Определение понятий

Характерная тенденция современной гуманитарной науки – поиск смысловых и общекультурных доминант, которые присутствуют в языке, в разных сферах искусства, в литературе. Психология изучает ментальные константы в сознании людей, лингвистика выявляет «семантические универсалии» в языке и «ключевые слова» в языковой картине мира, культурология исследует универсалии цивилизации и т. д. В этом ряду особое место занимают литературные константы. Художественное творчество, аккумулируя в себе все сферы жизни, сопрягая прошлое и настоящее, заглядывая в будущее, создает некий универсум человеческого и природного бытия, где бесконечная множественность явлений, глубинных и видимых, выталкивает на поверхность нечто хорошо узнаваемое, бывшее прежде, но вместе с тем неожиданно новое.

Методологические основы для изучения литературных констант в отечественной науке были заложены еще в русском академическом литературоведении XIX в., прежде всего в сравнительно-исторической школе. «Берем на поверку параллельный ряд сходных фактов, – пишет А.Н. Веселовский, – …каждый новый параллельный ряд может принести с собою новое изменение понятия; чем более таких проверочных повторений, тем более вероятия, что полученное обобщение подойдет к точности закона»[1]. В науке XX в. для объяснения подобных феноменов наиболее продуктивной оказалась методология литературоведения, представленная исторической поэтикой и мифопоэтикой, структурно-семиотическим и интертекстуальным подходом. Будучи собственно эстетическим явлением, художественные константы позволяют обнаруживать закономерности, существующие внутри самого литературного процесса, сквозные линии его развития. Вместе с тем эти константы имеют ментальную природу, т. е. связаны с глубинными особенностями мировосприятия, сознания человека, культурно-исторически и этнически обусловлены. Интерес к подобным явлениям, «поиск неких ментальных констант…»[2] актуализируется в переломные моменты истории. Смена веков, происходящая достаточно длительный период, безусловно, один из таких моментов.

Изучение литературных констант с учетом их ментальной сущности может осуществляться не только как литературоведческое, но и как междисциплинарное исследование, методология которого все более отчетливо вырисовывается в парадигме современной научной мысли в связи с тяготением ее к интегрированию смежных научных дисциплин, разных областей знания.

Название этим константам может быть дано по аналогии с понятием, которое уже закрепилось в философии, культурологии, когнитивной лингвистике, психологии, социологии, коммуникативистике. Таким объединяющим термином, широко используемым современной гуманитарной наукой, является термин «концепт». Что касается литературоведения, то сегодня он чаще всего употребляется в работах историков литературы, преимущественно в практике конкретного анализа текста, однако далеко не всегда с учетом специфического смыслового наполнения этого термина. Все это вызывает потребность дальнейшего осмысления концепта именно как литературоведческой категории.

В одном ряду с концептом могут быть названы еще два смежных понятия: универсалии и стереотипы, образующие вместе с концептом своего рода триаду, отношения внутри которой оказываются подвижными, а иногда взаимозаместительными. Все они могут трактоваться как метакатегории, имеющие интегративную природу. Если константу рассматривать как родовое понятие, то концепты, универсалии и стереотипы являются видовыми понятиями.

Категории концепта и универсалии известны науке еще со времен Средневековья (П. Абеляр, Г. Порретанский, Фома Аквинский и др.), однако именно в конце XX в. наметилась их очевидная актуализация. Использование этих категорий манифестирует сегодня едва ли не самостоятельное направление научной мысли в сфере гуманитарного знания. М. Эпштейн в одной из своих последних работ – «Знак пробела. О будущем гуманитарных наук» (М., 2004) – говорит о возможности разработки методологии, которую он называет концептивизмом. «Концептивизм, – поясняет автор, – это конструктивная деятельность мышления в области концептов и универсалий»[3]. Задачу этой методологии он видит в «создании множественных моделей возможных миров, познавательных и общественных практик»[4]. Литературоведение не может не испытывать влияния подобных идей, неизбежно оказываясь в силовом поле пересечения научных импульсов различных сфер современного гуманитарного знания. Пытаясь определить сущность концепта как литературоведческой категории, имеет смысл обратиться к трактовкам этого явления, существующим в современном научном дискурсе. В качестве основополагающего логично считать философское истолкование концепта.

Одно из первых определений его в отечественной науке (1928 г.) принадлежит философу С.А. Аскольдову: «Концепт есть мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода»[5]. Названные Аскольдовым признаки – принадлежность к сфере сознания и способность к обобщению – сохранятся как обязательные характеристики концепта и в дальнейшем.

Само слово «концепт» в переводе с латинского (conceptus) означает «понятие». Связь концепта и понятия отмечают все исследователи этого явления, однако по-разному объясняют их соотношение. В «Новейшем философском словаре» (Минск, 2003) концепт определяется как «содержание понятия, его смысловая наполненность в отвлечении от конкретно-языковой формы его выражения»[6]. В такой трактовке концепт оказывается по сути «внутренней формой» понятия, представляющего область рационального знания, и имеет однозначный смысл. Другая точка зрения на соотношение этих категорий может быть проиллюстрирована работами С.С. Неретиной – известного специалиста в области средневековой философии. В связи с исследованием проблемы концепта у П. Абеляра она говорит о неправомерности отождествления его с понятием. Их отличие исследователь видит в том, что понятие объективно и не зависит от общения, соотносится с планом языка. Концепт же предельно субъективен, возникает в речи, «в пространстве души с ее ритмами, энергией, жестикуляцией, интонацией, бесконечными уточнениями, составляющими смысл комментаторства»[7] и обращен к другому – читателю или слушателю. Поэтому обязательными свойствами концепта С.С. Неретина считает «память и воображение»[8]. Подчеркивая сотворенность концепта, роль субъекта в его создании, философы сравнивают концепт с образом и символом. Естественно, что в этом случае концепт вбирает в себя множество смыслов, которые могут присутствовать в нем имплицитно, потенциально и выявляться в конкретной ситуации. Это позволяет воспринимать концепт как своего рода универсум, из которого «сотворяется бытие всего – человека, мира, культуры – человека в мире культуры»[9].

Помимо основного значения концепта необходимо учитывать также его факультативные признаки, отмеченные в работах философов. Это «соотнесение концептов друг с другом»[10] или «соотнесенность концепта с какой-либо проблемой»[11], что позволяет концептам пересекаться, взаимно координироваться.

Термин «концепт» широко используется сегодня в психологии для обозначения конкретных эмоций и чувств человека, состояний сознания, которые реализуются в некоем продукте его мыслительной деятельности (концепт страха, концепт эгоизма и т. д.).

Ученые-психологи так же, как и философы, соотносят концепт с понятием (одним из главных результатов мыслительной деятельности человека, изучаемым в психологии) и видят в нем смысловое содержание понятия. Отмечая способность концепта к обобщению, не менее важным они считают его субъектную природу, ибо концепт, в отличие от реально существующего явления, – это «внутренняя, психологическая репрезентация, мысленное представление общих свойств соответствующих объектов»[12]. Известный американский психолог В. Джемс в своей знаменитой работе «Принципы психологии», написанной еще в 1890 г., рассматривая процесс возникновения концептов, приходит к следующим выводам: «Образование каждого концепта обусловлено тем, что из массы психического материала, доставляемого внешним миром, наше внимание ясно выделяет что-нибудь и фиксирует перед сознанием»[13]. Таким образом, под концептом в психологии подразумевается совокупность всех значений и понятий, возникающих при произнесении и осмыслении данного слова в сознании.

Очевидно, основной научной сферой изучения концепта сегодня является лингвистика, где существуют различные школы и направления в изучении концептов[14]. Естественно, что эта категория имеет в лингвистике разные трактовки, имеющие в то же время общее поле значений. Приведем некоторые из них.

Концепт, по определению Т.В. Матвеевой, – это «факт жизни, общественного сознания, теории, выраженной в языковой форме… Содержание концепта складывается из содержания множества слов, контекстов и текстов, в которых откладывается общее понимание некоторого факта сознания»[15]. Обобщающе-конструктивная функция концепта напрямую соотнесена здесь с его языковой природой. Говоря о языке как основном способе экспликации концепта, Д.С. Лихачев пишет, что концепт «является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека»[16], подчеркивая укорененность концепта в общей памяти народа.

Рассматривая концепт в рамках лингвоконцептологии, исследователи определяют его как «единицу коллективного знания/сознания (отправляющую к высшим духовным ценностям), имеющую языковое выражение и отмеченную этнокультурной спецификой»[17]. Отмечая информативную функцию концепта, это определение указывает также на национальную обусловленность данного «кванта» знания. По мнению академика Н.Ю. Шведовой, «концепт – это содержательная сторона словесного знака… за которой стоит понятие (т. е. идея, фиксирующая существенные „умопостигаемые“ свойства реалий и явлений, а также отношения между ними), принадлежащее умственной, духовной или жизненно важной материальной сфере существования человека, выработанное и закрепленное общественным опытом народа, имеющее в его жизни исторические корни, социально и субъективно осмысляемое и – через ступень такого осмысления – соотносимое с другими понятиями, ближайше с ним связанными или, во многих случаях, ему противопоставляемыми»[18].

В лингвистических определениях принципиальными становятся идеи вербальной выраженности концепта, обобщения с его помощью явлений одного ряда, общекультурной значимости, а также ментальной природы данной константы. Это последнее качество особенно акцентируется когнитивной лингвистикой, как и когнитивной наукой в целом. Напомним, что основными объектами изучения когнитивизма являются человеческий разум, мышление и те ментальные процессы и состояния, которые с ним связаны. В «Кратком словаре когнитивных терминов» под редакцией Е.С. Кубряковой читаем: «Концепт – это оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике»[19].

Широкое распространение сегодня получило определение концепта лингвокультурологией. Язык рассматривается здесь не только как средство общения, но и как память и история народа, его культура и опыт познавательной деятельности, его мировоззрение и психология, передающийся от поколения к поколению объем знаний. В соответствии с таким пониманием языка концепт изучается как феномен, который заключает в себе и опыт постижения мира отдельным человеком, и тот глубинный блок знаний и представлений о действительности, о конкретном ее явлении, который был накоплен обществом.

Ю.С. Степанов определяет концепт следующим образом: «…это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека»[20]. Степанов подчеркивает, что концепты есть «некое коллективное достояние русской духовной жизни и всего русского, российского общества». При этом речь идет о приоритетных для общества явлениях действительности независимо от того, обладают ли они «позитивным» содержанием. «Культурные концепты, – пишет тот же автор, – вовсе не обязательно должны быть „культурными“ в интеллигентском понимании „культурности“»[21].

В лингвистических исследованиях определена и структура концепта. Обычно в нем выделяют две составляющие: ядро и периферию или этимологию (внутреннюю форму) и актуальный (активный) слой. Если актуальный слой концепта понятен всем, то его внутренняя форма (этимология) доступна преимущественно специалистам.

Итак, если иметь в виду общие характеристики концепта разными научными дисциплинами, то следует обратить внимание на несколько моментов: концепты выполняют обобщающую или заместительную функцию, определяют существенные признаки, нередко доминанты духовной, материальной, социальной и т. д. жизни общества и обладают ментальным содержанием. Все эти особенности свойственны также художественным, литературным концептам, но приобретают в них эстетическую функцию, поэтому изучение таких концептов предполагает выявление их художественной природы с учетом тех смыслов, которые открыты в концепте другими областями знания.

Важно учитывать, что концепт может рассматриваться как научная категория и как собственно художественное явление, существующее в литературе. В качестве научного (в данном случае литературоведческого) понятия концепт – это абстракция, некая идеальная сущность. В самом художественном творчестве эта идеальная сущность наполняется конкретным содержанием: концепт «война и мир» в романе Л.Н. Толстого, концепт «квартира/дом» в творчестве М. Булгакова, концепт «эгоизм» в русской литературе XVIII–XX вв. и т. д. Концепт в литературе всегда реализован в образах, но не всякий образ участвует в создании концепта. Он должен обладать инвариантным смыслом и нести в себе отсвет ментальности народа; носить «имя»; иметь устойчивый, повторяющийся характер (образ может быть единичным) и манифестировать знаковые явления в культуре. В литературном концепте, в отличие от образа, доминирующим оказывается именно инвариантный смысл, который получает в каждом конкретном случае индивидуально-творческую реализацию. Концепт создается при участии автора, но реконструируется читателем (критиком, исследователем).

