Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Полюс Лорда

ModernLib.Net / Современная проза / Муравьев Петр Александрович / Полюс Лорда - Чтение (стр. 1)
Автор: Муравьев Петр Александрович
Жанр: Современная проза

 

 


Петр Александрович Муравьев


Полюс лорда

ГЛАВА 1

Он стоял на краю тротуара и пристально к чему-то приглядывался. Лицо его было спокойно и серьезно. Мимо, сплошным потоком, мчались машины, но он их не замечал.

Как и всегда, зимой ли, летом, одет он был в старое пальто, очень длинное, с длинными же рукавами, из которых едва приметно торчали кончики пальцев. Брюки тоже были не по росту и волочились по земле изношенной бахромой, почти целиком покрывая ветхие туфли с задранными носками. Зато на голове у него красовалась золотая корона, правда, из картона, но очень похожая на настоящую. А из-под нее, сливаясь с усами и бородой, спадали пакли нечесаных волос – цвета отсыревшего сена.

Все это растительное богатство не мешало, однако, разглядеть черты: тонкий горбатый нос, правильные губы, высокий как у волхва лоб. Глаза тоже не прятались, смотрели прямо и строго, как у человека, давно примирившегося с окружающим распорядком вещей, хотя и сознающего его внутреннюю непрочность.

Таким я помню его с давних пор. В районе, где я работаю, он не случайный гость; я встречаю его чуть ли не ежедневно, и каждый раз останавливаюсь, чтобы понаблюдать за его странными движениями.

Бродяга? Что ж, с этим, возможно, согласится всякий, кто с ним сталкивался. Но мне хотелось бы избежать этого слова в обычном его смысле. В глазах у этого чудака не прочесть ни равнодушия наркомана, ни высматривающего любопытства, характерного для попрошаек; внешний мир мало его затрагивает. Уличные сигналы, например, для него не существуют. Переходя улицу на красный свет, он только предупреждающе поднимает руку, и в этом его жесте чувствуется необъяснимый триумф над легкомысленной суетливостью, над оголтелой бестактностью всех этих людей…

Но я увлекся, я, кажется, рассказываю по памяти. Так обстояло дело раньше, еще неделю назад. С тех пор, однако, что-то изменилось: человек с короной утратил спокойствие. Его движения теперь стали пульсирующими и напоминают колебания магнитной стрелки. Вот и сегодня утром он был в смятении: нервно фланировал по западной стороне 7-й авеню, дважды останавливался на углу 52-й улицы, к чему-то прислушиваясь. Корона съехала набок, от его уверенности не осталось и следа, и пролетавшие мимо машины глушили его нетерпеливыми гудками. Он больше не поднимал руки и послушно дожидался зеленого света, чтобы перейти улицу.

Заморосил дождь, мне надо было поспеть на службу, и я неохотно его покинул.

Это утро я провел в состоянии рассеянности: вздрагивал от каждого телефонного звонка, волновался во время доклада начальнику. Из трех деловых писем, которые мне пришлось написать, два вышли из рук вон плохо. Уныло вертел я их перед глазами, недоумевая, откуда появился у меня такой неряшливый почерк. Так ничего и не исправив, я разорвал их и бросил в корзинку. Третье письмо я отнес секретарше, но через минуту она принесла его обратно.

– Мистер Беркли, – сказала она, – я здесь не поняла одной фразы…

По выражению ее лица я сразу догадался, что она там ничего не поняла. И, однако, я взял у нее письмо – правда, несколько нетерпеливо, так что тут же потерял место, на котором застыл ее палец, – и с возможной строгостью поднес бумагу к лицу. Первое, что бросилось мне в глаза, был маленький рисунок в верхнем углу слева. Такая у меня скверная привычка – малевать где попало этого незамысловатого головотяпа, сидящего верхом Бог знает на чем, но только не на лошади.

Я взял резинку и, тыча во всадника, спросил у Айрин – так зовут нашу секретаршу:

– Вы этого не могли понять?

