Серое неподвижное море терялось в нежной дымке, плавно переходя в небо. На берегу было безлюдно и тихо.
      Лео сел на одну из перевернутых лодок и оглянулся: Джорджо, отстав от него не несколько шагов, лениво бросал в воду камешки.
      Отец и сын провели вместе уже несколько дней, но как Лео ни старался вызвать Джорджо на откровенный разговор, мальчик упорно отмалчивался.
      – Джорджо! – окликнул его Лео. – Чем бы ты хотел сегодня заняться?
      Сын в ответ лишь скорчил гримасу, выражавшую бесконечную скуку.
      Лео вынул из кармана ветровки пачку сигарет, закурил. Поймав жадный взгляд Джорджо, протянул ему пачку:
      – Хочешь?
      Джорджо недоверчиво взглянул на него, но, сообразив, что отец не шутит, подошел и взял сигарету. Лео сам начал курить еще в гимназии и, как курильщик со стажем, прекрасно понимал, насколько трудно перебороть эту вредную привычку. Ему, например, так и не удалось.
      Джорджо зажег сигарету и жадно затянулся. У Лео сжалось сердце. Одно дело – курить самому, и совсем другое – смотреть, как на твоих глазах вдыхает в себя отраву сын-подросток. Наверное, впервые в жизни Лео было так трудно, как в эти дни, когда он остался наедине с Джорджо, таким чужим и таким далеким.
      Маленький домик на Адриатике, куда он привез сына, принадлежал Лавинии, его нынешней подруге. В эту осеннюю пору здесь было безлюдно и тихо, и Лео надеялся, что уединенная жизнь на море, прогулки по пустынному пляжу благотворно повлияют на сына.
      Лавинию он оставил в Милане, чтобы она не мешала «восстановительному процессу», который на первый взгляд показался ему совсем не сложным делом. Однако за три прошедших дня Лео не смог ничего добиться и уже начал сомневаться в своем педагогическом успехе.
      – Если бы я хоть знал, что тебя привлекает в жизни… – задумчиво сказал Лео, глядя, как сын затягивается сигаретой.
      – Мне хочется курить не только табак, а кое-что другое, – откровенно заявил Джорджо. – Это другое и привлекает меня в жизни больше всего.
      Докурив сигарету до фильтра, он сел рядом с Лео на перевернутую днищем вверх лодку.
      – Я отказываюсь тебя понимать, – со вздохом признался Лео.
      – А ты попытайся! – как-то странно усмехнувшись, сказал Джорджо. – Давай купим гашиш и покурим с тобой вдвоем. Уверен, тебе понравится.
      – Да будет тебе известно, у меня есть в этом деле опыт. Я знаю, и что такое марихуана, и что такое твой поганый чилим. Интереса ради я все это попробовал в жизни, но только не в твоем возрасте, а будучи уже взрослым человеком.
      – И что же? Тебе не понравилось? – с интересом спросил Джорджо.
      – Я предпочитаю женщин. Секс – занятие гораздо более интересное, потому что приносит реальную, живую радость. Это тебе не наркотический дурман. Раньше тебе ведь тоже девочки нравились, и они, помнится, за тобой бегали. Почему ты потерял к ним интерес?
      – Ну их, – с напускным презрением ответил Джорджо. – От них никакого толку. Еще сопли вытирать не научились, а уже пытаются учить тебя уму-разуму.
      – А может быть, им просто не нравятся парни, которые строят из себя идиотов, травятся зельем и выпендриваются перед ними, как индюки?
      – Что-то ты загнул, папаша, – развязно заметил Джорджо.
      – Загнул? Да нет, скажу тебе больше: девушкам не нравятся сосунки, которые пытаются выдавать себя за суперменов, а на деле оказываются последними слабаками.
      – Что с тобой разговаривать! – Джорджо с досады поддел ногой окурок. – Я слабак, потому что, видите ли, курю зелье, а в вашем буржуазном представлении это страшная гадость.
      – Ты слабак не потому, что куришь, – возразил Лео, – а потому что бросил учиться.
      – Если хочешь знать, мне глубоко наплевать на латынь и греческий. Как, впрочем, и на грамматику с математикой.
      – Твой дед, учитель де Бласко, был другого мнения, – напомнил Лео. – Он придавал большое значение образованию своих детей.
      – И что в результате получилось? Тетя Изабелла – дура набитая, дядя Бенни тоже, хотя и корчит из себя умника, а мать вообще тронутая, совсем на своих романах свихнулась.
      – Хорошего же ты мнения о родственниках, – с осуждением заметил Лео, в глубине души согласный с мнением сына. – Интересно, что ты обо мне думаешь?
      – Ты такой же, как они, – заявил Джорджо. – Я не выбирал семью, в которой родиться. Вы между собой воюете, а мне что делать? Загнали меня в мышеловку, а теперь все чего-то требуете.
      – Все, значит, хороши! – Слова сына задели Лео за живое. – Ты никого не пощадил.
      – Почему никого? Думаю, мой прадедушка Убальдо был стоящий мужик. И бабушка Кармен была хорошая, я немного ее помню. – В его глазах появилась нежность, и он продолжал: – Она была ласковая и никогда не ругалась.
      – Неужели ты ее помнишь, Джорджо? – искренне удивился Лео. – Когда она умерла, тебе едва исполнилось два года!
      – И все-таки я ее помню, – с уверенностью сказал Джорджо. – Может быть, это самые дорогие для меня воспоминания. Это было на таком же пляже, как этот. Тогда я видел ее в последний раз. Я отлично помню тот день. Бабушка Кармен посадила меня под зонт и сказала: «Будь хорошим мальчиком, Джорджо, никуда отсюда не уходи, я иду купаться». Я видел, как она медленно направилась к морю и вошла в воду. Я следил за ней долго, пока она не превратилась в маленькую точку. А потом точка исчезла…
      Джорджо замолчал, взгляд его был рассеян. Интересно, действительно ли тот трагический день, когда мать Джулии покончила с собой, запечатлелся в памяти мальчика, или разговоры взрослых, которые он слышал в детстве, обрели с годами реальность воспоминаний? Лео, задумавшись над рассказом сына, склонялся к первому – уж очень точно Джорджо описал сцену на берегу. Если она так врезалась в его детскую память, значит, он пережил тогда душевную драму, оставившую неизгладимый след в его психике.
      – Ты никогда не задумывался, почему твоя бабушка ушла из жизни? – спросил Лео.
      – Нет, никогда, – ответил Джорджо. – А разве человек не волен поступать так, как он хочет? Во всем?
      Они поднялись с лодки и не спеша пошли вдоль берега по влажному утрамбованному песку.
      – Думаю, волен, – задумчиво ответил отец на вопрос сына. – Твоя бабушка чувствовала себя, по-моему, глубоко несчастной, и смерть в какой-то момент показалась ей меньшим из зол.
      – А мне, – перебил его Джорджо, – идея самоубийства не нравится. Это не выход.
      – Я тоже так считаю, – поддержал сына Лео. – Иногда нужно просто запастись терпением. Немного подождать – и все образуется.
      – Вот чего я терпеть не могу, так это ждать, – воскликнул Джорджо.
      – Тогда живи полноценной жизнью.
      – Я и так живу.
      – Ты это серьезно? – Лео начал раздражаться. – Школу забросил, на близких плюешь, бездельничаешь, в полицию попал за покупку гашиша… и это ты называешь полноценной жизнью? Ошибаешься, Джорджо! По такой дорожке ты быстро скатишься в пропасть. Скажи, – чувствуя, что не находит веских аргументов, спросил он, – вы с мамой говорили на эту тему?
      Джорджо отрицательно покачал головой.
      – Почему?
      – Потому что она меня не понимает. Если бы я заговорил с ней о чем-нибудь подобном, она сказала бы, что я дурью мучаюсь.
      – Вообще-то так оно и есть, – согласился Лео, понимая, что педагогические способности его равны нулю. – Твоя мать не любит пустых разглагольствований…
      – Папа, мне это место уже осточертело, – вдруг заявил Джорджо, решительно положив конец только что наметившемуся взаимопониманию. – Я хочу уехать отсюда.
      – Куда? – спросил Лео, не ожидавший такого поворота.
      – Не знаю. Почему бы тебе не дать мне денег? Я поехал бы куда-нибудь один. К примеру, в Амстердам. Мы были там прошлым летом всего две недели, из-за переэкзаменовки пришлось вернуться в Милан раньше времени. Вот туда я с радостью бы съездил еще разок. Просто райское место!
      – Для наркоманов! – не удержался от язвительной реплики Лео.
      – Ты же видишь, у меня нет наркотической зависимости! Мы с тобой три дня здесь, и я не лезу на стену без гашиша.
      – Слава Богу! Но в Амстердаме ты можешь опять сорваться.
      – Ничего страшного, потом опять завяжу, – уверенно возразил Джорджо. – Я знаю, вы все хотите, чтобы я учился, но можете забыть о школе, в нее я больше не вернусь. – И верно, зачем тебе учиться? – Больше всего Лео хотелось в эту минуту закатить сыну оплеуху. – Ты вправе решать сам. Но не забывай, бросив школу, ты должен устроиться на работу.
      – Это еще зачем? – скривился Джорджо. – Мне нет необходимости зарабатывать себе на жизнь.
      – Кто это сказал? – растерялся Лео.
      – Закон, вот кто! До восемнадцати лет вы с мамой обязаны меня кормить, – заявил Джорджо, глядя на отца невинным взглядом.
      Цинизм сына лишил Лео дара речи. Надавать бы ему как следует за его наглость, а не разводить тут душещипательные беседы.
      – Знаешь что, Джорджо, – сказал он побелевшими губами, глядя в лицо сыну, – ты меня достал. Мое терпение лопнуло. Я обещал твоей матери, что выведу тебя из кризиса, что ты вернешься домой нормальным, хорошим мальчиком, каким всегда был. Но сейчас я понимаю, что не смогу выполнить обещания. Зачем ей нужен неисправимый негодяй? Чтобы мучить ее?
      – И что же ты намерен делать? – издевательски улыбаясь, спросил Джорджо.
      – В интернат тебя упеку!
      – Ах так! Что еще может сделать слабак вроде тебя? До чего же ты мне противен! Противен, противен, противен! Никуда ты меня не упечешь, потому что мне плевать на всех вас!
      С этими словами Джорджо бросился бежать прочь от отца и скоро скрылся из виду.

      – Завтра я уезжаю, Джулия, – напомнил Гермес, когда они после ужина сидели вдвоем у нее в кабинете. – Ты уверена, что хочешь остаться одна в Милане?
      Он взял ее руку и нежно погладил.
      – Это единственное, в чем я твердо уверена.
      – Что произошло, Джулия? Я просто не узнаю тебя последнее время. Какая кошка между нами пробежала?
      Гермес понимал всю бессмысленность этого разговора. Будучи врачом, он знал: почти все женщины, перенесшие подобную операцию, испытывают в дальнейшем психологические трудности, но ему не хотелось верить, что подобное происходит с Джулией, – ведь его любимая не такая, как все.
      – Ничего не произошло, – ответила Джулия. – Я, во всяком случае, на это надеюсь. Ты тот мужчина, о котором я мечтала долгие годы. Я люблю тебя всем сердцем, и это правда. Я благодарна тебе за свою первую любовь, за свои наивные романтические чувства, за счастье, которое ты подарил мне потом, в зрелости.
      – Так в чем же тогда дело?
      – Со мной что-то не так. Я не могу объяснить это словами, потому что и сама до конца не понимаю свое состояние. Вдруг появилось желание нравиться мужчинам, не только тебе, – призналась она, отводя глаза в сторону.
      – И как его зовут? – резко спросил Гермес.
      – Кого? – Джулия изобразила на лице удивление.
      – Того, другого. Кому ты хочешь нравиться.
      – Это просто фантазии, – соврала Джулия, думая о Франко Вассалли.
      – Абстрактное, значит, желание, – стараясь сохранить спокойствие, заметил Гермес.
      – Говорю тебе, мне трудно объяснить свое состояние, – продолжала Джулия. – Мне все всегда казалось четким и ясным, а сейчас мои прежние незыблемые нравственные принципы потеряли надо мной власть. Что это, в сущности, такое, моральный кодекс? Условности, которым мы всю жизнь подчиняем свои чувства. Не знаю, может быть, я напрасно так прямолинейна с тобой, но это правда. Я слишком дорожу тобой, чтобы врать.
      – Эта правда слишком откровенна, любовь моя, у меня от нее голова идет кругом. Что касается твоих чувств, я не верю, что они возникли на пустом месте. Дыма без огня не бывает, – добавил он после небольшой паузы с горькой усмешкой. – Твое желание нравиться вполне естественно для женщины, но в данном случае, я убежден, был повод. Какая-то встреча, импульс, искра, удар молнии.
      – Много ты понимаешь! – попыталась отшутиться Джулия.
      – Ничего я не понимаю, – грустно ответил Гермес, – и никогда не чувствовал себя таким ничтожеством, как сейчас.
      – Не называй себя ничтожеством! – горячо воскликнула Джулия.
      – Почему? – Гермес встал с кресла и посмотрел на нее сверху вниз. – Ты беременна и до сих пор сомневаешься, оставлять ребенка или нет. Нашего ребенка. Ты говоришь, что любишь меня, а сама мечтаешь о любви других мужчин. Что мне прикажешь делать? Чего ты, собственно, хочешь?
      – Я хочу, чтобы ты завтра летел в Америку, как и планировал.
      – И оставил тебя здесь одну в таком настроении?
      – Ты не должен из-за меня менять своих планов.
      – А может быть, я и возвращаться уже не должен? Ты так, наверное, думаешь?
      – А ты думаешь, что лучше бы я тебе соврала, так?
      – Возможно, это было бы разумнее с твоей стороны. Взвесила бы все, а потом бы и сказала.
      – Поставила бы тебя перед свершившимся фактом? – уточнила Джулия.
      – Да. А так ты заставляешь меня испытывать муки ревности.
      – Ты слишком самоуверен, чтобы мучиться ревностью.
      – Тем не менее я мучаюсь, – признался Гермес, который чувствовал себя намного слабее в этом жонглировании словами. – Впервые в жизни. Скажи, кто он?
      – Честное слово, я не понимаю, о ком ты говоришь, – соврала Джулия во второй раз.
      Может, она и вправду ведет себя как глупая девчонка и из пальца высасывает проблемы? Может, все гораздо проще?
      – Я говорю о том, кто пробудил в тебе все эти волнения, сомнения, желание, наконец, – не давая ей передышки, продолжал наступать Гермес.
      – Сколько женщин ты прооперировал за свою жизнь? – вместо ответа стала допытываться Джулия. – Сколько историй болезни ты держишь в памяти? Сколько жалоб на свою судьбу ты выслушал?
      – Много, очень много. Некоторые из моих пациенток после операции изменили своим мужьям, некоторые сделали бы это, если бы представилась такая возможность. Тебя ведь это интересует?
      – Я не изменила тебе, во всяком случае, пока, – сказала Джулия, понимая, что ранит Гермеса своей прямотой. – Но я такая же женщина, как и остальные твои пациентки. Почему же им простительно переживать душевные потрясения после такой операции, а мне – нет?
      – Потому что ты моя женщина, – резко, почти грубо притягивая к себе Джулию, сказал Гермес.
      – А ты мой мужчина, Гермес, черт тебя побери! И я не хочу тебя потерять. Но я не могу жить и чувствовать так, как хочется тебе, это выше моих сил. – И она расплакалась.
      – Но почему я обречен любить тебя? – сжимая ее в объятиях, прошептал он. – Почему меня угораздило связать жизнь с такой непредсказуемой женщиной, как ты? Скажи, у тебя кто-нибудь есть? Нет, лучше не говори, я не вынесу этого.
      – У меня никого нет, Гермес, – твердо сказала Джулия, невольно вспомнив поцелуи Франко Вассалли, от которых у нее кружилась голова. – Никого, любимый. – И в эту минуту она искренне верила, что так оно и есть.
      – Я верю тебе, но все равно ревную, – сказал Гермес, пытаясь через силу улыбнуться.
      – У тебя нет оснований для ревности, – заверила его Джулия, вытирая слезы.
      Этот разговор снял камень с души Джулии, она почувствовала себя легко и свободно, словно заново родилась. Обнявшись, они поднялись наверх, в спальню. Впервые за много месяцев они любили друг друга с пылкой горячностью, забыв обо всем на свете.
      Когда они, счастливые и обессиленные, вынырнули из обжигающих глубин своей сумасшедшей страсти, зазвонил телефон. Это был Лео.
      – Я звоню из Римини, – сказал он. – Джорджо сбежал от меня. Я целый день искал его, но безрезультатно. Пришлось сообщить в полицию.

      Небольшая столовая в квартире Дорины Вассалли на улице Багутта выглядела прелестно. Стены украшала роспись с цветочными мотивами голубых и бледно-желтых тонов. Стеклянную столешницу обеденного стола поддерживали две колонны из розового мрамора с капителями коринфского ордера, декорированными листьями аканта. Резной узор на стульях повторял точно такой же узор на длинном невысоком буфете, заставленном кубками и вазами из старинного цветного мурановского стекла. В убранстве этой комнаты, как, впрочем, и всей квартиры, без труда можно было угадать вкус Заиры.
      В комнату с супницей в руках вошла служанка-филиппинка, и воздух наполнился аппетитным ароматом белых грибов.
      Франко занял место во главе стола напротив Дорины, близняшки и Заира сели по правую руку от него. Настоящий семейный обед.
      – Папа, – обратилась к нему Вероника, более живая и бойкая, чем сестра, – когда ты заплатишь выкуп за бабушку?
      – Когда будет на то воля властей и похитителей, – туманно ответил Франко.
      Девочки не питали к синьоре Вассалли особой любви. Они видели ее всего несколько раз в жизни, однако у них успело сложиться впечатление, что бабушка Серена очень странная, совсем не такая, как все остальные знакомые им старые синьоры. Во-первых, она играла в куклы и даже старалась отнять у близняшек их игрушки, во-вторых, она называла кукол своими дочками, а их, Веронику и Вьоланте, куклами. Однажды бабушка даже полезла в драку с внучками, после чего Франко решил положить конец этим встречам. Близняшки, однако, бабушку помнили и, не понимая, что она больна, втихомолку смеялись над ней, называя выжившей из ума старухой.
      Однажды они случайно услышали разговор матери с Заирой, и он врезался им в память. Заира сказала тогда: «Зря он держит ее одну в большом доме, лучше бы поместил в клинику». А их мать ответила: «Он влюблен в нее, что ты от него хочешь!»
      Эти пойманные на лету фразы озадачили девочек. Мало того, что у их мамы с тетей, как они привыкли называть Заиру, непонятные отношения, но еще и папа влюблен в бабушку, словно она его невеста. В семьях их подруг ничего подобного не было. Там мамы спали в одной постели с папами, а не с чужими женщинами, там бабушки не играли в куклы, и в них не были влюблены их собственные сыновья.
      – Вероника, не приставай к папе, – одернула дочку Дорина, – дай ему спокойно пообедать.
      – Папа, можно мне еще немного грибов? – задала следующий вопрос Вероника, которая в тех редких случаях, когда отец с ними обедал, считала его главным за столом.
      – Все-таки странно, что похитители так долго не подают о себе знать, – задумчиво сказала Заира. – После того как они выставили свое первое требование, прошло уже много времени.
      – Да, это очень настораживает, – согласилась Дорина, – хотя всякое бывает. Иногда преступники держат свою жертву месяцами, а то и годами.
      Обе вопросительно посмотрели на Франко, ожидая, что он скажет, но тот невозмутимо продолжал есть, словно не заметил направленных на него взглядов.
      – Тебе тоже положить? – обратился он к Вьоланте.
      Протягивая отцу тарелку, Вьоланте неожиданно сказала:
      – Какой бардак! Правда, папа?
      – Ты слышишь, как выражаются твои дочери? – обрадовавшись, что можно сменить тему, обратилась к Франко Дорина.
