Фотография

Никогда не знаешь, как и чем обернется следующая минута жизни. Можно что-то планировать, предполагать. Зачастую, эти планы и предположения непременно воплощаются, реализуются в жизни. Но иногда, случается то, чего совсем не ждешь. Бывает и так…

Тем вечером, открывая страницу сайта, куда в последнее время заходила изредка, но сегодня пришла с определенной целью, не знала, что пробьет такая дрожь.

А вроде бы с чего? Обычная фотография. Старый, черно-белый снимок. Четверка парней запечатлелась на приморском бульваре. За спиной прогулочный теплоход. Красочные флажки которого радостно развевает теплый ветерок, предвещая запоминающуюся прогулку. С ветерком!

Снимку по меньшей мере тридцать лет. Возраст зрелого человека. Но вновь удивляешься, как нежданно, негаданно память проявляет во всех красках, запахах, ощущениях напрочь забытое и, казалось, безвозвратно утраченное.

1980-й…

Первый слева… Как же я его люблю! Люблю, несмотря на эти очки. Люблю, несмотря на левый пробор. Когда мне нравится, если направо…

Это меня он заставляет гладить свои ненавистные брюки через влажную марлю. Совершенно не слыша возражений и мольбы: «Я же не уме-е-ю! Девочки не гладят такие большие брюки!» Это я пыхчу с утюгом, не зная, как их сложить. И они мне кажутся безразмерными… И ведь не складываются, как положено! Это мне утюг шипит в лицо. Это я задыхаюсь от горячего пара. Чтобы услышать потом:

– Ну, кто так гладит!!!

– А что не так?

– Стрелка должна быть одна. А у тебя их сколько?

– Вот и не буду больше гладить! Сам иди и гладь! Свои паршивые брюки!

– Ка-а-ки-и-е?!

– Ну вот эти…серые.

– То-то же! Ну, ладно тебе, Натульчик… Ну, в последний раз…

Ну, поумоляй, поумоляй еще чуть-чуть… И я соглашусь.

– Честное слово в последний раз?

– Честное слово.

А сам смеется. Потому что у нас каждый раз бывает последним. А я верю. Я верю и ворчливо удаляюсь на кухню. Добиваться одной стрелки и вновь глотать горячий пар от этой противной марлечки.

Это меня он заставляет прострачивать вытачки на своих ненавистных рубашках. И я строчу безропотно, и я кручу ручку старой бабушкиной швейной машинки. И бежит ровная строчка. Начинаем, закругляем, заканчиваем. Секундное дело! Но самое неприятное: с двух сторон завязать узелочки, чтобы не разошлось. А разве всегда охота? И вскоре:

– Натульчик, мне уходить, а там опять распоролось. Будь другом, прострочи, а?

И как же приятно в этот момент отнекиваться, а потом сделать большое одолжение, согласившись…

И как же приятно в этот момент недоуменно проворчать:

– Не понимаю, почему они у тебя постоянно распарываются?!

– Не знаю, наверное, нитки плохие…

Это меня он заставляет чистить свои ненавистные туфли. А потом еще проверяет: прошлась ли я после кремовой щетки еще и пушистой.

Я чищу безропотно и жду Артура. Он всегда заходит за ним. Когда придет Артур, я нажалуюсь от души! Артур на год старше Миши. А меня на одиннадцать лет.

Артур сутулится. Но у меня складывается ощущение, что это он ко мне так склоняется, проявляет участие. И понимает, всё понимает.

– Э-э-э… Не стыдно э тебе? Ты зачем э ее заставляешь? Она маленькая э еще.

– Э-э-э! Мозги э ты делаешь, Артур! А она по шее сейчас у меня за ябедничество получит!

– Миша, нельзя э так.

– Если бы ты имел такой рак мозгов, какой я имею каждый день, по-другому бы говорил!

Артур удивленно смотрит на меня, я на него. Мы одновременно качаем головами, понимая, что с Мишей что-то не так. Но что поделаешь… Кому-то он друг, кому-то брат. Ничего не поделаешь. Будем соглашаться и терпеть.

Артур некрасивый. Я его стесняюсь. А он стесняется своей ранней лысины. Говорит, что это после армии такое случилось. И все истории, что он мне рассказывает голосом слегка завывающим, из тех времен, когда он был с волосами. Рассказывая, он торопится, новое слово нагоняет предыдущее, мало что возможно понять. А если нервничает или радуется, в уголках губ собирается слюнка.

…Это со мной Артур ездит каждый день к маме в больницу, когда Миша навсегда уедет из города.

А на утро в классе вопросы:

– Это твой жених?!!

– Да вы что!!! Ненормальные что ли?!!

…Это мы с Артуром каждый день ездим к Валерику в больницу, когда того пырнут ножом. А всем скажут, что срочно вырезали аппендицит.

А его красивая жена будет смеяться и предлагать всем кефир. Кефир кислый, его невозможно пить. Но мы пьем и хвалим.

Это единственная еда, которую разрешают Валерику.

– Господи, он и так худющий, – говорит мама, отчего-то сильно разволновавшаяся от моего рассказа «как там было и что», – куда ему еще кефир!

А пока мы еще в больнице, и я смотрю на красивую жену Валерика и не понимаю: чему она так радуется? Может быть тому, что Валерика завтра выписывают домой?

Рядом крутится их красивая дочка. А крошечный сынок уже сам держит чашку и тоже пьет кефир. Да так аппетитно, что я отхлебываю глоток… Чтобы потом лет тридцать больше не пить.

На обратном пути, по большому секрету Артур доверяет мне тайну. Я слушаю, замираю сердцем и обещаю никогда и никому не говорить. И слово своё держу. Вот, разве что только сейчас…

– А он хоть знал эту девушку?

– Откуда э знал…

– А если бы его убили?!

– Такой да он, не смог да мимо пройти… …Не, я не…я бы убежал…клянусь мамой!

Потом мы всю обратную дорогу молчим. Не знаю, о чем думал Артур. Я же думала… Нет, не о трусости его, а о недалекости. Вот кто бы в таком сознался? А еще, перед глазами тоненький мальчик с горячими от счастья глазами, красивая девочка с тугими папиными кудрями и заливающаяся смехом полная женщина. Круглое счастье худющего Валерика, которое он чуть-чуть не оставил без себя.

На снимке он четвертый. Он много всех старше.

Валерик отрастил длинный ноготь на мизинце. Бережет, гордится им невозможно. На указательном же, постоянно прокручивает внушительную связку ключей. Ключи бренчат, действуют на нервы. Валерик цыкает зубом, отчего уголок губы приподнимается, как у верблюда. В словах все гласные протяжные В этой компании и по жизни Валерик сам произвел и назначил себя в короли. Худой, прозрачный, но спина всегда ровная, грудь вперед. Вспыхивает, как спичка, и сразу рвется в бой. Когда же спокоен, глаза, как у стеснительной девушки, прикрыты длиннющими ресницами.

Это он научил меня блатным словам на армянском. Сказал: в жизни пригодится.

Вот мы и пикируемся ими при всех и смеемся только вдвоем. Никто не понимает. Только один Артур, случись он рядом, краснеет и опускает голову. В этот момент он ничего не слышит.

Ариф… Сын цеховика.

Об этом говорилось шепотом.

В нём была какая-то развязность, которую сегодня можно назвать уверенностью в себе. Негромкий голос с насмешкой, ленцой. Джинсы, рубашки не на пуговицах, а заклепках, замшевые пиджаки разной гаммы, золотые часы, болтающиеся на запястье, печатка. И всегда, даже дома, – темные очки.

Ариф дарил мне календарики. И как-то их собралось столько, что я невольно превратилась в коллекционера. Еще одно новое слово, впечатление от этого человека. И невольное, не свое, увлечение.

Ариф бывал у нас часто, сидел на диване, улыбался. А потом приходить перестал. Никто не объяснил где он, а я отчего-то не решалась спрашивать…

Это потом узнала, что в одно время в городе на цеховиков начались гонения, сопровождаемые большими неприятностями. Вплоть до расстрела.

Родственник одного из расстрелянных долгое время работал у нас на предприятии механиком, пока не умер сам. Гонений на него не было, так как все понимали, что бедных не пускали там даже на порог.

…Летом 1983-го у нас гости из Кишинева. Взрослая тётенька с…

Для начала о ней.

В прошлом году мы в последний раз отдыхали в Пущей Водице. Там Миша с ней и познакомился. Пригласил в гости. Тётенька приехала сама и привезла с собой невест. Одну для Миши, вторую для Артура.

