Голуби поднялись в воздух, но тут же опустились, думая, что им кинули что-нибудь поесть. Кыш, голуби, кыш! Хотя, почему кыш? Какое слово - кыш... А! Кыш-кыш - так говорила эта... Когда он лез к ней целоваться.
      Кстати, вот что надо сделать. Позвонить Лизавете и закатиться с ней для начала в пивбар. Почему нет? Грустно и легко. Но, к сожалению, я не пью. Никогда.
      Да и Лизавета, милая...
      Верно сказал Василий: дьявол умеет сделать воспоминания о минутах, когда мы делаем зло приятными Грустными и лёгкими. Это верно, верно: лучше один буду маяться, чем... А что за зло такое? Что за грех? Ведь правильно говорил Вивекананда, что грех в том и состоит, чтобы думать о себе или о другом, как о совершающем грех. Что бы на это сказал Василий, этот дуалист. Да нет, он прав... И тот прав, и этот. И остальные. Хватит! Пусть лучше стошнит, чем превратиться в дегустатора.
      * * *
      Пётр шёл всё быстрее и быстрее, тревожно поглядывая на афиши кинотеатров. Не дай Бог, туда понесёт.
      Правда, за полтора часа забвения от жизни - сорок копеек. Дешево. Но похмелье сильнее от дешевого.
      Как выгодно отличается кино от жизни! Там всё быстро, хотя и неинтересно бывает, и, главное, сопровождается музыкой.
      Какая музыка, что? Куда я иду? Не всё ли равно, чем сопровождается? Музыкой, свободой, покоем. Хоть в тюрьме. "Не надобно мне миллион, мне бы мысль разрешить". Да как её разрешить, если в руку-то не возьмёшь, как скользкая пойманная рыба - раз - и опять в реке.
      - Эй, парень, постой! - окликнул Петра оборванный человек.
      -Что?
      - Ты не торопись. В военкомат идёшь?
      - Нет, - ответил поражённый Пётр, которому действительно нужно было в военкомат, хотя и не этого района.
      - А, ну ладно, я думал, в военкомат. Дай хоть 11 копеек, маленькую возьму.
      Пётр отдал деньги и всё быстрее пошёл, уже зная куда.
      * * *
      Близился вечер. Люди уже вышли с работы и стояли по очередям - кто в магазинах, а кто прямо в уличной толчее.
      Пётр, сгорбившись, стоял у уличного ларька и наблюдал за быстрыми и нечеловеческими движениями селёдок на прилавке, людей, машин. Все, даже селёдки, имели такой сосредоточенный вид, будто только что оторвались от настоящего дела, ради короткой перебежки к другому настоящему делу.
      Петру хотелось взять кого-нибудь из этих людей за лацкан пиджака и что есть силы крикнуть: Весть! Весть дай!
      Вроде, похожая фраза есть у Воннегута. