Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Иордан - Getica

ModernLib.Net / История / Неизвестен Автор / Иордан - Getica - Чтение (Весь текст)
Автор: Неизвестен Автор
Жанр: История

 

 


Автор неизвестен
Иордан - Getica

      ИОРДАН
      "GETICA"
      О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ДЕЯНИЯХ ГЕТОВ (ГОТОВ)
      {1} Хотел я, влекомый малым своим суденышком, плыть вдоль тихого берега и - как говорит кто-то - ловить мелкую рыбешку в стоячих водах предков, а ты, брат мой Касталий, понуждаешь меня пуститься на всех парусах в открытое море, отбросив ту работенку, которая сейчас у меня в руках, а именно - сокращение хроник, Ты убеждаешь меня передать своими словами, втиснув вот в такую малую книжку, - целых двенадцать томов Сенатора о происхождении и деяниях гетов, где изложение спускается по поколениям и королям от древнейших времен и доныне.
      {2} Повеление весьма жестокое, данное человеком, который как бы и знать не желает о всей тягости подобного труда. Не замечаешь ты того, что дыхание у меня слишком слабо, чтобы наполнить воздухом столь великолепную трубу его [Кассиодора] красноречия. Превыше же всего тягость в том, что не дано нам возможности пользоваться теми книгами, поскольку мы послушно следуем именно за его [Кассиодора] мыслью: ведь я предварительно перечел эти книги, по милости его управителя, - если не ошибаюсь, - в течение всего трех дней. Хотя я и не припоминаю самых слов этих книг, однако я уверен, что целиком удержал в памяти и их замысел, и [описанные] события.
      {3} Кроме того, я добавил к ним кое-что соответственное из некоторых историй как греческих, так и латинских, перемежая и начало, и конец, и многое в середине собственным своим рассказом. Прими поэтому то, чего ты требовал, без осуждения, но благосклонно, читай же с наивысшей благосклонностью. Если о чем-нибудь сказано мало, а ты сам, живущий в соседстве с [описываемым] племенем, припоминаешь большее, сделай свои добавления, дорогой брат, вознося за меня молитву. Господь с тобой. Аминь.
      {4} Предки наши, как передает Орозий, утверждали, что земной круг, ограниченный океаном, оказывается трехчастным, и назвали три его части Азией, Европой и Африкой. Об этом трехчастном пространстве земного круга писали едва ли не бесчисленные писатели; они не только рассказывают о местоположении городов и стран, но, - что гораздо убедительнее, - измеряют количество шагов и миллиариев; они также определяют вмешанные в морские течения острова как большие, так и меньшие, называемые
      {5} ими то Кикладами, то Спорадами и лежащие в неизмеримых водах огромного моря. Однако не только никто не принимался за описание недосягаемых крайних пределов океана, но никому даже не удалось доплыть туда,
      {6} потому что из-за сопротивления водорослей и затишья в дыхании ветров он [океан] считается непереходимым и никому не ведомым, кроме разве того, кто его создал. Ближайший к нам берег этого моря, который мы и назвали кругом всего мира, охватывает его пределы наподобие венца, но повсюду известен тем любознательным людям, которые захотели бы писать об этих вещах, потому что круг земли заселен и многие острова того моря обитаемы. Таковы на востоке, в Индийском океане, Гиппод, Ямнесия, "Солнцем сожженный", хотя и необитаемый, однако достаточно протяженный пространством своим в длину и в ширину; затем Тапробана, красующийся десятью сильно укрепленными городами, не считая крепостей и поместий; ещё один, вообще приятнейший, остров
      {7} Силефантииа, а также Терон; оба они, хотя о них и не дал пояснения ни какой писатель, вдоволь заселены местными землевладельцами. На западе тот же океан имеет несколько островов, известных почти всем, потому что множество людей посещают их и возвращаются обратно. Есть неподалеку от Гадитанского пролива один остров, называемый "Блаженным", и другой, именуемый "Счастливым". Несмотря на то что многие считают оба мыса - как Галиции, так и Лизитании (те, на которых до сих пор виднеются: на одном храм Геркулеса, а на другом - памятник Сципиону), также островами, тем не менее, ввиду того что они составляют оконечность земли Галиции, они принадлежат скорее к большой земле Европы, чем к
      {8} островам океана. Содержит он среди волн своих ещё острова, именуемые Балеарскими, и Меванию, а кроме того, острова Оркады; числом их 33 впрочем, не все из них обитаемы. На крайнем же западе есть в
      {9} океане ещё один остров, по имени Туле, о котором Мантуанец, между прочим, сказал: "Да служит тебе крайняя Фула". Это же самое громадное море с арктической, т. е. северной стороны имеет обширный остров по названию Скандза. С него-то и надлежит нам, с божьей помощью, повести нашу речь, потому что то племя, о происхождении которого ты с нетерпением хочешь узнать пришло на европейскую землю, вырвавшись подобно пчелиному рою из недр именно этого острова; каким образом и как это случилось мы - даст бог - изложим в дальнейшем.
      {10} Теперь, насколько смогу, вкратце расскажу об острове Бриттании, расположенном в лоне океана, между Испаниями, Галлиями и Германией. Хотя, как сообщает Ливий, издревле никто не объезжал всего острова целиком, у многих, тем не менее, появились различные догадки в беседах о его величине. Бриттанию, долго недоступную оружию, открыл римлянам Юлий Цезарь в сражениях, которых искал для одной лишь славы. Ставшая затем доступной для многих смертных как ради торговли, так и по иным причинам, она вполне раскрылась последующему, не лишенному пытливости, поколению. К [описанию] её положения мы и переходим, поскольку восприняли [сведения] о ней от греческих и латинских авторов.
      {11} Большинство из них считают её сходной с треугольником; она простирается к северо-западу и обращена большим своим углом к устьям Рейна; сжимаясь затем по ширине, она вытягивается косо назад, заканчиваясь двумя другими углами; обеими дальнейшими сторонами она тянется вдоль Галлии и Германии.
      {12} По рассказам, Бриттания там, где она шире всего, простирается на 2310 стадиев, а длина её не превышает 7132 стадиев. Покрытые то кустарником, то лесом, лежат её равнины, местами все же вырастающие в горы; её обтекает недвижное море, которое нелегко отступает под напором весел и не вздувается от веяния ветров; я думаю, что весьма далеко отодвинутые земли не создают причин к движению: ведь морская гладь простирается там шире, чем где бы то ни было. Страбон, славный греческий писатель, рассказывает, что Бриттания испаряет такие сильные туманы, - будучи увлажнена в своей почве частыми наводнениями с океана, - что прикрытое [ими] солнце недоступно зрению в течение почти всего такого весьма сумрачного, хотя [на самом деле] и ясного дня. Ночь же, как повествует автор
      {13} "Анналов" Корнелий, в наиболее удаленной части [Бриттании] весьма светла и чрезвычайно коротка. Бриттания обильна множеством металлов и богата растениями, причем более всего такими, которыми питаются преимущественно овцы, а не люди. Там много очень больших рек; они текут то в ту, то в другую сторону и катят [в своих волнах] драгоценные камни и жемчужины. У силуров лица смуглые; они рождаются по большей части с курчавыми черными волосами; у жителей же Каледонии волосы рыжие, тела крупные, но вялые; они сходны либо с галлами, либо с
      {14} испанцами, смотря по тому, живут ли они против тех или других. Отсюда некоторые домышляют, что Бриттания из них-то [из числа галлов и испанцев] и приняла своих обитателей, призванных благодаря соседству. Эти племена вместе со своими королями одинаково дики; по словам Диона, знаменитейшего составителя анналов, все они согласились [принять] имена каледонцев и меатов. Живут они в хижинах из прутьев, под общей кровлей с овцами, но нередко леса служат им домом. Не знаю, ради ли украшения или
      {15} по другой какой-то причине расписывают они себе тела железом. Весьма часто ведут они войну между собою, то из-за стремления к власти, то ради увеличения своих владений, и не только на конях или пешими, но также на бигах и на снабженных косами колесницах, которые они в просторечии называют эсседами. Вот то немногое об острове Бриттании, о чем я и рассказал; этого достаточно.
      {16} Возвратимся к положению острова Скандзии, который мы оставили выше. О нем упомянул во второй книге своего сочинения Клавдий Птолемей, знаменитый описатель земного круга; он говорит, что на просторах северного океана расположен большой остров по имени Скандза, подобный лимонному листу, с изогнутыми краями, вытянутый в длину и закругляющийся. О нем же сообщает и Помпоний Мела, говоря, что Скандза расположена в Коданском заливе моря и что берега её омывает океан.
      {17} Скандза лежит против реки Вистулы, которая, родившись в Сарматских горах, впадает в северный океан тремя рукавами в виду Скандзы, разграничивая Германию и Скифию. Скандза имеет с востока обширнейшее, углубленное в земной круг озеро, откуда река Ваги, волнуясь, извергается, как некое порождение чрева, в океан. С запада Скандза окружена огромным морем, с севера же охватывается недоступным для плавания широчайшим
      {18} океаном, из которого, будто какая-то выступающая рука, образуется Германское море, вытянутое вроде залива. Говорят, что там расположены также какие-то мелкие, но многочисленные острова; рассказывают еще, что если в случае замерзания моря от сильного мороза на них переходят волки, то [волки] лишаются зрения. Таким
      {19} образом, эта земля не только негостеприимна для людей, но жестока даже для зверей. Хотя на острове Скандзе, о котором идет речь, живут многие различные племена, но Птолемей упоминает названия лишь семи из них. Из-за страшного холода там не найти нигде медоносного пчелиного роя. В северной части [острова Скандзы] живет племя адогит; рассказывают, что в местах его [обитания] в середине лета сорок дней и сорок ночей продолжается непрерывный свет, а в зимнее время в течение того же числа дней и ночей племя это не знает ясного света. Так чередуются печаль с радостью, но это не похоже на иные [чередования]
      {20} благополучия и несчастья. Почему это так? Потому что в более длинные дни люди видят, как солнце возвращается на восток по краю неба; в более же короткие дни оно у них видно не так, но по-иному, потому что оно проходит через южные знаки; нам кажется, что солнце поднимается снизу, а им, - как рассказывают, - что оно идет кругом по краю земли.
      {21} Есть там ещё племя - скререфенны; они не требуют хлебного питания, но живут мясом диких зверей и птичьими яйцами. В болотах там рождается столько живности, что возможно и размножение породы и полное насыщение людей. Другое племя, живущее там же, - суэханс; они, подобно турингам, держат превосходных коней. Это они-то [суэханс?] и пересылают посредством торговли через бесчисленные другие племена сапфериновые
      {22} шкурки для потребления римлян и потому славятся великолепной чернотой этих мехов. Племя это, живя в бедности, носит богатейшую одежду. Следует затем целая толпа различных племен: тевсты, вагот, бергио, халлин, лиотида; населенная ими местность представляет собой плодородную равнину, почему они и подвергаются там нападениям и набегам других племен. За ними живут ахельмил, финнаиты, фервир, гаутигот, племя жестокое и в высшей степени склонное к войнам.
      {23} За ними - миксы, евагры, отингис. Все они живут по-звериному в иссеченных скалах, как бы в крепостях. С внешней стороны от них находятся остроготы, раумариции, эрагнариции, кротчайшие финны - наиболее низкорослые из всех обитателей Скандзы, а также похожие на них виновилот; светиды, известные в этом племени как превосходящие остальных [величиною] тела, хотя и даны, вышедшие из того же рода, - они вытеснили герулов с их собственных мест, - пользуются среди всех племен Скандии славой по причине своего
      {24} исключительного роста. Однако статностью сходны с ними также граннии, аугандзы, евниксы, тэтель, руги, арохи, рании. Над ними был немного лет тому назад королем Родвульф. Он, презрев свое королевство, укрылся под защиту Теодериха, короля готов, и нашел там то, чего искал. Все эти племена, превосходящие германцев как телом, так и духом, сражались всегда со звериной лютостью.
      {25} С этого самого острова Скандзы, как бы из мастерской, [изготовляющей] племена, или, вернее, как бы из утробы, [порождающей] племена, по преданию вышли некогда готы с королем своим по
      {26} имени Бериг. Лишь только, сойдя с кораблей , они ступили на землю, как сразу же дали прозвание тому месту. Говорят, что до сего дня оно так и называется Готискандза. Вскоре они продвинулись оттуда на места ульмеругов, которые сидели тогда по берегам океана; там они расположились лагерем, и, сразившись [с ульмеругами], вытеснили их с их собственных поселений. Тогда же они подчинили их соседей вандалов, присоединив и их к своим победам. Когда там выросло великое множество люда, а правил всего только пятый после Берига король Филимер, сын Гадарига, то он постановил,
      {27} чтобы войско готов вместе с семьями двинулось оттуда. В поисках удобнейших областей и подходящих мест [для поселения] он пришел в земли Скифии, которые на их языке назывались Ойум. Филимер, восхитившись великим обилием тех краев, перекинул туда половину войска, после чего, как рассказывают, мост, переброшенный через реку, непоправимо сломался, так что никому больше не осталось возможности ни прийти, ни вернуться. Говорят, что та местность замкнута, окруженная зыбкими болотами и омутами; таким образом, сама природа сделала её недосягаемой, соединив вместе и то и другое. Можно поверить свидетельству путников, что до сего дня там раздаются голоса скота и уловимы признаки человеческого [пребывания],
      {28} хотя слышно это издалека. Та же часть готов, которая была при Филимере, перейдя реку, оказалась, говорят, перемещенной в области Ойум и завладела желанной землей. Тотчас же без замедления подступают они к племени спалов и, завязав сражение, добиваются победы. Отсюда уже, как победители, движутся они в крайнюю часть Скифии, соседствующую с Понтийским морем, как это и вспоминается в древних их песнях как бы наподобие истории и для всеобщего сведения; о том же свидетельствует и Аблавий, выдающийся описатель
      {29} готского народа, в своей достовернейшей истории. С такими предположениями согласны и многие из старших писателей; однако Иосиф, правдивейший рассказчик анналов, который повсюду блюдет правило истины и раскрывает происхождение вещей от самого их начала, опустил, неведомо почему, сказанное нами о началах племени готов. Упоминая лишь о корнях их от Магога, он уверяет, что зовутся они скифами и по племени, и по имени. Раньше чем перейти к другому предмету, необходимо рассказать о том, где расположены пределы вышеназванной земли.
      {30} Скифия погранична с землей Германии вплоть до того места, где рождается река Истр и простирается Мурсианское озеро; она [Скифия] тянется до рек Тиры, Данастра и Вагосолы, а также великого того Данапра и до горы Тавра - не той, что в Азии, а собственной, т. е. скифской, - по всей прилегающей к Мэотиде местности и за Мэотиду, через Босфорские проливы до Кавказских гор и реки Аракса; затем она [Скифия], загнувшись в левую сторону, за Каспийское море (а это последнее возникает на крайних границах Азии, от северо-восточного океана, в виде гриба, сначала тонкого, потом широчайшей круглой формы), склоняется к области гуннов
      {31} и отступает до албанов и серов. Эта, повторяю, страна, а именно Скифия, вытягиваясь в длину и развертываясь в ширину, имеет с востока серов, живущих у самого её начала на берегу Каспийского моря; с запада германцев и реку Вистулу; с севера она охватывается океаном, с юга Персией, Албанией, Иберией, Понтом и нижним течением Истра, который называется
      {32} также Данубием от устья своего до истока. С той своей стороны, которой Скифия достигает Понтийского побережья, она охвачена небезызвестными городами; это - Борисфенида, Ольвия, Каллиполида, Херсона, Феодосия, Кареон, Мирмикий и Трапезунта, основать которые дозволили грекам непокоренные скифские племена, с тем, чтобы греки поддерживали с ними торговлю. Посередине Скифии есть место, которое разделяет Азию и Европу одну от другой; это - Рифейские горы, которые изливают широчайший
      {33} Танаис, впадающий в Мэотиду. Окружность этого озера равна 144 тысячам шагов, причем оно нигде не опускается глубже чем на 8 локтей. В Скифии первым с запада живет племя гепидов, окруженное великими и славными реками; на севере и северо-западе [по его области] протекает Тизия; с юга же [эту область] отсекает сам великий Данубий, а с востока Флютавзий; стремительный и полный
      {34} водоворотов, он, ярясь, катится в воды Истра. Между этими реками лежит Дакия, которую, наподобие короны, ограждают скалистые Альпы. У левого их склона, спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами.
      {35} Склавены живут от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским, до Данастра, и на север - до Висклы; вместо городов у них болота и леса. Анты же - сильнейшие из обоих [племен] - распространяются от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море образует излучину; эти реки удалены одна от другой на расстояние многих переходов.
      {36} На побережье океана, там, где через три гирла поглощаются воды реки Вистулы, живут видиварии, собравшиеся из различных племен; за ними берег океана держат эсты, вполне мирный народ.
      {37} К югу соседит с ними сильнейшее племя акациров, не ведающее злаков, но питающееся от скота и охоты. Далее за ними тянутся над Понтийским морем места расселения булгар, которых весьма прославили несчастья, [совершившиеся] по грехам нашим. А там и гунны, как плодовитейшая поросль из всех самых сильных племен, закишели надвое разветвившейся свирепостью к народам. Ибо одни из них зовутся альциагирами, другие - савирами, но места их поселений разделены: альциагиры - около Херсоны, куда жадный купец ввозит богатства Азии; летом они бродят по степям, раскидывая свои становища в зависимости от того, куда привлечет их корм для скота; зимой же переходят к Понтийскому морю. Хунугуры же известны тем, что от них идет торговля шкурками грызунов; их устрашила отвага столь многочисленных мужей.
      {38} Мы читали, что первое расселение [готов] было в Скифской земле, около Мэотийского болота; второе - в Мизии, Фракии и Дакии; третье - на Понтийском море, снова в Скифии; однако мы нигде не обнаружили записей тех их басен, в которых говорится, что они были обращены в рабство в Бриттании или на каком-то из островов, а затем освобождены кем-то ценою одного коня. Но, конечно, если кто-нибудь сказал бы, что они появились на нашей земле иначе, чем мы об этом рассказали, то он окажется в некотором противоречии с нами; ибо мы больше верны прочитанному, чем старушечьим россказням.
      {39} Все же вернемся к нашей основной теме. Когда вышеназванные племена, о которых мы сейчас ведем речь, жили на первом месте своего расселения, в Скифии у Мэотиды, то имели, как известно, королем Филимера; на втором месте, т. е. в Дакии, Фракии и Мизии, - Залмоксеса, о котором свидетельствуют многие летописцы, что он обладал замечательными познаниями в философии. Но и до того был у них ученый Зевта, а после него Дикиней, третьим же был Залмоксес, о котором мы говорили выше. К тому же не было недостатка в людях, которые обучили бы их премудрости. Поэтому
      {40} среди всех варваров готы всегда были едва ли не самыми образованными, чуть ли не равными грекам, как передает Дион, составивший их историю и анналы по-гречески. Он говорит, что тарабостезеи, впоследствии именовавшиеся "пиллеатами", были среди них [готов] благородными; из их числа поставлялись и короли, и жрецы. По вышесказанной причине геты были восхвалены до такой степени, что говорилось, будто бы некогда Марс, провозглашенный в вымыслах
      {41} поэтов богом войны, появился именно у них. Отсюда и Вергилий: "Как Градива отца, полей покровителя гетских". Этого Марса готы постоянно ублажали жесточайшим культом, (жертвою ему было умерщвление пленных), полагая, что возглавителя войн пристойно умилостивлять пролитием человеческой крови. Ему посвящалась первая добыча, в его честь подвешивали на стволах деревьев трофеи. Готы более, чем другие, проникнуты были религиозным к нему горением, и казалось, что поклонение их воздается родителю.
