Сэм Брэдуэй поднялся, еще раз протянул Обнарову руку, мужчины обменялись крепким рукопожатием.

– Ты ненормальный, – на прощание тихонько сказал ему Талгат Саддулаев. – Лечись…

Освободившись Обнаров первым делом решил позвонить Тае.

«Как она угадала! Как оказалась права!» – тепло думал он, пытаясь отыскать сперва по карманам, а затем в машине мобильный телефон. Телефона не было. Он вдруг вспомнил, что оставил его вместе с бумажником в куртке, той самой, что накинул Тае на плечи. Обнаров хотел было вернуться и одолжить телефон у Саддулаева, но, подумав, все же счел неуместным такое возвращение. Ничего не оставалось кроме как жать на газ.

Гремела, ухала басами музыка, разбрызгивая по залу пестрый калейдоскоп красок. Уже было выпито больше, чем достаточно. Уже шумная пьяная компания расползлась на несколько обособленных групп, где была своя тема, свой напиток, свой тон. Уже, отбросив формальности, все люди были братьями и на «ты». Уже шло то сытое, ленивое общение, которое случается среди надоевших друг другу людей, когда, в общем-то, говорить не о чем, но надо, ибо уходить еще рано и положение обязывает.

Как раз в такой момент на диван, где сидели Тая, Сергей Беспалов с женой Ольгой и Кирилл Серебряков, плюхнулся изможденный танцами, «зажигавший» с молодежью в танцзале последние полчаса «лучший из худших» актеров массовки художественного театра Вадим Сергеев.

Надо сказать, что весь последний месяц Вадим Сергеев пребывал в приподнятом настроении, поскольку получил роль федерального судьи в многообещающем премьерном спектакле родного театра. Роль была маленькой, всего несколько фраз, так как все еще скоро на приговор у нас правосудие. Но это была именно роль, а не «развесистая клюква» типа восьмого друга Головореза Мэтью в другой премьере наступившего сезона. Вадим Сергеев был просто убежден, что после десятилетнего перерыва, к сорока годам, Фортуна наконец-то обратила к нему свой ясный лик, карьера резко пошла в гору. Он был готов отдать должное роскошному женскому заду Богини, но, положа руку на сердце, за почти двадцать лет служения в театре и театру однообразный вид даже шедевров Рубенса примелькался бы.

– Чего сидим, как на похоронах? Чего грустим? – Сергеев потянулся к бутылке шампанского, неуклюже попытался налить вино в бокал, но рука дрогнула, бокал пошатнулся и полетел на пол, нагло выплеснув содержимое на брюки Беспалову. Беспалов вскочил, лихорадочно стряхивая влагу с ткани.

– Вадик! Ё-моё! Угомонись уже!

– О! Нормально… – пьяно улыбнулся Сергеев. – До свадьбы заживет!

– Какой свадьбы? Дурак ты, пьяный! – вскипел Беспалов. – Упился, так домой ползи. Нечего нормальным людям вечер портить!

– А кто здесь нормальный? Ты, что ли? Или я? Или они? – зажатой в руке бутылкой шампанского он обвел зал. – Или, может быть, она нормальная? – бутылкой он ткнул в плечо Тае.

– Угомонись, я тебе сказал!

– Сержик, отдых у нас – и то ненормальный. Раньше, помню, веселей сидели. Девки голые на столах плясали… Можно было хоть за задницу, хоть за сиськи. А Костя, Костя-то! Этот ушлый мачо на спор самую неприступную в подсобку – ать! Потом ее козел понты, разборки… Ах, Таисия, сколько мы здесь мебели покрушили, сколько челюстей подробили – вспомнить страшно! А сейчас? Скучно. Морду кому-нибудь пойти набить, что ли? Где Костя-то?!

– Будет скоро. Вадик, затихорись.

– Серж, я поздравить молодых супругов хотел. Пожелать… Как человек, в общем. Супруги не начав жить, уже разбежались.

Он повернулся к Тае и громко, чтобы слышали все, сказал:

– Это примета плохая!

– Так, Вадик, вставай. Я провожу тебя, – Сергей Беспалов встал между Вадимом Сергеевым и Таей. – Вставай, я жду.

