- Кого?
- Павлинов.
Сказал и чуть пожалел. Вот и он уже целиком поддался их влиянию и поругивает Карпова.
- Ребята! - заорал Катран. - Вы послушайте!.. - И тут же осекся, и это было так внезапно, что у Одика что-то неловко повернулось в душе. Что это с Катраном? Решил умолчать?
Одик хотел уже вернуться к Оле, но Катран взял его под руку и не отпустил. Несколько минут шел молча. Видно, что-то решал.
- Ты не мог бы… - сказал он вдруг. - Ты не мог бы перерезать…
- Что-что? - Одик придвинулся к нему, заранее холодея от чего-то неведомого и страшноватого, что хотел предложить ему Катран.
- Ну, это самое… Тебе ведь это пара пустяков… Живешь там, в самом, можно сказать, логове… И никто не догадается…
- Катран! - крикнул Миша своим прежним отрывистым голосом и подошел к ним. - Ты о чем с ним шепчешься? Все о том?
Катран на какой-то миг смутился:
- Да ничего мы не шепчемся.
- Оставь его в покое. Если я узнаю, что ты подговариваешь его, даю перед всеми ребятами слово: тебе несдобровать.
"О чем это они? - напряженно думал Одик, расставаясь с мальчишками. Что они такое задумали? Зачем это я понадобился Катрану?"
Одик с Олей ушли в одну сторону, ребята - в другую.
Илька шагал с Катраном.
- Ты чего у него допытывался? - спросил Илька.
- Ничего. Так просто… Дело одно тут задумал, да сорвалось. Во все суется Мишка… Ну что ему надо?
- А ты первый раз это замечаешь? - шепотом, чтобы никто больше не слышал, спросил Илька. - Первый раз, да? Не понимаю, как ты терпишь это.
Катран мрачно молчал.
- Я всегда считал, что у тебя есть характер, - продолжал Илька. - Ты, такой умный и храбрый, перед ним как ягненок!
- Уйди! - рявкнул Катран так, что даже Толян обернулся.
Несколько минут Илька молчал, потом сказал:
- Напрасно ты, Жора, сердишься… Разве я обидел тебя? Я просто хотел сказать, что другие тебе и в подметки не годятся, а ты должен подчиняться им… Но все это ерунда… Слушай, ты не хочешь слетать на вертолете в Кипарисы? Там, говорят, "Великолепную" еще крутят…
- Кто ж не хочет! - на миг загорелся Катран, но тут же опомнился. - А на какие шиши?
- Не беспокойся. Это для меня не проблема.
- Не знаю, - вяло сказал Катран, и Илька понял, что Жорка, всегда энергичный и напористый, сейчас почти ручной.
- Я к тебе через час зайду, - сказал Илька.
Возле ресторана "Якорь" он оторвался от компании и скользнул в широкую дверь под огромной, выгнутой из стеклянных трубок эмблемой якоря по вечерам она ослепительно и призывно пылала голубым неоновым светом, а сейчас едва была заметна. Народу в это время в залах было маловато, зато во внутреннем уютном дворике, под прямыми темно-зелеными кипарисами, мест свободных не было. Илька сразу увидел отца, но не побежал к нему: отец принимал заказ. Он стоял в знакомой почтительной позе у столика и вписывал в блокнотик все, что просил у него пожилой человек с суровым лицом, в костюме стального цвета. Иногда тот советовался с молодой красивой женщиной, сидевшей рядом, и отец с застывшей улыбкой терпеливо ждал в прежней, слегка согнутой, покорной позе, хотя изрядно выпившие парни в ковбойках, сидевшие за другим столиком, подзывали его громкими криками: "Официант, подсчитайте нам!"
