- Можно, я выкупаюсь? - спросил Зиновий.
      - Купайся! Вода здесь целебная.
      Зиновий моментально сбросил одежду и нырнул в горячую воду. Он с таким восторгом плавал и нырял, что Александре Прокофьевне стало завидно.
      - Тогда догонишь! - крикнула она и пошла к другому источнику.
      Здесь их было больше двадцати, этих термальных источников. Некоторые были совсем горячие, как кипяток. Александра Прокофьевна брала анализы проб. Теперь она стояла перед огромным естественным котлом в земле, метра три в поперечнике! Дно его было заполнено валунами. Вода и пары с клокотанием выбрасывались из-под валунов. Температура на дне котла между камнями была выше ста градусов Цельсия. Кипящая вода переливалась через край котла и растекалась горячими ручейками - пар от них так и валил. Уже первые анализы показали, что в воде много брома, йода, сурьмы, цинка, натрия и других редких элементов.
      - Хор-рошо, Александра Прокофьевна! - довольным тоном сказал Зиновий, догоняя доктора.- Полезные, говорите?
      - О! Эти источники могут быть показаны при заболевании суставов мышц, нарушениях обмена веществ, невралгии, невритах, при ослаблении деятельности сердца, уплотнении сосудов...
      - Хотите тут курорт открыть?
      - Непременно! Уже писала в Москву. Отпущены средства... Здесь можно устроить здравницы для всего Заполярья!!!
      - Вот бы этому Клоуну тут покупаться, отдохнуть душой, может, и поздоровел бы.
      И что ему дался этот Клоун? Чуть насупившись, Александра Прокофьевна повернула назад.
      Солнце скрылось за тонкими слоистыми облаками, будто его прикрыли марлей в несколько слоев. Какая-то гнетущая неподвижная тишина стояла вокруг. И только по земле бесшумно и быстро неслась поземка.
      Обратно доехали быстрее: дорога уже была знакомой.
      - Домой подвезти вас или к больнице? - спросил Зиновий.
      - В котлован, пожалуйста!
      Машина стала осторожно спускаться в котлован, очутившись между заснеженными самосвалами с бетоном. Откуда-то возник захлопотанный Прокопенко в овчинном полушубке и шапке.
      - Ты, Зиновий? - крикнул он, щуря выцветшие голубые глаза.- А тебя главный инженер шукал. Велел подъехать к конторе, повезешь Глухова с рабочим на Песчаный остров к бурильщикам!
      - Так я еще не обедал!
      - Срочно требуется. Перехвати чего-нибудь в буфете.
      Александра Прокофьевна вышла из машины, попросив завезти ящик с пробами в лабораторию.
      Александра Прокофьевна медленно пробиралась внутри опалубки, где производились бетонные работы, стараясь что-нибудь рассмотреть сквозь густой туман. В блоки подавали для подогрева горячий пар, этот пар и влага от самой бетонной массы и образовывали туман. В сильные морозы, если кто из рабочих выходил наружу, мокрая спецовка твердела, превращаясь в ледяные латы.
      Серая, мокрая масса бетона дымилась на земле. Люди бетонировали один из пролетов плотины.
      Постепенно глаза привыкли, и Сперанская стала различать сложные переплетения балок, трапов, сходов, проводов, шлангов. Проступили и человеческие лица, кое-кого она уже узнала и ласково поздоровалась. В этой кипевшей людской гуще каждый понимал друг друга с полуслова.
      Александра Прокофьевна заметила нескольких женщин, одетых в ватные брюки, сапоги, телогрейки. Головы все повязывали платками. Начальник гидростроя никогда не направлял сюда женщин. Но эти бетонщицы прославились еще на других стройках и теперь категорически отказались сменить профессию. Да и заработки здесь были хорошие.
      Все ловко управлялись с вязким серым месивом. Тяжелый вибратор легко, словно играючи, ввинчивался в бетон. Александра Прокофьевна знала, чего стоила эта кажущаяся легкость.
      Один парнишка с краю отставал от других. Нет, не все одинаково ловки! Этот явно не справляется. Полная, невысокая женщина с обветренным, обожженным солнцем и морозом лицом подошла к нему. Это была Анна Кузьминична, бригадир бетонщиков. Улыбаясь, Она взяла из рук парня вибратор и стала показывать, как удобнее его держать.
      Огромная бадья с насохшими на ней комьями бетона проплыла над головами, задержалась на секунды над распорками, и бетон с грохотом вывалился вниз. Он шел сплошным потоком. Женщинам некогда было перевязать платок, сбившийся набок. Все же Анна Кузьминична, увидев врача, улучила минутку, подошла к ней.
      - Пришли посмотреть? - прокричала она ей в самое ухо: шум стоял оглушительный.- Сегодня хорошо поработали, ни одного простоя! Бетон подвозят! Еще месяц в таком темпе, и никакой паводок нам не страшен. Извините...
      Анна Кузминична бросилась кому-то на помощь. Она, работая наравне со всеми, успевала следить за качеством кладки. Недосмотри за таким, как Клоун, и получатся мелкие "раковины". Там скопится вода, которая при замерзании разрушит бетон. А плотина строится на века. Уходя с котлована, Александра Прокофьевна. опять столкнулась с Прокопенко, трусившим куда-то рысцой, и остановила его.
      - Илько Спиридонович, я насчет Петра Клоуна... Ему тяжело работать на бетоне.
      - Лодырь он першей марки, Александра Прокопивна! Знаете поговирку: лодырь за одын час бильше втомыться, ниж работяга за цилый день. Оттого вин и ногу пошкодыв. Я колысь у армии з непривычки у походи теж спортыв ногу. У гошпнтали лежав.
      - А-а... Он уже ушел домой?
      Оказалось, что Клоун, чтобы не прогулять, все же приплелся в котлован. Прокопенко направил его вместе с инженером Глуховым на Песчаный остров - там нужно было погрузить образцы. Прокопенко решил, что за поездку нога Клоуна отдохнет, а погрузить помогут буровики. У Александры Прокофьевны неизвестно почему заныло сердце. Она пришла домой и, долго хмурясь, очищала от снега шубку и платок...
      Погода испортилась: пуржило. Опять с реки донесся низкий басовитый гул - ворочался Вечный Порог...
      Это случилось на обратном пути. Пурга мела уже непутем. Но видимость еще не исчезла. До поселка осталось, если прямиком по реке, километра четыре. Зиновий вдруг остановил машину и высунул голову из кабины. Впереди чернела как раз поперек дороги длинная щель. Над ней стоял пар.
      - Что там еще? - проворчал Глухов. Инженер был сильно не в духе. Он обиделся, что главный инженер забрал единственный вездеход для себя (остальные были в разъезде или на ремонте), а его, Глухова, послал, словно простого рабочего, на грузовике в такую погоду к буровикам забрать образцы. Глухов прекрасно знал, что его попросили съездить не только за этим: необходимо было срочно выяснить с начальником геологической разведки кое-какие вопросы. Но, по мнению Глухова, этого начальника можно было бы вызвать сюда, в управление, а не гонять туда Глухова.
      Инженер был раздражен и тем, что с ним послали Зиновия: он его терпеть не мог. Хотя понимал он и то, что другого шофера не могли послать. Шоферы были уже занаряжены на весь день на определенную работу, а Зиновий с утра ездил на Абакумовскую заимку и как раз только что освободился. Вообще Радию надоела вся эта "собачья жизнь", и он клял хитреца-отца, уговорившего его поработать годика два на Севере. Конечно, не будь здесь Тани Эйсмонт, Радию никогда бы сюда не забраться... Но что толку от нее, если она ведет себя, как царевна-недотрога?
      Зиновий, не обращая внимания на злившегося инженера, вышел из кабины и сразу попал в воду. Из расширявшейся щели плыла вода. Зиновий бросил взгляд в кузов. Нахохлившись, возле мешочков с образцами грунта сидел Клоун, засунув руки в длинные рукава телогрейки. На его шапчонке налепился целый шар снега.
      Зиновий быстро сел в кабину и дал машине задний ход.
      - Не проедем,- сказал он Глухову.- Вечный озорует. Что будем делать? Может, обратно, к буровикам?
