Справедливая разумная система может быть построена лишь при условии, что в ее основу будут положены духовные и нравственные ценности. А это означает, что при решении социальных, экономических и политических вопросов следует исходить как из принципа социальной справедливости для всех, так и из принципа отказа от насилия как средства решения общественных проблем. Следует совершенно отказаться от полностью устаревшего (хотя и никогда не верного) представления о рабочих как о некоем гегемоне общества, идеологии, которая оказалась лишь удобной ширмой для установления тоталитарных режимов небольшими интеллигентскими группками. Рабочие в коммунистических странах гораздо более бесправны, чем на Западе. Огромная численность рабочих есть специфическая особенность лишь существующих систем, а в будущем лица, постоянно связанные с обслуживанием производственного оборудования, возможно, вообще исчезнут.
      Что касается насилия, то оно, как показывает опыт русской и других революций, способно привести лишь к ухудшению недостатков прежней системы. Марксистская теория классовой борьбы превратилась не в средство защиты интересов рабочих, а в идеологию, оправдывающую террор и власть над теми же рабочими. Вообще марксизм стал анахронизмом, препятствующим дальнейшему прогрессу, хотя в нем, разумеется, есть нечто имеющее значение.
      Необходимо отбросить представление о том, что уровень производительности труда есть критерий прогрессивности общества. Целью будущего должен быть не рост производительности труда, не постоянный рост производства и потребления, а поддержание оптимального уровня производительности, производства и потребления, исходя из ограничений, налагаемых интересами общества и реальными ресурсами.
      Экономика будущего общества должна основываться на разукрупненной промышленности, но на базе научно-технического прогресса. Надо, чтобы предприятия имели такие размеры, при которых каждый работник был бы компетентен в процессе производства и мог действительно участвовать в его управлении. Такие предприятия должны быть универсальными, чтобы на них можно было производить самую разнообразную продукцию. Технический прогресс показывает, что у таких предприятий могут быть очень большие возможности. Для этого они должны иметь быстро переналаживаемое оборудование, позволяющее получать индивидуальную и мелкосерийную продукцию достаточно производительно.
      Проблема малых предприятий уже ныне привлекает большое внимание, особенно в США. Их численность растет, а значение увеличивается. По данным переписи металлообрабатывающего оборудования в США (American Machinist 1973, No 22, р. 143-149) значение малых машиностроительных заводов с числом работающих - менее 100 человек существенно выросло. На них теперь работает 15% из 11 млн. рабочих, занятых в машиностроении США, причем на них сосредоточено свыше 40% металлообрабатывающего оборудования.
      Привлекает внимание и другая проблема - управления малыми предприятиями с помощью вычислительных машин. Пока такие предприятия могут выполнять лишь ограниченные задачи. Но нет сомнений в том, что в недалеком будущем появятся и такие предприятия, которые окажутся в состоянии изготовлять сложные изделия индивидуально или мелкими сериями. Технически это вполне реально. С помощью подобных предприятий можно было бы получать большую часть потребительских товаров и машин.
      Предположим, что такие предприятия были бы в распоряжении общин или же муниципалитетов, которые ставили бы себе целью не продажу и сбыт производимой продукции, а удовлетворение собственных потребностей. Тогда они были бы загружены только тогда, когда в этом была бы реальная потребность данной общины или муниципалитета. При высоком уровне автоматизации работа на них не отнимала бы много времени и ее можно было бы совмещать с сельскохозяйственным трудом или же с интеллектуальной деятельностью. Такая форма производства ликвидировала бы рабочих как специализированную группу, интересы которой преимущественно связаны с производством.
      Ликвидация разрыва между физическим и умственным, а также между промышленным и сельскохозяйственным трудом явится одной из существенных черт будущего. Так представлял себе будущее такой идеолог анархизма, как князь П. Кропоткин. По его представлению, будущее общество должно складываться из общин, где физический труд сочетался бы с интеллектуальным. Он полагал, что люди могли бы тратить часть времени на физический труд, производя необходимое продовольствие и промышленные изделия. По некоторой степени к такому идеалу приближаются израильские кибуцы, но в настоящее время они в основном работают на внешнего потребителя.
