Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Перстень Борджа (Петр Кукань - 2)

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Нефф Владимир / Перстень Борджа (Петр Кукань - 2) - Чтение (стр. 13)
Автор: Нефф Владимир
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


Он рискнул выступить против воли главы и властителя этой империи, падишаха Неизменно Побеждающего, и, как вам известно, приказал посадить меня на кол, пренебрегая тем, что Владыка Владык осчастливил меня своим доверием и милостью, удостоив титула "Ученость Его Величества". Так вот, проступок, который совершил ваш высокий предводитель Исмаил-ага, мы называем государственной изменой; и вы, храбрецы-удальцы, тоже оказались бы соучастниками этой государственной измены: ведь если бы вы, исполняя его приказ, подняли руку на мою особу, то совершили бы поступок, противный воле Его Величества. Чтобы не допустить этого, я вынужден был сделать то, что сделал на ваших глазах и что, как вы знаете, сам султан, Владыка Двух Святых Городов, полностью одобряет.
      Тут Петр остановился и оглянулся на султана; и султан, важный и величественный, покачал головой, что, как мы знаем, означает у турок согласие.
      И Петр продолжал, выражаясь теперь уже свободнее и проще.
      - Ну ладно, ребята, измена или не измена, а вот скажите мне попросту: разве это предводитель, коли он, даже не пытаясь сопротивляться, позволяет вышвырнуть себя из окна? Какой же это генерал, если он в решающий момент теряет туфли? Может ли такой простофиля и дальше служить образцом и примером? Заслуживает ли гордого звания "янычар" - я уж не говорю о титуле генералиссимус янычар - такой вот вшивый балбес с немытыми ногами?
      При этих словах Петр с выражением крайней гадливости понюхал туфлю, потерянную Черногорцем, и все, от султана и его советников, от янычар до самого последнего из чаушей, вздрогнули, ибо забота о гигиене является для мусульманина первой и основной заповедью, и обвинение в том, что кто-то не моет ног, звучит страшным оскорблением.
      - Разве захотели бы вы и дальше,- гремел Петр,- служить и воевать под началом такого нерадивого недотепы?
      - Никогда! - возопили янычары.
      - Благодарю, вот это мне. Учености Его Величества, и хотелось услышать, ибо то же самое хотел услышать и сам Его Величество падишах.
      Султан покачал головой в знак согласия.
      - А теперь,- продолжал Петр,- следует решить, кто займет место Исмаила.
      - Будь им, о неустрашимый! - воскликнули хором янычары.- Будь нашим предводителем, о могучий, о вышвыривающий за слабость, о наказывающий за обман, о правдивый и великий.
      И они попадали на колени, вознося к потолку свои бунчуки в знак уважения и повиновения.
      Некоторое время Петр молча улыбался, словно вкушая сладость своего триумфа, а потом ответил такими, словами:
      - Так не пойдет, ребята, потому что титул "Ученость Его Величества", коего Владыка Владык меня удостоил, не позволяет мне взять на себя новое ответственное дело. Но я предложу вам выход. Я не сомневаюсь, что вы, призванные нести почетную службу в серале и охранять священную особу падишаха, Неизменно Побеждающего, вы - лучшие из лучших, отборнейшие из отборных, то есть первые из первых янычар. Так вот, пусть тот, кто победит меня в поединке, на который я вас вызываю, и станет тем, чем дрянной Исмаил-ага перестал быть.
      - Бак! - понеслось со всех сторон и изо всех углов.
      - Принимает ли Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, предложенное решение? - спросил Петр.
      Султан, все более приободряясь и вдохновляясь, покачал головой и ответил:
      - Право, ты славно подходишь для своего звания "Ученость Его Величества", Абдулла, ибо ты верно постиг желание Моего Величества. Все правильно - бери длинный бунчук Черногорца и сражайся с моими янычарами, причем без церемоний, прямо здесь, в-зале, чтоб мы все видели и не затрудняли себя перемещенья-ми. Этот способ разрешить немыслимо трудную ситуацию, когда янычары лишились своего предводителя, представляется нам единственно достойным и самым простым, а сверх того мы еще полюбуемся красивым и увлекательным зрелищем.
