— Сколько ты с них запросил? — спросил заведующий.
Андрей назвал сумму и добавил, что по поводу оплаты разговаривал с родственниками другой санитар — тот, что дежурил этой ночью.
— А сколько ты взял за Кондаурова?
Тон, которым был задан вопрос, Андрею не понравился. Было ясно, что намечаются неприятности. Мимо заведующего проплыли большие деньги. Больше того, его проигнорировали при решении важных вопросов, а это было вдвойне опасно. На все свои действия сотрудники морга должны были получать формальное согласие Фурмана. Даже когда он был в краткосрочном отпуске — а больше двух-трех дней заведующий никогда не отсутствовал — ему обязательно сообщали обо всех событиях и получали его устное одобрение. И его интересовали не столько деньги, сколько осведомленность обо всем, что творится в учреждении, и тотальное влияние на все происходящие события. А тут мальчишки, вчерашние студенты, с легкой руки начальника, по недомыслию поощрявшего молодежь, нарушили годами установленный порядок.
Андрей ответил так, как было согласовано с Второвым: следователь прокуратуры позвонил Шалаеву ночью, и тот дал добро на ночное вскрытие. Все чувства рядового санитара сливаются в едином чувстве беспрекословной покорности вышестоящим сотрудникам — простым экспертам, заведующим, и начальнику СМЭ. Что он такое? Санитар — элементарное тактическое орудие, иначе говоря — солдат. А солдат ищет славы в подчинении.
— Стыдно слушать такой разговор, — вяло проговорил Борис Ефимович. — Ты за кого меня принимаешь?!
— Послушайте, не понимаю, о чём вообще речь. Шеф сказал — ему виднее.
— Да-а! Ему с погреба виднее.
Они смотрели друг на друга — санитар и заведующий отделением — молча, с пониманием того, как неправдоподобна эта история. Разной была их степень осведомленности о том, что произошло. Заведующий думал, что дежурный санитар и эксперт зашибли деньгу на внеочередном вскрытии, а санитар только сейчас задумался о нарушении корпоративной этики, до этого он думал о нарушении закона и понятий.
Да, позабыли они с Вадимом заглянуть к заведующему и поставить его в известность — кого вскрывали, сколько взяли. Он бы и денег не взял, просто ему необходимо всё знать до мельчайших подробностей, и чтобы на протоколе вскрытия известной личности стояла его, Фурмана, подпись. Если б это был не Кондауров, а водитель трамвая, не потребовались бы и этих объяснений.
…Молчание затянулось. Очевидно, Фурман обдумывал какую-нибудь колкость. Наконец, он съязвил:
— Не много ли вы на себя берете, молодые люди — два вскрытия за ночное дежурство?!
— В работе я не считаю усилий. Делаю то, что мне говорят.
— Но деньги брал ты?
Придерживаясь выбранной линии поведения, Андрей снова принялся доказывать, что все шло через Шалаева — и распоряжения, и финансовые ресурсы. Фурман в ответ насмешливо заметил, что через Шалаева идут только рыболовные снасти и садовая рассада. Начальник СМЭ очень осторожен, и деньги принимает только от своих. Кто-то побывал у него дома ночью, договорился обо всем, и передал деньги, которые, в свою очередь, были получены от клиентов.
Продолжая играть свою роль, Андрей терпеливо объяснил, что за шесть лет не удостоился ни разу посещения жилища начальника СМЭ. Конечно, он мог пребывать там мысленно, — если не телом, то душой. Но этого недостаточно для того, чтобы передать деньги. Но зачем гадать, не проще ли у самого Шалаева спросить: у кого он сколько взял?
Это был непростительный выпад. Разумеется, Фурман никогда не пойдет к шефу и не потребует объяснений.
— Вы грубо нарушили существующий порядок, — холодно сказал заведующий. — Вы взяли деньги мимо кассы. Родственники погибшего напишут заявление в прокуратуру.