Ильку покоробило: подождать не могут! Отец у него человек опытный и знает, к кому подойти в первую очередь, а к кому - в третью и как с кем говорить. А они требуют. Приняв заказ, отец отнес его на кухню и только после этого вернулся к парням в ковбойках, быстро подсчитал в блокнотике стоимость выпитого и съеденного, оторвал листок и положил на столик. Один из парней, с рыжей бородкой, долго изучал его, потом сунул второму, и тот стал тщательно рассматривать его через толстые, как лупы, очки, словно делал экспертизу. "Вам ходить в столовку самообслуживания у моря, а не в ресторан", - раздраженно подумал Илька. Он торопился, а эти затягивали расчет. Видно, отец сплоховал - не точно определил степень их опьянения и поторопился приписать лишние рубль-два. Он не скрывал от Ильки, что делает это: раз клиент пришел в ресторан, где значительная наценка на все, значит, денежки есть. Заранее не знаешь, кто даст, а кто не даст на чай, вот и приходится самому вмешиваться в это дело и немножко приписывать - за границей, например, народ воспитанный, культурный: все дают чаевые, такая уж там традиция, а у нас не то…
Потом счет перешел в руки третьего - длинноносого и тощего с ремешком фотоаппарата на плече. Тот коснулся носом счета и что-то сказал. Отец взял счет, покраснел и, сильно согнувшись над столиком - спина у него была очень гибкая, - что-то переправил карандашом в счете. "Эх ты, - подумал Илька, - разве можно с такими связываться? Ну теперь извиняйся перед ними…"
Отец и правда стал что-то говорить им. Попробуй не извинись - пойдут к самому "метру", метрдотелю, или попросят жалобную книгу. Конечно, отец из любой ситуации вывернется - не впервые, но зачем понапрасну трепать себе нервы? Ильке стыдно было смотреть, как отец в своей безупречно белой куртке с тоненькой черной бабочкой на нейлоновой сорочке, скорей похожий на артиста эстрады, чем на официанта, оправдывается и что-то объясняет этой шантрапе…
У-у-у, врезал бы им! Таких и на километр нельзя подпускать к приличному ресторану… Даст ли отец теперь денег?
Парни ушли без всякого скандала.
Отец побежал к окошечку и, ловко лавируя между столиками, вернулся с подносом - его он держал, как цирковой жонглер, в одной руке - к мужчине в стальном костюме. Расставил на столе бутылки с рюмками и холодную закуску и, как положено, стоя за их спиной, аккуратно налил из бутылки в тонкие рюмочки вино: разумеется, вначале даме, потом мужчине, изогнулся, что-то сказал им и понесся к другому столику рассчитываться с молодым капитаном третьего ранга…
"Ну что это за жизнь - бегать и прислуживать, и так до старости лет? - с горечью подумал Илька. - Ведь не мальчишка давно. А что иногда щедро дают чаевые - это ерунда. Нет того, чтобы устроиться посолидней, чтобы знать себе цену и уважение других". Ильке такая жизнь не улыбалась. Илька не будет на побегушках. У Ильки есть гордость и честь.
Мимо Ильки проходили официанты - у них работали только мужчины - и приветливо кивали ему. Пришлось еще подождать, пока отец рассчитается с одним-другим. Лицо у него при этом было очень любезное. Илька уже терял терпение, но ждал, потому что ему очень нужны были деньги. Он ведь вышел из возраста этой мелюзги, которой распоряжается Мишка. Зачем мелюзге деньги? Чтобы полизать сладенькое мороженое да сбегать в киношку… А ему, Ильке, иногда хочется и покурить, особенно по вечерам, когда он расхаживает по Скалистому со взрослыми ребятами, и хочется купить шерстяные немецкие плавки с карманчиком на "молнии" и белой рыбкой, которые он видел недавно у отдыхающего, снявшего у них комнату. Да и вообще без денег в Скалистом никуда. Проголодался под вечер - ступай на террасу кафе, возьми бутылку "Жигулевского" с порцией сосисок, развались в кресле, попивай из стакана, жуй да поглядывай, как сверкает море, как галдит пляж и ходят голубые катера… Шикарно! Но сегодня деньги нужны были не только на это. Точнее, совсем не на это. Как-то так получилось, что друзей у него в Скалистом оставалось маловато. Лучшего его дружка, Женьку Лагутина, в прошлом году кое за что упекли в колонию для несовершеннолетних (ничего особенного, немножко подзарабатывал на пляже, сущую мелочишку, ведь больших денег никто на пляж не берет), другой, Фимка Сименков, уехал с родителями в Батуми, остальные же сверстники были скучны ему. Так что Ильке ничего не оставалось делать, как водиться с этой ребятней: все-таки мальчики были ничего - живые. Особенно Катран с Костей - веселые, хваткие, - и Толян не промах, хоть и молчит все время. Да и сам Мишка не из трусливых, но уж очень ломается, и он его терпеть не может за это. Ну хорошо, ловят крабов, таскают на закидушку рыбу, ходят в горы - это понятно, но на что ему сдался этот мыс? Что в нем интересного? Голая скала и нагромождение камней, и только. И чего не приплел он к этому мысу! Героизм, мужество, вечная дружба… Кого только не строит из себя!