      - Итак, вперед,- сказал Петр.- Кто первый?
      И он с дерзкой усмешкой оглядел группу полудиких янычар, их могучие фигуры, сомневаясь, найдется ли среди них хоть один, способный не только выдержать бой, но и проявить ум и деловую сметку в качестве генерала и члена правительственного Высочайшего Совета, как вдруг заметил среди них молодца, вполне обыкновенного, поскольку в нем не было ничего, что отличало бы его от товарищей, разве что был он много шире в плечах,- но простое крестьянское лицо его показалось Петру странно знакомым, неясно напоминая что-то давнишнее, погребенное в воспоминаниях детства,- полыхающие печи пана Янека, его черный халат и шапочку, усопшего графа Гамбарини, отца Джованни, и Бог весть что еще. "Кто бы это мог быть? - подумал он.- Кто-нибудь из моих однокашников по школе иезуитов? Но каким образом он мог оказаться среди янычар? Или кто-то из тех глупцов, что домогались места пажа во дворце под Петршином?"
      Пока он думал, меж янычарами, поначалу смущенными и растерянными, началось какое-то движение - и наконец они вытолкнули из своей среды светловолосого богатыря с ясными серо-голубыми глазами и мощно выступающими вперед челюстями, который был на целых полголовы выше Петра.
      Обнажив в улыбке редкие, но острые клыки, которыми, надо думать, он мог с хрустом разгрызать кости, как мы сухари, смущенный янычарский Тарзан неслышной крадущейся походкой вышел на середину площадки, ограниченной спереди диванами султана и сановников, сзади кучей мешков с деньгами, а справа и слева чаушами, и, бережно, словно стеклянный, положив свой бунчук на пол, принялся без церемоний раздеваться, так что - кто бы мог подумать! - вскоре стоял обнаженный по пояс, одни мускулы да кости, крепкое тело, густо поросшее светлыми волосами,- словом, загляденье, да и только! Со стороны подпотолочных светлиц донесся тихий, осторожный, но тем не менее отчетливый, из одних сопрано состоявший хоровой стон, выражавший изумление и восторг, и тут нет ничего удивительного, ведь женщины гарема, обреченные на объятья жирного султана, наверняка впервые в жизни увидели тело настоящего мужчины.
      Петр сбросил лишь халат, оставшись в рубашке, поскольку не хотел открывать собравшимся иссеченную кнутом спину, и приветствовал могучего соперника бунчуком Черногорца. Белокурый янычар, подняв свой бунчук, который положил было наземь, ответил тем же, и бой начался.
      В этом виде борьбы соперники держат оружие обеими, несколько разведенными руками, отводя локти, и наносят друг другу лобовые удары "сей длиной древка, чаще всего с выпадом вперед, пытаясь поразить соперника в грудь, или же сверху, вниз, так, чтобы угодить по темени, или наискось, стремясь попасть противнику по ключице, а то и снизу вверх, целя ему в подбородок, или же опущенным древком вперед, и все это в убыстряющемся темпе, как можно чаще меняя положение и нападая все напористей, успевают одновременно отражать удары неприятеля, выставив древко перпендикулярно над головой; позволялось также, оставив один конец древка свободным, размахивать им как мечом, либо же, зайдя к противнику сбоку, подкинуть его вверх, словно копьем или вилами; позволялось еще... да что тут долго толковать - позволялось все, вплоть до пинков и тычков кулаками, ведь борьба на палках - игра не рыцарская, народная, но зато требующая необычайного мужества: выдерживать сыплющиеся градом удары и толчки и не рухнуть после двух-трех заходов с порванными мускулами, вывихнутыми суставами или вспоротым животом - ох, для этого нужен .удалец, верткий, как жгут, с конечностями крепче лома, глазами, глубоко упрятанными в глазницы, с обостренным зрением и крепкой головой. Со стороны Петра было отчаянной смелостью - если не дерзостью - вызвать на поединок толпу янычар, ведь он знал, что в этом суровом виде спорта их специально натаскивают и тренируют: каждому известно, что бунчук - оружие не только для парадов, но и что-то вроде воинского символа; однако он рассчитывал как раз на то, что мы при перечислении необходимых бойцовских качеств поставили на последнее место, а именно - на острое зрение и крепость головы. Лишь на это он рассчитывал и не просчитался: как только янычарский Тарзан, по-звериному оскалив редкие клыки, бросил на него всю мощь своего огромного тела, Петр, сделав вид, будто собирается отразить удар палкой отвесной, в последнюю долю секунды отскочил в сторону и подставил противнику подножку, применив один из старинных приемов, которому его много лет назад обучил знаменитый Франта, сын побродяжки Ажзавтрадомой, так что несчастный Тарзан, до конца своих дней так и не сумевший понять, как это могло случиться, растянулся во весь рост перед диваном падишаха.