Понимая, что примеры – вещь относительная, все-таки позволим себе частное иллюстративное пояснение. Образ Базарова в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» – это авторское видение уникальной человеческой личности, сформированной определенной эпохой – эпохой 1860-х годов. Но этот образ может быть интерпретирован и как концепт «нигилист», если фигуру Базарова рассматривать в определенном литературном ряду (антинигилистический роман и т. д.), в контексте нигилизма как характерного явления русской общественной жизни 1860-х годов, а также представлений о нем, закрепившихся в общественном сознании. Образ Базарова и концепт «нигилист», безусловно, имеют общее поле значений, но также и самостоятельные смысловые и эстетические ориентиры.

Остановимся на отдельных признаках литературного концепта. Как и любой другой, он является ментальным образованием. Ментальность (от лат. mentalis – ум, мышление) – «совокупность представлений, понятий, мыслительных структур, способ восприятия мира…»[22]. Понятие менталитета, как правило, соотносят с особенностями мировосприятия некой общности людей, с коллективными представлениями; чаще всего народа, нации, общества определенного периода (менталитет русских, французов и т. д., менталитет советских людей, менталитет крестьянства и т. д.). Менталитет нередко противопоставляется рациональной мыслительной деятельности и идеологии как «сфера неотрефлексированной, стихийно развивающейся мысли, не отделенной от эмоций, привычек, приемов сознания»[23]. Однако, скорее всего, он включает в себя обе составляющие. Менталитет, проявляясь непосредственно в сфере мысли, способе мышления, сказывается также на поведении людей и, как отмечает Е. Фарыно, на «языковых концептуализациях»[24].

Очевидно, внимание художника к тем или иным константам отчасти запрограммировано влиянием на него фактора ментальности: как ее идеологии, так и «коллективного бессознательного». Воспользуемся известным метапонятием К. Юнга, указывающим на внеличностные, не всегда осознаваемые, автоматические установки сознания. «Человек всегда несет с собою, – пишет Юнг, – всю свою историю и историю всего человечества»[25]. При этом речь идет не только об устойчивом интересе литературы к определенным явлениям идеального или материального мира, но и о характере их восприятия, свойственном какой-то социальной, возрастной группе, конкретной национальной общности.

Круг основных концептов, определяющих ту или иную национальную культуру, очевидно, может быть приблизительно очерчен, хотя понимание их представителями собственной и чужой культуры, естественно, оказывается различным, ибо концепты «обязательно этноспецифичны»[26]. Пример тому – польское издание – лексикон «Идеи в России» (Лодзь, 1999–2003). Объем понятий, которые включает лексикон, значительно отличается, например, от словаря Ю.С. Степанова, куда включены следующие концепты: вечность, время, хлеб, ремесло, вера, слово, любовь, радость, воля, правда и истина, знание, наука, закон, Россия, славянофилы и западники, душа, страх, тоска, дом, уют и т. д. Как основу русской ментальности многие исследователи рассматривают концепт «душа».

Такие концепты оказываются и константами культуры, причем наиболее приоритетными для конкретной страны и нации. Художественная литература, несомненно, обращается к их осмыслению. Именно литература, вбирая коллективный духовный опыт, сохраняя память народа, содержит в себе многообразный спектр смыслов, ассоциаций и представлений, константный и исторически изменчивый, который соотносится с этими концептами; однако актуализация тех или иных констант, связи, которые между ними возникают, зависят от творческой личности писателя и одновременно обнаруживают ее. «Своеобразие авторской индивидуальности, – пишет Н.С. Болотнова, – проявляется как в системе характерных для него концептов (некоторые из них становятся ключевыми), так и в средствах их репрезентации…»[27].

Необходимость исследования литературы в связи с историей культуры всегда воспринималась филологической наукой, начиная с культурно-исторической школы русского академического литературоведения, как насущная потребность. «Литература, – отмечал М.М. Бахтин, – неотрывная часть целостности культуры, ее нельзя изучать вне целостного контекста культуры»[28]. Культурологическая составляющая стала в современной науке органической частью историко-литературных исследований, хотя установление связей литературы и культуры осуществляется в них по-разному. Сегодня, как считает A.B. Михайлов, «все науки о культуре, а в первую очередь (быть может) теоретически ориентированная наука о литературе, по-настоящему ощутили свою зависимость от знания ключевых слов культуры, от знания их в конкретной истории, от знания, без овладения которым дальнейшие успехи этих наук едва ли вообще возможны»[29]. П.Е. Бухаркин, говоря о необходимости изучения «трансисторических начал в культурной эволюции», тоже предлагает «рассмотрение исторического бытия ключевых для духовной жизни общества слов-понятий»[30]. По мнению Е. Фарыно, для исследования менталитета важна «история слов-концептов…»[31].

«Ключевые слова культуры» (само это выражение может быть переведено буквально и воспринято метафорически) по сути являются словами-концептами, обозначающими наиболее специфичные и аксиологически ориентированные явления той или иной национальной культуры. Высказанная теоретиками и историками литературы идея «ключевых слов культуры» перекликается с рассуждениями исследователей-лингвистов о ключевых словах, концептах и идеях русской языковой картины мира. Приведем характерное в этом плане суждение: «Ключевые для русской языковой картины мира концепты заключены в таких словах, как душа, судьба, тоска, счастье, разлука, справедливость (сами эти слова могут быть названы ключевыми для русской языковой картины мира). Такие слова являются лингвоспецифичными… в том смысле, что для них трудно найти лексические аналоги в других языках»[32].

Литературные константы, безусловно, соотнесены с этими ключевыми словами; не случайно многие лингвистические исследования используют для их анализа материал художественной литературы. При этом специфика такого исследования требует минимального литературного контекста, репрезентирующего конкретную языковую единицу, представляющую концепт. Литературоведческая интерпретация неизбежно учитывает все художественное целое, в рамках которого значение конкретного концепта часто обогащается далекими от его непосредственного «называния» литературными элементами и рядами.

Рассмотрение литературы сквозь призму базовых концептов культуры предполагает сопоставление творчества разных художников, соединение синхронического и диахронического аспектов, а также выход за рамки литературы в сферу действительности. Это позволяет увидеть, какие явления оказываются константными для данной национальной культуры, какой образ мира в ней возникает. В.Г. Зусман удачно называет их «ценностными кодами, едиными для культурной традиции»[33]. Более того, он предлагает определение культуры, где главным понятием оказывается концепт: «Культура – это передаваемая из поколения в поколение система концептов и констант, а также модели их порождения и изменения»[34].

Испытывая влияние фундаментальных концептов культуры, писатель и сам может инициировать их создание. В этом случае благодаря литературе какие-то явления духовной, материальной, социальной жизни общества или природы могут приобретать в общественном сознании значение концептов. И.С. Тургенев вспоминает о характерной реакции на роман «Отцы и дети» вскоре после его опубликования: «Скажу только, что, когда я вернулся в Петербург, в самый день известных пожаров Апраксинского двора, – слово „нигилист“ уже было подхвачено тысячами голосов, и первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мною на Невском, было: „Посмотрите, что ваши (подчеркнуто И.С. Тургеневым. – Н.В.) нигилисты делают! Жгут Петербург!“»[35]. И хотя само понятие нигилизма было известно русскому образованному читателю еще из статьи Н.И. Надеждина «Сонмище нигилистов» (1829) и работ европейских философов, именно благодаря роману Тургенева оно приобрело значение одного из «ключевых имен» русской культуры. Имя концепта может быть использовано писателем, дано им самим, а также литературным критиком (H.A. Добролюбов: «луч света в темном царстве», «настоящий день», «забитые люди» и т. д.) или даже исследователем. В последних случаях это имя не присутствует в художественном тексте, но позволяет видеть в литературе (творчестве писателя, литературном периоде и т. д.) те явления, которые заключают в себе смысл, обозначенный данным концептом. Естественно, что критический или исследовательский концепты рождаются из опыта осмысления литературы.

Содержание литературных констант формируется, приобретая дополнительные значения, «поле значений» по мере их накопления в литературном процессе. Само знание художника о мире включает в себя как минимум два основных источника: действительность и литературу, опыт постижения которой входит в его духовный мир. Часто именно через литературу писатель открывает в духовном и материальном мире структуры и явления, подобие, аналоги которых обнаруживает в прошлом и настоящем.

Концепт может сформироваться в творчестве конкретного писателя (концепт «рябина» в поэзии М. Цветаевой), литературном периоде или направлении (концепт «слезы» в поэзии романтизма), в национальной литературе (концепт «воля» в русской литературе) и т. д. При этом, обладая именем, концепт может иметь и его «заместители», синонимические понятия, описания и т. д. Вопрос о частотности употребления имени концепта по-разному решается в научной литературе, однако, как правило, признается важность этого фактора. В определении частотности слов, в том числе слов-концептов, сегодня помогают специальные компьютерные программы, подобные «Машинному фонду русского языка» и др. При этом сама по себе частотность употребления в тексте конкретного имени не свидетельствует о его принадлежности к концептам. Обозначенное им явление должно обладать системой признаков, позволяющих рассматривать его в ряду художественных констант.

Повторяемость литературных концептов обусловлена не только ментальностью художника, присутствием в пространстве его сознания, памяти тех или иных констант культуры, но и некоторыми особенностями самого процесса осмысления им действительности. Мировосприятие писателя, его представление о жизни отвечает общим законам человеческого познания. A.A. Потебня вслед за Г. Лейбницем, В. Гумбольдтом рассуждал о том, что представления, составляющие основу познания, способны повторяться и накапливаться в сознании человека, что ведет к формированию понятий. При этом к опыту прошлого прибавляется новое в виде данных представлений. Осознание нового на основе старого, создание нового понятия, нового слова Потебня, используя терминологию своих предшественников, называет апперцепцией. Апперцепция «…есть участие известных масс представлений в образовании новых мыслей. Последнее имеет существенное значение, потому что всегда результатом взаимодействия двух стихий апперцепции является нечто новое, не сходное ни с одной из них»[36].

Современные ученые-психологи отмечают, что информация представлена в сознании людей в структурной форме, что человеку свойственно стремление к классификации и категоризации предметов и явлений. Новая информация «структурируется и связывается с уже имеющейся для дальнейшего хранения»[37]. Как считает голландский исследователь В.Г. Вестстейн, литературоведение может обратиться «к сформулированной в когнитивных науках теории фреймов». Один из постулатов этой теории гласит, что человек, сталкиваясь с новым, подбирает в своей памяти такую структуру, которая открыта для новой ситуации. Такой фрейм без особых затруднений может быть построен на восприятии нового, ибо он не только содержит уже известные представления, пригодные для новой ситуации, но и включает также открытые ячейки («слоты»), которые могут быть «заполнены специфическими деталями, годящимися только для новой ситуации»[38]. При этом повышенные ассоциативность и метафоричность художественного мышления придают таким структурированным предметам и явлениям – уже в их эстетическом статусе – дополнительную смысловую нагрузку, преображают исходный смысл, при этом сохраняя его доминанту.

В науке существует предположение о существовании некоего устойчивого пласта психики, который включает в себя определенные мыслительные модели. В то же время эти мыслительные модели по-своему, индивидуально реализуются в творчестве каждого писателя, создавая его неповторимый художественный мир. Важная при создании любого концепта роль субъекта приобретает особую значимость в том случае, если этим субъектом оказывается писатель. Его художественные интенции коррелируются психо-ментальными особенностями авторской личности. Сошлемся на частный пример авторской индивидуализации образа пространства в творчестве Г.С. Батенькова, рассмотренный В.Н. Топоровым. Речь идет о ситуации, как показывает ученый, «когда автор не просто пользуется „своей“ (а не усредненно-общезначимой) схемой пространства, но вынужден, практически не имея выбора, принимать ту жестко мотивированную схему, которая определяется не столько культурно-исторической ситуацией или литературно-вкусовыми его пристрастиями, сколько психо-ментальными особенностями автора, сохраняющими еще связи со сферой биологического, хотя, конечно, и осложненными „культурным“ опосредованием»[39].

Анализ литературных констант с учетом подобного механизма их возникновения позволяет привлечь возможности когнитивных наук; более того, в американской и европейской, в меньшей мере в отечественной науке предпринимаются попытки создания когнитивного литературоведения (см.: Когнитивное литературоведение// Западное литературоведение XX в.: энциклопедия. – М., 2004). Когнитивное литературоведение стремится к формированию своего рода макротеории, опирающейся на междисциплинарные принципы и связи и объединяющей на новом витке развития науки усилия литературоведов, философов, психологов, лингвистов, социологов, нейрофизиологов, специалистов в области искусственного интеллекта и многих других. Их усилия направлены на изучение того познавательного процесса, результатом которого явились литературное произведение, художественная деятельность писателя и т. д. «Транслитерированный термин „когниция“ в применении к литературоведению, – пишет Л.В. Борисова, – мы понимаем как творчески-образное познавательное действие, относящееся ко всем процессам трансформаций человеком получаемой информации»[40]. При этом в центре внимания исследователя оказываются универсальные механизмы мышления, которые в процессе творчества трансформируются эстетической модальностью. Учитывая специфику художественного познания, когнитивное литературоведение переносит акцент с жизненного факта на представления о нем, сложившиеся в коллективной памяти, общественном сознании и преображенные в процессе индивидуального творчества. Таким образом, основой для когнитивного изучения литературы тоже становится «представление о ней как о ментальной сущности»[41].

В создании литературного концепта всегда участвует не только писатель, но и читатель, ибо концепт обладает диалогической, коммуникативной природой. Он рассчитан на знания, память и воображение читателя. Спектр смыслов, который присутствует в текстовом поле концепта, по-своему воспринимается и интерпретируется реципиентом. Сохраняя в своем сознании внутреннюю форму, смысловое ядро концепта, читатель достраивает, реконструирует его благодаря собственному когнитивному опыту, собственным ассоциативным связям. Как пишет С.С. Неретина, подчеркивая коммуникативную природу этого явления, концепт «содержит смыслы, существование которых выявляется не в тексте, а в контексте, на границах высказываний, которые, в отличие от предложений, всегда предельны, обращены к другому»[42]. Все эти признаки и свойства концепта позволяют рассматривать его и как литературоведческое понятие, однако оно оказывается включено только в «Литературную энциклопедию терминов и понятий» (гл. редактор и сост. А.Н. Николюкин. – М., 2001), где для его характеристики используются суждения С.А. Аскольдова и Д.С. Лихачева.

В качестве рабочего определения концепта как литературоведческой категории можно предложить следующую формулировку: концепт – это смысловая структура, воплощенная в устойчивых образах, повторяющихся в границах определенного литературного ряда (в произведении, творчестве писателя, литературном направлении, периоде, национальной литературе), обладающая культурно значимым содержанием, семиотичностью и ментальной природой.

Понятие концепта в литературе, безусловно, корреспондирует с понятием концепции, которую можно рассматривать как «систему представлений, идей, пронизанную личностным началом, субъективным видением мира»[43]. Авторы современного исследования о методах изучения литературы соотносят также понятие концепта с «художественным миром»: «…можно говорить о „художественном мире“ как системе „концептов“ в творчестве данного автора (или данной эпохи)…Для терминов „концептосфера“ и „художественный мир“ общей является и семантика „круга“, смыслового охвата…»[44]

Предложим вариант возможной типологии концептов, характерных для русской литературы. Они обозначают:

– этические, духовные и религиозные сущности (ценности): вера, судьба, истина, честь и т. д.;

– социальные, правовые явления: государство, закон, порядок и т. д.;

– свойственный данной национальной культуре тип личности: «маленький человек», «лишний человек», «деловой человек», «новый человек», «русский европеец», разночинец и т. д.;

– тип национального характера: в русской литературе – «смирный тип», «гордый тип» (Ап. Григорьев) и т. д.;

– эпохальный характер: люди сороковых годов (XIX в.), шестидесятники (применительно к поколению людей XIX и XX вв.), советский человек и т. д.;

– топографическую идентичность: москвич, петербуржец, провинциал и т. д.;

– определенную профессию, род деятельности, восприятие которых закрепилось в национальном сознании: учитель, врач, купец, журналист и т. д.;

– устойчивые тендерные представления: русская женщина, тургеневская девушка;

– бинарные оппозиции: славянофилы и западники, отцы и дети и т. д.

Эти концепты присутствуют в литературе не как клише, неизменная величина, но зарождаются, развиваются, умирают, потом ре-минисцируют, «ремейкируют», наполняются новым содержанием.

Среди литературных концептов значительное место занимают «персонажные» концепты, осмысление которых привело современную науку к идее существования «персоносферы» (по аналогии с термином «концептосфера», введенным Д.С. Лихачевым). «Что же такое персоносфера? Это сфера персоналий, образов, сфера литературных, исторических, фольклорных, религиозных персонажей», – пишет Г. Хазагеров[45]. «Оплот русской персоносферы, – уточняет он, – русская классика, а естественный ее хранитель – русская интеллигенция»[46]. Особое значение в этом смысле ученый придает XIX в., полагая, что «весь литературоцентрический XIX век был веком активного заселения светского континента культуры литературными персонажами русской классики»[47].

Как правило, это герои, которые входят в национальную мифологию, в том числе со своими персональными именами. Так, например, Татьяна Ларина – литературный персонаж, который часто рассматривают как архетип русской женщины. Это могут быть герои, имена которых стали нарицательными: Плюшкин, Обломов… Наконец, концептом становится тип личности, имя которому дала литература: маленький человек, лишний человек, нигилист. Концепт, как и тип, содержит в себе обобщение, инвариантный смысл, выполняет функцию замещения. Тем не менее, как тождественные понятия они вряд ли могут рассматриваться. Учитывая, что в широком смысле слова каждый образ имеет типическое содержание, ограничим понятие типа более частным, конкретным значением. Сошлемся на два известных определения. Л.В. Чернец рассматривает тип как «высшую степень характерности»[48]. Согласно определению Н.Д. Тамарченко, тип – «это персонаж особого рода: представляющий собой готовую и объективированную автором „сверхиндивидуальную“ <…> внешнюю форму человека (внутреннее содержание не раскрывается либо отсутствует)»[49]. Для типа важна именно доминанта образа героя, которая определяет его родо-видовую принадлежность. Для концепта – не только ядро, но и то поле значений, которое его окружает, многочисленные периферийные смыслы, которыми обрастает это ядро.

Уточнений требуют и их происхождение, сама природа данных сущностей. Тип оказывается собственно литературным явлением, созданным автором, эстетической категорией; концепт – ментальной структурой, воплощенной в литературном произведении, связанной с областью гносеологии. Вместе с тем на основе типа может возникнуть концепт. И потому одно и то же явление (например, персонаж: новый человек, разночинец, тургеневская девушка) может быть интерпретировано и как тип, и как концепт.

