5

Великая, признанная во всем мире современная русская литература родилась в Петербурге. Пик ее наивысшего развития пришелся на XIX век. Практически она и началась всего лишь в середине второго десятилетия нового столетия, когда признанный мэтр русского классицизма в поэзии Гаврила Романович Державин, стареющий одописец екатерининской эпохи, передал литературное знамя XVIII века в руки юного лицеиста Александра Пушкина.

Державин происходил из древнего татарского рода. Его предок мурза Багрим покинул Орду еще в XV веке, во времена великого московского князя Василия Темного. Фамилия Державин происходит от прозвища внука этого мурзы – Державы. Державин гордился своим происхождением. Известно, что в 1783 году свою оду «К Фелице», адресованную Екатерине II, он подписал: «Татарский мурза, издавна поселившийся в Москве, а живущий по делам в Санкт-Петербурге».

Гаврила Романович родился в татарском селении, недалеко от Казани. В 1762 году начал службу солдатом, а затем офицером лейб-гвардии Преображенского полка. Участвовал в так называемой революции 1762 года, в результате которой на русский престол взошла Екатерина II. В течение двух лет был статс-секретарем императрицы. Затем занимал ряд других важных государственных постов.

Державин по праву считается лидером русской поэзии XVIII века. Однако с появлением в литературе Пушкина значение Державина резко снизилось. Его риторические оды на дни восшествия монархов и по поводу других важных государственных событий, традиция которых восходит к середине XVIII века, в начале XIX столетия вызывали снисходительные улыбки и откровенное раздражение представителей новейшей школы в поэзии.

Конечно, и талант Пушкина сформировался не на пустом месте, и литературным отцом поэта был не только Державин. Но при этом нельзя забывать, что ранние произведения лицеиста Пушкина проникнуты державинскими темами, мотивами и интонациями. Вся атмосфера нового и необычного для России XVIII столетия от Антиоха Кантемира и Феофана Прокоповича до Ломоносова и Тредиаковского создавала благоприятные условия для неожиданного взлета новой литературы. Просто Державин, как никто другой, это хорошо понимал. По одной из легенд, когда на лицейском экзамене он услышал от своего блистательного преемника:

то попробовал отшутиться. На глазах у всех он привстал и воскликнул: «Я не умер!» Увы, шутки из этого не вышло. Его век заканчивался фарсом. Рассказывают, что однажды, услышав об очередном выпаде против него, он для выяснения обстоятельств пришел к директору Публичной библиотеки Алексею Николаевичу Оленину, еще совсем недавно постоянно расхваливавшему его стихи. Как мальчишка, Державин бросился защищать свои произведения. Оленин смутился, не зная, что сказать. Но Державин понял и примирительно ответил: «Помилуй, Алексей Николаевич, если я от них отступлюсь, то кто же их защитит?»

К татарскому присутствию в русской поэзии мы еще вернемся, когда окажемся в XX веке, пока же обратимся к прозе.

Одним из тех, с кем Пушкин близко сошелся, еще будучи лицеистом, и кто оказал на формирование его мировоззрения несомненное влияние, был один из крупнейших русских писателей XVIII столетия Николай Михайлович Карамзин, основоположник целого направления в русской литературе – сентиментализма, автор хрестоматийно известной всем школьникам повести «Бедная Лиза». Однако более всего Карамзин известен как историк. О том, какое ошеломляющее впечатление на читающий Петербург произвела его «История государства Российского», можно судить по воспоминаниям одного современника. «В Петербурге оттого такая пустота на улицах, – пишет он, – что все углублены в царствование Иоанна Грозного в изложении Карамзина».

Род Карамзиных происходил из поволжских дворян, предки которых имели восточное происхождение. Отсюда первая часть его фамилии «Кара», что означает «черный». Как дворяне Карамзины были известны уже при Иване Грозном, на службе которого числился некий Семен Карамзин. Сам Николай Михайлович родился в деревне Карамзинке Симбирской губернии. Дружеским напоминанием о восточном происхождении Карамзина было прозвище его дочери Софьи Николаевны. Многочисленные гости историографа называли ее «Самовар – паша». Она всегда разливала чай, сидя у самовара и приветливо улыбаясь.