Санитар удивленно посмотрел на заведующего отделением. Это уже слишком! Люди едят из одной кормушки, а потом вдруг один едок, продолжая чавкать, начинает возмущаться, что эту еду у кого-то стащили. Впрочем, Фурман любил такие фокусы. Только как он собирается заставить Каданникова написать заявление в прокуратуру? Это будет шутка года, над ней будет смеяться весь Волгоград.
Подумав об этом, Андрей улыбнулся. Словно читая его мысли, Борис Ефимович объяснил, что напишет заявление вдова полковника Дубича.
Андрей перестал улыбаться. Тут не до шуток. Полковника милиции Дубича вскрывал Фурман, а деньги с родственников брал Андрей. Фурман мог запросто поинтересоваться у родственников, сколько они заплатили, и поднять шум, что взято слишком много. Вдова полковника после такой обработки не ограничиться походом к начальнику СМЭ.
Помолчав, заведующий добавил со зловещим восторгом:
— Я намерен занять принципиальную позицию в этом деле. С Второвым отдельный разговор, к деньгам его не подтянуть, а ты попал. Советую рассказать все, как есть. Может быть, я передумаю, и гроза обойдет тебя стороной.
«Я уже попал в грозу», — подумал Андрей, и снова пустился в объяснения:
— Не понимаю, о чём вы, Борис Ефимович. Без разрешения эксперта я могу только принять и выдать труп. Всё остальное — по указанию дежурного эксперта, заведующего, или начальника СМЭ. Да и за что брать деньги, если родственники сами его одевали и обмывали.
Фурман не поверил. Он видел, что Андрей лукавит, но не мог распознать, в чем состоит лукавство. Заведующий сам не был ангелом. Случалось ему прикрывать друзей из УВД и «испарять» из крови погибших милиционеров алкоголь, или, наоборот, добавлять алкоголь в кровь пешехода, погибшего под колесами прокурорской машины. Все это делал он бесплатно, просто затем, чтобы при случае козырнуть близкими отношениями с «ребятами из УВД», или, чтобы, напившись где-нибудь и попав в отделение милиции за мелкое хулиганство, опять же, козыряя знакомствами, быть с почетом вызволенным. Выше мелкого служебного тщеславия не поднималась его душа. Он невзлюбил Вадима за то, что тот купил новую машину, а Андрея — за желание начать свой собственный бизнес.
— Тебе было нужно пройти интернатуру и работать здесь экспертом, — сказал заведующий. — Квалифицированная работа помогла бы тебе стать человеком. Для тебя будет лучше, если ты немного отдохнешь, созреешь для принятия нужного решения, пройдёшь специализацию, — ещё не поздно. Тогда мы с тобой встретимся и поговорим.
Наконец мысли собеседников совпали хотя бы в чем-то. Но Андрею было обидно, что не он сам уходит, а наоборот, уходят его. Он начал сопротивлялся, изображая недовольство и отчаяние, просил, взывая к лучшим чувствам, делая тем самым процесс увольнения необратимым. Для Бориса Ефимовича Фурмана, по сути своей человека слабого и мягкосердечного, не было на свете более изысканного удовольствия, чем то, когда ему давали почувствовать, какой он злой. Когда он распекал подчиненных, то боль его истерзанной души расслышал бы даже глухой. Давая ему жесткий, эмоционально выраженный отпор, можно было загнать его в раковину и заставить пожалеть о своих действиях, вызвать раскаяние — если не сиюминутное, то запоздалое. Он часто менял свои жестокие решения, принятые в отношении людей со здоровой, не ранимой психикой. Но стоило Борису Ефимовичу подумать, что он делает кому-то больно, он уже не мог остановиться, и доводил экзекуцию до конца. Доставив ему такое удовольствие уже тем, что настаивал на несправедливости увольнения, переживая и расстраиваясь при этом, Андрей написал заявление. После длинной череды фальшивых заявлений настал черед настоящего. Театральным жестом бросив бумагу на стол, Андрей вышел из кабинета заведующего, хлопнув дверью.
Глава 8
Начинались уже сумерки, когда они встретились на Площади Павших Борцов, у входа в ресторан «Волгоград». Широкий бульвар, в центре которого находился памятник героям, погибшим в Сталинградской битве и Вечный огонь, был еще не полностью прибран после града, побившего ветви деревьев и разметавшего мусор.
Засмотревшись на почетный караул, маршировавший от Вечного огня через дорогу, Вадим споткнулся о лежавшую на тротуаре ветку каштана.
— Мазафака!
Наблюдая за девушкой в зеленой униформе, руководившей движением четырех караульных, Андрей спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Хороша Маруся! Намять бы ей пилотку…
— Маньяк!
Они прошли в вестибюль ресторана и поднялись по широкой лестнице. В полупустом зале, огромном, с большими окнами, массивными хрустальными люстрами и аляповатыми картинами, их встретил администратор и проводил к столику.
— Помнишь, как мы тут офигительно погуляли, — зимой на втором курсе?!
В ответ Андрей расхохотался — конечно, было, что вспомнить. В этот пафосный ресторан они пришли компанией из десяти человек со своей водкой. Официантка заметила, и потребовала, чтобы студенты выбрали ассортимент на крупную сумму, иначе она позовет охрану. Она заставила взять черную икру и деликатесы. Легкомысленно все согласились, но, когда стали рассчитываться, оказалось, что денег не хватает. Был большой конфуз и разборки с охраной. Неожиданно всех выручила Маша — она увидела кого-то из знакомых и стрельнула денег. Потом выручали её…
— Сегодня мы без Маши, — заметил Андрей. — Нам есть, чем расплатиться?
— Не дрейфь, дружище! Сегодня я плачу.
Андрей взял в руки меню.
— Тогда я заказываю все самое дорогое.
— Мы бы заработали больше, если б не твой страх вагины.
— ?!
— Если бы ты соблазнил Татьяну, бюджет проекта был бы меньше. Мне пришлось платить Шалаеву.
— Не понимаю, о чём вообще речь.
Вадим объяснил. По просьбе следователей начальник СМЭ дал согласие на ночное вскрытие Кондаурова и Савельева. Наутро Фурман начал выискивать, к чему бы придраться. На стол начальника СМЭ легла докладная записка, в которой заведующий подробно излагал нарушения, допущенные дежурным санитаром и экспертом. Фурман вспомнил все плохое, что знал о нарушителях, и присовокупил это к своему докладу. Получилась тяжелая телега. Шалаев вызвал к себе Второва, посмотрел на него красноречиво и широко развел руками: мол, придется поделиться. Пришлось «отслюнявить» ему немного денег. После этого Шалаев вызвал Фурмана, поговорил с ним, и докладная полетела в мусорное ведро.
Вот если бы Татьяна попросила отца как следует, тот по-другому бы решил вопрос. Сказал бы заведующему авторитетно, а самое главное, бесплатно, чтобы тот оставил в покое друга его дочери.
— Я так не могу, — возразил Андрей. — Видишь ли, я не жиголо. И, опять же, девчонке нужно квартиру ремонтировать. У неё даже дивана нет, и душ поломан.
Размахнувшись, Вадим хотел хватить Андрея по плечу, но тот ловко увернулся.
— Мазафака! Я так и знал, что ты с ней спишь!
Подошла официантка, и они сделали заказ.
— Открой страшную тайну: сколько ты отдал Шалаеву?
Вадим демонстративно отвернулся:
— Спроси у Танечки.
Он оглядел беспокойным взглядом зал, потом добавил:
— Волнуешься, хватит ли ей на диван?!
Официантка принесла графин с водкой и разлила по рюмкам. Чокнувшись, они выпили.
— Последую твоему примеру, — закусывая соленым огурцом, изрек Вадим. — Буду увольняться. Деньги уже не те.
— Придется, Кондауровых ведь мало в городе… Когда еще такой калым прибудет…
Пропустив мимо ушей колкость, Вадим озабоченно протянул, что у него такие же заботы, как у Андрея: вынужденное увольнение, неопределенность и туманные перспективы впереди.
— И, между прочим, — заметил он, — следователь, расследующий убийство Кондаурова — очень толковый парень. Рашид Галеев его зовут. Он сразу выстроил всю цепочку и знает почти все.
Андрей кивнул. За последние три месяца девять одинаковых убийств. Все жертвы были убиты в машине, убийца при этом находился на заднем сиденье и стрелял оттуда. Киллер взял высокую планку. Все жертвы до Кондаурова — предприниматели средней руки.
Поимка убийц стала задачей номер один для городской милиции еще до того, как был застрелен Кондауров. А после его убийства все просто встали на уши.
Разливая водку, Вадим вздохнул:
— Но следователю будет не хватать одной маленькой улики… Но, ничего, он парень смышленый, найдет другие.
Заиграла музыка, и они отвлеклись от беседы, чтобы послушать. На сцене выступала группа, солист которой, щетинистый парень во всем джинсовом, хриплым голосом исполнял песни, которые успешно создавали благоприятную среду любому выпивающему человеку. Это была та музыка, над которой хотелось громко поржать вслух — именно поржать, музыка, состоявшая из впивавшихся в подсознание мелодий и эксплицитной лексики. Это были песни про пацанов, про пиво, баб, и папиросы, про подворотни и трамваи, про удар по морде кулаком и секс в подъезде. А соло-гитарист, подпевавший петушиным голосом, одним своим видом сельского юродивого с полным любви взглядом, вызывал приступы истерического хохота.
Если и были скучающие в зале, то сразу все развеселились. Кто-то громко хохотал, кто-то подпевал, кто-то выбегал к сцене, чтобы поплясать.
— Зажигают пацаны, — сказал покрасневший от смеха Вадим. — Всегда бы так.
Возвращаясь к разговору, Андрей спросил о том, что его больше всего сейчас интересовало: чем заниматься дальше? Увольнение хоть и было желанным, но немного несвоевременным. Запасные пути не подготовлены.
— Если б ты меня послушался, — ответил Вадим, — но ты же всегда идешь своим путем. Звал я тебя в эксперты, ты отказался. Икрой предлагал заняться — ты сказал «подумаю». Ну, и думай сам.
И он снова заговорил о своих трудностях — нужно грамотно написать акты двух ночных вскрытий, грамотно отвязаться от заведующего, который, хоть и получил сатисфакцию, все равно будет преследовать, потом грамотно уволиться, чтобы мстительный Фурман не смог подпортить дальнейшие шаги.
В том, что Второв «грамотно» все сделает, Андрей не сомневался. Его интересовало, что это за дело, которым собирается заняться его школьный товарищ. И в которое его, Андрея, упорно не хочет с собой брать.
У Андрея были грандиозные планы на жизнь: дом на побережье, дорогая машина, заграничные путешествия, но как этого добиться, почему-то не думалось. И сейчас, когда исчез единственный источник доходов, стало очень грустно. Особенно здесь, в ресторане, в обстановке этого ярмарочного веселья, когда все вокруг смеются.
Они ели — каждый своё: у Андрея был лосось с базиликом и овощи гриль, у Вадима — эскалоп с картошкой; слушали музыку, любезничали с официанткой, рассказывали смешные истории.
Андрей вспомнил, как, дежуря ночью, пьяный, ездил на вокзал за водкой на похоронном автобусе, взятом в «Реквиеме». Эта колымага заводилась обыкновенными ножницами, была без номеров, и громыхала, как бронепоезд. Милиционеры, когда видели этот черно-жёлтый, как они называли его, «Фердинанд», тактично отворачивались. Круглосуточных магазинов тогда не было, ночью водку можно было купить только на вокзале, где на перроне стояли бабушки и продавали проезжавшим пассажирам продукты. Взяв несколько бутылок, Андрей вернулся на работу, где его ждали санитары — недопившие и злые. Они рассвирепели, когда, откупорив бутылки, обнаружили там воду. Старушки оказались мошенницами. Пришлось ехать всем вместе на вокзал и разбираться. Старые плутовки все еще стояли на перроне. Андрей еще удивлялся — как его, в окровавленном белом халате, приняли за пассажира, выскочившего на пять минут из поезда?!
Вадим рассказал анекдот:
— Дружил мышонок со слоном. Однажды мышонок попал в яму. Выбраться не может, зовет на помощь: «Помогите, помогите!» Проходил мимо слон, услышал крики о помощи, подошел к яме, сунул туда свой член. Мышонок ухватился лапками за член, и слон его вытащил. Через некоторое время слон попал в яму. Мечется, выбраться не может. Стал он звать на помощь и трубить: «Помогите, помогите!». А мимо ехал мышонок на своей 500-сильной красной «Феррари». Подъехал он к яме, вышел из машины, вытащил трос. Один конец троса он зацепил за фаркоп, другой конец бросил в яму. Сел в машину, потихоньку тронулся, и вытащил слона из ямы. Отсюда мораль: если у тебя есть «Феррари», тебе совсем необязательно иметь большой член!
Рассказав анекдот, Вадим сам расхохотался, и Андрей вместе с ним. Они снова выпили, и Андрей задумчиво проговорил:
— Что же делать все-таки? Жизнь начинается тяжелая — без постоянного источника доходов…
— А его, дружище, не бывает, — постоянного источника доходов. Бывают кратковременные схемы. Вот мы с тобой сработали, и схема закрылась. И моя работа в СМЭ тоже оказалась кратковременной схемой. Надо искать другие.
Что-то в груди Андрея больно кольнуло. Он вспомнил детей Кондаурова и его плачущую вдову. Их с Вадимом поступок затруднял поиск убийц и справедливое возмездие. Кроме того, ключи. Наверняка они были взяты для того, чтобы откуда-то что-то украсть. А что украсть? Конечно же, ценности, принадлежавшие семье убитого.
— А этот усатый друг шайтана — Еремеев, ты давно с ним знаком?
— Да, знаемся… Предлагает мне кое-что. Придется согласиться. Мудрость подсказывает: воспользуйся попутным ветром.
— Что такое? — спросил Андрей с деланным равнодушием. — Парусные суда или ветрогонные пилюли?
— Взаимозачетные схемы — химическое сырье, строительные материалы, и так далее, — быстро, скороговоркой проговорил Вадим. — Если что-то получится, я тебя возьму в дело.
Спев «на бис» в последний раз, музыканты удалились. Еда была съедена, водка выпита. Встреча подходила к концу.
Еще раз проговорив свою теорию о том, что события — не данность, а функция со многими составляющими, и что факты значат только то, что из них можно выжать; закончив с обсуждением начальства и сказав, как он ненавидит Фурмана за его «жидомасонскую перхоть», Вадим попросил у официантки счет. Когда она принесла, он, внимательно изучил его и, удивленно посмотрев ей в глаза, сказал:
— Придется вам проехать с нами. Судя по счету, вы в него включены.
Официантка смутилась и покраснела. Не отрывая взгляда от неё, Вадим достал бумажник и молча расплатился, не забыв про чаевые.
И протянул Андрею несколько крупных купюр:
— Бонус за хорошую работу. И за молчание.
— Схемы, Андрей, схемы! — твердил Вадим, пока спускались с лестницы. — Я ненавижу копить деньги, я предпочитаю их тратить много, и много зарабатывать!
Они попрощались у входа в ресторан — им надо было в разные стороны.
Нагруженный деньгами и мудрыми словами, Андрей пришел домой и лег спокойно спать.
Глава 9
Три ночи душа танцевала стриптиз
У шеста с петлей наверху.
Мысли и чувства, падая вниз,
Оказались у всех на виду.
Соблазняла болью, вульгарной тоской,
Расцветая среди смертей.
Оставив покой, ненавистный покой
Трепетала дыханьем страстей.
Три ночи душа танцевала стриптиз
В склепе моей мечты.
Огненный саван, падая вниз,
Стены обжег пустоты.
Тлетворным соблазном сзывая червей
На пир моей чумы,
Громила храмы, убив королей,
Открывала двери тюрьмы.
Три ночи душа танцевала стриптиз
В морге моей любви.
Она кричала, падая вниз,
Просила кого-то — пойми.
Движением яростным разоблачась,
Не пытаясь скрыть наготу,
Так и стояла, в небо смеясь,
На ледяном ветру.
Глава 10
В комнате, занавешенной плотными шторами, было душно и темно. На письменном столе, который год уже не использовался по назначению, лежал свернутый надувной матрас, полотенце, и плавки. Дверца шкафа была открыта, оттуда виднелись небрежно набросанные вещи. На полках стеллажа в строгом порядке выстроились книги — их давно уже никто не читал. Постель была просто свернута и неубрана в кладовку, а половину дивана занимало то, что нужно выбросить. Количество хлама постепенно увеличивалось — Андрей избавлялся от всего ненужного, — вынимал из тумбочки, из шкафов, из-под стола старые тетради, записные книжки, иногда даже игрушки, старую одежду, и складывал все это в одну кучу. Находясь в кладовке, бросал оттуда вещи в комнату, и на полу образовалась новая куча. Радиодетали, микросхемы, шутовской наряд, в котором он развозил все это по магазинам, списки этих самых магазинов. Всё, всё это нужно выбросить. Выйдя, споткнулся о штангу, и чуть не упал. Выпрямившись, пригрозил маскам, изображенным на картине, которые, как ему показалось, вдруг заулыбались.
Собрав все в три больших пакета, Андрей отнес их на выход. Дома никого не было. Этим утром он собирался ехать за Волгу, но потом вдруг передумал, и решил избавиться от старых ненужных вещей. Сначала подумал, что за этим занятием ему придет озарение, чем заниматься дальше, после увольнения, но теперь был разочарован. Выброс старых вещей еще не означает приобретение новых. Сознание наполняла темнота и уныние, как полумрак наполняет занавешенную наглухо комнату, а будущее так же непроницаемо, как лица в масках на картине.
Андрей прошел в отцовский кабинет. Вот уже целое утро не заглядывая на часы, он потерял точное представление о времени. Через окно было видно, как по улице шли люди, ехали машины, — жизнь проходила своим чередом, в своем обычном ритме; но все, что касалось его самого, казалось ему странным, бесконечно томительным и долгим. Он посмотрел на небо, и представил, что следит откуда-то со стороны, откуда-то из этого воздушного пространства, за движением того невероятного множества самых разнородных вещей, — домов, растений, чужих воспоминаний, поворотов улиц, зрительных впечатлений; музыки, разложенной на атомы, и ясного света, образованного полнейшим слиянием составляющих его семи цветов; — всех тех вещей, в которых проходит его существование и жизнь других людей, его сограждан. Он видел мир не своими, а другими глазами, глазами некоего неземного существа, которое видит предметы, но не понимает, что это такое. Такое часто с ним бывало, и ему была непонятна природа этого явления. Иногда им не воспринимались предметы полностью, а видны только составляющие их части, не соединённые между собой; полная картинка почему-то не складывалась. В такие минуты он боялся, что сходит с ума.
Андрей вышел из отцовской комнаты и прошел в зал. Медленно рассекая горячую и сонную муть, вышел на балкон. Огненный диск, опаливший город, был высоко, воздух почти звенел от жары. Во дворе никого не было. На знойной земле черными пятнами лежали тени деревьев, неподвижных, как безмолвные статуи. В голубом воздухе дремали прозрачные ветви тополей. Ничем не нарушаемая завораживающая тишина наполняла двор.
В остановившейся вселенной Андрей был один, как путник, потерявшийся в пустыне. А зыбкий сладостный мираж — это обманное видение, завлекающее на верную погибель.