      {42} В третьей области на Понтийском море, став уже более человечными и, как говорили мы выше, более просвещенными, они разделились между двумя родами своего племени: везеготы служили роду Балтов, остроготы - преславным Амалам.
      {43} Первой их страстью, [выделяющей их] среди других соседних племен, было натягивание лука тетивою. Лукан, более историк, чем поэт, свидетельствует: "Армянские луки натягивайте гетскими тетивами". Перед [этим племенем] воспевали в песнях с припевами и [в сопровождении] кифар деяния предков - Этерпамары, Ханалы, Фридигерна, Видигойи и других; о них у этого племени высокое мнение, и едва ли сама достойная восхищения древность может похвалиться, что были у неё подобные герои.
      {44} Тогда, как рассказывают, Весозис начал плачевную для себя войну со скифами, теми самыми, которых древние авторы называют мужьями амазонок. Как с полной ясностью свидетельствует Орозий в первом томе, у них [скифов] и женщины - воительницы. Мы с очевидностью доказали, что с готами воевал тогда именно тот, о котором мы знаем достоверно, что он сражался с мужьями амазонок, жившими в те времена от реки Борисфена - местные жители называют его Данапром - до реки Танаиса, вокруг залива
      {45} Мэотийского болота. Это тот, говорю, Танаис, который, срываясь с Рифейских гор, низвергается настолько круто, что, когда соседние реки, а также Мэотида и Босфор затвердевают от мороза, он единственный из всех рек, согретый испарениями в скалистых горах, никогда не замерзает от скифской стужи. Этот именно Танаис считается знаменитым рубежом Азии и Европы, потому что есть ещё и другой, который, возникая в Хриннских горах, впадает в Каспийское море.
      {46} Данапр рождается великим болотом, источаясь как бы из материнской утробы. Отсюда и до середины он пресен и годен для питья и порождает рыб отменного вкуса, лишенных костей, но имеющих только хрящи в строении своего тела. Однако, приближаясь к Понту, он принимает в себя небольшой поток по прозванию Экзамфей, до того горький, что - хотя он [Данапр] судоходен на длину целых 40 дней пути - он так изменяется благодаря [притоку] этих малых вод, что впадает в море между греческими городами Каллипидами и Гипаннисом уже зараженный и сам на себя непохожий. Близ его [Данапра] устий, против них, есть остров по имени Ахиллов, а между ними лежит обширнейшая земля, заросшая лесами и страшная болотами.
      {47} И вот, когда готы жили там, ринулся на них войною Весозис, царь египетский; у готов был тогда королем Танаузис. На реке Фазисе, откуда в изобилии происходят фазийские птицы для пиров владык во всем мире, Танаузис, готский король, встретился с Весозисом, царем египетским, и, жестоко его поражая, преследовал до Египта; если бы не воспрепятствовало течение непереходимой реки Нила и укрепления, которые Весозис приказал некогда воздвигнуть для себя по причине набегов эфиопов, то Танаузис прикончил бы его там же, в его стране. Когда же он, не имея никакой возможности нанести ему, засевшему там, вред, возвращался обратно, то покорил себе чуть ли не всю Азию, принудив покоренных платить дань
      {48} Сорну, царю мидян, который тогда был дорогим ему другом. Многие победители из его войска, обозрев подчиненные провинции во всем их могучем плодородии, покинули боевые отряды своего племени и по собственному желанию поселились в разных областях Азии. Помпей Трог говорит, что от их имени и рода произошли поколения парфян. Потому-то и до сего дня их называют на скифском языке беглецами, т. е. парфянами. Они, соответственно своему происхождению, являются единственными стрелками среди племен почти всей Азии и отважнейшими воинами. Некоторые выводили такую этимологию из их имени (о котором мы сказали, что парфяне означает "беглецы"); те зовутся парфянами потому, что бежали от своих родичей. Готского же того короля Танаузиса после его смерти они стали почитать в числе богов своего племени.
      {49} После его кончины, когда войско при его преемниках совершало походы в других странах, некое соседнее племя попыталось захватить готских женщин как добычу. Они же, наученные мужьями, сильно сопротивлялись и прогнали наступавших на них врагов с большим позором. Достигнув такой победы и полагаясь на ещё большую свою отвагу, они, возбуждая друг друга, спешно вооружились и избрали двух храбрейших жен, Лампето и Марпезию, которых и поставили во главе государства. Обе они в заботе о том, чтобы и свои владения
      {50} защищать и чужие опустошать, бросили жребий, причем Лампето осталась охранять родные границы, а Марпезия, собрав ополчение из женщин, повела такой новый род войска в Азию. Она покорила войной различные племена, а иные присоединила, заключая мир, и таким образом дошла до Кавказа; пробыв там некоторое время, она дала тому месту название "Утес Марпезии", почему и Вергилий говорит: "Точно твердый кремень иль недвижный Марпезии камень".
      {51} Впоследствии Александр Великий поставил здесь ворота, назвав их Каспийские Пилы; это место и ныне стережет племя лазов ради защиты Римской империи. Итак, задержавшись тут на известное время, амазонки набрались сил; выйдя же оттуда и перейдя реку Алис, протекающую у города Гаргары, они с одинаковым успехом покорили Армению, Сирию и Киликию, Галатию, Писидию и все области Азии. Обратившись затем в сторону Ионии с Эолией, они сделали их подчиненными себе по договору провинциями. Долгое время господствуя там, они назвали своим именем и города, и укрепления. А в Эфесе, расточив [большие] богатства, они воздвигли храм дивной красоты в честь Дианы по причине рвения своего к стрельбе и охоте, каковым искусствам они предавались. Таким вот образом женщины
      {52} родом из Скифии овладели царствами Азии, которые и держали почти сто лет; наконец, возвратились они к своим подругам в Марпезийские скалы, о которых мы упоминали выше, т. е. в горы Кавказа. Я полагаю, что не будет излишним описать и направление и положение этих гор, потому что это уже вторичное о них упоминание; ведь они, как известно, обходят непрерывной цепью большую часть земного
      {53} круга. Кавказский хребет поднимается от Индийского моря, и там, где он обращен на юг, он пламенеет, исходя парами на солнце; там же, где он открыт к северу, он покорствует студеным ветрам и обледенению. Вскоре после этого он заворачивает, изогнувшись углом, в Сирию и, высылая множество [всяких] рек, в Васианской области он, по наиболее распространенному мнению, изливает судоходный Евфрат и Тигр из изобильных сосцов неиссякаемых источников. Эти реки, охватывая землю сиров, придают ей и название, и вид Месопотамии; они несут течение свое в залив Красного моря.
      {54} Затем вышеупомянутая горная цепь, поворачивая на север, проходит крупными изгибами по скифским землям и там изливает в Каспийское море славнейшие реки Аракс, Киз и Камбиз; продолжаясь, она тянется вплоть до Рифейских гор. Далее, составляя хребтом своим предел для скифских племен, она спускается до Понта, а затем, сплошными холмами, примыкает к течению Истра. Рассеченная
      {55} этой рекой и [как бы] расколовшись, называется она в Скифии уже Тавром. Кавказский хребет, огромный и обширный, едва ли не величайший из всех, вознося высокие свои вершины, предоставляет народам неодолимые укрепления, воздвигнутые природой. Местами пересеченный - там, где, прорвав горы, открывается зиянием своим долина, - он образует здесь Каспийские ворота, далее - Армянские, а там - Киликийские или ещё какие-либо другие, [называемые] соответственно месту. Но едва ли он проходим для повозки, так как с обеих сторон обладает обрывистыми сверху до низу склонами. По многоразличию племен зовется он разными именами. Индус называет его здесь Ламмом, а далее Пропаниссом; парфянин - сначала Кастрой, затем - Нифатом; сириец и армянин - Тавром; скиф - Кавказом и Рифеем, а на конце снова именует его Тавром; да и другие названия дают этому хребту многочисленные племена. Коснувшись несколько протяжения этих гор, вернемся снова к амазонкам, от которых мы отвлеклись.
      {56} Опасаясь, как бы не поредело их потомство, они искали сожительства с соседними племенами; единожды в год устраивалось сборище с тем, чтобы на будущее время, когда все вновь придут в тот самый день для того же дела, отцам отдавали то, что дарует рождение мужского пола; матери же должны были приучать к воинскому оружию рожденное женского пола. Иногда же, если некоторым так хочется, в случае рождения мальчика они, исполненные ненавистью мачехи, прерывали жизнь несчастного младенца: до того было им ненавистно рождение мальчика, которое повсюду, как известно, являлось
      {57} вожделенным! Эта жестокость умножала в общем мнении величайший страх перед ними. Ибо, спрашиваю, какая могла быть надежда для пленника там, где быть милостивым даже к сыну считалось богопротивным делом? С амазонками, как рассказывают, воевал Геркулес, подчинивший себе Меланию больше, пожалуй, хитростью, чем доблестью. Тезей же захватил как военную добычу Ипполиту, от которой и родил Ипполита. У этих амазонок была потом царица по имени Пентесилея, о которой существуют достославные свидетельства времен Троянской войны. Эти женщины, как говорят, держали свое царство вплоть до Александра Великого.
      {58} Однако, чтобы ты не сказал: "начал, мол, речь свою о готских мужах, так чего же столь долго останавливаться на женах?" - послушай и о славной, похвалы достойной храбрости мужей. Дион, историк и прилежнейший исследователь древности, давший произведению своему заглавие "Гетика" (а геты эти, как мы уже показали выше, то же, что и готы, по словам Павла Орозия), - этот самый Дион упоминает спустя много времени об их короле по имени Телеф. А чтобы кто-либо не сказал, что имя это вовсе чуждо готскому языку, [напомню]: ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае у племен перенимать по большей части имена: у римлян - македонские,
      {59} у греков - римские, у сарматов - германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские. Этот самый Телеф, сын Геркулеса, рожденный от Авги и сочетанный браком с сестрой Приама, был высок телом, но ещё более ужасен силою. Равняясь собственной доблестью с отцовской мощью, он проявлял сходство с Геркулесом как умом, так и внешним подобием. Царство его предки называли Мезией. Эта провинция имеет с востока устья реки Данубия, с юга - Македонию, с запада - Истрию, с севера
      {60} Данубий. Вышеупомянутый царь вел войну с данайцами, в сражении с которыми он убил Тесандра, вождя Греции; когда он враждебно напал на Аякса и преследовал Улисса, лошадь его упала, [запутавшись] в виноградных лозах, и он рухнул, раненный в бедро Ахилловым копьем, отчего долго не мог вылечиться; тем не менее, хотя и раненый, он вытеснил греков из пределов своих владений. Когда Телеф умер, ему наследовал на троне сын его, Еврифил, рожденный от сестры Приама, царя фригов. [Еврифил] участвовал в Троянской войне из-за любви к Касандре и, стремясь оказать помощь родичам и зятю, вскоре по своем появлении там погиб.
      {61} Тогда Кир, царь персов, после большого промежутка, почти после 630 лет, во времена (по свидетельству Помпея Трога) царицы гетов Томиры, пошел на неё гибельной войной. Возгордившись победами в Азии, он стремился подчинить себе гетов, у которых, как мы сказали, царицей была Томира. Хотя она и могла бы запереть путь Киру рекою Араксом, но допустила его переправу, предпочитая победить его оружием, чем теснить его, [пользуясь] благоприятными
      {62} свойствами местности. Так и произошло. Когда Кир пришел, то первая удача далась парфянам и настолько, что они убили и сына Томиры, и большую часть её войска. Но война возобновилась, и геты со своей царицей покорили и истребили побежденных парфян, а также захватили у них богатую добычу; тогда-то готское племя впервые увидало шелковые шатры. Тогда царица Томира, усилившись благодаря победе и огромной, захваченной у врагов добыче, пошла в ту часть Мезии, которая, восприняв имя от Великой Скифии, ныне называется Малой Скифией, и там на мезийском берегу Понта построила город Томы, [назвав его] по своему имени.
      {63} Затем Дарий, царь персов, сын Гистаспа, пожелал сочетаться браком с дочерью Антира, короля готов; просил он этого и в то же время опасался, как бы не отклонили они его пожелания. Готы, презрев родство с ним, оставили его посольство ни с чем. Отвергнутый, он воспламенился обидой и выставил против готов войско из 700 тысяч вооруженных воинов; он стремился отомстить за свой позор общественным бедствием. Чуть ли не от Халкедона до самого Византия он поставил рядами свои корабли подобно мостам и, тесно сдвинув их, перешел во Фракию и Мезию; тем же способом он опять построил мост на Данубии и, [проведя] два полных месяца в утомительной войне, потерял в Тапах восемь тысяч воинов; тогда, опасаясь, как бы мост через Данубий не оказался занятым его противником, он быстрым бегом отступил во Фракию, полагая, что для него не было бы безопасно помедлить хоть немного даже в Мизии.
      {64} После смерти Дария снова сын его Ксеркс, считая себя [обязанным] отомстить за нанесенные отцу оскорбления, пошел на готов войной с 700 тысячами своих и 300 тысячами союзных воинов, с 200 ростральными кораблями и 3 тысячами грузовых судов. Но он
      {65} не посмел даже попробовать сразиться, уже побежденный их [готов] мужеством и твердостью. Как пришел, так и ушел он со всей своей силой без всякого сражения. Филипп же, отец Александра Великого, связав себя дружбой с готами, принял в жены Медопу, дочь короля Гудилы, с целью укрепления Македонского царства через такое родство. В то время, как сообщает историк Дион, Филипп страдал от недостатка денег и решил при помощи строевого войска опустошить город Одисс в Мезии, который, будучи в соседстве с городом Томы, подчинился готам. Поэтому готские жрецы - те самые, которые назывались праведными, - сразу же распахнув врата, вышли навстречу с кифарами и в светлых одеждах, [обращаясь] с пением молящими голосами к богам отцов, чтобы они были к ним милостивы и отогнали македонян. Македоняне, увидев их, так уверенно к ним приближающихся, остолбенели, и тогда, если можно так сказать, - безоружные привели в ужас вооруженных. Немедленно распустив войско, которое они построили для нападения, [македоняне] не только воздержались от разрушения города, но вернули и тех людей, которые, находясь вне [города], были захвачены в порядке войны; затем они заключили союз и возвратились в свою землю. Вспомнив это вероломство спустя много времени, славный вождь
      {66} готов Ситалк собрал 150 тысяч мужей и напал войною на афинян, [двинувшись] против Пердикки, царя македонян, которого Александр, после того как благодаря козням прислужника испил в Вавилонии свою гибель, оставил своим преемником на основе наследственного права в государстве Афинском. Завязав большое сражение с этим [царем], готы оказались победителями. Так за вред, который македоняне некогда нанесли в Мезии, готы, распространившись по Греции, опустошили всю Македонию.
      {67} Затем, в царствование у готов Бурвисты, пришел в Готию Дикиней в те времена, когда верховенством в Риме завладел Сулла. Бурвиста принял этого Дикинея и дал ему чуть ли не царскую власть; по его совету готы разорили земли германцев, те самые земли,
      {68} которые ныне занимают франки. Цезарь же, первый из всех присвоивший себе [императорскую] власть над Римом, подчинивший своему господству почти весь мир и покоривший чуть ли не все царства, вплоть до того, что и вне нашего [земного] круга занял острова, расположенные в лоне океана, а тех, кто даже и слухом не слыхал имени римлян, сделал плательщиками дани этим самым римлянам, - Цезарь не смог, тем не менее, покорить готов, несмотря на частые попытки. И когда Гай Тиберий, уже третий, правит
      {69} римлянами, готы все ещё твердо сидят, невредимые, в своем государстве. Им было и спасительно, и удобно, и желательно приводить в исполнение все, что бы ни приказал им Дикиней, их советник, потому что они считали это заслуживающим всяческого домогательства и полезным. Он же заметив, что души их во всем ему повинуются и что они обладают природным умом, обучил их почти всей философии, а он был в этом деле опытный учитель. Наставляя их в этике, он обуздал [их] варварские нравы; преподавая физику, он заставил их жить в соответствии с природой, по собственным законам, которые, будучи записаны, и до сих пор зовутся "белагины"; обучая логике, он сделал их превыше остальных народов сведущими в (искусстве] рассуждения; показывая практику, он убедил их жить в добродеянии; открывая теоретику, научил созерцать двенадцать знаков и бег через них планет, а также всю астрономию; он объяснил и то, каким образом лунный диск испытывает увеличение или претерпевает ущерб, и показал, насколько огненный солнечный шар превосходит размерами земной круг, и изложил, под какими именами и под какими знаками на небосводе, все более и более склоняясь, низвергаются в своем падении с востока на запад 346 звезд.
      {70} Каково же было, спрашиваю я, удовольствие, когда отважнейшие мужи, имея маленькую передышку от военных дел, впитывали философские учения? И ты мог видеть, как один исследует положение неба, а другой природу трав и кустарников; этот наблюдает прирост и ущерб луны, а тот работу солнца и то, как подхваченные вращением небосводы приводят обратно на западную сторону те [светила], которые спешат идти к восточной, получив отдых по установленному закону.
      {71} Передав готам из своих знаний все это и многое другое, Дикиней прославился у них как чудодей и повелевал не только меньшими, но даже королями. Выбрал он тогда из них благороднейших и благоразумнейших мужей и, научив их теологии, убедил их почитать некоторых богов и святилища и сделал их жрецами, придав им название
      {72} "пиллеатов" оттого, я думаю, что они совершали жертвоприношения, покрывая головы тиарами, которые иначе мы зовем "войлочными шапками"; остальной же народ он приказал называть "простоволосыми". Это имя и приняли готы в большинстве своем, и до сего дня они поминают его в своих песнопениях.
      {73} После смерти Дикинея почти таким же почитанием пользовался
      {74} у них Комозик, потому что не был он неравен тому в искусстве. Он был у них и королем, и первосвященником по причине своей учености; и судил он народ с высшей справедливостью. После того как и этот ушел от человеческих дел, воцарился над готами король Корилл, и он правил своим племенем в Дакии в течение сорока лет. Я имею в виду древнюю Дакию, которой, как известно, владеют теперь гепиды. Страна эта, лежащая напротив Мезии, через Данубий, охвачена короной гор и имеет лишь два подхода: один через Боуты, другой - через Тапы. Эту Готию, которую предки называли Дакией и которая теперь, как мы сказали, именуется Гепидией, тогда ограничивали с востока ароксоланы, с запада язиги, с севера сарматы и бастерны, с юга река Данубий. Язиги же от ароксолан отделяются только рекой Алутой.
      {75} Ввиду того что упомянут был Данубий, нелишним считаю я сказать кое-что о столь великой реке. Рождаясь среди Аламаннских полей, он принимает в себя то отсюда, то оттуда на протяжении 1200 римских миль, начиная от истока своего до устьев, впадающих в Понт, - 60 рек, наподобие спинного хребта, в который вплетаются ребра вроде решетки. Это вообще огромнейшая река. На языке бессов он называется Истром и имеет в русле своем воду глубиной всего на двести стоп. Среди остальных рек эта река по величине превосходит все другие, кроме Нила. Сказанного о Данубии достаточно. К предложенному нами изложению, от которого мы уклонились, с помощью божией возвращаемся.
      {76} После долгого промежутка времени, в правление императора Домициана, готы, относясь с опаской к его скупости, нарушили союз, который они некогда заключили с другими императорами, и опустошили берег Данубия, уже давно принадлежавший Римской империи, уничтожив солдат вместе с их начальником. Во главе этой провинции стоял тогда - после Агриппы - Оппий Савин, у готов же главенство осуществлял Дорпаней. Тогда-то готы, пойдя войной и одолев римлян, отсекли голову Оппию Савину, напали и открыто ограбили многие крепости и города на императорской стороне.