      - И ночевать там? Ни в коем случае! - Радий высунул голову в дверцу и внимательно осмотрелся.- Мы недалеко от берега,- заключил он.- Здесь не так уж опасно, если лед и треснет. Езжай к берегу.
      - Берегом не проедем!
      - Подумаешь! Поставим твой грузовик в надежное место и пойдем пешком, в обход...
      Зиновий опять вышел из машины и критически осмотрелся.
      Ему тоже не хотелось ночевать у буровиков в землянке, вырытой в холме. Да там и негде. Все топчаны заняты, на полу отчаянно дует. Пожалуй, тут можно добраться до берега: лед довольно ровный.
      - Идите впереди машины,- сказал он Глухову.
      Радий молча вышел из кабины, поднял воротник оленьей полудошки и осторожно пошел вперед, иногда останавливаясь, чтоб, повернувшись к ветру спиною, переждать порыв ветра. Ветер был штормовой, не меньше восьми-девяти баллов.
      Так они провели машину до крутого берега, и Зиновий, выведя ее на прибрежную гальку, занесенную снегом, поставил под высокой лиственницей. Втроем они быстро перенесли образцы в кабину, и Зиновий запер дверцу. Они вскарабкались по сугробам наверх.
      - Пешком, что ли, пойдем? - вдруг спросил Клоун, озираясь с каким-то испугом: со всех сторон несся мокрый, колючий снег, захватывая дыхание.
      -- Видишь, Петро, дорогу-то размыло! - пояснил Зиновий.- Нужно идти. Тут и пяти километров не будет.
      Он опустил шапку-ушанку, завязав ее, как и Клоун, под подбородком. На Радии была меховая шапка фасона "гоголь", и он только надвинул ее поглубже.
      Клоун не посмел сказать, что у него болит нога. Он привык, что с ним никто не считался. Может, он боялся, что его, чего доброго, бросят здесь одного. Только он ничего не сказал и поспешил за своими спутниками, прихрамывая и тихонько охая.
      По берегу шла вьючная тропа, но ее давно занесло снегом. Теперь впереди был Зиновий, он лучше ориентировался в тайге. За ним - Глухов, последним ковылял Клоун, у которого по лицу текли слезы от непереносимой боли в стопе - он изо всех сил старался не отставать, боясь очутиться один в тайге. Но Зиновий как раз приноравливался к нему. Шофер шагал, не торопясь, каждые десять шагов оборачивался; только убедившись, что товарищи идут за ним, он снова шел дальше.
      Быстро темнело... К вечеру пурга усилилась, еще хорошо, что ветер дул в спину. Небо было пустое и сумрачное. Снег падал с неба, ветер срывал его с деревьев, с слежавшихся сугробов и, перемешав, подняв высоко в воздух, нес, вертел, крутил, с силой бросал оземь. Снег набился и за воротник, и в рукава, и в сапоги, и даже в брюки. Когда Зиновий опять обернулся, почему-то раньше обычного, он увидел, что Клоун упал и не делает попытки подняться. Зиновий бросился его поднимать и в последнем свете истощенного дня увидел лицо Клоуна. Оно его поразило... Глаза закатились, лицо было как у трупа, холодный пот смешался с тающим на заострившемся носу снегом. Клоун был без сознания.
      - Придется его тащить! - прокричал Зиновий в ухо инженеру, стараясь перекричать вой ветра; как будто кто-то страшный на одной ноте стонал: а-а-а-а! - Берите его за ноги, так легче, и понесем.
      Радий не сразу понял, что от него хочет шофер. Он почти выбился из сил, струсил и совсем не хотел рисковать жизнью из-за какого-то воришки. Сам он, может, еще и дойдет, но тащить этого идиота - просто безумие!
      - Мы его не донесем! - сказал он угрюмо. Но Зиновий не расслышал, он уже поднимал Клоуна. Радий не посмел отказаться. С несказанным отвращением он поднял Клоуна за ноги и понес. Они прошли шагов пятьдесят. Нести вдвоем было крайне неудобно. Они проваливались по колено, по пояс, цеплялись за обледенелый кустарник, роняли Клоуна и снова поднимали его, захлебываясь ветром. Впору было вернуться к грузовику и пересидеть в кабине, но они отошли слишком далеко и впотьмах могли не найти машины и погибнуть.
      - Попробуем нести по очереди... Он ведь легкий! - крикнул Зиновий. Он первый поднял Клоуна и понес его на руках, как носят женщину.
      Когда он выбился из сил и хотел попросить Радия немножко сменить его, рядом никого не оказалось.
      Таня с детства не выносила воя ветра: на нее нападала тоска, особенно если она оставалась одна. Поэтому она была очень довольна, что Сперанские пригласили ее к себе ночевать. На плотине хозяйничала лишь пурга - ночная смена осталась дома.
      Таня помогла Александре Прокофьевне напечь блинов - была масленица, и изо всех печей аппетитно пахло блинами. Поужинав и напившись крепкого краснодарского чая, хозяева и гостья уселись поуютнее: женщины на диване, накрывшись одним пледом (в квартире было сегодня прохладно, так как выдувало), а Сперанский со своей неизменной трубочкой- в кресле. В доме уютно, чисто, потрескивают накаленные сосновыми дровами печи - в Москве уже и забыли о таких печах. За стенами неистово воет вьюга - еще уютнее!
      Разговор зашел о Глухове. Таня беспокоилась, доберется ли машина в такую пургу.
      - Они заночуют на Песчаном острове,- уверенно сказал Сперанский.
      Александра Прокофьевна рассказала, каким был Радик маленьким, как его все любили, как она носила его на руках.
      - Мы с ним учились вместе с третьего класса,- задумчиво произнесла Таня.
      - Какого вы о нем мнения? - вдруг резко спросил Сперанский.
      - Сережа! - хотела остановить мужа Александра Прокофьевна.
      - Ничего. Мне самой давно хотелось поговорить с Сергеем Николаевичем о Радике! - возразила девушка.- Вы старый коммунист, вы поможете мне разобраться...-Таня слегка покраснела и с минуту молчала, видимо не зная, с чего начать.
      "Она хорошенькая, но уж очень круглолица, и голова, пожалуй, мала для такого роста,- думала Александра Прокофьевна, рассматривая девушку.- И слишком угловата, а в плечах широка. Спортивная фигура, гм! О боже, кажется, я ревную. Как это нехорошо. А Сережа до сих пор красив и нравится женщинам. И такая хорошая улыбка очень красит его - улыбнется и сразу похорошеет. Морщин почти нет, цвет лица матовый, не поддается загару, волосы густые, и намека нет на лысину, а синие глаза ясны. Как Сережа высоко ставит эту Таню... Неужели даже Радик недостоин ее?"
      - Мы с ним сидели на одной парте...- рассказывала Таня.- Вы знаете, как его прозвали ребята? Канитель!
      - Придумают же! - усмехнулась Александра Прокофьевна.
      - Очень метко! - серьезно сказала Таня.- Все только с ним и возились. Воспитывали его, убеждали - канителились! Почему? То он заявлял, что отказывается от уроков труда, потому что рукоделие (у нас преподавали рукоделие) не мужское дело. Кажется, это было в третьем классе. То начал ходить регулярно в церковь... Это было в седьмом.
      - Разве он был верующим? - удивилась Александра Прокофьевна.
      - Отродясь не верил! Просто на зло родителям и педагогам. Потом ему надоело, и он больше не ходил. В девятом классе он заявил, что не верит в будущее. Каждую неделю он что-нибудь выдумывал. То сказал, что он последователь Шопенгауэра, то Фрейда. Только им и занимались!
      - Культивировали его личность! - расхохотался Сперанский, окутываясь облаком дыма.
      - Радий никого не любил, даже мать...- Таня немного подумала.- Может быть, только меня... по-своему. Я почему-то всегда была ему нужна. Он просто не мог без меня жить. Раз, когда я решительно порвала с ним, он отравился снотворным.
      Всю ночь его отхаживали. Его родители и я (потому что он меня потребовал) сидели в вестибюле больницы Склифосовского. Они смотрели на меня, как на убийцу. Радик чуть не умер.
      - И вам стало его жалко! - буркнул Сперанский.
      - Его едва спасли. Девчонки в школе чуть меня не побили. Обзывали жестокой, эгоистичной, злой... Это было в десятом классе. Затем мы поступили в энергетический институт на гидроэнергетический факультет. Радий сначала был на другом отделении - его интересовала кибернетика. Но потом он перешел, чтоб учиться вместе со мной. Куда я, туда и он!
      На втором курсе он представился стилягой. Понимаете? Представился! Это было то же, что с церковью - просто на зло всем. Его на всех собраниях пробирали. Не исключили лишь потому, что он был отличник (это давалось ему без усилия, он же очень способный!). И потом, все знали: он не пил вина... к его великому сожалению, его сразу тошнит даже от домашней наливки. И курит он редко, только когда пристыжен - виноват в чем-нибудь. Это с ним бывает: чувство раскаяния.
      - Почему ему всегда хотелось всех будировать? Не могу понять... что за удовольствие?
      - Только со мной он никогда не кривлялся, был таким, как есть.
      - А почему вы хотели с ним порвать? - поинтересовался Сперанский.- Ведь вы не один раз с ним расставались?
      Обе женщины, не заметив когда, сбросили плед, и он упал на пол. Сперанский нагнулся и поднял.
      - С ним очень тяжело, вы не представляете! - ответила Таня,- Он действует как-то угнетающе. Он во всем видит одно плохое. Всех подозревает в притворстве, корысти, хитрости, зле. Не знаю, верит ли он во что-нибудь. Наверное, ни во что не верит. Какое несчастье, что он... Он уже раз двести просил меня быть его женой... Из-за меня и на Север поехал. По совету отца. Но он бы не поехал, если бы не я.
      - Вы его звали?
      - Что вы, Сергей Николаевич! Я хотела убежать от него - не удалось! Я просто боюсь...
      - Чего вы боитесь, глупенькая?
      - Боюсь когда-нибудь уступить. Когда человек столько лет караулит...
      - Будет вам! - недовольно оборвала Александра Прокофьевна и, легко поднявшись, подошла к приемнику. Она была высокая, худощавая, держалась уверенно - чувствовалось, что много занимается гимнастикой. Смолоду Александра Прокофьевна была некрасива, но к сорока годам выровнялась, похорошела. Ее хроническая ревность была тайной даже для мужа.
      Резко зазвенел телефон. Звонили из больницы. Дежурный врач...
      - Александра Прокофьевна, пожалуйста, приходите, сейчас же! Только что доставили Клоуна и Гусача... Пожалуйста, скорее!!!
      4
      Это мы с отцом доставили их обоих в больницу.
      Мы только что говорили о них. Отец уверял, что Зиновий останется ночевать на Песчаном острове, потому что он осторожен и в пургу не поедет. Я ему возразил, что не останется ни за что, потому что завтра воскресенье и должна прийти Таня.
      Мы еще немного поспорили об этом. Отец делал на кухне книжную полку в подарок знакомым новоселам. А я сидел у плиты, дожидаясь, когда вскипит чайник. Ветер за бревенчатыми стенами прямо-таки бесновался, завывал, как гиена, и каждую минуту загонял дым обратно в трубу.
      В кухне было довольно дымно и щипало глаза.
      Когда постучали в дверь, я почему-то ужасно испугался и со всех ног бросился отпирать.
      Так и есть - это был Зиновий. Он держал на руках Клоуна. Их совсем замело снегом. Зиновий едва вошел, положил Клоуна на пол. Я сам раздел Клоуна и перенес на папину постель. Я не понял, в сознании он или нет: глаза смотрели, но были какие-то неподвижные, словно он смотрел далеко. Ясно, его надо везти в больницу, мы здесь ничем не поможем.
      Я только хотел это сказать, но, обернувшись, увидел, что отец хлопочет около Зиновия. Зиновий пытался улыбнуться, пошутить, как всегда, но не мог: обессилел.
      Мы его раздели, дали выпить вина, того самого, которое приготовили к приходу Тани. Я снял с него сапоги и надел ему на ноги домашние шлепанцы, как вдруг услышал:
      - Ты же обморозил руки! - воскликнул отец с ужасом. Я предложил растирать их снегом, но отец сказал, что это устарело - нужно, наоборот, тепло. Он налил в бак теплой воды и заставил опустить туда обе руки. Как я заметил, руки были очень бледные, словно у покойника. Отец стал их легонько растирать в воде. Парили, а когда осторожно вытерли чистой байкой, увидели, что руки покрылись сине-багровыми и фиолетовыми пятнами. Зиновий морщился, ему было больно.
