Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Век толп

ModernLib.Net / Психология / Московичи Серж / Век толп - Чтение (стр. 15)
Автор: Московичи Серж
Жанр: Психология

 

 


      Теперь ясно видно, какова в этом смысле главенствующая роль организации. Она состоит в том, чтобы умножить возможности лидеров, распространяя более упорядоченным способом их идеи и указания. Она облегчает внушение на расстоянии. В принципе заблуждаются те, кто утверждает, что организация позволяет достичь наилучшего размещения индивидов, что она необходима для их кооперации, помогает избежать беспорядков или исправляет ошибки внутри сообщества. Эти следствия существуют, но они второстепенны. Нет, превосходство организации состоит, прежде всего и преимущественно, в существовании хорошо налаженного механизма подражания низших высшим, в точном воспроизведении изобретений верхушки низшими слоями, в соответствии всех одной модели:
      "Особенно действенно, — пишет Тард, — распространение примеров для подражания, которое использует социальная иерархия; аристократия строит водокачку, необходимую для последовательного извержения каскада подражательных действий, причем такие каскады неуклонно расширяются".
      Когда утверждают, что организация более действенна, потому что она обеспечивает лучшую согласованность между людьми или помогает избежать ошибок в процессе работы, то тем самым пытаются скрыть истину. Организация потому более действенна, что регулирует процесс подражания и позволяет лидеру вылепить массу по своему подобию. В конечном счете, организация будет "иметь ту же ценность, что и ее лидер".
      Важное замечание. Если основная часть толпы, организованной и дисциплинированной, подражает природе своего лидера, то теперь важно понять именно его.

Глава 3. ПРИНЦИП ВОЖДЯ

       I
      Постараемся выразиться яснее. Согласно психологии толп, массы не способны к истинному духовному созиданию и общественной инициативе. Любые важные изобретения, все значительные изменения в истории являются индивидуальным творением. За каждым коллективным проявлением прячется индивидуальность, а не наоборот. Что же касается культа масс, прославления их роли в обществе, все это лишь трескучие декларации, исходящие от демагогов, которые пытаются скрыть свои безмерные амбиции, если не лицемерие. Так разумны ли толпы? Почему же тогда они позволяют обманывать себя людям, которым они доверились и от которых больше ничего не требуют? Богаты ли они талантами и добродетелью? Тогда почему же они так плохо справляются с властью, когда им доводится заполучить ее, с властью, которая иногда приводит их к лучшим, но куда более часто к худшим крайностям? Па самом деле друзья толп — это ложные друзья. В действительности они Друзья только самим себе.
      Тард прямо говорит об этом:
      "Надо заметить, что все эти поклонники масс и только масс. хулители людей особенных, проявляли лишь чудеса гордости. Никто больше чем Вагнер, если не Виктор Гюго, после Шатобриана, может быть, и Руссо нс проповедовал теорию, согласно которой "народ является действующей силой произведения искусства", а "отдельно взятый человек не может ничего изобрести, а способен только присвоить общее изобретение". Существуют такие коллективные восторги, которые ничего не стоят самолюбию личности, как безличная сатира, никого не задевающая, поскольку она обращена ко всем без разбора".
      И в наше время эти замечания не стали менее актуальными. Кто не знает, сколько людей, обладающих хоть крупицей власти, выдают себя за творцов истории, именно благодаря которым все совершается, хотя их речи доказывают обратное? Чтобы сохранить власть, они убеждают толпы думать так, как они. Им это удается, если судить по политическому долголетию партийных лидеров, даже самых демократических. Поразительный спектакль, несмотря на его банальность: наверху вождь, щедро изливающий свои обещания на толпу, находящуюся внизу, она же дружным хором возвращает ему потоки похвал и клятв, уверяя его, что он уникален и что давно уже земля не рождала деятеля такого масштаба. И с той, и с другой стороны все понимают, почему другой это говорит, но не осмеливаются в этом признаться, потому что ни тот, ни другой не занимают своего истинного места: наверху тот, кто должен был бы быть внизу, а внизу те, которые должны были бы быть наверху. Со всей определенностью нужно отбросить мнение о том, что человеческие сообщества лишены креативности. История и этнология прекрасно доказали это на материале религии, языка и экономики. Существует ли открытие более фантастическое, чем земледелие, более замечательное, чем поэзия и музыка, обязанные своим появлением гению народов? В моем "Эссе о человеческой истории природы" я показал народные корни искусств, техники и науки. При условии, что группа или социальное окружение дали по меньшей мере начальный толчок, человек же берется за дело и завершает общий труд. Но это условие необходимо.