      {77} Вследствие этого бедствия своих подданных Домициан пришел в Иллирик со всеми своими силами и с воинами чуть ли не всего государства под предводительством военачальника их Фуска; с избраннейшими мужами, составив корабли наподобие моста, он перешел реку Данубий против войска Дорпанея. И тут готы, едва ли
      {78} оказавшиеся ленивыми, хватают оружие, сразу в первом же столкновении побеждают римлян и, убив предводителя их Фуска, грабят сокровища в воинских лагерях; одержав повсеместно большую победу, они провозгласили представителей своей знати, - благодаря фортуне которых они будто бы и оказались победителями, - не простыми людьми, но полубогами, т. е. "Ансами". Теперь, читатель, послушай меня, без клеветы говорящего правду, об их генеалогии, которую я изложу вкратце: кто от какого отца родился или откуда пошло его начало и где свершился конец.
      {79} Первым из героев, как сами они передают в своих сказаниях, был Гапт, который родил Хулмула. Хулмул же родил Авгиса. Авгис родил того, которого называют Амал; от него-то и ведут происхождение Амалы. Этот Амал родил Хисарну; Хисарна же родил Остроготу; Острогота родил Хунуила, а Хунуил родил Атала. Атал родил Агиульфа и Одвульфа; Агиульф же родил Ансилу и Эдиульфа, Вультвульфа и Герменериха; а Вультвульф родил Валараванса;
      {80} Валараванс родил Винитария; Винитарий же родил Вандилиария; Вандилиарий же родил Тиудемера и Валамира и Видимира; Тиудемер родил Теодериха; Теодерих родил Амаласвенту; Амаласвента родила Аталариха и Матесвенту от Евтариха, мужа своего, род которого соединен с ней следующим образом: вышесказанный Германарих, сын
      {81} Агиульфа, родил Гунимунда, Гунимунд же родил Торисмунда, а Торисмунд родил Беримуда; Беримуд родил Ветериха, Ветерих же родил Евтариха, который, сочетавшись с Амаласвинтой, родил Аталариха и Матесвенту; Аталарих умер в отроческих годах, а с Матесвентой сочетался Витигис, от которого не восприняла она детей. Оба они были приведены Велезарием в Константинополь. Так как Витигис отошел от дел человеческих, Герман, патриций, племянник императора Юстиниана, взял [Матесвенту] в жены и сделал патрицианкой; от него и родила она сына, по имени также Герман. Когда же Герман скончался, [жена его] решила остаться вдовой. Как и каким образом было разрушено королевство Амалов, я расскажу, если поможет господь, в своем месте.
      {82} Теперь же вернемся к тому, от чего сделали отступление, и поведаем, как то племя, о котором мы ведем речь, достигло предела своего пути. Историк Аблавий сообщает, что там, на берегах Понта, где они, как мы говорили, остановились в Скифии, часть их, владевшую восточной стороной, возглавлял Острогота; либо от этого его имени, либо от места, т. е. "восточные", называются они остроготами; остальные же - везеготами, т. е. с западной стороны.
      {83} Как рассказали мы выше, они, перейдя Данубий, некоторое время жили в Мизии и Фракии; от них произошел император Максимин, [правивший] после Александра, [сына] Мамеи. По словам Симмаха в книге его истории, Максимин, как говорит он, после смерти цезаря Александра провозглашен был войсками императором, а родом он был из Фракии от родителей низкого происхождения, от отца гота по имени Микка и от матери аланки, которую звали Абаба. Он правил три года, но когда повернул оружие на христиан, то сразу потерял власть и жизнь.
      {84} Когда правил император Север и праздновали день рождения его сына, [Максимин], проведший юность в деревенской жизни, пришел прямо на военную службу с пастбища. Принцепс устраивал военные игры; узнав об этом, Максимин, хотя и был полуварваром и юнцом, после того как были предложены награды, попросил на своем родном языке, чтобы император дал ему разрешение вступить
      {85} в борьбу с опытными воинами. Север, чрезвычайно удивленный величиной его тела, - а рост его, рассказывают, был свыше восьми стоп, приказал ему бороться с обозниками способом сцепления тел для того, чтобы не приключилось какого-либо увечья военным мужам от этого грубого человека. Тогда Максимин уложил на спину шестнадцать обозников с такой легкостью, что, одолевая каждого в отдельности, не давал себе даже никакой передышки в виде перерывов. После того как он забрал все награды, приказано было отправить его в войско, и первая его служба была в коннице. На третий день после того события, когда император приехал в лагерь, он увидел Максимина скачущим [на коне] по-варварски; тогда он приказал трибуну, чтобы тот заставил его научиться римским военным приемам. Максимин же, поняв, что император говорит о нем, приблизился к
      {86} нему и пеший пошел перед ним, едущим на лошади. Император, заставив шпорами свою лошадь идти медленной рысью, стал запутывать множество кругов, туда и сюда, различными поворотами, чтобы довести его до утомления; наконец, он сказал Максимину: "Ну, чего же теперь, после бега, хочешь, фракиец?" - "Бороться, - ответил тот, - сколько тебе будет угодно, император". Тут Север, спрыгнув с лошади, приказал самым сильным из воинов сразиться с ним. Он же повалил на землю семерых самых могучих юношей, причем так же, как и в первый раз, не передохнув в промежутках; и был он один одарен цезарем и серебряными наградами и витой золотой цепью; затем ему приказали пребывать среди императорских телохранителей.
      {87} После того, при Антонине Каракалле, он предводительствовал отрядами и, многократно увеличивая славу своими подвигами, получил ряд военных чинов и звание центуриона в награду за свое мужество. Когда впоследствии вступил на престол Макрин, Максимин отказался от военной службы почти на три года и, неся почетную должность трибуна, никогда не показывался Макрину на глаза, так как считал его недостойным власти, приобретенной через совершенное преступление.
      {88} Затем он покинул свой трибунат и вернулся к Элиогабалу, как сыну Антонина. Впоследствии он поразительно сражался против парфян при Александре, [сыне] Мамеи. Когда же последний был убит во время военного мятежа в Могонтиаке, сам он, Максимин, сделался императором по избранию войска без определения сената. Все добрые действия свои он исказил злонамеренным преследованием христиан. Был он убит Пуппионом в Аквилейе и оставил государство Филиппу. Я же по той причине заимствовал все это из "Истории" Симмаха для своего произведеньица, чтобы показать, как племя, о котором идет речь, достигло вершины римской власти. Впрочем, дело требует, чтобы мы по порядку перешли к тому, от чего отклонились.
      {89} Племя это чудесным образом прославилось в той стране, где жило, т. е. на понтийском побережье скифской земли; оно без страха держало огромные пространства земель и столько морских заливов, столько течений рек! Под его десницей нередко лежал [распростертый] вандал, принуждаем был к дани маркоманн, обращены были в рабство вожди квадов. Когда римлянами правил вышесказанный Филипп, единственный бывший до Константина христианином, вместе с сыном своим, также Филиппом, то во второй год его правления Риму исполнился тысячный год. Готы же, после того как была у них отнята их стипендия, что случалось обычно, переносили это с неудовольствием и из друзей стали врагами. Они, хотя и жили в отдалении под управлением своих королей, были федератами римского государства и получали ежегодное вознаграждение. Что же дальше? Острогота
      {90} со своим племенем перешел Данубий и опустошил Мезию и Фракию. К нему, восставшему, был направлен Филиппом сенатор Деций. Когда он прибыл и ничего не смог поделать с готами, он отпустил своих воинов с военной службы и заставил их вести частную жизнь, как бы за то, что по их небрежности готы перешли Данубий, т. е. он перенес вину на своих и вернулся к Филиппу. Воины же, видя, что после таких трудов они изгнаны с военной службы, возмущенные прибегли к помощи Остроготы, короля готов.
      {91} Тот принял их и, зажегшись их речами, вскоре вывел, - чтобы начать войну, - триста тысяч своих вооруженных людей, имея при этом помощь со стороны многочисленных тайфалов и астрингов; было также и три тысячи карпов; это чрезвычайно опытные в войне люди, которые часто бывали враждебны римлянам. Впоследствии, в правление Диоклетиана и Максимиана, их победил и подчинил римскому государству цезарь Галерий Максимин. Присоединив к ним [к карпам] готов и певкинов с острова Певки, который лежит при устьях Данубия, впадающего в Понт, он [Острогота] поставил вождями во главе [всех этих племен] Аргаита и Гунтериха, знатнейших людей их [готов] племени.
      {92} Вскоре они перешли вброд Данубий, вновь опустошили Мезию и подступили к главному городу той страны, славному Маркианополю.
      {93} Они долгоего осаждали, но, получив выкуп от осажденных, отошли. Назвав Маркианополь, следует кратко сообщить об его положении. Город этот построил император Траян по следующему, как рассказывают, поводу: служанка сестры его Маркии умывалась в той реке, воды которой отличаются необычайной прозрачностью и вкусом и которая, под именем Потама, рождается посреди города. Когда служанка хотела затем зачерпнуть воды, то принесенный ею золотой сосуд случайно упал в глубину, но, хотя и отяжеленный весом металла, спустя длительное время вынырнул со дна. Конечно, необыкновенно и то, что поглощается пустое, и то, что благодаря выталкиванию волн всплывает раз уже поглощенное. С удивлением обнаружив это, Траян поверил, что в источнике том пребывали какие-то божества, и, заложив город, назвал его по имени сестры своей Маркианополем.
      {94} Итак, после длительной осады, как мы уже сказали, и получив выкуп, отступил обогащенный гет [от этого города] в свои земли. Заметив, что он сразу повсюду побеждает и обогащается добычей, племя гепидов, побуждаемое завистью, двинулось с оружием на родичей. Если же ты спросишь, каким образом геты и гепиды являются родичами, я разрешу [недоумение] в коротких словах. Ты должен помнить, что вначале я рассказал, как готы вышли из недр Скандзы
      {95} со своим королем Берихом, вытащив всего только три корабля на берег по эту сторону океана, т. е. в Готискандзу. Из всех этих трех кораблей один, как бывает, пристал позднее других и, говорят, дал имя всему племени, потому что на их [готов] языке "ленивый" говорится "gepanta". Отсюда и получилось, что, понемногу и [постепенно] искажаясь, родилось из хулы имя гепидов. Без сомнения, они родом из готов и оттуда ведут свое происхождение; однако, так как "gepanta" означает, как я сказал, нечто "ленивое" и "отсталое", то имя гепидов родилось, таким образом, из случайно слетевшего с языка
      {96} попрека; тем не менее я не считаю его чересчур неподходящим: они как раз отличаются медлительным умом и тяжелыми движениями своего тела. Эти самые гепиды прониклись завистью, пока жили в области Спезис, на острове, окруженном отмелями реки Висклы, который они на родном языке называли Гепедойос. Теперь, говорят, этот остров населяет племя вивидариев, тогда как они [гепиды] перешли на лучшие земли. Известно, что эти вивидарии собрались из разных родов как бы в одно убежище и образовали [отдельное] племя.
      {97} Итак, как мы уже сказали, король гепидов Фастида поднял свое неповоротливое племя и расширил оружием пределы своей области. Он разорил бургундзонов почти до полного истребления и покорил многочисленные другие племена. Затем, злобно вызвав готов, он дерзким сражением прежде всего нарушил союз кровного родства, высоко возомнив о себе в горделивой надменности; и начал он прибавлять земель своему умножающемуся племени и разредил обитателей родных
      {98} мест. Он-то и послал послов к Остроготе, власти которого тогда подлежали как остроготы, так и везеготы, т. е. обе ветви одного племени. [Он послал послов], чтобы выискали они его, засевшего в горах, охваченного дикостью и чащей лесов, и требовали одного из двух: чтобы тот готовил ему либо войну, либо просторы своих земель.
      {99} Тогда Острогота, король готов, будучи тверд духом, ответил послам, что подобная война ужасает его и что жестоко и вообще преступно оружием спорить с родичами, но что земли он не отдаст. Что же больше? Гепиды ринулись в битву, а против них, дабы не показать себя слабейшим, двинул и Острогота свое войско. Они сходятся у города Гальтис, около которого протекает река Ауха, и там бьются с большой доблестью с обеих сторон, потому что их бросило друг на друга подобие и в оружии и в уменье сражаться. Однако более справедливое дело и быстрота соображения помогли
      {100} готам. С наступлением ночи, когда гепиды ослабели, сражение было прервано. Тогда, бросив избиение своих же, Фастида, король гепидов, отправился на родину настолько же униженный постыдными укорами, насколько возвышен был ранее надменностью. Победителями возвращаются готы, довольные отступлением гепидов. Они счастливо и мирно жили в своей стране до тех пор, пока жив был вышеупомянутый их Острогота.
      {101} После его смерти Книва, разделив войско на две части, многих направил на опустошение Мезии, зная, что и императоры ею пренебрегают, и защитников она лишена; сам же он с 70 тысячами пошел к Евсции, иначе - к Новам. Оттесненный оттуда военачальником Галлом, Книва подошел к Никополю, замечательному [городу], лежащему близ реки Ятра. Этот город построил Траян после победы над сарматами, дав ему имя города Победы. Когда там вдруг появился император Деций, то Книва отошел, наконец, в области Гема, которые были неподалеку;
      {102} оттуда, построив свои войска, он поспешил к Филиппополю. Узнав об его отступлении, император Деций перевалил через горный хребет Гема и, чтобы оказать помощь тому городу, подошел к Берое. Пока он расположил на отдых утомленных лошадей и войско, обрушился на него, как молния, Книва со своими готами и, уничтожив римское войско, погнал императора с немногими [спутниками], пытавшимися бежать обратно через Альпы в Мизию, к Евсции, где военачальник Галл стоял тогда с большим отрядом на границах. Со6рав войско как отсюда, так и [с реки] Уска, Галл стал готовиться к предстоящей войне.
      {103} Книва же после долгой осады ворвался в Филиппополь и, завладев добычей, заключил союз с бывшим там военачальником Приском будто бы для борьбы с Децием. Вступив в сражение, [готы] пронзают стрелой сына Деция, жестоко ранив его насмерть. Увидев это, отец, как рассказывают, произнес для укрепления духа воинов: "Пусть никто не печалится; потеря одного воина не есть ущерб для государства". Однако, не будучи в состоянии перенести горе отца, он нападает на врагов, ища либо смерти, либо отмщения. Под Абриттом, городом в Мезии, он был окружен готами и убит, достигнув, таким образом, конца своего правления и предела жизни. Это место до сих пор называется "Алтарем Деция", потому что здесь перед битвой он совершил пышные жертвоприношения идолам.
      {104} После кончины Деция римским государством овладели Галл и Волузиан. Тогда заразный мор, подобный тому бедствию, которое испытали и мы девять лет назад, обезобразил лицо всего [земного] круга; особенно он опустошил Александрию и другие города по всему Египту. Историк Дионисий до слез жалостно повествовал об этом несчастье, которое описал и наш почитаемый Христов мученик и епископ Киприан в книге под заглавием "О смертности".
      {105} Тогда-то некий Эмилиан, из-за того что по причине небрежения императоров готы нередко разоряли Мизию, усмотрел, что возможно отнять её без большого убытка для государства, а также сообразил, что тут-то и может случиться ему удача. Поэтому он захватил тираническую власть в Мезии и, перетянув к себе все военные отряды, начал разорять города и население. В течение немногих месяцев, пока вырастало нужное для борьбы с ним множество военного снаряжения, он причинил государству немалый вред. Однако, пустившись на это
      {106} нечестивое дело, он в самом начале его и погиб, потеряв и жизнь, и власть, которой так домогался. Вышеупомянутые же императоры Галл и Волузиан, хотя и пробыли у власти всего какие-нибудь два года, после чего покинули сей мир, тем не менее за это двухлетие, что они здесь находились, повсюду водворили мир, повсюду правили милостиво. Одно только ставилось в упрек их фортуне, а именно - всеобщий мор, но и то лишь со стороны непонимающих и клеветников, привыкших рвать злобным клыком чужую жизнь. Эти императоры, лишь только достигли власти, заключили союз с готским племенем. Спустя недолгое время, после того как пали оба правителя, Галлиен захватил принципат.
      {107} Дав волю своему буйству, Респа, Ведук и Тарвар, предводители готов, взяли корабли и, переправившись через пролив Геллеспонтский, перешли в Азию; в этой провинции они разграбили много городов, а в Эфесе сожгли славнейший храм Дианы, который, как мы раньше уже рассказали, был основан амазонками. Перейдя в область Вифинии, они разрушили Халкедон; впоследствии частично восстановленный Корнелием Абитом; и до сегодня, несмотря на то, что Халкедон имеет счастье быть в соседстве со столицей, он тем не менее сохраняет некоторые знаки своего разрушения как указание потомству.
      {108} При такой удаче готы, вторгшиеся в области Азии, забрав добычу и награбленное, снова переплывают Геллеспонтский пролив; по пути они разоряют Трою и Илион, которые, едва успев лишь немного восстановиться после Агамемноновой войны, снова оказались разрушенными вражеским мечом. После такого разорения Азии испытала их зверство Фракия. Там они приблизились и подступили к городу Анхиалу, у подножия горы Эма, близ моря. Этот город некогда поставил между морским
      {109} побережьем и подножием Эма Сарданафал, царь парфянский. Рассказывают, что [готы] оставались там много дней, восхищенные банями на горячих водах, расположенными на двенадцатой миле от города Анхиала, где из глубины пробиваются огненные источники; среди всех остальных неисчислимых в мире мест с [горячими] термами это, несомненно, главные и наиболее действенные для здоровья страждущих.
      {110} Оттуда вернулись они в свои места, а затем были отправлены императором Максимианом в помощь римлянам против парфян; посланные туда как вспомогательные отряды, они соблюдали верность в сражениях. Но, после того как цезарь Максимин с их помощью обратил в бегство царя персидского Нарсея, внука великого Сапора, и захватил все его богатства, а также жен и сыновей, Диоклетиан же одолел Ахилла в Александрии, а Максимиан Геркулий уничтожил
      {111} в Африке квинквегентианов - в государстве был достигнут мир, и готами начали как бы пренебрегать. А было время, когда без них римское войско с трудом сражалось с любыми племенами. Часто бывало, что их так и приглашали: например, при Константине их позвали, и они подняли оружие против его родственника Лициния; победив, они заперли его в Фессалонике и, лишенного власти, пронзили мечом от имени Константина-победителя. Помощь
      {112} готов была использована и для того, чтобы [Константин] смог основать знаменитейший в честь своего имени город, который был бы соперником Риму: они заключили с императором союз и привели ему для борьбы против разных племен 40 тысяч своих [воинов]. До настоящего времени в империи остается их войско; зовутся же они и до сего дня федератами. Так они прославились в империи при своих королях Ариарихе и Аорихе. После их кончины преемником их в королевстве стал Геберих, отличавшийся доблестью и благородством.
      {113} Он родился от отца Хильдерита, деда Овиды, прадеда Нидады и блеск своих деяний приравнял к славе своего рода. В начале своего правления, стремясь расшириться в сторону [земель] племени вандалов, Геберих [пошел] против их короля Визимара. Последний происходил из поколения Астингов, отличного среди них [вандалов] и показывающего себя как воинственнейший род. Так говорит историк Девксипп, свидетельствующий и о том, что они [вандалы] всего на протяжении одного года пришли от океана к нашим границам, несмотря на огромную протяженность [промежуточных] земель.
      {114} В то время они жили на том месте, где теперь сидят гепиды, по рекам Маризии, Милиаре, Гильпиль и Гризии (последняя превосходит все названные выше). С востока [от вандалов] жили тогда готы, с запада маркоман, с севера гермундол, с юга находился Истр, который называется также Данубием. Когда здесь жили вандалы, то Геберих, король готов, начал с ними войну на берегу вышесказанной реки Маризии; недолго сражались они с равным успехом, но скоро король вандалов Визимар с большей частью своего племени был уничтожен.
      {115} Геберих же, выдающийся вождь готов, после одоления вандалов и захвата добычи вернулся в свои места, откуда вышел. Тогда небольшая кучка вандалов, которые бежали, собрали отряд своих небоеспособных [соплеменников] и покинули несчастливую страну; у императора Константина они испросили для себя Паннонию и, устроив там селения, служили как местные жители по императорским декретам в течение приблизительно 60 лет. Спустя уже много времени приглашенные Стилихоном, магистром армии, экс-консулом и патрицием, они заняли Галлии, где, ограбив соседние [племена], тем не менее все так же не имели определенных мест для жизни.
      {116} После того как король готов Геберих отошел от дел человеческих, через некоторое время наследовал королевство Германарих, благороднейший из Амалов, который покорил много весьма воинственных северных племен и заставил их повиноваться своим законам. Немало древних писателей сравнивали его по достоинству с Александром Великим. Покорил же он племена: гольтескифов, тиудов, инаунксов, васинабронков, меренс, морденс, имнискаров, рогов, тадзанс, атаул,
      {117} навего, бубегенов, колдов. Славный подчинением столь многих [племен], он не потерпел, чтобы предводительствуемое Аларихом племя герулов, в большей части перебитое, не подчинилось - в остальной своей части - его власти. По сообщению историка Аблавия, вышеуказанное племя жило близ Мэотийского болота, в топких местах, которое греки называют "ele", и потому и именовалось элурами.
      {118} Племя это очень подвижно и - ещё более - необыкновенно высокомерно. Не было тогда ни одного [другого] племени, которое не подбирало бы из них легковооруженных воинов. Хотя быстрота их часто позволяла им ускользать в сражении от иных противников, однако и она уступила твердости и размеренности готов: по воле судьбы они [элуры] также, наряду с остальными племенами, покорились королю гетов Германариху.
      {119} После поражения герулов Германарих двинул войско против венетов, которые, хотя и были достойны презрения из-за [слабости их] оружия, были, однако, могущественны благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться. Но ничего не стоит великое число негодных для войны, особенно в том случае, когда и бог попускает и множество вооруженных подступает. Эти [венеты], как мы уже рассказывали в начале нашего изложения, - именно при перечислении племен, - происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов. Хотя теперь, по грехам нашим, они свирепствуют повсеместно, но тогда все они подчинились власти Германариха.
      {120} Умом своим и доблестью он подчинил себе также племя эстов, которые населяют отдаленнейшее побережье Германского океана. Он властвовал, таким образом, над всеми племенами Скифии и Германии, как над собственностью.
      {121} Спустя немного времени, как передает Орозий, взъярилось на готов племя гуннов, самое страшное из всех своей дикостью. Из древних преданий мы узнаем, как они произошли. Король готов Филимер, сын великого Гадариха, после выхода с острова Скандзы, пятым по порядку держал власть над гетами и, как мы рассказали выше, вступил в скифские земли. Он обнаружил среди своего племени несколько женщин-колдуний, которых он сам на родном языке называл галиуруннами. Сочтя их подозрительными, он прогнал их далеко от своего войска и, обратив их таким
      {122} образом в бегство, принудил блуждать в пустыне. Когда их, бродящих по бесплодным пространствам, увидели нечистые духи, то в их объятиях соитием смешались с ними и произвели то свирепейшее племя, которое жило сначала среди болот, - малорослое, отвратительное и сухопарое, понятное как некий род людей только лишь в том смысле, что обнаруживало подобие человеческой речи. Вот эти-то гунны, созданные от такого корня, и подступили к
      {123} границам готов. Этот свирепый род, как сообщает историк Приск, расселившись на дальнем берегу Мэотийского озера, не знал никакого другого дела, кроме охоты, если не считать того, что он, увеличившись до размеров племени, стал тревожить покой соседних племен коварством и грабежами. Охотники из этого племени, выискивая однажды, как обычно, дичь на берегу внутренней Мэотиды, заметили, что вдруг перед
      {124} ними появился олень, вошел в озеро и, то ступая вперед, то приостанавливаясь, представлялся указующим путь. Последовав за ним, охотники пешим ходом перешли Мэотийское озеро, которое [до тех пор] считали непереходимым, как море. Лишь только перед ними, ничего не ведающими, показалась скифская земля, олень исчез.
      {125} Я полагаю, что сделали это, из-за ненависти к скифам, те самые духи, от которых гунны ведут свое происхождение. Вовсе не зная, что, кроме Мэотиды, существует ещё другой мир, и приведенные в восхищение скифской землей, они, будучи догадливыми, решили, что путь этот, никогда ранее неведомый, показан им боже-ственным [соизволением]. Они возвращаются к своим, сообщают им о случившемся, расхваливают Скифию и убеждают все племя отправиться туда по пути, который они узнали, следуя указанию оленя. Всех скифов, забранных ещё при вступлении, они принесли в жертву победе, а остальных, покоренных, подчинили себе. Лишь только они
      {126} перешли громадное озеро, то - подобные некоему урагану племен захватили там алпидзуров, алцилдзуров, итимаров, тункарсов и боисков, сидевших на побережье этой самой Скифии. Аланов, хотя и равных им в бою, но отличных от них [общей] человечностью, образом жизни и наружным видом, они также подчинили себе, обессилив частыми
      {127} стычками. Может быть, они побеждали их не столько войной, сколько внушая величайший ужас своим страшным видом; они обращали их [аланов] в бегство, потому что их [гуннов] образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразный комок с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдает жестокость их духа: они зверствуют даже над потомством своим с первого дня рождения. Детям мужского пола они рассекают щеки железом, чтобы, раньше чем воспринять питание молоком, попробовали они испытание
      {128} раной. Поэтому они стареют безбородыми, а в юношестве лишены красоты, так как лицо, изборожденное железом, из-за рубцов теряет своевременное украшение волосами. Ростом они невелики, но быстры проворством своих движений и чрезвычайно склонны к верховой езде; они широки в плечах, ловки в стрельбе из лука и всегда горделиво выпрямлены благодаря крепости шеи. При человеческом обличье живут они в звериной дикости.
      {129} Когда геты увидели этот воинствующий род - преследователя множества племен, они испугались и стали рассуждать со своим королем, как бы уйти от такого врага. Германарих, король готов, хотя, как мы сообщили выше, и был победителем многих племен, призадумался, однако, с приходом гуннов. Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других племен, подвернулся тут случай повредить ему. Одну женщину из вышеназванного племени [росомонов], по имени Сунильду, за изменнический уход [от короля], её мужа, король [Германарих], движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав её к диким коням и пустив их вскачь. Братья же её, Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом. Мучимый
      {130} этой раной, король влачил жизнь больного. Узнав о несчастном его недуге, Баламбер, король гуннов, двинулся войной на ту часть [готов, которую составляли] остроготы; от них везеготы, следуя какому-то своему намерению, уже отделились. Между тем Германарих, престарелый и одряхлевший, страдал от раны и, не перенеся гуннских набегов, скончался на сто десятом году жизни. Смерть его дала гуннам возможность осилить тех готов, которые, как мы говорили, сидели на восточной стороне и назывались остроготами.
      {131} Везеготы же, т. е. другие их сотоварищи, обитавшие в западной области, напуганные страхом своих родичей, колебались, на что им решиться в отношении племени гуннов; они долго размышляли и наконец, по общему согласию, направили послов в Романию к императору Валенту, брату императора Валентиниана старшего, с тем чтобы подчиниться его законам и жить под его владычеством, если он передаст им для поселения область Фракии или Мезии. Кроме того, чтобы больше было им веры, они обещают стать христианами,
      {132} если только будут им даны наставники, учащие на их языке. Получив такое известие, Валент тотчас же с радостью согласился на это, так как и сам, помимо всего, собирался просить о том же. Приняв гетов в Мезию, он поставил как бы стену государству своему против остальных [варварских] племен. А так как император Валент, увлеченный арианским лжеучением, закрыл все церкви нашего толка, то и послал к ним проповедниками сочувствующих своему направлению; они придя туда, стали вливать [в души] этих грубых и невежественных людей яд своего лжеучения. Так вот везеготы
      {133} благодаря императору Валенту сделались арианами, а не христианами. В дальнейшем они, движимые доброжелательством, просвещали как остроготов, так и гепидов, своих родичей, уча их преклоняться перед этим лжеучением; таким образом, они склонили все племена своего языка к признанию этой секты. Сами же [везеготы], как уже сказано, перешли Данубий и осели, с разрешения императора, в Дакии Прибрежной, в Мезии и в обеих Фракиях.
      {134} Их постигли, - как это бывает с народом, когда он ещё непрочно обосновался на месте, - оскудение и голод; тогда приматы их и вожди, которые возглавляли их вместо королей - а именно Фритигерн, Алатей и Сафрак, сострадая нуждам войска, попросили римских полководцев Лупицина и Максима открыть торжище. И действительно, на что только не принудит пойти "проклятая золота жажда"? Военачальники, побуждаемые алчностью, пустились продавать не только мясо, баранье или бычье, но даже дохлятину - собачыо и других нечистых животных, причем по высокой цене; дело
      {135} дошло до того, что любого раба продавали за один хлеб или за десять фунтов говядины. Когда же ни рабов, ни утвари не стало, жадный купец, побежденный [чужой] нуждой, потребовал их сыновей. Видя в этом спасение своих детей, родители поступают, следуя рассуждению, что легче потерять свободу, чем жизнь: ведь милосерднее быть продану, но питаему в будущем, чем оставаться у своих, но умереть. Случилось в то бедственное время, что Лупицин, как римский военачальник, пригласил готского князька Фритигерна на пир, сам же
      {136}замыслил против него коварный обман. Фритигерн, не подозревая об обмане, пришел на пиршество с небольшой дружиной и, когда угощался в помещении претория, услышал крик несчастных умерщвляемых: солдаты военачальника по приказу последнего пытались перебить его товарищей, запертых в другой части [здания]; однако резко раздавшийся голос погибающих отозвался в настороженных ушах Фритигерна; поняв и открыв обман, он обнажил меч, покинул пир, с великой отвагой и стремительностью избавил своих соратников от угрожавшей им смерти и воодушевил их на избиение римлян.
      {137} Воспользовавшись случаем, эти храбрецы предпочли лучше погибнуть в сражении, чем от голода, и вот тотчас же поднимают они оружие, чтобы убить Лупицина и Максима. Этот самый день унес с собой как голод готов, так и безопасность римлян. И начали тогда готы, уже не как пришельцы и чужаки, но как [римские] граждане и господа повелевать землевладельцами и держать в своей власти все северные области вплоть до Данубия.
      {138} Узнав об этом в Антиохии, император Валент немедленно вооружил войско и выступил в области Фракии. После того как там произошла плачевная битва, причем победили готы, римский император бежал в какое-то поместье около Адрианополя; готы же, не зная, что он скрывается в жалком домишке, подложили [под него] огонь, как это обычно для озверевшего врага, и император был сожжен с царственным великолепием. Едва ли не по божьему, поистине, суду случилось так, что спален он был огнем теми самыми людьми, коих он, когда просили они истинной веры, склонил в лжеучение и огонь любви извратил в геенну огненную. С того времени везеготы после столь великой и славной победы расселились в обеих Фракиях и в Дакии Прибрежной, владея ими, как родной землей.
      {139} После того как Феодосий, родом из Испании, был избран императором Грацианом и поставлен в восточном принципате вместо Валента, дяди своего по отцу, военное обучение пришло вскоре в лучшее состояние, а косность и праздность были исключены. Почувствовав это, гот устрашился, ибо император, вообще отличавшийся острым умом и славный доблестью и здравомыслием, призывал к
      {140} твердости расслабленное войско как строгостью приказов, так и щедростью и лаской. И действительно, там, где воины обрели веру в себя, после того как император сменился на лучшего, - они пробуют нападать на готов и вытесняют их из пределов Фракии. Но тогда же император Феодосии заболел, и состояние его было почти безнадежно. Это вновь придало готам дерзости, и, разделив войско,
      {141} Фритигерн отправился грабить Фессалию, Эпиры и Ахайю, Алатей же и Сафрак с остальными полчищами устремились в Паннонию. Когда император Грациан, - который в то время по причине нашествия вандалов отошел из Рима в Галлию, - узнал, что в связи с роковым и безнадежным недугом Феодосия готы усилили свою свирепость, то немедленно, собрав войско, явился туда; однако он добился с ними мира и заключил союз, полагаясь не на оружие, но намереваясь победить их милостью и дарами и предоставить им продовольствие.
      {142} Когда в дальнейшем император Феодосий выздоровел и узнал, что император Грациан установил союз между готами и римлянами, - чего он и сам желал, - он воспринял это с радостью и со своей стороны согласился на этот мир; короля Атанариха, который тогда наследовал Фритигерну, он привлек к себе поднесением ему даров и
      {143} пригласил его со свойственной ему приветливостью нрава побывать у него в Константинополе. Тот охотно согласился и, войдя в столицу, воскликнул в удивлении: "Ну, вот я и вижу то, о чем часто слыхивал с недоверием!" - разумея под этим славу великого города. И, бросая взоры туда и сюда, он глядел и дивился то местоположению города, то вереницам кораблей, то знаменитым стенам. Когда же он увидел толпы различных народов, подобные пробивающимся со всех сторон волнам, объединенным в общий поток, или выстроившиеся ряды воинов, то он произнес: "Император - это, несомненно, земной бог,
      {144} и всякий, кто поднимет на него руку, будет сам виноват в пролитии своей же крови". Был он, таким образом, в превеликом восхищении, а император возвеличил его ещё бoльшими почестями, как вдруг, по прошествии немногих месяцев, он переселился с этого света. Мертвого, император почтил его милостью своего благоволения чуть ли не больше, чем живого: он предал его достойному погребению, причем
      {145} сам на похоронах шел перед носилками. После смерти Атанариха все его войско осталось на службе у императора Феодосия, предавшись Римской империи и слившись как бы в одно тело с римским войском; таким образом было возобновлено то ополчение федератов, которое некогда было учреждено при императоре Константине, и эти самые [готы] стали называться федератами. Это из них-то император, понимая, что они ему верны и дружественны, повел более двадцати тысяч воинов против тирана Евгения, который убил Грациана и занял Галлии; одержав над вышесказанным тираном победу, император совершил отмщение.
      {146} После того как Феодосий, поклонник мира и друг рода готов, ушел от дел человеческих, сыновья его, проводя жизнь в роскоши, принялись губить оба государства, а вспомогательным войскам [т. е. [готам] отменять обычные дары; вскоре у готов появилось к ним презрение, и они, опасаясь, как бы от длительного мира не ослабела их сила, избрали себе королем Алариха; он отличался чудесным происхождением из рода Балтов, второго по благородству после Амалов; род этот некогда благодаря отваге и доблести получил среди своих имя Балты, т. е. отважного.
      {147} Вскоре, когда вышеназванный Аларих поставлен был королем, и, держа совет со своими, убедил их, что лучше собственным трудом добыть себе царство, чем сидя в бездействии подчиняться [царствам] чужим. И, подняв войско, через Паннонию - в консульство Стилихона и Аврелиана - и через Сирмий, правой стороной вошел он в Италию, которая казалась опустошенной от мужей: никто ему
      {148} не сопротивлялся, и он подошел к мосту Кандидиана, который отстоял на три милиария от столицы Равенны. Этот город открыт всего только одному подступу, находясь между болотами, морем и течением реки Пада; некогда землевладельцы [в окрестностях] города, как передают старшие писатели, назывались ???????, что значит хвалы достойные. Равенна лежит в лоне римского государства над Ионийским морем и наподобие острова заключена в разливе текущих вод.
      {149} На восток от неё - море; если плыть по нему прямым путем из Коркиры и Эллады, то по правую сторону будут сначала Эпиры, затем Далмация, Либурния и Истрия, и так весло донесет, касаясь [все время берега], до Венетий. На запад [от Равенны] лежат болота, на которых, как ворота, остается единственный крайне узкий вход. С северной стороны находится тот
      {150} рукав реки Пада, который именуется Рвом Аскона. С юга же - сам Пад, величаемый царем рек италийской земли, по прозванию Эридан; он был отведен императором Августом посредством широчайшего рва, так что седьмая часть потока проходила через середину брода, образуя у своего устья удобнейший порт, способный, как некогда полагали, принять для безопаснейшей стоянки флот из двухсот пятидесяти кораблей, по сообщению Диона. Теперь же, как говорит
      {151} Фавий, то, что когда-то было портом, представляется обширнейшим садом, полным деревьев, на которых, правда, висят не паруса, а плоды. Город этот славится тремя именами и наслаждается трояким расположением, а именно: первое из имен - Равенна, последнее - Классис, среднее - Цезарея между городом и морем; эта часть изобилует мягким [грунтом] и мелким песком, пригодным для конских ристаний.
      {152} Итак, когда войско везеготов приблизилось к окрестностям Равенны, то послало к императору Гонорию, который сидел внутри города, посольство: если он позволил бы готам мирно поселиться в Италии, они жили бы с римским народом так, что можно было бы поверить, что оба народа составляют одно целое; если же нет, то надо решить дело войной, - кто кого в силах изгнать, - и тогда победитель пусть и повелевает, уверенный [в своей силе]. Но император Гонорий опасался и того, и другого предложения; созвав на совет свой сенат, он раздумывал, как бы
      {153} изгнать готов из пределов Италии. И пришло ему, наконец, в голову такое решение: пусть Аларих вместе со своим племенем, если сможет, отберет и возьмет в полную собственность далеколежащие провинции, т. е. Галлии и Испании , которые император почти потерял, так как их разорило нашествие короля вандалов Гизериха. Готы соглашаются исполнить это постановление и принять дар, подтвержденный
      {154} священным прорицанием, и отправляются в переданную им землю. После их ухода, - а они не причинили в Италии никакого вреда, - патриций Стилихон, зять императора Гонория (потому что император взял в замужество обеих его дочерей, Марию и Термантию, одну за другой, но бог призвал к себе их обеих сохранившими девственность и чистоту); так вот этот Стилихон тайно подошел к Полентии, городу в Коттийских Альпах, - готы же не подозревали ничего дурного,
      {155} и, на погибель всей Италии и бесчестье себе, бросился в бой. Внезапно завидев его, готы сначала ужаснулись, но вскоре собрались с духом и, по своему обычаю возбудив себя ободряющими кликами, обратили чуть ли не все войско Стилихона в бегство и, отбросив его, уничтожили полностью; затем, разъяренные, они меняют предпринятый путь и возвращаются в Лигурию , по которой только что прошли. Захватив там награбленную добычу, они также опустошают Эмилию и земли по Фламиниевой дороге между Пиценом и Тусцией; они хватают как добычу все, что попадается по обеим её сторонам, и в
      {156} набегах доходят вплоть до Рима. Наконец, вступив в Рим, они, по приказу Алариха, только грабят, но не поджигают, как в обычае у варваров, и вовсе не допускают совершать какое-либо надругательство над святыми местами. Выйдя из Рима, они двинулись по Кампании и Лукании, нанося тот же ущерб, и достигли Бриттиев. Там они осели надолго и предполагали идти на Сицилию, а оттуда в африканские земли. Ведь область Бриттиев лежит на крайнем конце Италии, расположенная в южной её части; её выступ составляет начало Апеннинскиих гор; вытянутая наподобие языка, она отделяет Адриатическое море от Тирренского; название свое она получила некогда от имени царицы Бриттии.
      {157} Итак, туда-то и пришел Аларих, король везеготов, с богатствами целой Италии, захваченными как добыча, и оттуда, как было сказано, предполагал через Сицилию переправиться в спокойную страну Африку, но, так как не дозволено, чтобы кто-либо из людей располагал [судьбой своей] без ведома божия, страшная пучина морская поглотила несколько его кораблей, а многие разбросала. Пока Аларих, потрясенный этой неудачей, размышлял, что ему предпринять, он был внезапно застигнут преждевременной смертью и удалился от дел человеческих.
      {158} Готы оплакивали его по своей огромной любви к нему; они отвели из русла реку Бузент около города Консенции, а река эта, ниспадая от подножия горы, течет целебной струей как раз близ этого города; посередине русла этого потока они, собрав толпу пленных, вырыли место для погребения и туда, в лоно этой могилы, опустили Алариха со множеством сокровищ, а затем вернули воды обратно в их русло. Но, чтобы никто никогда не узнал того места, землекопы были все умерщвлены. Королевскую же власть над везеготами они передали Атаульфу, кровному родичу Алариха, выдающемуся и внешностью, и умом, потому что он был похож на Алариха, если не высотою роста, то красотою тела и благообразием лица.
      {159} Атаульф, приняв власть, вернулся в Рим и, наподобие саранчи, сбрил там все, что ещё оставалось, обобрав Италию не только в области частных состояний, но и государственных, так как император
      {160} Гонорий не мог ничему противостоять. Его сестру Плацидию, дочь императора Феодосия от второй жены, он увел из столицы пленницей. Однако, принимая во внимание благородство её происхождения, внешнюю красоту и девственную чистоту, он сочетался с ней законным браком в Форуме Юлия, городе [провинции] Эмилии, с той целью, чтобы варвары, узнав об этом союзе, сильнее боялись империи, как соединенной с готами. Гонория же августа, хотя и истощенного силами, он, - полный расположения к нему, - не тронул, теперь уже как родственника, и двинулся к Галлиям. Когда
      {161} он туда прибыл, все соседние племена из страха стали придерживаться своих пределов; раньше же они, как франки, так и бургундионы, жесточайшим образом нападали на Галлии. А вандалы и аланы, о которых мы рассказывали, как они, по разрешению римских императоров, осели в той и другой Паннониях, рассудив, что там едва ли им будет безопасно из-за страха перед
      {162} готами, - если бы последние вернулись, - перешли в Галлии. Однако вскоре бежали они и из Галлий, которые незадолго до того заняли, и заперлись в Испаниях; они до сих пор помнили, по рассказам своих предков, какое некогда бедствие причинил их народу король готов Геберих и как он силою своею согнал их с
      {163} родной земли. По такой вот причине Галлии были открыты для прихода Атаульфа. Укрепив свою власть в Галлиях, гот начал сокрушаться о положении в Испаниях, помышляя освободить их от набегов вандалов; он оставил свои сокровища с некоторыми верными людьми и с небоеспособным народом в Барцилоне, затем проник во внутренние Испании, где сражался непрестанно с вандалами; на третий же год, после того как покорил и Галлии и Испании, он пал, пронзенный мечом Эвервульфа в живот, - того самого [Эвервульфа], над ростом которого он имел обыкновение насмехаться. После его смерти королем был поставлен Сегерих, но и он, умерщвленный из-за коварства своих же людей, ещё скорее покинул как власть, так и жизнь.
      {164} Затем уже четвертым после Алариха королем был поставлен Валия, человек весьма строгий и благоразумный. Против него император Гонорий направил с войском Констанция, мужа сильного в военном искусстве и прославленного во многих битвах; император опасался, как бы Валия не нарушил союза, некогда заключенного с Атаульфом, и не затеял снова каких-либо козней против империи, изгнав соседние с нею племена; наряду с этим он хотел освободить сестру свою Плацидию от позора подчинения [варварам], условившись с Констанцием, что если
      {165} тот войной ли, миром ли или любым способом, как только сможет, вернет её в его государство, то он отдаст её ему в замужество. Констанций, торжествуя, отправляется в Испании со множеством воинов и почти с царской пышностью. С неменьшим войском спешит ему навстречу, к теснинам Пиринея, и король готов Валия. Там от обеих сторон были снаряжены посольства, которые сошлись на таком договоре: Валия вернет Плацидию, сестру императора, и не будет отказывать римской империи в помощи, если в ней случится нужда. В это время некий Константин, присвоив власть в Галлиях, сына своего Константа из монаха сделал цезарем. Однако он недолго держал захваченную власть, так как вскоре готы и римляне стали союзниками; сам он был убит в Арелате, а сын его - во Вьенне. Вслед за ними Иовин и Себастиан с той же дерзостью надеялись захватить власть, но погибли той же смертью,
      {166} В двенадцатый год правления Валии гунны были изгнаны римлянами и готами из Паннонии после почти пятидесятилетнего обладания ею. Тогда же Валия, видя, как вандалы, примерно во время консульства Иерия и Ардавура, с дерзкой смелостью выступив из внутренних частей Галлиции, куда некогда загнал их Атаульф, пустились опустошать и грабить все кругом в пределах его владений,
      {167} т. е. на землях Испании, немедля двинул на них свое войско. Но Гизерих, король вандалов, был уже призван в Африку Бонифацием, который, будучи обижен императором Валентанианом, не мог иначе, как [подобным] злом, отомстить империи. Он склонил их своими упрашиваниями и перебросил через переправу в теснине, которая называется Гадитанским проливом; он отделяет Африку от Испаний
      {168} едва семью милями и выводит устье Тирренского моря в бушующий океан. Гизерих был весьма известен в Риме в связи с поражением, которое он нанес римлянам; был он невысокого роста и хромой из-за падения с лошади, скрытный, немногоречивый, презиравший роскошь, бурный в гневе, жадный до богатства, крайне дальновидный, когда надо было возмутить племена, готовый сеять семена раздора и возбуждать ненависть.
      {169} Такой-то человек вошел, приглашенный, как мы сказали, уговорами Бонифация, в империю в Африке; там он долго правил, получив, как говорится, власть от бога. Перед кончиной призвал он ряд своих сыновей и приказал им, чтобы не было между, ними борьбы в домогательстве власти, но чтобы каждый по порядку и по степени своей, в случае если переживет другого, т. е. старейшего, чем он, становился наследником; а за ним шел бы следующий. Они соблюдали это на протяжении многих лет и в благоденствии владели королевством, не запятнав себя, как обычно бывало у других варварских племен,
      {170} междоусобной войной, потому что каждый, в свою очередь, один за другим принимал власть и правил народом в мире. Порядок же их наследования был таков: первый - Гизерих, отец и владыка, следующий - Гунерих, третий Гунтамунд, четвертый - Тразамунд, пятый - Ильдерих. Этого последнего, на беду собственному племени и позабыв наставления прародителя, изгнал из королевства и убил Гелимер;
      {171} сам же, как тиран, преждевременно захватил власть. Но сделанное не прошло ему безнаказанно, потому что вскоре он испытал отмщение со стороны императора Юстиниана: вместе со всем своим родом и сокровищами, над которыми он, награбивши их, трясся, был он привезен в Константинополь Велезарием, мужем славнейшим, магистром армии на Востоке, ординарным экс-консулом и патрицием, и предстал в цирке великим для народа посмешищем; он испытал позднее раскаяние, когда узрел себя низвергнутым с
      {172} вершины королевского величия и, оказавшись вынужденным вести частную жизнь, к которой не желал привыкнуть, умер. Так Африка, которая по делению земного круга описывается как третья часть мира, на сотый почти год вырванная из-под вандальского ига и освобожденная, была вновь возвращена Римской империи. Некогда, при ленивых правителях и неверных полководцах, была она отторгнута варварской рукой от тела Римского государства, теперь же, при искусном государе и верном полководце, она возвращена и радуется этому поныне. Хотя немного спустя после того она и плакала, ослабленная внутренней войной и изменой мавров, однако победа императора Юстиниана, дарованная богом ей на пользу, довела до мира начатое дело. Но зачем говорить о том, чего не требует предмет [нашего рассказа]? Вернемся к основной теме.
      {173} Валия, король готов, до того свирепствовал со своими войсками против вандалов, что намеревался было преследовать их и в Африке, если бы только не отвлек его тот же случай, который приключился некогда с Аларихом, когда тот направлялся в Африку. Прославившийся в Испаниях, одержав там бескровную победу, он [Валия] возвращается в Толозу и оставляет Римской империи, после изгнания врагов, несколько ранее обещанных провинций. Много позднее его
      {174} постиг недуг, и он удалился от дел человеческих в то самое время, когда Беремуд, рожденный Торисмундом, - на него мы указывали выше в списке рода Амалов, - вместе с сыном Витирихом переселился в королевство везеготов, [уйдя] от остроготов, все ещё подчиненных гуннскому игу в землях Скифии. Сознавая свою доблесть и благородство происхождения, он тем легче мог считать, что родичи передадут верховную власть ему, известному наследнику многих королей. Кто же, в самом деле, мог колебаться относительно Амала, если бы был волен избирать? Однако, он сам до известного времени не хотел обнаруживать, кто он такой. Готы же после смерти Валии
      {175} поставили преемником ему Теодерида. Придя к нему, Беремуд скрыл выгодным молчанием, с присущей ему великой уравновешенностью духа, блеск своего происхождения, зная, что царствующим всегда подозрительны рожденные от царского поколения. Итак, он претерпевал безвестность, чтобы не смущать установленного порядка. Вместе с сыном своим был он принят королем Теодоридом с высшими почестями, вплоть до того, что король не считал его чужим ни в совете, ни на пиру, и все это не из-за благородства происхождения, о чем он не знал, но по причине твердости духа и силы ума, чего тот не мог скрыть.
      {176} Что же дальше? По смерти Валии, - повторяе м мы то, о чем уже сказали, - который был не слишком счастлив у галлов, ему наследовал Теодорид, гораздо более благополучный и счастливый. Он был человеком, исполненным высшей осторожности и умевшим использовать как душевные, так и телесные свои способности. Во время консульства Феодосия и Феста римляне, нарушив
      {177} мир, пошли против него [Теодорида] войной в Галлию, присоединив к себе гуннские вспомогательные войска. Их тревожила [память об] отряде готов-федератов, который под предводительством Гайны ограбил Константинополь. Тогда военачальником был патриций Аэций; он происходил из рода сильнейших мезийцев из города Доростора, отцом его был Гауденций. Выносливый в воинских трудах, особенно [удачно] родился он для Римской империи: ведь это он после громадных побоищ принудил заносчивое варварство свавов и франков служить ей. Римское войско двинуло против готов свои силы вместе с гуннскими вспомогательными отрядами под предводительством Литория. Долго стояли вытянутые ряды воинов обеих сторон: и те, и другие были сильны, и ни те, ни другие не оказались слабее [противника]; тогда, протянув друг другу десницу, они вернулись к прежнему соглашению, и после того, как был заключен союз и установлен обоюдный крепкий мир, войска разошлись. В этом мирном договоре (участвовал] Аттила, повелитель всех
      {178} гуннов и правитель - единственный в мире - племен чуть ли не всей Скифии, достойный удивления по баснословной славе своей среди всех варваров. Историк Приск, отправленный к нему с посольством от Феодосия Младшего, рассказывает, между прочим, следующее: переправившись через громадные реки, а именно через Тизию, Тибизию и Дрикку, мы пришли к тому месту, где некогда погиб от сарматского коварства Видигойя, храбрейший из готов; оттуда же неподалеку достигли селения, в котором стоял король Аттила; это селение, говорю я, было подобно обширнейшему городу; деревянные стены его, как мы заметили, были сделаны из блестящих досок, соединение между которыми было на вид так крепко, что едва-едва удавалось заметить - и то при старании - стык между ними. Видны
      {179} были и триклинии, протянувшиеся на значительное пространство, и портики, раскинутые во всей красоте. Площадь двора опоясывалась громадной оградой: её величина сама свидетельствовала о дворце. Это и было жилище короля Аттилы, державшего [в своей власти] весь варварский мир; подобное обиталище предпочитал он завоеванным городам
      {180} Этот самый Аттила был рожден от Мундзука, которому приходились братьями Октар и Роас; как рассказывают, они держали власть до Аттилы, хотя и не над всеми теми землями, которыми владел он. После их смерти Аттила наследовал им в гуннском королевстве вместе с братом Бледою.
      {181} Чтобы перед походом, который он готовил, быть равным [противнику], он ищет приращения сил своих путем братоубийства и, таким образом, влечет через истребление своих к всеобщему междоусобию. Но, по решению весов справедливости, он, взрастивший могущество свое искусным средством, нашел постыдный конец своей жестокости. После того как был коварно умерщвлен брат его Бледа, повелевавший значительной частью гуннов, Аттила соединил под своей властью все племя целиком и, собрав множество других племен, которые он держал тогда в своем подчинении, задумал покорить
      {182} первенствующие народы мира - римлян и везеготов. Говорили, что войско его достигало пятисот тысяч. Был он мужем, рожденным на свет для потрясения народов,
      {183} ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на все трепет, широко известный повсюду страшным о нем представлением. Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесенное свое могущество. Любитель войны, сам он был умерен на руку, очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутый сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом [кожи], он являл все признаки своего происхождения. Хотя он по самой природе своей всегда отличался самонадеянностью, но она возросла в нем ещё от находки Марсова меча, признававшегося священным у скифских царей. Историк Приск рассказывает, что меч этот был открыт при таком случае. Некий пастух, говорит он, заметил, что одна телка из его стада хромает, но не находил причины её ранения; озабоченный, он проследил кровавые следы, пока не приблизился к мечу, на который она, пока щипала траву, неосторожно наступила; пастух выкопал меч и тотчас же принес его Аттиле. Тот обрадовался приношению и, будучи без того высокомерным, возомнил, что поставлен владыкою всего мира и что через Марсов меч ему даровано могущество в войнах.
      {184} Поняв, что помыслы Аттилы обращены на разорение мира, Гизерих, король вандалов, о котором мы упоминали немного выше, всяческими дарами толкает его на войну с везеготами, опасаясь, как бы Теодорид, король везеготов, не отомстил за оскорбление своей дочери; её отдали в замужество Гунериху, сыну Гизериха, и вначале она была довольна таким браком, но впоследствии, так как он отличался жестокостью даже со своими детьми, она была отослана обратно в Галлии к отцу своему с отрезанным носом и отсеченными ушами только по подозрению в приготовлении яда [для мужа]; лишенная естественной красы, несчастная представляла собой ужасное зрелище,
      {185} и подобная жестокость, которая могла растрогать даже посторонних, тем сильнее взывала к отцу о мщении. Тогда Аттила, порождая войны, давно зачатые подкупом Гизериха, отправил послов в Италию к императору Валентиниану, сея таким образом раздор между готами и римлянами, чтобы хоть из внутренней вражды вызвать то, чего не мог он добиться сражением; при этом он уверял, что ничем не нарушает дружбы своей с империей, а вступает в борьбу лишь с Теодеридом, королем везеготов. Желая, чтобы [обращение его] было принято с благосклонностью, он наполнил остальную часть послания обычными льстивыми речами и приветствиями, стремясь
      {186} ложью возбудить доверие. Равным образом он направил письмо и к королю везеготов Теодериду, увещевая его отойти от союза с римлянами и вспомнить борьбу, которая незадолго до того велась против него. Под крайней дикостью таился человек хитроумный, который, раньше чем затеять войну, боролся искусным притворством.
      {187} Тогда император Валентиниан направил к везеготам и к их королю Теодериду посольство с такими речами: "Благоразумно будет с вашей стороны, храбрейшие из племен, [согласиться] соединить наши усилия против тирана, посягающего на весь мир. Он жаждет порабощения вселенной, он не ищет причин для войны, но - что бы ни совершил это и считает законным. Тщеславие свое он мерит [собственным] локтем, надменность насыщает своеволием. Он презирает право и божеский закон и выставляет себя врагом самой природы. Поистине
      {188} заслуживает общественной ненависти тот, кто всенародно заявляет себя всеобщим недругом. Вспомните, прошу, о том, что, конечно, и так забыть невозможно: гунны обрушиваются не в открытой войне, где несчастная случайность есть явление общее, но - а это страшнее! - они подбираются коварными засадами. Если я уж молчу о себе, то вы-то ужели можете, неотмщенные, терпеть подобную спесь? Вы, могучие вооружением, подумайте о страданиях своих, объедините все войска свои! Окажите помощь и империи, членом которой вы являетесь. А насколько вожделенен, насколько ценен для нас этот
      {189} союз, спросите о том мнение врага!" Вот этими и подобными им речами послы Валентиниана сильно растрогали короля Теодорида, и он ответил им: "Ваше желание, о римляне, сбылось: вы сделали Аттилу и нашим врагом! Мы двинемся на него, где бы ни вызвал он нас на бой; и хотя он и возгордился победами над различными племенами, готы тоже знают, как бороться с гордецами. Никакую войну, кроме той, которую ослабляет её причина, не счел бы я тяжкой, особенно когда благосклонно императорское Величество и ничто мрачное не страшит".
      {190} Криками одобряют комиты ответ вождя; радостно вторит им народ; всех охватывает боевой пыл; все жаждут гуннов-врагов. И вот выводит Теодорид, король везеготов, бесчисленное множество войска; оставив дома четырех сыновей, а именно: Фридериха и Евриха, Ретемера и Химнерита, он берет с собой для участия в битвах только старших по рождению, Торисмуда и Теодериха. Войско счастливо, подкрепление обеспечено, содружество приятно: все это налицо,
      {191} когда имеешь расположение тех, кого радует совместный выход навстречу опасностям. Со стороны римлян великую предусмотрительность проявил патриций Аэций, на котором лежала забота о Гесперйской стороне империи; отовсюду собрал он воинов, чтобы не казаться неравным против свирепой и бесчисленной толпы. У него были такие вспомогательные отряды: франки, сарматы, арморицианы, литицианы, бургундионы, саксоны, рипариолы, брионы
      {192} бывшие римские воины, а тогда находившиеся уже в числе вспомогательных войск, и многие другие как из Кельтики, так и из Германии. Итак, сошлись на Каталаунских полях, которые иначе называют Мавриакскими; они тянутся на сто лев (как говорят галлы) в длину и на семьдесят в ширину. Галльская лева измеряется одной тысячыо и пятьюстами шагами. Этот кусок земли стал местом битвы бесчисленных племен.
      {193} Здесь схватились сильнейшие полки с обеих сторон, и не было тут никакого тайного подползания, но сражались открытым боем. Какую можно сыскать причину, достойную того, чтобы привести в движение такие толпы? Какая же ненависть воодушевила всех вооружиться друг против друга? Доказано, что род человеческий живет для королей, если по безумному порыву единого ума совершается побоище народов и по воле надменного короля в одно мгновение уничтожается то, что природа производила в течение стольких веков!
      {194} Но раньше чем сообщить о самом ходе битвы, необходимо показать, что происходило вначале, перед сражением. Битва была настолько же славна, насколько была она многообразна и запутанна. Сангибан, король аланов, в страхе перед будущими событиями обещает сдаться Аттиле и передать в подчинение ему галльский город Аврелиан,
      {195} где он тогда стоял. Как только узнали об этом Теодорид и Аэций, тотчас же укрепляют они город, раньше чем подошел Аттила, большими земляными насыпями, стерегут подозрительного Сангибана и располагают его со всем его племенем в середине между своими вспомогательными войсками. Аттила, король гуннов, встревоженный этим событием и не доверяя своим войскам, устрашился вступить в сражение. Между тем, обдумав,
      {196} что бегство гораздо печальнее самой гибели, он приказал через гадателей вопросить о будущем. Они, вглядываясь по своему обычаю то во внутренности животных, то в какие-то жилки на обскобленных костях, объявляют, что гуннам грозит беда. Небольшим утешением в этом предсказании было лишь то, что верховный вождь противной стороны должен был пасть и смертью своей омрачить торжество покинутой им победы. Аттила, обеспокоенный подобным предсказанием, считал, что следует хотя бы ценой собственной погибели стремиться убить Аэция, который как раз стоял на пути его - Аттилы - движения. Будучи замечательно изобретательным в военных делах, он начинает битву около девятого часа дня, причем с трепетом, рассчитывая, что, если дело его обернется плохо, наступающая ночь выручит его.
      {197} Сошлись стороны, как мы уже сказали, на Каталаунских полях. Место это было отлогое; оно как бы вспучивалось, вырастало вершиной холма. Как то, так и другое войско стремилось завладеть им, потому что удобство местности доставляет немалую выгоду; таким образом, правую сторону его занимали гунны со всеми своими [союзниками], левую же - римляне и везеготы со своими вспомогательными отрядами. И они вступают в бой на самой горе за оставшуюся [ничьей] вершину. Правое крыло держал Теодерид с везеготами, левое - Аэций с римлянами; в середине поставили Сангибана, о котором мы говорили выше и который предводительствовал аланами; они руководствовались военной осторожностью, чтобы тот, чьему настроению они мало доверяли,
      {198} был окружен толпой верных людей. Ибо легко принимается необходимость сражаться, когда бегству поставлено препятствие. По-иному было построено гуннское войско. Там в середине помещался Аттила с храбрейшими воинами: при таком расположении обеспечивалась скорее забота о короле, поскольку он, находясь внутри сильнейшей части своего племени, оказывался избавленным от наступающей опасности. Крылья его войск окружали многочисленные народы и различные племена, подчинявшиеся его власти.
      {199} Среди них прео6ладало войско остроготов, под предводительством братьев Валамира, Теодемира и Видемера, более благородных по происхождению, чем сам король, которому они служили, потому что их озаряло могущество рода Амалов. Был там и Ардарих, славнейший тот король бесчисленного полчища гепидов, который, по крайней преданности своей Аттиле, участвовал во всех его замыслах. Аттила же, взвешивая все с присущей ему проницательностью, любил его и Валамира, короля остроготов, больше, чем других царьков.
      {200} Валамир отличался стойкостью в сохранении тайн, ласковостью в разговоре, уменьем распутать коварство. Ардарих же был известен, как сказано, преданностью и здравомыслием. Не без основания Аттила должен был верить, что они будут биться с сородичами своими, везеготами. Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете, или же исполнял то, что ему приказывалось.
      {201} Один Аттила, будучи королем [этих] королей, возвышался над всеми и пекся обо всех. Итак, происходила борьба за выгодную, как мы сказали, позицию этого места. Аттила направляет своих, чтобы занять вершину горы, но его предупреждают Торисмунд и Аэций, которые, взобравшись на верхушку холма, оказались выше и с легкостью низвергли подошедших гуннов благодаря преимущественному положению на горе.
      {202} Тогда Аттила, увидев, что войско его по причине только что случившегося пришло в смятение, решил вовремя укрепить его следующими речами: "После побед над таким множеством племен, после того как весь мир если вы устоите! - покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чем дело.
      {203} Пусть ищет этого либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением - это великий дар природы!
      {204} Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся здесь разноязычные племена: признак страха - защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов. Вы
      {205} же боритесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите пока их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на везеготов. Нам надлежит искать быстрой победы там, где сосредоточена битва. Когда пересечены жилы, вскоре отпадают и члены, и тело не может стоять, если вытащить из него кости. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите ваше разумение, примените ваше оружие! Ранен ли кто - пусть добивается смерти противника, невредим ли - пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему
      {206} фортуна утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Мэотидам, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооруженных? Лица гуннов не могло вынести все собравшееся множество. Я не сомневаюсь в исходе - вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!" И зажженные этими словами все устремились в бой.
      {207} Хотя событие развивалось ужасное, тем не менее присутствие короля подбадривало унывающих. Сходятся врукопашную; битва - лютая, переменная, зверская, упорная. О подобном бое никогда до сих пор не рассказывала никакая древность, хотя она и повествует о таких деяниях, величественнее каковых нет ничего, что можно было бы наблюдать в жизни, если только не быть самому свидетелем этого
      {208} самого чуда. Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток. Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они - раненые - и пролили.
      {209} Там король Теодорид, объезжая войска для их ободрения, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же; он завершил свою жизнь, находясь в возрасте зрелой старости. Некоторые говорят, что был он убит копьем Андагиса, со стороны остроготов, которые тогда подчинялись правлению Аттилы. Это и было тем, о чем вначале сообщили Аттиле гадатели в их предсказании, хотя он и помышлял это об Аэции.
      {210} Тут везеготы, отделившись от аланов, напали на гуннские полчища и чуть было не убили Аттилу, если бы он заранее, предусмотрев это, не бежал и не заперся вместе со своими за оградами лагерей, которые он держал окруженными телегами, как валом; хотя и хрупка была эта защита, однако в ней искали спасения жизни те, кому незадолго до того не могло противостоять никакое каменное укрепление.
      {211} Торисмуд, сын короля Теодорида, который вместе с Аэцием захватил раньше холм и вытеснил врагов с его вершины, думая, что он подошел к своим войскам, в глухую ночь наткнулся, не подозревая того, на повозки врагов. Он храбро отбивался, но, раненный в голову, был сброшен с коня; когда свои, благодаря догадке, освободили его, он отказался от дальнейшего намерения сражаться.
      {212} Аэций, равным образом оторванный от своих в ночной сумятице, блуждал между врагами, трепеща, не случилось ли чего плохого с готами; наконец, он пришел к союзным лагерям и провел остаток ночи под охраной щитов. На следующий день на рассвете [римляне] увидели, что поля загромождены трупами и что гунны не осмеливаются показаться; тогда они решили, что победа на их стороне, зная, что Аттила станет избегать войны лишь в том случае, если действительно будет уязвлен тяжелым поражением. Однако он не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом. Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный.
      {213} Сошлись тогда готы и римляне и рассуждали, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестанно стрелявшими. Рассказывают, что в таком отчаянном положении названный король не терял высшего самообладания; он соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов.
      {214} Во время этой задержки с осадой везеготы стали искать короля, сыновья - отца, дивясь его отсутствию, как раз когда наступил успех. Весьма долго длились поиски; нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтенного с песнопениями на глазах у врагов. Виднелись толпы готов, которые воздавали почести мертвецу неблагозвучными, нестройными голосами тут же в шуме битвы. Проливались слезы, но такие, которые приличествуют сильным мужам, потому что, хотя это и была смерть, но смерть - сам гунн тому свидетель - славная. Даже вражеское высокомерие,
      {215} казалось, склонится, когда проносили тело великого короля со всеми знаками величия. Отдав должное Теодориду, готы, гремя оружием, передают [наследнику] королевскую власть, и храбрейший Торисмуд, как подобало сыну, провожает в похоронном шествии славные останки дорогого отца. Когда все было кончено, сын, движимый болью осиротения и порывом присущей ему доблести, задумал отомстить оставшимся гуннам за смерть отца; поэтому он вопросил патриция Аэция, как старейшего и зрелого благоразумием, чтo надлежит теперь делать. Тот же,
      {216} опасаясь, как бы - если гунны были бы окончательно уничтожены готы не утеснили Римскую империю, дал по этим соображениям такой совет: возвращаться на свои места и овладеть королевской властью, оставленной отцом, чтобы братья, захватив отцовские сокровища, силою не вошли в королевство везеготов и чтобы поэтому не пришлось ему жестоким или, что ещё хуже, жалким образом воевать со своими. Торисмуд воспринял этот совет не двусмысленно, - как он, собственно, и был дан, - но скорее в свою пользу и, бросив гуннов, вернулся в Галлии. Так непостоянство человеческое,
      {217} лишь только встретится с подозрениями, пресекает то великое, что готово совершиться. В этой известнейшей битве самых могущественных племен пало, как рассказывают, с обеих сторон 165 тысяч человек, не считая 15 тысяч гепидов и франков; эти, раньше чем враги сошлись в главном сражении, сшиблись ночью, переколов друг друга в схватке - франки на стороне римлян, гепиды на стороне гуннов.
      {218} Аттила, заметив отход готов, долго ещё оставался в лагере, предполагая со стороны врагов некую хитрость, как обыкновенно думают обо всем неожиданном. Но когда, вслед за отсутствием врагов, наступает длительная тишина, ум настраивается на мысль о победе, радость оживляется, и вот дух могучего короля вновь обращается к прежней вере в судьбу. Торисмуд же, по смерти отца на Каталаунских полях, где он сражался, вступает в Толозу, вознесенный в королевском величии. Здесь, правда, толпа братьев и знатных радостно его приветствовала, но и сам он в начале правления был настолько умерен, что ни у кого не появилось и в мыслях начать борьбу за наследование.
      {219} Аттила же, воспользовавшись уходом везеготов и заметив распад между врагами на два [противоположных] лагеря, - чего он всегда желал, успокоенный двинул скорее войско, чтобы потеснить римлян. Первым его нападением была осада Аквилейи, главного города провинции Венетии; город этот расположен на остром мысу, или языкообразном выступе, Адриатического залива; с востока стену его лижет [водами своими] река Натисса, текущая с горы Пикцис.
      {220} После долгой и усиленной осады Аттила почти ничего не смог там сделать; внутри города сопротивлялись ему сильнейшие римские воины, а его собственное войско уже роптало и стремилось уйти. Однажды Аттила, проходя возле стен, раздумывал, распустить ли лагерь или же ещё задержаться; вдруг он обратил внимание, что белоснежные птицы, а именно аисты, которые устраивают гнезда на
      {221} верхушках домов, тащат птенцов из города и, вопреки своим привычкам, уносят их куда-то за поля. А так как был он очень проницателен и пытлив, то и представил своим следующее соображение: "Посмотрите, - сказал он, - на этих птиц: предвидя будущее, они покидают город, которому грозит гибель; они бегут с укреплений, которые падут, так как опасность нависла над ними. Это не пустая примета, нельзя счесть её неверной; в предчувствии событий, в страхе перед грядущим меняют они свои привычки". Что же дальше? Этим снова воспламенил он души своих на завоевание Аквилейи. Построив осадные машины и применяя всякого рода метательные орудия, они немедля врываются в город, грабят, делят добычу, разоряют все с такой жестокостью, что, как кажется, не оставляют от города никаких следов.
      {222} Еще более дерзкие после этого и все ещё не пресыщенные кровью римлян, гунны вакхически неистовствуют по остальным венетским городам. Опустошают они также Медиолан, главный город Лигурии, некогда столицу; равным образом разметывают Тицин, истребляя с яростью и близлежащие окрестности, наконец, разрушают чуть ли не всю Италию. Но когда возникло у Аттилы намерение идти на Рим, то приближенные его, как передает историк Приск, отвлекли его от этого, однако не потому, что заботились о городе, коего были врагами, но потому что имели перед глазами пример Алариха, некогда короля везеготов, и боялись за судьбу своего короля,
      {223} ибо тот после взятия Рима жил недолго и вскоре удалился от дел человеческих. И вот, пока дух Аттилы колебался относительно этого опасного дела - идти или не идти - и, размышляя сам с собою, медлил, подоспело к нему посольство из Рима с мирными предложениями. Пришел к нему сам папа Лев на Амбулейское поле в провинции Венетии, там, где река Минций пересекается толпами путников. Аттила прекратил тогда буйство своего войска и, повернув туда, откуда пришел, пустился в путь за Данубий, обещая соблюдать мир. Он объявил перед всеми и, приказывая, угрожал, что нанесет Италии ещё более тяжкие бедствия, если ему не пришлют Гонорию,
      {224} сестру императора Валентиниана, дочь Плацидии Августы, с причитаающейся ей частью царских сокровищ. Рассказывали, что эта Гонория по воле её брата содержалась заточенная в состоянии девственности ради чести дворца; она тайно послала евнуха к Аттиле и пригласила его защитить её от властолюбия брата - вовсе недостойное деяние: купить себе свободу сладострастия ценою зла для всего государства.
      {225} Аттила вернулся на свои становища и, как бы тяготясь бездействием и трудно перенося прекращение войны, послал послов к Маркиану, императору Восточной империи, заявляя о намерении ограбить провинции, потому что ему вовсе не платят дани, обещанной покойным императором Феодосием, и ведут себя с ним обычно менее обходительно, чем с его врагами. Поступая таким образом, он, лукавый и хитрый, в одну сторону грозил, в другую - направлял
      {226} оружие, а излишек своего негодования [излил], обратив свое лицо против везеготов. Но исхода тут он добился не того, какой имел с римлянами. Идя обратно по иным, чем раньше, дорогам, Аттила решил подчинить своей власти ту часть аланов, которая сидела за рекой Лигером, чтобы, изменив после их [поражения] самый вид войны, угрожать ещё ужаснее. Итак, выступив из Дакии и Паннонии, провинций, где жили тогда гунны и разные подчиненные им племена,
      {227} Аттила двинул войско на аланов. Но Торисмуд, король везеготов, предвосхитил злой умысел Аттилы с не меньшим, чем у него, хитроумием: он с крайней быстротой первый явился к аланам и, уже подготовленный, встретил движение войск подходившего Аттилы. Завязалась битва почти такая же, какая была до того на Каталаунских полях; Торисмуд лишил Аттилу всякой надежды на победу, изгнал его из своих краев без триумфа и заставил бежать к своим местам. Так достославный Аттила, одержавший так много побед, когда хотел унизить славу своего погубителя и стереть то, что испытал когда-то от везеготов, претерпел теперь вдвойне и бесславно отступил.
      {228} Торисмуд же, отогнав гуннские полчища от аланов без всякого ущерба для себя, отправился в Толозу, но, создав для своих мирное существование, заболел на третий год царствования и, когда выпускал кровь из вены, был убит, потому что Аскальк, враждебный ему его клиент, рассказал, что (у больного] отсутствовало оружие. Однако при помощи одной руки, которая оставалась у него свободной, он схватил скамейку и убил несколько человек, покушавшихся на него, став таким образом мстителем за кровь свою.
      {229} После его смерти ему наследовал в королевстве везеготов брат его Теодерид, который скоро нашел себе врага в Рикиарии, короле свавов, своем зяте. Этот самый Рикиарий, опираясь на родство свое с Теодеридом, решил, что ему надлежит захватить чуть ли не всю Испанию. Он считал удобным для отторжения время, когда ещё можно было попробовать [пошатнуть] неустановившееся начало правления.
      {230} Местом поселения свавов были раньше Галлиция и Лизитания, которые тянутся по правой стороне Испании по берегу океана, имея с востока Австрогонию, с запада на мысу - священный монумент Сципиону Римскому, с севера - океан, с юга - Лизитанию и реку Таг, которая, перемешивая с песками своими золотой металл, влечет богатство вместе с дрянным илом. Оттуда-то и вышел Рикиарий, король свавов, намереваясь захватить целиком Испании.
      {231} Зять его Теодорид, по умеренности своей, послал к нему послов и миролюбиво передал, чтобы он не только отступил из чужих пределов, но и не дерзал покушаться на них и подобным честолюбием не вызывал к себе ненависти. Он же преспесиво изрек: "Если уж и на
      {232} это ты ропщешь и упрекаешь меня, что я пришел только сюда, то я
      {233} приду в Толозу, в которой ты сидишь; там, если будешь в силах, сопротивляйся!" Услышав это, разгневался Теодорид и, заключив мир с остальными племенами, пошел походом на свавов, имея верными себе помощниками Гнудиуха и Гильпериха, королей бургундзонов. Дело дошло до сражения близ реки Ульбия, которая протекает между Астурикой и Иберией. Завязав бой, Теодерид вместе с везеготами вышел из него победителем, так как боролся за справедливое дело, а племя свавов было повержено чуть ли не все вплоть до полного уничтожения. Их король Рикиарий бежал, покинув разбитое войско, и сел на корабль, но, отброшенный назад бурей на Тирренском море, попал в руки везеготов. Переменою стихии несчастный не отсрочил смерти.
      {234} Теодерид-победитель пощадил побежденных и не дозволил зверствовать вне битвы; он поставил над покоренными свавами своего клиента по имени Агривульф. Но тот через короткое время, под воздействием уговоров со стороны свавов, вероломно изменил свое намерение и стал пренебрегать выполнением приказаний, возносясь скорее наподобие тирана: он полагал, что получил провинцию в силу той доблести, с которой он некогда вместе с господином своим её покорил. Был он мужем из рода Варнов, значительно отдаленный от благородства готской крови, и потому ни к свободе не прилежал, ни верности патрону не соблюдал. Узнав об этом, Теодорид сразу же направил против него отряд, который должен был изгнать его, [лишив] захваченной власти. [Воины] явились без замедления, в первой же стычке одолели его и потребовали соответственной его поступками кары. Тут-то он и почувствовал гнев господина, милостью которого думал пренебречь; схваченный и лишившийся помощи своих, он был обезглавлен. Свавы же, видя погибель правителя, послали жрецов своей страны к Теодериду, чтобы умолить его. Он принял их с подобающей их жреческому сану почтительностью и не только снизошел к свавам, не изгнав их, но, движимый милосердием, разрешил им поставить князя из своего рода. Так и случилось: свавы выбрали себе царьком Римисмунда. Совершив все это и укрепив все кругом миром, Теодерид умер на тринадцатом году своего правления.
      {235} С жадной поспешностью наследовал ему брат его Еврих и потому был попрекаем неправильным подозрением. Пока все это и многое другое происходило в племени везеготов, император Валентиниан был убит вследствие коварства Максима, сам же Максим захватил власть как тиран. Услышав об этом, Гизерих, король вандалов, пришел из Африки в Италию с вооруженным флотом, вступил в Рим и все разорил. Максим бежал и был убит неким Урсом, римским воином.
      {236} После Максима, по повелению Маркиана, императора Восточного, Западную империю получил в управление Майюриан, однако, и он правил недолго, потому что, когда двинул войско против аланов, нападавших на Галлии, был убит в Дертоне, около реки по названию Гира. Место его занял Север, который умер в Риме на третий год своего правления. Учтя это, император Лев, который в Восточной империи наследовал Маркиану, послал своего патриция Анфемия в Рим, сделав его там принцепсом. Тот, прибыв туда, направил против аланов зятя своего Рекимера, мужа выдающегося и чуть ли не единстве иного тогда в Италии полководца. В первой же битве он нанес поражение всему множеству аланов и
      {237} королю их Беоргу, перебив их и уничтожив. Тогда Еврих, король везеготов, примечая частую смену римских императоров, замыслил занять и подчинить себе Галлии. Обнаружив это, император Анфемий потребовал помощи у бриттонов. Их король Риотим пришел с двенадцатью тысячами войска и, высадившись у океана с кораблей, был принят в городе битуригов.
      {238} Ему навстречу поспешил король везеготов Еврих, ведя за собой бесчисленное войско; он долго сражался, пока не обратил Риутима, короля бриттонов, в бегство ещё до того, как римляне соединились с ним. Тот, потеряв большую часть войска, бежал с кем только мог и явился к соседнему племени бургундзонов, в то время римских федератов. Еврих же, король везеготов, занял Ареверну, галльский
      {239} город, когда император Анфемий уже умер. Он [Анфемий] соперничал в Риме с зятем своим Рикимером; свирепствовала междоусобная война, и он был убит зятем, оставив государство Олибрию. В это самое время в Константинополе, израненный мечами евнухов, во дворце умер Аспар, первый из патрициев, славный готским своим родом вместе с сыновьями Ардавуром и Патрикиолом: первый был давно патрицием, второй же - цезарем и считался зятем императора Льва. Когда Олибрий на восьмом: месяце по вступлении на престол умер, цезарем сделан был в Равенне Гликерий, причем скорее путем захвата, чем избрания. Но не успело пройти и одного года, как Непот, сын сестры покойного патриция Марцеллина, сверг его и поставил епископом в Римском порту.