Шутка удалась, Айрин рассмеялась, а я поспешно стер назойливого вторженца. Тогда я сказал:

– Занесу вам письмо позднее; мне тут придется кое-что подправить. – И я жестом отпустил бестолковую девушку.

Вскоре до меня донеслось сдержанное хихиканье: это, наверное, Айрин рассказывала своей подружке, с каким сумасшедшим ей приходится иметь дело.


***

Было около двух, когда позвонил мой отец.

– Алекс, – сказах он, – приезжай к нам в воскресенье!

Признаюсь, я был озадачен: с отцом мы не видались больше двух месяцев, а последняя наша встреча была не особенно сердечной. Поэтому я сухо осведомился:

– Какая-нибудь оказия?

– Ничего особенного. Это Салли, она просила передать. У нее ведь день рождения.

Салли – его молодая жена, моя мачеха… Нет, меньше всего мне хотелось начинать эту комедию сначала. Я молчал.

– Алекс, – робко продолжал отец, – ты не бойся, это не повторится.

– О чем ты, что не повторится?

– Ну, то самое. Я тогда зря поволновался; нервы, ты знаешь…

– При чем здесь нервы, – перебил я моего родителя. – Это просто мнительность, совсем неуместная в твоем возрасте!

Здесь я определенно дал маху: именно в его возрасте мнительность и уместна, особенно если женишься на молоденькой. Так или иначе, но мое замечание задело отца за живое.

– Ты напрасно горячишься, – недовольно сказал он. – Я думал все уладить по-хорошему, а ты начинаешь…

– Ничего я не начинаю. И, конечно, приеду. Отец был доволен.

– Вот и хорошо, вот и отлично, – закудахтал он. – Сейчас же позвоню Салли, она будет рада; – в последних его словах послышалась знакомая насмешливая нотка.

На том и покончили; все уладилось, как он того хотел. А я оставался сидеть, наблюдая в окно голубей, которые, чем-то напуганные, оголтело носились над крышами. Стал было обдумывать, как бы их еще больше напугать, но, ничего не придумав, повернулся к столу и увидел перед собой Фреда.

Проник он ко мне неслышно – когда я сидел спиной к двери – и теперь стоял, чему-то улыбаясь. Мысль, что он, возможно, наблюдал меня точно так, как я наблюдал голубей, испортила мне настроение.

– Was ist los? [1] – недовольно спросил я, израсходовав при этом половину своего немецкого словарного запаса, и затем, с небрежным великодушием, перевел: – Что случилось?

Фред сделал таинственный жест, приглашая меня подняться.

– Новый администратор… – зашептал он, – такая девчонка, что ой-ой! – Он задрал голову и смотрел поверх стеклянной перегородки. – Идите сюда, скорее!

Или он был глуп, или просто смеялся надо мной! Ну, как я мог смотреть через перегородку, когда я и макушкой не достаю до верха! Да, я мал, во мне пять футов два инча росту, и прозвище Коротыш давно укрепилось за мной.

И все же я подошел к двери и выглянул в коридор.

… Если бы я там увидел стадо зебр, авианосец «Энтерпрайз» или Юлия Цезаря, то не был бы так потрясен, как увидев ее! Да, это была Дорис, моя мечта последних месяцев.

У меня в жизни только и было две мечты: первая – о карусельной лошадке, на которой я прокатился в юном возрасте – мне тогда не исполнилось и семи. Сколько радостей она доставила мне потом, сколько приснилось чудных снов – с погонями, бегством, сражениями; да и в мечтаниях она оставалась моим неразлучным другом. Теперь, задним числом, припоминаю, что была она сделана грубовато, с толстой шеей, неумной мордой, аляповато раскрашенная… Пусть так, но да простятся ей эти изъяны хотя бы за то, что она помогла семилетнему мальчугану почувствовать себя мужчиной – отважным и решительным.

Слов нет, сейчас я таким не выглядел. Я стоял, расставив ноги, покачиваясь как на волне и бессмысленно уставясь вперед. Подозреваю, что и лицо мое не отражало глубоких мыслей.

Фред заметил мое смятение и, довольный, сказал:

– King-size красотка, не правда?

Болван! Что он понимал в красоте, и очень мне понадобились его комментарии! Я продолжал стоять неподвижно, торопясь прийти в себя, освоиться с чем-то новым, важным. Но это было не так просто, да и мешало присутствие постороннего человека.

– Кажется… ваш телефон! – сказал я.

Он был доверчив, Фред, он никогда не замечал, когда его разыгрывают; вот и сейчас он выпучил глаза и с видом потревоженной курицы кинулся за дверь.

А я вернулся к столу… Но постойте, Бог с ним, со столом! Прежде чем окончательно решите, что имеете дело с болтуном, я должен объясниться. Я буду краток.

Дорис поступила к нам в фирму – на какой-то административный пост – месяца два тому назад. Впервые я встретил ее в лифте. Я, помнится, вошел первым; двери стали закрываться, когда я услышал спешащие женские шаги. Я придержал дверь и в тот же момент увидел ее. Нет, давно я не встречал девушки такой красоты. Я не художник и затрудняюсь при описании женского лица, а ее лицо и совсем мне не дается; встречаю ее с тех пор не раз, сижу с ней, говорю и… не могу себе чего-то уяснить, будто каждый раз вижу ее впервые.

Я уже упомянул, что я коротыш, во мне нет и пяти с половиной футов, а в ней… в ней было шесть футов семь с половиной инчей. Да, не улыбайтесь, с половиной, уж я-то знаю, глаз у меня наметанный, ведь я постоянно этим занят, все примеряюсь, насколько ниже того-то или той-то. Такая привычка, думаю, свойственна всем нам, малорослым.

А теперь о главном: всю свою сознательную жизнь я обожал высоких женщин. И не просто высоких, а очень высоких. Я, конечно, сознавал вздорность моих претензий, но ничего не мог поделать со своей страстью. Когда встречал на улице высокую красавицу, я незаметно поворачивал и долго следовал за ней восхищенный.

Вот почему, когда я впервые встретил Дорис, я растерялся. В один миг меня покинуло все, что могло бы прийти на выручку: и мое умение владеть собой, и мое желчное остроумие, и та актерская напористость, какой я обычно прикрываю свою неуверенность. Я стоял и молчал.

Когда лифт проскочил мой 6-й этаж, я вспомнил, что не надавил на нужную кнопку; я рванулся к двери и, увидев светящийся номер 38, надавил на 40. При этом я, кажется, страшно смутился и даже пробормотал:

– Чуть не забыл! – Все это совершенно напрасно, потому что спутница моя не обращала на меня ни малейшего внимания. Только когда лифт остановился на 38-м этаже, она воспроизвела в уголках губ подобие улыбки и, не взглянув на меня, вышла.

Так и началось, с того самого дня.

Поначалу я встречал ее редко. Работала Дорис в другом отделе, и обеденные часы у нас не совпадали.

И все же случилось раз, что я застал ее в кафетерии. Она сидела одна, заканчивая обед. Свободные места были и за соседними столиками, но я решился. Я подошел и спросил позволения подсесть. Дорис кивнула и тут же забыла обо мне. Через минуту я о чем-то заговорил. Я неплохой собеседник и умею говорить с увлечением о предметах самых разнообразных. Вскоре я почувствовал, что зажег в ней огонек интереса. Она уже не скользила по мне равнодушным взглядом, скорее даже присматривалась с любопытством.

Но времени оставалось немного, пора было подниматься. Она выжидала, видимо боясь, что я последую за ней. Я встал и, сказав что-то незначительное, пошел к выходу. Я чувствовал, что она смотрит мне вслед, наверное поражаясь моему росту…


С тех пор мы встречались чаще. Иногда мне даже казалось, что Дорис поджидает меня. Она всегда была одна. Мужчины явно ее избегали, вероятно опасаясь показаться смешными рядом с такой высокой женщиной. Ее красота не только не облегчала ее положения, а скорее усугубляла затруднения, делая ее более заметной. Там, где она проходила, воцарялось молчание. Мужчины переглядывались, шепотом отпускали двусмысленные замечания. Каждый раз, наблюдая это, я чувствовал, как кровь у меня приливает к вискам. Как ненавидел я их в эти минуты!