– А чего ты засуетился, Сереженька, песик ты наш цепной. Гав! Гав! Сейчас Костик явится, косточку тебе принесет, сахарную, – он расцвел в пьяной улыбке. – У Костика же только две крайности: или сахарную косточку, или по морде. Всегда ведь лучше косточку, чем по морде. Правда?

– Вадик!

Беспалов попытался поднять полулежащего на диване Сергеева.

– Отстань ты от меня! – отпихнул его Сергеев. – Правда не нравится? Не любишь правду? А я люблю. Но меня за правду не любят. Не прав? Прав! – сам себе ответил он. – Вот у нее… – Сергеев указал бутылкой на Таю. – У нее сейчас сверхзадача: развести по полной нашу звезду. Деньги, шмотки, дом, машина, главные роли в кино, ведущие роли в театре… Потом под зад коленом Костика, и к другому Костику, помоложе, посвежее, побогаче. Сколько у вас разница? Лет пятнадцать? Жаль, я не баба! – он сделал обиженное лицо. – Вот сидишь ты, Тая, рядом со мной, старейшим актером труппы. Почему? Кто ты есть? Кто тебя знал? Кому ты нужна была? А сейчас так хорошо устроилась: с одной стороны лучший столичный режиссер-постановщик, с другой старейший актер труппы, в супругах сам Константин Обнаров ходит! Кстати, наш Константин Сергеевич тоже не промах. Он просто умеет дружить с нужными людьми! Мы же почему не расходимся? Мы же ждем его величество Алексея Петровича Преображенского! Теперь вопрос: получил бы Обнаров столько главных ролей, если бы не дружба с самим председателем союза кинематографистов?

– Сергеев, рот закрой! – пренебрежительно бросил Кирилл Серебряков. – Утомляешь.

– Тая, Вадик… Он же пьяный. Никто его здесь всерьез не воспринимает. Кирилл Матвеевич, помогите вывести, в такси посадить, пока здесь не уснул, – попросил Беспалов.

Вместе они подхватили под руки Вадима Сергеева и поволокли к выходу.

– Великий Павел Кадочников, увидев мою игру в дипломном спектакле, сказал: «Нас двое великих артистов, Вадик: ты да я!» – и прослезился великий актер Павел Кадочников! – пытаясь перекричать музыку, декламировал Сергеев. – Куда вы меня тащите, холопы, прихвостни Мельпомены?! Я не хочу под дождь! Не сметь под дождь великого артиста!

Ольга Беспалова подала Тае бокал шампанского.

– Выпей и забудь. Ты еще не раз услышишь такие «откровения». Артисты – народ «добрый». Театр вообще «террариум единомышленников». Просто у Вадика все на поверхности, на языке. А сколько еще таких, как он, только не орут в лицо, а мило тебе улыбаются, с поздравлениями лезут… Женская часть труппы, за моим исключением, тебя вообще растерзать готова. Перспективного мужика увела.

Тая сделала глоток шампанского, поставила бокал, сдержанно улыбнулась.

– Нормально все.

К тому моменту, как вернулись Беспалов и Серебряков, Тая уже разослала официантов уточнить, не нужно ли еще чего отдыхающим коллегам, поторопила с исполнением заказов и попросила счет.

– Сережа, я беспокоюсь, как Костя найдет нас? Как я поняла, ваш «Погребок», где вы обычно бываете, сегодня закрыт, а Костя должен придти именно туда. Бар «У Чарли» сегодня тоже закрыт на заказ. Как Костя найдет нас здесь?

– Найдет. Не маленький, – неуверенно ответил Беспалов. – Давай позвоним ему. Думаю, деловая часть встречи должна быть окончена.

– Его телефон у меня. Он оставил мне куртку, а в ней телефон.

– Ничего… Бар недалеко от театра. Найдет. Не однажды бывал здесь. Не озадачивайся. Пойдем потанцуем. Костя мне не простит, если ты будешь скучать.

– Я пойду искать его.

– Куда? Потом все вместе тебя в ночи будем искать. Костик мне башку отвернет. Точно! Нет. Не выдумывай. Ждем его здесь. Это лучший вариант.

– Хорошо. Идем танцевать. Зови Ольгу. А где Кирилл Матвеевич?