Нет! Это не мираж. Он почувствовал какое-то движение. Видение не исчезло, оно приняло отчетливые очертания. На соседнем балконе стояла девушка. Она улыбнулась прежде, чем посмотреть в сторону Андрея. Их глаза встретились, и сквозь наэлектризованное пространство до него донесся её голос:
— До мечты рукой подать?!
Это была Катя Третьякова. Последний раз они виделись семь лет назад. Тогда ей было пятнадцать.
— Привет! — услышал он собственный голос как будто издалека.
— Приветики.
— Давно приехала?
— Я никуда не уезжала.
Ему казалось, что все это привиделось. Она ласкала его бархатом своих глаз — полуобнаженная, в одной только легкой накидке. Словно ангел, спустившийся с небес на нежном белом облаке.
— Как жарко-то сегодня, — пробормотал Андрей.
Он услышал её смех. Она проговорила весело:
— Почему нигде не сказано, что делать с недогадливыми?
…Когда она открыла ему дверь, на ней была темная шелковая безрукавка и джинсы. Темно-каштановые волосы были прихвачены золотистым ободком. Он зашел в квартиру и сказал:
— Ты успела одеться…
— Ты считаешь, не надо было?
«Хорошее начало!» — подумал он.
Она провела его в зал. Это была обычная комната — пианино, стенка, мягкая мебель, ворсистый ковер, телевизор, развесистая люстра. На журнальном столике возвышалась хрустальная ваза, обвитая белой лентой, а в вазе — букет жасминов. Окна почти полностью занавешены, и в полутемной комнате витал запах свежих цветов. Повсюду он видел следы прошлого, со школьных лет тут ничего не изменилось. Они дружили с Катей, встречались во дворе, ходили на набережную, в кино. Пока… Пока она не уехала с родителями во Владивосток. А здесь, в этой квартире, осталась её бабушка.
Он вдруг почувствовал себя неловко. Вспомнился непростительный афронт, случившийся перед её отъездом. Андрей подозревал, что её отъезд был с этим связан.
Рассказывая о себе, о том, как окончила институт, и чем собирается сейчас заняться, Катя держалась уверенно и даже кокетливо. А когда она сообщила, что приехала к бабушке на пару летних месяцев, а осенью выходит замуж, ему показалось, что в её зелёных глазах заиграли искорки.
Андрей моргнул раз, другой. Планы рушились. А на что он, слепой ёж, собственно, рассчитывал? Они расстались, как друзья, они не давали друг другу клятву верности, они не общались семь лет!
И он устыдился той поспешности, с которой примчался к своей соседке с этой бутылкой шампанского, которая, хоть и стояла рядом с благоухающим жасминовым букетом, но казалась неуместной для встречи двух «просто школьных друзей».
Ему стало грустно. Катя легонько толкнула его кулачком в живот:
— Ты чего такой стал? Я это не поддерживаю. Разве тебе было сказано, что я не оставила тебе
никакихшансов!
Поднявшись с места, она направилась к серванту и принесла оттуда два фужера и, ставя их на столик, задела жасминовую веточку. Цветы качнулись, источая головокружительный аромат.
Катя опустилась на диван, подобрав под себя ноги. Когда Андрей разлил им игристый напиток, первой взяла свой бокал.
— Давай за встречу, — сказал Андрей. — Я вспоминал тебя. Мне все время казалось, что ты где-то рядом. Сегодня утром перебирал старые вещи, которые со школы остались, снова о тебе подумал. Просмотрел фотографии. Все это я положил поближе — чтоб было всегда на виду…
Катины глаза были серьёзны, она не улыбалась. Отпив глоток, поставила бокал на стол.
— Андрюша! Свежо предание, да верится с трудом. Говоришь складно, но ты ведь самый несерьёзный человек на свете.