Однажды, стоя в очереди перед кассой, я услышал рядом сдержанный смех, а затем приглушенный говорок:

– Интересно, как ее дружок достает до нее, когда целует.

– Наверное, пользуется стулом.

– И напрасно. По-моему – целуй уж то, до чего можешь дотянуться.

Послышалось хихиканье, затем второй голос прибавил:

– А вот интереснее, как… – дальше последовало что-то непристойное.

Я резко обернулся и увидел за собой двух молодых субъектов с раскрасневшимися физиономиями. Они поглядывали в сторону. Проследив их взгляды, я увидел Дорис; она продвигалась в соседней очереди, шагах в десяти от нас. Она, конечно, ничего этого не слыхала, но одна только мысль, что такое могло случиться, привела меня в бешенство. Я схватил обоих молодчиков мертвой хваткой повыше локтя и прокричал сдавленным шепотом:

– Если вы сейчас же не заткнете своих глоток, я сам их вам заткну… я… я… – Дальше продолжать я не мог. Я почувствовал, что мое лицо искажено, я сам испугался своего шепота.

Но еще больше испугались те двое. Как ни мал я, а в нужную минуту умею действовать решительно. Эти молодцы даже не попытались высвободиться. Растерянные, они виновато улыбались.

– Мы не хотели никого обидеть! – промямлил более высокий.

– Это была шутка! – вторил другой.

Но никогда не следует перетягивать струну; в этом и разница между решительностью и опрометчивостью. Я отпустил их и отвернулся.

В тот раз я не подошел к Дорис. Воздержался от встреч и в последующие дни. Зато когда я подсел к ней как-то позднее, она не скрыла своего удовлетворения:

– Давно вас не видать, – сказала она, – вы не болели?

Она сидела, как и большей частью, в одиночестве. В тот день была особенно хороша: волосы ее были зачесаны назад и выгодно открывали нежный овал лица и небольшие тонкие уши. Темное платье подчеркивало нежную белизну кожи.

Я с трудом оторвал от нее взгляд и ответил:

– Я ходил в библиотеку.

– Что же вы читали?

Сама она мало читала, но охотно слушала, когда я говорил о книгах. Вот и сейчас я рассказал о прочитанном. Дорис молчала, о чем-то задумавшись. Потом сказала:

– Я не люблю книг.

– Почему?

– Не знаю… Там все придумано; в жизни все иначе.

– . Но вот вы меня слушаете.

– У вас по-другому, у вас лучше выходит.

– Это потому, что вы не умеете читать, – отвечал я. – Даже те, кто любят книги, зачастую не умеют читать.

Но Дорис уже стала подниматься.

– Прощайте!

Теперь она меня не боялась и, полагаясь на мой такт, могла уходить первой.

А я, как всегда, смотрел ей вслед, обволакивая и лаская ее затуманенным взглядом.

Вот и все! Теперь вы понимаете, почему я был взволнован неожиданным открытием. Ведь нам предстояло вместе работать, встречаться по служебным делам… Где ее офис?

Я встал и направился к секретарше. Айрин ела шоколад, пока механик возился над ее машинкой. Я обратился к девушке:

– Слыхать, у нас новая служащая?

Шоколад вкусная штука. Когда человек ест шоколад, не следует его беспокоить. Айрин, жмурясь от удовольствия, отвечала:

– Да, это так.

– Что же она будет делать?

– Что будет делать? Она заменит Боба Лакуса.

– Значит, она займет его офис?

– Нет, она получит комнату рядом. – Айрин, расправившись с шоколадом, заметно оживилась. – Вы видели ее?

– Нет, – соврал я.

– О, она высокая-высокая! Она наклоняется, чтобы пройти в дверь.

– Айрин! – Я укоризненно покачал головой.

– Не верите? Спросите у Мэриан, вот она, спросите!

Но у меня не было надобности в дополнительных лжесвидетельствах. Я щелкнул пальцами, давая понять, что разговор окончен, и отошел от болтуньи. Вдогонку себе услышал:

– Мистер Беркли, где же ваше письмо?

Но я уже думал о другом. Я лишь передернул плечом и вернулся к себе. Здесь я остановился. «И как мне это раньше не пришло в голову? – подумал я. – Ведь она знала, что я работаю на шестом этаже! Почему же ничего не сказала?…»

Так и не найдя ответа, я мысленно обратился к собственной особе и изрек:

– Алекс Беркли, в двадцать семь лет можно стать государственным деятелем, гениальным писателем или миллионером. Но в двадцать семь лет преждевременно судить о движениях женской души. Об этом мы не имеем надежных свидетельств даже от тех, кто до старости занимался этим вопросом…


***

В десять минут шестого я вышел из офиса. Я нарочно дождался, когда все разойдутся, и теперь, в одиночестве, спустился вниз.

Небо хмурилось, тучи беспорядочно громоздились над городом, оставляя там и здесь голубые просветы; еще неокрепший ветерок порывисто, как ребенок, кидался из стороны в сторону, явно негодуя на то, что не в меру короткие юбки лишают его шалости былой остроты.

Я медленно шел, оглядываясь по сторонам. Нет, я не забыл «его», события дня не заслонили его в памяти. Более того, где-то исподволь возникала уверенность, что я непременно его увижу.

Небо темнело, а вместе темнели улицы, стены, темнели лица у прохожих, панически стремившихся к сабвейным станциям. Ветер крепчал.

Первые капли, крупные и пахучие, стали падать на город, когда я увидел его. Он там и стоял – на противоположном углу 7-й авеню и 52-й улицы. Голова его была обнажена, и ветер развевал седеющие волосы.

Под градом капель я перебежал на другую сторону и, укрывшись под навесом, стал наблюдать.

Вот человек сошел с тротуара, наклонился над чем-то, что-то передвинул, затем, не спеша, пересек улицу и снова вернулся к лежащему предмету. Теперь я рассмотрел: это была корона. Он передвинул ее еще и ступил на тротуар. Он был явно взволнован и что-то бормотал.

Я не выдержал и, покинув свое убежище, направился к нему. Признаюсь, я трусил: меня могли увидеть сослуживцы, кого мое странное любопытство могло подвинуть Бог знает на какие домыслы. Что-то, однако, толкало меня вперед.

Я подошел к человеку сзади и мягко тронул его за локоть.

– Простите, что вы делаете? – спросил я.

Он отозвался не сразу; он только поднял руку, приглашая меня к молчанию. Некоторое время мы стояли неподвижно. Наконец он повернулся ко мне.

– Здесь находится полюс Лорда! – торжественно сказал он, указывая на корону.

Я оторопело взглянул на него.

– …Полюс Лорда, – повторил он, – запомните это имя! Когда-нибудь оно будет звучать как имена Ньютона и Коперника.

– Но… что это за полюс?

– Это – полюс Земли.

Теперь я не сомневался, что имею дело с безумцем. Я робко возразил:

– Я знаю только два – Северный и Южный…

– Верно, – согласился он, – но это ложные полюсы. Так учил старый Лорд.

– Кто он, ваш Лорд? Я никогда о нем не слыхал.

– Это неудивительно. В наше время великие мы не в моде.

Странное дело: рассуждал он как будто разумно, хоть и говорил о вещах необычных. Но главное было впереди.

– Так что же вы открыли? – продолжал я расспросы.

– Полюс гармонии. Если бы земная ось проходила здесь, наша планета стала бы раем.

…Нет, он не был безумцем, он был просто очень наивен, мой новый знакомец, потому что вера в земной рай всегда представлялась мне верхом наивности. Такая мысль развеселила меня, и я, улыбаясь, спросил:

– А люди, человек?

– И человек стал бы другим.

Я с трудом сдержал улыбку.

– Почему вы носите корону?

Он выпрямился. Он был тоже низкоросл, чуть повыше меня. Длинные волосы и густая растительность на лице делали его похожим на друида; из глаз, от всей фигуры исходило странное вдохновение. Он начал тихим голосом:

– Придет время, – оно не за горами, – когда жизнь на нашей планете станет невозможной. Люди будут ходить в масках, и кислород будет рационирован. Сроки жизни сократятся, или их сократят искусственно. Грубая сила, которой мы поклоняемся испокон веков, станет единственным законом… – Говоривший перевел дух и затем, круто повернувшись ко мне, спросил: – Чего, по-вашему, заслужит тот, кто укажет путь к всеобщему спасению?

Я, не задумываясь, отвечал:

– Короны… он заслужит короны!

Мы опять замолчали. Дождь утих, и только ветер, не израсходовав своих сил, еще сновал по улицам. Неожиданно человек вздрогнул и подался вперед.

– Корона… – приглушенно закричал он, – что они делают! – Но было поздно. Какая-то машина, битком набитая веселым молодняком, резко свернула по направлению к лежащему предмету.

– Стойте!… Стойте! – Он бросился наперерез автомобилю, я – за ним. На момент мне удалось поймать его за рукав; он вырвался, тогда я схватил его за плечо… Происшедшая заминка предотвратила катастрофу. Машина промчалась мимо; из окон ее донеслись крики и гогот…

Мы стояли и молча глядели на мокрую картонную лепешку. Легкое бормотание вернуло меня к действительности.

– Что вы говорите? – спросил я.

Он повернулся, губы его вздрагивали, лицо было бледно и выражало отчаяние.

– Это невозможно… это не могло случиться… – На мгновение он застыл, что-то соображая, затем испуганно вытаращил глаза: – Я ошибся! Опять ошибся! – простонал он и, повернувшись, мелкой рысцой побежал в сторону. Длинные космы и фалды расстегнутого пальто развевались позади.

Я не последовал за ним – постеснялся. Я еще раньше заметил, что кое-кто из любопытных остановился и насмешливо наблюдает происходящее. Действительно, со стороны это могло выглядеть забавно. А может быть, оно и было забавно? Почему-то мне больше не хотелось об этом думать. Я огляделся и, отыскав глазами лавку с мороженым, направился туда. Мороженое всегда было моей слабостью.


***

Наступило воскресенье.

Все утро я сидел и читал, попивая кофе и потягивая из рюмки коньяк. Читал Анатоля Франса. Иногда отодвигал книгу и задумывался: образ этого замечательного человека волновал меня. Судьба сыграла с ним злую шутку: всю жизнь он грезил демократией, а писал больше для читателя изысканного, с тонким, благородным вкусом. Он недоступен тем, кто любит посмеяться. Смех – кощунство там, где благостная ирония заливает страницы мягким полусветом. Я никогда не был в Европе, скрытно горжусь своим староамериканским происхождением, но какие-то невидимые нити тянутся ко мне из этого уходящего мира.

Я глянул на часы: двенадцать! Встал и осмотрелся. Квартирка моя невелика, и поддерживать в ней порядок не представляет затруднений. Правда, это порядок холостяка, в нем не чувствуется заботливой женской руки, зато книги на полках стоят в алфавитном порядке, независимо от цвета корешков и формата.

Телевизора у меня нет, зато есть огромный письменный стол, замечательный тем, что за ним я не чувствую себя маленьким. Да и стоит он перед окном, смотрящим поверх низких крыш в даль, упирающуюся в высотные здания.

Над крышами – небо; в небе – синева или облака и тучи, часто пролетают самолеты, а ниже – голуби, несметные стаи голубей, смятенно и без плана шныряющих в самых непредвиденных направлениях. Они садятся на подоконник, и зимой их монотонная декламация заглушает шипение старых радиаторов. Иногда я встаю и стуком в окно даю им понять, что аудиенция окончена. А то просто гляжу на них и недоумеваю: зачем понадобилось птицам селиться среди несносного городского удушья?

Но сейчас я в приподнятом настроении; я наскоро бреюсь, одеваюсь, не без удовлетворения оглядываю себя в зеркале. Оттуда смотрит лицо, совсем недурное, а если обойтись без ложной скромности, то и красивое. Да, знаю, я нравлюсь женщинам, и мой взгляд может смутить не одну из них. Вот только рост, мой мизерный рост, сводящий на нет прочие мои достоинства…

Покончив с туалетом, я спускаюсь вниз и выхожу на улицу, а еще через десять минут я уже в ресторане, где обычно обедаю по уик-эндам.

Народу сегодня немного, и я без труда отыскиваю глазами Харри, моего старого друга, художника и великого, по его собственному признанию, неудачника. Оговорюсь, я не вполне согласен с такой его самооценкой. Можно ли быть неудачником при росте в шесть футов два инча? Да и велики ли были неудачи, если даже в союзе с годами они не сломили, не согнули его. В свои пятьдесят восемь лет он выглядит молодцом: прямой как жердь, сухой и подтянутый, с выразительным лицом и насмешливыми глазами, в которых прыгают бесенята, правда, довольно безобидные.

Он тоже меня видит и яростно машет руками. Положительно он невысокого мнения о моем зрении, потому что не перестает махать и тогда, когда я берусь за стул напротив.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Я приветствую его первым, опасаясь, что он не даст мне раскрыть рта. – И перестаньте махать руками! При артрите следует соблюдать спокойствие.

В тон мне он отвечает:

– Рад вас видеть, дорогой друг, хоть и не возьму в толк, где вы опять стоптали каблуки! – Это он, разумеется, насчет моего роста.

Поясню: любовь подтрунивать друг над другом уступает лишь нашей общей страсти – подтрунивать над остальным человечеством.

Харри остер на язык. Он дьявольски наблюдателен и умеет попасть в цель. Глаза его смотрят внимательно поверх тяжелой оправы очков. Он художник, и хороший художник – я видел его картины, – но слава так и не постучалась к нему в дверь.

Я усаживаюсь за стол и, закурив, обращаюсь к моему визави:

– Что ни говорите, Харри, а жизнь – недурная штука!

Трудно придумать более неудачное вступление, когда знаешь, что собеседник воспринимает всякий оптимизм как личный выпад против него.

Харри смотрит на меня как на помешанного.

– Вы это серьезно?

– Совершенно серьезно. Жить стоит, пока есть люди, способные верить и… искать.

– Вы сегодня не пили?

– Совсем немного, Харри, одну лишь рюмку коньяку. Зато на днях я повстречал человека, вынашивающего великий замысел.

– Он был пьян?

– Нет, Харри, он не был пьян. Он был во власти мечты. Для нее он пожертвовал короной.

Харри все насмешливей пучит глаза.

– Какая корона?… О чем вы болтаете, мой бедный друг?

– Не торопитесь меня жалеть, – отвечаю я. – Это был не простой человек, это был король. Он искал полюс земли…

– Что вы сказали?

– Я сказал – полюс земли, полюс Лорда!

Нет, давно я не наблюдал у Харри припадков такого веселья. Он хохочет как цирковой комедиант, он хлопает руками по столу, хватает себя за голову и тому подобное, с одной лишь целью – доказать, что сказанное мною – величайшая благоглупость. Заметив наконец мое нетерпение, он утихомиривается.

– Лорда, сказали вы? А вы знаете, кто такой Лорд?

– Нет…

– Это паршивый старикашка, сутенер и шарлатан, морочащий головы доверчивым старикам и старухам… Постойте, если не верите, спросим у Джо. Эй, Джо, подите сюда!