А зачем ему эта амфора? Достали с таким трудом, измучились, а много от нее толку? А сколько было вокруг нее болтовни! И Федор Михайлович ему понадобился зачем-то. Мужик-то он ничего, в танке горел под Кенигсбергом, плавает хорошо и знает много разных историй. Но ведь взрослые в душе не считают мальчишек за людей и при первом же удобном случае продают их. И он, Федор Михайлович, сделай что-нибудь не по нему, накапает на них директору…
Как все-таки проучить Мишку с его болтологией? Ребята - они послушные, их можно натаскать, как охотничьих щенят, и для начала прогуляться по совхозным виноградникам, а заодно и пошарить по сараям с сохнущим чаем - его можно неплохо загнать!
Илька давно бы сверг Мишку, выгнал в шею или разжаловал в рядовые, если бы не этот мыс…
Ох, мыс! Лучше и не думать о нем.
Как могут относиться к Ильке ребята, если он не в силах пробраться на мыс? И почему Мишка ни разу не сковырнулся со стены носом в море? Почему не грохнулись вниз Катран с Костей и Толяном? Почему они благополучно пробегают по стене, а он, Илька, куда более умный, ловкий и смелый, в который уже раз едва не сковырнулся и не грохнулся в воду? Полпути проходит - ничего, но потом темнеет в глазах, стена шатается и падает на него, и он едва удерживается на ногах и пятится назад… И все, даже этот сопляк Васька, видят его позор и ликуют!..
Он должен пройти и пройдет!
И все будут слушаться каждого его слова. И этому совсем не помешает, если в его кармане всегда будут позвякивать деньжата. Скажем, зной, безветрие, жажда. Они проходят возле палатки с разными напитками. Почему бы ему когда-нибудь не остановиться и не взять на всех одну-две бутылки ледяного яблочного лимонада и не распить? А когда-нибудь можно разориться и на мороженое, которое они так любят: "Налетайте, лижите, разве жалко?"
Ну и тому подобное.
Отец все не подходил к нему. Не замечал или нарочно?
По просьбе Ильки один официант шепнул отцу, и тот наконец подошел.
- Нужно четыре, - сухо сказал Илька, отозвав отца к каменному желобу во дворике, по которому во время дождей стекала вдоль стенки вода.
- Ого! - сказал отец. Его узкое, досиня выбритое лицо со щепоткой черных усиков под носом враз утратило живость. - Ты просишь все больше и больше.
Но Илька по опыту знал, что с отцом нужно мало говорить и ничего не объяснять. И говорить с каменным лицом. Тогда он даст все, что просишь. Конечно, надо знать меру.
- Не прибедняйся, - сказал Илька.
Отец даже слегка возмутился:
- Ты думаешь, я много получаю? Ведь и делиться приходится.
- Отец, только четыре, - повторил Илька. - Срочно нужны.
- Нет, столько не могу… Два с полтиной, в крайнем случае трешку…
- Официант! - крикнули от столиков.
- Меня зовут. Вот три, - засуетился отец.
- Не нужно, - холодно произнес Илька. - Я подожду.
- Больше не смогу.
- Дашь, - сказал Илька, глядя в гибкую спину убегающего отца.
Илька этого не хотел, но когда отец опять подошел к нему, пришлось пустить в ход последнее. Он сказал:
- Я ведь могу кое-что рассказать матери о твоих поездках с приятелями к водопаду.
- На, и отстань! - Отец, спрятав руку за спину, чтобы никто из сослуживцев не заметил, ловким движением сунул ему в ладонь две бумажки и побежал за подносом.
Глава 13
ПЕЛАГЕЯ
Одик с сестрой возвращались домой.
У калитки стоял Виталик с тремя незнакомыми мальчиками. Наконец-то!
А то можно было подумать, что, кроме индюков, ему и дружить не с кем. Мальчики о чем-то говорили. Они были чисто одеты, аккуратно причесаны и с вежливыми глазами.
- Привет, - сказал Одик, направляясь к калитке.
Мальчики уступили им дорогу и сразу замолкли.
- Приходите еще, - услышал Одик за спиной. - Я вам не то покажу…
Не успел Одик с сестрой дойти по дорожке до дому, как Виталик догнал их.
- Гости были? - спросил Одик.
- Да… Очень хорошие мальчики. Видел Сережу Рукавицына? Он в панамке и вышитой рубашке. Его папа директор "Горняка".
- А что это?
- Ну и память у тебя! Ведь говорил же, есть такой дом отдыха, и они большие друзья с моим папой.
- А-а, - сказал Одик. - А кто другие ребята?
- Разные… Папа Вити работает в городском… - И вдруг, подумав о чем-то другом, Виталик спросил: - А вы что, дружите с ними?
- С кем? - спросил Одик.
- Да с этими… Они на всех тут наводят страх… Мы с папой ненавидим их.
- Значит, это другие, - сказал Одик. - Мои знакомые искали амфору в бухте.
- И ты им веришь? - Виталик с жалостью посмотрел на него, склонил голову и почесал плечом ухо.
- Я сам видел. Они все время ныряли и достали ее, а сегодня носили в музей. - О том, как их приняли в музее, он умолчал.
- Делать им больше нечего, - сказал Виталик. - Бездельники. Нахалы.
Одик перевел разговор на другое. Он до сих пор, признаться, не мог до конца понять, почему Виталик и все его семейство так не любят мальчишек. Он снова решил позвать его к морю. Виталик сказал, что сходить он не против, надо только дождаться механика из телеателье: иногда на экране телевизора прыгает изображение.
- А Пелагея ведь дома.
Виталик посмотрел на него как на недоразвитого.
- Доверься ей! Вечно испортит все и напутает.
- Но она ведь старенькая уже.
- Много ты знаешь! Пятьдесят три - разве это старость?
Одик поразился: ей пятьдесят три? А он думал - семьдесят, не меньше!
- Отлынивает от работ: таких больше нет в папином семействе.
- А она что, ваша родственница?
- Немножко. - Виталик замялся. - По папиной линии.
- Кем же она приходится папе?
- Сестра… Только ты не думай - у них ничего общего нет… Папа энергичный и умный, а она… - Он вдруг словно прикусил язык: из-под черешен вынырнула Пелагея в неизменном белом платочке и длинном, до земли, темном грязном платье; лицо у Виталика сразу застыло. - Тебя кто звал? Подслушиваешь все?
Одику стало стыдно за него. А если бы слышал Георгий Никанорович, как он разговаривает с Пелагеей? Хоть бы его, Одика, постеснялся.
- Зачем мне, детка, подслушивать тебя, - сказала тетка и почему-то показала большой палец правой руки. - Я сымала с ящика с-под клубники крышку…
Виталик вдруг захохотал и с торжествующим видом посмотрел на Одика.
- Когда ты говорить правильно научишься? Какой уж год из деревни, а все "сымала", да "лётают", да "наскрозь"…
У Одика что-то заныло внутри.
- Ну чего тебе? - спросил ее Виталик. - Что из того, что ты "сымала" крышку?
Пелагея опять показала большой, черный, весь в земле палец.
- Скабку загнала… И несподручно левой вытянуть… Как бы не заядрило…
Виталик сморщился и посмотрел на ее палец.
- Иди мой руку, и только живо, а то мне некогда.
Пелагея отвернулась от них и косовато, левым плечом чуть вперед, как всегда ходила, скрылась в зелени сада.
- Ну зачем ты с ней так? - спросил Одик. - Ведь обиделась, наверно.
- Она? - искренне удивился Виталик. - Ты ее не знаешь! Устроилась на тепленькое место, питается почти так же, как и мы, а никакой благодарности. Будто папа обязан был брать ее из деревни и поить-кормить до смерти. Он думал, она будет его помощницей, а она… Она и занозу эту засадила-то нарочно, чтобы не работать.
Одик был ошеломлен и не знал, что сказать.
- А мне жалко ее, - проговорил наконец он и вздохнул. - Она такая худая.
- Ты ничего не понимаешь… Худые - они всегда крепкие и здоровые. А вы с отцом со своими телесами долго не проживете. И еще вы совсем безвольные. Не разбираетесь, что к чему… "Жалко" ему!
Одик был разгромлен: что-то в словах Виталика было и верно. Не отец ли подсказал?
У Одика упало настроение.
- А ты сказки Пушкина читал? - спросил он вдруг у Виталика, чтобы опять перевести разговор на другое.
- Кто ж их не читал! - слегка даже рассердился Виталик. - Все прочитал. Давно уже. Папа сказал, что я должен быть начитанным. Специально для меня их из Москвы выписал. Я и сейчас кое-что помню наизусть, и папа, как будто я маленький, просит меня рассказывать, когда к нам приходят гости. И особенно это место: "Князь у синя моря ходит, с синя моря глаз не сводит; глядь - поверх текучих вод лебедь белая плывет…" Помнишь?
- Помню. - Одик посмотрел на блестящие листья абрикосов, за которыми скрылась Пелагея, и зевнул.
Родители и сестра - она давно убежала от Одика - были у моря: ему не захотелось одному тащиться на раскаленный пляж, и он прошелся по асфальтированным дорожкам сада. У каменного сарая на перевернутом ведре сидела Пелагея и, приблизив к глазу палец, пыталась вытащить занозу. Одик подошел к ней.
- Дайте я попробую.
- Не вылазит… Никак не могу уцепить - нету ногтей. Придется иголкой расковырять…
Одик присел возле нее на корточки и взял в руку ее кисть, иссохшую, легкую, с устрашающе выпуклыми синими венами, точно они были не под кожей, а перехлестывали руку сверху. В ее пальце, истресканном и грязном, он увидел черную точечку и, ухватив ее ногтями, дернул вверх. Старуха вскрикнула и затрясла рукой:
- Спасибо, миленький… Выдернул!
- Не за что. - Одик встал с корточек, постоял, думая, что бы такое сказать, потому что просто так уйти было бы невежливо. - Вам тут плохо, сказал он, - когда ни посмотришь из окна, все вы в саду…
Пелагея подняла на него мутноватые, в глубоких морщинах глаза.
- Что ты, сыночек… Как же не работать - бог любит работящих, спасибо Егору, кормильцу… Чтоб без него робила? Кому нужна старуха? Ведь и подписаться-то не могу. - Она почесала длинным худущим пальцем костлявое плечо. Потом быстро огляделась и проговорила: - Иди гуляй, милый, чего тут со мной, со старухой, время тратить. Да и я совсем заболталась с тобой. Она подняла с земли цапку и ушла за сарай. Не поймешь Пелагею: он ее эксплуатирует, а она благодарит…
Через час пришла с моря Оля. Потом явились мама с отцом; они ели приготовленную накануне окрошку, оладьи, и отец все рассказывал про то, как обманчив бывает внешний вид игроков. Взять Сергея Викторовича, - до чего, казалось бы, растяпистый человек, ведь и на карты вроде бы не смотрит, а все помнит, что скинули. Все до единой помнит!
- Несчастный! - сказала мама. - Жалкий, беспробудный картежник! Для этого ты приехал сюда? Дома не было партнеров? Лучше бы купался, загорал и ходил в горы… Вон как разнесло! Тебе надо больше двигаться и активно отдыхать, а не сидеть на месте. Ведь все нервы истрепал на этих картах…
- Стоп! - сказал отец и засмеялся. - Прошу при детях выбирать слова.
Дети засмеялись громче его.
- Сходим сегодня в кино, - сказала мама, - идет "Девушка в тельняшке"; говорят, прекрасная картина.
- Так и быть, уломала жалкого картежника! - проговорил отец. - Тяжка моя участь… Иду!
"Все-таки отец хороший, все понимает, - подумал Одик, - только и правда, как ему не надоест преферанс?"
Картина не показалась Одику прекрасной, но смотреть было можно.
Зато следующий день был наихудшим днем в Скалистом. Одик не знал, куда себя деть. С утра он был с мамой и Олей на пляже и томился. Лежал на полотенце под огромной пилоткой, свернутой мамой из "Недели", и смотрел на берег, на проходивших иногда по гальке мальчишек. Знакомых среди них не было. Ну ясно, амфору они подняли со дна бухты и делать там вроде больше нечего.
Но ведь Дельфиний мыс остался на прежнем месте, и Илька еще не прошел на него. Да, может, и другие, более робкие ребята осмелятся повязать свой лоб синей лентой и захватить ведерко с белилами…
Мама по-прежнему вязала из зеленых ниток свитер - мотки сильно уменьшились, - заговаривала с соседками по пляжу, а Оля бродила у воды: охотилась за крабиками, которые были настолько глупы, что изредка давали себя поймать. Одик, за последние дни слегка охладевший к сестре, снова от скуки стал поглядывать на нее.
"А что, если рассказать маме про амфору и про Дельфиний мыс? - вдруг подумал он. - Будет ей интересно слушать?"
И Одик рассказал. Но, конечно, про то, что ребята прогнали его от дверей Мишиной квартиры и что в музее не взяли амфору, не сказал ни слова. Мама слушала его очень внимательно. Оля тоже прекратила охоту за крабиками и не спускала с его лица глаз, на этот раз не очень каверзных.
- Смотрите вы! - сказала мама. - Что ж ты раньше молчал? А я думала, где это он все пропадает! А мне можно посмотреть на эту амфору?
- И мне? - пискнула Оля.
- Только не сейчас, попозже… Ее даже Федор Михайлович еще не видел.
- А кто это? - Мама оторвалась от вязания.
- Учитель, - тут же встряла Оля, - он очень насмешливый и даже на ходу читает книги про броненосец "Потемкин".
Одик снисходительно улыбнулся, но не поправил сестру.
- Ого, да у вас тут, я вижу, полно знакомств! - сказала мама. - Не то что дома. Даже с учителями… А я думала, в Москве успели надоесть! Ты ведь все время жаловался на Полину Семеновну…
- Да что ты сравниваешь их, - перебил ее Одик, - она нудная и придира, слушать ее скучно.
- Подумайте вы! - сказала мама. - А мы с папой тебе не скучны?
Глава 14
НАЛЕТ
Вечером мама спросила у Георгия Никаноровича про его старшего сына, который вот-вот должен был приехать.
- О, на ваше счастье, сын задерживается, - сказал Карпов, поглаживая себя по груди. - Но если и нагрянет, вы не беспокойтесь, что-нибудь подыщем.
- Спасибо.
В голосе мамы Одик уловил заискивающие нотки.
- Я понимаю вас, Валентина, - сказал Карпов. - В жизни так много зависит от жилья… Разве можно чувствовать себя человеком в какой-нибудь халупе, без всяких удобств, без надежной крыши над головой, без уюта и тишины?..
Он продолжал развивать свою мысль, и временами в его речь вплетался голос телевизионного диктора, долетавший из-за стенки.
Одик пристально смотрел ему в лицо - крупно вылепленное, большеносое, с суровой поперечной складкой на загорелом лбу - и думал: такой ли он, как о нем говорят мальчишки? Не очень похоже… Но зачем он отгородил пляж? Почему так заставляет работать сестру Пелагею? Почему ушел от той, справедливой, по словам ребят, жены? Нрав у него крутой - это сразу видно, и Виталик его надменный и считает себя чуть ли не пупом уж если не земли, то по крайней мере Скалистого…
Весь этот день Одик жил с каким-то смутным, тревожным чувством на душе и, чтобы поскорей отделаться от него, пораньше лег. Лег и мгновенно уснул и не слышал, как ложились родители, как кашляла где-то за окнами Пелагея и трубил на море катер…
Проснулся Одик от криков. Он вскочил, подбежал к окну и в ужасе отпрянул от него. Сад был залит резким электрическим светом, в нем метались какие-то тени и раздавались крики. Вот-вот начнут стрелять, палить из пистолетов, а может, и бросать гранаты. И Одик, чтобы в него не попали, прижался к стенке у окна.
Мама с отцом крепко спали, Оля беспокойно шевелилась. Еще мгновение и Одик вскрикнул: огромное стекло их комнаты с оглушительным звоном рассыпалось, и весь дом, казалось, содрогнулся.
Мама с отцом вскочили с тахты.
Оля спросонья заревела.
Стало слышно, как по дому забегали. Захлопали двери. Со двора донеслись испуганные голоса и крики.
- Что здесь делается? - спросил отец, протирая глаза.
У Одика тряслись губы. Отец торопливо застегивал пижаму, мама накинула легкий халат, а Оля, как спала, в трусиках, стояла в кровати на коленях, сонная, заплаканная, и смотрела на Одика.
"Грабители!" - мелькнуло у него.
Отец подошел к двери и взялся за ключ.
- Не смей! - прошептала мама и, опасливо поглядывая в окно, стала собирать с пола осколки. - Хочешь, чтобы ножом пырнули?
Крики в саду утихли, только отчетливо слышался громкий, со скрытой радостью голос Карпова:
- Жаль, одного схватили! Завтра мы с ним потолкуем. А теперь - спать!
Одик не знал, спал ли Георгий Никанорович, Лиля и другие жильцы дома, сам же он уснул только под утро, когда на море уже шли первые купальщики с полотенцами через плечо. Отец с мамой тоже, кажется, глаз не сомкнули, потому что лица у них были посеревшие, опухшие. Утром Одик узнал, что это был налет - местное хулиганье решило обобрать всю клубнику и черешню. Но нашкодить они, можно сказать, не успели: Пелагея, спавшая в сарае, услышала шум, включила свет и всех разбудила. Убегая, кто-то из налетчиков в бессильной злобе бросил в окно камень.
Она стояла возле дома и, убиваясь, причитала:
- Вот паскудники! Вот бы я их!.. - Она грозила кулаком каменному сараю.
Лиля, в красном мятом сарафане, в тапках на босу ногу, поправляя черные косы на голове, нервно ходила по дорожкам сада, еще более красивая от возбуждения, и говорила:
- Вандалы! Розы зачем же ломать было?
Виталик стоял у сарая и, показывая пальцем на дверь, требовал:
- Надо вызвать милицию, а то удерет!
- Не удерет, - сказал Георгий Никанорович, - от меня он не удерет.
- А что ты с ним будешь делать? - спросил Виталик. - Их надо проучить раз и навсегда! Если ты не можешь, я сам сбегаю в милицию.
- Замолкни, - сказал Георгий Никанорович.
- Они бьют стекла, топчут клубнику и рвут абрикосы, они нам спать не дают, а ты что, жалеешь их?
- Ты мне сегодня не нужен, иди погуляй по городу.
- Не хочу я гулять… Здесь такое дело, а ты - гулять!
- Пошел отсюда вон! - закричал Карпов, раздражаясь. - Ну? Что тебе говорят!
Виталик надулся, крутнул плечом и быстро пошел, почти побежал к калитке. Между тем из дому вышли отец с мамой.
Одик показал им на сарай и шепнул:
- Поймали…
- Очень приятно, - сказал отец. - Дойти до такой наглости! Они ведь могли голову пробить камнем.
- Это ужасно, - все еще бледная от бессонной ночи, сказала мама. - Я думала, мы тут в полной безопасности.
Одику было страшновато и, признаться, жутко интересно, чем все это кончится. Он даже не пошел на пляж, как мама ни звала его. Чтобы не показать виду, что все это очень волнует его, он остался в комнате, сказав, что скоро придет. Когда все ушли, он спустился с террасы, никто, кажется, не заметил его - и бесшумно, с обратной стороны, подкрался к сараю. Это был большой прочный сарай из пористого желтоватого ракушечника. И все-таки, несмотря на толщину его стен, Одик, припав ухом к камню, услышал изнутри голос Георгия Никаноровича.