Городской фольклор сполна отдал должное Карамзину: он присвоил ему почетный титул «Граф истории» и наградил легендой о его порядочности и благородстве. Через два месяца после смерти Карамзина на Кронверке Петропавловской крепости казнили пятерых руководителей декабрьского восстания. До самого конца никто не верил, что приговор будет исполнен. От Николая I ожидали акта помилования. Не случилось. А в Петербурге родилась молва: «Будь жив Карамзин, казнь бы не совершилась».

Среди тех, кто так говорил о Карамзине, мог быть и Пушкин. Поэт хорошо помнил, что в деле о возвращении его из ссылки Карамзин сыграл едва ли не решающую роль. Он ходатайствовал за него перед царем. Связывает Пушкина с Карамзиным и то, что фамилия Пушкиных, как пишет сам Александр Сергеевич, «встречается поминутно в нашей истории» и не раз упоминалась летописцем нового времени Карамзиным в его многотомной «Истории государства Российского».

Род Пушкиных по отцовской линии ведется от некоего Радши, или Рачи, который еще во времена князя Александра Невского выехал в Россию из Славонии. В XIII веке такое название носили хорватские земли, расположенные в междуречье Дравы, Дуная и Савы. С XVI века это название стало официальным. В надписи под гербом Пушкиных эти земли называются Семиградскими: «Изъ Семиградской земли выехаль знатной славянской фамилш Мужъ честенъ Радша». Кстати, рисунок герба включает в себя изображение княжеской шапки на алой подушке, поднятую вверх руку с мечом и одноглавого орла с мечом и державой в когтях. Все это, согласно русской геральдической символике, говорит о знатном славянском происхождении обладателей герба.

Здесь надо сказать об одной особенности пушкинской родословной, которой исследователи не всегда предают должное значение. Дело в том, что Радша волею судьбы оказался предком Пушкиных по обеим линиям, и отцовской, и материнской. Предок Пушкина в шестнадцатом колене стольник Петр Петрович Пушкин, живший в 1644–1692 годах, имел двух сыновей. Старший, каптенармус Преображенского полка Александр Петрович, женатый на Евдокии Ивановне Головиной, стал прадедом Пушкина по отцу, а младший, Федор Петрович, взял в жены Ксению Ивановну Кореневу и стал предком Пушкина по материнской линии.

Среди более или менее знаменитых русских фамилий, которые пошли от этого Радши и были перечислены Пушкиным в «Автобиографии», есть и такие широко известные имена, как Мусины-Пушкины, Бутурлины, Мятлевы, Кологривовы.

Интересно отметить, что и сам Радша имел богатую и древнюю родословную. Только упоминание его далеких предков, а значит, и предков Пушкина – это увлекательнейший экскурс в историю Российского государства. Исследователи считают, что предком поэта в тридцать первом колене был сам легендарный Рюрик, а в двадцать втором колене – основатель Москвы Юрий Долгорукий. Предком поэта по прямой линии являлся Александр Невский. Родней Пушкину приходятся Дмитрий Пожарский и Михаил Кутузов. Предки Пушкина были известны во времена Ивана Грозного. Четверо Пушкиных подписались под грамотой об избрании на царство Романовых. Служили Пушкины и при Петре I.

Письменные свидетельства о фамилии Пушкиных впервые появляются в XV веке. Тогда под этой фамилией был записан дворянин Константин Пушкин, который был младшим сыном некоего Григория Александровича по прозвищу Пушка, принадлежавшего в свою очередь к седьмому колену от основателя рода легендарного Радши.

Если родословная отца Пушкина считалась в России довольно традиционной, то происхождение матери поэта, Надежды Осиповны, представляется более экзотичным. Прадедом Пушкина по материнской линии был русский военный инженер, генерал-аншеф, начинавший свою карьеру с должности камердинера и личного секретаря Петра I, африканец абиссинского происхождения Абрам Петрович Ганнибал.