— Дело не в этом, это я так, для поддержания разговора…
Он запнулся, не зная, что сказать. И заговорил об учёбе в институте. Всё больше вдохновляясь, становился всё увереннее. И, отдавшись очарованию этой почти дружеской встречи с такой знакомой, и такой вдруг незнакомой девушкой, осмелев, позволял себе изредка, как бы случайно, прикасаться к ней. Он рассказал о том, как, учась на первом курсе, после первой, зимней, сессии, устроился на работу в судебно-медицинскую экспертизу и проработал там шесть с половиной лет. Почему туда? Потому что там помногу зарабатывают. Попасть туда было непросто. Пришлось ходить и уговаривать. Так получилось, что уволили санитара, и удалось устроиться на освободившееся место. Период адаптации прошел быстро — хватило двух недель. Специфика не смущала, вот только запах… Да, деньги оказывают серьёзное влияние на наши поступки. Понимаешь это, когда держишь их в руках. Имеется в виду, большие деньги.
— Ты считаешь, что деньги — это главное?
— Нет, я считаю, что деньги — это ответственность. Спускаешь ты их, или тратишь с умом — все это ответственность.
Он рассказал, как трудно ему приходилось, как дважды нападали на него — это только на основной работе. Были и другие дела, но про них было упомянуто вскользь. Катя заинтересовалась, он это понял по её вопросам и замечаниям. До этого она немного играла. Ему было легко рассказывать — так, будто семь лет готовился к этому разговору. Речь лилась сама собой, непринужденно. Он узнавал Катю. Это была та самая девчонка, с которой было интересно поговорить — понимающая, глубокая, остроумная. Подруга школьных лет. Но она повзрослела, и теперь стала интересна еще и как девушка.
Катя не могла не заметить его откровенный интерес, почувствовать обращённый к ней зов, скрытый обычной дружеской беседой, — сценой без репетиций и заученных слов.
— Ты возмужал, — вдруг сказала она. — У тебя хорошая осанка, нордические внешние черты, голубые глаза. Настоящий ариец. У тебя какая группа крови?
— Первая.
— Я так и думала. Стопроцентный норманн. У тебя красивая фигура. Ты занимаешься спортом?
— Да, рукопашным боем. Но… перестань меня смущать… Ты слишком привлекательна, чтобы делать комплименты мужчинам.
— Я не хочу выглядеть ледышкой и капризной недотрогой. И если я испытываю симпатии, то почему должна их скрывать?
Немного наклонившись вперед, она порывистым движением взяла бокал. Веточка жасмина вновь качнулась. Катя устроилась на диване более непринужденно. Она заговорила, и её грудной голос разлился стремительно, отрывисто, стаккато. Она спросила:
— Так ты считаешь, что деньги — не главное. Что же, по-твоему, главное?
Пригубив, она поставила бокал на столик. Потом взглянула на Андрея; она ждала.
— Деньги многое определяют, но не все. Я, например, заинтересован в деньгах и в их количестве. Деньги нужны для того, чтобы наиболее полно ощутить вкус жизни. Это пошлый взгляд, у тех, кто так считает, деньги обычно не водятся. Обычно деньги водятся у тех, кто на первое место ставит выгоду, а всё остальное как-то размещает в этой рублёво-долларовой системе координат. Что лучше — об этом можно говорить вечно, и ничего не выяснить. Какое мировоззрение выбрать, не знаю; знаю только, что в деньгах нуждается человек. Вот я приложил все усилия к тому, чтобы уволиться с работы, которая приносила неплохой доход. Ушел, не обеспечив отступления. Пусть это неразумный шаг, но так было надо. То было не решение — ведь решение можно менять. То было нечто более серьезное — особое состояние души. Я иду своей дорогой с уверенностью лунатика.
Какое-то время Катя хранила молчание, не отрывая от него взгляда своих проникновенных глаз, и её ресницы трепетали. Потом спросила:
— В чем ты видишь главное, если не в деньгах?
И он, не побоявшись показаться нелепым и смешным, сказал так естественно, как было сказано все остальное:
