходила победительницей. А в окружении погибших и умирающих даже выигранное сражение не вызывало желания торжествовать.

Война. Похоже, он снова вступил в войну – только на этот раз с женщиной.

Его мысли тотчас обратились к двум девушкам, которых он только что нанял на работу и привез в имение. Та, которую звали Уиллоу Слейтер, была тихой и застенчивой и настоящей красавицей. Она сразу пришлась ему по душе. Уважительная и прилежная. Ему нравилось, как она нежно воркует с его сыном. Все указывало на то, что из нее выйдет хорошая няня.

Но была еще другая мисс Слей… Шона, поправил он себя с улыбкой. Боже, до чего же дерзкая. Более упрямая из двух сестер, она обладала большим умом и развитыми инстинктами для выживания. Но ее вызывающее поведение действовало Коналлу на нервы. Придется научить ее хорошим манерам.

Девушка была сущим наказанием. Он вспомнил, как держал ее в своих руках, когда она вырывалась, как дикая кошка, пытаясь выцарапать Хартоппу глаза. Высокая и сильная, она, безусловно, изувечила бы управляющего, если бы Коналл не вмешался. Но, держа ее в своих руках, он не мог не заметить, как обмякло ее тело и остановилось дыхание, когда он шептал ей что-то на ухо, стараясь утихомирить.

Шона тоже была хорошенькой, но ее красота была цыганской, менее изысканной, что ли. Несмотря на слипшиеся мокрые волосы и дыры в платье, Коналлу понравилось, как девушка вписалась в кольцо его рук. Он даже позволил себе представить, какая любовница могла из нее получиться.

Стук в дверь вернул Коналла к реальности. Пришла его новая экономка миссис Доэрти. Угловатого вида женщина с заостренными скулами и носом, она была, вероятно, самой полезной из всех имевшихся у него слуг. Практически без посторонней помощи она сделала дом не только пригодным для житья, но и уютным.

– Гость, которого вы ждали, прибыл, сэр, и находится в холле.

– Это мой брат. Полагаю, вы приготовили для него комнаты?

– Конечно, сэр. Все готово. Сегодня ночью будет холодно, так что я позабочусь, чтобы камины горели в обеих ваших спальнях.

Коналл расплылся в улыбке, довольный своей счастливой находкой.

– Вы настоящее сокровище, миссис Доэрти.

Коналл бросил мрачный взгляд на стол, заваленный счетами, письмами, спорами о границах, квитанциями и отчетами о произведенной продукции. При всей неуклюжести и досадности это были сравнительно легкие проблемы. А вот в холле его ждала проблема посложнее.

На половине слуг Шона, как была в одежде, упала на кровать. Ее руки и колени были красными и саднили, нос горел от щелочи, содержащейся в мыле. Но она до блеска вымыла и вычистила коровник.

Судя по виду, коров в нем давно не содержали, но никто не удосужился убрать помещение после того, как оно опустело. Повсюду толстым слоем лежала пыль. С балок вниз спускались, путаясь в ее волосах, нити древней паутины. Небольшая горка сена под открытым окном покрылась зеленой гнилью и стала прибежищем для попискивающих в ней тварей. К моменту, когда Шона закончила уборку, на деревянных балках не осталось ни пылинки. Стены стали на несколько тонов светлее, и воздух был пропитан благоуханием свежего сена.

К счастью, готовить для себя спальню ей не пришлось. Кто-то уже позаботился о том, чтобы сделать комнату уютной. У стены стоял небольшой комод для одежды, а в углу – умывальник. На столике рядом с кроватью высился бронзовый подсвечник, возможно, забытая семейная реликвия. Окно, завешенное светло-зелеными занавесками с красивыми розовыми цветами, выходило во внутренний сад. Комната, несмотря на малые размеры и скудность обстановки, была чистой и теплой, удобной для обитания. Единственное, чего не хватало, – ее сестра-двойняшка.

Зато в комнате было кое-что другое. Свернувшись клубком, в тазике для мытья лежал черный кот, тот самый, который наблюдал весь день за ее работой в коровнике. Его желтые глаза наблюдали за ней с томным интересом, в то время как пушистый хвост с кисточкой на конце слегка покачивался из стороны в сторону над кромкой тазика.

Шона попыталась подняться, но острая боль прострелила ей спину, вернув на место.

– Ты там не слишком залеживайся, Малыш, – проворчала она, обращаясь к животному. – Тебе придется убраться, как только я найду в себе силы умыться.

– Может быть, я помогу? – раздался из дверей знакомый голос.

– Уиллоу! – Шона резко села, и жгучая боль в спине заставила ее поморщиться. – Где ты была?

Белокурая сестра улыбнулась и присела рядом на край кровати.

– В детской. О, Шона, ребенок – это дар Божий! Все время улыбается. Он такой милый и очень похож на хозяина. Мягкие кудрявые волосики и длиннющие ресницы. Его зовут Эрик.

– А что англичанин? Хорошо с тобой обращается?

– Конечно. Его светлость – настоящий джентльмен. Мы даже вместе чай пили. Шона, ты должна увидеть, какие красивые у них чашки и блюдца! Подали вкуснейшие теплые булочки с малиновым джемом и маслом.

Если бы Шона не так устала, в животе у нее непременно заурчало бы.

Уиллоу опустила руку в карман передника и вынула оттуда салфетку, одну из тех, которые Шона уже видела в бельевой миссис Доэрти.

– Я не знала, пила ли ты уже чай, – сказала Уиллоу. – И приберегла для тебя булочку.

Шона улыбнулась и развернула салфетку. В ней лежала аппетитная коричневая булочка, разрезанная пополам и наполненная кремовым маслом и черным джемом.

– Спасибо, Уилл.

Шона откусила большой кусок, и все ее органы чувств тотчас оживились. Стоило солоновато-сладкому вкусу наполнить ее рот, как ее тело стало пробуждаться от смертельной усталости.