Надежда Осиповна была дочерью сына Абрама Петровича – Осипа Абрамовича. В молодости она слыла необыкновенной красавицей, была украшением салонов, где ей постоянно ласково и любовно намекали на африканское происхождение. В глаза и за глаза ее называли «Прекрасной креолкой», или «Прекрасной африканкой». Правда, среди дворовых людей можно было услышать и более вульгарное прозвище «Арапка». Пушкину льстило древнее и благородное происхождение матери. Абиссинские цари считали себя прямыми потомками библейского царя Соломона и знаменитой царицы Савской.

Из истории известно, как Ганнибал появился в России. Русский посланник в Константинополе Савва Рагузинский в 1705 или 1706 году прислал приобретенного им на рынке рабов ребенка в подарок Петру I. Царь крестил десятилетнего мальчика, дав ему в качестве восприемника свои имя, отчество и фамилию: Петр Петрович Петров. Абрамом он стал по собственной инициативе. Будто бы, еще находясь в мусульманской Турции, он так привык к данному ему там имени Ибрагим, что выпросил разрешение называться в России русским аналогом этого имени.

С фамилией сложнее. Согласно одной легенде, Абрам Петрович получил ее лично от Петра в честь легендарного полководца Древнего мира – покорителя Карфагена Ганнибала, причем, скорее всего, первоначально Ганнибал было прозвищем чернокожего мальчика. Согласно другой легенде, фамилию Ганнибал он присвоил себе сам, в память о своем африканском происхождении. И произошло это гораздо позже, уже после смерти Петра I. Якобы во время ссылки в Сибирь он решил, что громкая фамилия поможет ему в его положении ссыльного. Во всяком случае, известно, что первоначально чернокожего генерала звали просто Абрам-арап или Абрам Петров, и только потом, через несколько десятилетий, «Петров» превратилось в «Петрович». Тогда же появилось и добавление – Ганнибал. Историкам известно и первое упоминание имени Ганнибал в качестве фамилии. Впервые оно появляется только в 1727 году, в официальном документе, связанном с приездом Абрама Петровича в Сибирь: «В декабре месяце прибыл из Тобольска лейб-гвардии, бомбардирной роты, поручик Абрам Петров, арап Ганнибал, для строения селингинской крепости».

Как попал чернокожий мальчик из Эфиопии, где он родился, в Турцию, – непонятно, но в семье Пушкиных сохранилась легенда о том, что единокровный брат Ганнибала однажды отправился на поиски Ибрагима. Не найдя Ибрагима у турецкого султана и узнав каким-то невероятным образом, где надо его искать, брат будто бы явился в Петербург с дарами в виде «ценного оружия и арабских рукописей», удостоверяющих княжеское происхождение Ибрагима. Братья встретились, но православный к тому времени Абрам Петрович Ганнибал, как рассказывает предание, не захотел вернуться к язычеству, и «брат пустился в обратный путь с большой скорбью с той и другой стороны». По другому преданию, Петр сам категорически отказал Ганнибалу в его возвращении на родину предков.

Младшим современником Пушкина был Лермонтов. Он родился в 1814 году, и к моменту гибели Пушкина ему было всего 22 года. Лермонтов происходил из старинного шотландского рода, один из представителей которого служил наемником в польской армии и был захвачен в плен русскими в 1613 году В свою очередь этот предок Лермонтова вел свое происхождение от некоего Лермонта, в роду которого, как утверждают легенды, еще в далеком XIII веке был шотландский поэт, «получивший поэтический дар от сказочной королевы-волшебницы». У Лермонтова этот волшебный дар проявился столь рано, что уже к семнадцати годам в его творческом багаже было около трехсот написанных им стихов, пятнадцать больших поэм, три драмы и один рассказ.

В сложной системе генеалогических связей Лермонтов приходился пятиюродным братом жене Пушкина Наталье Николаевне. В еще более давнем родстве, уходившем своими корнями за древнее и смутное десятое колено, Лермонтов находился в родстве и с самим Пушкиным. Правда, это не более чем предположение. Дело в том, что до сих пор не установлено, от первой или второй жены деда родилась мать Лермонтова. Впрочем, ни Пушкин, ни Наталья Николаевна, ни сам Лермонтов об этом ровно ничего не знали.