      Если рассмотреть доводы, посредством которых психология толп оправдывает превосходство индивида, то становится очевидным, что все они сводятся к одному: изобретательность. Ученый, государственный деятель, президент или секретарь партии, одним словом руководитель, представляет собой квинтэссенцию индивидуальности, их прототип — это изобретатель. Предметы их деятельности, области, естественно, совершенно различны. Зато их черты идентичны, основные таланты общи. Буквально во всем можно обнаружить различие между категориями людей, наделенных призванием изобретать, а значит, руководить и большинства людей, удел которых — подражать, а следовательно, быть ведомыми. Их можно распознать по тому, что они носят имя и уподобляются образу того, за кем они следуют: христиане — образу Христа, дарвинисты — Дарвина, коммунисты — Сталина, психоаналитики — Фрейда и так далее.
      Сказать, что лидеры представляют собой род изобретателей или что изобретатели — это разновидность лидеров, будет банальностью и преувеличением. То зерно правды, которое содержится в этой банальности, я покажу в дальнейшем. Если вождь привлекает и обольщает массу, то это происходит посредством какого-то оригинального и экстраординарного деяния, на котором он строит свой авторитет. Он очаровывает каждого из тех, кто ощущает себя вовлеченным в этот процесс подражания. Мы все вместе подхватываем потребность такого подражания и интериоризируем ее. Начав с воцарения в наших «Я», лидер затем переходит к их поглощению. Поскольку он занимает одно и то же место в психической жизни тысяч и даже миллионов людей, то сходство их реакций, единообразие чувств, аналогичный строй их мыслей порождают впечатление коллективного сознания, группового духа, общей идеологии, существующих автономно. Действительно, можно было бы вести речь о массе копий, воспроизводящих сознание, дух и идеи одного-единственного человека, лидера, так же, как миллионы дисков или книг являются копией с одного-единственного диска, с одной-единственной книги. Можно сказать, что в первом случае мы имеем дело с продукцией социальной имитационной машины, а во втором — с продукцией физической машины по производству оттисков.
      Тард, который и здесь является нашим гидом, уточняет:
      "Подражание — это первичная сила военного организма, но что же копируется в армиях? Воля и идеи руководителя, которые благодаря подчинению и восторженной вере распространяются по всей армии и из сотен тысяч делают одну-единственную душу. В коллективной душе нет ничего таинственного и загадочного: эта просто душа вождя".
      Конечно, эта гипотеза имеет общий характер и применима не только к армии. Ее истинное значение обнаруживается без труда. Она исключает понятие "коллективное сознание", которое использовал Дюркгейм, и понятие "душа толп", которым злоупотребляет Ле Бон. Такая душа, утверждает Тард, неуловима и не существует в реальности. Или, скорее, это не что иное, как душа вождя. Душа толп, ее психическое единство, — это и есть тот идеальный лидер, которого несет в себе каждый из их членов.
      Вспомним обобщающую формулировку Мишле: именно душа "вождя концентрирует в себе честь народа и становится его грандиозным типажом". Основатель однажды созданной человеческой общности в какой-то мере является образцом, на которую она похожа, как семья на своего главу. И так же "как зародыш основополагающего порядка был обеспечен в зародившемся рассудке благодаря появлению «Я», первое зерно общественного порядка было дано примитивному обществу благодаря появлению вождя. Вождь и есть социальное «Я», предназначенное для развития и бесконечных изменений".
      Итак, это принцип существования любой толпы, повторяющий неустанно:
      "В сущности, люди не могут обойтись без того, чтобы ими руководили, как и без еды, питья и сна… Эти политические животные нуждаются в организации, то есть в порядке и в руководителях". "Это закон природы: когда группа людей собирается вместе, эти люди влекутся инстинктом под власть одного из них". "В каждой социальной сфере, от самой высокой до самой низкой, с того времени, как человек перестал быть одиноким, он подпадает под закон вождя".