– М-м-м, по крайней мере англичанишки умеют готовить. Вкуснее, чем у Ионы.

– Я бы дважды подумала, прежде чем сказать об этом Ионе, – усмехнулась Уиллоу.

Шона откусила еще кусок, вымазав верхнюю губу малиновым джемом, и, жуя, изучала взглядом сестру. На ней было красивое голубое платье и такой же чепец. Вокруг талии был повязан девственно-белоснежный передник. Ни одна морщинка не портила безупречности ее наряда.

– Откуда у тебя эта одежда?

Уиллоу окинула взглядом свое платье.

– Оно предназначалось для няни. Бедняжка.

Чистой рукой Шона приподняла подол платья сестры.

– А эти туфельки. Они… шелковые?

– Да, – ответила Уиллоу, приподняв ногу. – Они валялись где-то в сундуке. Не знаю, кому принадлежали раньше, но он попросил миссис Доэрти отдать их мне.

– Зачем?

– Ему не понравился вид моих башмаков. Он хочет заказать мне приличные туфли, такие, какие носят английские слуги, а пока дал поносить эти.

Шона вытерла рот салфеткой, которая, по словам миссис Доэрти, годилась разве что для животных.

– Постой минутку. Почему это ты будешь работать с ребенком хозяина, пить чай, носить красивое новое платье и настоящие шелковые туфли и спать в главной части дома, в то время как я – отскребать в коровнике старые коровьи лепешки в моей собственной одежде и спать на половине слуг?

Уиллоу пожала плечами:

– Мне жаль, Шона. Это несправедливо, правда?

– Нет, черт подери. – Шона надула губы.

Уиллоу положила руку на плечо сестры:

– Попробую поговорить с хозяином. Может, он позволит тебе спать со мной в детской. Там хватит места для нас троих.

Эта идея была не слишком умной и не слишком практичной, но Шона, расстроенная, ничего не сказала.

Уиллоу оглядела комнату:

– Знаешь, Шона, эта комната не такая уж плохая. Вполне веселенькая. Гораздо лучше той, которая была у нас на ферме «Майлс-Энд».

Шона тоже так считала, но по сравнению с той, где поселилась ее сестра, эта комната казалась лачугой. Шона скрестила на груди руки.

На лбу Уиллоу пролегла поперечная морщинка.

– Я должна идти. Мне нужно вернуться к ребенку. Я навещу тебя завтра. Ладно?

Уиллоу вышла из комнаты, и Шона отвернулась от двери. Когда шаги сестры затихли в коридоре, ее охватило сожаление. Она не завидовала комфорту сестры. Раз уж так должно было сложиться, она была рада, что удача улыбнулась Уиллоу. Ее раздражало, что англичанин уделял ей слишком много внимания. Шона была уверена, что он что-то замышлял, но Уиллоу в силу своей наивности этого не видела. Шона тяжело вздохнула. Всего три месяца и одиннадцать дней оставалось им до их свободы, и у нее появилась надежда.

Однако страх заполз змеей ей в душу, и надежда исчезла. Что, если Уиллоу привяжется к ребенку? Что, если не захочет расстаться с относительным комфортом своего нынешнего положения в имении? Что, если не захочет уходить? Не придется ли Шоне уходить одной? Эта мысль приводила ее в ужас.

Она медленно заковыляла к умывальнику. Кот поднял голову и резко взмахнул хвостом. Шона взяла его в руки, чтобы поставить на пол. Но по какой-то причине не смогла отпустить. Села на кровать и уткнула лицо в его мягкую шерстку, находя утешение в громком урчании, нарушавшем убийственную тишину комнаты.

Глава 3

После обстоятельного обеда, состоявшего из лосося в белом соусе, стейка из оленины, картофеля с подливой, спаржи в масле и пирога с крыжовником, Коналл с удовольствием опустился в кожаное кресло в библиотеке. Было приятно снова увидеться и поговорить со своим младшим братом. В то же время Коналл не мог не желать, чтобы Стюарт был не до такой степени… Стюарт.

Передав брату подсвечник, Коналл смотрел, как тот прикуривает сигару. Рассеиваясь над черным фраком и изысканно повязанным на шее галстуком, дым клубами поднимался вверх над его золотоволосой головой. Чисто выбритый, с модными бачками самоуверенный Стюарт всегда выглядел так, словно только что позировал для своего портрета. Втайне Коналл отдавал должное безукоризненной внешности брата и его чувству моды. Но лишь до той поры, пока Стюарт не открывал рта.

– Уже попробовал какую-нибудь хорошенькую шотландскую бабенку?

Коналл вздохнул:

– Нет, Стюарт. У меня очень много работы. К тому же я не для того проделал эти четыре сотни миль, чтобы пробовать «шотландскую бабенку».

Стюарт взмахнул сигарой.

– Ты уехал три недели назад! Только не рассказывай мне, что за все это время не испытал зуда? Я бы к этому времени распространил хорошее английское настроение по всему Стоункерку.

Коналл невольно хмыкнул.

– Я бы на твоем месте вел себя осмотрительнее. Не забывай, что это Шотландия. Неразборчивая охота за юбками может закончиться в один прекрасный день нежеланным сюрпризом.

– Какая гадкая мысль. – Вверх взвилась одна белесая бровь. – Надеюсь, твое воздержание не обусловлено нехваткой красоток в округе. У мужчины есть определенные потребности.

– Но не столько, сколько у тебя.

– Не стану спорить! Я это знаю! Почему бы нам с тобой не совершить завтра верховую прогулку в соседнюю деревню? Можно нарядиться лавочниками, пропустить по стаканчику в пабе и найти себе парочку прелестных похотливых милашек. – Его глаза сладострастно сверкнули.

– Нет, благодарю.

– Брось, старик. У тебя это было очень давно. Но ты наверняка что-то помнишь.