Формирование Золотого века русской литературы проходило на фоне небывалого общественного подъема и подлинного патриотизма, вызванного неслыханными победами 1812 года. Но, кроме блестящей победы и громогласной славы, молодые герои Двенадцатого года вынесли из Заграничных походов, длившихся целых два года, вольнолюбивые идеи, в ярких лучах которых отечественные концепции крепостничества и самодержавия представали совсем по-иному, не так, как они виделись их отцам и дедам. Само понятие патриотизма приобрело в эти годы новую окраску, взошло на качественно новую ступень. Петербург жаждал общения. Один за другим создавались кружки, возникали общества, появлялись новые салоны. Но если раньше, говоря современным языком, в их функции входила организация досуга, теперь эти социальные объединения становились способом общения, средством получения информации, методом формирования общественного мнения. Один из таких салонов возник в доме Алексея Николаевича Оленина на Фонтанке.

Род Олениных по мужской линии известен из «Дворянской родословной книги». Первым из Олениных слыл некий Невзор, живший в первой половине XVI века. Однако есть и иная версия происхождения рода Олениных. Герб Олениных представляет собой щит, на золотом поле которого изображен черный медведь с сидящей на его спине девушкой в красной одежде и с царской короной на голове. В верхней части щита находится рыцарский шлем и дворянская корона, которые венчают два оленьих рога. В сложную гербовую композицию включены и другие медведи: один стоит на задних лапах и нюхает розу, два других поддерживают щит по обе его стороны.

Многосложный рисунок герба является иллюстрацией к древней ирландской легенде о короле из рода О’Лейнов. Согласно легенде, умирая, король поделил все свое имущество между сыном и дочерью. Но брат, помня о старинном предсказании, что ирландский престол займет женщина, после смерти отца схватил сестру и бросил в клетку с медведями. Однако девушка не погибла. Она протянула медведям благоухающую розу и пленила их сердца. Тогда брат, смягчившись, выпустил сестру. Вскоре она стала королевой Ирландии, но продолжала жить среди медведей. У О’Лейнов были враги, которые претендовали на трон, и поэтому начали преследовать девушку. Тогда, чтобы спасти ее, медведица посадила ее на спину и переправилась с ней через пролив во Францию. А уж потом потомки королевы перебрались в Польшу, а затем, при царе Алексее Михайловиче, – в Россию, где стали Олениными.

Салон Олениных в собственном его доме на Фонтанке считался одним из самых модных в Петербурге. Его постоянными посетителями были Пушкин, Крылов, Гнедич, Кипренский, Карл и Александр Брюлловы, Батюшков, Стасов, Мартос, Федор Толстой и многие другие. В истории формирования их художественных вкусов и общественных взглядов салон Оленина сыграл выдающуюся роль.

6

Переосмысливая название драматических сцен Пушкина, давно уже ставшее художественной метафорой радостной и беспечной жизни во время общественных бедствий и потрясений, можно сказать, что Серебряный век русской культуры был «пиром во время чумы». Роскошный пир литературы и искусства во время страшной эпидемии революционной чумы, стремительно пожиравшей в начале XX века несчастную Россию, породил небывалый всплеск творческой активности интеллигенции, социальной задачей которой стала настоятельная необходимость выявить и обозначить напряженную, грозящую взрывом атмосферу, царившую в обществе. Чему больше способствовал этот процесс – тушению опасного пламени революции или его разжиганию, – сказать трудно, но то, что на развалинах разоренной страны недосягаемыми вершинами творчества на все времена остались имена Блока, Ахматовой, Гиппиус, – факт, пожалуй, ни у кого сомнений не вызывающий.

Наиболее яркой фигурой на поэтическом небосклоне рубежа веков был крупнейший русский поэт XX столетия Александр Блок.

По материнской линии Блок принадлежал к древнему дворянскому роду Бекетовых, известному по старинным родословным книгам Симбирской, Саратовской и Пензенской губерний. По линии отца корни Блоков уходят в Германию XVI столетия. Если верить семейным легендам, то в жилах Блоков течет кровь некоего фельдшера из Мекленбурга, который будто бы поступил на русскую службу и стал врачом при царе Алексее Михайловиче. Сам Блок искренне верил в эту «родословную версию».

Но даже если это не более чем легенда, то фамилия того мекленбургского фельдшера вполне реальная. Известно, что некий Иоганн Фридрих фон Блок изучал медицину в Ростокском и Берлинском университетах, поступил на русскую службу, в России женился на немке, прослыл искусным врачом, и в 1785 году был назначен лейб-хирургом при наследнике престола Павле Петровиче. В 1796 году Иван Леонтьевич Блок, как он стал сам себя называть, за долгую и безупречную службу был возведен в российское дворянство.

Внешний вид Блока был строгим, замкнутым и загадочным. Это вполне соответствовало представлениям петербургской читающей публики о поэтах – демонических властителях душ. Он был влюбчив, не отказывал себе в лишнем бокале вина, был завсегдатаем ресторанов с сомнительной репутацией. Среди друзей и знакомых его называли «Северным Дон Жуаном», намекая на сходство с героем поэмы Байрона «Дон Жуан». Это роднило Блока с его великим предшественником – Пушкиным, которого в Петербурге называли «Русским Байроном». И не только это. Согласно одной из легенд, незадолго до смерти Блок сказал: «Чем ближе к смерти, тем больше я люблю Пушкина. Только перед смертью можно до конца понять и оценить Пушкина» – и после короткой паузы добавил: «Чтобы умереть вместе с Пушкиным».

И действительно, их многое роднило. Даже в смерти. Блок умер в возрасте 41 года. Если вычесть четыре года, прошедшие с трагического октября 1917-го, когда рухнули все традиционные основы, на которых покоилась жизнь, и в представлении большинства подлинных интеллигентов фактическая смерть уже не имела никакого значения, то получится как раз 37 лет – возраст, в котором погиб Пушкин.

Блок был кумиром другого крупнейшего поэта Серебряного века – Анны Андреевны Ахматовой. Однажды она посетила поэта в его «Доме сером и высоком / У морских ворот Невы», в Коломне, на Офицерской улице. По Петербургу поползли слухи, что у них роман. Но мало ли что говорили об этой яркой, величественной, с царственным характерным профилем загадочной женщине, рано вошедшей в поэтический мир Петербурга начала XX столетия.

Подлинная фамилия Ахматовой – Горенко. Ее отец, инженер-механик, сначала служил на флоте, затем на железной дороге. Писателей не любил и, когда понял, что у его дочери проявился литературный талант, дал понять, что не желает, чтобы она подписывалась его именем. Тогда Анна взяла псевдоним Ахматова, по имени одного из предков своей матери, золотоордынского князя Ахмата, прямого потомка Чингиса.

По отцовской линии корни Анны Ахматовой уходили в легендарную Грецию. От отца у Ахматовой сохранился греческий профиль. По мнению самой Анны Андреевны, ее греческие предки были морскими разбойниками. О них сохранилась семейная легенда о том, как одна из женщин, у которой муж умер в море, сама довела корабль до берега. Вероятно, вся эта экзотика оказала немалое влияние на многочисленные прозвища, которыми ее щедро награждали современники впоследствии. Так, Ахматову называли «Татарской княжной», «Египетской мумией», «Последней херсонеситкой» и даже «Акумой», что в переводе с японского означало «Нечистая сила».

После революции Анна Ахматова не уехала за границу, как это сделала Зинаида Гиппиус, и не ушла из жизни, как это случилось с Блоком. Она осталась на своей родине и сполна прошла через все ужасы Железного века русской культуры. Ахматова пережила расстрел своего первого мужа Николая Гумилева, смерть на сибирской каторге второго мужа Николая Пунина, многочисленные аресты сына Льва, ГумиЛевушки, как его называли близкие. В августе 1946 года она стала жертвой печально знаменитого Постановления ЦК ВКП(б), прямым следствием которого стали беспрецедентные гонения на поэтессу. Ее стихи перестали печатать в газетах и журналах. О выпуске книг никакой речи не могло идти вообще. Чему ж удивляться, если редкие биографические сведения об Ахматовой обходили стыдливым молчанием ее происхождение. Большевики сделали все, чтобы превратить нас в манкуртов без роду и племени, или, как об этом исчерпывающе сказано в русском фольклоре, в Иванов, не помнящих родства своего.

Это касалось не только Ахматовой. Анкеты русских, а особенно советских, деятелей культуры, должны были быть чистыми, целомудренными и незапятнанными родством с предками дворянского, а тем паче иностранного, происхождения. Рядом с именами Достоевского, Шостаковича, Фрейндлих должно было стоять одно-единственное, раз навсегда канонизированное прилагательное: русский писатель, русский композитор, русская актриса. Тем более если эти имена становились символами эпохи. Так, например, совершенно неожиданно для широкой публики стало известно происхождение старинного рода ленинградской поэтессы Ольги Берггольц.

Оказалось, что ее предком был камер-юнкер Голыитинского герцога Ф.В. Берхгольц, который приехал в Россию вместе с юным Карлом Петром Ульрихом, будущим императором Петром III. Как мы уже говорили, Берхгольц оставил бесценные мемуарные свидетельства о жизни и быте России в XVIII веке. Так что склонность к литературному творчеству Ольга Федоровна унаследовала от своего немецкого предка.

Берггольц родилась в 1910 году, начала печататься рано. В 1934 году появился первый сборник ее стихов. Но особую известность Ольга Берггольц приобрела во время блокады, когда работала диктором на ленинградском радио. Она вела почти ежедневные радиопередачи. Ее голос был хорошо знаком всем блокадникам. Она была символом мужества, стойкости и надежды. Ее называли «Ленинградской мадонной», «Блокадной музой» и «Голосом Ленинграда».

Рассказывают, что в последние годы жизни она не раз говорила, что хотела бы быть похороненной на Пискаревском кладбище, где в братских могилах лежат около полумиллиона ленинградцев, погибших от голода и бомбежек во время страшной блокады 1941–1944 годов. И будто бы даже обращалась с этой просьбой к властям. Не разрешили.

Но с Пискаревским кладбищем она все-таки осталась связанной навеки. Когда в 1956 году на кладбище начали возводить мемориальный ансамбль, именно ей поручили написать памятный текст на центральной стеле. Выбитые на мемориальных камнях проникновенные слова «Никто не забыт и ничто не забыто» принадлежат ей. Они давно вошли в золотой фонд петербургской фразеологии и стали крылатыми. А прах самой Ольги Федоровны покоится на Литераторских мостках Волкова кладбища. Над ее могилой установлен простой деревянный крест с портретом поэтессы.

7

Понятно, что Петербург не может обладать монопольным правом на интернациональный состав своего населения. И другие города с более или менее крупным административным статусом славятся и гордятся своей многонациональностью. Эти города намного старше Петербурга. У них более древняя история. Рядом с их сединами Петербург с его десятью-одиннадцатью поколениями жителей, имевших место быть от его основания до наших дней, кажется непростительно юным. Скандинавские князья в Старой Ладоге, варяжские гости в Новгороде, немцы в знаменитой московской Лефортовой слободе появились задолго до основания Северной столицы. Да и предки многих героев нашего очерка выехали с иных земель в Московскую Русь в допетербургский период отечественной истории.

Но есть одно обстоятельство, позволяющее выделить Петербург из общего ряда подобных городов, – это уникальность самого возникновения Петербурга – вдруг, в непригодном для жизни месте, на самом краю империи, вдали от людских ресурсов, от природных богатств, от плодородной земли. Уже только одно это позволило превратить строящийся Петербург в уникальный полигон, лабораторию, где предоставлялась редкая возможность реализовать мощный потенциал наиболее пассионарной части как своих, так и иноземных народов. «Окно в Европу», прорубленное Петром Великим в 1703 году, открыло для этого невиданные возможности. В Петербург хлынул поток иностранцев из европейских государств, появилась армия иноязычных народов из собственных внутренних губерний. Потянулись на «вечное житье» в новую столицу потомки иностранных подданных, некогда явившихся на Русь княжить в Новгороде или Изборске, воевать на стороне Дмитрия Донского и Александра Невского, служить при дворе московского царя Алексея Михайловича.