Одним из наиболее сложных и наименее исследованных в науке является вопрос о соотношении концепта и универсалии. Чаще всего эти категории рассматриваются отдельно, и типология выстраивается внутри соответствующего ряда. Такая ситуация вполне закономерна, ибо разграничение этих явлений достаточно условно и даже не всегда возможно. Особенно проблематичными являются случаи, когда речь идет о концептах, обозначающих (как в предложенной выше схеме) абстрактные сущности, виды общественного сознания (этику, право, религию и т. д.), эмоции и чувства (страх, радость, удивление и т. д.) и др.[50] Такого рода явления обычно называют концептами-универсалиями. С.Г. Воркачев относит к ним те, которые присутствуют в любой лингвокультуре (счастье, мир, любовь, свободу, веру и пр.)[51]. Кроме того, если понятие «концепт» практически вошло в сферу литературоведения, то «универсалия» как самостоятельная категория рассматривается гораздо реже (см., напр.: Поль Д.В. Универсальные образы и мотивы в реалистической эпике М.А. Шолохова: докт. дис. – М., 2008).

Взаимозаменяемость, синонимичность понятий «концепт» и «универсалия» обнаруживается уже при обращении к истории философии. «Вопрос о природе общих понятий, или концептов – по средневековой терминологии универсалий, – пишет С.А. Аскольдов в статье „Концепт и слово“ (1928), – старый вопрос, давно стоящий на очереди, но почти не тронутый в центральном пункте»[52]. В то же время С.С. Неретина, исследуя средневековую философию, видит там определенную градацию этих понятий, отмечая, что «„так называемые универсалии“ действительно есть последняя стадия концепта или – в том смысле, как их понимали Боэций и П. Абеляр, – включают в себя понятия и являются скорее первой стадией концепта, требующего раскрепощения понятия»[53].

В современной философской науке их соотношение тоже выглядит по-разному. В том случае, если концепт трактуется как «содержание понятия, его смысловая наполненность в отвлечении от конкретно-языковой формы его выражения»[54], тогда универсалии рассматриваются как «общие понятия»[55]. Здесь они не являются категориями одного ряда: универсалии, безусловно, обладают концептуальным смыслом, но он может быть свойственен не только «общим понятиям». Другая трактовка связана с восприятием концептов и универсалий как однопорядковых категорий. Наконец, речь может идти о пограничном образовании: об «универсальных концептах», синонимом которых является определение «общечеловеческие»[56].

Категория «универсалии» часто экстраполируется в философских исследованиях на сферу культуры. Универсалиями культуры называют «общечеловеческие репрезентации культурного опыта и деятельности…»[57]. В этом случае универсалии трактуются как один из способов осмысления человеком действительности, его адаптации к ней в процессе социализации. К таким универсалиям исследователи относят наиболее фундаментальные явления объектного и субъектного характера: счастье, честь, справедливость, познание, истину и т. д., опыт осмысления которых накоплен человечеством едва ли не за весь период его существования.

К.Г. Исупов выстраивает определенную иерархию универсалий культуры: «…универсалии архаического порядка: мифологемы хтонических сил и связанные с ними элементы Космоса (Солнце, звезды, Луна, планеты в их именных персонификациях); ближний мир предметов (камень, дерево, зерно, масло, утварь быта); природная органика (птицы, рыбы, насекомые) в ее пространственно-временной и хроматической определенности. Над ними свой мир строят универсалии терминов родства (в широком смысле) и древнейшие „метафоры“ артефактов (типа: дом, зеркало), экзистентных ситуаций (типа: обмен, встреча, путь), границы состояний (типа: сон, смех, слезы, тайна, экстаз) или их „следов“ (типа: тень, двойник, голос). Завершается пирамида универсалий культуры списком видов деятельности; их культурно-исторической импликацией является, вероятно, игра»[58].

Большинство универсалий культуры присутствует и в литературе, преображаясь в соответствии с законами художественного сознания, хотя ряд литературных универсалий, очевидно, может быть скорректирован и продолжен. Это прежде всего универсалии, связанные с духовной и физической жизнью человека: душа и тело, жизнь и смерть, счастье и горе и т. д. При определении специфики литературных универсалий важно учесть замечание философов о том, что универсалии отличаются от всеобщего. «Универсальное, – пишет М. Эпштейн, – не тождественно одинаковому, напротив, оно присуще отдельному индивиду или культуре в той мере, в какой они могут совмещать способности и ценности других индивидов или культур»[59]. Таким образом, универсальное не есть распространенное, массовое, но в каком-то смысле единичное, вбирающее в себя бесконечное множество смыслов. Это категория, уточняет исследователь, «обозначающая многосторонность, присущую отдельному явлению, способность поворачиваться разными гранями»[60]. При этом если в концепте ведущей оказывается национальная, этническая составляющая, то в универсалии – общечеловеческая. Это вечные, онтологические и метафизические константы человеческого бытия. Все это, безусловно, справедливо и по отношению к литературным универсалиям.

Универсалии являются объектом специального изучения современной лингвистики, прежде всего, языковые универсалии. Фундаментальная работа А. Вежбицкой посвящена семантическим универсалиям и описанию языков. Автор исходит из программного положения о существовании «фиксированного набора семантических компонентов, которые являются универсальными в том смысле, что оказываются лексикализованными во всех языках»[61]. Это прежде всего «концептуальные примитивы», в круг которых Вежбицкая включает около шестидесяти кандидатов[62], связанных с характеристикой субстантивов, атрибутов, ментальных предикатов и пр., например: «я», «ты», «некто», «нечто», «где» и «когда», «большой» и «маленький», «хороший» и «плохой», «делать» и «произойти»[63]. Применительно к каждой национальной культуре такие константы играют роль, приходит к заключению автор, близкую роли «ключевых слов», «особенно важных и показательных для отдельно взятой культуры»[64]. «С их помощью, – развивает идею Вежбицкой современный исследователь, – можно описать национально-культурные концепты как некие универсалии, закрепленные в языке и воспроизводящие языковую картину мира того или иного этноса»[65]. Таким образом, понятия «концепт» и «универсалия» оказываются сближены, и в определении последних присутствуют культурологический и ментальный компоненты. В лингвистических исследованиях речь идет также о литературных универсалиях, их роли в художественной картине мира, творчестве конкретного писателя. Н.С. Болотнова считает, что «можно говорить о концептуальных универсалиях, сопоставляя разные идеосистемы авторов…»[66].