– Что-то помню.

– Что ж, тогда давай вернем тебя к жизни. Говорят, если мужчина долго не занимается сексом, окончательно теряет способность… крепить свою решимость.

Коналл закатил глаза:

– Это утверждение не имеет под собой медицинского обоснования.

– Мне все равно. А если собираешься оставаться таким же здравомыслящим, я сейчас же сяду в карету, на которой приехал, и вернусь в Лондон.

Эта мысль напомнила Коналлу о том, о чем он собирался серьезно поговорить с братом, но не хотел касаться этой темы в первый же день пребывания Стюарта в Шотландии. Впрочем, не все ли равно?

– По-моему, ты должен хорошенько подумать, Стюарт, не стоит ли сделать Стоункерк своим домом. Я собираюсь продать дом в Лондоне.

Голубые глаза Стюарта округлились.

– Продать дом? Ты, должно быть, сошел с ума! Никто не продает дома в Лондоне.

– Нет выхода. Иначе у нас не будет средств, чтобы поддерживать поместье на плаву.

– Но ты не можешь, старина! Лондон – единственное место на земле, где красивые женщины готовы совокупляться под обеденным столом не с меньшим азартом, чем на нем. Порой в одно и то же время, – добавил он, криво улыбнувшись.

– Стюарт, ты ненасытный. Клянусь, если бы этот бюст Сократа был в юбке, ты представлял бы для него потенциальную опасность.

– Не отклоняйся от темы. Ты должен позволить мне сохранить дом в Лондоне.

– Вряд ли это возможно. Поместье требует слишком больших расходов. Боже, дядя Макрат едва не развалил его до основания. Меня это расстраивает. Я помню, как отец рассказывал нам, что имение приносило хороший доход, когда мы здесь жили. Что, спрашивается, дядя Макрат сделал с деньгами?

– Разрази меня гром, если я знаю. А почему бы тебе не продать этот дом? Пусть другой дурак о нем заботится? Тогда мы могли бы оставить дом в Лондоне и жить как короли.

– Я не могу этого сделать: Балленкрифф – родовое поместье нашей семьи. Он принадлежит Макьюэнам со времен Генриха Восьмого. Я не хочу войти в историю как Макьюэн, потерявший имение. Кроме того, – заметил Коналл, допив виски, – даже если предположить, что мы найдем желающего купить поместье со всеми его финансовыми затруднениями, вряд ли продажа принесет нам доход.

Стюарт скрестил ноги.

– Давай пока не думать о продаже дома. Что, если попытаться сначала продать тебя? Этот гигантский белый слон, – сказал он, обведя рукой комнату, – делает тебя желанной добычей в глазах женщин. Почему бы тебе не жениться на какой-нибудь богатой старушенции? Ее приданое могло бы изменить коренным образом состояние дел.

Коналл прищурился:

– Благодарю тебя за предложение. Только, пожалуйста, окажи любезность, позволь мне самому выбрать себе невесту.

Стюарт выпрямился:

– Ты не можешь позволить себе быть разборчивым. Тебе нужно как можно быстрее жениться на деньгах.

– Почему бы тебе не принести такую жертву и самому не жениться на деньгах?

– Ни одна женщина меня не потерпит. Во всяком случае, из тех, которые меня знают. Нет, так что мне придется довольствоваться положением бедного негодника.

Коналл покачал головой, окутанный лесным ароматом сигары Стюарта. В дыму на его руке что-то блеснуло.

– Если у тебя проблемы с деньгами, зачем тогда ты это приобрел? Ты не можешь себе позволить носить золотые кольца.

– Не совсем так, – ответил Стюарт. – Я не могу позволить себе покупать золотые кольца, но это подарок одной леди за предоставленные услуги.

– Ты и твои благодарные дамы. А когда этот поток доходов уменьшится до тонкой струйки? Что тогда?

Стюарт вздохнул:

– Увы, он уже иссяк.

– Хм, я говорил тебе, что рано или поздно это случится. Ты потратил, вернее, прогулял, слишком много денег в поисках удовольствий в компании дурных женщин и обильных возлияний.

– Коналл, если этот разговор превратится в одну из твоих нотаций, то я лучше пойду в постель. Пустую благодаря тебе.

– Ладно, прошу меня простить. Приберегу нотации для другого раза.

Устремив взгляд поверх головы Коналла, Стюарт уставился на дальнюю стену:

– А что это у нас там?

Коналл повернулся. В дверях стояла няня.

– А, Уиллоу, проходите.

Уиллоу вошла.

– Прошу прощения, сэр. Мастер Эрик плачет и зовет вас. Поскольку я с ребенком здесь первую ночь, может, вы его один раз сами успокоите?

Стюарт обошел кресло Коналла и взял Уиллоу за руку.

– Конечно, дорогая, он успокоит. А пока будет укладывать юного Эрика в постель, не составите ли мне компанию, мисс…

– Уиллоу, сэр. Уиллоу Слейтер.

– Уиллоу, – повторил Стюарт, улыбнувшись. – Какое восхитительное имя[2].

Коналл предупредительно положил руку на плечо брата.

– Стюарт, это няня Эрика. Служанка, – многозначительно подчеркнул он.

Стюарт бросил на него понимающий взгляд, но руку брата с плеча стряхнул и снова устремил глаза на Уиллоу.

Коналл посмотрел на девушку:

– Уиллоу, это мой брат, Стюарт Макьюэн.

Уиллоу присела в реверансе:

– Милорд.

– Какой очаровательный акцент, – продолжил Стюарт. – Как повезло моему племяннику, что он будет слышать этот чудесный голос. И как повезло моему брату, что нашел такие нежные ручки для ухода за своим единственным ребенком. Мисс Уиллоу, от имени мужчин нашей семьи приношу вам свою сердечную благодарность.

Стюарт поднес руку Уиллоу к губам.

И замер.

– Боже! – воскликнул он.

Уиллоу высвободила руку и спрятала за спину.

– Что это? – спросил Коналл, вдруг насторожившись.

– Ее рука, – сказал Стюарт. – Она… она…

– Простите меня, – сказала Уиллоу, густо покраснев.

– Позвольте мне взглянуть? – мягко попросил Коналл.

Уиллоу нерешительно протянула ему руку.

Коналл изучил тыльную сторону ее ладони.

– Боже милостивый, – произнес он.

На мягкой коже кисти проступал грубый шрам – результат ужасного ожога. Коналл поднял подсвечник, чтобы разглядеть получше, и увидел в свете свечей оттиснутый на ее руке знак. Это был не просто ожог. Это было клеймо. Бледная кожа над костяшками пальцев имела форму буквы «S».

– Что у вас с рукой?

Уиллоу отдернула ладонь.

– Ничего, милорд. Пожалуйста… не обращайте внимания. Вас ждет мастер Эрик.

– Уиллоу, может, вы мне все же скажете…

Но Уиллоу, отвернувшись, выбежала из комнаты.

После завтрака в имение с коровами Хьюма прибыл Киран, живший неподалеку от фермы «Майлс-Энд». Несмотря на радость Шоны от встречи с Дейзи и Прешес, которых она знала с рождения, их появление напомнило ей о тягостной реальности. В ее жизни ничто не изменилось. Она работала на ферме у Хьюма и здесь продолжала работать на ферме. Три месяца, десять дней и пятнадцать часов продержаться…

Пока Киран перегонял коров в стойла, она все приготовила. Шона сомневалась, что Хьюм доил коров после их с Уиллоу отъезда с фермы «Майлс-Энд», так что коровы, вероятно, страдали. Прешес была больше, и Шона начала с нее.

Она отвела корову в загон для дойки и зафиксировала ее голову в стойке. Чтобы чем-то занять корову во время дойки, Шона насыпала в ясли подслащенного зерна. Сказав Прешес несколько ласковых слов и нежно потрепав по шее, Шона осторожно протерла коровье вымя мягким полотенцем, чтобы смыть грязь и волоски шерсти. Вымя у коровы было полным и твердым и начало подтекать. Обхватив соски большим и указательным пальцами, она сжала их, пока не побежала струйка молока. Вымя у Прешес было теплым, и соски наливались молоком сразу, как только она их опустошала. Умелые пальцы Шоны вскоре надоили целое ведро жирного парного молока. Подняв тяжелое ведро, она перелила его в пятигаллонный молочный бидон.

Дверной проем сзади закрыла какая-то тень, затмив в коровнике солнечный свет.

– Доброе утро, Шона.

Англичанин. Его глубокий голос отозвался в ней резонансом и испугал, вызвав неожиданный трепет. Его акцент придал ее имени новую окраску, сделав более изысканным, что ли, и на секунду перенес ее из коровника в Шотландской низменности в салон лондонского дворца. Шона повернулась к нему и вдруг смутилась. Ее выцветшее платье из серой грубой ткани оказалось одним из самых поношенных, а чистый фартук уже был забрызган каплями молока. Она смахнула рукой упавшую на лицо прядь, выбившуюся из-под чепца.

– Доброе.

Легким шагом он медленно подошел к ней. Что было в нем такого, что вызывало у нее смущение? Возможно, одежда, говорившая об уровне его состоятельности, о достижении которого никто из ее окружения не мог даже помышлять. А может, загадочности ему придавало в ее глазах его шотландское происхождение в сочетании с манерами иностранца. Или же причина крылась в его красивом лице и мускулистом теле, пробуждавшем сексуальные желания, признаваться в которых ему, а тем более выражать она не собиралась.

– Вижу, коровы уже на месте.

Англичанин положил руку в кожаной перчатке на голову Прешес и, опустив густые темные ресницы, разглядывал животное. Рукава его темно-синего фрака плотно облегали могучие руки. Взгляд Шоны перекочевал на его поблескивавшую кремово-золотистым жилетом грудь. Он был свежевыбрит. Волосы на его висках еще хранили следы влаги после умывания. Темные пряди волос на лбу делали его моложе на несколько лет.

– Да, путь с фермы был неблизкий, но на них это не отразилось.

– Рад это слышать. Я отправил молодого человека назад за козами. Они будут здесь к вечеру. Полагаю, вы и за ними будете ухаживать.

Она кивнула, ожидая, что он обратит внимание на то, каким красивым стал коровник. Шона сделала все возможное, чтобы сделать его безукоризненно чистым. В какой-то степени она трудилась для коров, но, по правде говоря, хотела добиться и признательности хозяина.

Коналл вздохнул, и между его бровей пролегла глубокая складка.

– Я пришел поговорить с вами о вашей сестре Уиллоу.

У Шоны сжалось сердце, но она переборола убийственное разочарование.

– Меня это не удивляет, – пробормотала Шона, распираемая злостью.

Нужно быть слепцом, чтобы не замечать – и не желать – красоты Уиллоу. Но этот человек… ее встревожило, что он проявил такой интерес к ее сестре-двойняшке.

– Вчера вечером я заметил, что у Уиллоу на тыльной стороне ладони есть отметина. – Коналл взмахнул руками. – Шрам… что-то вроде клейма. Откуда он у нее?

Шона запаниковала и перешла на другую сторону Прешес, инстинктивно пряча от него свою ладонь.

– А вы ее не спрашивали?

– Спросил, но она не захотела отвечать. Когда я поинтересовался, кто это сделал с ней, она очень разволновалась и выбежала из библиотеки. Я видел ее сегодня утром, теперь она носит перчатки. Не могу себе представить, что она сделала, чтобы заслужить подобное увечье. Похоже, она этого очень стыдится. Я подумал, что, может, вы окажетесь более общительной. Откуда у нее это клеймо?

Шона погладила коровью шею, украдкой скользнув взглядом по собственному шраму. Об этой отметине она никогда не забывала. Никогда. Как глупо было со стороны Уиллоу расслабиться и забыть о перчатках.

– Я не могу этого сказать.

Коналл прищурился:

– Не можете? Или не хотите?

– Не все ли равно? Это сугубо личное дело.

– Вы всегда такая упрямая?

Шона замерла в напряжении.

– А вы всегда суете нос в чужие дела?

Он сделал к ней шаг и навис над ней темной тенью.

– Вы за кого меня принимаете? За базарную сплетницу? Я лорд этого поместья и обязан знать, каких людей нанимаю к себе на службу. У Уиллоу были проблемы с законом?

Шона покачала головой, взяв Прешес за поводок.

– Я не могу болтать. Мне нужно доить Дейзи.

Она повернула корову, чтобы отвести ее в стойло.

Едва сдерживаясь от гнева, англичанин уступил им дорогу. Его голубые глаза метали стрелы молний, а в тоне, когда он вновь заговорил, звучала угроза.

– Я ценю вашу преданность сестре, – процедил он сквозь зубы. – Но я ваш хозяин, и вы должны быть преданны в первую очередь мне. Когда я задаю вопрос, то рассчитываю услышать ответ.

– Может, вы мне и хозяин, но я не принадлежу вам. Как не принадлежу никакому другому человеку.

– Вот тут вы ошибаетесь. Пока находитесь у меня на обучении, являетесь моей подопечной. В мою обязанность входит кормить вас, одевать и обучать ремеслу. А ваша обязанность – прилежно трудиться и делать то, что говорят.

– Я это и делаю! – огрызнулась она, подбоченившись. – Посмотрите на коровник! Я вычистила его, как вы и приказывали. Посмотрите на корову! Она подоена, как вы и приказывали.

– А теперь я приказываю ответить на мой вопрос. Что означает этот знак?

– Хотите, чтобы я ответила? Очень хорошо. Уиллоу пыталась заклеймить лошадь, и тавро соскользнуло.

Коналл скривил губы:

– Вы, должно быть, принимаете меня за полного идиота.

– О, так вы еще умеете читать мысли.

Выражение шока на его лице доставило Шоне извращенное чувство радости. Хотя это и был всего лишь вкус мести, но он показался ей сладким.

Коналл скрестил руки на груди, заблокировав ее между коровой и своим внушительным телом.

– Если полагаете, что ваше непослушание пройдет безнаказанным, то жестоко ошибаетесь. Будете оказывать открытое неповиновение, я доставлю вас в суд, обвинив в своенравии и лени, что наказывается заключением в исправительном доме до той поры, пока не станете покладистее. И за каждый день, проведенный в заключении, по закону добавляется два дня к сроку ученичества.

Вкус сахара во рту быстро сменился вкусом желчи. Надежда на скорую свободу была единственным, что позволяло Шоне держаться на плаву, и его угроза отсрочить освобождение заставила Шону замолчать. Три месяца, десять дней и…

– Клеймо поставили за кражу?

– Нет.

– За нарушение порядка?

– Нет.

– Убийство?

– Нет!

Его лицо выразило холод недоверия, и прищуренные глаза уставились на нее с новой подозрительностью. Внезапно он схватил ее за запястье. Она попыталась вырвать руку, но ничего не вышло. Его тело было словно из камня.

Он приблизил к глазам ее ладонь и увидел все тот же безобразивший руку знак. Отвратительная буква «S», впечатанная в ее плоть много лет назад, заклеймила ее так же, как и ее сестру. У Шоны задрожали поджилки.

– Вот это лошадь, я понимаю, раз клеймо оставило след на руках вас обеих.

Клещи его захвата приплюснули ее к его телу.

– Отпустите меня.

– Теперь я понимаю, почему вы не желали отвечать. Воровская честь. Ответить за сестру значило выдать и себя.

Коналл ослабил пальцы, и она высвободила руку.

– Мы ничего дурного не сделали.

– Две женщины, заклейменные всем напоказ. Теперь ясно, что означает буква «S» на ваших руках. Вы парочка шлюх[3]!

Обвинение вызвало в Шоне вспышку безудержного гнева. Взмахнув рукой, она дала ему пощечину.

Резко повернувшись от удара вбок, его лицо окаменело. Но когда вернулось в прежнее положение, Шона тотчас пожалела о своей несдержанности. Голубые глаза, показавшиеся ей накануне такими обольстительными, жгли ее теперь ненавистью.

– Мне доставит удовольствие три последующих года заставлять тебя сожалеть о своем неуважении.

Его угроза отозвалась гулкими ударами ее сердца. Но два слова заставили Шону особенно насторожиться.

– Три года? Что вы хотите этим сказать? Я достигну совершеннолетия через три месяца, десять дней и четырнадцать часов. В этот день я потребую освободить меня от контракта ученичества.

– Нет, моя дорогая, – сказал он, и безрадостная ухмылка коснулась его губ. – Песок в стеклянном сосуде только что начал отсчитывать новый срок твоего ученичества. У меня.

Сладкое блюдо свободы, которое она так давно мечтала вкусить, грохнулось на пол. Три дополнительных года в ученичестве уже представлялись устрашающими. А подчинение надменному англичанину грозило превратить их в три столетия.

– Нет… нет!

Шона выскочила вон из коровника и помчалась прочь из имения со всех ног.

Глава 4

Сжимая рыдающую Шону в объятиях, Иона гладила ее по спине. Кухню фермы «Майлс-Энд» наполнили звуки страдания.

– Ну-ну, детка, успокойся. Слезами горю не поможешь.

– Но почему, Иона? – Ее лицо было мокрым от слез. – Почему Хьюм на это согласился? Мы с Уиллоу должны были через три месяца получить свободу.