Беспалов обернулся, поискал взглядом Серебрякова, нашел в танцевальном зале в обнимку с фигуристой блондинкой.

– Кирилл времени даром не теряет. Давай руку, идем, зажжем. Воспользуюсь отсутствием друга и недоглядом жены. Тая, прости, но я не могу избавиться от ощущения, что был раньше знаком с тобой. Я, наверное, чушь говорю, да?

– После занятий в театральном вузе я подрабатывала официанткой в закусочной, здесь, недалеко. Вы втроем заходили к нам перекусить после коньяка и премьеры.

– Да, да, да! Девушка с красивой улыбкой и добрыми глазами… – Беспалов был рад, что вспомнил. – Иногда я жалею, что женат. Как в известном кино: нет такого мужа, который хотя бы на час не мечтал стать холостяком.

– Почему?

– О-ой… – смутился Беспалов. – Наверное, мужчина по своей природе охотник. А бывает, добыча до такой степени задолбит, что хоть в петлю. Охота, как глоток свежего воздуха.

– Зачем же охотник женится? Сам себе враг?

– А доспехи чистить? А мамонтов варить? А огонь в очаге поддерживать? Мы же ничего этого не умеем. Вот если с дубиной за мамонтом – пожалуйста! А ежели посуду после его съедения помыть, то уж лучше жениться.

Тая рассмеялась.

– По-моему, лучше один раз потратиться – машину посудомоечную купить.

– Согласен. Но здесь свои минусы. С посудомоечной машиной вы не сможете заняться сексом в уютной пещерке. Опять придется идти на охоту.

– Довод заслуживает внимания. Но противоречит вашей теории о негативном отношении к надоевшей добыче.

Беспалов улыбнулся.

– Сложно вести беседу с умной девушкой. Когда умная девушка задает вопрос, перестаешь следить за нитью рассуждений, заботишься только о том, чтобы понравиться. Я хочу тебе понравиться. Очень хочу.

– Зачем?

– Ну-у… – Беспалов замялся. – Ты так странно волнуешь меня. С Олькой у меня такого не было. Еще там, в закусочной, ты мне очень понравилась. Будем считать, что я вышел на охоту.

– Я никогда не стану вашей добычей. Расслабьтесь… – уверенно сказала Тая.

– Никогда не говори никогда… Кстати, здесь есть совершенно роскошные апартаменты. Может быть, уединимся, выпьем шампанского, поговорим? Здесь музыка гремит, душно…

Она отстранилась.

– Мне сложно понять нюансы мужской дружбы. По моим меркам, это перебор.

– Что я сделал-то? Тая…

– Вы только что дали мне понять, Сергей, что не уважаете своего друга, а следовательно, и меня. Ваши намеки оскорбительны. Извините. Пойду, посмотрю, не приехал ли Костя.

Беспалов смотрел вслед шедшей к выходу девушке и довольно улыбался:

– Юная еще совсем. Максималистка. Ах, Костик-Костик, сучий ты потрох! Боюсь, тебе, обормоту, и вправду с женою повезло…

Окна «Погребка» сегодня были темными, безжизненными, парковка рядом – пустой. Было ясно, что заведение закрыто. Однако, не веря глазам, желая удостовериться лично, Обнаров нырнул под проливной дождь, добежал до двери заведения и несколько раз с силой дернул ручку.

– Черт! – в сердцах он припечатал ладонью по металлическому глянцу двери.

Сев за руль, Обнаров резко тронул с места и поехал вниз по улице.

Следующим был кабачок «У Чарли», который занимал прочное второе место в рейтинге питейно-увеселительных заведений господ артистов. Кутили в нем много и регулярно. Иногда чуть-чуть шалили. Так, тысяч на полтораста, не больше. Иногда чуть-чуть выясняли отношения с другими завсегдатаями заведения, но не сильно, примерно на уголовное дело частного обвинения.[39]

– Добрый вечер, Константин Сергеевич, – охранник почтительно кивнул.

– Здорово, Саня. Наши здесь?

– Нет никого.

– Как нет? Где же они?

Охранник пожал могучими плечами.

– Мы сегодня с утра на заказ закрыты. Свободно не пропускаем.

– Дела… – озадаченно протянул Обнаров. – Слушай, Сань, если не обременит, дай телефончик. Один звонок надо сделать. Кажется, я потерялся.

– Звоните, пожалуйста.

Охранник протянул Обнарову мобильный телефон.

– Как мама у Олега?

– Выписывать обещают. Поправляется.

– Хорошо.

С телефоном в руке Обнаров замер в нерешительности. Совестно было признать, но ни одного номера наизусть он не помнил. В записную книжку телефона абоненты были вписаны по именам, так что цифры номера перед глазами не мелькали. Дублирующий записи ежедневник остался в кармане куртки. Помедлив, он сообразил, и набрал собственный номер.

Он долго слушал длинные монотонные гудки, слушал до тех пор, пока телефон, деликатно пропищав, не выдал на табло «Номер не отвечает».

– Спасибо, – Обнаров вернул телефон охраннику. – Саня, подскажи, что поблизости работает в ночи? Ума не приложу, куда мои обормоты делись!

Охранник погладил мощный подбородок, прищурил левый глаз, потом, точно открыв компьютерный файл, выдал:

– За нами, на Большой Дмитровке. Еще через шесть зданий. И через квартал. Да, на противоположной стороне напротив нас и ещё через два квартала в Столешниковом переулке.

– В Столешниковом знаю. Я понял. Бывай!

Это было настоящей пыткой протиснуться по сплошь заставленной машинами, загруженной до предела узенькой улочке. Еще ужаснее было под отборный водительский мат и немилосердное гудение клаксонов периодически бросать машину с включенной «аварийкой» в потоке, заведомо создавая длиннющую пробку, и под проливным дождем забегать по очереди во все ночные кабачки.

Кое-как, шагом улитки добравшись до Страстного бульвара, он свернул направо и вышел на Петровку, с которой нырнул в Столешников переулок. В переулке стояла прочная пробка, и, обматерив все и вся, Обнаров бросил машину у перекрестка, и дальнейшие поиски продолжил бегом.

Одежда окончательно промокла, с мокрых волос капли то и дело падали на мокрое лицо. Будь он в спокойном состоянии, Обнаров ощутил бы и дождь, и холод. Сейчас же нервы ставили таким ощущениям прочный блок. Волнение за нее, ярость на собственное бессилие и нелепость ситуации, мужской, жесткий мат – вот этого добра Обнаров мог себе позволить сколько угодно!

По закону подлости разомлевших от выпитого и съеденного коллег-артистов Обнаров нашел в последнем кабачке Столешникова переулка.

– Наконец-то! – приветствовал друга Сергей Беспалов. – Заждались. Как там?

– Нормально. Тая где?

– Здесь только что была. Расскажи подробности.

Но Обнаров уже не слышал его, он шел по залу, тщательно рассматривая сидевших, стоявших, непринужденно болтавших, танцевавших, но ее среди них не было. Бегом он вернулся назад, к Беспалову, с бокалом в руках пританцовывавшему возле бара.

Стальная хватка, острый блеск черных глаз, жесткое:

– Я ее с тобою оставил. Где она, черт бы тебя побрал?!

– Здесь была.

– «Здесь была»… Это я уже слышал.

– Костик, сядь, выпей. Лица на тебе нет… – пьяно улыбался Беспалов. – Вот у меня Олька где хочет, там и гуляет. А мне… Мне до тридцать первого июня! Найдется твоя пропажа. Было бы о чем переживать.

Обнаров с силой тряхнул Беспалова и швырнул на барную стойку.

– Мальчики, вы сума сошли! – охнула бармен.

– Грубо, Костя! Грубо! – Беспалов обиженно потер ушибленное плечо.

На крыльце заведения Обнаров остановился, посмотрел в одну сторону улицы, потом в другую. Прохожих не было видно.

Все так же хлестал дождь.

Обнаров поискал по карманам сигареты. Очень хотелось курить. Ему представилось вдруг, как ароматный крепкий табак забирается в легкие, ноздри, как прочищает мозги. Он был уверен, что закурив, придумает что-нибудь стоящее, например, что предпринять дальше. Но сигарет не было. Бездействие бесило.

«Делай же что-нибудь!» – скомандовал он себе.

Вновь выскочив под проливной дождь, он кинулся бегом искать ее по соседним улочкам. Столешников переулок, вновь Большая Дмитровка, тесный Петровский переулок, Петровка, вновь угол Столешникова переулка…

Она стояла у его машины, укрывшись с головой его курткой, уже промокшей и не дававшей тепла. Ее худенькая, хрупкая фигурка под шквалом непогоды казалась продрогшей и жалкой.

– Тая… – едва слышно, вымученно произнес Обнаров. – Тая!!! – крикнул, что было сил.

Она встрепенулась. Улыбка осветила мокрое лицо. Накинув куртку на плечи, она побежала ему навстречу.

Он обнял ее, с силой прижал к себе, потом, точно одержимый, стал целовать ее мокрое лицо, волосы, шею, руки…

– А я вижу, твоя машина. Стою и жду тебя… – виновато произнесла Таисия.

– Прости меня. Прости! Прости…

Он подхватил ее на руки и понес к машине.

– Костя, что тебе сказал сэр Брэдуэй?

– Он сказал, что ты можешь мною гордиться.

– Я это знала!

Укутанная в теплый шерстяной плед, она удобно полулежала в его объятиях. После пары глотков коньяка из плоской металлической фляжки румянец появился на ее щеках. А с печкой, включенной на максимум, было совсем хорошо.

– Давай я буду твоей золотой рыбкой. Чего ты хочешь?

Обнаров склонился и поцеловал жену в уголок губ.

– Не хочу никого видеть, кроме тебя. Хочу с тобой на необитаемый остров.

– Принимается! – констатировал Обнаров. – Будет вам, моя госпожа, необитаемый остров.

Тянувшаяся от самой столицы цепочка рыжих придорожных фонарей закончилась сразу за Тверью. Глазам нужно было привыкнуть к черной, точно гуталин, ночи. Впереди невнятно маячил выхваченный фарами островок шоссе М10.

«Отвык ездить по провинции. Столицы… Столицы…» – Обнаров усмехнулся и сбросил скорость.

Он посмотрел на часы. Была четверть пятого. Хотелось спать. Он зевнул, ладонью потер глаза и посмотрел на Таю. Супруга мирно спала. Лицо было спокойным и красивым с приятной дремлющей полуулыбкой. Он опустил стекло, закурил, взъерошил волосы и тихонечко включил магнитолу.

«…Наступает утро выходного дня, и мы переходим к обзору наиболее значимых культурных событий нашего города за уходящую неделю, – бодро тараторил ведущий «Радио-Тверь». – На первом месте, конечно же, шедшая во вторник «Берлинская стена» и шедшее в среду «Противостояние» – два лучших московских спектакля. Нас не часто балуют своими постановками московские театры, поэтому неудивительно, что билеты были распроданы задолго до спектаклей. В обеих постановках в ведущих ролях блистал Константин Обнаров. Зал аплодировал ему стоя. Чувствовалось, что артист такого высокого класса затмил собою всех остальных, вместе взятых, выглядевших как-то уж слишком неуверенно и блекло. Что до поведения господина Обнарова вне сцены, то, безусловно, это было поведение звезды, причем звезды, больной той самой «звездной болезнью». Подъехав ко Дворцу культуры «Пролетарка» со стороны служебного входа, артист вышел из предоставленной организаторами гастролей машины, что-то коротко сказав водителю, не стал общаться ни с кем и моментально скрылся за дверью. После спектакля по организованному милицией коридору артист так же быстро прошел к машине, сел на заднее сиденье и уехал в ресторан отеля «Капошвар», не пообщавшись с ожидавшими его под дождем поклонниками и журналистами. В ресторане господа артисты провели больше трех часов, после чего около двух ночи господин Обнаров поднялся к себе в номер и почти сразу лег спать. Утром звезда проснулась около двенадцати и с важным видом пошла гулять по внутреннему лесопарку отеля. Несмотря на то, что звезда не была занята до вечера чем-то определенным, наотрез отказалась общаться с осаждавшими отель местными журналистами. Очевидно, масштаб «убогих», по мнению звезды, средств массовой информации нашего города для звезды слишком маловат. Вечером господин Обнаров отправился на спектакль. Отыграв спектакль, он вновь вернулся в отель, так и не пообщавшись с ожидавшими его часами под дождем журналистами и поклонниками, сразу поднялся в свой номер, который не покидал до четырех утра. В четыре утра актер уехал в Москву, так и не дав ни одного интервью и ни одного автографа…»

– Суки! Спектакли они не обсуждают. Им интересно, сколько спал, сколько раз ссал! – раздраженно выругался Обнаров и переключил канал.

Салон наполнила легкая джазовая музыка.

– Чего бранишься? – Тая улыбнулась, потянулась.

– Прости. Думал, ты спишь.

– Где мы?

– К Торжку подъезжаем. Еще часа три ехать.

– Ты выбрал очень далекий необитаемый остров. Кофе хочешь?

– Откуда у нас кофе?

– Я из дома захватила. Бутерброды с красной рыбой тоже есть.

– Как же хорошо быть женатым!

Тая рассмеялась, ловко изогнулась и достала с заваленного покупками заднего сиденья пакет с едой. Из пакета она извлекла термос и широкую пластмассовую кружку, осторожно налила кофе и, немного подув на горячую жидкость, протянула мужу.

Кофе был обжигающе хорош, его запах приятно бодрил. Сон вроде бы стал отступать.

– Слушай, Костя, может быть ты остановишься и поешь нормально?

– Сейчас пост ДПС. Ограничение – сорок. Плетемся, как улитки, – сказал Обнаров и вдруг спросил: – Скажи, что было там, в кафе? Почему ты от компании ушла?

Тая скрестила руки на груди, взгляд стал серьезным, сосредоточенным.

– Дай угадаю. Вадик Сергеев напился и понес нахальную дребедень.

– На меня произвело большее впечатление поведение твоего друга.

– Сереги? Та-а-ак… Рассказывай.

– Он… Как бы это поделикатнее преподнести? Пытался ухаживать за мною, не как твой друг.

– Засранец! Вернемся, дам ему по морде.

– Костя, не надо! Прошу тебя.

– Это старый прикол. Еще в институте, – мы же с Беспаловым вместе учились, – он так проверял на преданность мне моих девчонок. Подъедет так, аккуратненько, потом докладывает: с этой переспал, а вот эта – стойкий ариец. Я, в принципе, был не против. Молодой. Глупый. Да, и ничего серьезного не было. Но ты – моя жена. Это меняет дело. Дам ему по морде! – в сердцах повторил он.

За постом ДПС с трассы М10 они свернули налево, в город. Попетляв по полутемным уснувшим улочкам Торжка, миновав эстакаду через железнодорожные пути и мост через речку Тверца, площадь Пушкина и темный, без единого фонаря пригород, они выехали на трассу А111, знакомую каждому, кто хоть однажды бывал на Селигере.

– Вот они – райские места! – объявил Обнаров. – Гнать не будем. Здесь лоси. Тропы лосиные проходят через дорогу. Охотхозяйства до самого Селигера тянутся.

– Мы едем на Селигер?

– Почти. Мы едем на озеро Волго. Строго говоря, оно не входит в систему озер Селигера, хотя совсем-совсем рядом. Это удивительные места. Красота неописуемая. Потерпи. Сама все увидишь.

Вдруг он резко вскинул правую руку и прижал Таю к сиденью, одновременно резво вжав в пол педаль тормоза.

– Что?! – испуганно воскликнула Тая.

– Лоси…

Сразу за поворотом на обочине дороги стояли два лося. Лоси были темно-бурого цвета, в тон сбросившего листья кустарника. Не обращая никакого внимания на машину, лоси вышли на дорогу и легкой рысцой скрылись в зарослях кустарника на противоположной стороне.

– Ой, какие хорошенькие! Костя, как же ты их заметил?

– Дорожники – негодяи! Асфальта путного нет, так хотя бы обочины от кустов почистили. Неужели трудно пустить по обочинам грейдер, сгрести все эти кусты и сжечь? Не видно же ничего! Я уже не говорю о металлической сетке вдоль дороги. Прикинь, такая туша на машину завалится… Машина всмятку, сам тоже. Но в этой стране жизнь не ценится.

По тому, как он стал много курить, как стал исключительно сосредоточен, по его острому стальному взгляду и глубоким складкам у рта, по поджатым губам и напряженному молчанию Тая поняла, что он все еще раз за разом прокручивает для себя ту опасную дорожную ситуацию.