      Каждый в свойственном ему стиле, Де Голль, Зигель и Ле Бон, заявляют, по существу, одно и то же: взятые по отдельности, люди свободны, объединившись, ищут вождя, отдавая себя ему и следуя за ним. Этот принцип, заявляя о себе с непреложностью математической аксиомы, навязывает свою очевидность, даже если его резкая форма нас и коробит. Но, это уже известно, психология толп не подслащивает пилюль и не оправдывает своих резких утверждений. Она в изобилии черпает эти доказательства в общей традиции народов и вверяется их опыту, чтобы подтвердить свои доводы. Если вы ищете дополнительных доказательств, она предлагает вам открыть глаза и посмотреть на то, что происходит вокруг. Ведь ясно как день, что большинство людей принимает закон вождя, живого или мертвого. Ни в одном из известных обществ не существует вождя без подчиненного, а подчиненного без вождя. Такова иерархия закабаленного человечества.
       II
      "Человек, — утверждал Кант, — это животное, которое с момента, когда оно начинает жить среди других индивидуумов своего вида, нуждается в хозяине… Однако этот хозяин в свою очередь так же, как и оно, является животным, которое нуждается в хозяине". Этот хозяин хозяина и есть, как вы знаете, идея, которую он открыл или которая овладела им. Она служит прочной основой представления, которое он составил себе о мире и собственной роли в этом мире. Представление, от которого не отойти по той простой и ясной причине, что другого он не имеет. У него нет выбора. Он может в лучшем случае изменить его на другое представление или предать его. Он замкнут в рамках этого представления, идеологии, узник миссии, без всякой возможности оставить ее, подобно художнику, который замкнут в рамках своего искусства, своего восприятия форм и цветов, в реальности, которую он изображает такой, какой видит, и не смог бы изобразить иначе.
      В этом смысле вождь стремится господствовать над людьми в такой же мере, в какой над ним властвует идея: это первое звено подлинной власти. Какой бы титанической и исключительной она ни была, он таков же. Она дает ему превосходство над другими, особенно в век, когда массы жаждут уверенности и надежд. Еще Ле Бон пишет:
      "Верующие, апостолы, вожди, одним словом люди убежденные, имеют несомненно иную силу, чем негативисты, критики и равнодушные: но не будем забывать, что с нынешней силой толп. если бы она одна могла приобрести достаточно авторитета, чтобы заставить признать себя, она вскоре превратилась бы во власть настолько тираническую, что все должно было бы немедленно подчиниться ей".
      Вот почему психологические особенности вождя, которые покоряют нас и делают из него некоего прирожденного Месмера, аналогичны особенностям изобретателя, человека сильного и асоциального, поглощенного тем, что Бальзак называет поиском абсолюта. Они указывают на единство цели, singleness of purpose , как говорят англичане, свойственное человеку, охваченному единственной страстью. То есть ясновидцу, упрямцу, однобожцу. Тард пишет об этом следующим образом:
      "Личное влияние одного человека на другого, как мы. знаем, является феноменом элементарным и лишь в незначительной степени отличает внушающего от внушаемого. Благодаря своей пассивности, покорности, которые столь же неисправимы, как и неосознанны, толпа подражателей является разновидностью сомнамбулы, в то время как изобретатель, инициатор своей необычностью, своей мономанией, своей невозмутимой и одинокой верой в самого себя и в свою идею, верой, что окружающий скептицизм ни в чем не ослабевает, так как имеет социальные причины, этот субъект в соответствии с тем, что мы сказали выше, являет собой что-то вроде сумасшедшего. Безумцы, ведущие сомнамбул: какая логика следует из этого, скажут нам? Однако те и другие соревнуются в реализации логического идеала, и, кажется, они поделили задачу, стадность одних служит сохранению и нивелированию социальной веры, а отвага других служит ее возвышению и упрочению".
      Вот описание, которое проливает яркий свет на то, о чем можно было думать и писать меньше века назад в труде научного характера по поводу масс и сообщества. Самое меньшее, что можно сказать об этом: авторский тон лишен нейтральности, он не дает себе труда одеть свои предубеждения в научный язык. Но пойдем далее. Текст сжато излагает все элементы этих Fuhrematurcn, по выражению Макса Вебера, который их обновляет и комбинирует по-иному в своей теории. Там есть все: и превосходство личности над толпой, и примат акта изобретения над актом подражания, и мономаническая решительность человека, предназначенного очаровывать и гипнотизировать массы почитателей и дарование идеального гипнотизера, какого можно встретить с трудом.
      Но что же ищут вожди в толпе? Какое желание толкает и привлекает их к ней, заставляет их воздействовать на нее? Желание власти, личная амбиция, классовый интерес? Все это, конечно. Однако психология масс открывает нам единственную причину, которая господствует над всеми другими: желание авторитета, пробужденного в них всемогуществом верований, которые в итоге их изменяют. Если речь идет о личностях, это могут быть имена Наполеона или Сталина, Иисуса Христа или Карла Маркса, если о функциях, то это будут титулы: генерал, профессор, император или президент. Желание авторитета проявляется в желании известности, от которого никакой человек не застрахован. Отсюда у вождя навязчивая идея присваивать свое имя людям, партии, городам, наукам и т. д. Их число измеряется его влиянием. Отсюда опять же этот вальс имен, когда вождь меняется, отстраняется или умирает.
      Спрашивается, может ли быть руководитель анонимным. Конечно же, нет. Ни один вождь не обладает подлинной властью, если никто его самого не ассоциирует с его именем. В этом случае у него нет ни имени, ни лица. Это немного напоминает случай преемников Тито: после смерти этого великого руководителя власть, партия, народ — все ушло в небытие. Едва шеф начинает командовать, он стремится заставить других повторять его имя:
      "Хочется, чтобы, они произносили его часто и перед большим количеством народа до тех пор, пока много людей его выучит и привыкнет его произносить".
      Быть именем и сделать себе имя ничего не значит для разума, но значит все для эмоций. Это уверенность в продолжении — в славе или бессмертии — и наиболее ощутимый знак обладания властью и господством над другими. Стать образцом для них и центром внимания. Одним словом, проникнуть в их «Я» и господствовать над их воображением.
      "Эти люди. — пишет Михельс по поводу партийных руководителей. — которые приобретают часто что-то вроде ореола святости и страдания, просят в уплату за оказанные услуги только одну компенсацию: признание".
      Без этого признания со стороны народов и толп ни один король, коронованный или нет, ничего не значит. Вот почему все вожди зависят от толпы, что определяет их внушающую силу. Они обязаны верить тому, чему верит она, видеть то, что видит она. Каждый может отождествляться с их решениями и понимать их с первого слова и без колебаний. После того, как они стали великолепными зеркалами толпы, она отражается в них в такой же степени, как они в ней. Вот почему лидер, если ему знакомо одиночество, не знает уединения. Он не сумел бы оставаться вне массы, из которой вышел, не заслужив славы циничного притворщика, служащего своим амбициям. Его сила в том, чтобы быть правдивым и действовать правдиво. Если он действует по правде, не являясь сам по себе правдивым, его сила утрачивается. Он впадает в иллюзию, что является владыкой, не будучи им в действительности. Таким образом, он теряет силу своего обаяния, весь тот капитал доверия, которое оказала ему толпа.
      Напротив, до тех пор, пока он остается зеркалом толпы, массы узнают себя в нем. Они признают в нем авторитет коллективной веры, их общего тирана. Восхищаясь им, они восхищаются собой.
      "Когда толпа восхищается своим лидером, — заключает Тард, — когда армия восхищается своим генералом, она восхищается собой, она присваивает себе то высокое мнение, которое этот человек имеет о самом себе".