      – Что ты имела в виду? – спросил Вассалли девочку, не обратив внимания на выпад своей бывшей жены.
      – Разве ты сам не говорил, что это не дом, а бардак?
      Франко вспомнил вдруг, как во время бурной сцены с Дориной употребил однажды это слово. Значит, дочка, которой было в ту пору лет пять, слышала их разговор и запомнила его.
      Франко тогда вернулся из деловой поездки раньше времени. Девочек дома не было, они гуляли с няней. Зайдя в ванную комнату, он увидел купающихся вместе Заиру и Дорину. Две красивые обнаженные женщины – зрелище приятное для глаз мужчины, но только не для мужа одной из них.
      – Прошу прощения, – вежливо улыбнувшись, сказал Франко и медленно закрыл дверь ванной комнаты.
      Не задерживаясь ни на минуту, он покинул квартиру и уехал к матери, где провел бессонную ночь, размышляя о своем браке, который дал трещину уже давно, сразу после рождения дочек. Дорина постоянно уклонялась от выполнения своих супружеских обязанностей, придумывая разные отговорки.
      В воскресенье утром Франко вернулся, чтобы забрать свои вещи – больше он не собирался здесь оставаться.
      – Я даже рада, что ты наконец все знаешь, – сказала ему Дорина. – Это упрощает дело.
      – Не ожидал, что ты изменяешь мне с женщиной, – холодно ответил ей Франко.
      – Она дает мне то, на что не способен ни один мужчина, – попыталась объяснить Дорина.
      – Почему ты в этом так уверена?
      – Я уже больше года посещаю психоаналитика, ты даже и не догадывался об этом. Он помог мне разобраться в себе.
      – Это он тебе посоветовал спать с так называемой маркизой, которая старше тебя на двадцать лет?
      – Я лесбиянка, и с Заирой мне хорошо. А ты, Франко, лучше разберись в своих отношениях с матерью. Мне кажется, тебе тоже не мешает обратиться к специалисту.
      – Но эта законодательница мод потаскуха и извращенка, на ней пробы негде ставить! – срываясь на крик, воскликнул Франко.
      – Ты лучше посмотри на себя! Разве ты нормальный? Спишь с женщинами, а во сне шепчешь имя своей матери!
      Франко не сдержался и ударил жену по лицу.
      – Вон отсюда! – крикнула ему Дорина, распахивая дверь. – Собирай свои манатки и выметайся из дома.
      – Я затем и пришел, чтобы забрать вещи. Только не называй этот бардак домом.
      Дорина, отстояв перед мужем свое право на любовь к женщине, почувствовала облегчение. Франко покинул дом с тяжелым чувством, боясь признаться даже себе, что в упреках жены есть доля правды.
      Теперь ясно, что маленькая Вьоланте слышала их бурный разговор в спальне.
      – Мало ли что я говорил, – ласково обратился он к дочери, – не надо придавать этому значения.
      – А вот мама говорит, – вступила в разговор Вероника, – что ты влюблен в бабушку.
      За столом воцарилось напряженное молчание.
      – Сама подумай, разве сын может быть влюблен в свою мать? – после небольшой паузы спросил Франко.
      – Дочери могут быть влюблены в отца, – уверенно заметила Вьоланте. – Мы с Вероникой в тебя влюблены, потому что ты очень красивый и сильный. Но бабушка старая и немного не в себе, по-моему, в нее нельзя влюбиться.
      – Вы путаете любовь и влюбленность, это совершенно разные вещи, – как можно спокойнее объяснил Франко.
      – Когда я вырасту, то выйду за тебя замуж, – заявила Вьоланте. – Вероника тоже хочет за тебя выйти.
      – Когда вы вырастете, я стану стареньким и глупеньким, как бабушка.
      Девочки прыснули со смеху, а Франко, бросив на Дорину выразительный взгляд, заметил:
      – Надо думать, что говорить в присутствии детей.
      Не желая больше участвовать в семейном обеде, он поднялся из-за стола и, сославшись на срочные дела, ушел.
      Дома его ждал запечатанный конверт с адресом, но без марок. Франко его распечатал. Внутри не оказалось ничего, однако смысл этого бессловесного послания ему был ясен.