«Ой, какие хорошенькие! – передразнила сама себя Тая. – Блондинка. Что возьмешь…»

Она попыталась заговорить с мужем, но он отвечал односложно, с явной неохотой, и Тая умолкла.

Прошел час, пошел второй, но ничего не менялось. Обнаров был хмурый, усталый. Четвертый час за рулем. Дрянная, пустынная дорога. Настроение ни к черту.

– Останови, пожалуйста! – вдруг попросила она.

– Что случилось? – насторожился Обнаров.

Без объяснений Тая сбросила джинсы и бесцеремонно забралась к нему на колени. Очень нежно, дразня, она стала целовать его лицо и шею, ласкать его тело.

– Коварная женщина…

Он чуть откинул назад спинку сиденья. Она расстегнула на нем ремень, джинсы. Он чуть привстал, помогая ей.

– Со мною еще никто так вольно не обращался!

– Мой муж. Что хочу, то с ним и вытворяю! Хочу медовый месяц. Немедленно! – она подалась к нему, длинные пепельные волосы разметались.

Он хотел что-то возразить, но она накрыла его губы мягким требовательным поцелуем, потом со стоном наслаждения оторвалась от него и, следуя древнему ритуалу любви, они всецело отдались неутоленному желанию.

Тая не могла и не хотела контролировать себя, подчиняясь пытке его ласк, но супруг, казалось, не меньше ее опьяненный страстью, не спешил заканчивать любовную экзекуцию. Он чутко улавливал ее состояние и в самый последний момент удерживал ее от наслаждения окончанием сладостной игры.

– Милый, не останавливайся… Прошу тебя… – умоляла она его в такие моменты и не видела, а чувствовала, как он улыбается.

В какой-то момент он откинул в горизонтальное положение спинку пассажирского сиденья и уложил Таю на сиденье. Она слышала гулкое биение его сердца, вдыхала терпкий аромат мужской кожи, тонула в омуте его ласк и поцелуев. Она уже не была хозяйкой своего тела. Над нею властвовал мужчина, заставляя ее грациозно извиваться под его руками, задыхаясь, жадно отвечать поцелуями на его поцелуи, ласками на его ласки. Он заставил ее балансировать на грани экстаза. Тая отчаянно вцепилась в сильные мужские плечи, когда умеренный ритм любви перешел в быстрый, потом в бешеный, когда на пределе каждая нервная клеточка. Он крепко прижал ее к себе в тот момент, когда они оба растворились друг в друге. Как сквозь пелену Тая почувствовала потом его ласкающие руки, его нежные губы. Она потянулась к нему, обняла, ткнулась губами куда-то в ухо, потом взяла ладонями его лицо, поцеловала в губы, потом, наконец, открыла глаза. Все пережитые им сейчас чувства, вся пережитая страсть были в его взгляде.

– Моя русалка… Я заведу, пожалуй, дома парочку лосят. Они так возбуждают тебя!

Вокруг, насколько хватает глаз, вода – ровная, едва колышущаяся, сонная темно-сиреневая гладь. Над головой – небо. Мгновение назад оно было черным, усыпанным крупными искрящимися бриллиантами звезд, но сейчас, как и вода, небо стало темно-сиреневым. И эти предрассветные сумерки, кажется, можно потрогать руками, погладить этот шелковистый бархат отступающей ночи. Вдруг на востоке среди темно-сиреневой кутерьмы появляется непонятное блеклое, неясное пятно. Оно стремительно растет, гасит звезды, размывает сумерки до бледно-бледно-синего. Так нечаянно и робко миру является горизонт. Освещаемый первыми лучами восходящего солнца край неба становится бледно-бледно-желтым, оранжевым – и внезапно, разом вдруг и вода, и небо, и воздух делаются медного цвета. Медь поглощает, уничтожает сиреневый бархат, впитывает его в себя. Где-то далеко-далеко, у самого края земли, появляется робкий кусочек солнца, и заря щедрой рукой бросает в озеро чешуйки света, подрагивающие в медной патоке волн крохотными золотыми лодочками.

– С добрым утром, родная.