Петербург с самого начала своего существования обладал такой магнетической силой, что созданные народной мудростью формулы: «От каждого порога на Питер дорога» и «Псковский да витебский – народ самый питерский» – в равной степени относятся как к своим собственным провинциалам, так и к выходцам из немецких, французских, польских, итальянских и иных земель. Все они по прибытии в Петербург становились петербуржцами в первом поколении.

Но в отличие от известной формулы «лоскутного одеяла», определяющего правила совместного сосуществования разных народов и национальностей, при котором границы между ними, как нитяные стежки между лоскутками на том самом пресловутом одеяле, все-таки заметны, Петербург был более склонен жить по иной формуле. Фигурально говоря, он стал «плавильным котлом», в котором все национальности переплавляются в единую общность, притом что расовые, этнические и иные особенности всех групп населения сохраняются. Универсальной дефиниции для подобной общности человечество пока еще не придумало, хотя региональный опыт такого именования в Петербурге уже есть. Так, если верить фольклору, на вопрос о национальности жители Петербурга все чаще отвечают: «Петербуржец».

Бродячие сюжеты европейского городского фольклора

1

В безбрежном тематическом море петербургского городского фольклора, отмеченного индивидуальной, чисто петербургской спецификой, встречаются редкие островки сюжетов, выходящих за исторические и географические границы Северной столицы. Это так называемые бродячие сюжеты, общие для мифологии абсолютного большинства крупных европейских городов. Они встречаются в легендах Лондона и Кракова, Варшавы и Праги, Парижа и Мадрида. Составной частью русской городской низовой культуры они стали одновременно с основанием Петербурга – первого европейского города России. Таких сюжетов немного. Условно их можно разделить на три группы: это легенды о призраках, о подземных ходах и кладах. И хотя эти легенды носят общеевропейский характер, важно понять не только, как и когда они появились в Европе, но и в чем их принципиальное отличие от петербургских легенд на ту же тему. Еще раз подчеркнем: речь идет исключительно о городском фольклоре. Легенды о сокровищах египетских пирамид, золоте Трои, богатствах скифских курганов или ценностях, покоящихся на дне морей и океанов, к ним отношения не имеют.

Начать придется издалека. В V веке нашей эры прекратила свое существование великая Римская империя во главе с вечным городом Римом, опустошенным, разграбленным и разрушенным дикими ордами восточногерманских племен: сначала (в 410 году) – вестготами и затем (в 455 году) – вандалами. В исторической памяти человечества благодаря этим драматическим событиям появилось понятие «вандализм», означающее бессмысленное уничтожение художественных ценностей. Казалось, Рим был стерт с лица Земли и навсегда канул в Лету, мифическую реку вечного забвения. Но в XIII–XIV веках нашей эры европейская цивилизация, проплутав чуть ли не тысячу лет по темным столетиям Средневековья, неожиданно проявила интерес к культурному наследию Древнего Рима. Началась эпоха Возрождения, сопровождавшаяся бурным развитием литературы, живописи, архитектуры и других изящных искусств.

Казалось бы, и городской фольклор, как один из жанров искусства, должен был получить импульс для своего развития и расцвета. Однако сразу это не произошло. Во-первых, городов в современном понимании этого слова еще не было. Старые античные полисы в качестве образцов для подражания не годились. Такие демократические признаки древних греческих и римских городов, как форумы для собраний, театры, ипподромы и цирки для представлений и состязаний, гимнасии для обучения и физического воспитания, семейные и общедоступные термы для отдыха и гигиены, общественные здания для управления и обеспечения жизнедеятельности крупных населенных образований, средневековой Европе были незнакомы.