      Мы с отцом очень испугались за него. Тогда отец сказал:
      - Пойду за машиной, надо их обоих в больницу.
      Он быстро оделся и ушел. Я спросил Зиновия, обедал ли он. Он говорит: "Кажется, нет". Но есть не хотел. Еле я его уговорил выпить горячего бульона.
      Я приготовил одежду, чтоб сразу всем одеться, как придет машина. Зиновий терпеливо ждал, сидя на табуретке и тяжело дыша. 338
      - А где Радий? - спросил я нерешительно.
      - Он мерзавец,- устало сказал Зиновий. Я понял все и ужаснулся. Бросившись к аптечке отца, я накапал валерьянки и дал Зиновию выпить. Просто растерялся чего-то, ведь Зиновий не терпел даже запаха валерьянки. Но он послушно, как давеча вино, выпил. Вряд ли он понимал, что пьет. Совсем ухайдакался, бедняга! Я подошел к Клоуну. Он так же смотрел далеко. На мой вопрос, как он себя чувствует, не ответил, только скривился, будто хотел заплакать.
      Скоро подъехал отец. Шофер Костя Танаисов так и бросился к Зиновию.
      - Что ты, парень, неужто поморозился? - Он со страхом осмотрел его руки. Мы быстро одели Зиновия. А Клоуна просто укутали в одеяло и внесли в вездеход. Когда их доставили в больницу, я отвел Костю в сторону и шепнул ему про Радия.
      - Узнай, дома ли он,- попросил я.- А вдруг сбился с дороги? Надо тогда идти его искать, пока не замерз.
      Костя сразу отправился искать Радия. Пока дежурная, молоденькая девчонка, хлопотала возле Зиновия и Клоуна, Костя уже вернулся.
      - Ничего ему, стерве, не сделалось, лежит и курит! - шепнул он мне.
      - Ты заходил к нему?
      - Нет. В окно заглянул.
      Скоро прибежала запыхавшаяся Сперанская. С ней пришли ее муж и Таня Эйсмонт. Но больных уже увели в палату.
      Мы остались сидеть в приемной. Все молчали. Через час вышла Александра Прокофьевна, какая-то растерянная, будто побитая. Сперанский пытливо посмотрел на жену. Она сказала нам, чтоб все шли спать, пока ничего определенного сказать нельзя. Она же на всю ночь останется в больнице.
      - Будет сделано все возможное,- привычно заметила она. Мы с отцом решили остаться. Сперанский стал настойчиво звать нас к себе.
      - Пошли! - радушно приглашал он.- Татьяна напоит нас чаем. Посидим, покалякаем. Телефон же есть... Все равно мы здесь ничем не поможем - там сейчас всякие уколы, инъекции, вливания. Пошли?
      Пурга заметно слабела.
      - К утру совсем прояснит,- сказал Сергей Николаевич.
      - На сердце только не проясняется,- горько заметила Таня.- Я не понимаю, что произошло? Почему Радий не хочет со мной говорить? Даже не отпер мне дверь...
      Значит, она уже была у Глухова. Я помнил, что Радий живет в том доме, где и Сперанские.
      Когда мы сняли шубы и отряхнулись от снега, все сели у неубранного стола: видно, они пили чай и не успели убрать. Я рассказал то, что узнал.
      Сперанский ахнул и полез за трубкой, но не закурил.
      - Мерзавец! Какой, однако, мерзавец! - повторил он вне себя.- Бежал, спасая собственную шкуру! Бросить беспомощного Клоуна на Зиновия...
      Сперанский вдруг с негодованием взглянул на помертвевшую Таню.
      - За него переживаешь? - почти грубо спросил он. Немного погодя он подошел к телефону.
      - Это санитарка? Нюра, как только Александра Прокофьевна освободится, попроси к телефону. Поняла? Когда освободится! Что? Просила ей не звонить? Он задумчиво опустил трубку.