      Восхищайся собой, и тобой будет восхищаться толпа — приблизительно такой совет нужно дать вождю. Итак, подражая своему лидеру, толпа укрепляет уважение к себе, упрочивает свое социальное «Я». Каждый в глубине души чувствует, как он становится маленьким Эйнштейном, маленьким Наполеоном или маленьким Де Голлем, он видит себя новыми глазами. Надо полагать, что сильный руководитель укрепляет и повышает личность своих сторонников и последователей, тогда как слабый руководитель ее ослабляет и разрушает. Как если бы самоуважение каждого француза, например, прошло через взлеты и падения в зависимости от того, находится ли власть в руках господина Барра или господина Моруа или самооценка американца менялась бы соответственно тому, имеет ли он президентом господина Картера или господина Рейгана.
      Таковой могла бы быть причина, которая заставляла бы людей требовать время от времени (не слишком часто!) сильного leadership , энергичного вождя. Тард, по прежнему он:
      "Фактически всякий раз, когда нация проходит один из таких периодов, когда это нс только великое воодушевление сердца, но и великие способности духа, в которых она имеет настоятельную потребность, необходимость личного правления усиливается, в республиканской форме или в парламентской окраске".
      Вспомним вместе с тем, что, за редкими исключениями, мы здесь имеем дело с очень опасной иллюзией. Режимы личного правления смогли на время эффективно восстановить национальную гордость. Они этого достигали ценой ущерба для достоинства народа, если не кровавой ценой. Сами они оставались горды, но это не могло длиться долго.
       III
      Почему же массы подчиняются вождю, как стадо — пастуху? Вечный вопрос. Со времен второй мировой войны этот вопрос стал еще более насущным. В современном мире появился феномен, создающий впечатление пережитка, причину которого безуспешно искали: власть некоторых вождей сопровождается каждодневным террором. Она требует жертв миллионов людей, по классовым или расовым мотивам, в немыслимом ранее масштабе. И власть этих вождей, что достаточно известно, держится волей народа. Несмотря на такую жестокость, они были окружены — и это продолжается — почтением и даже безграничной любовью. Во многих случаях любовь и почитание неразрывно связаны с ужасом, в совокупности напоминая болезненные приступы.
      Однако то, что нужно прямо назвать преступлениями, было известно всем, за исключением тех, кто не желал об этом знать, кто закрывал глаза, чтобы не видеть, уши, чтобы не слышать, рот, чтобы не разоблачать. Так, популярность, которой были окружены Гитлер или Сталин, приводит в замешательство:
      "Тот факт, что тоталитарный режим, несмотря на всю очевидность своих преступлений, опирается на массы, глубоко тревожит", — пишет Ханна Аренд.
      И не просто тревожит, а, по правде говоря, ошеломляет в том, что касается Сталина, о котором известно, с какой упорной настойчивостью он преследовал своих врагов. Контролировались дела и поступки каждого. Никто не ускользал от террора. От террора, широкое распространение которого было возможно только при стихийном участии масс. Тем не менее Сталин оставался очень популярным и его превозносили как бога. По правде говоря, ужас, который он внушал, был более эффективен в этом смысле, чем благосостояние, которое мог бы обеспечить его режим.
      "Мне кажется, — пишет советский философ Зиновьев, который знал этот период, — что сталинские чистки больше сделали для его обожествления, чем его настойчивая политика, имевшая целью снизить на пару копеек цены на продукты".
      И не только в самой России. Его прославляли и за ее пределами поэты, писатели и философы, присоединяя свои дифирамбы к хвалам со стороны политических деятелей. Даже во Франции не было недостатка в писателях, выражавших ему любовь и восхищение:
      "Сколько сотен и сотен тысяч. — писал Андрэ Вюрмсэ, — испытывают самую светлую любовь к маршалу Сталину".
      И в том же году Поль Элюар посвящает ему поэму, в которой можно прочесть: "И Сталин изгоняет, беду, доверие свойственно его ясному уму". Вспомним, что по случаю его семидесятилетнего юбилея каждая семья, каждый завод должен был участвовать в сборе подарков, которые отправлялись целыми вагонами со всей Франции в Москву. Так чествовали того, кого Барбюс описывал как "человека с головой ученого, фигурой рабочего и одетого как простой солдат".
      Когда он умер, толпы людей плакали на улицах. Их сердца были полны отчаяния, они с тревогой смотрели в будущее без него, чувствуя себя осиротевшими. Луи Арагон свидетельствует об этом:
      "Каждый раз, когда кто-нибудь пожимал мне руку, кто бы это ни был — Фернан, Франсуа или Данисль, — мы оба боялись смотреть друг другу в глаза, чтобы нс увидеть слезы, потому что иначе невозможно было бы сдержать собственных".
      Разумеется, это было не впервые, когда смерть обожаемого и деспотичного вождя вызывала подобные проявления чувств. Сам Калигула был обожаем, и народ чуть не взбунтовался после его убийства. Я вкратце напоминаю эти факты, еще свежие в памяти каждого, чтобы показать то, что совершенно изумляет: не подчинение масс и отсутствие протеста перед лицом таких вождей, а та глубокая привязанность, которую они испытывают к ним, вплоть до состояния безутешности по поводу его ухода из жизни. Как люди могут любить своего тирана? Как они могут следовать за ним, пренебрегая своей свободой и жизнью? Значит, они считают невыносимой всякую "вакансию власти" — термин, обозначающий реальную или воображаемую пустоту, в которой пребывают массы, когда вождь в агонии. Мы были современниками агонии Мао, Франко или Тито. Мы могли наблюдать за безнадежными усилиями врачей, пытавшихся продлить их существование, бесчеловечным способом задержать фатальный исход, как будто этим людям нельзя умирать.
      Все эти интриги, утаивание настоящей даты смерти, предназначенные для того, чтобы поддержать иллюзию, что вождь болен или при смерти, тогда как он уже умер, имеют и другую сторону: реальная или предполагаемая реакция толпы на уход их лидера, толпы, лишенной своего «бога». Паника или ужас? Распад общественных связей, беспорядок, анархия, немыслимые траурные манифестации — все может быть (хотя самоубийства чаще происходят в среде поклонников кинематографических идолов). А еще ярость толпы, которая обращает свое горе в жестокость и направляет эту жестокость на приближенных вчерашнего вождя. Но всех этих мелких вождей, которые не смогли бы заменить великого, она одновременно возлагает ответственность и за его преступления, и за его смерть. И эта "вакансия вождя" заполняется только после долгих траурных мероприятий и трудов по развенчанию, которые в каком-то смысле, никогда не кончаются даже в обществах наилучшим образом организованных.
      Вот ряд фактов, которые шокируют разум, задевают совесть и бросают вызов науке. Зато для психологии толп, которая их в некотором роде предвидела еще до того, как они стали массовыми, здесь нет ничего ни исключительного, ни безумного. Удивительно как раз другое: недооценка этой стороны человеческой природы.
       IV
      Так на что же опирается психология толп, которая смогла их предвидеть и заблаговременно описать? Рассматривая эту политическую проблему в классическом ключе, равенство людей считают окончательно достигнутым. Почему же, спрашивается, одни командуют, а другие подчиняются. Бывает, что большинство подчиняется из интереса или по причинам рационального порядка. Но если эти мотивы исчезают, то понять его невозможно. И сверх того, можно наблюдать, как оно активно идет или пассивно соглашается на то, чтобы его подчинили, и трудно отделаться от впечатления, что оно идет на это по собственной воле, по своей прихоти.
      С точки зрения психологии толп загадка состоит не в том, что одни командуют, а другие подчиняются, это существовало и при деспотическом режиме. Все почти наоборот. Если бы все вожди командовали, а все толпы подчинялись, не существовало бы основной политической проблемы, да и проблемы вообще. Ведь она возникает тогда, когда первые колеблются, идут на поводу вместо того, чтобы руководить, тогда как вторые мечутся между двумя крайними полюсами, то навязывая свою волю, то впадая в апатию. Так рождается "патологическое недоверие, — пишет Тард, — демократической публики к своему властелину и страх, трусость, раболепие мнимого властелина, который наносит в декреты все указания своих подчиненных. Здесь есть логическая связь: такое недоверие и такой страх одинаково влекут за собой суждение о слабости вождя, есть здесь и телеологическая связь. в том смысле, что такое недоверие усиливает страх, если не страх это недоверие: а дисгармония, к сожалению, выражается в том, что соединение такого безумия и такого малодушия ведет народ в бездну".
      Иначе говоря, необходимость строгой иерархии диктуется так настойчиво, что если меньшинство наверху подчиняется, а большинство внизу диктует свою волю, власть теряет равновесие. Тогда возникает серьезная проблема. Единственным выходом будет установление порядка подчинения. И к вождям, которым это удается, испытывают благодарность. Им за это признательны, как атлантам, стоящим в полный рост и поддерживающим мир, который рискует опрокинуться.
      Понятно, что для психологии толп повиновение масс представляется чем-то очень естественным. На чем же оно основано? Этот вопрос предполагает два ответа, один из которых можно резюмировать словом «репрессия», другой — словом «восхищение». Если мы принимаем первый, мы обращаемся к внешним основаниям: неприкрытое силовое давление полицейского аппарата, партий, администрации или состояний, денег, которые оказывают принуждение, развращают. Они порождают страх и унижение, уничтожают любую свободу движения и мысли, всякое желание сопротивления власти. Этот список можно было бы продолжить, так как в данном случае худшее всегда является неоспоримым.
      Второе решение противостоит первому, как в "Дон Жуане" Моцарта соблазнение — насилию, психический подход — физическому. Оно предполагает внутреннее основание: стремление, психологическую потребность любить, подражать, подчиняться существу более сильному, от которого мы ждем указаний и защиты. Эта естественная склонность делает нас восприимчивыми к его внушающему воздействию, и мы его принимаем за свои желания. Она толкает нас к тому, чтобы мы отдали ему в распоряжение наши чувства, наше имущество, а в случае необходимости и нашу жизнь. Потребность восхищаться, видимо, проявляется у человека достаточно рано. Вслед за своим отцом, учителем, старшим братом он восхищается великими художниками или учеными, яркими историческими личностями, короче говоря, всеми теми блестящими или роковыми фигурами, которые населяют воображаемый Пантеон народов:
      "Потребность в восхищении у толп, — утверждает Ле Бон, — быстро превращает их в рабов людей, воздействующих на них своим обаянием. Они неистово обожают их".
      Эта потребность подчиняться и восхищаться не является психической потребностью индивида. Будучи один, он ее и не ощущает, и не обнаруживает. Зачастую он сердится на того, кто ему о ней напоминает. Он рождается действительно свободным в полном смысле этого слова. Зато в массе эта потребность проявляет себя. Можно сказать, что каждый чувствует себя вынужденным подчиняться коллективной части себя самого, тому, что в его существе есть коллективного. На массах мощь этой потребности можно было бы пронаблюдать по многим показателям.
      Прежде всего, почтение, которым они окружают своего вождя. Они смотрят на него, слушают его. Даже его имя произносится с уважением. Затем неистовство, с которым они отбивают любую атаку, любую критику, направленную против его персоны. Даже когда вожди противоречат сами себе или совершают преступления, толпы отказываются верить в это. Они перекладывают ответственность за это на других, например, на окружение вождя. Так они сохраняют безупречным его образ, созданный ими. Известно, что многие из советских людей и многие немцы были убеждены, что Сталин и Гитлер не знали о преследованиях и расправах с оппозиционерами и евреями. Наконец, третьим признаком является удовлетворенное послушание, которое часто удивляет наблюдателей. Оно ведет к подчинению решениям и приказам, такому, что не требуется применения значительной силы или чрезмерного принуждения. Роберт Михельс в своем исследовании политических партий мог написать, что
      "Массы испытывают глубокую потребность преклоняться перед великими идеалами, а также перед людьми, которые в их глазах представляют таковые".
      Оба эти решения — давление и восхищение — диаметрально противоположны. В одном случае вождю подчиняются, так как он командует, в другом он командует, потому что ему подчиняются. Большинство социальных наук придерживаются первого объяснения. Они делают из давления насилие, источник которого в отношениях с позиции силы, то есть в социальном принуждении. Психология толп придерживается второго объяснения. Потребность восхищаться замечательным и авторитетным человеком, на которого они могли бы опереться, приводит, говорит она, массы к подчинению вождю. Если он господствует над ними, вынуждает их подчиняться своим приказаниям, то только с их согласия Это порой заходит очень далеко, вплоть до того, что вождь объявляет: "Я один, и этого достаточно".

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32