      {240} Как мы уже сказали выше, Еврих, замечая столько превратностей и перемен, занял город Ареверну, где в то время римским военачальником был Экдиций, благороднейший сенатор и сын бывшего недавно императором Авита, который захватил престол всего на несколько дней (пробыв у власти лишь немного дней перед Олибрием, он затем ушел в Плаценцию, где был поставлен епископом). Итак, сын его Экдиций, после длительной борьбы с везеготами и не будучи в силах им противостоять, оставил врагу страну и, что особенно важно, город
      {241} Аревернский и укрылся в более защищенных местах. Услышав об этом, император Непот приказал Экдицию покинуть Галлии и явиться к себе, поставив вместо него магистром армии Ореста. Этот же Орест, приняв командование над войском и выступив из Рима на врагов, пришел в Равенну, где задержался и поставил императором сына своего Августула. Когда Непот узнал об этом, он бежал в Далмацию и там, сложив с себя власть, стал частным человеком; бывший недавно императором Гликерий имел там епископию в Салоне. Спустя некоторое время после того как Августул отцом своим
      {242} Орестом был поставлен императором в Равенне, Одоакр, король торкилингов, ведя за собой скиров, герулов и вспомогательные отряды из различных племен, занял Италию и, убив Ореста, сверг сына
      {243} его Августула с престола и приговорил его к каре изгнания в Лукулланском укреплении в Кампании. Так вот Гесперийская империя римского народа, которую в семьсот девятом году от основания Рима держал первый из августов - Октавиан Август, погибла вместе с этим Августулом в год пятьсот двадцать второй правления всех его предшественников, и с тех пор Италию и Рим стали держать готские короли. Между тем Одоакр, король племен, подчинив всю Италию, чтобы внушить римлянам страх к себе, с самого же начала своего правления убил в Равенне комита Бракилу; укрепив свою власть, он держал её почти тринадцать лет, вплоть до появления Теодориха, о чем мы будем говорить в последующем.
      {244} Впрочем, вернемся к тому порядку, от которого мы отступили, а именно, каким образом Еврих, король везеготов, заметив шаткость Римского государства, подчинил себе Арелат и Массилию. Гизерих, король вандалов, заманил его подарками на это дело, потому что сам он, сильно опасаясь козней против себя со стороны Льва и Зинона, подстраивал, чтобы остроготы разоряли Восточную империю, а везеготы - и Гесперийскую и чтобы, пока враги будут раздирать друг друга в обеих империях, самому спокойно править в Африке. Еврих с сочувствием отнесся к этому и, держа в подчинении все Испании и Галлии, покорил также бургундзонов; он умер в Арелате, на девятнадцатом году своего правления. Ему наследовал собственный его сын Аларих, воспринявший королевство везеготов девятым по счету, начиная от того великого Алариха. То же самое, что было с Августами, о которых мы говорили выше, произошло, как известно, и с Аларихами: царства часто кончаются на тех самых именах, с каковых они начались. Однако, включив все это между прочим, продолжим, по нашему обещанию, сплетать [историю] происхождения готов. Ввиду того что, следуя сказанному старшими писателями, я, насколько
      {245} сумел, развил [те события], когда оба племени, остроготы и везеготы, составляли ещё одно целое, а также с достоверностью проследил [историю] везеготов, уже отделившихся от остроготов, придется нам вновь вернуться к древним их скифским поселениям и представить так же последовательно генеалогию и деяния остроготов. Про них известно, что по смерти короля их Германариха они, отделенные от везеготов и подчиненные власти гуннов, остались в той же стране причем Амал Винитарий удержал все знаки своего господствования. Подражая доблести деда своего Вультульфа, он,
      {246} хотя и был ниже Германариха по счастью и удачам, с горечью переносил подчинение гуннам. Понемногу освобождаясь из-под их власти и пробуя проявить свою силу, он двинул войско в пределы антов и, когда вступил туда, в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял короля их Божа с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами для устрашения,
      {247} чтобы трупы распятых удвоили страх покоренных. Но с такой свободой повелевал он едва в течение одного года: [этого положения] не потерпел Баламбер, король гуннов; он призвал к себе Гезимунда, сына великого Гуннимунда, который, помня о своей клятве и верности, подчинялся гуннам со значительной частью готов, и, возобновив с ним союз, повел войско на Винитария. Долго они бились; в первом и во втором сражениях победил Винитарий. Едва ли
      {248} кто в силах припомнить побоище, подобное тому, которое устроил Винитарий в войске гуннов! Но в третьем сражении, когда оба [противника]
      {249} приблизились один к другому, Баламбер, подкравшись к реке Эрак, пустил стрелу и, ранив Винитария в голову, убил его; затем он взял себе в жены племянницу его Вадамерку и с тех пор властвовал в мире над всем покоренным племенем готов, но однако
      {250} так, что готским племенем всегда управлял его собственный царек, хотя и [соответственно] решению гуннов. Вскоре после смерти Винитария стал править ими Гунимунд, сын могущественнейшего покойного короля Германариха, отважный в бою и выдающийся красотою тела. Он впоследствии успешно боролся против племени свавов. После его смерти наследовал ему сын его Торисмуд, украшенный цветом юности, на второй год своего правления он двинул войско против гепидов и одержал над ними большую
      {251} победу, но убился, как рассказывают, упав с коня. Когда он умер, остроготы так оплакивали его, что в течение сорока лет никакой другой король не занимал его места, для того чтобы память о нем всегда была у них на устах и чтобы подошло время, когда Валамер обретет повадку мужа; [этот Валамер] родился от Вандалария, двоюродного брата [Торисмуда]; сын же последнего Беремуд, как мы сказали выше, пренебрег племенем остроготов из-за гуннского господства [над ними] и последовал за племенем везеготов в Гесперийские страны; от него-то и родился Ветерих. У Ветериха был сын Евтарих, который, вступив в брак с Амаласвентой, дочерью Теодериха, вновь объединил разделившийся было род Амалов и родил Аталариха и Матесвенту. Аталарих умер в отроческих годах, а Матесвента, привезенная в Константинополь, родила от второго мужа, а именно от Германа (племянника императора Юстиниана), но уже после смерти мужа, сына, которого назвала Германом.
      {252} Однако, чтобы соблюдался порядок [изложения], с которого мы начали, следует нам вернуться к потомству Вандалария, распустившегося тройным цветком. Этот Вандаларий, племянник Германариха и двоюродный брат вышеупомянутого Торисмуда, прославился в роде Амалов, родив троих сыновей, а именно Валамира, Тиудимира и Видимира. Из них, наследуя сородичам, вступил на престол Валамир в то время, когда гунны вообще ещё властвовали над ними [остроготами] в числе других племен.
      {253} И была тогда между этими тремя братьями такая [взаимная] благосклонность, что удивления достойный Тиудимер вел войны, [защищая] власть брата, Валамир способствовал ему снаряжением, а Видимер почитал за честь служить братьям. Так оберегали они друг друга взаимной любовью, и ни один не остался без королевства, которым и владели они все втроем в мире [и согласии]. Однако так им владели, - о чем часто уже говорилось, - что сами [в свою очередь] подчинялись власти Аттилы, гуннского короля; им не было возможности отказаться от борьбы против своих же родичей, везеготов, потому что приказание владыки, даже если он повелевает отцеубийство, должно быть исполнено. И не иначе смогло любое скифское племя вырваться из-под владычества гуннов, как только с приходом желанной для всех вообще племен, а также для римлян смерти Аттилы, которая оказалась настолько же ничтожна, насколько жизнь его была удивительна.
      {254} Ко времени своей кончины он, как передает историк Приск, взял себе в супруги - после бесчисленных жен, как это в обычае у того народа, девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжеленный вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю. На следующий день, когда миновала уже большая его часть, королевские прислужники, подозревая что-то печальное, после самого громкого зова взламывают двери и обнаруживают Аттилу, умершего без какого бы то ни было ранения, но от излияния крови, а также плачущую девушку с опущенным лицом под покрывалом. Тогда,
      {255} следуя обычаю того племени, они отрезают себе часть волос и обезображивают уродливые лица свои глубокими ранами, чтобы превосходный воин был оплакан не воплями и слезами женщин, но кровью мужей. В связи с этим произошло такое чудо: Маркиану, императору Востока, обеспокоенному столь свирепым врагом, предстало во сне божество и показало - как раз в ту самую ночь - сломанный лук Аттилы, именно потому, что племя это много употребляет такое оружие. Историк Приск говорит, что может подтвердить это [явление божества] истинным свидетельством. Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара
      {256} царствующим. Не преминем сказать - хоть немногое из многого - о том, чем племя почтило его останки. Среди степей в шелковом шатре поместили труп его, и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали
      {257} кругом, наподобие цирковых ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях так поминали его подвиги: "Великий король гуннов Аттила, рожденный от отца своего Мундзука, господин сильнейших племен! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватом городов поверг в ужас обе империи римского мира и, - дабы не было отдано и остальное на разграбление, - умилостивленный молениями принял ежегодную дань. И со счастливым исходом совершив все это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости и веселии, без чувства боли, когда племя пребывало целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает её подлежащей отмщению?"
      {258} После того как был он оплакан такими стенаниями, они справляют на его кургане "страву" (так называют это они сами), сопровождая её громадным пиршеством. Сочетая противоположные [чувства], выражают они похоронную скорбь, смешанную с ликованием. Ночью, тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба - первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. Следующим рассуждением разъясняли они, почему все это подобает могущественнейшему королю: железо - потому что он покорил племена, золото и серебро - потому что он принял орнат обеих империй. Сюда же присоединяют оружие, добытое в битвах с врагами, драгоценные фалеры, сияющие многоцветным блеском камней, и всякого рода украшения, каковыми отмечается убранство дворца. Для того же, чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело, отвратительно, таким образом, вознаградив их; мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребенного.
      {259} После того как все было закончено, между наследниками Аттилы возгорелся спор за власть, потому что свойственно юношескому духу состязаться за честь властвования, - и пока они, неразумные, все вместе стремились повелевать, все же вместе и утеряли власть. Так часто преизбыток наследников обременяет царство больше, чем их недостаток. Сыновья Аттилы, коих, по распущенности его похоти, [насчитывалось] чуть ли не целые народы, требовали разделения племен жребием поровну, причем надо было бы подвергнуть жеребьевке, подобно челяди, воинственных королей вместе с их племенами
      {260} Когда узнал об этом король гепидов Ардарих, то он, возмущенный тем, что со столькими племенами обращаются, как будто они находятся в состоянии презреннейшего рабства, первый восстал против сыновей Аттилы и последующей удачей смыл с себя навязанный его позор порабощения; своим отпадением освободил он не только свое племя, но и остальные, равным образом угнетенные, потому что все с легкостью примыкают к тому, что предпринимается для общего блага. И вот все вооружаются для взаимной погибели, и сражение происходит в Паннонии, близ реки, название которой Недао.
      {261} Туда сошлись разные племена, которые Аттила держал в своем подчинении; отпадают друг от друга королевства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга. И это сильнейшие племена, которые никогда не могли бы найти себе равных [в бою], если бы не стали поражать себя взаимными ранами и самих же себя раздирать [на части]. Думаю, что там было зрелище, достойное удивления: можно было видеть и гота, сражающегося копьями, и гепида, безумствующего мечом, и руга, переламывающего дротики в его [гепида?] ране, и свава, отважно действующего дубинкой, а гунна - стрелой, и алана, строящего ряды с тяжелым, а герула с легким оружием.
      {262} Итак, после многочисленных и тяжелых схваток, победа неожиданно оказалась благосклонной к гепидам: почти тридцать тысяч как гуннов, так и других племен, которые помогали гуннам, умертвил меч Ардариха вместе со всеми восставшими. В этой битве был убит старший сын Аттилы по имени Эллак, которого, как рассказывают, отец настолько любил больше остальных, что предпочитал бы его на престоле всем другим детям своим. Но желанию отца не сочувствовала
      {263} фортуна: перебив множество врагов, [Эллак] погиб, как известно, столь мужественно, что такой славной кончины пожелал бы и отец, будь он жив. Остальных братьев, когда этот был убит, погнали вплоть до берега Понтийского моря, где, как мы уже описывали, сидели раньше готы. Так отступили гунны, перед которыми, казалось, отступала вселенная. Настолько губителен раскол, что разделенные низвергаются, тогда как соединенными силами они же наводили ужас. Дело Ардариха, короля гепидов, принесло счастье разным племенам, против своей воли подчинявшимся владычеству гуннов, и подняло их души, - давно пребывавшие в глубокой печали, - к радости желанного освобождения. Явившись, в лице послов своих, на римскую землю и с величайшей милостью принятые тогдашним императором Маркианом, они получили назначенные им места, которые и заселили.
      {264} Гепиды, силой забравшие себе места поселения гуннов, овладели как победители пределами всей Дакии и, будучи людьми деловыми, не требовали от Римской империи ничего, кроме мира и ежегодных даров по дружественному договору. Император охотно согласился на это, и до сего дня племя это получает обычный дар от римского императора. Готы же, увидев, что гепиды отстаивают для себя гуннские земли, а племя гуннов занимает свои давние места, предпочли испросить земли у Римской империи, чем с опасностью для себя захватывать чужие, и получили Паннонию, которая, протянувшись в длину равниною, с востока имеет Верхнюю Мезию, с юга - Далмацию, с запада Норик, с севера - Данубий. Страна эта украшена многими городами, из которых первый - Сирмий, а самый крайний - Виндомина. Из этого же рода был Бливила, пентаполитанский вождь, и его брат Фроила и, в наше время, патриций Бесса.
      {265} Савроматы же, которых мы называем сарматами, и кемандры, и некоторые из гуннов поселились в части Иллирика, на данных им землях у города Кастрамартена. Скиры, садагарии и часть
      {266} аланов со своим вождем по имени Кандак получили Малую Скифию и Нижнюю Мезию. Нотарием этого Кандака Алановийямутиса до самой его смерти был Пария, родитель отца моего, т. е. мой дед. У сына же сестры Кандака, Гунтигиса, которого называли ещё База, магистра армии, сына Андагиса (сына Анделы из рода Амалов), нотарием - до своего обращения - был я, Иорданнис, хотя и не обученный грамматике. Руги же и многие другие племена испросили себе для поселения Биццию и Аркадиополь. Эрнак, младший сын Аттилы, вместе со своими избрал отдаленные места Малой Скифии. Эмнетзур и Ултзиндур, единокровные братья его, завладели Утом, Гиском и Алмом в Прибрежной Дакии. Многие из гуннов, прорываясь то тут, то там, подались тогда в Романию; до сих пор из их числа называют сакромонтизиев и фоссатизиев.
      {267} Были ещё и другие готы, которые называются Малыми, хотя это огромное племя; у них был свой епископ и примат Вульфила, который, как рассказывают, установил для них азбуку. По сей день они пребывают в Мезии, населяя местность вокруг Никополя, у подножия Эмимонта; это многочисленное племя, но бедное и невоинственное, ничем не богатое, кроме стад различного скота, пастбищ и лесов; земли [их] малоплодородны как пшеницей, так и другими видами [злаков]; некоторые люди там даже вовсе не знают виноградников, - существуют ли они вообще где-либо, - а вино они покупают себе в соседних областях, большинство же питается молоком.
      {268} Итак, возвратимся к тому племени, о котором идет речь, т.е. к (племени] остроготов, которые жили в Паннонии [под властью] короля Валамира и его братьев, Тиудимера и Видемира; хотя области их были поделены, но цели объединены (ведь Валамер сидел между реками Скарниунгой и Черной Водой, Тиудимер - близ озера Пелсойс, Видимер - между тем и другим). И вот случилось, что сыновья Аттилы пошли против готов, как против бежавших из-под
      {269} их господства и как бы разыскивая беглых рабов; они напали на одного Валамера, тогда как другие братья ничего не подозревали. Но он, хотя и встретил их с малыми [силами], долго изнурял их и разбил настолько, что от врагов едва осталась небольшая часть; о6ращенные в бегство, они направились в те области Скифии, по которым протекают воды реки Данапра; на своем языке гунны называют его Вар. В то же время он [Валамер] послал к брату Тиудимеру гонца с радостной вестью, гонец же, в тот самый день как прибыл, обрел в доме Тиудимера ещё бoльшую радость: в этот день родился сын Тиудимера Теодорих; правда, младенец [происходил] от конкубины Эрелиевы, но [возлагали на него] большие надежды.
      {270} Немного спустя король Валамир и братья его Тиудемир и Видимир, ввиду того что запоздала обычная выплата от императора Маркиана, которую они получали наподобие стрены и за это соблюдали мирный договор, - послали посольство к императору и узнали, что Теодерих, сын Триария, также готского происхождения, но из другого рода, не из Амалов, процветает вместе со своими,
      {271} связан дружбою с римлянами и получает ежегодную выплату; на них же смотрят с презрением. Охваченные гневом, они взялись за оружие и, пройдя почти по всему Иллирику, разграбили и разорили его. Тогда император сразу изменил свое настроение и вернулся к прежней друж6е; он послал [к ним] посольство и не только принес с последним и пропущенные дары, но и обещал в будущем выплачивать их без всякого пререкания; как заложника мирных отношений он получил от них сына Тиудимера Теодориха, о котором мы рассказали выше; он достиг тогда уже полных семи лет и входил в восьмой год жизни. Отец медлил его выдавать, но дядя Валамир умолил его, только бы сохранился прочный мир между римлянами и готами. Итак, Теодорих был дан готами заложником и отвезен в Константинополь к императору Льву; мальчик был красив и заслужил императорскую благосклонность.
      {272} После того как установился прочный мир готов с римлянами, готы увидели, что им не хватает того, что они получали от императора; в то же время стремились они проявить присущую им отвагу и потому начали грабить соседние племена, [жившие] кругом; прежде всего двинулись они походом против садагиев, владевших внутренней Паннонией. Когда узнал об этом король гуннов Динтцик, сын Аттилы, то он собрал вокруг себя тех немногих, которые пока что оставались все-таки под его властью, а именно ултзинзуров, ангискиров, биттугуров, бардоров; они подошли к Базиане, городу в Паннонии, и, окружив её валами, начали грабить окрестности. Поняв это,
      {273} готы там же, где были, приостановили поход, предпринятый против садагиев, и обратились на гуннов; так вытеснили они их, покрыв бесславием, из своих пределов, и с тех пор до сего дня остатки гуннов боятся готского оружия. Однако уже после того как племя гуннов было, наконец, усмирено готами, Гунумунд, вождь свавов, проходя мимо [и направляясь] на ограбление Далмации, захватил бродившие в степях готские стада, потому что ведь Далмация соседит со Свавией и расположена невдалеке от пределов Паннонии, особенно тех мест, где жили тогда готы. Что
      {274} же дальше? Гунимунд со свавами, опустошив Далмации, возвращался в свои земли, а Тиудимер, брат Валамера, короля готов, не столько скорбя о потере стад, сколько опасаясь, как бы свавы - если эта нажива прошла бы для них безнаказанно - не перешли к ещё большей разнузданности, так [бдительно] следил за их прохождением, что глухой ночью, когда они спали, напал на них у озера Пелсода и, неожиданно завязав бой, настолько их потеснил, что даже взял в плен самого короля Гунимунда, а все войско его - ту часть, которая избежала меча, - подчинил готам. Но так как был он любителем милосердия, то, свершив отмщение, проявил благоволение и, примирившись со свавами, пленника
      {275}своего усыновил и отпустил вместе с соплеменниками в Свавию. Тот же, забыв об отчей милости, через некоторое время затаил в душе коварный замысел и возбудил скиров, которые сидели тогда на Данубии и жили в мире с готами, чтобы они, отколовшись от союза с последними и соединив свое оружие с ним, выступили и напали на готский народ. Готы не ждали тогда ничего плохого, будучи особенно уверены в обоих дружественных соседях. Но внезапно возникает война. Вынужденные необходимостью, они хватаются за оружие и, бросившись в привычный (для них] бой, отмщают за свои обиды. В этом бою был
      {276} убит король их Валамир: чтобы ободрить своих, он скакал перед войском верхом на коне; испугавшись, конь упал и сбросил седока, который тут же был пронзен вражескими копьями. Готы так сражались, отплачивая мятежникам и за смерть своего короля и за нанесенное им оскорбление, что от племени скиров почти никого, кто бы носил это имя, - да и то с позором, не осталось; так все они и погибли.