      Франко сунул конверт в карман и снова вышел на улицу. На углу виа Монте ди Пьета он зашел в табачную лавку, опустил в автомат монету в двести лир и набрал номер.
      – Пришло второе письмо, – сказал он в трубку. – Я еду. Надеюсь, скоро все закончится.

      С двенадцати до двух в занятиях школы верховой езды наступал перерыв: за два часа нужно было накормить лошадей и поесть самим. О послеобеденном отдыхе не могло быть и речи. Со дня на день должна была ожеребиться Гортензия; ветеринар сказал, что ждать осталось дня два. Заехав в «Фонтекьяру», он осмотрел кобылу и велел немедленно его известить, как только начнутся роды.
      – Звоните в любое время дня и ночи, я сразу же приеду, – сказал он на прощание.
      Марчелло и Теа направились в дом, чтобы перекусить на скорую руку.
      – Где твоя мать? – спросил Марчелло, не видя Марты на ее привычном месте около телефона.
      – Может быть, уже отчалила, – предположила Теа.
      – Еще не отчалила, но собираюсь сделать это, – услышали молодые люди голос Марты, которая в эту минуту спускалась с лестницы.
      – Это шутка, мама, – смутившись, сказала Теа.
      – А я, напротив, говорю серьезно. Марчелло, – характерным командным тоном обратилась она к графу, – поднимись за моим чемоданом! А ты, дорогая, вызови мне такси.
      Молодые люди, незаметно перемигнувшись, бросились выполнять распоряжение Марты.
      – Покидаешь нас насовсем? – с плохо скрытой надеждой спросила Теа, подходя к телефону.
      – Нет, на время, – ответила Марта. – Мне надо слетать в Нью-Йорк.
      – Значит, мы не успеем соскучиться по твоей фантастической стряпне?
      – Имей в виду, о моих кулинарных способностях знаете только вы, я никогда и никому не готовила, – рассмеялась Марта.
      – Мы очень тронуты, – вступил в разговор Марчелло, спускаясь с лестницы с тяжеленным чемоданом.
      – Почему бы тебе не прокатиться со мной? – обратилась Марта к дочери. – Передохнуть пару дней и тебе не помешает.
      – Великолепная идея! Бросить все на одного Марчелло, и особенно сейчас, когда Гортензия должна ожеребиться! Мама, неужели ты так и не поняла, что у нас много работы?
      – Я поняла, что вам нужны как минимум два конюха, но у вас нет денег, чтобы позволить себе такую роскошь.
      Скривив губы в иронической улыбке, Марчелло вышел на улицу, а Марта неожиданно спросила дочь:
      – Ты часто видишься с отцом?
      – Не слишком, он очень занят. Да и для меня, если честно, поездка в Милан – целое путешествие.
      – А как там его писательница?
      – Папа и Джулия любят друг друга, – уверенно сказала Теа.
      – Это не мешает вашей хваленой Джулии путаться с Франко Вассалли, – зло усмехнувшись, бросила Марта.
      – До чего же ты любишь сплетни, мама! – с укором заметила Теа.
      – Если бы ты увидела этого Вассалли, ты бы сама в него влюбилась. Мужчина что надо, можешь мне поверить.
      – Джулия любит папу, – с еще большей уверенностью повторила Теа. – Скоро они поженятся. И вообще, хватит об этом, вон подъехало твое такси.
      – Жизнь непредсказуема, новый день – новые сюрпризы, – философски заметила Марта, выходя из дома.
      Садясь в такси, она улыбнулась Марчелло ослепительной улыбкой и послала стоящей на пороге дочери воздушный поцелуй.
      Ее мысли были уже далеко. Фантазии перенесли Марту в сверкающий мир светских приемов, вдали от которых она начала скучать. Нет, прозябание в глуши – это не для нее, так и зачахнуть можно. Вспышки фотокамер, репортеры, высшее общество – вот настоящая жизнь!

      – Ах ты, шатун бездомный! – набросился на Джорджо крестьянин, который чуть не проткнул его вилами, поддевая пук соломы. – А ну, вон из хлева!