- Ну, не надумал еще?
- Нет, - негромко сказал кто-то, и голос показался Одику знакомым.
- Я человек добрый и не хочу тебе угрожать… Но ты думаешь, отцу будет приятно, если в ресторане его начальство узнает о твоем поведении? Я бы мог тебя отвести в милицию, тебе б записали привод и взяли на учет, а может, и крупно оштрафовали отца. Но это не в моей манере…
"Какой он добрый!" - удивился Одик.
- Что вы хотите от меня? - спросил пойманный, и Одик вздрогнул от волнения: конечно, он не ошибся - голос принадлежал Ильке… Да, да, это был он! Значит, вот кто совершил сегодня налет на их дом. Так ему и надо, типус! Только издеваться и подтрунивать может!
- Ничего особого, - сказал Карпов. - Ответь, пожалуйста, только на один вопрос: кто был с тобой? Я, со своей стороны, даю слово, что не выдам тебя.
- Я не знаю, - упрямо сказал Илька.
"Молодцом, - мелькнуло у Одика, - а может, это совсем не Илька?"
- Занятно! - усмехнулся Георгий Никанорович. - Налетели, потоптали, помяли все, выбили стекло - целая банда! - а ты никого не знаешь?
Илька молчал.
- Ну хорошо, подумай еще. Я буду держать здесь тебя, пока родители не хватятся и не обратятся в милицию, и тогда…
В это время Одик услышал сзади шелест и хруст и, вздрогнув, обернулся. Пелагея ползала на коленях в грядках с корзиной и собирала клубнику. Одик зашел за угол сарая и услышал, как туго проскрежетала дверь, из сарая вышел Карпов, плотно запер его. И пошел к дому.
Лоб у Одика горел. Что делать?
Он быстро скользнул к двери и шепнул сквозь щель:
- Это ты, Илька?
- Я, - раздалось у самых дверей. - Слушай, мальчик, выручи. Выпусти меня отсюда.
На двери висел большой замок. Одик и представить не мог, как снять его. Вырвать пробой? Но чем? И потом, почему он должен рисковать из-за Ильки, который причинил ему столько неприятностей?
- Ну, ты слышишь? Одик!
Одик был в смятении. Он отскочил от двери и опять приблизился.
- Сними замок, - донесся громкий шепот. - Он его не защелкнул.
Одик коснулся пальцами замка, его дужки. Нажал. Дужка вышла из замка. Что делать? Отпустить?
Одик оглянулся. Вот-вот опять появится Карпов!
Он отошел от сарая.
- Что ж ты? - раздался шепот из-за дверей. - Вот тебе рубль. Держи. Одик увидел, как сквозь узкую щель просунулась желтая бумажка. - Одик, я прошу тебя как друга, выручи…
Одика бросило в жар. И вдруг странная злость захлестнула его.
- Так тебе и надо! - бросил он. - Будешь знать, как издеваться! И ты не подкупишь меня рублем! - и побежал от сарая к дому.
И здесь ему в голову пришла другая мысль: с Илькой, наверно, был и Катран, и другие ребята, нырявшие за амфорой, и Ильку надо бы освободить. Надо? Ни за что!
Одик выскочил из калитки на улицу и здесь вспомнил, как Катран с Илькой спускали его с Олей с глыбы у моря. Все-таки надо снять, надо немедленно снять замок, что бы потом ему за это ни было от Карпова!..
Одик кинулся во двор. На ступеньках террасы сидел Георгий Никанорович и поглядывал на сарай. Услышав его шаги, он быстро обернулся:
- Ты почему не на море?
- Так, - сказал Одик и залился краской.
- А чем это ты так перепуган?
- Я?.. Ничем… Что вы…
Одик повернулся от него, медленно прошел по зеленому тоннелю до калитки, так же медленно открыл ее, запер за собой и со всех ног полетел к Мише: ему надо все сказать. Он - главный. Да к тому ж Одик знал лишь его дом.