– С добрым утром, мой хороший.

Тая обернулась, улыбнулась и еще теснее прижалась к мужу, обнимавшему ее за плечи.

– Костенька, как же здесь красиво!

– Да. Озеро, вековые сосны по берегам, заливные луга, нетронутый лес… Все чистое, настоящее, душевное. Здесь дышится легко. Никакой суеты и фальши. Покой… Да и погода как по заказу. Сегодня будет солнечный день.

Вдруг метрах в пятидесяти справа послышался треск сучьев и чье-то сердитое бормотание.

Из зарослей ольхи, что на глубоко вдававшемся в озеро мысу, вышел невысокого роста человек в тяжелых рыбацких сапогах и необъятном зеленом дождевике с накинутым на голову капюшоном. Балахон-дождевик делал фигуру неуклюжей и квадратной. В правой руке человек нес снасти и садок с рыбой, в левой еще теплящийся старинный фонарь «летучая мышь».

– Здорово, молодежь! – издали крикнул он.

Голос был с легкой хрипотцой и добрыми нотками доброго утра.

– Хто ето у нас тута рыбаков с ранья стремает? – спросил рыбак, откинув капюшон и предъявив миру загорелое морщинистое лицо с веселыми озорными глазками.

Обнаров, радушно улыбаясь, пошел навстречу.

– Костян! Сукин кот! Это ж ты! – торжественно провозгласил рыбак и, бросив ношу на песок, раскинул в приветствии руки.

– Я, Василич. Здравствуй!

Они обнялись.

– На дачу, значит? – уточнил Василич.

– На дачу. Как улов?

– Я ж судачатник, ежкин корень! С погодой-то вишь чего. Туды-сюды… Тута ни одна рыба брать не будет. Судак рыба царская. Самая ушлая.

– Да ладно оправдываться! – стиснул его плечи Обнаров. – Ловить не умеешь!

– Я не умею?! – возмутился дед. – Да ты знаешь, едрёна бандероль…

– Ладно. Ладно. Ты нам рыбки сегодня подкинь! Сможешь? Мы с женой на тебя надеемся.

– Женился, значит. Ай, молодца! Молодца!!! Я тебе давно говорил.

– Знакомься. Это Тая, моя жена. А это, Таечка, Алексей Васильевич, сосед наш.

– Здравствуйте, – с легким поклоном уважительно сказала Тая.

Дед остановился напротив нее, откровенно любуясь.

– Да. Костян! Могёшь. Могёшь, раскудриттвою в мутную прорубь!

Тая рассмеялась.

– Ты не меняешься, Василич. Слава богу, все такой же балагур!

– Доподлинно. Доподлинно… – пожевав тоненькими губами, согласился дед.

Обнаров помог ему подобрать снасти с песка, подал фонарь и садок, в котором били хвостами два небольших судака.

– Рыбу, ребятки, себе оставьте. Сейчас ее на сковородку и на костерок. Рыба быстро готовится. Голодные небось?

– Ой, как здорово! – захлопала в ладоши Тая. – Спасибо вам, Алексей Васильевич. Вы такой милый!

Дед улыбнулся довольно.

– Не за что, барышня. Это нам за удовольствие. Бывайте…

Глядя вслед тяжело ступавшему по глубокому песку соседу, Тая снисходительно произнесла:

– Какие же они трогательно-смешные, эти деревенские дедушки.

– Почему деревенские? Алексей Васильевич Галимский, полковник ФСБ, внешняя разведка, шесть языков, два высших образования.

Тая с недоумением смотрела на мужа.

– Почему же он…

– Потому что он сегодня местный старичок-судачатник.

Луч солнца осторожно крался по подушке и, наконец, коснулся ее лица. Тая улыбнулась, потянулась и открыла глаза. Обнаров спал, лежа на животе, трогательно уткнувшись носом в подушку. Его лицо было спокойным и безмятежным.

В доме было тихо. Камин давно погас, и некогда жаркие красные березовые угли плотно подернулись серым холодным пеплом и остыли. Тая потянулась к трубе отопления и резко отдернула руку, едва не обжегшись: газовый котелок работал на полную. Дома было уютно и тепло. Вероятно, поэтому второе одеяло и плед уже валялись на полу у дивана.