Но в аэропорту произошло удивительное. Наша невеста в жизни оказалась не совсем той, какой запечатлела её фотография.

Фотография месяца два назад прилетела в конверте.

Поле, цветы, девушка. Девушка в легком сарафане, вытянув вперед руки, бежит навстречу. Светлая копна вьющихся волос красиво разметалась от ветра. Красавица. Правда, бежит издалека, и потому лицо особо не разглядывается, как ни смотри. Но какие сомнения! Некрасивая так не побежит.

– Как думаешь, симпатичная?

– Да-а-а-а…

Все мы, домашние, какое-то время подержали фотографию в руках, полюбовались и вернули довольному жениху. То, что Миша теперь жених, сомнений не оставалось. Да он сам как-то разом переменился. Сидел с загадочным лицом, на котором поигрывала блуждающая улыбка. Тайком рассматривал фотографию. Будто нельзя в открытую. Это удивляло. И потому, однажды, застав его за поспешным упрятыванием фотографии, вроде как не смотрел, я не выдержала и спросила:

– Ты влюбился?

– Отстань.

– Ты влюбился!

И ушла. Потому что он ничего не сказал, лишь пристальнее, и больше не скрываясь, уставился в фотографию. Улыбку же, которой он ей улыбался, и подавно невозможно было перенести.

Жених! Понятно же, что влюбился! Лучше бы смотрел тайком…

В тот день девушка на фотографии мне нравилась уже не особенно.

Но время шло, и неприятность та или забылась, или взяло верх смирение, или хвастовство перед подружками: «Смотрите, какая у нас невеста!» окончательно заживило ранку. Так что, их возвращения из аэропорта я ждала с диким нетерпением! А когда они приехали, по лицу Миши я поняла, что что-то пошло не так. Да, обидно…

Обидно было и невесте.

Она при мне, с дрожанием в голосе, сказала тетушке:

– Да чего там думать, не понравилась я ему.

Сказала и стала невестой Артура. Тому она сразу понравилась!

В этой ненароком случившейся путанице невест, Мише ничего не оставалось, как начать ухаживание за Артуровой.

– А то неудобно как-то перед девушкой… Приехала, а Артур у нее на глазах смотри что творит…

А, ну да, ну да… Артур творит.

…Так вот, у нас вторую неделю такие вот интересные гости. Тетушка, Нина и Аурика.

Днем я остаюсь с ними одна, и ничегошеньки не понимаю из того, что они говорят… А говорят они на молдавском. По эмоциям, голосам, а иногда и гримасам, я понимаю, что не раз что-то малоприятное сказали о ком-то из нас… Неприятная обстановка… И чтобы хоть как-то её разредить…

– Вы знаете, – говорю я, обращаясь к тетушке, – вы все так интересно говорите, говорите, как птички чирикаете. А я слушаю и ни слова не понимаю.

Потом я засмеялась, рассчитывая, что они поддержат меня в веселье. У тетушки вытянулось лицо, но в ответ ни слова. Правда, Аурика сразу же выпроводила меня в коридор и там сказала:

– Я подумать не могла, что у Миши такая невоспитанная сестра. Ты знаешь, что нельзя передразнивать чужой язык? Это нетактично.

Скорей бы вечер… Время до его наступления я провела, сидя в своей комнате и носа не высовывая, вся в думах, волнении и стыде перед людьми.

А ведь я могла сказать, но не сказала Аурике, что она похожа на мышку. А Нина без наклеенных ресниц, и не Нина будто… А… А еще, это из-за них Миша куда-то безвозвратно запрятал мой удивительной красоты сарафан с купоном… И я ведь слова никому не сказала!

…Валерик поманил меня пальцем.

– Дай кастрюлю. Только большую и с крышкой.

– Зачем это?

– Надо. Иди, иди скорей.

Когда Валерик разговаривал со мной, у него напрочь терялся акцент и приблатненные манеры.

Я стояла, как истукан.

– У вас что, большой кастрюли нет?

– Есть.

– Так неси давай. Только тихо, чтобы никто не видел.

Закралась нехорошая мысль. Он затевает что-то плохое.

– Я не могу без мамы дать кастрюлю. Я ей должна сказать.

– Да ну тебя… Так никакого сюрприза не получится…

И я, скребя сердце, согласилась. Пришла на кухню, присела к шкафу и принялась в нем греметь, выуживая самую дальнюю, самую большую кастрюлю.

– Ты что делаешь? – спросила мама.

– …да кто её так далеко сунул?!

– Ты что делаешь?

– Кастрюлю беру. Для Валерика. Для сюрприза.

– А, ну-ка, положи обратно! Не нужны нам никакие сюрпризы!

И я вернулась к нему без кастрюли. Он посмотрел мне в глаза, которые хотелось прятать, ни о чем не спросил и, воодушевляя меня, сказал:

– Ничего! Там дадут!

Валерик ушел и пропал на час. Все недоумевали, задавали вопросы. Мне… И только я начала считать себя виноватой по причине того, что не смогла добыть ему кастрюлю, а он вдруг на это обиделся, как Валерик пришел.

Довольный, улыбающийся, он держал перед собой громадную кастрюлю.

Ах, вот ему какая была нужна! Ну да, такой у нас в жизни и не было…

А когда все учуяли, какой из-под крышки разносится аромат…я решила, что хорошо, что и не было!

В этой громадной, бездонной кастрюле оказался самый вкусный на свете шашлык! Действительно, сюрприз!

…После больницы Валерик спешно взялся за ремонт квартиры. Сам выложил кафель, настелил паркет, как-то изумительно оформил стены в комнатах, поставил железную дверь. Последнее показалось особой диковинкой.

Неделю он принимал гостей, показывал квартиру, что своими руками превратил в игрушку. В такой жить – не нарадуешься.

А потом неожиданно для всех засобирался в Армению. Мало кто тогда понял его порыв, а главное, как можно оставить такую квартиру…

Никто тогда не понимал, что можно, оказывается, делать не для себя, а для продажи.

Наступало время новых пониманий и осмыслений.

Следы Валерика и его семьи потерялись. Лишь много-много позднее пришла весточка, что Валерика больше нет, его убили в драке. В события он категорически отказался идти воевать. Кому-то такой поступок пришлого короля, должно быть, не понравился.

Давно пережитое. Теперь это история.

Черно-белая фотография. Приморский бульвар. Четверка дружных парней. И легкий теплоход, который каждого из них довез до острова Наргин.

Искорки

Остаётся загадкой, отчего неудачи так много значат. Боль меняет… Невыносимая череда событий однажды заканчивается. Пугающие наблюдения перестают волновать. Предощущения, метания, беспокойство отступают на шаг назад. Дочитанная книга захлопывается. Но даже отправленная на полку памяти, она, увы, не забудется никогда.

… … …

Академия Наук. Старое, монументальное здание. Учиться здесь, редкая удача и честь. Но как всё это мало значит, когда за распахнутым окном бушует весна. Пахнет акацией, сиренью, клейкими листочками тополей… А внизу, на скамейке, сидит он. И как же возможно усидеть тогда ей?!

– Там к Вам пришли… – стесняясь, не глядя в глаза, произносит учитель, которому учить её завтра. От него сильно пахнет куревом.

Смущение… Они отводят взгляд, и оба знают, что теперь она точно сбежит.

Стыдно, очень стыдно, но она говорит…

– Если позвонят с работы, Вы скажете, что я здесь? Была… Я ненадолго вниз.

– Скажу. Скажу… – Заверяет, прекрасно понимая, что сегодня она больше не придет.

На скамейке двое.

– Я не могу долго. Мне надо вернуться…

Кокетство. Возвращаться ей не хочется ни за что! Но она ждет, чтобы именно он нашел ту уважительную причину, что продлит хоть на минуточку этот сладостный миг. Миг, когда они вместе…

Он долго, очень долго выуживает что-то из широкого кармана куртки. Она смотрит во все глаза… Сверток, любовно завернутый. Такой и разворачивать жаль. Какое-то время они им любуются.

– Ну что, посмотрим что там?

– Угу…

Неторопливо отгибает уголки и дает вдохнуть. И сразу же слюнка… Огромные бутерброды хорошего хлеба с толстыми брусками сливочного масла и густо положенной черной икрой.

– Мне показалось, ты умираешь с голода…

– Нет-нет, спасибо…я не смогу…

– Так, хватит мне тут изображать из себя. Ешь. У меня на глазах ешь.

– Только…я потом захочу пить.

– Да ты что! Не выдумывай! Этого мы себе не сможем позволить!

Её недоумение вызывает в нем безмолвный смех. Ей не понятно, что его так развеселило. И потом, когда лопаешь такую вкуснятину, разве будешь думать о чем-то еще?..

Отныне, ему важно, не протерта ли обувь, теплые ли стельки, во что оделась с утра, что ела в обед, как вела себя за столом, что читала, слушала, смотрела, с кем общалась, сколько денег у неё в кошельке… А если что-то не так, не ругает, а пускается в бесконечные истории о каких-то нерадивых людишках. Поначалу она смеется, но всё быстрее и быстрее схватывает момент, где вновь оступилась.

– Я из-за тебя однажды в милицию попаду, – частенько говорит он и внимательно смотрит поверх очков.

Так, наверное, бывает.

От городской пыли до райского уголка ровно двадцать минут.

Уголок рая. Где море, где колодезная вода, где виноградники, где инжир. Срывай его прямо с дерева и отправляй в рот. С утра, натощак, это и завтрак, и лекарство от всего на свете. А проступившее молочко с сорванной зеленой ягоды изведет любую болячку. Надо только поверить, понять…

Уголок рая. Где желтый песок, где черепахи, где первые розовощекие персики с молоденьких деревьев, не лакомство, а украшение, выставка, гордость.

Уголок рая. Где на увитой виноградом веранде ждут качели, на которых можно раскачиваться до тех пор, пока не коснешься носочками шиферной крыши. Наконец-то! Наконец!!!

– Ты что?! Осторожно!!! Ты вылетишь сейчас к…

Он разворачивается в сторону соседа. Забор низкий и видать, как по ту сторону старик отложил свои дела и замер.

– Вот! Посмотрите все на эту ненормальную…

– Уйди-и-и-и… Не мешай…мне лета-а-а-а-ть…

…А потом, потом… без всякой договоренности с ней возникает она… Кратким объяснением: «Так надо», – не потопить возмущения, обиды, отчаяния!

– Зачем нам она?!!

– Ты ничего не соображаешь! Она поможет нам уехать.

«Не верю! Не верю!! Не верю!!!»

Она помогла уехать ему.

… …

Докрасна накаляются телефонные провода…

– Не говори ей ничего! Не говори! Прошу тебя!!!

– Неблагодарная. Она нам друг. Она нам так помогает… Как ты можешь такое говорить… Я очень, очень в тебе разочаровался.

– Ты рассказываешь ей всё, а она потом это использует против меня! Поэтому у нас ничего не получается.

Тяжелая пауза.

– Да… Ты очень изменилась… Я такой тебя не знал. Эта добрая женщина не заслуживает ни таких слов, ни такого отношения.

Поздний звонок.

– Ха, ты, наверное, думала, что звонит он? Конечно, так и думала. А это я. Его сейчас нет, вот я и решила тебе позвонить.

– Здравствуйте… Вас плохо слышно. Вы можете перезвонить?

– Да, да, конечно…

Скорее за пузырьком. Дрожащая рука отмеряет тридцать капель для сердца и стойкости. Проглотить, перевести дух, и теперь снять трубку. «Но где же он в такое время?..»

– Ну что? Теперь хорошо слышно?

– Да.

– А теперь, послушай меня очень внимательно. Если ты сама, слышишь, сама, не порвешь с ним отношения, я буду внушать ему, что он смертельно болен.

– Что?! – задохнулась. – Нет, Вы не сделаете этого…

– Сделаю. Еще как сделаю. Что ты можешь, наивная ты моя, когда рядом с ним я? Всё время я! Он слушает меня, он верит мне. А тебе, если ослушаешься, я не раз покажу наглядно, какая ты дурочка.

Смех. Трескучий смех. Так потрескивают полешки, рассыпая красивые искорки… И разве поверишь, что это опасно… Одна из них смертельно опасна для жизни.

…

Через несколько лет кажущегося безмолвия приглашение в волшебную сказку. Его можно было принять, а можно отказаться… Времени на раздумье не было совсем. И она решилась.

Солнце, ветер, терпкий воздух, роскошество видов, умный экскурсовод. И никакого желания искать объяснение происходящему… События, кажущиеся абсолютно невероятными, на самом деле, правдоподобны.

Сказка закончилась быстрее, чем можно было ожидать. Серость будней с их удивительной способностью перетягивать одеяло на себя внесли свою лепту и на этот раз. Загадочное приключение, недолго попоив ароматом, неминуемо удалилось прочь. Оставив после себя оцепенелое чувство нереальности, неверья, раздумий…

Две бессонные ночи подтолкнули к разгадке. Безмолвный смех на деле оказывается блуждающей на губах улыбкой.

Чем руководствовалась одна, сказать трудно. Вторая же, набирая ряд памятных циферок, в который раз благодарила судьбу за эту страшную некогда встречу.

– Здравствуйте… Спасибо Вам. Я там была.

– …но как ты догадалась, что это я?.. …Ладно, оставим. Вот только… Тебя, правда, совсем не интересует, почему я это сделала?

– Ответов может быть много… Вы что-то решили мне вернуть, или же подразнить, или же …? Да мало ли, что. Какая-то иная трактовка.

– Думай, что хочешь. А я скажу тебе вот как. Наступает момент, когда важно и нужно успеть. Успеть поблагодарить или, напротив, попросить прощение. И не столь важно, простили тебя или нет… Главное, тебе успеть – это сделать. Ты, наверное, теперь всё время слышишь музыку Вагнера?

Новая полоса переменчивой жизни… Неизменны лишь солнце, брызги, ветер, и уголок рая, о котором любят снимать кино.

Да, вот еще что… Искорка больше не жжёт.

Па-пальчики

…Во мне всегда было много любви. Но я говорил: «Люблю» той, которую не любил. И это было самым большим несчастьем, которое только могло приключиться в жизни…

Не для собственного оправдания, а скорее к слову, скажу о том, что не я когда-то нагородил крепостей и долгие годы жестко оборонялся от молодого мужа, а потом вдруг опомнился. Я честно и долго ждал, но не получая желаемого, перестал ждать, верить, надеяться. И со временем нашел себе что хотел, и по своему был счастлив.

А потом, бац, – «Иди сюда, миленький…»

Представьте, как это радостно через несколько лет получить то, что давно не нужно. Всё в пустоту, потому как всему есть свои сроки.

Занимаясь чужим – теряешь свое. Это непреложный факт. С кем не бывает… Случилось то, чего уже не исправить. И поздно кусать локти. Так думал я в полной уверенности, что, как хозяин положения, всё контролирую.

О мельчайших подробностях, молю, не просите. Каждый сам несет свой крест. И потому, мне неловко, да и незачем утруждать чьи-то плечи. Тем более что из той толики недоговоренных деталей постепенно, но складывается представление о героях этой истории.

Так вот, в семье я жил в силу сложных обстоятельств, а этим словом «Люблю» покупал свободу. Долгие годы всех такая жизнь более чем устраивала.

Но с какого-то момента слово перестало работать, а проснувшийся интерес супруги, наткнувшийся на мое неприятие, подвигнул её на активные действия. И теперь, годами налаженный, такой успешный мир рушился, осыпался, зиял дырами. На первый взгляд ряд несерьезных мелочей прибавлял таких проблем и сложностей, что трещала душа… Да, так и есть. Съешь пуд соли и не раз сходи в «разведку», но всё равно не узнаешь человека пока не попадешь в сложные, переполненные адской дурью ситуации.

Страшно вспоминать, вследствие какой вереницы вовремя нераспознанных проделок я потерял человека, при котором чувствовал и ощущал себя талантом, верил в состоятельность, умел всё. Вернуть «волшебство» не получалось. На прощанье мне остался след на сердце и страстное желание выговориться.

…Расстроенный, отчаявшийся, я нашел такую поддержку. Я был обласкан дома. Пил, плакал, рассказывал, сдавал своего человека с потрохами. Не понимая тогда, что до предела довожу именно я сам. На тот момент самым верным, преданным, настоящим другом мне виделась только она – моя супруга. Настрадалась голубушка…

Она гладила меня по голове, щекам, касалась всё нежнее и откровеннее, и в глазах её было столько понимания, сочувствия, сострадания. Блеска победительницы я, слепец, не уловил.

Ну, кто еще поймет лучше неё?

Я мысленно настучал по своему глупому лбу, и произошедшему даже порадовался. Раз наладилось в семье, наверно, в этом главное.

Опомнился я, когда поутихли победные празднества моей супруги, а я, завоеванный приз, находился под боком. Кем я ощущал себя – догадаться нетрудно.

Ночи стали прохладнее. Вернее, они никогда не были настоящими. Теперь успокоенный и помнящий, каким бывает то самое настоящее, я распознал холодную игру не умевшей любить женщины… Тем более что играть супруге осточертело. Мы были и оставались чуждыми друг другу. Блаженство пришлось на период борьбы за меня. Оказавшись вдвоем, мы… …Малоприятные порывы приходилось прятать в себе. Многочисленные же попытки обложить меня друзьями, праздниками отвлекали лишь на время. Накопилось много вопросов, ответы на которые мне предстояло найти самому. Если отношения не разбавлены чувством, то и результат только поделка.

Результатом всей этой истории, её поделкой, стал крохотный недоношенный болезненный мальчик. Выходить его, вырвать у смерти стало смыслом моей жизни. Супруга с облегчением передала сына в мои руки, и могла теперь совсем не волноваться, что я куда-то денусь. Она выиграла по всем позициям.

Отныне, я был мужчиной, что не скрывает своих чувств и не боится быть сентиментальным. Я был мужчиной, который не спал, ночами выгуливал любимое, плохо растущее чадо, насильно напитывая его легкие морским воздухом. Я давил соки, и терпеливо уговаривал проглотить капельку. Чем больше я вкладывал себя, тем сильнее любил эту кроху, и тем нагляднее был виден результат. Поделка оглаживалась, прибавляла в весе, становилась кем-то осмысленно пузатым, умеющим выражать удивительно живые, узнаваемые эмоции. А этот его особенный запах, он сам. Такой родной человек. Я дышал им, и глаза застилали слезы. Теперь я часто видел мир сквозь увеличительное стекло…

…Мать в ней не проснулась тоже. Всё та же игра поначалу, которую я, наконец, научился распознавать, затем ревность, агрессия. И, наконец, безразличие. Правда, гадостей она говорила намного меньше, чем обычно.

Вновь все были довольны, ведь каждый остался при своих интересах. Я безвылазно жил дома. Потому что там жила моя главная теперь на свете любовь! При нем я вновь чувствовал себя полноценной личностью. Теперь, когда малыш стал здоровее и спокойнее, оставалось больше времени для сна. И тогда, в этих снах, мне казалось, что этот мальчик – наш общий сын. Мой и «волшебства»… Просыпался, подскакивал к нему, долго рассматривал, начиная верить, что такое возможно и в жизни тоже… Надо ли говорить, как сильно я его теперь любил?..

Мы жили хорошо, пока супруге не наскучила такая жизнь. Она решила ехать учиться в Москву. Я не возражал. Напротив, украдкой, вздохнул. Вот когда мы заживем, думалось мне. Но не тут-то было. Мать увозила сына с собой. С этой новостью жизнь будто ушла из меня…

Кто виноват? Я сам.

А мальчик, правильно подученный мальчик, весь горел, ожидая отъезда. Он ждал полета на самолете, он думал, как поведет этот самолет…

Он не слышал меня. Меня он отталкивал.

Через год они вернулись. У супруги с учебой не сладилось.

…А что было со мной? Как это обычно бывает, я, опустошенный, оглоушенный их отъездом, не находил себе места. То запирался дома, то слонялся по городу, и как-то наткнулся на афишу. Гастролеры не то, чтобы особо заинтересовали, нет, купил тогда билет на чистом автоматизме. Но затем, в положенный день следовало выбриться, надеть лучший костюм, начистить туфли, наодеколониться и вперед. Безусловно, что-то толкало, двигало вперед. Я не удивился, когда встретился там со своим «волшебством». …Кажется, я понял, что надо делать. Я взял её руку, сжал крепко, и заговорил. Я говорил о том, что хоть мы и врозь столько лет, это не изменило ничего. Говорил, что мне её не хватает, что она до сих пор мне нужна. Я рассказал ей про сына. Про то, как считаю его нашим… Она пожимала плечами, боялась надеяться. Но я был уверен, как никогда. Спектакль мы пропустили. До антракта просидели в холле. А потом ушли. К ней. Так прошел год. А теперь…