      {277} Устрашенные их погибелью, короли свавов Гунимунд и Аларик двинулись походом на готов, опираясь на помощь сарматов, которые подошли к ним как союзники с королями своими Бевкой и Бабаем. Они призвали остатки скиров, чтобы те вместе с их старейшинами Эдикой и Гунульфом жестоко сразились, как бы в отмщение за себя; были с ними [со свавами] и гепиды, и немалая подмога от племени ругов, и другие, собранные отовсюду племена; так, набрав
      {278} огромное множество [людей], они расположились лагерем у реки Болии в Паннониях. После смерти Валамера готы поспешили к брату его Тиудимеру; некогда правивший вместе с братьями, но принявший тем не менее знаки высшей власти, он призвал младшего брата Видимера, разделил с ним заботы войны и, вынужденный [положением], выступил в поход. Завязалось сражение; готам удалось одержать верх настолько, что поле, смоченное кровью павших врагов, казалось красным морем,
      {279} а оружие и трупы были нагромождены наподобие холмов и заполняли собой [пространство] более чем на десять миль. Увидев это, готы возрадовались несказанным ликованием, потому что таким величайшим избиением врагов они отомстили и за кровь короля своего Валамера, и за свою обиду. А из поистине неисчислимого и разнообразного множества врагов, если кто и смог убежать, то эти, кое-как ускользнувшие, едва вернулись восвояси, покрытые бесславием.
      {280} Через некоторое время, когда установилась зимняя стужа, река Данубий по обыкновению замерзла, а замерзает поток этот таким образом, что, как скала, держит пешее войско, телеги и сани и любые другие повозки, не требуя уже ни лодок, ни челноков. Когда Тиодимер, король готов, увидел, что [река] так застыла, то он повел пешее войско и, перейдя Данубий, внезапно появился в тылу у свавов. Та свавская область имеет с востока байбаров, с запада - франков, с юга - бургундзонов, с севера - турингов.
      {281} Со свавами в союзе были тогда аламанны, которые владели вообще круто вздымающимися Альпами, откуда, низвергаясь с сильным шумом, текут многие потоки в Данубий. Вот в это столь укрепленное место король Тиудимер зимним временем и повел войско готов и победил, разорил и чуть ли не подчинил как племя свавов, так и аламаннов, которые были во взаимном союзе. Оттуда он победителем вернулся в свои места, т. е. в Паннонию, и радостно встретил сына своего Теодориха, которого отдавал заложником в Константинополь и который был [теперь] отпущен обратно императором Львом с большими дарами.
      {282} Теодорих уже приблизился к годам юности, завершив отрочество; ему исполнилось восемнадцать лет. Пригласив некоторых из сателлитов отца и приняв к себе желающих из народа и клиентов, что составило почти шесть тысяч мужей, он с ними, без ведома отца, перешел Данубий и напал на Бабая, короля сарматов, который только что одержал победу над Камундом, римским полководцем, и правил с напыщенной гордостью. Настигнув его, Теодорих убил его, захватил семью с челядью и имущество и повернул с победой обратно к своему родителю. Затем напал на город Сингидун, который занимали эти сарматы; и, не возвратив его римлянам, подчинил его своей власти.
      {283} Ввиду того что со временем уменьшилась добыча от грабежа* [* Tac. Germ. 14: ... per bella ef raptus.] соседних племен, возник у готов недостаток в продовольствии и одежде. Людям, которым некогда война доставляла пропитание, стала противна мирная жизнь; и вот все они с громким криком приступают к королю Тиудимеру и просят его: куда ему ни вздумается, но только вести войско в поход. Он же, призвав брата своего и метнув жребий, убедил его идти в Италию, где тогда правил император Гликерий, а сам как более сильный [решил] двинуться на восточную империю, как на государство более могущественное. Так и случилось.
      {284} Вскоре Видимер вступил в италийские земли, но, отдав последний долг судьбе, отошел от дел человеческих; преемником он оставил одноименного с собой сына Видимера. Этого последнего император Гликерий, поднеся ему дары, направил из Италии в Галлии, теснимые тогда со всех сторон разными племенами; он уверил [остроготов], что там по соседству владычествуют их родичи везеготы. Что же еще? Видимер принял дары вместе с поручением от императора Гликерия, отправился в Галлии и, объединившись с родственными везеготами, образовал с ними одно целое, как было некогда. Так, удерживая и Галлии, и Испании, [готы] отстаивали их ради своего господства, [следя] чтобы никто другой там не возобладал.
      {285} Тиудимер же, старший брат, перешел со своими реку Сав, грозя сарматам и римским воинам войной, если бы кто-либо из них пошел против него. Они же [действительно] боялись его и сидели тихо, тем более что им было не одолеть столь великое множество народа. Тиудимер, видя, что со всех сторон ему прибывает удача, нападает на Наисс, первый город в Иллирике, а сына своего
      {286} Теодориха, приобщив к нему комитов Астата и Инвилию, посылает через "лагерь Геркулеса" к городу Ульпиане. Явившись туда, они вскоре подчиняют как его, так и Стобис, а затем впервые делают для себя проходимыми многие недоступные местности Иллирика. В городах Фессалии Гераклее и Ларисе - они сначала захватывают добычу, а потом по праву войны овладевают и ими. Тиудимер, учитывая, конечно, как свои, так и сыновние удачи, не удовлетворился все же этим; он вышел из Наисса, оставив там только немногих для охраны, и направился к Фессалонике, где находился патриций Гелариан с войском, посланный туда императором.
      {287} Когда Гелариан увидел, что Фессалоника окружается валом и что он не сможет сопротивляться их [готов] дерзости, то, отправив посольство к королю Тиудимеру и поднеся ему дары, склоняет его отказаться от разрушения города; затем, заключив союз с готами, римский военачальник уже по собственному побуждению передал им все те населенные ими города, а именно Церры, Пеллы,
      {288} Европу, Медиану, Петину, Берею и ещё один, именуемый Сиумом. Там готы, сложив оружие и установив мир, зажили спокойно со своим королем. Немного спустя после этого король Тиудимер, захваченный роковой болезнью в городе Церрах, призвал к себе готов и назначил наследником власти своей сына Теодориха, сам же вскоре отошел от дел человеческих.
      {289} Когда император Зинон услышал, что Теодорих поставлен королем своего племени, он воспринял это благосклонно и направил к нему пригласительное послание, повелевая явиться в столицу. Там он принял его с подобающим почетом и посадил между знатнейшими придворными. Через некоторое время, чтобы умножить почести, ему оказываемые, он усыновил его по оружию и на государственные средства устроил ему триумф в столице, а также сделал его ординарным консулом, что считается высшим благом и первым в мире украшением.
      {290} Этим он не ограничился, но во славу столь великого мужа поставил ещё и конную статую перед императорским дворцом. Но вот Теодорих, состоя в союзе с империей Зинона и наслаждаясь всеми благами в столице, прослышал, что племя его, сидевшее, как мы сказали, в Иллирике, живет не совсем благополучно и не в полном достатке. Тогда он избрал, по испытанному обычаю своего племени: лучше трудом снискивать пропитание, чем самому в бездействии пользоваться благами от Римской империи, а людям - прозябать в жалком состоянии. Рассудив сам с собою таким образом, он сказал императору: "Хотя нам, состоящим на службе империи вашей, ни в чем нет недостатка, однако, если благочестие ваше удостоит [меня],
      {291} да выслушает оно благосклонно о желании сердца моего". Когда ему с обычным дружелюбием была предоставлена возможность говорить, [он сказал]: "Гесперийская сторона, которая недавно управлялась властью предшественников ваших, и город тот - глава и владыка мира - почему носятся они, как по волнам, подчиняясь тирании короля торкилингов и рогов? Пошли меня с племенем моим, и если повелишь, - и здесь освободишь себя от тяжести издержек, и там, буде с помощью господней я одержу победу, слава благочестия твоего воссияет. Полезно же, - если останусь победителем, чтобы королевством этим, по вашему дарению, владел я, слуга ваш и сын, а не тот, неведомый вам, который готов утеснить сенат ваш тираническим игом, а часть государства [вашего] - рабством пленения. Если смогу победить, буду владеть вашим даянием, вашей благостынею; если окажусь побежденным, благочестие ваше ничего не потеряет, но даже, как мы говорили, выиграет расходы".
      {292} Хотя император с горечью отнесся к его уходу, тем не менее, услышав эти слова и не желая опечалить его, подтвердил то, чего он добивался, и отпустил, обогащенного многими дарами, поручая ему сенат и народ римский. Итак, вышел Теодорих из столицы и, возвратясь к своим, повел все племя готов, выразившее ему свое единомыслие, на Гесперию; прямым путем через Сирмий поднялся он в соседящие с Паннонией области, откуда вошел в пределы Венетий и остановился лагерем у так называемого Моста Сонция.
      {293} Пока он там стоял, чтобы дать отдых телам как людей, так и вьючных животных, Одоакр направил против него хорошо вооруженное войско. Встретившись с ним близ Веронских полей, Теодорих разбил его в кровопролитном сражении. Затем он разобрал лагери, с ещё большей отвагой вступил в пределы Италии, перешел реку Пад и стал под столицей Равенной, на третьей примерно миле от города, в местности под названием Пинета. Завидя это, Одоакр укрепился внутри города, откуда часто прокрадывался ночью со своими и беспокоил готское войско. Это случалось не раз и не два, но многократно и
      {294} тянулось почти целое трехлетие. Однако труд его был напрасен, потому что вся Италия уже называла Теодориха своим повелителем и его мановению повиновалось все то государство. И только один Одоакр с немногими приверженцами и бывшими здесь римлянами, сидя внутри Равенны, ежедневно претерпевал и голод, и войну. И когда это не привело ни к чему, он выслал посольство и попросил
      {295} милости. Сначала Теодорих снизошел к нему, но в дальнейшем лишил его жизни. На третий, как было сказано, год по вступлении своем в Италию Теодорих, по решению императора Зинона, снял с себя частное платье и одежду своего племени и принял пышное царское облачение уже как правитель готов и римлян. Затем он послал посольство к
      {296} Лодоину, франкскому королю, испрашивая себе в супружество дочь его Аудефледу, на что тот благосклонно и милостиво согласился; он полагал, что таким браком он [побудит] сыновей своих - Кельдеберта, Хельдеберта и Тиудеберта - заключить с готами соглашение и пребывать в союзе с ними. Однако это брачное соединение не оказалось достаточно полезным для мира и согласия, и весьма часто жестоко воевали они из-за галльских земель. Но пока жив был Теодорих, гот никогда не уступал франкам.
      {297} Еще до того как Теодорих получил потомство от Аудефледы, имел он двух внебрачных дочерей, которых породил ещё в Мезии от наложницы: одну по имени Тиудигото, другую - Острогото. Вскоре по приходе в Италию он сочетал их браком с соседними королями, а именно: одну он отдал Алариху, королю везеготов, а другую - Сигизмунду,
      {298} королю бургундзонов. От Алариха родился Амаларих, которого дед Теодорих, когда тот в отроческих годах лишился своих родителей, лелеял и опекал. [Тогда] Теодорих узнал, что в Испании живет Евтарих, сын Ветериха, внук Беретмода и Торисмода, потомок рода Амалов, который и в юношеском возрасте выделялся благоразумием, доблестью и совершенством телосложения. Он призвал его к себе и сочетал его браком с дочерью своей Амаласвентой. А для того чтобы вполне широко распространить свой род, он сестру свою Амалафриду, мать Теодахада, который впоследствии стал королем, отправил в Африку в жены Тразамунду, королю вандалов; дочь же её - племянницу свою Амалабергу - сочетал с королем турингов Герминефредом.
      {299} Своего комита Питцама, избранного в число старейшин, он
      {300} направляет на завоевание города Сирмия, который тот и захватил, изгнав короля Тразариха, сына Трапстилы, но удержав его мать. Потом он [двинулся] против Савиниана, магистра армии Иллирика, готовившегося тогда к борьбе с Мундоном; придя на помощь последнему с двумя тысячами пехотинцев и пятьюстами всадниками к городу по названию Ровный Марг, лежащему между реками Данубием и Маргом, Питцам разбил иллирийское войско.
      {301} Этот самый Мундон происходил от каких-то родичей Аттилы; он бежал от племени гепидов за Данубий и бродил в местах необработанных и лишенных каких-либо земледельцев; там собрал он отовсюду множество угонщиков скота, скамаров и разбойников и, заняв башню, которую называют Герта и которая стоит на берегу Данубия, вел там дикую жизнь и грабежами не давал покоя соседним обитателям; он провозгласил себя королем своих бродяг. Его-то, почти уже отчаявшегося и помышлявшего о сдаче, появившийся там Петца вырвал из рук
      {302} Савиниана и обратил - полного благодарности - в подчиненного своего короля Теодориха. Не меньшей победы добился Теодорих над франками в Галлиях через Иббу, своего комита, когда в сражении было убито более тридцати тысяч франков. Оруженосца Тиудиса после смерти зятя своего Алариха он поставил опекуном над внуком Амаларихом в королевстве Испании. Этот Амаларих потерял и королевство, и самую жизнь ещё юношей, попав в сети франкского коварства; после же него опекун Тиудис захватил королевскую власть, избавил Испании от злокозненных
      {303} происков франков и до конца жизни властвовал над везеготами. За ним принял власть Тиудигисглоза, но правил недолго, так как погиб, убитый своими. Ему наследовал Агил, который держит власть до сей поры. Против него восстал Атанагильд, который призвал [себе на помощь военные] силы Римского государства, и туда назначен патриций Либерий с войском. Не было на западе племени, которое, пока жив был Теодорих, не служило бы ему либо по дружбе, либо по подчинению.
      {304} Когда он достиг старости и осознал, что через короткое время уйдет с этого света, он созвал готов - комитов и старейшин своего племени и поставил королем Аталариха, сына дочери своей Амаласвенты, мальчика, едва достигшего десяти лет, но уже потерявшего отца своего, Евтариха. Он [Теодорих] объявил им в повелениях, звучавших как завещание, чтобы они чтили короля,
      {305} возлюбили сенат и римский народ, а императора Восточного, [храня] всегда мир с ним и его благосклонность - почитали [вторым] после бога. Это повеление, пока были живы король Аталарих и его мать, они всячески соблюдали и царствовали в мире почти восемь лет, хотя [Аталарих] и отдал франкам то, что было занято его отцом и дедом в Галлиях, потому что франки, не только не веря в эту отроческую власть, но даже презирая её, принялись готовиться к войне. Остальным он владел в мире и спокойствии. Когда же Аталарих достиг юношеского возраста, то он препоручил императору Восточному как свою молодость, так и вдовство матери, но через короткое время этого несчастливца постигла преждевременная смерть,
      {306} и он отошел от дел человеческих. Тогда мать, чтобы не терпеть презрения со стороны готов к слабости её пола, поразмыслила и призвала, пользуясь родством, своего двоюродного брата Теодахада из Тусции; он жил там как частное лицо около своих ларов, она же посадила его на царство. Но, забыв об единокровии, через некоторое время он вывез её из равеннского дворца и заточил в изгнании на острове Бульсинийского озера, где она, прожив в печали весьма немного дней, была задушена в бане его приспешниками.
      {307} Когда об этом услышал Юстиниан, император Восточный, он был так потрясен, будто смерть его подопечных обращалась на него самого как оскорбление. В это же время через преданнейшего ему патриция Велезария он одержал победу над вандалами и тотчас же, без замедления, пока оружие ещё было обагрено вандальской кровью,
      {308} двинул против готов войско из Африки, предводительствуемое тем же вождем. Этот крайне предусмотрительный военачальник понял, что он покорит племя готов не иначе, как заняв раньше Сицилию, кормилицу их, что он и исполнил. Когда он вступил в Тринакрию, тотчас же готы, засевшие в городе Сиракузах, увидели, что им не одержать верх, и вместе с предводителем своим Синдеритом по собственной воле сдались Велезарию. И вот когда римский вождь занял Сицилию, Теодахад, узнав об этом, направил зятя своего Эвермуда с войском к проливу для его охраны. Этот пролив пролегает между Кампанией и Сицилией и извергает из недр Тирренского моря
      {309} волнующиеся адриатические просторы. Подойдя к городу Регию, Эвермуд стал лагерем, но тут же заметил ухудшившееся положение своих; тогда вместе с немногими, самыми преданными и единомышленными ему приближенными двинулся он в направлении к победителю и, бросившись к стопам Велезария, просил принять его на службу императорам Римской империи. Готскому войску это кажется подозрительным, и оно криком требует свергнуть Теодахада с престола и поставить королем вождя их Витигеса, который был теодахадовым оруженосцем. Так и было сделано. Тут же, на Варварских
      {310} полях, Витигес вознесен на престол и входит в Рим, в Равенну же посылает вперед самых верных своих мужей, которым поручает убить Теодахада. Они являются туда и исполняют приказание; после убийства Теодахада прибывает королевский посланец (Витигис все ещё был на Варварских полях) и объявляет об этом народу. Между тем римское войско, переправившись через пролив,
      {311} достигает Кампании, опрокидывает [сопротивление] Неаполя и вступает в Рим; король Витигис за несколько дней до того вышел оттуда и направился к Равенне, где взял в супружество Матесвенту дочь Амаласвенты и внучку покойного короля Теодориха. Пока он наслаждался этим новым браком и сидел под защитой царского дворца в Равенне, императорское войско, выйдя из Рима, нападает на крепости в обеих Тусциях. Осведомленный об этом через гонцов, Витигес посылает вооруженный отряд готов под начальством Гунилы в Перузию. Пока они пытаются длительной осадой выгнать оттуда комита Магна, засевшего там с небольшим войском, подходит римское войско,
      {312} и они сами оказываются отброшенными и вообще уничтоженными. Услышав об этом, Витигес, как разъяренный лев, собирает все готское войско, покидает Равенну и начинает томить долгой осадой твердыни Рима. Но отвага его бесплодна: через четырнадцать месяцев он отступается от осады Рима и вот уже готовится теснить Аримин! Но и здесь все тщетно; гонимый, он запирается в Равенне. Там он осажден, однако вскоре сам предается победителю, вместе
      {313} с Матесвентой, супругой своей, и царскими сокровищами. Так славное королевство и сильнейшее племя, столь долго царившее, наконец, почти на 2030 году, покорил победитель всяческих племен Юстинианимператор через вернейшего ему консула Велезария. Витигес был приведен в Константинополь и почтен саном патриция; он прожил там более двух лет, пребывая в милости у императора, после чего ушел от дел человеческих.
      {314} Матесвенту же, супругу его, император сочетал браком с братом своим Германом, патрицием. От них - уже после смерти Германаотца - родился сын, тоже Герман. В нем соединился род Анициев с поколением Амалов, и он, с божьей помощью, таит в себе надежду и того, и другого рода.
      {315} На этом я заканчиваю повествование о происхождении гетов, о благородных Амалах, о содеянном храбрыми мужами. Сам достойный хвалы, род этот уступил достохвальнейшему государю, покорился сильнейшему вождю. Слава о них не умолкнет ни в веках, ни в поколениях, и пребудут они оба - и император
      {316} Юстиниан, победитель и триумфатор, и консул Велезарий - под именем Вандальских-Африканских и Гетских. Читатель, знай, что, следуя писаниям старших, я собрал с обширнейших их лугов лишь немногие цветы, и из них, в меру ума своего, сплел я венок для пытливого. Но пусть никто не подумает, что я, как ведущий свое происхождение от вышеназванного племени, прибавил что-либо в его пользу против того, что прочел или узнал. Если я и не охватил всего, что пишут и рассказывают об этих [людях], то изобразил я это ведь не столько во славу их самих, сколько во славу того, кто победил...
      "Окончен труд о древности и деяниях гетов, которых победил Юстиниан-император через верного империи Велезария-консула"

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6