      Так мы маялись в неизвестности еще часа два. Сперанский сам вскипятил чайник, заварил крепкий чай. Выпили по стакану. Я несколько раз незаметно взглянул на Таню... Татьяну Григорьевну. Теперь было видно, что ей 27 лет, никак не меньше. И я тоже подумал, за кого она переживает.
      В первом часу Таня ушла. Сергей Николаевич принес нам с отцом одеяла и подушки.
      - Ложитесь-ка вы спать,- посоветовал он,- а я дойду до больницы и узнаю, как там...
      - Может, и я с вами? - попросился я.
      - Нет, лучше я один. Постарайтесь уснуть, завтра день нелегкий.
      Когда Сперанский ушел, я оделся и вышел во двор. Пурга уже стихла. Просто дул сильный ветер, и все. Даже месяц показался; он был на ущербе, мимо него неслись редкие облака. Похолодало. Я обошел дом и тихо подкрался к окну Радия - его комната была на первом этаже. Может, это было мальчишество, но мне хотелось на него взглянуть. Стекла уже почти замерзли, но один угол остался снизу. Занавески Глухов так и не задернул. И свет не потушил. Он сидел на кровати и мрачно смотрел перед собой.
      Не хотел бы я быть на его месте...
      Я вернулся в дом и лег спать. То есть разделся и лег, но мы еще долго говорили с отцом.
      Нам было очень жаль Зиновия, но никак мы не предполагали того, что случилось потом. Мы думали: он полежит в больнице, подлечится, и все заживет. На гидрострое обмораживания случались часто. Я сам как-то, недоглядев, обморозил себе щеку: было синее пятно величиной с пятак. Долго болело.
      На другой день весь гидрострой знал о несчастье. Об этом только и говорили. Все поголовно были в курсе событий и знали больше меня. Стало известно, что Александра Прокофьевна ошиблась, заподозрив Клоуна в симуляции, когда у него уже был перелом стопы,- рентген подтвердил это. Когда Клоун понял, что ему не дойти, он так испугался смерти, что у него случился шок.
      Все восхищались Зиновием, донесшим на руках Клоуна.
      Возмущались поступком Радия. Когда Глухов появился, его провожали недоброжелательными взглядами, а то и свистками. Он, видимо, струсил и, сославшись на простуду, сидел дома. Таню почему-то тоже все осуждали неизвестно за что! Но никто не думал о том, что Зиновий может лишиться рук. Даже врачи... сначала. Но на другой день к вечеру все определилось...
      Мы сидели в кабинете главного врача: Сперанский, Таня, мой отец и я. Александра Прокофьевна, осунувшаяся и подурневшая, сидела за письменным столом, закрыв глаза рукой. Я вошел позже всех и думал, что у нее разболелась голова. Но, когда она опустила руку, понял с замиранием сердца, что она сейчас скажет что-то ужасное.
      И она сказала:
      - У Гусача отморожение четвертой степени. Уже появилась линия демаркации некроза... омертвение. Необходима ампутация обеих конечностей...
      - Обе руки? - переспросил Сергей Николаевич, сильно побледнев. На жену он смотрел со страхом и жалостью.
      - Обе. До локтей почти.
      Таня заплакала, отвернувшись к стене. Я весь похолодел и взглянул на своего отца. Ведь он любил Зиновия, как родного сына. Иногда мне казалось, что он любит больше его, чем меня. Он его знал десять лет, а меня только год. Отец с усилием прокашлялся. Он казался спокойнее всех... дорого давалось ему это спокойствие.
      - А что будет, если не ампутировать? - хрипло спросил он.
      - Смерть от заражения крови.- У Александры Прокофьевны задрожали губы, но она тотчас сделала усилие и овладела собой.
      - Я не могу ему сказать... не могу! - с каким-то даже удивлением вскричала она.- Хватит того, что ампутировать придется мне.
      - Надо вызвать еще одного хирурга! - заметил Сперанский и потупился. Все долго молчали. Было что-то противоестественное в нашем бессилии, что невольно возмущало и подавляло. Как это пойти к веселому, доброму парню и сказать: тебе отрежут сейчас обе руки!
