© Н. Колесова, 2011

© ООО «Издательство Астрель», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Пролог

Он выбрал ее сразу. Застенчивую девочку, только вышедшую из детской: белокурые локоны выбиваются из-под скромного чепца, тонкие нежные пальцы теребят тесьму шали, а огромные синие глаза поглядывают на мир испуганно и доверчиво. Ее хотелось защитить, ее хотелось унести и спрятать в уютном безопасном доме – его доме! – под крепкие запоры и неусыпную охрану преданных слуг. Уберечь от этого мира. От опасностей жизни, жадных взглядов, нечестивых помыслов других мужчин – а он не сомневался, что мужчины всего мира не устоят перед обаянием этого нежного французского цветка. И даже то, что девица принадлежит к иной нации, его не останавливало. Как и вялое сопротивление ее родственников – благо, родителей Натали Мартель унесла болезнь, когда девочка была еще маленькой, а тетушка, за ней присматривающая, и без того была перегружена собственными многочисленными отпрысками. Да что там – его не остановил даже громкий ропот его собственной родни. Дон Рикардо Диего де Аламеда желал эту девочку со всем пылом сорокалетнего мужчины, знающего, чего он хочет, да что там – с неистовой жаждой мореплавателя, увидевшего наконец долгожданный берег.

Короткая помолвка, огромный собор, новые платья, венчание, чужой язык, чужие лица, чужие обычаи – и всегда рядом чужой, суровый, страстный, но такой сильный и надежный мужчина. Муж. Неудивительно, что Натали обвилась вокруг него, точно тонкая цветущая лиана, слишком слабая, чтобы самостоятельно противостоять жизненным бурям и невзгодам. Страх, уважение, граничащее с поклонением, – вот что испытывала юная женщина по отношению к испанцу. А тот баловал свою жену как умел: драгоценности, изысканные угощения, платья, развлечения, приличествующие замужней сеньоре из знатной кастильской семьи. Взамен Натали радовала его кротким нравом, послушанием и красотой.

Огорчила лишь однажды – когда вместо долгожданного наследника родила ему дочь.

Но кровь есть кровь, и девочка как старшая получила все необходимые имена: имя матери, имя бабушки, имя благословенной и милосердной девы Марии, а также фамилии отца и матери. Наталия Росио Мария Мартель де Аламеда приняла крещение молча и стойко, со свойственным ей внимательным и недоверчивым выражением темных отцовских глаз.

Казалось, этой смуглой крохе не передалось от французской матери ничего, кроме признаков пола. Крепкое здоровье, черные кудри, густые брови, неукротимая энергия, упрямый и вспыльчивый нрав: Исабель, вдовствующая сестра дона Рикардо, не раз качала головой, узнавая в «дочери этой еретички» фамильные черты де Аламеда. Таким был в детстве ее старший брат, таким был ее единственный, безумно любимый сын Алонсо.

Росший в доме Рикардо подросток, почти юноша, стоически сносил все приставания, игры и ревнивую любовь малолетней кузины. Он уже не раз ходил в море со своим дядей, участвовал в сражении с наглыми выскочками-англичанами, и на таких веских основаниях считая себя взрослым мужчиной, играл в лошадки и кораблики лишь в отсутствие бесстрастных взглядов слуг, умиленно смеющихся – дона Рикардо и неодобрительных – матери. Исабель не без основания полагала, что, не завладей француженка сердцем и телом ее благородного брата, Алонсо стал бы единственным претендентом на наследство. А дон де Аламеда своими умелыми торговыми и военными эскападами в несколько раз приумножил семейные владения и богатство.

Умная и коварная Исабель в присутствии брата обращалась с невесткой с преувеличенным вниманием и сердечностью. Наедине же превращалась в беспощадную фурию, только что ядом не брызгала: критиковала слабое здоровье француженки, которое не позволяло родить мужу долгожданного наследника; ошибки в произношении, незнание традиций, мелкие промахи в ведении хозяйства и приеме гостей. Натали пыталась пожаловаться мужу. Но кто из мужчин вникает в женские глупости, да еще рассказанные столь путано, неубедительно и нерешительно? Дон Рикардо только смеялся да отмахивался, а однажды еще и вспылил, раз и навсегда запретив оговаривать его драгоценную сестру, которая ввиду долгого отсутствия у него супруги достойно вела хозяйство и дом, а сейчас тратит столько сил, помогая чужестранке освоиться в семье де Аламеда. Нерешительная француженка отступилась, как всегда покорно принимая волю мужа, и понесла свой тяжкий, не заметный никому крест дальше – не как благородная донна из гордого и знатного кастильского рода, а как забитая и равнодушная ко всему крестьянская кляча.

Зато Нати (или Чио, как уменьшительно называл ее отец по второму имени Росио) с самой колыбели, от самой груди кормилицы твердо знала, что мать разрешит ей что угодно, лишь бы только ее оставили в покое; отца она может обвести вокруг любого из своих пухлых пальчиков; кузен ее любит, хоть и стесняется показать это взрослым… А вот от тетушки Исы следует держаться подальше. Не по возрасту сообразительная племянница переняла манеру поведения у самой донны Исабель де Аламеда де Эррера: почтительность и послушание в присутствии родителей и посторонних. В отсутствие их девочка старалась лишний раз не попадаться тете на глаза, а если попадаться, только в безопасной компании Алонсо.

Настало время, когда дела колоний в Новом Свете потребовали пристального внимания дона Рикардо. Он и так уже два года не выходил в море. Вместе с ним уплывал и Алонсо. Натали до самого последнего дня не верила, что она остается одна (крошка-дочка не в счет), без любящего мужа, в чужой стране, среди чужих недружелюбных людей, в огромном мрачном старинном доме. А дон Рикардо покидал родину с легким сердцем: он верил, что его хрупкая жена и драгоценная дочь будут под надежным присмотром и защитой сестры и многочисленной родни. Натали рыдала до самой последней минуты расставания. Если Исабель и плакала, провожая надолго единственного сына и любимого брата, то лишь в пределах своей комнаты, и хотя выглядела бледной и осунувшейся, сохраняла обычное надменное спокойствие.

Напрасно наивная француженка думала, что расставание с любимыми мужчинами разрушит стену отчуждения: Исабель словно не заметила ее рук, протянутых в поисках и предложении утешения, и прошла мимо, точно невестки и не было.

Так продолжилось дальше. Казалось, Натали просто перестала существовать. Нет, ее не морили голодом или отсутствием заботы – только лишили общения, тепла и поддержки. Посетителям, исправно являвшимся в дом де Аламеда с визитами вежливости, говорилось, что донна слишком слаба для приемов. Единственными лицами, которые Натали видела, были лица слуг, домашнего исповедника и дочери. Неудивительно, что несчастная действительно чувствовала себя слабеющей и больной. Иногда Исабель невольно сравнивала невестку с бледной и нежной лилией, слишком чувствительной для того, чтобы выдержать яркое беспощадное кастильское солнце.

Но благородная донна лишь крепче сжимала узкие губы. Она делает все, о чем ее просил дорогой брат: его жена не знает ни в чем отказа, никаких забот и тревог. Остальное ее не касается. Если Натали предпочитает беспрерывно плакать и чахнуть, а не вести себя как положено женщинам рода де Аламеда, то тому виной – порченая французская кровь.

Нати, как и всякий ребенок, любила свою маму, но с тех пор как отец отправился в море, с мамой просто не было никакого сладу: она то беспрерывно плакала, то смотрела куда-то в пространство, не замечая пытающуюся развеселить или привлечь к себе внимание дочь. Она постоянно болела и постоянно печалилась, а еще часами молилась, заставляя молиться вместе с ней и Чио.

Поэтому Нати теперь с ней было скучно и грустно. Иногда к ним приходили гости с детьми, но девочки были скучны и хотели играть лишь в куклы, а мальчики не желали играть с девочками и глядели на них так снисходительно, словно были уже взрослыми сеньорами. Одного она даже побила – за этот невыносимый взгляд. Потом, правда, пришлось стоять в часовне на коленях в искупление своего дурного поступка и в назидание того, как полагается вести себя благородным сеньоритам.

Зато с побитым Хуаном Миро она подружилась. Нати показала ему ручей, где они с кузеном Алонсо пускали кораблики, а Хуан подарил ей игрушечный галеон – на таком ее отец, дон Рикардо, поплыл за золотом в Новый Свет. На игрушке даже можно было поднимать и опускать паруса! Слугам пришлось расчистить ручей и сделать маленькую запруду: теперь корабль мог плавать беспрепятственно, не садясь на мели и не преодолевая течения. Тетя Иса, конечно, поджимала тонкие губы так, что они были уже совсем не видны, но не запрещала играть племяннице в мальчишеские игры – Миро приходились им дальними родственниками и были очень уважаемой семьей. Мало ли, может, дон Рикардо посмотрит благосклонно на будущий союз с этим родом!

А малютка Нати меж тем уже успела в первый раз обручиться. Пятилетний дон Хуан, покоренный ее прямым и метким ударом в нос, а также тем, что она в отличие от других сеньорит разделяет его страсть к кораблям и морским баталиям, как-то принес колечко, утащенное из шкатулки его сестры, и сделал предложение руки и сердца по всем правилам этикета. Недолго думая Нати согласилась выйти за него замуж – потому что любимый кузен Алонсо был так далеко и уже так долго, что она от него уже отвыкла. Они даже серьезно обменялись поцелуями в щеку. Колечко, оказавшееся слишком большим для пальцев сеньориты де Аламеда, Нати засунула в свой детский кошелек.

Время шло.

Исабель не показывала, что волнуется все сильнее, лишь становилась нетерпимее и сварливее. Когда вышли все мыслимые и немыслимые сроки, а вестей о возвращении или хотя бы о судьбе вышедших в море мужчин так и не поступило, Натали укрепилась в мысли, что ей, Натали Мартель де Аламеда, скоро придется подписывать счета и письма как Натали Мартель вьюда (вдова) де Аламеда. Она, конечно, недолго задержится на этом свете, но раз уж ей суждено уйти вслед за возлюбленным супругом, как оставить в земной юдоли скорби несчастного ребенка? На кого надеяться? Кому довериться?

Натали даже тайком отправила письмо родственникам во Францию с описанием своего бедственного положения. Ответ не замедлил себя ждать и был сухим, коротким и определенным: раз уж она сделала свой выбор вопреки советам родным, вопреки своей истинной вере и предпочла жизнь на чужбине с папистом, то родня не желает знать ее и уж тем более ее испанское отродье. Пусть обратится за советом к Богу: он милосерден, он наставит, убережет и поможет своей заблудшей дочери…

Исабель чуть ли не возненавидела француженку – за ее бурное отчаяние и показную, как она считала, набожность. Что страдать и биться в рыданиях – ее ребенок вот он, рядом, не пожран язычниками или акулами, не казнен иноверцами, не утоплен внезапным штормом и не повешен кровожадными пиратами… Видно, много грехов у этой женщины, раз она так их замаливает!

Бог сжалился однажды или ему попросту надоели ее бесконечные мольбы: в минуту просветления Натали вдруг вспомнила, что родной брат ее отца Жан Жак Мартель очень давно уехал в Новый Свет и открыл прибыльное торговое дело во французской колонии. Молодая женщина послала дядюшке письмо, в котором описала весь настоящий и вымышленный ужас своего положения. Жан Жак понял письмо так: его племянница томится среди испанцев, испытывая голод, холод, лишения, преследования, и вместе с малюткой-дочерью готовится вот-вот отдать Богу душу. Мартель смутно припомнил тихую худенькую бледненькую девочку, валившуюся с ног при малейшем ветерке, – конечно, разве она может выдержать хотя б каплю бедствий, что выпали на ее долю? Нимало не раздумывая, Жан Жак дал согласие на немедленный приезд племянницы с ребенком; порекомендовал надежного судовладельца и даже заплатил за то, чтобы их доставили на остров Омори.

Его ответ пришелся на самую темную пору жизни Натали – один из знакомых капитанов принес страшную весть о гибели торгового каравана дона де Аламеда.

Натали слегла окончательно. Исабель бродила по дому, молчаливая и бледная, словно призрак; слуги и домочадцы поспешно исчезали с ее пути. Глаза ее всегда были сухи и неумолимы – глаза карающего ангела, каким представляла его себе француженка. Тень смерти легла на дом де Аламеда. Даже неунывающая и шумная Нати вела себя тихо и незаметно: всякие визиты прекратились, ей оставалось либо играть с детьми слуг, либо листать книги в отцовском кабинете. Дон Рикардо не видел ничего страшного в том, что женщина разумеет грамоту в пределах Библии и счетов зеленщиков и портних, и потому девочку учили читать. Хотя больше всего, конечно, Нати привлекали в книгах гравюры и картинки.

Получившая ответ от дядюшки Мартеля Натали радостно обнимала дочь, целовала, говорила без умолку, путая французские и испанские слова. Но главное Нати уяснила: они поедут далеко, за море, в гости к ее дедушке Жану Жаку, в края, где всегда тепло и весело.

– А мы там встретим папу? Папа же туда уплыл?

Лицо матери омрачилось.

– Все может быть, все может быть, моя деточка. Может быть, он ждет нас там. На все воля Божья.

Хотя Натали от души надеялась, что все-таки они встретятся не на дне морском, где сейчас покоится тело ее ненаглядного Рикардо.

Поначалу француженка решила уехать тайком. Однако, прожив всю жизнь за спиной родственников, а следом и мужа, поняла, что не знает самого простого: как собрать вещи, добраться до порта, сколько денег и драгоценностей следует взять с собой… Поэтому в конце концов она решилась на разговор с Исабель. До того был силен ее страх перед золовкой, что Натали даже не сознавала, что после гибели мужа она стала главной наследницей и полновластной хозяйкой этого дома и всех его слуг и домочадцев.

Исабель выслушала ее молча, выражение ее смуглого костистого лица нисколько не изменилось. Натали ожидала возражений, готова была настаивать на своем, а если не удастся – умолять на коленях. И растерялась, услышав произнесенное сухим тоном:

– Вы действительно хотите покинуть наш дом, донна Наталия? Вы действительно хотите уехать за море и жить на островах с вашим дядюшкой?

– Да.

Исабель склонила голову.

– Ваше желание для меня закон. Однако отъезд должен быть тихим и незаметным, чтобы никто не мог обвинить семью де Аламеда в том, что вас выгнали с дочерью вон. Я все сделаю сама. Будьте спокойны.

И ушла быстрыми большими шагами – торопилась покинуть удивленную дурочку, чтобы не показать улыбку торжества на своем лице. Глупая еретичка по своей собственной воле делала то, чего донна Исабель желала все годы этого злополучного брака. Она уходит и оставляет всё – всё! – в руках Исабель! А если, то есть когда вернется Алонсо… Еретичка с французским отродьем исчезнет из жизни возлюбленного брата, а мальчик получит то, что он и должен получить по людской и божественной справедливости.

Не прошло и недели, как Натали обнаружила, что к ее отплытию (или побегу, если судить по спешности и секретности) все уже готово: доверенный дядюшкин судовладелец предъявил письма и патент, на судно спешно погрузили все, что может понадобиться в долгом путешествии, подобрали и обновили весь гардероб. Шкипер получил щедрую плату; его заверили, что он получит такую же, если доставит пассажиров и вручит прямо в руки сеньору Мартелю живыми и невредимыми. Несмотря на всю свою неприязнь к невестке, Исабель вовсе не желала, чтобы та оказалась на невольничьем рынке, и постаралась, чтобы алчность не затуманила христианскую совесть судовладельца.

Но вместо облегчения Натали ощутила не только неуверенность, которая преданной сестрой рука об руку шла с ней всю жизнь, но и первые сомнения: а права ли она, предпринимая столь смелый шаг? Права ли, заставляя покинуть отчий дом Нати, наполовину испанку, подвергая свою жизнь и жизнь ребенка превратностям долгого морского пути – шторма, пираты, язычники… Разве одобрил бы ее решение дон Рикардо? Словом, Натали, как всегда, была готова сдаться и продолжать жить в тоске и отчаянии, доводя себя молитвами до исступления и строгими постами – до болезней, но…

Донна Исабель увильнуть ей не позволила.

Наступил поздний вечер, почти ночь, когда они должны были отправиться на корабль. Кошелек, набитый золотом и серебром, драгоценности в шкатулке – Исабель не поскупилась, да и с чего бы, раз невестка оставляет все ее сыну? Нати спала на руках у чернокожей рабыни-няньки. Донна Исабель в последний раз заглянула в лицо ребенка, так напоминавшее маленького Алонсо: пухлые щечки, длинные черные ресницы, сросшиеся брови, кудри, спадавшие на смуглую чистую кожу… Как бы она ни относилась к француженке, ребенок был еще безгрешен. Но Исабель ожесточила свое сердце – а в чем же виноват ее бедный мальчик? Тетка прикрыла личико Нати углом дорогой шали и сказала нетерпеливо:

– Пора!

…А через несколько часов пришло невероятное известие: дон де Аламеда вместе с доном де Эррера передавали привет и сообщали, что они возвращаются, хоть и пережив всяческие приключения, в добром здравии и с предвкушением близкой встречи. После пароксизма радости первым порывом Исабель было послать гонца на корабль, с которым на рассвете отбывала ее невестка.

Но женщина подумала.

И еще раз подумала.

А ведь известие могло и запоздать, прийти уже после отъезда француженки…

Конечно, дон Рикардо расстроится и даже разгневается на свою сестру, слабую женщину, которая не смогла противостоять желанию донны Наталии воссоединиться с родными. Но разве могла Исабель ослушаться невестку, ставшую хозяйкой дома де Аламеда после отъезда супруга?..

Исабель знала мужчин: они переменчивы, точно морская погода, – сегодня без тебя жить не могут, чахнут и страдают, а назавтра уже и думать забыли. Когда Рикардо позабудет о своей недолговечной страсти к чужестранке, поймет, что та вместе с ребенком потеряна для него навсегда, он обратит свой взгляд на того, кто поистине достоин стать его наследником.

На ее ненаглядного Алонсо.

Капитан «Морской звезды» был расстроен. Если б он знал, ни за что бы не взялся за оказание этой, пусть и хорошо оплачиваемой услуги – доставки племянницы с внучатой племянницей хорошему приятелю Жан Жаку Мартелю. Женщина на борт корабля поднялась уже больной. А тяготы долгого пути лишь усилили ее недомогание. От морской болезни Натали начала страдать еще до отплытия – и даже в штиль с трудом выбиралась на палубу: бледная, слабая, похудевшая до прозрачности. Конечно, никаких особых яств на корабле не водилось, но капитан заботился, чтобы его матросы не голодали, а пассажиры не испытывали ни в чем нужды. Казалось, однако, что сеньора и в пище-то не нуждается: ела она как птичка, а зловещий кашель, который шкипер приметил еще при выходе из порта, съедал ее почище голода.

Нати же от морской болезни не страдала вовсе. Ее нянька, возможно, слегла бы, если б девочка предоставила ей такую возможность. Но так как неугомонная малышка не желала проводить в тесной каюте и лишней минуты, Доре приходилось следить и следовать за ней постоянно: корабль, неспокойное море, мужчины… Моряки поначалу бранились и пугались, заставая или натыкаясь на девочку в самых неожиданных местах, но вскоре забавная и упрямая малышка их просто покорила.

Для Нати корабль стал просто большой игрушкой – вроде подаренного галеона. Или это она уменьшилась и вместе с мамой и няней попала на кораблик, где живут и работают кукольные матросы? И вокруг вовсе не море, а запруда в ручье? А шторм – это волны, которые они с Миро нагоняют ладошками? Как бы то ни было, играть в новую игру и в новые игрушки Нати нисколько не надоедало. Слова «вант-путенсы», «фал», «ют», «квартердек», «гафель», «фок» звучали колдовскими заклинаниями, посылавшими игрушечных матросов то туда, то сюда. А по вантам было так интересно лазить и висеть на них. И причитания няньки и чертыханья моряков (негромкие из-за присутствия на «Морской звезде» благородной сеньоры) не могли удержать ее от бега по палубе от фальшборта до фальшборта и головокружительных подъемов и спусков по трапам. Единственным, кого Нати научилась слушаться, был капитан. Но так и положено в игре: всегда слушаться капитана. А если кораблей несколько – адмирала. Адмиралом был ее отец дон Рикардо. Таким будет она сама – когда вырастет и купит или построит свой корабль.

Так что в отличие от своей бедняжки мамы Нати наслаждалась долгим плаваньем – сказалась-таки кровь испанских мореходов: военных, торговцев, а то и вовсе (тс-с!) пиратов… Сезон был удачным. Ласковое солнце позолотило и без того смуглую кожу, выжгло на нежных щеках постоянный румянец; пассат, ровный и сильный, обтесал с тельца младенческую припухлость, а постоянное движенье и лазанье укрепило руки-ноги и придало выносливость, цепкость и гибкость мышцам. Донна Исабель разгневалась бы, увидев, во что превратилась сеньорита из рода де Аламеда: куда подевалось строгое воспитание маленькой донны? Морской чертенок – вот самое верное определение, данное командой.

Когда они добрались до Карибских островов, морякам было даже грустно расставаться с малышкой. Жалели девочку и по другой причине – все видели, что ее мать вряд ли поправится. Оставалось надеяться только на то, что благодатный климат тропиков сможет продлить ее дни, и умрет она хотя бы на твердой земле, на руках заботливых родственников, а ее дядюшка станет добрым опекуном внучатой племяннице.

Так что бедный Жан Жак Мартель однажды с ужасом и неверием лицезрел у себя на пороге исхудавшую, рано постаревшую, явно умирающую племянницу, которую в последний раз видел еще в детской.

– Дядюшка! Наконец-то мы добрались! – тонкие руки обняли его крепкую шею, горячие слезы оросили лицо.

Шкипер «Морской звезды», самолично проводивший своих пассажирок (даже раньше, чем закончили выгружать товары), улыбался ему сочувственно и подбадривающе. И с немалым облегчением: он выполнил поручение, доставил хрупкий живой груз, хоть и изрядно попорченный – но уж точно не по его вине. А вот у приятеля Мартеля заботы только начинаются…

Усадив в кресло изнемогающую от жары племянницу, Жан Жак обнаружил за спиной шкипера крупную негритянку, недоверчиво наблюдавшую за ним. Левой рукой она прижимала к груди укутанную в шаль шкатулку, правой крепко держала за руку девчушку лет пяти, таким же настороженным взглядом рассматривавшую нового родственника и новый дом.

– А это, я полагаю, моя внучатая племянница! – сказал Жан Жак с суетливым радушием. – И как же тебя зовут, моя душечка?

Девочка насупилась, разглядывая французского дядю-дедушку жгучими темными глазами. Натали, повернув голову на спинке кресла, повторила вопрос по-испански, негритянка дернула девочку за руку, и маленькая испанка пробормотала свое полное имя.

– Натали Розали Мари? – повторил Жан Жак на французский манер. – Как же мне тебя называть, крошка? Розетт, Роз, Мариэтт, Манон, Марион?

– Мы зовем ее Нати, – устало сказала мать. – И она хорошо понимает по-французски, хоть и говорит не чисто. Дядюшка, у вас не будет лишних хлопот, Дора умеет с ней управляться и заставит ее слушаться…

Родственники обменялись взглядами: я знаю, что умираю, сказал взгляд женщины, но что ж поделать; я знаю, что ты умираешь, сказал взгляд мужчины, и что же теперь делать…

Натали умерла через три недели. Она и не мучилась даже – просто таяла на глазах, как снежная дева, теплым течением принесенная в лето. Она исполнила свой долг, доставив дочь в безопасное место, и теперь просто уходила – в мире сама с собой.

Пришлось пригласить приора Модестуса из мужского монастыря. Нати внимательно и зорко следила за священником, заучивала-повторяла наизусть весь обряд, словно правила новой игры: исповедь-елеосвящение-причастие… Было очень интересно, хоть и страшновато.

На похоронах рыдала одна негритянка. Жан Жак смаргивал слезу – когда вспоминал, что он уже не молод, а Франция и родственники так далеко и никто не сможет прийти к нему на похороны. Маленькая испанка стояла рядом – в траурной одежде, с торжественным видом.

Придя пожелать дедушке доброй ночи, Нати уточнила, правильно ли все поняла:

– Мама теперь на небе, да?

– Да. Но она приглядывает за тобой, девочка.

– И за тобой? – уточнила Нати.

– Ну и за мной тоже…

– Значит, она проследит, чтобы ты меня не обижал? – сделала правильный вывод Нати. – Доброй ночи, дедушка.

Не сказать, чтобы Жан Жак был счастлив, поневоле став опекуном своенравной маленькой испанки, но драгоценности и крупная сумма денег, которые благополучно довезла несчастная племянница, примирили его с положением вещей. Судя по красоте матери, заметной даже в призрачном облике умиравшей, да приложив небольшое приданое, подросшую Нати легко будет сбыть с рук – то есть выдать замуж за того, кого подберет ей дед. А до того девчонка будет подспорьем в доме и в лавке.

Жан Жак Мартель был взрослым разумным человеком, хитрым и удачливым торговцем, но он и представить не мог, насколько же ошибается…

Часть первая

Испанское отродье

– Эй, кудрявая, эй!

Нати оглянулась и скривилась – опять этот дурак Аньел Бове со своими беспутными друзьями Габеном и Тома! Что бы им делом не заняться? Хотя она и сама хороша: пошла на рынок за рыбой, а на обратном пути на корабли загляделась. При покупке рыба была еще живой, сейчас уже уснула. Хорошо, догадалась переложить ее листьями, а то Дора опять бы бранилась, как ей трудно чистить подсохшую и размякшую макрель.

– Куда заторопилась, кудряшка?

На прошлой исповеди Нати искренне обещала своему духовнику бороться с одним из смертных грехов – Ira, как он называл его на латыни, а попросту с гневом. «Гордыня и гневливость – вот твои главные грехи, дочь моя, – толковал отец Модестус. – И противопоставить ты им можешь лишь терпение и смирение, прощение от всего сердца, молитвы за недругов своих». Молиться за Бове – еще чего недоставало! А вдруг Господь как раз в этот момент преклонит ухо к молитве гневливой дочери своей, да ниспошлет на парня какую-нибудь благодать: например, очистит его лицо от угрей, фе! Нет уж, пусть ходит какой есть, раз никак не оставляет ее в покое!

Нати шла вдоль берега, чутко прислушиваясь к происходящему за спиной: может, покричат вслед какие-нибудь гадости да отстанут? И ей не придется вновь подвергать свою душу опасности погибели?

Но троица бездельников, эти посланники ада, упорно сбивали ее с благочестивого настроя. Наступали на пятки, болтали всякие глупости, придумывая прозвища, на которые они были большие мастера. Терпение кончилось как раз, когда она дошла до вырезанных в крутом склоне ступеней – самом коротком пути до дедушкиной лавки. Нати развернулась, продолжая держать одной рукой корзину с рыбой, другой уперлась в бок.

– Это я-то черномазая кудряшка? – выпалила насмешливо. – А кто у нас тогда беленький ягненочек?

Друзья глянули на обильные светлые кудри Бове и покатились со смеху.

– А ты и правда барашек! Может, сведем вас в одно стадо: ты баран, да она – курчавая овечка, а? Вот и договоритесь между собой…

Аньел (по-французски – ягненок, барашек) мгновенно залился краской. Он с детства постоянно сталкивался с Нати в словесном, да и в кулачном поединке тоже и поэтому наедине ее задирать не решался: хорошо, если выходила ничья. Но он нашел слабое место девчонки: та терпеть не могла, когда ее называли испанкой – война и ненависть к испанцам добрались и до французских колоний в Новом Свете. Аньел вдобавок выучил пару испанских ругательств, которые тут же продемонстрировал восхищенным приятелям:

– Puta, ramera!

Таких слов в своем детстве в доме де Аламеда Нати не слышала – может, садовник, обиженный невниманием кокетливой пышнотелой кухарки, и приговаривал это, но только себе под нос. Но, судя по выражению, с каким произнес их Аньел, и по тому, с каким ожиданием и ухмылками уставились его болваны-приятели, ее перевод с испанского был верным. Она деловито заглянула в корзину, выбрала макрель побольше и пожирнее, ловко ухватила за хвост и отвесила смачные «рыбные» пощечины своему прыщавому обидчику. Когда Аньел бросился на нее, Нати уклонилась, сделав умелую подсечку; развернувшись, толкнула хохотавшего Габена – тот шлепнулся прямо в набегавшую волну. Тома, пытавшийся ухватить ее за руки, получил удар в нос.

Убегая вверх по ступеням – вслед неслись и ругательства и смех, – Нати сокрушенно думала: опять епитимья! И добро бы прочесть тридцать раз Pater Noster, а то ведь духовник заставит еще и покаяться перед проклятым Бове!

Бове!

Дора, конечно, побранила Нати: вот и будем теперь поститься, пока солнце не сядет – точно некрещеные мавры во время их поста Рамадан! Да и дедушка тебя заждался – он что, сам должен перемерять отрезы? То ли у него других дел нету?

А и впрямь нет, кроме как чесать языком под ямайский ром! Жан Жак давно уже передоверил почти всю мелкую торговлю ушлой и расторопной внучатой племяннице: та никогда не путалась в унциях, футах и ярдах и тем более – в денье и фартингах, лиардах и пенсах, су и шиллингах. А если уж и ошибалась ненароком, то только в нужную сторону. Нати всегда помнила, кто им за что должен и когда обязался этот самый долг вернуть. Да и приходо-расходные книги проверяла, а то и подбивала сама.

Конечно, важные, крупные сделки Жан Жак заключал сам, в дальней комнате лавки. Некоторые посетители приходили-проскальзывали в лавку ночью, когда уже все почтенные люди отходили ко сну после многотрудного дня и вечерней молитвы. Судя по тому, как они прятали лица под платки и шляпы, дела у них с дедушкой были такими же – скрытными, тайными и темными. У Нати редко получалось подслушать, но ее наблюдательности и сообразительности хватало, чтобы понять, что помимо почтенной торговли дед занимается то ли контрабандой, то ли покупкой и сбытом награбленного пиратами. А то и выполняет еще какие-нибудь щекотливые поручения – Нати пока не могла догадаться или придумать какие. Может, продает сведения о том, когда, куда и с каким грузом выходят с Омори торговые суда?

У Жан Жака тоже имелся свой корабль – небольшая шхуна «Ласточка» для доставки мелких грузов, правда, лишь по островам французских и английских колоний. Выходить в открытый океан и уж тем более торговать с испанским Мэйном Мартель не рисковал и в молодые годы еще при худом мире с Испанией. Сам он бывал в плаванье редко: морская болезнь, которая счастливо избегала Нати, безжалостно преследовала всю французскую половину ее семьи. Корабль водил то нанятый, заслуживающий доверия капитан, а то и торговый партнер Рене Бове – да-да, отец того самого Аньела!

Утренняя стычка возымела свои последствия еще даже до исповеди у отца Модестуса.

Жан Жак поманил Нати к выходу из лавки:

– Подойди-ка, девочка моя, тут к тебе пришли.

Нати выглянула из двери и, смешавшись, застыла на пороге. Перед входом, грозно подбоченившись, стояла мадам Петит. Фамилия казалась насмешливой кличкой этого бочонка жира с длинными руками и громадными красными кулаками. Если б у ее сына были такие кулаки, Нати в утренней схватке несдобровать бы! Из-за спины матери выглядывал Габен с носом, похожим на спелую сливу – и по форме, и по цвету.

– Говорю вам, – пронзительным голосом торговки рыбы вопила мадам, – уймите свою бешеную цыганку, пока я сама ею не занялась!

– Не цыганку, а испанку, – машинально поправил дед.

Это только подлило масла в огонь. Мадам Петит встрепенулась, необъятные ее груди заколыхались, словно волны на море.

– Это ж еще хуже! Ее проклятые родственники топят наши корабли – слыхали, опять пропало рыбачье судно? – а она тут, на берегу, калечит наших французских мальчиков!

– Мама… – басом позвал искалеченный французский мальчик. Мать не обратила на него никакого внимания.

– Видите, видите, что она с ним сделала?! Сломала ему нос, месье Мартель, а он у меня, бедняжечка, и так никогда не был красавцем!

– Мам…

Жан Жак окинул взглядом сгорающего со стыда парня и пошамкал морщинистыми губами. Будь у него внук, он бы только гордился таким забиякой. Но внучку следовало приструнить – прошла уже пора детских драк, Нати следует становиться взрослой благовоспитанной девицей. А то лишь какой-нибудь отчаянный пират осмелится взять ее в жены!

– Что случилось-то, а, Габен?

Парень отвернулся. Ответила за него, разумеется, мадам Петит:

– Что случилось, что случилось, а то вы не видите! Идет мой мальчик себе на работу на пристань, а тут налетает на него эта дикая… обезьяна, и – бах! Нос набок!

После того как ее обозвали бешеной обезьяной, Нати мгновенно перестала чувствовать себя виноватой. Возразила запальчиво:

– Их было трое!

– Кого, носов? – В бледно-голубых глазах деда мелькали смешинки.

– Парней. Габен, твой любимый Аньел и еще Тома! Они обзывались и толкались. И щипались!

– Это что же, значит, мне придется принимать сегодня еще и остальных родителей? Что ты сломала остальным?

– Тома вроде бы ничего… – осторожно сказала Нати.

Мадам смотрела на нее, открыв рот. Грузно повернулась к сыну:

– Это правда? Вас правда было трое?

Габен, глядя в землю, кивнул. Мадам Петит отвесила ему натренированную затрещину, от которой у ее ненаглядного сыночка теперь наверняка распухнет еще и ухо.

– А ну пошел домой, я с тобой там разберусь! А вы простите за беспокойство, месье Мартель! Пошел домой, говорю!

Нати полюбовалась, как мадам Петит гонит перед собой сына, словно сбежавшего со двора козла. Еще и приговаривает при этом:

– Пристали к девчонке втроем, словно какие-то проклятые испанцы, что, одному пороху не хватает? А если и втроем справиться не можете, какого дьявола… ох, прости меня, Господи… хватаешь ее за юбку? А туда же, к шлюхам нацелился бегать! Быстро домой, я тебе сказала!

Жан Жак вздохнул:

– И долго это будет продолжаться, Марион?

– Я Натали, – пробурчала внучка, предусмотрительно отступая.

– Натали была моей племянницей, тихой, скромной, вежливой девушкой, а ты не достойна имени своей почтенной матери! Разве она когда-нибудь полезла бы в драку с тремя парнями?

– А чего они ко мне пристают?!

– Почему мальчишки задирают симпатичных девчонок?

Нати сощурилась, сквозь черные ресницы поблескивая гневными темными глазами.

– И обзывают их при этом испанскими шлюхами?

Мартель вскинулся:

– Это кто же тебя так посмел назвать?

– Да твой любимый Аньел и назвал! – припечатала его внучка. И пока дед хватал воздух ртом, придумывая оправдание сыночку компаньона, укрылась у Доры на кухне. Пожаловалась: – Мадам Петит, мать этого дурачка Габена, обозвала меня взбесившейся макакой!

– Она за свои слова ответит, моя деточка, – привычно отозвалась негритянка. – Подай мне муку.

Зная, что Жан Жак сегодня не вернется, Нати пристала к няньке:

– Дора, покажи мне мамины украшения!

Та заругалась. Нати не отступала, зная, что рано или поздно негритянка сдастся. Занавесив все окна и надежно закрыв все засовы, они пробрались в дальнюю комнату лавки. Тут Дора велела Нати отвернуться: та терпеливо рассматривала стену, слушая шорохи за спиной, вздохи няньки, скрип досок и металлический скрежет. Сама Нати тайник пока не нашла. В следующий раз возьмет с собой зеркальце или начищенный поднос, чтобы подглядеть, откуда же Дора достает драгоценности.

Жан Жак овдовел рано. Пожив со сварливой и драчливой супругой, которую Господь прибрал к себе весьма вовремя (пусть простят ему столь немилосердные мысли!), детей он не завел, но и второй раз жениться не собирался. А тут племянница привезла ему не только деньги и внучку, но и молодую негритянку. Днем – нянька и кухарка, ночью – наложница, дело-то обычное! Мартель знал, как она предана Нати, а потому предана ему, и во многом доверял ей. Мало-помалу хитрой служанке удалось выведать, где он хранит драгоценности семьи де Аламеда.

Как-то, когда Нати взгрустнула и расхворалась (а нянька впадала в панику при малейшем недомогании подопечной, опасаясь, что та унаследовала хилое здоровье матери – кто, кроме любящей негритянки, мог вообразить такое, глядя на пышущую здоровьем девчонку?), Доре вздумалось утешить ее видом рубиновых украшений. Она уже не раз пожалела об этом. Единственное, что удалось вбить в упрямую головку Нати: если об этом узнает дед, то никому не поздоровится, и драгоценностей они больше не увидят.

Дора цокала языком, раскладывая по дощатому столу ожерелье, браслеты и серьги.

– Ох, старый дурак – прости, деточка, – хоть бы раз их почистил! Видишь, как золото-то потемнело!

Нати не видела. Перед ней лежали удивительной красоты драгоценности, мрачно мерцающие и переливающиеся кровавыми бликами в свете пламени свечей. Перстень все еще был широковат – разве что надеть его на большой палец, а вот серьги… Нати качнула головой, и камни засияли горячими лучами.

– Ах! – сказала Дора, полушутливо-получерьезно прикрывая глаза ладонями. – Сверкают-то как, я просто ослепла! А уж ты-то как в них хороша, моя деточка!

Нати опустила пониже ворот и рукава блузы, приложила ожерелье к шее. Рубины, оправленные в массивное золото, великолепно смотрелись на ее смуглой коже. Нати важно прошлась перед восхищенной зрительницей, изображая из себя знатную даму: осанка гордая, ресницы надменно припущены, в руке – воображаемый веер, которым благородные донны спасаются от духоты и нескромных взглядов. Дора уже в который раз подумала: а ведь в Испании ходила бы ненаглядная деточка в тафте и бархате, носила это ожерелье невозбранно, щеголяла в сафьяновых туфельках и не дралась с мальчишками, а осаживала молодых сеньоров одним взглядом гордых темных глаз. Ну да что теперь! Негритянка и знать не знала, что исповедует философию греческих ученых мужей, сама жизнь была ей лучшим учителем: чему быть, того не миновать, а печалиться о том, чего не изменишь, и вовсе незачем.

– А сколько они могут стоить, а, Дора?

– Думаю, немало, – бормотала негритянка, бережно складывая драгоценности в старую шкатулку с гербом де Аламеда на крышке. – Думаю, нету на острове таких богатых господ, которые дали бы за них настоящую цену!

Нати задумчиво смотрела на шкатулку.

– Как думаешь, а когда дедушка отдаст их мне? Наверное, только на свадьбу подарит?

Дора знала, что Мартель намеревался при случае продать украшения и вложить деньги в дело; но все прятал, все приберегал до этого никак не подворачивающегося случая. Может, продешевить боялся, а может, того, что отберут их – да еще и с жизнью в придачу.

– Если будешь так колотить парней по всей округе, ни о какой свадьбе и речи быть не может! – проворчала негритянка. – Иди спать, я пока все спрячу. И помни, ты о них…

– Знать не знаю, ведать не ведаю, видеть никогда не видела! – привычно подхватила Нати.

Дора прятала шкатулку и бранила себя. Ах, в недобрый час она проболталась! Верно говорят: многие знания – многие печали. Жила бы себе девчонка спокойно, ничего о своем наследстве не зная…

– И зачем мне этот испанский? – ворчала Нати. – Я же теперь француженка!

– Никто не знает, как повернется жизнь, – добродушно отзывался отец Модестус. Он уже привык к приступам упрямства у своей ученицы. – Да и грех забывать язык своего отца!

– Уф! – Нати разочарованно склонилась над фолиантом. – Да на что мне басни!

– Читай и заучивай, дочь моя, – был ответ от окна, где отец Модестус занимался совершенно неподобающим ему делом: любовался на хорошеньких мулаток. Приор с прискорбием сознавал, что и сам он грешен. Девушки, блестя белыми зубками, переругивались с кастеляном небольшого мужского монастыря, который и возглавлял приор Модестус. Они принесли продукты на продажу, но задерживались, не только желая сбыть товар подороже, но и улучить минутку, чтобы поболтать и посмеяться с симпатичными молодыми послушниками.

Если б его духовная дочь была такой же, как эти смешливые мулатки, – беззаботной, веселой и кокетливой! Он мог бы тогда ее упрекнуть разве что только в чрезмерном легкомыслии – да и то слегка, ибо к юной девушке и требования иные, нежели к почтенной матроне. Приор оглянулся на Нати: склонив голову над столом, выпятив нижнюю губу, та отважно сражалась с испанскими глаголами.

При монастыре существовала школа, где обучались за небольшую плату, а то и вовсе бесплатно сыновья рыбаков, моряков и буканьеров. Счет, грамота, Катехизис – потом родители забирали детей, чтобы приспособить лоботрясничающих мальчишек к делу. Однако девочка и без того умела читать и однажды поразила отца Модестуса до глубины души, когда, забравшись с ногами на скамью, водя пальчиком по строчкам, прочла вслух полстраницы книги.

Три десятка лет назад отец Модестус был полон честолюбивых намерений обращения в христианскую веру дикарей и усмирения мятежных настроений сосланных преступников. Жаркая полусонная атмосфера тропиков, остров, на котором не происходит никаких событий, кроме традиционных пьяных драк моряков в таверне, маленький монастырь с пятью монахами да четырьмя послушниками, десяток школьников, не проявляющих никакого интереса к учебе, бутылочка канарского вина, иногда по вечерам распиваемого с приятелем Жан Жаком Мартелем (а ведь тот протестант!), – вот и все, что осталось от грандиозных планов молодого священника.

Приор начал заниматься с Нати разве что ради забавы, но жадный, пытливый – совсем не женский – ум маленькой испанки подтолкнул его к дальнейшему обучению: латынь, история, языки, арифметика. Они изучали небесные тела и даже, с помощью брата Ионы, однорукого моряка, пытались освоить компас, квадрант, обсервацию и счисление пути судна по карте.

Иона, бывший пират, славился своим нелюдимым нравом. Некоторые полагали даже, что отец Модестус наложил на него покаяние в виде молчания. Но Нати сумела разговорить и Иону. Девочка и старик частенько сидели на низкой каменной стене монастыря, наблюдая за кораблями в гавани. Моряк отвечал на бесчисленные вопросы, иногда и сам увлекался, рассказывая истории, приключившиеся с ним самим, а также с его другом, а также с другом его друга…

Подперев подбородок кулаками, Нати слушала про шторма, кровожадных язычников-индейцев и не менее кровожадных пиратов, секретные клады, Летучего Голландца, Морского Змея, иногда появляющегося из моря и уносящего с палубы зазевавшихся моряков. С какой же неохотой ей приходилось возвращаться потом к урокам латыни, испанского и английского! Правда, отец Модестус часто хитрил и привязывал учебу к корабельным и торговым делам: он уже убедился, что перечисление товаров, которые нужно продать в Мэйне – непременно расхвалив их на испанском, – гораздо лучше укладывается в ее голове, чем просто список заданных слов…

Со временем приор не на шутку озаботился судьбой своей духовной дочери: такое сокровище не должно достаться простому лесорубу или рыбаку! Ведь отец ее, пусть и испанец, был грандом, да и мать тоже дворянка. Впрочем, когда Жан Жак раскрыл ему свои планы, отец Модестус успокоился. Хотя планируемый брак сочли бы мезальянсом во Франции и уж тем более в Испании, принятое решение было разумным и практичным. Оставалось лишь укротить вспыльчивый нрав девицы.

Не подозревая, что судьба ее давно решена, Нати размышляла совершенно о других вещах. Ох, не зря женщинам не следует учиться, чем только они не забивают свои хорошенькие пустые головки!

Со временем – из обмолвок и рассказов – Нати сообразила, что брат Иона не обычный моряк. На прямой вопрос, который Нати догадалась задать наедине, она получила такой же прямой ответ. Правда, бывший пират добавил, оправдываясь:

– Но я раскаялся, и отец Модестус разрешил мне остаться здесь, укрыв от моих собратьев и от суда людского. Я был послушником четыре полных года! И каждый день молил Господа простить меня за все злодеяния, которые я совершил. А сейчас молю о том, чтобы мои бывшие сотоварищи одумались тоже… Хотя наверняка их мало осталось. В живых то есть.

Нати смотрела на брата Иону круглыми блестящими глазами. Она пропустила мимо ушей все, что касалось грехов и покаяния (и без того регулярно выслушивала это от отца Модестуса), и готова была трясти его, точно копилку, из которой вот-вот посыплются долгожданные монетки.

Все радуются, когда пираты грабят испанцев. Ведь и французы, и англичане уверены, что имеют все права на земли в Новом Свете, которые испанцы считают своими. Кроме того, пираты часто сбывают захваченные товары и ценности в тавернах торговцам и у них же закупают парусину, доски, пеньку и порох. Такая торговля ведется прямо под носом у губернаторов и милиции, но те предпочитают закрывать глаза – к своей выгоде и к процветанию своих колоний. Да и сами губернаторы, плантаторы и торговцы вкладывают деньги и даже снаряжают корабли для корсарских рейдов – часть от награбленного тогда отходит в долю судовладельца. Нати уже не сомневалась, что чем-то подобным занимается и ее дядюшка-дедушка Жан Жак. Лишь при пропаже собственных кораблей или по указу королевских чиновников власть имущие начинают действовать и организовывать эскадры, охотящиеся на пиратов: иногда те возвращаются с удачей, и тогда совершается показательная казнь несчастливцев.

В детстве Нати с мальчишками часто играли в пиратов: дрались на «абордажных саблях», захватывали «корабли», закапывали и путем сложных примет, стрелок и загадок находили пиратские клады. Часть парней ее возраста и сейчас готовы были податься в пираты. Хвастались, какую бы они тогда вели веселую и богатую жизнь; жизнь, полную победных схваток, разгула с ромом и с женщинами – всем известно, коль у тебя много денег и ты силен и молод, всего этого у тебя будет предостаточно! Более разумные, кто не очень-то верил в развеселые приключения, подумывали присоединиться к Береговому братству, чтобы после нескольких удачных рейдов вернуться с хорошей добычей и прикупить себе лавку, собственный корабль, а то и вовсе какую-нибудь плантацию.

А пират-монах представлял такую жизнь не понаслышке и мог своими рассказами и увлечь, и отвадить любого из юнцов. Иона ничего не старался приукрасить, но в его историях все равно невольно проскальзывала тоска по времени, когда он был молод и здоров, и море ему было по колено, и сам черт не брат…

Он рассказывал, как едва не умер на заштилевавшем судне – неделя шла за неделей, а в парусах не было и намека на ветерок, запасы еды и пресной воды заканчивались прямо на глазах. За последние глотки и зачервивевшие сухари люди убивали друг друга – у кого на это еще хватало сил… Когда наконец появился предатель-ветер, от команды едва ли четверть осталась.

Рассказал, как бежал из испанского плена, из тюрьмы, в которой безвестно сгинули его товарищи. Пытки инквизиторов могли сравниться жестокостью разве что с пиратскими захватами испанских колоний и городов на побережье Мэйна: пленных испанцев тоже безжалостно пытали, чтобы добиться от них, где находятся спрятанные сокровища и деньги.

А еще Иона рассказывал о легендарных пиратах. В прошлом веке бывший фермер Фрэнсис Дрейк, чуть ли не первый англичанин (до того на Карибах хозяйничали французские пираты), наводил ужас на испанцев: как истинный протестант Дрейк ненавидел испанских католиков. Захват Панамы, Картахены, других городов побережья… И что в итоге: английская королева пожаловала ему рыцарский титул и звание вице-адмирала! Знаменитый Генри Морган начинал как корабельный слуга, а теперь у него богатейшие плантации на Ямайке, он дружен с самим губернатором английских колоний Модифордом! И до сих пор стоит только кинуть клич – и все пойдут в его эскадру, потому что рейды под его рукой принесут такую добычу, о которой в одиночку остается только мечтать!

– А кто идет в пираты, брат Иона?

– Разные люди, дочка. И каторжники, и беглые рабы, и торговцы, и плантаторы, и военные моряки. И дворяне имеются, а как же!

– А женщины среди пиратов бывают?

Брат Иона засмеялся, помотал головой:

– Знаешь пословицу: женщина на корабле – к беде? Да не надувай ты губы! Это просто из-за того… ну вот как запрещено играть в море в карты или в кости, так и женщин брать, пусть она там хоть трижды твоя жена иль подружка. Это чтобы мы промеж собой в походе не ссорились… Ох, да неужели из-за твоих хорошеньких глазок парни друг другу еще морды не чистили?

Нати глянула с недоумением. Она и сама была готова любому парню начистить морду. Главное – потом очень быстро убежать.

– Да я не про жен и не про подружек. Я про женщин-капитанов!

– Вон ты к чему клонишь! Не по бабским это силам!

– А я слыхала о таких! – ответила уязвленная Нати. – Вернее, читала! Вот ты знаешь про Алвильду?

– Ну так расскажи мне! Страсть как я сказки люблю!

Нати похмурилась, подулась, но все же рассказала ему историю, которую поведал миру древний монах Саксон Грамматик и которую она перечитывала раз за разом. Была Алвильда готской принцессой, и придумал отец выдать ее замуж за Альфа, сына короля Дании. Не желавшая выходить замуж за принца девушка сговорилась с другими молодыми женщинами – они стали гребцами на ее корабле – и занялась грабежом у берегов Дании. Через множество походов корабль Алвильды встретился с другим кораблем пиратов, только что потерявшим своего капитана. Так две команды объединились, и стало их поровну – мужчин и женщин. Воевали они под началом Алвильды. После того, как они навели ужас на всех мореплавателей, принц Датский Альф снарядил боевой корабль и выступил против пиратов. После жестокой схватки солдаты захватили корабль Алвильды и убили большую часть команды. А предводительница, все еще в шлеме и латах, предстала перед судом принца. Когда сняли шлем и обнаружилась под ним девичья светлая коса, Альф долго смотрел на своего врага. А потом предложил ей руку и сердце. На этот раз Алвильда согласилась – ведь он доказал свою силу, а она любила сильных мужчин…

Старый пират слушал внимательно. В его выцветших, но по-прежнему зорких глазах светилось веселье.

– А что больше нравится тебе в этой сказке: эта твоя Алвильда-пиратка или тот, кто сильнее, кто ее победил? А?

Нати помрачнела.

– Да я тебе про то говорю, что женщина тоже может быть капитаном!

Монах махнул на нее единственной рукой. Примирительно.

– Знаю я, дочка, знаю. Редко, но бывает. И тогда уж нет им никакого удержу… Знавал я одну такую… Звали ее Дэниэль, и плавала она по морю со своим отцом чуть не с самого рождения. А потом уже водила свой корабль… Злая была, что бешеная кошка! Красивая. Рыжая…

Нати нетерпеливо вглядывалась ему в лицо:

– И что было дальше? Где она теперь? Ее поймали? Она погибла?

Брат Иона закряхтел:

– Нет, не погибла. Но того хуже – или лучше, тут уж как посмотреть. Один из ее офицеров как-то убил индейца, а тот оказался колдуном или… – пират воровато оглянулся, – …ихним священником, вроде нашего приора. Когда помирал, призвал своего бога смерти (много у них богов, что с них, язычников, возьмешь!) и проклял корабль вместе со всем экипажем. И теперь плавает моя рыжая кошка на своем бриге «Королева» навроде Летучего Голландца – и вход в любой порт им заказан, и на землю они уже столько лет не ступали…

Старый пират говорил задумчиво и печально, и Нати не могла понять – не очередная ли это сказка.

– А отец Модестус говорит, нет никакого колдовства, нет никаких других богов! Только ересь и дьявольские козни.

– Отец Модестус мудрый человек, да только я-то повидал гораздо больше его и говорю тебе: не повторяй такого в присутствии индейцев. Язычники они, конечно, но в их земле таится то, что нашему приору и не снилось. А еще упаси тебя Бог, дочка, обидеть чем жреца вуду, этого демона черномазых! – Старый пират перекрестился истово, поцеловал палец, еще и плюнул для верности. – Вот где пляшут все черти преисподней, аж волосы на голове шевелятся! Захотят – и мертвого сумеют воскресить да пошлют его, беднягу, делать какое-нибудь черное дело. Зомби такой живой мертвец называется. А как против него бороться, против мертвого-то, не знаешь? – Нати зачарованно мотнула головой, и старый пират вздохнул. – Вот и я не знаю. Еще раз его не убьешь…

– А если порубить на куски саблей? – предложила Нати. Глаза ее азартно горели.

Брат Иона словно очнулся. Огляделся.

– Ох и задаст мне отец Модестус жару, если услышит наши разговоры! Поди домой, дочка, хватит уже мои старые грехи ворошить!

Его грехи Нати интересовали мало. А вот все, что он рассказывал… есть, от чего голове закружиться. Схватки, корабли, сокровища, шторма. А эта Дэниэль! Ведь она командует экипажем, состоящим из одних мужчин! Да еще и сражается наравне с ними! Правда, она в пиратах с самого детства, ко всему уже привычная…

Но и она, Нати, ничем не хуже. До самого девичества ходила с рыбаками в море – пока нянька не напомнила Жан Жаку, что у него все-таки внучка, а не внук. Конечно, ничего зазорного в том, что женщина выходит в море на ловлю рыбы, вон как Мари, глава семьи Бланже. Но Нати совсем для другой жизни предназначена. К неудовольствию девчонки они постановили, что матросские штаны Нати под платье больше не надевает, а из морских путешествий ей позволяются лишь недалекие плаванья по торговым делам. Мартель согласился на последнее скрепя сердце: если это испанское отродье долго не выпускать из дому, то энергия в ней кипит-кипит, да и выплескивается либо на его голову, либо в какую-нибудь дикую, совсем не девическую выходку…

…Нати пробежала по темным коридорам монастыря, разыскивая брата Иону: монахи лежали у себя в кельях, спасаясь от полуденного жара. Старый пират сидел на обычном месте в тени деревьев, и размахиваясь, кидал что-то. Нати подкралась. Тяжелый металлический нож втыкался раз за разом в дерево, росшее туазах в пяти от них. Брат Иона дергал за веревку, пропущенную в кольцо в ручке ножа, подтаскивал его обратно и вновь кидал.

– Ух, как у тебя хорошо получается!

Монах резко развернулся – Нати даже отпрыгнула. Брат Иона опустил нож, сказал хмуро:

– Не подходи так, окликни сначала!

Нати с любопытством разглядывала нож – монах протянул его на ладони, не дожидаясь неизбежной просьбы. Был нож немного странным, плоским, обоюдозаточенным, почти без гарды. Чем-то напоминал он профиль акулы.

– Метательный, – пояснил брат Иона.

– Дай я попробую?

В детстве они с мальчишками на спор кидали ножики – правда, не такие большие и не такие тяжелые. Сосредоточенно хмурясь, Нати примерилась и кинула – нож завертелся в полете и шлепнулся в паре туазов от них. Расстроенная Нати подтянула его за веревку.

– Этот слишком тяжел для тебя, – сказал монах. – Пока рука не окрепнет и не научишься попадать в цель, лучше тренироваться с легким.

– А ты можешь меня научить?

Видимо, бесконечные расспросы девочки породили в брате Ионе тоску по прежним неспокойным временам. Монах неожиданно засмеялся, показав еще крепкие желтые зубы.

– Если только не скажешь отцу Модестусу на исповеди! Да и вообще никому не рассказывай: меня накажут, а тебя засмеют. Есть у меня нож полегче, сейчас принесу…

Вскоре он уже показывал, как лучше стоять, когда учишься: левым боком к мишени, ноги на ширине плеч, нож в правой руке. Левая рука вытягивается в сторону мишени, замах правой рукой, нож на уровне головы или чуть выше. Потом толчок правой ногой, разворот тела и мах правой рукой до полного ее выпрямления. В момент броска нож находится на уровне цели. Если раз за разом попадает выше или ниже мишени, нужно сделать шаг вперед или назад.

Нати послушно отступала, подходила, замахивалась, метала…

Нати промахивалась, роняла, а иногда нож вместо того, чтобы воткнуться, рикошетил и летел обратно, к своей хозяйке, что не вызывало у той прилива бурной радости. Старый пират посмеивался и поправлял. Так и не дождавшись, когда девчонка попросит пощады, сказал наконец:

– Хватит на сегодня, дочка.

Нати отдала ему нож, потрясла гудевшими запястьями.

– А долго этому учатся?

– Кто как, может, и целую жизнь. Смотря какая у тебя сила и меткость.

– Уф! – Но Нати была бы не Нати, если б не кинулась расспрашивать дальше: – А в бою это может пригодиться?

– Ну, если у тебя десяток таких ножей, а у врага только шпаги да сабли, несколько минут ты продержишься. А лучше иметь в пару боевой нож: один метнул, вторым ударил. И беги-и-и… Если есть куда бежать, понятно, по кораблю-то много не набегаешь!

– А сабли или шпаги у тебя нет?

Брат Иона усмехнулся:

– Вон что у тебя в голове-то! Нет, поклялся я приору больше к ним не прикасаться – ну разве что для спасения жизни. А вот про ножи и забыл как-то… Ты давай беги до лавки, дедушка твой и так уже ворчит на отца Модестуса – мол, отлыниваешь, занимаешься ученой ерундой, девице совсем ненужной. Если еще и про ножи узнает…

– Не узнает! – пообещала Нати, неохотно сползая со стены. Уж что-что, а тайны она хранить умела. – Когда будешь учить меня дальше?

– Завтра разве что пальцами сможешь пошевелить… Денька через три.

К вечеру пальцы действительно распухли, Нати с трудом подсчитала дневную выручку. Составляла список, что нужно прикупить в лавку, а утомленные глаза видели одно и то же: стойка, замах, метнуть, подобрать нож, стойка, замах, метнуть, подобрать… Пару раз ей удалось воткнуть нож, да и то неглубоко и мимо нарисованной мишени. Надо попробовать в своей комнате. Только бы не разбудить дедушку и Дору.

Как много у нее от них секретов!

Тайны Нати действительно хранить умела. Никто не знал о ее давнем знакомстве, потому что никто бы его не понял и не одобрил.

…Если толчешься у пристани без дела, нарвешься на неприятности. Парням хорошо – кто-то да наймет их загрузить-выгрузить-перенести или сбегать по мелкому поручению. От девушек же моряки и приезжие торговцы требуют лишь одну службу, о которой доброй католичке и подумать-то грех. Поэтому если Нати и ускользала от присмотра Доры на берег, тащила с собой корзину – то с фруктами, то с лепешками, то с пресной водой в запотевшем кувшине. Местные разносчики косились и здоровались, но не прогоняли – мало ли с каким поручением послал уважаемый месье Мартель свою внучку на пристань? Тем более что часто она уходила, так ничего и не продав, а потому была им не конкуренткой.

Только эта девушка рассудила иначе.

Сидя в тенечке, Нати предавалась своему любимому занятию – безделью, как поговаривал ее дедушка – а попросту глазела на суда, прибывшие на Омори. Подбирала себе будущий корабль. Барк вместителен, но тихоходен. Шхуна хороша, на ней можно плавать по мелководью. Бриг? Фрегат – но это уже военный корабль и просто сказка… Ах, да и то, о чем она думает, – тоже детская сказка. Разве что торговля будет увеличиваться и удастся прикупить старую шхуну в пару дедушкиной. Компаньоны все примеривались к покупке второго корабля, кряхтели, да не решались рискнуть… Старики, что с них возьмешь!

Проходивший мимо хорошо одетый моряк (шкипер, офицер?) подмигнул кудрявой девчонке, и Нати машинально улыбнулась в ответ.

Сильная рука легла на ее плечо, сжала больно. Нати задрала голову: на нее смотрела незнакомая девушка. Очень красивая и очень сердитая девушка.

– Ты что здесь делаешь, а, цыганочка?

Нати дернула плечом, но пальцы впились еще сильнее. Больнее.

– Я не цыганка! – Нати вывернулась из цепкой руки и вскочила. Девушка была рослой, но сейчас наклонилась, так что ее лицо оказалось напротив лица Нати: темные мрачные глазищи мерцали в тени ресниц. Казалось, она готова вцепиться ей в волосы. С девчонками Нати не приходилось драться с самого детства: те давно поняли, что с «бешеной испанкой» лучше не связываться, иначе быть битой и битой безо всякой пощады. Потому как Натали не признавала девчачьего варианта драк – вцепиться в волосы, расцарапать лицо, – а била коротко, сильно, метко, быстро выводя из строя противницу, а то и противниц (случалось, накидывались втроем-вчетвером)…

Но эта девица была куда опытней в драках. Да еще выше, старше и сильнее Нати.

– Пусти меня! – потребовала Нати. – Чего прицепилась?

– Что это ты здесь отираешься?

– А тебе что за дело?

– Который день сидишь, глазки морячкам строишь да зубы скалишь! Хочешь переманить моих клиентов?

Нати решительно ничего не понимала.

– Ничего я не строю и не скалю, каких еще клиентов?! Пусти, говорю, пока я тебе нос не разбила!

– Ого, гляди, кошечки нас делят!

Рядом остановилась пара матросов, потом подтянулись еще – поглазеть и поучаствовать в чужой сваре-драке всегда охотников и бездельников хватает. Девица кинула на моряков мрачный взгляд, зашипела в точности как кошка. Или, скорее, как змея. Потащила Нати в щель между стеной таверны и ветхим забором.

– Слушай и запоминай меня, цыганка!

– Я не…

– Шкипера, капитаны и все офицеры – мои, поняла? Увижу, что ты с ними заигрываешь, все волосы повыдергаю и глаза выцарапаю! Да не хлопай ты ими, будто ничего не понимаешь! Тебе и матросиков хватит, из сил выбьешься, обслуживая!

Тут Нати и впрямь перестала хлопать глазами, а попросту вытаращила их. Спросила с любопытством:

– Ты что, шлюха?

Дора называла таких непотребными девками, а дедушка – так вот прямо и грубо.

– Ну да, шлюха, – сказала девица. – Самая лучшая на вашем вшивеньком острове. Так что, пока я здесь, все богатенькие морячки – мои. А вы, оморские шлюшки, довольствуйтесь остальными. Мои-то после меня на вас и не посмотрят! А будете путаться под ногами, вот вам что будет!

Нати и моргнуть не успела, как обнаружила приставленный к щеке кинжал.

– Ну что? – спросила девица почти нежно. – Давай распишем твое личико? Или, может, тебе глаз выколоть, чтобы пуще другим дорожила и дорогу мне не перебегала?

Острие укололо кожу. Нати поморщилась.

– Да не нужны мне твои шкипера и офицеры! – сказала с досадой. – И матросы тоже, забирай их всех себе. Я не для того на пристань хожу.

– Ну-ну! – с угрозой сказала девица. Но кинжал убрала, да так шустро, что не углядеть куда – то ли за пояс, то ли под нижние юбки.

Нати вытерла кровь на месте укола и с любопытством уставилась на напавшую девицу. Высокая, красивая креолка. Громадные глазищи, чуть горбатый тонкий нос, смуглая кожа. Возле накрашенного рта – родинка. На длинной шее – коралловые бусы, в глубоком вырезе платья среди высоких грудей терялся католический крестик. В ушах – крупные золотые серьги. Вот уж кто похож на цыганку…

– Ну что? – недовольно спросила креолка. По ее расчетам, девчонка давно должна была подобрать корзину и юбки и улепетывать быстрее собственного визга.

– Скажи, а шлюхой тяжело работать?

– Да ты, никак, надо мной смеешься?! – поразилась девица.

Нати заторопилась, пока та вновь не схватилась за нож.

– Наверно, не очень приятно, да? Мужчины бывают разными, не все тебе нравятся, а…

– Да при чем тут «нравятся»? Это же работа, за нее деньги платят. Я бесплатно обслуживаю только коменданта да начальника милиции. Но уж поверь, настоящего удовольствия они от меня не получат! Э, да что я тут с тобой болтаю? Запомнила? Чтоб я тебя здесь больше не видела!

Девушка шла, так вызывающе покачивая бедрами, что у моряков головы сами собой заворачивались ей вслед. Пронесся восхищенный свист. Креолка оглянулась и очень удивилась, обнаружив за спиной Нати:

– Ты еще здесь?!

– Да хватит уже тебе браниться! Я просто хочу поговорить…

– Это о чем же?

– Ну… вот откуда ты к нам приехала?

Девушка резко остановилась. Прищурилась недобро:

– А тебе-то какое дело?

– Никакого, – смиренно согласилась Нати. С каким трудом давалось ей это смирение! Но не проявишь терпения – ничего не узнаешь. Это она усвоила в детстве, ожидая, пока нянька покончит со своими дневными хлопотами и расскажет ей свои странные негритянские сказки. – Просто у нас все одно и то же. И люди одни и те же. А ты, наверное, много что видела и много где побывала. Расскажи мне, а? Хоть что-нибудь?

Креолка смотрела на Нати со странным выражением. Почти с любопытством. И сомнением – точно не понимала, что с ней делать – прогнать или применить к какой-нибудь своей пользе.

– Я и к пристани-то хожу со скуки – хоть какие-то новые люди…

– Бог мой, – сказала креолка с изумлением. – Такой чистенький маленький цыпленочек – и туда же, рвется из своего гнездышка! Не ходи ты на пристань, не разговаривай со шлюхами, а не то плохо кончишь! Или крылышки тебе подрежут, или попросту заклюют!

Нати не послушалась.

И потому у нее появилась подруга. Тайная подруга, потому что осторожная Карла (не уверена была Нати, что это настоящее имя) запрещала приходить в таверну и даже здороваться с ней на улице: «Водишь дружбу с портовой шлюхой, что о тебе люди подумают!» Карла и сама немало веселилась над тем, как она бережет доброе имя «цыпленочка».

Когда в гавань не приходили корабли, у Карлы появлялось много времени, свободного от ее занятий. Позорных, как считали (или говорили) все почтенные люди вокруг. Но Карла такого могла порассказать об этих «почтенных»! Да и рассказывала, лишь иногда смягчая подробности и словечки, которые совсем уж не подходят девчоночьим ушам. Поначалу Нати ежилась и прятала красное лицо в колени. Потом пообвыклась, прислушалась и, глядя теперь на солидного коменданта, не могла иной раз удержаться от смеха, представляя, как, взвизгивая не то от боли, не то от удовольствия, он бегает по комнате, а Карла угощает его ударами плетки по голой жирной вздрагивающей заднице:

Они уходили из городка куда-нибудь повыше в горы, устраивались в тени деревьев и болтали обо всем, перекусывая принесенными с собой фруктами и едой.

Карла себя грешницей не считала. Даже гордилась, рассказывая о множестве мужчин, имен которых она не то чтобы не помнила, а даже и знать не знала.

– Мужчины так устроены, цыпленочек, что, пока они не всунут в тебя свою штуку, не успокоятся. У кого она действует еще, конечно! А дело умной женщины – дать им и взять с них за это вовремя и сполна. Хоть деньгами, хоть услугой, хоть женитьбой… Что ты там бормочешь? Ой, а для чего, ты думаешь, женится мужчина? Ради тарелки похлебки и кучи сопливых детишек? И ради этого, конечно, но больше из-за того самого, зачем они ко мне шастают! Ты не отворачивайся, не отворачивайся, слушай меня, цыпленок, и подороже продай свою девственность! Не отдавай ее задаром и кому попало – так говорит тебе тетушка Карла!

Эти разговоры и смущали, и волновали. Совсем уж невинной – в смысле ума, а не тела, – Нати не была и представляла, хотя б в общих чертах, что происходит в спальне между дедушкой и няней Дорой. А Карла то и дело пускалась в подробности, которые не то чтобы вызывали замешательство – пугали, а иногда были просто отвратительны.

Где только она не побывала: и на островах, принадлежащих Англии, и на французских, и даже на испанских – не только островах, но и на самом побережье.

– И как там? – с замиранием сердца спрашивала Нати.

Карла только поводила круглым плечом. Отвечала равнодушно:

– Мужчины везде одинаковы, цыпленочек. Кто-то щедрый, кто-то скупой, а кто-то и вовсе норовит взять тебя бесплатно. Лучше всего встречать моряков после удачного плаванья. А уж кто не скупится – так это пираты, каких бы они ни были мастей, народов и вероисповеданий! Как сойдут на берег, так не успокоятся, пока не потратят все на выпивку, роскошную одежду и женщин. Еще и приговаривают: неизвестно, как завтра повернется к нам фортуна – лицом или задом, может, нас вздернут на рее или пойдем мы в рундук Дэви Джонса рыб кормить. Так чего скупиться и откладывать деньги, живем и веселимся сегодня, да так, чтоб чертям в аду было жарко!

Офицеры тоже погулять любят, но среди них много кто думает заграбастать побольше, взять приз побогаче, да осесть где-нибудь на берегу – может, здесь, а может, в самой Европе! И знаешь что, цыпленочек?

Креолка, склонив голову, глядела на Нати горячими темными глазами.

– Я хочу того же. С матросней я завязала – денег с них особых не поимеешь. Офицеры платят больше, а потом еще и возвращаются и опять платят больше – потому что я лучшая. Кое-кто после рейда еще и драгоценности дарит, о, они у меня надежно запрятаны! Знаешь, цыпленочек, я как тот старый пират… не смейся!.. скоплю деньги, да и стану важной госпожой. Еще и замуж выйду удачно за какого-нибудь немолодого плантатора… а там, – Карла загадочно улыбнулась, – мало ли, что с ним может случиться… И буду я красивой молодой богатой хозяйкой – самой себе и своим деньгам. Все будут со мной считаться и меня бояться.

Нати помалкивала. Она иногда сама побаивалась своей старшей подруги – особенно когда та вела такие вот речи про внезапные смерти старых плантаторов. Уж не оттого ли Карла кочует по островам и имена меняет, что подобное уже случалось? А может, и драгоценности вовсе не подарены, а украдены?

Даже Дора однажды ее испугалась.

Жан Жак с большой неохотой, стонами и жалобами решился-таки ехать выручать своего компаньона: то ли за доставленный груз заплатили меньше, чем ожидалось, то ли вообще товар арестовали. Месье Мартель весь извелся и извел слуг и домашних нытьем и указаниями, которыми следует руководствоваться в его отсутствие. Еще и с палубы корабля пытался прокричать распоряжения, но Нати с нянькой даже вслушиваться не стали, только кивали понятливо и с облегчением махали руками на прощание.

Едва шхуна двинулась из бухты, они переглянулись и не смогли удержаться от радостных улыбок. Каждая предвкушала отдых в отсутствие Жан Жака. Нати не будет торчать в лавке целыми днями, даже во время сиесты, когда самый работящий стремится отдохнуть в тени. А Дора могла вести хозяйство, не суетясь день-деньской под бдительным и придирчивым взглядом Мартеля.

Негритянка подмигнула круглым веселым глазом:

– А пойдем-ка мимо таверны! Я знаю, Пьеру подвезли хорошее винцо, не то пойло, которым он потчует матросов. И устроим-ка мы вечерком праздник! Выпьем, чтобы море перед хозяином стелилось ровною дорогою, чтобы не сильно он маялся, бедняжечка, и каждый ветер был попутным. А ты подожди здесь, нечего тебе делать в кабаке среди пьяных мужиков!

Нати стояла поодаль, когда увидела, что к таверне своей танцующей походкой идет Карла. В дверях девушка столкнулась с Дорой. Видимо, сильно, потому что Карла зашипела и сказала что-то резкое на языке, которого Нати не знала. Негритянка шарахнулась, едва не уронив завернутую в передник бутылку. Заметив ее испуг, Карла насмешливо усмехнулась, добавила что-то да еще сделала рукой странный быстрый жест – словно нарисовала что-то в воздухе.

Едва девица вошла в таверну, Дора кинулась следом, несколько раз плюнула на порог, очертила босой ногой круг в пыли и бросилась к Нати.

– Идем отсюда скорее!

Ее темное лицо просто посерело от испуга. Дора подталкивала Нати, а сама то и дело оглядывалась, точно боялась, что вот-вот выскочит страшная Карла и бросится за ними в погоню. Нати лишь у самого дома сумела вырваться из ее железной хватки.

– Что случилось-то, Дора? Зачем мы так бежали?

Запыхавшаяся негритянка вытерла мокрое лицо.

– Не ходи ты больше той дорогой, деточка! Обходи таверну и эту… девку далеко стороною. А если она заговорит с тобой, не вздумай отвечать, даже не смотри на нее, уходи быстрее.

Нати едва не засмеялась. Знала бы нянька!

– Что, крепко она тебя обругала, Дора?

– Ох, да ведь она не только ругаться умеет. Она… – непонятное слово, произнесенное скороговоркой, точно Дора боялась, что их подслушают. – Она умеет такие вещи… темные вещи, деточка моя драгоценная, и твой белый бог не сумеет от них защитить. Захочет – проклянет, захочет – будешь слизывать пыль с ее ног, захочет – ты умрешь в муках, и никто никогда не узнает, от чего да почему… Заклинаю: избегай ее, коли тебе твоя жизнь дорога!

Заинтригованная Нати ничего больше добиться от няньки не сумела: та только причитала, вздыхала да раз за разом умоляла Нати никогда не сталкиваться с девкой из таверны.

Не больше она добилась и от самой Карлы. Та с интересом выслушала рассказ о предупреждении Доры.

– Так это твоя нянька? Глупая черномазая! Нужна она мне была, тратить на нее силу!

– Ты что… ты и впрямь какая-то… колдунья?

– Тс-с! – Карла огляделась с притворным испугом. Вокруг, конечно, никого не было: птицы да цикады. – Никогда не говори таких слов! Ты же не хочешь, чтобы у меня были неприятности?

Она внезапно стала очень серьезной, уставилась темными мерцающими глазами. Нати уже знала, что самая большая радость (после денег) в жизни Карлы – пугать людей. И потому научилась выдерживать ее тяжелый взгляд, не моргая.

– Скажем, цыпленочек, я кое-что умею. А что именно – лучше тебе и не знать, будешь крепче спать. Что до колдовства… Ты же не против амулетов? Все их носят – что черномазые, что мы. А уж моряки ими просто увешаны! Давай я сделаю тебе амулет, цыпленок? Лишняя защита еще никому не помешала.

– А это… – начала было Нати, но не осмелилась продолжить.

– …колдовство? – продолжила Карла. – Конечно. Но даже твой ангел-хранитель не будет против, если мы ему немножко поможем. Согласна? Дай мне тогда… – Она достала нож и отмахнула прядь Натиных волос – Нати и моргнуть не успела. – Можно взять любую вещь, но волосы к нам ближе, согласна, цыпленочек? Через пару-тройку дней твой гри-гри будет готов.

Гри-гри оказался красным замшевым мешочком. Карла растянула шнурок, стягивающий горлышко, перечислила:

– Твои волосы, красный перец, соль, базилик, коралл и топаз. И еще земля могильная.

Нати, с любопытством заглядывающая внутрь, отпрянула.

– Ф-фу-у!

– Что «фу»? Да, из-за могильной пыли лучше не носить его с собой постоянно, можно себе навредить. Пусть полежит на алтаре…

– А где алтарь?

– У меня в комнате за ширмой. Служанку я давно отвадила совать ко мне свой любопытный нос, так что твой гри-гри будет там в безопасности.

– И что, вот так напихаешь в мешок что попало, и это будет талисманом?

– Что попало! – передразнила Карла. – Запихаешь что попало – и выйдет что попало! Для каждой цели нужны свои компоненты – один, три, пять, семь, девять или тринадцать. Для любви – одни, для здоровья – другие, для смерти – третьи. Даже если ты все это сама в какой-нибудь мешок засунешь, толку не будет. Нужен алтарь и освящение четырьмя элементами: землей, воздухом, водой и огнем. А как это делается, я тебе не расскажу и не покажу. У нас, у (снова непонятное слово) свои секреты, и такому цыпленку рядом с ними и делать-то нечего.

Нати и сама не испытывала никакого желания вникать в тонкости колдовского обряда. Загляни подольше и поглубже в этот темный глубокий колодец – и не будет уже надежды ни на человеческое, ни на небесное спасение.

Она лишь зачарованно повторила:

– Для смерти?!

– Мешочек для такого гри-гри шьют из савана человека, который умер десять дней назад. Туда кладут сухую одноглазую жабу, мизинец руки черного человека, покончившего с собой, высушенную ящерицу, крылья летучей мыши, кошачий глаз, печень совы и сердце петуха. Если такой гри-гри спрятать в подушку жертвы, несчастный обязательно умрет, – заученно пропела Карла.

Нати отодвинулась подальше. Пробормотала:

– Уж и не знаю, нужен ли мне твой амулет…

Карла от души рассмеялась:

– Не бойся, цыпленочек! У меня нет причин желать тебе зла, ведь ты меня не обижала.

У старого пирата оказался целый арсенал ножей – по привычке он хранил их бережно почищенными и заточенными. Правда, пользовался ими теперь в сугубо хозяйственных целях. Брат Иона показал, как носится оружие: мелкие – в специальных ножнах-кассетах крепятся к голени и прикрываются юбкой или штанами (Нати вспомнила кинжал, которым при первой встрече ей грозила Карла), или к предплечью под рукава рубахи. А еще можно сделать перевязь для нескольких ножей и носить ее на груди или за спиной.

Нати уже справилась с хлестом кистью, когда нож беспорядочно вращается в полете. Уже усвоила – чтобы кидать дальше, нужно браться за более тяжелую часть ножа: хотя у метательного балансировка близка к середине, у любого другого она может быть смещена к краю лезвия или ручки. Поняла, что чем медленнее вращается нож в полете, тем на большее расстояние он улетит. Если нож удерживать за рукоятку, то метнуть можно как без оборота, так и с одним полным оборотом, при метании же хватом за клинок нож делает пол-оборота… Теперь она не промахивалась.

Брат Иона все равно был недоволен.

– Ты швыряешь нож, точно разгневанная женщина – горшок. Он – продолжение твоей руки. Ты должна просто наносить удар, понимаешь?

Нати не понимала.

– Представь, что ты «вколачиваешь» его по самую рукоятку. И делаешь это в голове до того, как выпустишь нож! Тогда полет ножа на результат уже никак не повлияет.

Запыхавшаяся Нати откинула со лба взмокшие кудри.

– Вообразил – и потому попал? Так, что ли?

– Так-так…

Нати прищурилась, сжала челюсти, вздохнула – и с громким выдохом, почти со стоном, метнула нож. Тот аккуратно вошел в землю прямо под мишенью. Нати действительно застонала и упала на траву, ругаясь всеми понятными и не совсем понятными словами, которые она подцепила на пристани. Старый пират, посмеиваясь, переждал приступ злости и отчаяния и скомандовал:

– Вставай и повторяй все сначала!

Красная и встрепанная Нати села. С тоской уставилась на мишень.

– До каких же пор я буду это повторять?

Брат Иона невозмутимо пожал плечами.

– Ты сама просила. Раз передумала, давай прекратим. И тебе, и мне легче.

С долгим вздохом Нати поднялась на ноги.

– Нет, я буду учиться дальше!

– А повторять будешь, пока это не станет таким же привычным и легким, как держать ложку. Ты же не родилась прямо с ложкой в руке?

Вместо ответа Нати метнула в дерево нож.

– Какие парни тебе нравятся, Нати?

– Да никакие, – лениво ответила она, глядя в голубое небо, куполом накрывшее Омори. В небе так же лениво паслись редкие облачка-овечки, у их пастуха-ветра, наверное, сейчас тоже была сиеста.

– Да уж пора бы тебе думать о парнях! – со знанием дела заметила Карла. – А ты все кораблями бредишь, латынь учишь и ножички метаешь… Ну и на что тебе это все?

Нати вытянула перед собой руки. Запястья окрепли, и руки не так болели после упражнений с ножами. Хотя и гудели-и-и… Жаль, что у старого пирата нет с собой шпаги! Да если б и была, помешала бы клятва, данная когда-то отцу Модестусу.

– А на что мне они? Все как один хвастуны да болваны.

– Ух ты, фу ты, ну ты! Какие мы гордые! Никак, ты внебрачная королевская дочь?

– Короля, не короля… – лениво проговорила Нати. – Но законная испанского дворянина – точно.

Карла выслушала рассказ Нати. Помолчала, усваивая, и спросила недоверчиво:

– Ты – дочка знатного испанского кабальеро и торчишь во французской дыре, да еще и вкалываешь в этой вшивенькой лавке?

– Она не вшивенькая! – возразила уязвленная Нати. – У дедушки хороший оборот, и если бы он так не боялся рисковать…

– Да я не про то! Ты ведь знатная сеньора!

– Дедушка Жан Жак тоже дворянин…

– Он-то сам выбрал такую судьбу! Видно, не мог во Франции разбогатеть никак, вот и отправился искать удачи в Новый Свет! А ты была совсем малышкой, все решили за тебя. А твоя мать, похоже, была просто редкостной дурой!

Теперь подскочила Нати.

– Почему это дурой?!

– Она же после смерти мужа стала хозяйкой и главной наследницей! Надо было остаться в Испании, а не тащить тебя за моря и страны! Если уж так не жилось среди испанцев, взяла бы денежки да вернулась во Францию. С деньгами любая родня примет! А если нет – прожила бы и без родни. С деньгами везде хорошо.

Мама в их семье была кем-то вроде святой великомученицы: она бежала от жестоких испанцев, спасая ее, Нати, и умерла от тягот нелегкого пути. Дора постоянно нахваливала свою умершую хозяйку – какой та была нежной и доброй и какой послушной, не то что ее своенравная дочь, видать, дурная испанская кровь сказывается. Взглянуть на прошлое с другой стороны Нати и в голову не приходило. А ведь действительно, останься они в Испании, сейчас бы…

Нати вспомнила то, что редко теперь вспоминала, точно старый запутанный сон. Темные гулкие длинные коридоры… журчание струй фонтана… французская песенка мамы… сильные руки, подхватывающие ее, визжащую… мужской голос, приговаривающий: «Ах ты, моя Чио, проказница!» Если судить по рубиновому ожерелью, они были очень богаты. А может, мама привезла сюда, кроме драгоценностей, еще и деньги?

Или после смерти отца ее выгнали злые родственники? Нати помнила лицо женщины: недоброе, с вечно поджатыми губами. Где бы она ни встречала Нати, всегда за что-нибудь ее ругала – кажется, она приходилась ей тетей. Сестра отца? Жена его брата? А еще там был мальчик, почти взрослый мальчик, тоже родственник… как же его звали?

Нати была готова поклясться, что Карла просто читает ее мысли – подруга сказала деловито:

– Знаешь, что бы я на твоем месте сделала? Хорошенько расспросила деда и эту безмозглую черномазую. Пусть выложат все, что знают и помнят. Не может быть, чтобы твоя мать приехала сюда совсем без денег – ведь чем-то же она заплатила за проезд?

– Дедушка заплатил, – сказала Нати. Об этом Жан Жак напоминал ей при случае и без всякого случая – тоже.

– Уверена, он прикарманил все, что твоя мать привезла с собой!

– Даже если и так, – нерешительно возразила Нати, – он ведь столько лет меня растил и кормил…

– Ой, брось! Много ты его объела? Да и все уже давно отработала в лавке. Разве он платит тебе жалованье? Нет? А будь ты какой-нибудь посторонней Мэри-Сью, ему бы пришлось это делать! А знаешь, что бы я сделала еще? Забрала бы все, что привезла с собой мать (если твой дед еще не растратил), да и махнула бы в саму Испанию – а вдруг там что от твоего наследства осталось?

– Но ведь испанцы, они же…

– Звери? Ах, брось ты! Были у меня испанские мужчины. Люди как люди. Все как у других мужиков устроено. Испанская кровь в тебе заметна, язык ты со своим святым отцом вызубрила. Католичка. Чего ж тебе еще?

У Нати перехватывало дыханье. Это было еще рискованнее и страшнее, чем податься в пираты. И так… увлекательно.

– Конечно, девчонке одной путешествовать опасно, – вновь угадала Карла ее мысли. – Я б нашла себе какого-нибудь лихого или богатого покровителя, но ничего ему не рассказала, а то мало ли – еще вздумает содрать за меня выкуп с моей же испанской родни! Ну а ты… Вряд ли у тебя такое получится. – Девушка помолчала. – Ну-ка, встань, пройдись… Ну конечно! – Карла даже захлопала в ладоши. – Ты могла бы переодеться в паренька. Ухватки у тебя мальчишеские. Грудь перетянуть, штаны пошире, ткань поплотнее. Только придется быть очень осторожной! – Карла подмигнула. – Особенно когда по нужде пойдешь.

Нати смотрела на нее во все глаза.

– Карла, ты это всерьез?!

Та внезапно погрустнела.

– Да нет… Ведь невозможно доказать, что ты – это ты. Там же наверняка налетели наследники-стервятники, все давно поделено-переделено. Может, у тебя есть какая-нибудь особая примета, медальон там или бумаги, доказывающие твое рождение?

Нати вновь подумала о материнских рубинах. Она не рассказывала о них подруге. Может, потому что знала, как Карла любит драгоценности. А вдруг она… нет, не выкрадет, но задурит голову деду, и тот подарит их молодой красивой любовнице? Конечно, Жан Жак расчетлив, прижимист и осторожен, как каждый торговец, но… Нет, лучше помолчим.

– Давай вспоминай, что можешь! – скомандовала Карла. Слушала она со вниманием, задавала уточняющие вопросы, и мало-помалу Нати обнаружила, что помнит гораздо больше, чем ей казалось.

– А этот мальчишка, с которым ты играла (так вот откуда у тебя страсть к кораблям!), он тебе кто?

Нати неуверенно хмурилась.

– Друг?.. Родственник?

– А может, жених? – посмеиваясь, предположила Карла. – Может, ты уже с колыбели обручена с каким-нибудь грандом? Вот явишься и спросишь: «Ну и где тут мой женишок?» Хотя первый вопрос, конечно, должен быть: «Ну и где тут мои денежки?» Давай-ка расспроси обо всем своих – до самой последней капелюшечки! Глядишь, что-нибудь мы с тобой и придумаем.

По заведенному обычаю возвращались они по отдельности. И чем ниже Нати спускалась, чем ближе становились дома и яснее виднелись корабли в гавани, тем больше теснило ей сердце чувство, до того незнакомое, хотя и привычное пожившим уже людям: а ведь все могло быть совершенно иначе! И сейчас она бы не шлепала босыми ногами по пыльной тропинке, а прогуливалась по Аламеде, а то и вовсе несли бы ее в каком-нибудь… портшезе быстроногие рабы. И эти несносные мальчишки кланялись ей издалека с превеликим почтением, а она бы с презрением воротила от них нос… Чем бы еще она, знатная дама, занималась, Нати представляла с трудом – но уж явно чем-то более приятным и интересным, чем торговля в лавке.

Жан Жак мало что знал про испанскую родню; расспросы няньки были более успешными. Нати все добросовестно пересказывала подруге.

– Значит, тот парень с корабликами твой кузен Алонсо?

– Да, Алонсо погиб вместе с моим отцом…

– А кто вообще сказал, что они погибли? – внезапно спросила Карла. – Разве вам предъявили их тела? А вдруг это все происки твоей тетки, как ее, Изабель? Может, она, наоборот, получила известие об их скором возвращении, и соврала твоей матери, чтобы та учудила что-нибудь… ну вроде того, что и учудила?

Нати решительно замотала головой:

– Ты что! Это же великий грех! Она ни за что бы не сказала такое про своего сына, побоялась беду накликать!

– Ну… может, и так. Хотя, если б не ты, ее ненаглядный Алонсо стал бы главным наследником дона Рикардо. Давай рассказывай, что ты там еще выудила у Доры? А помнишь какие-нибудь комнаты в доме? Украшения матери? Как звали слуг? Были у вас в доме собаки?

– Да это-то зачем?

– А как ты собираешься доказывать, что ты – это ты? Нужно как можно больше узнать и вспомнить. Ведь все хранится в твоей кудрявой глупенькой головке, осталось только добыть это оттуда!

Карла говорила так, словно Нати на днях отплывала в Испанию для получения своего изрядно залежавшегося наследства. Они даже обсуждали способы добраться до Европы. План Карлы, поначалу казавшийся фантастическим, разбитый на мелкие детали, внезапно начал выглядеть вполне осуществимым. И даже разумным!

– Лучше всего добраться до Ямайки. Там порт не чета вашему, приходят корабли со Старого Света. До Европы можешь доплыть на каком угодно судне: хоть на французском, хоть на английском, хоть на голландском. Все деньги сразу не отдавай, скажешь, тебя ожидает родня, она и заплатит вторую половину. Лучше с кем-нибудь объединиться, чтобы не так боязно было… Испанцы воюют с французами и англичанами, так что порты для судов этих стран закрыты. В Европе попробуешь добраться на голландце или по суше – там определишься. Ну а в самой Испании… все зависит от тебя и твоего ангела-хранителя. Нужно еще раздобыть денег на дорогу. Да и в отчий дом ты должна явиться не какой-нибудь бродяжкой-оборванкой, а достойной сеньоритой. Но с чем-чем, а с монетами у тебя проблем быть не должно: ты же работаешь в лавке и всегда можешь припрятать су, а то и ливр-другой? Да еще и знаешь, поди, куда месье Мартель прячет выручку, а?

Нати сделала вид, что не поняла прозрачного намека. Ей не нравилось, что подруга часто заговаривает о дедушкиных деньгах. Карла поняла, что больше от «испаночки» сегодня ничего не добьешься – на девчонку накатил очередной приступ упрямства, – и отступилась, памятуя о том, что капля точит камень.

Только она не подозревала, что у «капли» совсем не осталось времени…

– Послушай, там тебя какой-то англичанин разыскивает!

– Прям-таки меня? Так и спрашивает: а подайте-ка мне девушку Карлу? И как он, хорош собой? А кошелек имеется?

Нати и сама не поняла, чем ее встревожили расспросы незнакомца: она даже бросила присматривать за разгрузкой дедушкиной шхуны и вихрем взбежала прямо на второй этаж в комнату Карлы, не обращая внимания на изумленного хозяина и слуг.

– Ярко-рыжий, высокий, хорошо одетый, возможно, и деньги имеются, – серьезно перечисляла Нати. – Назвался Бартоломью Ольстером…

Карла аж подскочила.

– Барти?! О, дьявол!

Нати смотрела, как подруга мечется по комнате. Закончила упавшим голосом:

– …вот я и подумала, надо тебя предупредить…

Она никогда не видела Карлу такой испуганной. Казалось, та не знает, что предпринять. Наконец, решившись, нырнула в свой изукрашенный сундучок, напоминавший матросский рундук.

– А кто он, Карла?

– Кто он? – спросила та, продолжая лихорадочно рыться в вещах. – Мой старый приятель. Обиделся, что я его бросила, вот теперь и ищет меня по всему архипелагу. Ну ничего страшного, я с ним поговорю, он и успокоится…

Наконец вытащила из сундука тряпичную куколку, похожую на ту, что делают маленькие девочки: перевязанные ручки-ножки-голова… Нашла время в куклы играть!

– Что ты делаешь?

Карла вспомнила, что в комнате есть кто-то еще, начала торопливо выпихивать Нати за порог.

– Давай-ка уходи отсюда, да побыстрее, чтобы не застукали! Беги, цыпленок, беги, Карла таких услуг не забывает!

Выходя из таверны, Нати столкнулась в дверях с англичанином. Услышала за спиной голос хозяина:

– Чем могу служить, месье?

Сэр Ольстер повторил свой вопрос:

– Я ищу девушку – высокую, красивую, с родинкой над губой…

Озабоченная Нати вернулась обратно к пристани. Наверняка грузчики успели что-нибудь стянуть во время ее отсутствия, но предупредить подругу все же стоило…

На следующее утро город был потрясен страшным известием: в таверне был найден мертвым приезжий англичанин, оказавшийся секретарем губернатора с Антильских островов. Шлюха, принимавшая его, бесследно исчезла. Всего же страннее и загадочней была смерть сэра Ольстера. Эскулап и милиция только руками развели: казалось, все тело мужчины истыкано множеством иголок, от которых остались красные следы-точки… Чернокожие обитатели Омори упорно толковали про колдовство вуду. Слухи подтверждало и наличие языческого алтаря, обнаруженного в комнате Карлы. Сама же Карла наверняка скрылась на вышедшем под утро «купце».

Меж тем хозяин таверны вспомнил, что незадолго до прибытия англичанина к девице забегала внучка месье Мартеля. Нати была призвана к ответу. Стоя посреди разоренной комнаты, она подтвердила, что приходила сказать про ищущего Карлу англичанина.

– То есть ты водила дружбу со шлюхой? – уточнил милиционер.

– Я ее знала, – кратко ответила Нати. Ей не понравились выразительные взгляды, которыми обменялись мужчины.

Нет, они лишь здоровались и иногда разговаривали. Нет, она ничего не знает про колдовские обряды, которые проводила девица, именовавшая себя Карлой. Нет, ей неизвестно, что произошло между той и англичанином.

Выходя, Нати как бы споткнулась и незаметно подобрала валявшийся на полу гри-гри. Вещи были разбросаны по всей комнате, точно Карла собиралась в спешке и никак не могла решить, что же ей взять с собой. Может, на него и обратили внимание, но побоялись взять в руки, как побоялись разрушить языческий алтарь, скрытый за занавеской в углу комнаты – пока отец Модестус не провел над ним очищающий обряд.

Нати несла гри-гри к себе домой. Голова ее шла кругом. Так вот про что говорила Карла! Она владела проклятым знанием, смертельной магией чернокожих! Наверняка по всему архипелагу ее разыскивают готовые мстить родственники и друзья умерших.

Дома Нати ждал большой скандал.

Она и не подумала, что оморские доброхоты первым делом кинутся докладывать дедушке, что его внучатая племянница водит знакомство с непотребной девкой из таверны, которую к тому же обвиняют в убийстве и колдовстве! Месье Мартель был на острове уважаемым человеком, и оттого слухи были еще слаще. Сгоряча Жан Жак отвесил пару пощечин Доре – за то, что не углядела за своей воспитанницей. Негритянка в кухне гневно гремела сковородками и утирала слезы фартуком. Прочие слуги благоразумно старались не попадаться хозяину на глаза, оставаясь в пределах слышимости, чтобы явиться по первому зову.

Но Жан Жак не стал больше размениваться на мелочи, а копил свой гнев для главной виновницы его позора. И обрушился на внучатую племянницу, едва та переступила порог.

Чего только Нати не выслушала: упреки в неблагодарности (ее растили и кормили с самого младенчества, а она вон чем отвечает!), и в своевольстве, и в том, что она позорит не только свое доброе имя, но и почтенную фамилию Мартелей, а всему виной грамота, которая не подобает женщине, больше в монастырь, да и вообще за порог дома и лавки ни ногой! Найдется ли теперь глупец и слепец, который возьмет замуж девицу, якшающуюся со шлюхами из таверны… Ведь какие у тебя друзья, таков ты сам!

Тут Нати не удержалась:

– А раз ты имеешь дела с пиратами, значит, ты и сам пират, да, дедушка?

Жан Жак задохнулся, побагровел так, что внучка испугалась – его хватит удар, – и разразился бранью. Тут она узнала много нового о своем происхождении, о папских святошах, которые только корчат из себя паинек, о дурной испанской крови, которую надо выжигать каленым железом, о… Нати перестала слушать. На ее лице появилось выражение, которое всегда выводило месье Мартеля из себя: нет, чтобы каяться, оправдываться и просить прощения, кажется, девчонка вообще ничего не слышит, не видит, угрюмый взгляд – в стену. И в позе никакой покорности.

Жан Жак от души отхлестал Нати по щекам, чего не случалось с тех пор, как та вошла в пору девичества (и зря, пороть надо было каждый день!). Объявил свой приговор:

– На два дня на хлеб и воду. Из дому и лавки – ни ногой. Попрошу отца Модестуса наложить на тебя епитимью. Уйди с глаз долой!

В кухне Дора, перемежая увещевания с утешениями, подсовывала воспитаннице сладкую маисовую лепешку, Нати не взяла, ушла в свою комнату. Тут спрятала гри-гри под подушку, села на постель и напряженно уставилась в стену, будто сквозь нее пыталась разглядеть свое будущее.

Будущее не сулило ничего хорошего.

С вольницей покончено. Теперь Жан Жак будет следить за каждым ее шагом. Потом, конечно, гнев остынет, будут послабления… но это потом. Теперь же она лишена возможности ходить на уроки отца Модестуса и брата Ионы. Если о первых Нати вовсе не сожалела, то вторые… У нее ведь только-только начало получаться!

И подруги теперь тоже нет. Не то чтобы она рвалась дружить с убийцей, но Карла всегда рассказывала такие интересные истории… и не только про мужчин! А еще заставляла взглянуть на любую привычную вещь другими глазами… Взять хотя бы испанское наследство!

Жан Жак был доволен: внучатая племянница вела себя как велено. Никуда не выходила, трудилась в лавке да на кухне помогала; стихающие от времени и от ее примерного поведения упреки слушала, не прекословя. Отец Модестус тайну исповеди не нарушил, но намекнул, что Натали избегла совращения – как духовного, так и телесного, – и при должном добром, но твердом обращении порядочной девушкой и останется.

К тому времени, как месье Бове вернулся с торговой поездки, Жан Жак находился уже во вполне благодушном настроении. И готов был обсудить тему, которую компаньон уже не раз поднимал, но твердого ответа так и не получил: о слиянии капитала через обручение единственных наследников – Аньела и Нати. Да и пора – и по возрасту, и потому, что девчонке надо дать укорот, раз не стесняется якшаться со шлюхами. Он, Жан Жак Мартель, был слишком снисходителен и не наказывал внучатую племянницу за своеволие, проявляемое с детства. Молодой же муж непокорности не потерпит, живо задаст ей трепку! Да и свекор, месье Бове, не будет терпеть испанских выкрутасов.

Так что компаньоны определили доли, приданое, проценты и ударили по рукам. Осталось объявить все счастливым детям.

…Нати и не подозревала, зачем Дора велела ей принарядиться в лучшее платье. Негритянка, подмигивая лукаво, объявила, что сегодня будут гости, и Нати решила, что к Жан Жаку явится важный клиент. Когда она увидела обоих Бове, даже фыркнула: и было ради кого наряжаться! Аньел косился на нее настороженно и прятался за спину отца. Одетый в новый камзол парень обильно потел – то ли от духоты, то ли от предстоящего.

Компаньоны обменялись учтивыми приветствиями. Месье Бове долго распространялся о многолетнем взаимовыгодном сотрудничестве, о том, что настало время укрепить их союз родственными связями, но Нати, как дурочка, не понимала ничего до самого последнего момента – пока Жан Жак, предпочитавший краткость, не воспользовался тем, что его компаньон перевел дух:

– Дети, волей родителей ваших, вы обручены! Жених, иди поцелуй невесту!

Жених с невестой уставились друг на друга с одинаковым испугом. Никто из них не шевельнулся и не сказал ни слова. Месье Бове рассмеялся:

– Ну же, дурачок, поцелуй ее, не бойся, тебя не укусят!

Аньел именно этого, похоже, и опасался. Боком, точно краб, подобрался к Нати (пот стекал по его лицу крупными каплями), вытянул губы и чмокнул невесту в щеку. Та дернулась, но смолчала, уставилась на деда круглыми неверящими глазами.

– А теперь колечко! – продолжал подсказывать месье Бове.

Аньелу удалось надеть кольцо с первой попытки – ошеломленная своим счастьем нареченная не сопротивлялась. Нати отпустила глаза, разглядывая кольцо. Тонкий золотой ободок, неплохой жемчуг в корнеровой оправе. Бове и впрямь высоко оценил свою невестку.

Вернее – ее приданое.

Месье Мартель довольно потер руки.

– Ну вот и славно! Помолвку мы решили не затягивать, поженим вас в начале следующего месяца, потом Аньел с отцом отправятся по островам, проверят, как там наши дела, прикупят подходящую шхуну или барк, а мы с его молодой женой, так уж и быть, присмотрим за нашими лавками здесь.

Пару месяцев назад Жан Жак обещал эту поездку ей! Они даже совещались, какой корабль лучше купить… Нати до боли сжала челюсти – чтобы не закричать, не затопать ногами, не наброситься с кулаками на новоявленного жениха. Будь умнее, будь хитрее, учила ее Карла. Если не удается человека запугать, ты всегда можешь обвести его вокруг пальца…

Она даже выпила вместе с мужчинами в честь помолвки хорошего канарского вина.

– Ну-ка, покажи мне колечко, моя сладенькая! – Дора, тоже нарядившаяся в лучшее платье и новый передник, восхищенно зачмокала губами. – Может, тебе подарят на свадьбу еще и сережки с жемчугом!

Нати машинально дотронулась до своих еще детских сережек, золотых колечек, которые ей надевали далеко отсюда, в отцовском доме, в Испании.

Нянька знала свою подопечную куда лучше, чем Жан Жак. Вглядываясь с тревогой в лицо Нати, Дора разразилась тирадой о том, что по сравнению с другими парнями Аньел вовсе не плох: и пьет умеренно, и работает прилежно, и сын состоятельного отца. А что гонор, так молод еще; а без мужа женщине, ой, как плохо, всякий обидеть норовит, или Нати надеется выскочить замуж за какого-нибудь губернаторского сыночка? А коли нет, так пусть и выкинет всякую дурь из головы, стерпится – слюбится! Будешь терпеливее, умнее и хитрее, так и приберешь муженька к рукам!

Нати молча слушала. Нянька, как и дед, все говорила правильно, но откуда же на сердце такая тоска? Словно поманили большим и ярким миром, а после заперли в душной темной клетке и выглянуть не дают даже глазочком…

Оставался еще Аньел. Особой радости от их помолвки он тоже не испытывал. Может, поговорить с ним начистоту, найти вместе какой-нибудь выход, потянуть помолвку подольше? Или запугать его веселой жизнью, которую она ему устроит?

Пирушка меж тем продолжалась, Аньела она нашла уже на улице, вышедшего охладиться. Нати оглядела его критически и решила, что давний недруг, а нынешний жених, еще в состоянии разговаривать. Поманила его подальше от двери. Аньел завернул вслед за ней за угол, настороженный и на всякий случай хорохорящийся:

– Чего тебе?

Нати подступила к делу без околичностей:

– Аньел, ты же не хочешь на мне жениться?

– Хочешь – не хочешь! – буркнул тот с досадой. – Кому это интересно?

– Ну так и я не хочу!

Нати думала его этим обрадовать, но парень насторожился.

– А чего это? Поди завела себе уже дружка? Из оморских или приезжих? Недаром ты постоянно в порту отиралась, да с этой девкой, Карлой, дружила! Говори быстро, кто он? Ну, кто он?!

Нати опешила – на жениха напал такой приступ ревности, что он даже схватил ее за плечи. Кажется, Аньел был пьян больше, чем она думала.

– Да нет у меня никакого дружка! Что привязался!

– Смотри у меня! – рычал он, брызжа слюной и дыша вином. – Думаешь, спущу тебе? Вся синяя будешь ходить; вон, отец мать постоянно плеткой учит, чтоб была тише воды, ниже травы!

Еще и притиснул Нати к стене, целуя больно и неумело и больно же ощупывая груди через платье. Приговаривал при этом:

– Чего вырываешься? Все обрученные этим… занимаются… нечего, поди все уже знаешь, пошли… туда, что ли?

И потащил ее к ближайшим кустам. Нати обманчиво расслабилась, а потом выскользнула у него из рук, изо всех сил толкнула в грудь. Нетвердо стоявший на ногах незадачливый жених взмахнул руками и шлепнулся в кусты, к которым так стремился. Нати не стала выслушивать его проклятия и ждать, пока он выберется из зарослей.

Еще одна надежда провалилась.

Нати не рискнула говорить с изрядно набравшимся дедом. Протрезвеет, а к утру и она, может, что-нибудь придумает. Но мысли не шли, полночи Нати просто провалялась, глядя в темноту. Кольцо мешало, пришлось его снять и засунуть под подушку.

Если отбросить детские обиды, Аньел не так уж плох. Дора права: католик, работящ, во хмелю не буен и отцу послушен. Только сегодня – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – сегодня он выложил то, чего от него ждать в супругах. Чуть покажешь свое непокорство или просто так ему покажется, вот тебе угощение плеткой! Нати вспоминала мадам Бове – молчаливую, маленькую, тихую, ну чисто мышка! А может, когда-то она была такой, как сама Нати: любопытной, бойкой и храброй?

Храброй! И где теперь ее храбрость? Ни слова поперек, на все согласная… Нати вновь вспомнила Карлу. Конечно, смертоубийство, да еще и с помощью колдовства, – это грех, и Господь за это покарает, но… изворотливости Карлы только позавидуешь. Если уж она смогла скрыться от правосудия, то избежать нежеланного замужества для нее раз плюнуть!

И что? Выйти замуж и потом отравить Аньела, если тот будет почем зря размахивать плеткой? Ох, Господи! Нати даже закрестилась, отгоняя греховные мысли. Верно говорят – пообщаешься с бесом разок, потом всю жизнь не отмоешься! Чем-то Карла, видно, ее заразила…

Утром все казалось не таким страшным. Подумаешь, припугнул Аньел спьяну, пусть только попробует хоть раз огреть плеткой, живо ему руку сломает! Осталось обсудить с дедом детали брачного договора: как бы Жан Жак чего не упустил ненароком.

Нати велела Доре поднести маявшемуся с похмелья месье Мартелю вина и легкий завтрак. Выждала, пока он поправит здоровье, и приступила к расспросам. Отошедший от вчерашних возлияний Жан Жак был доволен удачной сделкой, настроен благодушно и отвечал на вопросы охотно. Зато вскоре его внучка готова была рвать и метать.

– А где же моя доля?

– Так я даю за тобой хорошее приданое, – великодушно отвечал Жан Жак. – С таким не стыдно будет войти в дом мужа.

– Приданое приданым, а где моя доля? – продолжала допытываться бестолковая внучка.

– Мы с месье Бове выделили Аньелу части поровну…

– Аньелу? А мне?!

– Думаешь, твой муж оставит жену без куска хлеба и крыши над головой? Не беспокойся, Натали, будут у тебя и новые платья, и кое-какие побрякушки!

– Дедушка! Разве я мало работала? Разве я хуже Аньела? Почему ты не выделил мне хоть какую-то часть? Хоть маленькую – но мою? Чтобы я могла распоряжаться ею сама?

Жан Жак искренне забавлялся ее возмущением.

– Как женщина может распоряжаться деньгами? У нее на это мозгов не хватит. Да, ты работаешь в лавке, ну и что? Разве не должна ты трудиться, помогая мне, деду, или своему мужу?

Нати поразилась самой себе: она умудрилась сдержаться, не напомнить, что все приходо-расходные книги ведет именно она со своими женскими мозгами, еще и подсказывает, какие товары следует прикупить, а какие – придержать до подъема цен в сезон. Но слова Жан Жака про «побрякушки» напомнили ей… Может, дед просто хочет ей сделать другой подарок? Нати выбрала обходной маневр:

– Знаешь, дедушка, я вот вспоминаю, как мы с мамой плыли сюда, на Омори…

– Да что ты там помнить-то можешь? – благодушно спросил Жан Жак. – Ты же совсем крохой была!

– Дети много что помнят! Так вот, я помню большую резную шкатулку…

Нати внимательно наблюдала за дедом и сразу заметила, как тот насторожился.

– Мама везла в ней украшения. И давала мне поиграть и примерить. Я помню, там было ожерелье, серьги, диадема с красными камнями… рубинами?

Нати вопросительно замолчала, но так как Жан Жак молчал тоже, решила добавить на всякий случай:

– Мама говорила, как я вырасту, они станут моими.

Жан Жак слушал ее, снисходительно подняв седые брови. Покачал благообразной головой.

– Рубины, говоришь? Да, бедная племянница привезла парочку золотых вещиц, видно, ее муженек-испанец был скуповат, хе-хе! А те камни – просто рубиновый шпат, розовый орлец, вон в Колумбии его – наклоняйся да подбирай с земли. Сбыл я их по дешевке, чуть доплачивать не пришлось, чтобы только взяли!

Скупец-то в этой комнате только ты, старый врун, и не француз ты, а просто жид-христопродавец! Нати показалось, что эти слова она произнесла вслух, потому что они бились в ее голове и звучали в ушах. Но видимо, не сказала, Жан Жак глянул вопросительно и, слегка занервничав под немигающим взглядом внучки, прикрикнул:

– А что это ты полдня языком чешешь? Вон мадам Петит пришла за нитками, целый час тебя дожидается!

Нати вышла, неплотно притворив за собой дверь, остановилась и вернулась, сделав несколько длинных неслышных шагов. Заглянула в щель между стеной и дверью. Жан Жак, видимо, решил немедленно проверить наличие своего сокровища. Вытянув шею, Нати проследила, на какую доску нужно надавить и какую отодвинуть. Месье Мартель, ворча под нос, перебрал драгоценности, закрыл крышку и вновь спрятал шкатулку. Нати едва успела ускользнуть, как раздался зычный голос хозяина:

– Дора! Иди сюда!

Нати сказала устремившейся на зов няньке:

– Ты мне ничего не показывала, я ничего не видела!

Дора поняла правильно. Вскоре Нати услышала высокий визгливый голос няньки, многословно все отрицающей, да еще и упрекающей хозяина в недоверии.

Дед – вор. Все они воры! Они украли у нее ее долю; ее деньги, драгоценности ее матери. Даже мама… царствие ей небесное… лишила свою дочку не только родни, но и всех почестей и богатств благородной доньи из рода де Аламеда! Карла права – что ей делать на этом проклятом острове?

На этом вшивеньком острове!

Ах, если бы Карла была здесь! Сейчас бы Нати, не раздумывая, сговорилась с подругой и поплыла с ней в далекую Испанию!

А что ее удерживает?

Будущее представлялось темным и беспросветным – юности свойственно преувеличивать несчастья, и Нати была не исключением. Зато юность строит лучезарные планы, не заботясь о степени их осуществимости, и потому часто преодолевает препятствия, перед которыми отступает умудренная зрелость. А гремучая смесь французской изворотливости и практичности с испанской фанатичностью в достижении цели внушала Нати уверенность в своих силах.

Итак, прежде всего нужно попасть на корабль. Дождаться, когда Аньел пойдет за новым судном, и упросить взять ее с собой? Но тогда придется проходить через свадьбу… и через все остальное. Нати поморщилась и этот вариант отвергла.

Надо узнать, какие корабли идут с Омори сразу до Кубы или Ямайки, не пускаясь в долгое плавание с заходом во все встречные порты. А там пересесть на судно, направляющееся в Европу, а то и прямо в Испанию. Цену наверняка заломят немалую, но Нати за годы работы в лавке (с подсказки Доры) все же кое-что припрятала. Да, еще нужно забрать мамины драгоценности – не украсть, а именно забрать! А ехать, по совету Карлы, следует все-таки переодевшись парнем: значит, нужна мужская одежда…

Нати зачастила в монастырь. На недовольство деда отвечала кротко: мол, следует подготовиться к таинству брака. «Видать, много грехов у тебя накопилось!» – кряхтел тот и отправлял вместе с внучкой раба. А черномазому что – проводил и отдыхай в тени монастырских деревьев! Тем более Нати подгадывала так, что приора на месте не оказывалось. Коротая время его ожидания, она оживленно беседовала с братом Ионой.

Но если раньше просила его рассказать просто что-нибудь интересное, то теперь вопросы были конкретными и практичными: сроки, цены, что брать с собой, как избежать обмана и еще тысячи разных мелочей, какие только может измыслить женский и торговый ум… Старый пират отвечал, хоть быстро сообразил, что к чему, и посматривал хмуро.

Нати еще и тренировалась – истово и упрямо, пока хватало сил шевелить руками. Брат Иона нехотя признавал, что гибель от голода ей теперь не страшна – всегда может подбить голубя или чайку. Жаль, что нет у него пистолета, а то, может, и на стрельбу у девицы оказался бы такой же верный глаз и твердая рука?

Нати ускользала из монастыря перед самым приходом приора, чтоб был повод прийти на следующий день. В этот раз брат Иона задержал ее. Сказал, вглядываясь в ее лицо из-под седых клочковатых бровей:

– Не в моей привычке советы давать, да и грехов на мне столько, что не должен я никого поучать – свои бы отмолить. Но прежде чем кинуться в шторм на всех парусах, помолись да испроси совета у…

Нати полагала, он скажет – у духовника, но старик закончил:

– У Господа нашего. Пусть он подаст тебе знак, что благословляет твое начинание.

Нати призадумалась. И впрямь, у всех, кого могла, она выспросила полезные советы, а у Отца Небесного ни помощи, ни знамения не попросила!

…Дора ворчала:

– Другие невесты к свадьбе наряды шьют, а эта молиться да поститься вздумала! Вон, одни глазки на лице и остались! Смотри, не возьмет тебя замуж твой женишок!

– И хорошо бы, – неизменно отвечала Нати, нянька ругалась и уходила жаловаться Жан Жаку.

Тот отмахивался. Пусть лучше молится, чем задает вопросы о наследных рубинах! Да и отец Модестус одобрял невиданное рвение духовной дочери: к любому таинству, в том числе и таинству брака, человек должен подходить просветленным.

Нати «просветлилась» до того, что забралась на любимый холм, запыхавшись, на дрожащих ногах и с теменью в глазах – точно не цветущая девица, а старушка дряхлая. С облегчением плюхнулась в траву. В желудке и в голове было одинаково пусто и легко. Отдохнув, Нати со всей серьезностью приступила к делу – к молитвам. Прочла и Pater Noster, и Великое Славословие, и Молитву святого Бернарда, обращенную к Деве Марии. Молилась истово, в конце каждой прося послать сон или знак, что она приняла правильное решение. Ежели не будет никакого знака, то придется избрать противный ее натуре путь – путь смирения.

Нати сидела, прислушиваясь и приглядываясь. Вокруг был тот же обыкновенный вечер, снизу доносились привычные звуки близкого человеческого жилья. Небо было ясным, звезды – яркими. Брат Иона утверждал, что над Европой совсем иные созвездия, что не укладывалось в голове Нати: как же так, ведь небо для всех одно? Старик улыбался и говорил, что в небе, как и на земле, есть свои острова, рифы и гавани. И чтобы не заблудиться, надо уметь пользоваться и небесными, звездными картами.

А в детстве Нати думала, что звезды – это глаза ангелов, присматривающих в темноте за своими нерадивыми подопечными. Наверняка среди них и любящие глаза ее матери, вознесшейся в рай.

Ослабевшая от многодневного поста и взволнованного ожидания Нати задремала. Сон ее был коротким, но ярким: приснилась ей огромная падающая звезда, расчертившая все небо огненным росчерком – с востока на запад…

Увидев горящие глаза девчонки, брат Иона вздохнул. Он-то надеялся, что никакого ответа с небес не будет. Но со значением видения согласился – знак недвусмысленный и ясный, словно день. Он даже предложил сам выбрать судно и договориться со шкипером, который довезет Нати до Ямайки. Одобрил и переодевание в мужское платье, подсказал, как избежать разных неприятных моментов. Предложил назваться послушником монастыря – это объяснит, почему парень держится особняком, не пьет и в азартные игры не играет. Нати поначалу испугалась – кощунство! – старый пират только посмеялся, сказав, что этот грех он возьмет на себя, да и послушник ведь еще не монах. С монастырской жизнью она знакома не понаслышке, благочестивых фраз у нее припасено на все случаи жизни…

Дора меж тем готовилась к свадьбе, будто сама замуж собралась: подрубала простыни, чистила серебро, таскала невесту к швее. Как же нянька расстроится, когда поймет, что никакой свадьбы не будет! Потому Нати терпеливо сносила все предсвадебные хлопоты. Порою Дора приглядывалась к ней с подозрением: так послушно Нати ведет себя, когда что-то замышляет или уже что-то натворила.

А Жан Жак верил, что внучка достигла «просветления», а попросту – взялась за ум, и благодушествовал.

За неделю до свадьбы брат Иона сказал, что договорился с голландцем-шкипером торгового судна «Чайка». Он загружается сахаром и табаком, через пару дней отходит на Ямайку. Старый пират наплел, что отец Модестус отправляет очень смышленого парнишку-послушника к тамошнему приору.

Нати так ждала, мечтала и надеялась – и вот теперь, растерявшись, уставилась на брата Иону.

– Уже?!

Тот улыбнулся понимающе.

– Ну, дочка, может, передумаешь, никто ведь тебя из родного дома плетью не гонит…

Напоминание о плетке живо привело Нати в чувство.

– Ну уж нет! Я готова.

Брат Иона подсказал, что взять с собой. Возможно, «Чайка» зайдет еще в пару портов по дороге, там будет возможность прикупить свежего мяса и фруктов. Еще он показал, как лучше хранить деньги и ценности, и предложил проводить ее на корабль.

Нати в последний раз проверила содержимое мешка и оглядела свою комнату. Та была такой маленькой, такой уютной и безопасной… Дом спал. Звучно похрапывали рабы, из-за жары укладывающиеся во дворе – и москиты им не помеха. Ни одна дверь, ни одна ступенька не скрипнули, когда Нати спустилась в лавку и открыла замок стащенными у деда ключами. Доска поддалась не сразу, Нати испугалась, что придется возиться с ней до самого утра, а голландец ждать не будет – заплачено ему там или не заплачено… Но, видно, драгоценности так хотели вернуться к своей законной хозяйке, что вскоре Нати уже заворачивала их в тряпицу и укладывала в пояс. Засунула шкатулку обратно, прищелкнула доску. Помедлила над выручкой, потом решила, что Жан Жак изрядно задолжал ей за десяток лет работы в лавке, и пересыпала деньги в свой кошелек.

Она переоделась уже у пристани – чтобы не пришлось никаким встречным объяснять, почему это внучка месье Мартеля шастает в мужской одежде. Дожидаясь брата Иону, Нати задумчиво закручивала и дергала прядь волос. Их она тоже оставила напоследок…

Движущийся фонарь со свечой внутри был виден издалека – улицы Омори ночью освещены лишь звездами да луной, – но Нати не шевелилась до тех пор, пока не различила, чья рука несет фонарь.

– Ага, ты уже здесь! – Брат Иона слегка запыхался. – Дай-ка на тебя погляжу. Хорошо, да. Я принес подрясник, остался после дурачка Натанаэля… рясу ты в любом случае еще не заслужила. Надевай, она тебе как раз в рост будет. И вот еще…

Нати пригляделась к тому, что ей протягивал старый пират в единственной здоровенной лапе. Потрясенно вскинула глаза.

– Брат Иона!

– Мне-то они ни к чему, – ворчливо отозвался монах. – А ремень я под твою руку подогнал.

Он пристегнул ей на предплечье ножны с узким кинжалом, одернул рукав.

– Вот, и не видно, привыкай так всегда ходить. Остальные кладу тебе в мешок. И парочку метательных, потом пристроишь, как тебе удобно будет. Только знаешь, дочка… ежели, не дай Господь, попадешься ты в руки моим приятелям, богомерзким пиратам, и если они прознают, что ты девица, лучше перережь себе горло этим самым ножом! Когда с тобой позабавится вся команда, сама будешь умолять выбросить тебя за борт… А с этой-то красотой что будем делать? – спросил он совсем другим тоном, дернув ее за кудрявую прядь.

– А вот что! – сказала Нати бодро, хотя от мрачного совета ее даже дрожь пробрала. – Возьми их в руку, натяни, да, вот так!

И чиркнула новоприобретенным кинжалом по волосам, обкорнав их по шею.

– Эх… – только и сказал брат Иона с жалостью, рассматривая черный кудрявый хвост, зажатый в пятерне.

– Ничего, новые отрастут! Только ты их сожги.

– Это еще зачем?

– Мы всегда сжигаем: нянька говорит, нельзя оставлять обрезанные волосы и обрезанные ногти, злые люди могут навести порчу…

– Возьми вот еще что, дочка. Мне это ни к чему теперь, а ты, может, и разберешься…

– Что это?

– Карта. Половина карты.

– Но карта чего?

– Разберешься, – вновь туманно заверил старый пират и встрепенулся: – Ветер крепчает, пошли на пристань, прослежу, чтобы шкипер не заартачился. А то глаз у него уж больно шустер!

Шустрый, не шустрый, но голландский шкипер принял Нати на борт беспрепятственно.

– Запомни – парнишку ждут на Ямайке! – напутствовал брат Иона зычно. – Письмецо для тамошнего приора везет.

Шкипер добродушно отмахнулся.

– Не беспокойся, монах! Не обижу!

– Ну прощай… Натанаэль. Может, и свидимся.

– Спасибо, брат Иона.

Тускло освещенный причал медленно отдалялся. Нати еще долго помнила выражение лица старого пирата – ах, как манили его за собой и скрип снастей, и трепет расправлявшихся парусов, и плеск волн, звали. Звали…

Старик ушел с пристани, когда барк голландца и двухмачтовая шхуна, следовавшая совсем другим курсом, растаяли в глубине моря и неба.

Нати хватились не сразу. Сначала решили, та заспалась. Потом, не обнаружив в комнате, – что ушла к своему духовнику. После обеда Дора разослала черномазых бездельников (как она называла рабов месье Мартеля) поискать на пристани и по городу. А если не найдут – в холмах. Тревога ее росла. Похлебка выкипала на плите, но, забыв про нее, Дора металась от окна к двери, а то и в комнату Нати – вдруг девчонка проскользнула незамеченной?

Наконец Жан Жак начал проявлять громкое неудовольствие: в честь чего это ему целый день приходится работать в лавке одному? Доре пришлось сообщить, что Натали не могут найти: в монастырь она не приходила, к швее на примерку не наведывалась, склад не проверяла, на пристани ее тоже нет, в таверне (Жан Жак скривился) никто ее не видел. Слуги вернулись с безрезультатных поисков с холмов.

– Ну придет она у меня! – пригрозил месье Мартель.

Дора сокрушенно молчала. Она уже обыскала комнату Нати и обнаружила пропажу вещей. Кажется, беспокойная подопечная выкинула что-то куда серьезнее, чем приятельство с непотребной девкой. Дора даже добралась по самому солнцепеку до пристани и, обмахиваясь пальмовым листом, небрежно поинтересовалась, выходили ли ночью-утром какие-нибудь корабли. Узнав, что целых два, и вовсе пала духом.

До самого вечера она старалась не попадаться месье Мартелю на глаза. А вечером тот решил пересчитать выручку…

Сначала он не поверил своим глазам. Потом заорал так, что дом содрогнулся:

– Дора!!

Когда перепуганная негритянка прибежала, он уже сообразил, что ключи есть только у него и у внучки. Но все одно зловеще потряс перед носом няньки собранными в горсти жалкими остатками вчерашней выручки:

– Что это? Что, я тебя спрашиваю?!

Прижав к пышной груди руки, Дора только беспомощно разевала рот. Жан Жак, пораженный страшной мыслью, разжал пальцы. Монеты покатились по полу, Дора бросилась их подбирать и вдруг застыла – хозяин с лихорадочной поспешностью вскрывал тайник. Он даже не стал доставать шкатулку, открыл крышку, и…

– Господи боже мой! – рассказывала потом негритянка с ужасом и с восторгом. – Я думала, у меня или у него от крика сердце остановится! А таких ругательств я в жизни не слыхала! Как он богохульствовал!

Разговоры на Омори умолкли не скоро: весь остров с интересом ждал, что выйдет из поисков внучки-воровки. Поиски затрудняло то, что никто не знал, на каком из судов уплыла неблагодарная девчонка. Пришлось искать по двум направлениям. Капитан французской шхуны поклялся на Библии, что никаких пассажиров, тем более девиц, на борт он не брал. В отношении девицы мог бы поклясться и шкипер «Чайки». Да вот беда – его судно как в воду кануло, до Ямайки барк так и не добрался…

Общественное мнение предлагало различные версии дальнейшей судьбы воспитанницы Мартеля, но все сходились в одном: La caque sent toujours le haring – селедочный бочонок всегда пахнет селедкой и Le fruit ne tombl jamais loin de l arbre – плод от дерева недалеко падает…

Одним словом – испанское отродье!

Часть вторая

Нэтти и Фокс

Пассажир-послушник держался вежливо, под ногами не мешался. Да еще, чтобы скоротать скуку дороги, предложил свою помощь. Наблюдая, как сноровисто паренек носится по вантам, понимая команды с полуслова, торговец Ван Дейк решил, что тот из рыбацкой семьи. Повезло какому-то бедняку обучить сынка грамоте, да еще и сбыть лишний рот в монастырь…

Ван Дейк был в затруднении. С одной стороны, заплатили ему добросовестно и обещали еще, как доставит послушника на Ямайку. С другой стороны – не выручит ли он больше, если доставит Натанаэля совсем в другое место?

Мало кто, кроме его надежной команды, знал, что почтенный шкипер промышляет еще и работорговлей. Конечно, на плантации от пацана вряд ли будет большой толк, хотя именно такие тощие, но жилистые и шустрые зачастую оказываются куда выносливее своих рослых и крепких собратьев. Но сообразительный и грамотный раб высоко ценится как торговцами и управляющими, так и губернаторами… А с другой стороны – может, не связываться с этими в сутанах? Вон парень вроде известие какое-то везет на Ямайку, а тамошние святоши куда влиятельнее и деловитее оморских. Начинаешь с ними торговаться – гляди, чтобы вместе с товаром тебе еще пальцы не откусили.

Не подозревая, какие сложные расчеты в отношении ее судьбы одолевают добродушного краснощекого голландца, Нати, вернее, Нэтти, как вскоре сократили ее новое имя Натанаэль, просто наслаждалась настоящим. Если и царапали ее воспоминания об оставленном за спиной родном доме – а именно дом Жан Жака был для нее родным, а не тот, отцовский, в Испании, – то Нати успешно от них отмахивалась. Понятно, что дед обиделся, но если б он прислушался к ее словам, как прислушивался всегда, когда дело касалось торговли…

Будущее было неясным и, хоть и пугало, одновременно манило. Нати даже подумывала, не явиться ли ей в самом деле к ямайскому приору да не пожить при монастыре до тех пор, пока не подвернется корабль, уходящий в Европу. Нати даже взяла имя Натанаэля Дюпре, которого не так давно то ли отец Модестус выгнал за бестолковость, то ли родитель забрал. Только бы на Ямайке ей не угодить на исповедь!

С другой стороны, ведь сам Господь подал ей знак и благословил этот путь, иначе с чего бы побег так легко устроился? Конечно, отец Модестус нашел бы многое, что возразить – в частности, как искусно сбивает с пути неопытных и юных враг человеческий…

Но приор-духовник остался далеко позади.

Нати не сразу заметила тревогу, охватившую экипаж «Чайки». Уже несколько часов Ван Дейк расхаживал туда-сюда, поглядывал на север, обмениваясь редкими фразами по-голландски с рулевым. Моряки глазели туда же, на палубе теперь толпилось куда больше народу, чем нужно при хорошем попутном ветре и спокойном море.

Наконец и Нати разглядела хоть и зоркими, но неопытными глазами то, за чем экипаж «Чайки» так напряженно наблюдает: паруса корабля, идущего параллельным курсом.

Встречи на море всегда чреваты неожиданностями. Друг? Враг? Пират? Пройдет ли мимо, пренебрегая таким мелким судном, или остановит? А остановит – для чего? Попросить еды или воды, если давно в плавании? Обменяться новостями? Или обменяет барк на жизни его экипажа?

Опытный голландец недаром тащился вдоль цепи островов: там имелись укромные бухточки, где он надеялся в случае чего переждать опасность. Но сейчас Ван Дейк медлил – казалось, ничто не предвещало, что их заметили или хотя бы решили уделить им нежеланное внимание. Рулевой несколько раз спрашивал, не пора ли ему менять курс, на что Ван Дейк отвечал: «Рано!» Он различал уже Крест Святого Георгия на флаге корабля. Англичане. Может, подобно ему, идут на Ямайку?

Так он успокаивал себя до тех пор, пока нестройные выкрики матросов не сообщили, что внезапно стало слишком поздно. Корабль изменил курс и теперь переходил на траверз «Чайки».

Резкие команды, топот множества босых ног по палубе… Нати, покрутив головой, поспешно убралась на ют; матросы работали слаженно, сосредоточенно, со своей неопытностью она только бы им помешала.

– Это что… пираты?

Ван Дейк, всматривающийся в английский корабль, и сам для себя решал этот вопрос. Шхуна. Быстроходная. Во всяком случае, куда быстрее его хоть и трехмачтового, но изрядно нагруженного барка, сейчас пытавшегося добраться до ближайшего необитаемого островка с удобными укромными бухтами. Хотя осадка у шхуны меньше – возьмет и просто войдет в бухту следом…

– Сигналят!

Нати, как и все остальные, легко расшифровала сигнал: от них потребовали лечь в дрейф. Ван Дейк пробормотал под нос нечто по-голландски – судя по интонации, выругался. Ругательства стали еще громче и длиннее, когда английский вымпел дрогнул и пополз вниз – взамен ему к небу взмыл флаг с нарисованной огненно-красной звериной мордой.

– Шкипер, это Лис! – крикнул сверху моряк, зависший на вантах.

– Вот только его мне недоставало! – простонал голландец от волнения по-французски.

С пиратского корабля вновь поступил приказ остановиться. Очень недвусмысленный и четкий приказ: борт шхуны окутался белым дымом, что-то пролетело и рухнуло по левому борту «Чайки», подняв вверх фонтан брызг. Барк ощутимо подбросило.

– Дьявол, дьявол, дьявол! – Ван Дейк оглянулся. Матросы, задрав головы, смотрели на него с палубы. Рулевой флегматично глядел прямо перед собой, выдерживая заданный капитаном курс.

Ван Дейк махнул рукой и прокаркал команду, которую Нати даже переводить не пришлось, – с той же готовностью, что и раньше, матросы кинулись убирать паруса.

Нати не понимала, что происходит. Почему они не пытаются удрать, маневрировать, выстрелить из пушек, наконец? Конечно, на торговце пушек куда меньше, чем на шхуне, но даже один удачный выстрел может переломить судьбу – Нати столько слышала об этом от брата Ионы!

– Мы что, так и сдадимся на их милость? – крикнула она. Ван Дейк кинул косой взгляд и лишь плечами пожал: объяснять что-то бестолковому юному монашку… Сказал только:

– Молись, монах, да как следует, чтобы Лис не скушал тебя на завтрак!

Нати тоже не стала поправлять шкипера: мол, не монах вовсе, а только послушник… Расширившимися глазами следила за приближавшейся шхуной: идя в крутом бейдвинде, та, казалось, была готова просто протаранить барк. Так они и берут на абордаж? Матросы с «Чайки» подумали так же – с криками дружно отхлынули на правый борт.

Однако в сегодняшние планы пиратов абордаж не входил.

Нати просто раскрыла рот от неуместного сейчас восхищения, наблюдая слаженную работу пиратской команды: когда все паруса были спущены, шхуна по инерции описала полукруг вокруг «Чайки» и остановилась буквально борт о борт на расстоянии полукабельтова.

Орудийные порты были открыты, да и пушки на верхней палубе, как и моряки с мушкетами, выглядели неприветливо. Пауза показалась Нати просто зловещей. Потом со шхуны зычно крикнули по-английски:

– Эй, на «Чайке», встречайте гостей!

– Да чтоб ты сдох, Лис! – вполголоса пожелал Ван Дейк тоже по-английски и запыхтел давно угасшей трубкой, чего, впрочем, он даже не заметил. Краски медленно возвращались на его круглое лицо.

Негромко переговаривающиеся голландцы наблюдали, как со шхуны спускают шлюпку. Вскоре по перекинутому через борт штормтрапу легко поднялся мужчина. Нати уставилась на него во все глаза: не считая брата Иону, она впервые видела пирата так близко. Вернее, того, кто не скрывает, что он – пират. А то мало ли кто наведывался к Жан Жаку в лавку…

Мужчина был рыжим, и волосы его просто сияли на солнце. Понятно, откуда взялась кличка этого самого Лиса… Лицо в отличие от обычно легко сгорающих на солнце рыжеволосых было смугло-загорелым. Обветренным. Тонкий горбатый нос, насмешливые губы. Он окинул взглядом стоявших у противоположного борта голландских матросов. Сказал с язвительной улыбкой:

– Добрый день!

За его спиной быстро поднимались и рассредоточивались по барку пестро одетые, вооруженные пистолетами и короткими – абордажными – саблями пираты. Команда «Чайки» угрюмо следила за ними.

– Был добрый, – сказал Ван Дейк с юта. – Пока тебя не встретили!

Лис легко взбежал к ним по трапу. Раскинул руки, точно намереваясь принять голландца в братские объятия. Под полурасстегнутым зеленым камзолом виднелась белая тонкая рубашка с кружевами.

– Ба, да это Ван Дейк, дружище! Как же я рад тебя видеть!

Он с силой охлопал шкипера по могучему корпусу, точно выбивая из него пыль: тот с кислым видом снес это пылкое приветствие. Живые светло-карие глаза Лиса оглядели Нати с ног до головы, и он с удивленным видом продолжил:

– Как? Неужели ты, старый еретик, наконец обратился в истинную христианскую веру? Даже возишь с собой монаха!

Голландец вяло отмахнулся:

– Пассажир… Так ты остановил меня выстрелом из пушки, чтобы поприветствовать старого приятеля?

– Конечно! Разве много в море встретишь таких верных и преданных друзей? Как тут пройдешь мимо, а? Я же не поблагодарил тебя еще за услугу!

Сердечности в голосе Лиса прибавилось. Насмешки – тоже. Нати видела: как бы голландец ни хорохорился и ни подыгрывал дружескому тону капитана пиратов, он ждет и боится, когда разговор свернет на главное. Вот и сейчас – шкипер вновь запыхтел погасшей трубкой, сказал благодушно:

– Какие счеты между приятелями? Я – тебе, ты – мне.

– И это правильно, – согласился Лис. – Что везешь, мой старый друг?

– Ничего для тебя интересного: так, сахар, табак…

Моряк, вернувшийся из трюма, кивком подтвердил слова шкипера.

– Нет, ты не прав, – задумчиво произнес Лис. – Нет неинтересных грузов… Ты же знаешь: птичка по зернышку…

Ван Дейк подобрался:

– Но я действую как представитель Голландской Вест-Индской компании! Могу показать патент.

Улыбка пирата не предвещала ничего хорошего.

– Ты и сдашь товары представителю Вест-Индской компании! Только Французской. У меня тоже есть патент.

– Патент на грабеж голландских судов?!

– Разве мы грабим? – делано удивился Лис. – Разве мы взяли вас на абордаж? Сам убрал паруса! Ты просто решил вернуть мне должок.

– Должок? За что?

Лис склонился к лицу низенького голландца. Глаза его сузились.

– Помнишь, ты обещал мне довезти моих раненых людей на берег после той заварушки у Кюрасао, помнишь? Мы еще дрались с испанцами за вас, неблагодарных голландцев!

– Я и довез их! – повысил голос Ван Дейк. – В целости и сохранности! Кто угодно это подтвердит!

– Довез, – кивнул пират. – Довез и тут же продал их… И кто угодно это подтвердит.

– Клевета! – чуть не взвизгнул Ван Дейк. – Подлая клевета! Я довез, проследил, чтоб их хорошо устроили, перевязали, даже позвал священников для умирающих…

– Ах-ах! – сказал Лис. Губы его по-прежнему улыбались. Глаза – нет. – А мои бестолковые друзья предпочли добровольно умирать на плантациях или взойти на испанский костер. Что и говорить – неблагодарные сволочи эти корсары! Пересказать тебе, сколько ты получил за каждого? У меня есть подробный отчет секретаря губернатора Кюрасао. Ваша нация счет деньгам ведет точный. Хотя думаю, тридцати сребреников тебе бы было достаточно!

Голландец всем своим видом выражал возмущенный протест, но из осторожности молча. Лис еще мгновение буравил его тяжелым взглядом, потом, словно потеряв к нему интерес, повернулся спиной.

– Голландцев запереть. Ван Дейка – тоже в трюм… Груз пересчитать. Призовую команду – на барк. Идем на Тортугу!

Поглядев вместе с Лисом, как пираты быстро и умело обыскивают голландцев, отбирая у них оружие и кошельки, Нати шагнула вперед и осторожно тронула его за рукав камзола.

– А что со мной?

Казалось, предводитель пиратов просто забыл о пассажире. Оглянулся с удивлением. Насмешливая улыбка вновь зажглась в его желтых глазах.

– А что бы вы хотели для себя, святой отец?

Нати мгновенно ощетинилась:

– Так должно называть лишь Его Святейшество Папу Римского!

– А как прикажете обращаться к вам? Брат…

– Я только послушник! – отрезала Нати. – А хочу я всего лишь попасть, куда направлялся, – на Ямайку.

Лис сокрушенно развел руками:

– Считайте, что сейчас вмешались обстоятельства неодолимой силы. То есть я. Может быть, вам повезет, и кто-нибудь на Тортуге согласится доставить вас туда, куда зовет ваше сердце.

– А если нет?

– А если нет, то придется задержаться на острове. Думаю, вы не пожалеете, это дивное и дружелюбное место. Да и нашим душам так не хватает благочестивых бесед!

Он откровенно над ней издевался, а Нати нечем ему было отплатить – да и пример Ван Дейка не вдохновлял на пререкания. Она вновь посмотрела на палубу и задохнулась от возмущения:

– Эй, это же мои вещи!

Громадный одноглазый пират, вытащивший ее сумку из пассажирской каюты (так пышно называлось помещение размером с гроб, отгороженное переборкой от капитанской каюты), гнусно заржал, потрясая скомканными в громадной лапе юбкой и блузой:

– Твои? Гляди-ка, святоша любит переодеваться в женское платье!

Лис, облокотившийся о релинги юта, произнес весело:

– Может, везет подарок своей подружке? Они совсем новые.

Еще бы. Нати сшила их перед самым побегом – надеялась, будет во что переодеться, когда благополучно доберется до места.

Пират хмыкнул, прикладывая блузку к своему могучему торсу.