      И в этот самый миг в сознании Петра блеснуло со всей несомненностью и бесспорной непреложностью: франта! Разумеется, Франта и есть тот янычар, чье лицо показалось Петру до странности знакомым,- Франта, повзрослевший, возмужавший и измученный необычайно суровой жизнью, но тем не менее он, Франта, чудесный друг его детства. В приливе радости Петр шлепнул поднимавшегося Тарзана палкой по заднице, но удар оказался столь сильным, что парень рухнул заново и на сей раз смог подняться только с помощью своих дружков, которые увели его, убитого горем, ошеломленного и охромевшего по-видимому, удар повредил ему какие-то важные двигательные мускулы - в конец залы, чтоб никогда, никогда уже ему не выпал случай стать предметом внимания общества, столь благородного и высокопоставленного, как сам султан и его свита. Sic transit gloria mundi: слава мира столь коротка - придя, тут же уходит с такой поспешностью, что не успеешь и глазом моргнуть.
      Меж тем заседатели Высочайшего Собрания и наблюдатели-чауши кричали "Бак, бак!", и сверху, из припотолочных окошек, словно ангельское пение, тоже неслось "Бак!".
      Одолев первого противника, Петр как следует разглядел кряжистого янычара и уже ни секунды не сомневался, что это действительно Франта Ажзавтрадомой. Но если Петр узнал Франту, то тот, надо полагать, Петра не узнал и, конечно, не испытывал ни малейшего желания участвовать в сенсационном турнире, который затеял этот изящный молодой человек, превосходно владевший турецким языком и проявивший перед лицом Его Величества чудеса храбрости; ему даже во сне не пришло бы в голову признать в нем мальчишку, с которым он некогда играл у костела Девы Марии Заступницы на Малой Стране в Праге. Франта стоял, набычив низкий лоб, крепко сжав губы, и, наверное, думал: "Не ходи, Вашек, с господами на лед", или что-нибудь в этом роде, соответственно своему положению.
      Меж тем с помощью уговоров и тычков янычары сумели убедить еще одного ив своих товарищей принять бой с Петром; подобно первому, кого мы окрестили Тарзаном, этот бедолага тоже так и не уразумел, как могло случиться, что состязание окончилось, едва успев начаться: Петр тотчас вышиб его из колеи просто тем, что, отбивая первую атаку, выставил свое древко не столько для отражения самого удара, сколько навстречу стиснутым пальцам правой руки противника, сжимавшим свою палку, так что прежде, чем прозвучало первое деревянное "хрясь", и "хрясь", и "хрясь", приятное слуху поклонников этого спорта, несчастный янычар, громила с виду, уже потерпел поражение и стоял поникший посреди арены, засунув в рот раздробленные пальцы, не в силах сдержать брызнувшие из глаз слезы.
      - Нехорошо, друзья, так вы на веки вечные останетесь без предводителя,сказал Петр.- Не уверяйте, что это были ваши лучшие фехтовальщики. В таком случае оставалось бы только одно - распустить всю янычарскую армию.
      Янычары, скрежеща зубами, завыли от стыда и гнева.
      - Я обидел вас? - усмехнулся Петр,- Ну тогда пусть кто-нибудь отплатит мне, я только этого и жду. Неужто никого не найдется? Это означало бы, что мои слова о вас - голая, чистая правда. Видно, тут вполне уместна поговорка: "Каков поп, таков и приход". Генерал ваш ничего не стоил, да и вы, видать ничуть не лучше.
      И не прерывая речи, он перешел с турецкого, на котором говорил до сих пор, на родной чешский:
      - Ну что, Франта, попробуешь?
      Это подействовало. Франта поднял свой набычен-ный лбишко, и на его широком лице отразилось полное недоумение. Лишь немного погодя его взгляд просветлел, губы, украшенные янычарскими усищами, чуть дрогнули, и он неслышно, намеком, но так же по-чешски произнес:
      - Да иди ты!
      Он тоже узнал Петра, хоть и не верил глазам своим, но участвовать в поединке, к чему Петр его склонял,- нет, этого он не желал. Недвижно стоял он на своих коротких, толстых, как кривые столбы, ногах, невысокий, кряжистый, широкий в плечах, с грудью что твой валун и руками, дугообразно оттопыренными от мускулистого тела, и хмуро, подозрительно смотрел на Петра своими маленькими хитрыми глазками неопределенно-зеленоватого цвета. Приятель, не приятель - не разберешь, но в эту минуту Петр был для него паном, а с панами, как подсказывал ему опыт многострадальной жизни, лучше не связываться. Он шевельнулся, только когда один из товарищей, желая подбодрить, дал ему сзади хорошего пинка. С проворством, удивительным для его медвежьей внешности. Франта сгреб своей лопатообразной рукой нанесшую удар ногу, с силой рванул за нее и, лишь когда нахал рухнул, двинулся к площадке, глухо бормоча и покачиваясь.
      - Смотри, Петр, я ведь раздавлю тебя как клопа,- сказал Франта, скинув янычарское одеяние.
      - Что ж, попробуй,- ответил Петр.
      И они принялись за дело. То, что высоким властителям Османской империи и их прислужникам посчастливилось с дозволения Аллаха увидеть, было борьбой титанов, захватывающей дух картиной обнажившихся, свободных от рисовки, простых и неподдельных человеческих отношений, драматическим столкновением двух равновеликих сил, яростной схваткой разъяренных человекообразных бестий, которые в ту минуту не желают ничего иного, кроме как дубовыми палками забить друг друга до смерти. Пусть даже им это не удастся, потому что оба одинаково сильны как в обороне, так и в нападении, как в отражении ударов, так и в их нанесении. После ошеломительного prestissimo деревянного треска, когда обе палки мелькали по всем направлениям, сливаясь в единую крутящуюся морскую звезду, иногда наступало оцепенение, нечто вроде боксерского клинча: палки, образуя острый угол, перекрещивались в срединных точках, и оба борца пытались пересилить один другого, словно два дерущихся оленя с переплетенными рогами.
      Это зрелище выглядит куда более напряженным и патетичным, нежели сцены взаимного избиения, ибо здесь речь идет не о покое ленивого отдохновения, но о покое крайне неустойчивом, о равновесии, удерживаемом с невероятным напряжением, о покое до предела натянутого и готового к выстрелу самострела. Все затаили дыхание, и в этой тишине были бы слышны даже шаги кошки, крадущейся к миске с молоком; оба героя застыли в неподвижности, словно очарованные злой судьбой, осужденные на смерть от тщетного напряжения. Вдруг слышите? - раздался странный и совершенно неуместный звук рвущегося полотна: это у Петра лопнул тесный рукав рубашки, не выдержав давления напряженных мускулов, и внезапно сверху, чуть не с потолка, послышался короткий, тут же подавленный стон - какая-то из жен либо наложниц султана, наблюдавших из окошка, забилась в любовной судороге, но бдительный евнух вовремя успел ее укротить, зажав рот черной ладонью.
      И тут застывшая было картина борьбы меняется:
      Петр неожиданно делает на правой ноге пируэт, и Франта бессильно проваливается в пустоту, пытаясь задержать паденье медвежьими лапами, словно лыжник, тормозящий на всей скорости,-- носки вместе, пятки врозь,- в то время как Петр свободной палицей молотит его по ягодицам. Никому и невдомек, что Петр щадит своего противника - ведь стоило ему лишь единожды нанести Франте удар не по заднице, а по голове, как все было бы кончено; зрители, до сих пор не издавшие ни звука, начинают дурить, стучать ногами, галдеть, орать, сходить с ума; ошалелый султан, забыв о своих достоинствах, для которых еще не нашлось подходящего титула, молотит вокруг себя обоими кулаками; ученый Хамди стонет от наслаждения и рвет на себе волосы; одни чауши высоко подбрасывают свои тюрбаны, другие обнимаются, стукаясь головами, словно бараны; а что творят наверху женщины - неизвестно, потому что, если бы они даже и визжали что есть мочи, их тоненькие голоса все равно перекрыл бы дикий гвалт разбушевавшихся пашей, беев, эфенди и прочих владык всего сущего.
      Новый поворот борьбы рождает новую волну спортивного рева: Франта Ажзавтрадомой, притормозив свой невольный галоп, тоже опускает левый конец своей палки и, воткнув его Петру меж ног, принуждает его к жалкому падению; вот он уже расставляет руки, чтобы переломать ему кости, но Петр, лежа под ним на спине, складными пружинами выбрасывает вперед сразу обе ноги, стопами против его колен, и словно куклу опрокидывает Франту на пол, точно так, как долю секунды назад был опрокинут сам. И вот уже оба богатыря садятся на задницу, потом вскакивают, снова бросаются друг на друга,- и prestissimo деревянного треска вновь замирает в чудовищной неподвижности равновеликих сил. И пока оба стоят, стараясь превозмочь один другого, Франта Ажзавтрадомой вдруг бросает шепотом, вернее - одним движением губ, не произнося самих слов:
      - Петр, я больше не выдержу.
      И на это Петр таким же шепотом отвечает:
      - Глупости, ты должен победить, Франта.
      - Я знаю, да как?
      - Ломай мой бунчук,- шипит Петр.
      Так и получилось. Петр снова вышел из клинча, но вместо того, чтобы преследовать Франту, снова рухнувшего в пустоту, ждет теперь нового нападения, держа бунчук перед собой в широко расставленных руках. Франта, напротив, затормозив свое падение и прижав руки к телу, бросается в нападение; палки сталкиваются с удвоенной силой обеих пар стальных рук, и раздается сухой треск.
      - Сдаюсь,- по-турецки сказал Петр, отбрасывая сломанный бунчук Черногорца.- Ты славно бился, неведомый янычар, и победил в честном бою, защитив честь янычарского знамени. Но это не мое дело - хвалить тебя или хулить. Его Величество, Неизменно Побеждающий, сам сделает выводы из того, что произошло здесь, у него на глазах.
      Султан, еще не отдышавшийся от пережитого волнения, молвил:
      - Какие выводы? Было сказано ясно и понятно: тот, кто одержит победу над тобою, Абдулла, кто победит в состязании на древках, тот и займет место Исмаила. Этот молодец победил, так о чем же еще говорить? Хоть я и огорчен, Абдулла, что выиграл не ты, ведь я держал твою сторону, но должен признать, что, если бы ты не уступил, это сильно осложнило бы ситуацию, потому как очередного силача, если бы даже он тебя одолел, скорее всего нельзя было бы признать победителем, ведь ты, Абдулла, надо думать, уже очень устал. Так что в конце концов хорошо, что все окончилось так, как окончилось, оно и не могло окончиться иначе, ведь решалось дело, тобой, Абдулла, затеянное и направляемое. Конечно, надо еще посмотреть, кто этот удалец, переломивший твое древко, как бы он ни был силен, важно выяснить, не безнадежный ли он болван? Как тебя зовут, удалец?