К изучению универсалий, использованию самого этого понятия обращается и литературоведение, хотя данная дефиниция, как и концепт, не включена в словари литературоведческих терминов. Традиционно вслед за К. Юнгом их происхождение связывают с мифом и ритуалом и чаще всего говорят об универсалиях в связи с исследованием ранних этапов развития художественного сознания: мифологии, фольклора, античности. С.С. Аверинцев рассматривает эту константу как характерный признак риторической культуры, сформированной античностью. Он полагает, что «универсальные схемы», «общие места» для этого этапа развития литературы «есть нечто абсолютно необходимое»[67]. Пример такой универсальной схемы (в ряду других, рассмотренных Аверинцевым) – описание битвы, где «некто» лишает жизни «того-то»[68]. «Эти ситуации битвы, – пишет Аверинцев, – очень сознательно и последовательно увидены не как однажды бывшие или могшие быть случаи, но как бесконечно воспроизводимые положения…»[69]. Подобное абстрагирование и обобщение, считает ученый, решало конкретную художественную задачу, воспитывало определенный взгляд на мир, помогая упорядочить и систематизировать картину действительности.

Характерной тенденцией современного литературоведения стало выявление универсалий и в литературе Нового времени. Так, в Воронежском государственном университете существует научный проект, связанный с изучением универсалий в литературе XVIII–XX вв.[70] При этом в качестве универсалий, как правило, рассматриваются архетипические образы и мотивы, «заключающие в себе в снятом виде те универсальные смыслы, которыми переполнена трансцендентная реальность…»[71]. В словарном определении архетипа доминантной оказывается характеристика «универсальный»: «универсальный образ, или сюжетный элемент, или их устойчивые сочетания разной природы и разного масштаба…»[72]. На представлении архетипа как «средоточия общечеловеческих универсалий» построена работа Ю.В. Доманского «Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте» (Тверь, 2001).

Архетипы рождаются вместе с мифом, отражая коллективное восприятие свойств вещей и стихий, где природа и культура еще не разведены. Каждый художник непременно проходит через их осмысление, воплощая в собственном творчестве свое понимание этих ментальных сущностей, в то же время сохраняя их доминантный смысл и тот момент «национальной идентичности», который свойственен определенной культуре. Вместе с тем, как показывает в своих работах А.Ю. Большакова, сегодня все чаще высказывается идея о литературной природе и происхождении архетипа, которая значительно меняет представление о хронотопе универсалий, а также их содержании[73].

Это особенно характерно для исследований в области мифопоэтики, прежде всего, В.Н. Топорова, Е.М. Мелетинского и его школы. Так, работа Мелетинского «Литературные архетипы и универсалии» и коллективная монография с тем же названием, изданная под его редакцией (М., 2001), посвящены преимущественно изучению архетипов в русской классической литературе (Н.В. Гоголь и др.). В.Н. Топоров в своей известной монографии «Миф. Ритуал. Образ. Исследования в области мифопоэтического» (М., 1995) и других работах рассматривает «универсальные мифопоэтические схемы» в творчестве Достоевского, Мандельштама и других авторов. Ю.В. Доманский пишет о смыслообразующей роли архетипических значений в произведениях Пушкина и Чехова[74]. В.К. Кантор в статье о романе H.A. Гончарова «Обломов» отмечает, что «Гончарову удалось выявить на свет… один из архетипов русской культуры, который, разумеется, не может быть исчерпан ни временем, ни социальной средой»[75].

Проблемой универсалий занимается сегодня когнитивное литературоведение, активно развивающееся в Западной Европе. Так, в университете Палермо существует проект «Литературные универсалии». Автор ряда статей, представленных на сайте этого проекта, П. Хоган предлагает типологию универсалий, в соответствии с которой выделяет универсалии героев и мотивов. К универсальным типам героев он относит героя-любовника и героя-воина; к универсальным мотивам, например, quest (условно – целенаправленный поиск, путешествие, предпринятое для достижения какой-либо цели, объекта и сопряженное с опасностями). Основная идея Хогана состоит в том, что возникновение и восприятие повествовательных текстов направляется прототипами, которые являются стандартными или усредненными случаями, ситуациями[76]. Эта идея во многом определяет и концепцию его книги «The mind and its storis» (Cambridge University Press, 2003). Здесь тоже речь идет об архетипических явлениях, которые рассматриваются как универсалии. «Организующий принцип литературного архетипа как ментального первообраза (ментальной „матрицы“, праформы), – пишет А.Ю. Большакова, – можно кратко обозначить как вариативность инвариантности: обладая способностью к бесконечным внешним изменениям, он одновременно таит в себе неизменное ядро, обеспечивающее высокую устойчивость архетипической модели. Один из главных признаков, обуславливающих эту устойчивость, – свойство типологической повторяемости»[77].

1

Веселовский А.Н. О методе и задачах истории литературы как науки // А.Н. Веселовский. Историческая поэтика. – М., 1989. – С. 37.

2

Большакова А.Ю. Архетип в теоретической мысли XX в. // Теоретико-литературные итоги XX в. Художественный текст и контекст культуры: В 4 т. – М., 2003. – Т. 2. – С. 300.

3

Эпштейн М. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук. – М., 2004. – С. 52.

4

Там же. С. 53.

5

Аскольдов С.А. Концепт и слово // Русская словесность: антология. – М., 1997. – С. 269.

6

Новейший философский словарь / Сост. A.A. Грицанов. – Минск, 2003. – С.503.

7

Неретина С.С. Тропы и концепты. – URL: http://www.philosophy.ru/iphr-as/library/neretina.html.

8

Там же.

9

Бобкова Ю. Концепт в философских исследованиях, или Штрихи к философскому «портрету» концепта // Филолог. – 2005. – Вып. 7. – С. 71.

10

Абушенко В.Л., Кацук Н.Л. Концепт // Новейший философский словарь / сост. A.A. Грицанов. – Минск, 2003. – С. 503.

11

Там же.

12

Немов P.C. Психологический словарь. – М., 2007. – С. 186.

13

Джемс В. Принципы психологии. – URL: http://www.peoples.ru/science/philosophy/uiliyamJames/.

14

См., напр., обзор в кн.: Прохоров Ю.Е. В поисках концепта. – М., 2004. – С. 11–37.

15

Матвеева Т.В. Учебный словарь (Русский язык, культура речи, стилистика, риторика). – М., 2003. – С. 36.

16

Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Освобождение от догм. История русской литературы: состояние и пути изучения. – М., 1997. – С. 35.

17

Воркачев С.Г. Методологические основания лингвоконцептологии // Теоретическая и прикладная лингвистика. Вып. 3: Аспекты метакоммуникативной деятельности. – Воронеж, 2002. – С. 79–95. – URL: http://kubstu.ru/docs/lingvoconcept/umbrella.htm.

18

URL: http://www.infolex.ru.