Старый вэйтер, совсем седой, кивает и неровной походкой подбегает к нам. Он тоже наш давнишний друг, ворчливый старый Джо, знакомый каждому в округе, выпестовавший два поколения едоков и теперь со спокойной совестью доживающий свой век.

– Что прикажете? – Он сует нам под нос огромные, как альбомы, меню.

– Джо, – обращается к нему Харри, – объясните этому мечтателю – кто такой Лорд!

– Лорд?… – Морщинистое лицо старика озаряется улыбкой. – Что ж, это был человек не простой, интересный был человек!

– Почему – был?

– Потому что он умер в прошлом году. Мир его душе! – Джо пожевал губами и добавил: – Особенный был человек!

– Вот видите!… – взрываюсь я, но Харри отмахивается.

– Послушайте, Джо, ведь вы фантазируете! Каждому известно, что Лорд был бездельник и мошенник.

– Зачем мошенник? А может, и мошенник, только в этом ли дело? Зато он умел мечтать. Когда говорил, звезды опускались на землю.

– Ладно, – недовольно мямлит Харри, – опуститесь-ка тоже и принесите нам по коктейлю. По хорошему, понимаете?

Когда Джо отходит, Харри фыркает ему вслед:

– Звезды!… Опускались!… Вот для таких неудачников и опускались.

– Харри, – прерываю я его, – не смейте произносить этого слова, так как вы и сами, по собственному признанию, неудачник.

Он спохватывается:

– Неудача неудаче рознь. Впрочем, ну их всех к Богу вместе с вашим Лордом! Поговоримте лучше о веселом!

Джо приносит коктейли и, подмигнув, ставит на стол.

– Особая формула! – шепчет он и ретируется. Формула и вправду недурна. Это мы чувствуем,

еще не добравшись до дна стаканов. Тогда Харри говорит не без ехидства:

– Так как же, значит? Жить, говорите, стоит?

– …Нет, Харри, я пошутил, не стоит. Мы живем среди дураков, слушаем дураков, а когда начинаем с ними спорить, то и сами становимся дураками.

– Это так, – охотно поддакивает мой друг.

– К тому же, – продолжаю я, – на свете слишком много красивых женщин, нам недоступных.

– Это тоже верно, – подхватывает Харри. – И еще прибавьте, что жизнь лишилась красоты. Современный хомо сапиенс ничем ее не украсил, потому что ничего не смыслит в искусстве…

Так мы обмениваемся мыслями, старательно поддерживая друг в друге огонек раздражения. Это и называется у нас – говорить о «веселом». Мы браним всех: и современную молодежь, и тех, кто эту молодежь наплодил, женщин, стариков, докторов и бартендеров. Мы возмущаемся устройством вселенной, потому что в разумно созданном мире все должна совершаться согласно выработанной нами логике.

После третьего коктейля мы соглашаемся на том, что закон земного притяжения ни к чему и что всех собак Нью-Йорка нужно истребить…

Не помню, как мы закончили обед, но когда очутились на улице, Харри сказал:

– А знаете, ваш Лорд, пожалуй, прав! Только переместив ось Земли, можно рассчитывать на улучшения!

ГЛАВА 2

Проснулся я от телефонного звонка и тотчас вспомнил, что слышал звонки – во сне конечно – уже некоторое время. Взглянул на часы: четыре! Как это я умудрился проспать! Особая формула старого Джо! Я поднял трубку.

– Хэлло!

– Алекс, куда ты пропал? – Это был мой отец.

– Никуда не пропадал. Только что вернулся с обеда.

– Так и думал. А мы звонили несколько раз. Так приедешь?

– Конечно. Вот встану и отправлюсь на вокзал. Моя оплошность доставила отцу большое удовольствие.

– Прости, что разбудил! – обиженно протянул он.

Вспомнив про звонки, я решил, что отпираться смешно. Я сказал:

– Сейчас же выхожу. Как раз поспею к пятичасовому автобусу.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14