Иона покачала головой:

– Это все этот негодяй, мистер Хартопп. Он сказал, что лорд никогда не согласится взять себе в услужение ученика на такой короткий период, чтобы обучить чему-либо и получить с этого доход.

– Обучить? Чему? – взвилась Шона. – Англичанин взял меня доить коров! Он хочет запереть меня в коровнике и забыть обо мне. – Она высморкала нос в салфетку, которую ей протянула Иона. – Я не смогу еще три года терпеть эту пытку.

Иона заломила руки.

– Выпей еще чаю.

– Не хочу чая! – воскликнула Шона. – О, Иона, я должна найти способ обрести свободу. Ты не знаешь, как это сделать?

– Что ж, – произнесла Иона, наливая себе еще одну чашку. – Ученичество – это не рабство. Есть определенные правила. Если ты чем-то недовольна, можешь написать жалобу попечителям из прихода. Но придется ждать выездной сессии суда. А ты знаешь, сколько времени это может занять.

Шона сжала салфетку в руке.

– Я не могу ждать, Иона. И не стану. Нужно срочно что-то делать. Что, если мы сбежим? Назад в Северное нагорье или в Англию…

Иона ударила кулаком по деревянной столешнице, и от этого звука слова застряли у Шоны в горле.

– Даже не думай! Ученик не может сбежать от хозяина. Это нарушение закона. Вас бросят в тюрьму. Обеих! Немедленно выбрось эту мысль из головы!

Отчаяние охватило Шону.

– Но я не хочу всю жизнь работать на ферме. Я этого не вынесу.

– Побег – не выход. Мне невыносима мысль, что вас могут заточить в темницу. Это очень плохо. А Уиллоу? Она там не выживет.

– За Уиллоу можно не бояться. Ей нравится в Балленкриффе. Конечно, она живет на господской половине дома, пьет с хозяином чай и каждые четыре минуты получает новую одежду. Зачем ей бежать?

– Послушай, Шона… Мне стыдно за тебя. Никогда не думала, что ты будешь завидовать сестре.

Шона покачала головой:

– Я не… просто… я скучаю по ней.

Глаза ее снова наполнились слезами.

Иона погладила ее по щеке.

– Прошел всего день, Шона. Вы никогда не спали порознь. Это естественно. Выше нос. Ты не знаешь, какие перемены наступят завтра.

Шона покачала головой. Черные пряди липли к ее мокрым щекам.

– Я не вынесу и дня, зная, что мне еще три года мучиться под пятой у этого человека. Мне нужно разыскать брата. Я должна найти выход!

Шона внезапно вскочила с места, проскрежетав стулом по полу и испугав Иону.

Иона медленно кивнула. Шона в силу своей непредсказуемости могла пойти по неверной дорожке от одного только отчаяния. И если Иона хочет предотвратить катастрофу, то должна предложить мудрость, а не утешение.

– Очень хорошо, – сказала она, положив руки на стол. – Есть несколько способов расторгнуть договор об обучении.

Опухшие от слез глаза Шоны уставились на Иону.

– Смерть хозяина…

Шона в ожидании моргнула.

– …его финансовая несостоятельность…

Шона снова села за кухонный стол.

– …физическое насилие, его неспособность обеспечивать твои потребности… или, если ты выйдешь замуж… или станешь нетрудоспособной вследствие – не знаю – потери рук или еще чего-то.

Шона сидела некоторое время молча, обдумывая эти возможности.

– Замужество… Что, если я выйду замуж? Если я найду мужчину, готового на мне жениться, англичанин должен будет меня отпустить, верно?

– Да. Но тебе, конечно же, понадобится его разрешение. Я, правда, не слышала, чтобы хозяева не позволяли молодым женщинам выходить замуж. Если он даст это разрешение, твое замужество расторгнет договор об обучении.

Шона прикусила ноготь большого пальца на руке.

– Да… думаю, этого достаточно. Это даст мне свободу. – Ее лицо просветлело. – Если бы я могла найти подходящего парня…

– Остынь. Подумай, что ты говоришь. Что такое, по-твоему, супружество? Брак с чужим человеком такое же ярмо. Зачем менять шило на мыло? И уж из того ярма, поверь мне, не вырваться. Пока смерть не разлучит вас.

– Я воспользуюсь этой возможностью.

– Ты уверена?

– Да! – радостно воскликнула Шона. Но улыбка на ее лице тут же угасла. – Постой, а что будет с Уиллоу?

Иона покачала головой:

– Ничего. Ей придется остаться.

– Я не могу ее бросить, – сказала Шона.

– Ты слишком многого хочешь, Шона. За все нужно платить, а у тебя нет денег.

– Может, мы обе смогли бы выйти замуж… – Она откинулась на стуле и закрыла лицо руками. – Но я знаю Уиллоу, она не пойдет замуж за человека, которого не любит.

– Ты тоже не должна этого делать.

Шона печально вздохнула, закрыв в изнеможении глаза.

– Как ты сказала: за все нужно платить.

Иона встала из-за стола и поставила грязные чашки в тазик.

– Я не вижу другого пути. Только брак с самим лордом даст свободу вам обеим.

Глаза Шоны медленно распахнулись.

– Что ты сказала? – прошептала она.

– Невозможно, чтобы вы обе стали свободны…

– Нет, насчет брака с лордом. – Разрозненные фрагменты картины начали складываться у нее в единое целое. – Если я выйду замуж за своего хозяина, то из ученицы стану женой, а моя сестра – его свояченицей, тоже свободной от обязательств по договору об обучении. – На ее лице промелькнуло неистовое выражение надежды. – Иона, ты умница!

Глаза Ионы округлились от удивления, и она погрозила Шоне пальцем:

– Не приписывай мне этого безумства. Ты вообще понимаешь, что говоришь? Неужели ты искренне веришь, что землевладелец, хозяин имения может жениться на бедной скотнице?