      Общины или муниципалитеты, имеющие в своем распоряжении предприятия, не смогут, разумеется, решать всех проблем, поскольку необходим также определенный уровень централизованного хозяйства. Во-первых, нужна добывающая промышленность, если только проблема ресурсов не будет решена иначе. Во-вторых, необходимо производство средств производства. В-третьих, необходимы и специализированные научные исследования.
      Добывающая промышленность была бы намного меньшей, чем сейчас, вследствие резкого снижения потребности в ресурсах. Но при этом добыча ресурсов потребовала бы централизованных усилий. То же относится и к производству средств производства и проведению научных исследований. Стало быть, децентрализованная экономика должна была бы сочетаться с элементами централизации там, где локальные группы окажутся бессильными.
      Разумеется, выработка совокупного продукта будет намного ниже, чем в современных системах, а соответственно будет ниже и производительность труда, но это было бы крупным социальным прогрессом, поскольку как объем продукции, так и производительность труда стали бы такими, как необходимо для обеспечения оптимальных (а не максимальных) потребностей общества.
      Будущее общество, оставаясь в рамках реальных ресурсов, обеспечивало бы человеческое существование без чудовищных излишеств современного мира и было бы устойчивым. Но следует отметить, что такая в основном децентрализованная экономика, по-видимому, несовместима с существованием крупного городского населения и должна вызвать либо резкое сокращение его численности, либо полное изменение структуры города.
      Было бы великим благом, если бы основы такой системы стали закладываться уже в недрах современного общества. Вопрос о малых предприятиях выдвигался и ранее, но вызывал возражения со стороны таких адвокатов крупной индустрии, как Д. Гэлбрейт. Он утверждает, что "мелкие фирмы нельзя восстановить, сломав могущество более крупных. Для этого понадобилось бы, скорее, отказаться от идеи технического прогресса, которую нас учат приветствовать с самого начала нашей сознательной жизни. Для этого нам надлежало бы довольствоваться примитивной продукцией, производимой с помощью примитивного оборудования и неспециализированного труда из имеющихся в наличии материалов" (Гэлбрейт. Д. "Новое индустриальное общество". М., "Прогресс", 1969, с. 70). Но эта точка зрения ошибочна, ибо основывается на неправильном представлении о возможностях малого предприятия. Сама идея малого предприятия становится возможной именно в результате технического прогресса. Поэтому весьма важно преодолеть предрассудок, согласно которому универсальное производство всегда менее эффективно, чем специализированное. Технический прогресс и децентрализация экономики не противоречат друг другу. Впрочем, когда Гэлбрейт писал указанные выше строки, не существовало еще идеи высокоавтоматизированных малых предприятий.
      Политический строй будущего общества еще в большей степени, чем его экономика, должен основываться на духовных и нравственных ценностях. Это должно сделать его совершенно непохожим на тоталитаризм, но в то же время непохожим и на современное демократическое общество. Общество будущей должно быть демократическим, но, во-первых, с высокой самодисциплиной, способной избавить его от многих конфликтов, а во-вторых, во избежание ошибок прошлого, некоторые, ключевые стороны общественной жизни должны быть взяты под контроль, но не имеющий тоталитарного характера.
      Высокий уровень экономической децентрализации необходимо повлечет за собой и политическую децентрализацию с сохранением демократического характера всех уровней управления. Функции центрального управления целесообразно ограничить самыми основными областями, как разработка и контроль соблюдения правовых норм, эксплуатация природных ресурсов, проведение крупных научных исследований и т. п.
      Следует стремиться к тому, чтобы в будущем исчезли политические партии, как бюрократические организации со своим аппаратом, средствами пропаганды и финансами. Исчезновение партий вполне возможно, во-первых, потому, что в децентрализованном обществе центральная власть не даст каких-либо решающих привилегий, а во-вторых, исчезнет и даже психологическая база партий. Исчезнет современная классовая структура общества, питающая политический антагонизм, но исчезнет и то, что называется интеллигенцией (не в духовном, а в социальном смысле), ввиду стирания противоположности физического и умственного труда. А именно она оказывается базой всех партий. Всегда, разумеется, будут существовать группы единомышленников, которые могут сообща добиваться каких-то целей. Речь идет лишь о том, что создание специальных бюрократических организаций с аппаратом, финансами и т. п. является опасным для общества, независимо от взглядов, защищаемых их приверженцами.
      Центр тяжести сместится на уровень отдельной небольшой общины, и каждый сможет сам или в союзе с другими защищать свою точку зрения. Доверие, оказанное кому-либо на выборах, даст ему возможность проводить любую платформу, не связываясь с партийной дисциплиной. В списках кандидатов в депутаты может участвовать любой человек, но и голосовать следует за него, а не за партию, им представляемую.
      Чрезвычайно важно установить общественный контроль над средствами массовой информации, которые в настоящее время используются в двух целях, важность которых зависит от типа общественно-экономической системы. В западных странах доминируют коммерческие цели, а в коммунистических странах - пропагандистские. Оба способа использования средств массовой информации крайне опасны.
      Средства массовой информации должны быть лишены как коммерческого, так и пропагандистского характера. Снятие с них коммерческих функций резко уменьшит их объем, хотя бы за счет рекламы. Это также изменит и их содержание. Цензура массовой информации совершенно необходима, но она должна осуществляться не бюрократическими организациями, а выборными лицами.
      Вообще руководители средств массовой информации, равно как и цензоры, должны свободно выбираться точно так же, как правительство и судьи, и быть независимыми от органов власти. Цензор не менее важное в общественном отношении лицо, чем, например, судья. Быть может, от него зависит гораздо большее, чем от судьи, а именно нравственная и духовная жизнь общества. Цензура должна действовать на основе недвусмысленных и ясных конституционных уложений, определяющих нормы ее деятельности. Разумеется, необходимо также право обжалования действий цензуры, которые ни в коем случае не должны быть безапелляционными.
      Цензура, в частности, должна добиваться того, чтобы информация о различных преступлениях не превращалась в их культ, чтобы население не погружалось искусственно в чужие семейные скандалы и т. п. Кстати, средства массовой информации тоталитарных стран накладывают строгую цензуру на подобную информацию, но там такие ограничения преследуют демагогическую цель поддержания иллюзий о мнимом совершенстве тоталитаризма.
      Но во избежание ограничений интеллектуальной свободы следует дать возможность каждому высказывать свои взгляды, хотя бы для ограниченного распространения так, чтобы, например, с ними можно было знакомиться в библиотеках.
      Было бы большой самонадеянностью пытаться очертить контуры будущей общественно-экономической системы подробнее. Сделать это трудно, хотя другие, возможно, смогли бы и смогут еще увидеть в нем и другие существенные черты, упущенные здесь из рассмотрения. Создание такой системы займет, по-видимому, немало времени, и на этом пути встретятся немалые трудности. Очевидно лишь то, что будущая общественно-экономическая система должна строиться без насилия и без легкомысленного макетирования сверху. Она должна создаваться в недрах существующих систем.
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      Не является ли, однако, сказанное здесь о будущем лишь продуктом воображения? Не говорит ли окружающее о противоположном, а именно о том, что в будущем конфликты, присущие современным системам, еще более усугубятся? И не честнее ли было бы прямо сказать об этом? А ведь основания для подобного пессимизма можно было бы найти как среди позитивистов, так и среди людей религиозных, воспринимающих мир эсхатологически.
      Быть может, именно так и будет, как считают пессимисты, но это случится лишь тогда, если человечество полностью утратит тот пламень или даже ту искру, которая двигала его в лучших свершениях. Пережившим же столь многое и все же сохранившим такую искру верится в то, что она неистребима. И это дает веские основания для исторического оптимизма. Апрель 1974
      М. Агурский
      ОБОСОБЛЕНИЕ ИЛИ СБЛИЖЕНИЕ?
      (Национальный вопрос в СССР)
      Изо всех жгучих проблем, скопившихся в нашей жизни, вопрос об отношениях между нациями, кажется, самый больной. Ни на какой другой почве не сталкиваешься с такими взрывами обиды, злобы и боли - ни в связи с материальным неравенством, ни с духовной несвободой, ни с притеснениями религии. Вот два примера.
      Не раз уже - и не одному мне - приходилось слышать в наших среднеазиатских городах выкрик: "Вот китайцы придут, они вам покажут!" Говорят это обычно не совсем некультурные люди, которые не могут не знать, чтО для них будет означать приход китайцев, хотя бы по примеру киргизов, еще счастливо отделавшихся - ограбленных и выгнанных из Китая. (О тибетцах, например, радио сообщало, что они подвергаются массовой кастрации.) Знают и тем не менее говорят. Видимо, накал чувств, подавляющих даже инстинкт самосохранения, здесь такого же уровня, как на Западной Украине в 1941 г., когда отряды ОУН нападали на отступавшие советские войска, а руководство ОУН заключило соглашение с немцами, хотя по примеру Польши не могло не предвидеть того, что через 1,5 месяца и произошло - ареста всего руководства и разгрома большей части отрядов.
      Такое же впечатление остается, если сравнить, как в "самиздате" трактуется национальный вопрос и другие, казалось бы, не менее острые проблемы, будь то положение заключенных в лагерях или заточение здоровых людей в психиатрические больницы. Уже многие обращали внимание на то, что в подавляющем числе произведений "самиздата" авторы добровольно подчиняются некоторым запретам, определенные пути для них закрыты; разжигать злобу, зависть к живущим лучше, призывать к насилию. По-видимому, некоторые уроки прошлого усвоены так глубоко, что превратились уже в устойчивые нормы мышления. На почве же национального вопроса все такие запреты исчезают. Здесь можно встретить негодующие описания того, что один народ живет лучше другого или, хоть и хуже, но все же получает больше, чем выработал. Самиздатские проекты решения национального вопроса обычно включают требования различных насильственных переселений, прозрачные намеки, что, впрочем, можно бы поступить и более жестко. Производит впечатление, что, вступая в эту область, наоборот, забывают все, чему научило прошлое.
      Болезненность и острота отношений между нациями не являются исключительной особенностью нашей, советской жизни, - она сейчас видна во всем мире. И мы можем попробовать понять свои проблемы, только осознав их как преломление на нашей почве общих для всего человечества закономерностей.
      Совершенно неожиданно XX век оказался веком неслыханно обострившегося национализма. В прошлом столетии общее убеждение было - что национальная проблема отживает свой век, что малые нации постепенно растворятся в больших, различия между большими будут постепенно сглаживаться и в недалеком будущем человечество сольется в общемировом единстве - может быть, и с единым языком. Действительность оказалась как раз противоположной. Страны, столетия жившие в национальном мире, оказались охваченными национальной рознью. Появились разновидности национализма, о существовании которых раньше и не подозревали, например, бретонский, валлонский или валлийский. Национальная вражда достигла неслыханной раньше степени взаимного озлобления, привела к истреблению целых народов например, в результате войны в Нигерии.
      Это не единственный просчет в прогнозах XIX века, не единственный случай, когда господствовавшая тогда идеология оказалась прямо противоположной тому будущему, которое этот век готовил. Тогда казалось, что перед человечеством открывается ясный путь построения жизни, все более подчиненной принципам гуманности, уважения к правам личности, демократии. Казалось, что Россия именно потому загораживает дорогу прогресса, что внутренняя жизнь ее недостаточно либеральна и демократична. Один Достоевский, кажется, предчувствовал, что судьбы мира будут совсем иными.
      Историческая роль XX в. оказалась именно в том, что громадные части человечества подпали идеологии максимального подавления личности. Социализм, столетиями высказывавшийся как учение, стал материализоваться в форме социалистических государств. Этот процесс с начала XX в. шел с остановками, но почти только монотонно расширяясь, и нет никаких оснований считать, что он закончился. В свете этой основной тенденции XX в. и следует пытаться понять национальный вопрос как во всем мире, так и в нашей стране.
      В начале XX в. картина мира определялась ролью, которую в нем играли "великие державы" - сильнейшие государства, руководимые народами, воодушевленными верой в особую роль, которую они призваны играть в мире. Социалистические течения могли выбирать в этой ситуации между двумя стратегиями: использование устремлений великих наций, их веры в свою миссию, или подавление этих устремлений. Обе стратегии были испробованы. Опыт показал, что если использование национальных чувств может оказаться полезным для укрепления устойчивости уже сложившегося социалистического государства (особенно в период тяжелого кризиса, войны), то для захвата власти, для вовлечения новых народов в социалистическую идеологию, несравненно эффективнее раздувание антинациональной идеологии, в особенности направленной против крупных наций и сопровождающейся некоторым поощрением патриотизма мелких народностей. Эта стратегия и стала основным оружием социалистических течений марксистского направления, основой идеологии которых был интернационализм, отрицание и разрушение патриотизма, учение о разделении нации на две враждебные культуры. Это мировоззрение, враждебное духу государств с сильно выраженной национальной и в особенности религиозной идеей, способствовало их разрушению, само же укреплялось в периоды кризисов этих государств. Что бы здесь ни было причиной, а что следствием, мы явно имеем дело с двумя проявлениями одного процесса.
      Сначала жертвой этого процесса пало Русское царство, стоявшее на православной основе, потом Австро-Венгрия, еще сохранившая тысячелетнюю традицию священной Римской империи. Через четверть века пришел черед Германии как единого немецкого государства. Но и среди ее победителей Британская империя вскоре перестала существовать.
      Все эти политические катастрофы сопровождались яростными идеологическими атаками на те народы, которые в этих странах играли руководящую роль, против их претензий на особую историческую миссию. Например, в послевоенной (после второй мировой войны) Германии целая литература поставила своей целью доказать немецкому народу его греховность, неизгладимую вину перед всем человечеством. Раскаяние как на уровне личности, так и народа - одно из самых возвышающих движений души, и уж конечно немцам есть в чем каяться. Но раскаяние теряет смысл, если нет той высокой цели, ради которой совершается очищение, оно превращается тогда в акт духовного самоубийства. А нам, русским, так знакома эта тема "проклятого прошлого", лишающая народ его истории! И кажется символичной тесная личная связь между немецкими литераторами этого покаянного направления и политиками, убеждающими немцев в том, что их величайшей заслугой перед миром будет примириться навеки с разделением своей страны, то есть признать смерть германского народа.
      И, наконец, в США такая ожесточенная кампания против войны во Вьетнаме вряд ли имела своей причиной повышение моральной чуткости, большее понимание своей ответственности. Иначе непонятно, почему, например, уничтожение целого народа Ибо в Нигерии, сопровождавшееся большим числом жертв, чем вся война во Вьетнаме, прошло совершенно незамеченным. Да некоторые руководители антивоенного движения открыто признавали, что дело не в войне. "Закончите войну во Вьетнаме, - и мы выдумаем новые требования", - говорил один из них. Производит впечатление, что истинной целью, в которую метило это движение, была претензия Америки на особую роль в мире, чувство великой нации, еще не исчезнувшее у американцев.
      Разрушение великих империй во все времена протекало параллельно обострению национального чувства отдельных входящих в них наций, обособлению этнических групп, стремлению их выделиться как самостоятельные нации. Опять здесь нельзя дать единого ответа - что было следствием, а что - причиной. Национальный сепаратизм и выступал как разрушающая старую империю сила и стимулировался пустотой, которая создавалась в душах уничтожением чувства общеимперского единства, высокой объединяющей цели. Эта параллельность ярко видна и в XX в., где все более проявляются обе тенденции: к уничтожению великих государств, руководимых национальной идеей, и раздроблению человечества на все более мелкие национальные единицы.
      * * *
      Мне кажется, что, исходя из этой точки зрения, есть надежда понять, почему именно в нашей стране национальный вопрос является особенно болезненным. Причина в том, что теперешние отношения национальностей являются следствием противоречивого исторического процесса. С одной стороны, обособление различных наций, стремление к наибольшей национальной независимости протекали параллельно с подчинением всей жизни социалистической идеологии. Это были столь тесно переплетающиеся процессы, что во многих случаях их проявления трудно различить. Например, когда тенденции к обособлению нерусских наций сознательно развивались как противовес русскому патриотизму, который рассматривался тогда как основная опасность. Но с другой стороны, эти национальные устремления вскоре столкнулись с глубокими, основными сторонами социалистической идеологии враждебностью к идее нации, стремлением подчинить ее себе, как и человеческую индивидуальность.
      Таким образом, национальная жизнь многих народов сейчас является жертвой именно той силы - социалистической идеологии, - при содействии и под сильным влиянием которой у них еще не так давно вырабатывалась система взглядов нетерпимого, радикального национализма. Эта идеология оставила такой сильный след в национальном мировоззрении, так сильно в него проникла и с ним смешалась, что тем, кто исходит из национальных позиций, исключительно трудно осознать, что именно она является основной причиной их несчастий.
      На этой почве возникает та, как мне кажется, в корне неверная концепция, которая лежит в основе почти всех известных мне выступлений по национальному вопросу в нашей стране (я имею в виду, конечно, лишь свободную от цензуры литературу). Концепция эта очень проста:
      все проблемы национальной жизни нерусских народов сводятся в конечном счете к подавлению этих народов русскими, к стремлению их русифицировать. Области, населенные этими народами, являются русскими колониями. Перед народами стоит ясная цель: освобождение от русского колониального владычества.
      Вполне понятна соблазнительность такой точки зрения. Она вводит сложную проблему в рамки некоторых простых и повсеместно принятых взглядов. Все сейчас согласны с тем, что колониализм - позор XX века и что колонии должны как можно скорее стать независимыми. Поэтому получить в глазах мира "статус колонии" - значит сейчас обеспечить себе автоматическую поддержку колоссальных сил. И это значит - предложить своему народу очень ясный, простой путь. Но решения сложных проблем никогда не бывают примитивно-простыми. Мы должны тщательно проверить, верно ли основное положение этой концепции, - что нерусские народы СССР находятся в колониальном подчинении у русского народа, - не только для того, чтобы знать правду, но потому, что вывод, основанный на неверной предпосылке, не может быть надежным для тех народов, которым его предлагают.
      Те аргументы, которыми обычно обосновывается зависимое, колониальное положение нерусских народов СССР, на первый взгляд производят абсолютно убедительное впечатление. Чаще всего встречаются следующие.
      1) Из территории, населенной нерусскими народами, выкачиваются большие ценности, за счет которых обогащается населенная русскими часть СССР.
      2) Уменьшается плотность коренного населения, оно разрежается. Указывается две причины: депортации коренного населения (в прошлом) и переселение большого числа русских (в настоящее время). Русские прибывают в качестве рабочих на новые промышленные предприятия, создание которых часто экономически не обосновано, не нужно для развития этой области.
      3) Подавляется национальная культура. Запрещается и преследуется проявление ярких национальных тенденций в искусстве. Насильственно проводится определенная линия в истории, умаляющая национальную самобытность народа. Исторические реликвии не охраняются, разрушаются, древним городам и улицам даются новые, не связанные с историей народа названия.
      4) Подавляется национальная религия.
      5) Национальный язык все больше вытесняется русским.
      Но эти аргументы приобретают другой смысл, если мы спросим: не относятся ли они и к русскому народу? Разберем их по порядку.
      1) В некоторых произведениях на национальную тему обращается внимание на то, что жизненный уровень русского народа ниже, чем у многих других народов: грузинского, армянского, украинского, латышского или эстонского.
      Иногда это даже рассматривается как признак особого колониализма: колониализма русского типа. Не есть ли это попытка обойти противоречие путем введения нового термина? Кажется очевидным, что здесь общее явление: громадная часть ценностей, производимых всеми народами, не возвращается к ним. И легко угадать, куда они идут: на поддержание гигантской военной машины и гражданской бюрократии, на деятельность в космосе, помощь азиатским, африканским и латиноамериканским революционным движениям, а более всего - на компенсацию неэффективности экономики.
      2) Вряд ли кто-либо будет утверждать, что в прошлом - например, в период коллективизации - русский народ меньше пострадал от депортации, чем другие народы. По поводу же современности здесь и обращено внимание на совершенно общую причину - непропорциональное, не обоснованное интересами никакого народа развитие экономики. Эта причина и швыряет массы и русских и нерусских, отрывая от их национальных задач. И если в документах, написанных украинцами, встречаешь жалобы на переселение русских в Украину, то, например, эстонцы и латыши жалуются на то, что к ним переселяются все больше не только русских, но и украинцев.
      3) Подавление русской национальной культуры началось тогда, когда любое проявление национальной самобытности других народов еще активно поддерживалось. И сейчас во многих самиздатских статьях по национальному вопросу русские обвиняются в "великодержавном шовинизме". А ведь этот термин был пущен в ход более полувека назад и практически означал призыв к преследованию любого проявления русского национального сознания.
      Еще до того, как за это взялось государство, еще с прошлого века, всесильное либеральное общественное мнение объявило русский патриотизм реакционным, для русских - позорным, для всех - опасным. И так до сих пор русское национальное сознание живет под неусыпным враждебным присмотром, как преступник, сосланный под надзор полиции. Вот одно из последних суровых предупреждений. Группа анонимных авторов напечатала несколько связанных друг с другом статей, почти сборник, в No 97 "Вестника Русского Христианского Студенческого Движения". Слово, составляющее (права, в латинском переводе) заглавие первой статьи, то, что в других статьях сразу подкупает читателя, - это призыв России к покаянию. Но среди всех прегрешений России, какой же самый страшный грех усмотрели авторы? Оказывается, это вера в то, что Россия обладает исторической миссией, что и она несет миру свое, новое слово или, как говорят авторы, - "русский мессианизм". В этом-то грехе они требуют у русских покаяния, указывая это даже как основную цель России в будущем. Ставить целью так изменить сознание народа, чтобы он не смел думать, что его жизнь имеет цель! К какому другому народу обращались с подобными поучениями?
      Несколько поколений русских были воспитаны на такой трактовке русской истории, которая могла привести только к одному желанию - попытаться забыть, что у нас вообще было какое-то прошлое. Россия была и "жандармом Европы" и "тюрьмой народов", ее история заключалась "в том, что ее непрерывно били", наша история обозначалась одним термином: "проклятое прошлое".
      Вряд ли и метла переименований, чистившая все, что связывает нас с нашей историей, прошлась по другому народу более жестоко, чем по русскому. Предлагаю любому провести простой опыт: сесть в автобус, идущий по центру Москвы, и послушать, какие остановки объявляет водитель. Тогда бросится в глаза, что уже редкими исключениями стали улицы, сохранившие свои старые, исконные названия - точно некая щетка оттирала все признаки, которые могли бы напомнить, что у русского народа была история.
      4) То же самое можно сказать и о подавлении религии. Здесь русская православная Церковь приняла на себя первый удар, когда ислам, например, встречал еще очень бережное отношение. И в этом первом натиске большая роль была отведена как раз использованию религиозной политики других наций: например, созданию независимой, автокефальной грузинской Церкви или попыткам создать такую Церковь на Украине.
      И лишь с последним, пятым из перечисленных выше аргументов необходимо согласиться: вся эта деятельность осуществляется в основном на русском языке, как на государственном языке СССР. Но что от этого выигрывают русские?