      - Он не согласится! - неожиданно сказала Таня.
      - Как же...- начала было Александра Прокофьевна и вдруг встала и отвернулась к окну, наверное желая скрыть слезы. Вошла медицинская сестра Екатерина Ивановна, маленькая, пожилая, энергичная женщина, черноглазая, с пышными седыми волосами, и сказала, что Зиновий хочет видеть Михаила Харитоновича.
      - Пусть идет,- произнесла, не оборачиваясь, Сперанская. Отец поднялся и в задумчивости постоял среди комнаты.
      Все смотрели на него, даже Александра Прокофьевна обернулась и тоже смотрела на него, должно быть думая то же, что и я: какой он большой и сильный человек, столько перенесший в жизни, но не сломленный. Бороду он так и не сбрил, хотя все собирался это сделать.
      - Ну, что же... я сам поговорю с ним.- И пошел за медсестрой.
      - Зиновий не согласится! - снова сказала Таня,- Вот увидите!
      - У него же золотые руки! - заговорил Сперанский.-Добрые, ловкие, рабочие руки! Какая чудовищная нелепость!!!
      - Во всем виновата я...- упавшим голосом произнесла Александра Прокофьевна.- Как я могла так ошибиться в диагнозе? Ведь у Клоуна была ярко выраженная маршевая стопа. Перелом плюсневых костей стопы. Вот к чему приводит предвзятость. Я не верила ему с самого начала, едва он вошел. Никогда не прощу себе!
      - Во всем виноват Глухов,- зло возразила Таня.- Бросить товарища так безжалостно и подло!
      - А он не считал их за товарищей, вот в чем вопрос!- неожиданно для себя сказал я.- Он не ушел бы, если бы вместо Клоуна и Зиновия были бы, к примеру, Сергей Николаевич или главный инженер. Клоуна ведь он за человека не считал... Зачем же Глухову рисковать из-за него своей драгоценной жизнью? Я уверен, что это так и было. Спросите у него сами.
      - Все с него спросят! - угрюмо бросил начальник гидростроя.
      За широким окном сумерки. Никто не поднялся, чтоб включить свет.
      Над котлованом занялось зарево огней. Каждый вечер зажигались пятидесятиметровые светильники со множеством ослепительных прожекторов. Мимо окна прогрохотали самосвалы с бетоном. Бетон теперь везли день и ночь...
      Зиновий Гусач, король трассы. Так все называли моего друга. Как же он будет без рук? Не знаю, сколько мы так сидели в молчании. Вошел отец и остановился в дверях.
      - Зиновий отказался наотрез,- сказал он.- Я не смог его убедить.
      5
      Была такая тяжелая ночь, будто мучил во сне кошмар, а ты никак не можешь проснуться. Никто почти в поселке не спал, всюду светились огни, и по улицам всю ночь шли люди - до больницы и обратно, и снова до больницы.
      В приемной угрюмо и терпеливо сидели шоферы, давние товарищи Зиновия, плотники, монтажники, арматурщики. Даже служащие из конторы приходили и передавали фрукты, освежающее питье, шоколад. Жена Прокопенко, повариха Федосья Ивановна, принесла для Зиновия любимый его пирог с яблоками и, смутившись, что столько народу, стала лепетать, что-де она из своей муки испекла пирог.
      - Будет тебе, мать! - расстроенно оборвал ее один из рабочих.- Будто кто слово сказал бы, если и из общей. Тут бы кровь свою с радостью для такого парня отдал!
      Многие в эту ночь приходили в больницу и спрашивали: не нужна ли для Зиновия кровь или кожа? Бригадир Анна Кузьминична по-матерински всплакнула в приемной.
      - Клоун не стоит того, чтоб из-за него страдал хороший, нужный человек.
      - Вот и Глухов как раз так рассуждал! - язвительно заметил Костя Танаисов. У мужчин так и "кипело" на Глухова, а женщины почему-то больше ругали Клоуна.
      Утром, когда я вышел на работу, меня ласково прогнали.
      - Ты же его друг, может, понадобишься ему,- сказал сварщик Барков.Иди, мы заменим тебя. Тяжело ему сейчас... Сиди возле него!!!