Шона не хотела обсуждать, исполнимо или нет то, что она задумала. Главное, что это было возможно.

– Почему бы и нет? Такое уже случалось.

Иона скрестила руки на своей большой груди.

– Ты свихнулась, это точно. Такая девушка, как ты, неподходящая пара для такого мужчины, как он. Если он еще не женат, то будет искать даму, знатную и богатую. Даму, которая войдет с парадного крыльца, а не с черной лестницы.

Шона вполуха слушала доводы Ионы. Ее взгляд метался по столу, словно считывал план действий с деревянной поверхности.

– Заставить его влюбиться в меня будет непросто. Ведь он меня терпеть не может. Но думаю, что смогу с этим справиться. Я должна его соблазнить.

Иона издала глухой смешок.

– Во-первых, я сомневаюсь, что ты знаешь, как это делается. Во-вторых, ничего у тебя не получится. Если даже ты соблазнишь его, это не значит, что он на тебе женится. Многие служанки таким образом оказывались в положении, но ни один уважающий себя лорд вроде него не признавал незаконнорожденных детей. Он просто выбросит тебя на улицу. А с ребенком в подоле другой мужчина вряд ли на тебя позарится.

Шона прикусила губу. Она готова была рискнуть и принять судьбу, которой не хотела для своей сестры. План опасный и почти неосуществимый.

Но даже самый маленький шанс лучше, чем вообще никакого.

Дорога назад была долгой и тягостной. Шона возвращалась в свой новый дом.

Маслянистое шотландское солнце висело низко над горизонтом. Спускавшийся на землю вечер выхолащивал из воздуха последние остатки тепла. Как и ее надежду.

Брак с англичанином. Глупая идея. План, возникший в момент отчаяния.

Англичанин никогда не снизойдет до женитьбы на такой, как она. Выражение презрения на его лице в то утро говорило само за себя. И не напрасно. Шона нагрубила ему. Обвинила во всех смертных грехах. И дала ему пощечину! Ни один хозяин не потерпел бы такого возмутительного поведения. Как можно ожидать от него чего-то другого, кроме презрения, когда она сама демонстрировала ему лишь презрение?

Внезапно жуткий звук нарушил спокойствие угасающего дня. Крик тонкий и пронзительный… крик боли животного. От этого крика Шона сама испытала сердечную боль. Жалость, сострадание и еще какой-то безымянный природный инстинкт – все это вместе толкнуло ее в направлении раненого создания.

В лесу было гораздо темнее, чем в поле, однако ноги сами несли ее, не разбирая дороги. Она мчалась, вздымая на земле сухие листья. Визг собаки становился все громче. Приступ страха пробудил в ней инстинкт самосохранения. Она знала, что в лесу водились одичавшие собаки, и там, где была одна, наверняка найдутся и другие.

Запыхавшись от бега, она остановилась и прислушалась. Еще один визг наполнил воздух. Слава Богу, стая не отозвалась. Собака жалобно визжала, разрывая ей сердце. Дикая или нет, Шоне было все равно. Она не могла выносить страданий другого существа.

Источник звука она нашла на поляне. В глубокой промоине за упавшим гнилым деревом сидела поджарая белая собака с темными пятнами вокруг висячих ушей и пыталась выкарабкаться из глубокой ямы.

Шона опустилась на колени перед промоиной, чтобы получше разглядеть. Собака была похожа на пойнтера англичанина, но полной уверенности у Шоны не было. Животное не могло выбраться наружу и тяжело дышало. Одна из передних лап собаки висела под неестественным углом.

Сзади к Шоне подошли и остановились за ее спиной двое мужчин с ружьями. У нее по спине тотчас поползли мурашки.

– Собака попала в яму? – спросил один из них.

– Да, – ответила Шона. – Кажется, она сломала лапу.

– Проклятие, – ругнулся второй. – Я знал, что этот глупый пес доставит нам неприятности. Мало того что распугал всех кроликов, на которых мы охотились, так еще Джордж чуть не застрелил его по случайности.

– Что могло бы стать счастливой случайностью, – пошутил человек по имени Джордж.

Шона скрипнула зубами.

– Помогите мне вытащить его из ямы.

– Не утруждайте себя, мисс, – сказал Джордж. – Если он сломал лапу, лучше избавить его от мучений.

Шона в ужасе обернулась:

– Застрелить, хотите сказать?

– Сломанные конечности не лечатся, мисс, – подчеркнул он. – Собака, лошадь, корова, если сломали ногу, то лучшее избавление для них – быстрая смерть.

– Нет, – возразила она, морщась от ужаса. – Мы должны попытаться его вылечить.

– Лорд предпочел бы, чтобы его пес умер без дальнейших мучений. Отойдите в сторону.

Джордж поднял ружье и подошел к краю ямы.

Шона загородила ему путь с выражением неукротимого гнева на лице.

– Сделаете еще шаг, и я поверну это ружье против вас.

Мужчина воздел руку с открытой ладонью:

– Успокойтесь, мисс. Я только хочу помочь бессловесной твари. Я хороший стрелок. Он умрет без боли, обещаю.

Шона на мгновение задумалась. Собака была беспомощной, хромой и безнадежной. Как и она сама. Но если есть хоть малейший шанс на спасение…

– Нет. Отойдите. Ну же!

Джордж отступил на шаг.

Шона заглянула в промоину. В сгущающихся сумерках трудно было что-то разглядеть в полумраке провала. Шона медленно перелезла через поваленное дерево и осторожно спустилась вниз по крутой поверхности камня на дно ямы. Собака сидела на задних лапах, держа поврежденную конечность на весу. Сломанная лапа дрожала.

Стоя на краю промоины, Джордж проворчал что-то насчет глупости женщины.

– Не пытайтесь к нему прикоснуться, мисс. Раненая собака не знает, что вы пытаетесь ей помочь. Она вас только покусает.

Шона и так об этом догадывалась. Ласково приговаривая, она протянула к собачьей морде руку, подвергая себя наибольшей опасности, если вдруг пес решит на нее напасть. Животное отвернуло голову, не желая знакомиться, но и не отодвинулось. Шона закрепилась на завоеванной позиции. В конце концов любопытство победило, и пес приблизил нос к ее ладони, чтобы обнюхать. Его теплый влажный нос оставил на ее коже мокрые следы. Затем позволил ей дотронуться до его головы.

– Умница. Пойдем со мной. Только не думай меня кусать, иначе я тебя уроню, что, уверена, тебе совсем не понравится.

Она подошла к собаке сбоку и обхватила ее одной рукой под грудью, а другой – под животом. Пес был тяжелым. Весил больше трех стоунов[4]. И хотя с весом она еще могла справиться, большая собака на руках не позволяла видеть дорогу, чтобы вскарабкаться вверх по крутому каменистому склону.

Осторожно ступая в поисках твердой опоры под ногами, она начала медленно подниматься по крутому склону промоины, сгибаясь под весом ноши. Один из охотников спустился наполовину вниз, чтобы забрать пса, и дальше понес его сам, в то время как Джордж помог ей выбраться наружу.

– Вы ужасно упрямая, мисс. Но вы только достали его из ямы, а он по-прежнему хромой.

– Занимайтесь своим делом, а его предоставьте мне.

Охотник вернул ей собаку. Шона нежно охватила животное руками. Пес дрожал всем телом, но по крайней мере уже не визжал.

Сквозь деревья впереди Шона увидела очертания господского дома. На душе у нее повеселело, хотя идти было еще далеко. Она вырвала животное из плена смерти, и покинувшая ее надежда снова наполнила ее сердце.

Высокие напольные часы в холле пробили одиннадцать, когда Коналл протянул шляпу Баннерману, своему лакею.

– Я рад, что вы вернулись, сэр, – сказал Баннерман, хмуря кустистые седые брови. Баннерман вместе с кухаркой был одним из тех незаменимых слуг, которых Коналл привез с собой из Лондона. – Мы очень волновались, когда наступила ночь, а вы все не возвращались.

Коналл вздохнул:

– Эта земля меня доконает, Баннерман. Как будто мало одних арендаторов, местных комиссий, кредиторов и сборщиков налогов. Теперь я еще обнаружил, что проклятые браконьеры запрудили ручей на северной границе поместья.

– Мне очень жаль, сэр, – посочувствовал Баннерман. Длинные вертикальные складки на его вялых щеках стали еще глубже. – По-видимому, долгое отсутствие хозяина на этой земле подтолкнуло кое-кого из людей на своевольные поступки.

Коналл снял пальто.

– На какие-то из вольностей я, конечно, мог бы закрыть глаза, но запрудить, к чертовой матери, весь ручей, полный рыбы!

– Я распорядился, чтобы кухарка держала в тепле ваш ужин, сэр. Будете ужинать у себя в покоях?

Коналл вздохнул:

– Нет, спасибо Баннерман. Думаю, что сейчас мне не до еды. Пойду, пожалуй, лягу.

– Сэр, пока вы не ушли… Должен с сожалением вам доложить о небольшом инциденте.

В голове Коналла тотчас промелькнула мысль о своенравной скотнице, сбежавшей утром.

– Шона… вы о ней, не так ли?

– Да, это касается ее, сэр.

– Она в порядке?

– Она – да. Ваша собака, сэр, пойнтер, похоже, он сломал лапу.

– О нет, – ахнул Коналл, поникнув головой.

– Боюсь, что это так, сэр. Насколько я понял, пес покалечился, свалившись в промоину, когда преследовал зайца. Егеря, которые с ним охотились, сказали мне, что хотели освободить животное от страданий, но девушка им не позволила. Они доложили мне о ее поступке, а я поделился с миссис Доэрти, которая ее опекает. Девушке приказали отойти и дать пристрелить животное, но она яростно воспротивилась, заявив, что сможет его вылечить. Насколько я понял, она ругалась последними словами, сэр, и закрывала его от ружейного дула. Она проявила такую непреклонность, что нам пришлось позволить ей поступить по-своему.

– Ясно.

– Утром я, конечно, распоряжусь, чтобы ее наказали за неповиновение. Но сегодня решил, что вам, как лорду и хозяину собаки, сподручнее решить судьбу животного.

Коналл прикусил щеку.

– Где девушка сейчас?

– В конюшне, сэр, с собакой.

Коналл кивнул:

– Очень хорошо. Дайте мне лампу.

Баннерман отправился на кухню, а Коналл снова оделся. Баннерман вернулся с лампой, в которой горела свеча. Убедившись, что дверца плотно закрыта, передал ее хозяину.

Внутренний двор тонул в тишине. В отличие от жителей Лондона почти все в деревне отправлялись в постель с наступлением темноты. Большинство слуг, за исключением, пожалуй, тех, кто ждал его возвращения, давным-давно пошли спать.

Подняв лампу, Коналл вошел в конюшню. В воздухе стоял густой запах лошадей и кожи. Бесшумно ступая по соломенной подстилке, он двигался, не тревожа покоя лошадей, мирно дремлющих в своих стойлах. Но в конце конюшни, где находилось отделение для окота, мерцал свет.

Коналл тихо приблизился к освещенному пространству, где тьму разгоняла висевшая на стенном крючке зажженная лампа. Но в стойле оказалось пусто. Обшарив взглядом все углы просторного помещения, Коналл так никого и не увидел. Внезапно его внимание привлекло движение в тени оконного проема, прорубленного в середине толстой каменной стены, треснувшей под тяжестью веков.

На широком подоконнике лежала Шона.

1

Подушка (англ.).

2

Ива (англ.).

3

От слова slattern (англ.).

4

1 стоун равен 6,54 кг.