19

Краткий словарь когнитивных терминов / Под ред. Е.С. Кубряковой. – М., 1966. – С. 90.

20

Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. – М., 1997. – С. 53.

21

Степанов Ю.С. Интертекст, культурный концепт, ноосфера // Теоретико-литературные итоги XX в.: В 4 т. Т. 1: Литературное произведение и художественный процесс. – М., 2003. – С. 82.

22

Гуревич П.С. Психологический словарь. – М., 2007. – С. 365.

23

Большакова А.И. Менталитет // Западное литературоведение XX в. – М., 2004. – С. 251.

24

Фарыно Е. Менталитет // Идеи в России. Вып. 3. – Лодзь, 2000. – С. 234.

25

Юнг К. Психологические типы. – М., 1998. – С. 376.

26

Воркачев С.Г. Любовь как лингвокультурный концепт. – М., 2007. – С. 13.

27

Болотнова Н.С. Филологический анализ текста. – М., 2007. – С. 466.

28

Бахтин М.М. Из записей 1970–1971 гг. // М.М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. – М., 1979. – С. 344.

29

Михайлов A.B. Из истории нигилизма // A.B. Михайлов. Обратный перевод. – М., 2000. – С. 537.

30

Бухаркин П.Е. Мечта в русской традиции. Историческое и трансисторическое в развитии имени // Имя – Сюжет – Миф. Проблемы русского реализма. – СПб., 1995. – С. 180–181.

31

Фарыно Е. Менталитет // Идеи в России. Вып. 3. – Лодзь, 2000. – С. 234.

32

Зализняк А., Левонтина И., Шмелев А. Ключевые идеи русской языковой картины мира. – М., 2005. – С. 10.

33

Зусман В. Концепт в системе гуманитарного знания // Вопросы литературы. – 2003. – Март-апрель. – С. 7.

34

Зусман В.Г. Концепт в культурологическом аспекте // Межкультурная коммуникация: учеб. пособие. – URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Li-nguist/mkomm/index.php.

35

Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. – М., 1983. – Т. 11. – С. 87.

36

Потебня A.A. Слово как средство апперцепции. – URL: http://genhis.phi-lol.msu.ru/article_155.shtml.

37

Баксанский O.E., Кучер E.H. Когнитивные науки. От познания к действию. – М, 2005. – С. 88.

38

Вестстейн ВТ. Литературный персонаж: от структурализма до когнитивной науки // Славянские чтения. III. – Даугавпилс, 2003. – С. 236.

39

Топоров В.Н. Об индивидуальных образах пространства («Феномен» Батенькова) // В.Н. Топоров. Миф. Ритуал. Символ. Исследования в области мифопоэтического. – М., 1995. – С. 448.

40

Борисова Л.В. К проблеме интерпретации литературного текста: доклад. – URL: http://humanities.edu.ru/db/msg/45669.

41

Лозинская Е.В. Когнитивное литературоведение // Западное литературоведение XX в.: энциклопедия. – М., 2004. – С. 182.

42

Неретина С.С. Тропы и концепты. – URL: http://www.philosophy.ru/iphr-as/library/neretina.html.

43

Дымарский М.Я. Фрагмент характеристики смысловой структуры текста // Стереотип и творчество в тексте. – Пермь, 2002. – С. 104.

44

Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И. Методы изучения литературы. Системный подход. – М., 2002. – С. 180.

45

Хазагеров Г.Г. Два свойства персоносферы // Новый мир. – 2002. – № 1. – URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/1/hazag-рг. html.

46

Хазагеров Г.Г. Два свойства персоносферы // Новый мир. – 2002. – № 1. – URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/1/hazag-рг. html.

47

Там же.

48

Чернец Л.В. Персонаж // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины. – М., 1999. – С. 247.

49

Тамарченко Н.Д. Тип // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. – М., 2008. – С. 263.

50

См.: Антология концептов / Под ред. В.И. Карасика, И.А. Стерника. – М., 2007; Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. – М., 1997.

51

Воркачев С. Любовь как лингвокультурный концепт. – М., 2007. – С. 31.

52

Аскольдов С.А. Концепт и слово. Русская словесность: антология. – М., 1966. – С. 267.

53

Неретина С.С. Тропы и концепты. – URL: http://www.philosophy.ru/iphr-as/library/neretina.html.

54

Новейший философский словарь / Сост. A.A. Грицанов. – Минск, 2003. – С. 503.

55

Там же. С. 1072.

56

Микешина Л.А. Философия познания. – М., 2002. – С. 506.

57

Исупов К.Г. Универсалии культуры. – URL: http://www.psylib.ukrweb.net/books/levit01/txtl14.htm.

58

Исупов К.Г. Универсалии культуры. – URL: http://www.psylib.ukrweb.net/books/levitOl/txtl14.htm.

59

Эпштейн M. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук. – М., 2004. – С. 649.

60

Там же. С. 643.

61

Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. – М., 1999. – С. 18.

62

Там же. С. 297.

63

Там же. С. 298.

64

Там же. С. 282.

65

Батурина E.H. Роль ключевых слов в семантической структуре художественного текста (на материале текста романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»): автореф. дис… канд. филол. наук. – Владивосток, 2005. – С. 8.

66

Болотнова Н.С. Филологический анализ текста: учеб. пособие. – М., 2007. – С. 466.

67

Аверинцев С.С. Риторика как подход к действительности // Поэтика древнегреческой литературы. – М., 1981. – С. 16.

68

Там же.

69

Там же.

70

Универсалии русской литературы: сборник статей / Под ред. A.A. Фаустова. – Воронеж, 2009.

71

Прохоров Ю.Е. В поисках концепта. – М., 2004. – С. 47.

72

Фаустов A.A. Архетип // Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий. – М., 2008. – С. 24.

73

Большакова А.Ю. Архетип в теоретической мысли XX в. // Теоретико-литературные итоги XX в. Художественный текст и контекст культуры: В 4 т. – М., 2003. – Т. 2. – С. 298.

74

Доманский Ю.В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте. – Тверь, 2001.

75

Кантор В. «Долгий навык ко сну» (Размышления о романе И.А. Гончарова «Обломов») // В. Кантор. В поисках личности: опыт русской классики. – М., 1994. – С. 177.

76

URL: htth.Unipa.it.

77

Большакова А.Ю. Архетип в теоретической мысли XX в. // Теоретико-литературные итоги XX в. Художественный текст и контекст культуры: В 4 т. – М., 2003. – Т. 2. – С. 288.