      - Зовут меня Ибрагим,- ответил Франта.
      - Хорошо. А теперь ответь мне, Ибрагим, кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером - на трех ногах?
      Франта, набычившись, некоторое время хмуро молчал, а потом ляпнул:
      - Дельфин.
      - Дельфин? - удивился султан.- Почему дельфин? Неужто дельфин ходит утром на четырех ногах?
      - Не ходит,- мрачно ответствовал Франта.
      - А вообще-то дельфины ходят? - настаивал султан.
      - Не ходят,- ответил Франта.
      - А почему же ты сморозил такую глупость?
      - Потому что не хочу быть генералом, не хочу быть таким, как Черногорец,ответствовал Франта все тем же мрачным тоном.- Среди господ нету никакого понятия о справедливости. Лучше уж я останусь тем, кто я есть.
      - Нет, не останешься,- сказал султан,- а займешь должность, которую завоевал в честном бою с Абдуллой, останешься против своей воли и по моему приказанию. Ответив на мой вопрос умышленной глупостью, ты доказал свое бескорыстие, а это качество встречается чрезвычайно редко. И вот теперь, когда ты знаешь, что должности генералиссимуса тебе не избежать, хочешь ты этого или нет, ответь мне, подумав хорошенько и сообразно с разумом, кто рано утром ходит на четьфех, днем - на двух, а вечером - на трех ногах?
      - Бык,- ответил Франта, на этот раз весело и непринужденно.
      - По-моему, ты все-таки непроходимый дурак,- сказал султан.- Как это бык? Человек, а не бык! Он ползает на четвереньках, пока маленький, ходит на двух ногах, когда становится взрослым, а в старости - на трех, потому что опирается на палку.
      - Может быть,- сказал Франта,- но янычара это некасаемо, потому что янычар умирает в бою много раньше, чем успеет охрометь к старости. Зато бык, пока он теленок, ходит на четырех ногах, когда созреет и захочет вскочить на корову идет на двух, а когда состарится и его за ногу волокут на бойню - тащится на трех ногах.
      Услышав блестящий ответ своего нового генерала, янычары славянского происхождения, которых было большинство, дружно загалдели свои "юхуу",и "эйхуу", и "айяя", и султан, умилившись, склонил голову и прослезился, ибо осознал, что исторические мгновения, которые ему довелось пережить в этот день, о гладком завершении которых позаботился его замечательный Абдулла,возможно, значительнее и важнее для будущего, чем завоевание Царьграда, свершившееся более ста пятидесяти лет назад.
      С Т А М Б У Л Г~~
      ОКАЗЫВАЕТСЯ, ДЖОВАННИ ГАМБАРИНИ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ДОИГРАЛ СВОЕЙ РОЛИ
      Возвращение Франты, сына побродяжки Ажзавтрадомой, друга детства Петра Куканя, коего он был тремя годами старше, на страницы нашего повествования стало возможным вследствие событий отнюдь не случайных и не обязанных чьей-то дерзости и отваге, но напротив - совсем простых и логически обоснованных, а для эпохи, которая оживает перед нашим мысленным взором, стоит только прикрыть глаза, тем более весьма обычных и естественных. Разумеется, если и после та-. ких заверений кое-кому из читателей внезапное вторжение Франты в наше повествование все-таки покажется непозволительной случайностью, давайте пусть даже с некоторым осадком недовольства - примиримся с ним: ладно, ладно, да, да, да, бога ради, допустим, что это была чистая случайность, хотя на самом деле мы даже не знаем, что это, собственно, такое - случайность, поскольку определения случайности, которые мы находим в книгах древних мудрецов,- например, что случайность - это противоположность необходимости, или, поэтичнее, тень необходимости, или же прикрытие под которым мы скрываем свое невежество, то бишь свое незнание причин,- ничего нам не говорят; мы знаем лишь, что жизнь без случайностей представить невозможно.
      Так вот, с того момента, когда мы при описании приключений, случившихся с двенадцатилетним Петром Куканем, впервые встретились с Франтой, и до момента его неожиданного появления в серале, он успел потерять мамашу - побродяжка умерла от чрезмерного употребления неочищенного алкоголя - и, осиротев, не зная, куда податься, зеленый, но закаленный и крепкий юнец решил завербоваться в армию имперского фельдмаршала-авантюриста Россвурма и с маршевой ротой отправился в Унгрию, в крепость Раб, по-мадьярски Гьёр, что во времена римлян называлась Аррабона, где они должны были-помочь в обороне подступов к Вене, постоянно подвергавшейся опасности нападения турецких конников. После двух месяцев службы, которую сумасбродный бургграф, за какую-то дерзость возненавидевший Франту, сумел превратить в ад, Франта сбежал из армии и отправился, как говорится в сказках, куда глаза глядят, и как раз в тот момент, когда уже погибал от холода, голода и истощения, счастливо попал в руки туркам.
      Поскольку он был очень молод, совсем еще ребенок, но необычайно сильный, его поместили в лагерь подготовки янычар в Смирне, в Анатолии, и там он три года терпел нужду, колотушки, голод, зной и холод, обучаясь рубить саблей и биться на палках, скакать через рвы и брать препятствия, метать камни и валить лес, колоть дрова и ставить шатры, стеречь верблюдов с овцами и заряжать пушки, ходить в наступление и обходиться без сна или спать стоя, готовить еду и говорить по-турецки, восхвалять Аллаха и таскать на спине провиант. Тот, кто этого не выдерживал, переселялся в рай, а кто выдержал, превращался в комок мускулов.
      Превращенный в комок мускулов. Франта был выпущен из лагеря и препровожден в Стамбул, в гарнизон старших янычар, где пять лет занимался тем же, чем и в лагере новичков-новобранцев, а сверх того - еще прислуживал старшим, чистил их платье и амуницию, стирал белье, пока, достигнув двадцати трех лет, не был, наконец, зачислен в ряды ачан-огланов, как по-турецки именуются янычары, достигшие зрелости, в отличие от аджем-огланов, то есть неискушенных детей, к которым его причисляли до сих пор. Сделавшись ачан-огланом, он сам начал гонять и награждать подзатыльниками нового аджем-оглана, которого ему определили в слуги, и стал себе жить-поживать припеваючи, сладко есть и пить, пока - это произошло два года спустя благодаря его исключительной силе и ловкости и вопреки не вполне выигрышному внешнему виду - его не послали на нудную, но необременительную службу в серале.
      Служа в серале, он в тиши и покое отбарабанил бы, наверное, еще два-три года, пока его снова не отправили бы дальше - на сей раз в какой-нибудь военный поход, где бы он пал на поле брани, ибо, как он сам, отвечая на загадку султана, умно намекнул, янычары, как правило, не доживают до преклонных лет, но тут, совершенно случайно - поскольку мы относим к случайности такое обстоятельство, когда пути двух гонимых жизнью искателей приключений пересекаются во времени и пространстве вместо того, чтобы, опять-таки благодаря случайности, остаться вне друг друга - он наткнулся на своего приятеля Петра, что помогло ему получить невероятное avancement [повышение (фр.).] от рядового янычара до всемогущего генерала, естественно, во всем готового соглашаться с Петром.
      Франта, человек справедливый, отдавал себе отчет, что его победа над Петром в состязании на палках была подстроена, и это необычайно возвысило престиж Петра в его глазах. Петр мог быть стократ красноречивее, стократ умнее, стократ более восторженным сторонником правды, чем он был, но все это, на взгляд Франты, не шло ни в какое сравнение с тем, что Петр умел сражаться так, как он это доказал, и довел его, Франту, до того, что тот во время состязания вынужден был признаться, что "больше не выдержит".
      "И откуда это у тебя? - думал Франта.- Ведь я помню тебя сопляком, который не мог и через забор прилично плюнуть, ты ведь дохляк, твои ручки в сравнении с моими лапами просто щепки, тренировки моей у тебя тоже нет, и все-таки ты так дал мне по заднице, что я на нее две недели сесть не мог".
      Вспомним, что "дохляк", который, по выражению Франты, не мог даже через забор прилично плюнуть, к моменту их встречи уже умел изящно изъясняться на Цицероновой латыни. Но этого Франта в расчет не брал. А вот главными мужскими добродетелями - плаваньем, прыжками в высоту, умением огорошить неприятеля ударом ребра ладони по виску и прочим искусством - этим Петру в то время еще только предстояло овладеть.
      Так обстояли дела у Франты Ажзавтрадомой. Что до Петра, то, избавившись от заклятого Черногорца и обретя защитника в лице старого приятеля, он стал в Османской империи теперь уже и впрямь хозяином, причем - отныне нам, наверное, уже можно на это надеяться - окончательно и навсегда.
      Окончательно,- сказали мы,- и навсегда. Все свидетельствовало о том, что новое положение дел в меру ограниченности человеческой жизни и впрямь окончательно, ибо не осталось никого, кому бы оно было нехорошо; довольны были все, и более других - сам султан, счастливый, что некому уже было возражать против назначения нового советника, который умел приободрять его и вдохновлять; Петр, который снова обладал властью, что давало ему возможность осуществить свою давнишнюю мечту о спасении человечества и о наставлении его на путь разума и справедливости; Франта, кого, пожалуй, мы бы уже недосчитались среди живых, если бы - даже при изначальном нежелании - в конце концов ему не пришлась по душе - после переселения из янычарских казарм жизнь в роскошном дворце почившего Черногорца, где было полно слуг, красавиц-рабынь, и кушаний, и питья, и перин на гагачьем пуху; остались довольны даже янычары, коим покойный Черногорец урезал плату и провиант; мы говорим: покойный, почивший Черногорец, ибо несчастный ага, хоть и пережил дефенестрацию, сломав себе при падении на твердую землю лишь несколько ребер, но прожил недолго; осознав, что навеки опозорен и стал посмешищем, он в приступе ярости пронзил себе грудь кинжалом и скончался со словами страшного черногорского проклятья на посиневших губах.
      А взбодрившийся султан позаботился о том, чтобы "окончательное" установление нового порядка соответствующим образом отметить. В тот вечер, когда Петра официально, перед лицом высшего света, должны были ввести в сан "Ученость Его Величества", на широких просторах сераля, в садах и дворцах началось великолепное торжество, на которое были приглашены гости от всех посольств и представительств, европейских и азиатских, и в котором получили право участвовать - хоть и под сенью покрывал и под присмотром евнухов - даже дамы из султанского гарема, жены Владыки, наложницы и незамужние принцессы. Во время этого торжества было сожжено семьдесят тысяч петард и ракет, так что ночное небо на целых два часа преобразилось в пылающую печь, и все это сопровождалось столь оглушительным грохотом, что дрессированные животные, медведи и тигры, которых привели, чтобы похвастать их искусством перед званными гостями, обезумели и передрались от страха, а коршуны, что в мирное время составляли постоянную декорацию стамбульского неба, в ужасе разлетелись неизвестно куда и вернулись лишь через три недели. Ради этого торжества поплатилось жизнью девятьсот баранов и пять тысяч петухов, кур и индюшек, а на приготовление национального блюда под названием плов, которым на торжестве угощали, ушло шестнадцать караванов риса. Остроумный шевалье де ля Прэри, присутствовавший на этом увеселении, написал о нем в своем рапорте французской королеве-регентше: здесь-де гулял скорее un gourmand, а не un gourmet, то бишь - скорее обжора, чем истинный ценитель, ибо турецкое кулинарное искусство просто deplorable, плачевно; однако эта критическая нотка прозвучала впустую, поскольку в следующем абзаце шевалье перешел к политической сенсации, происшедшей в серале в тот же день и в тот же вечер.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22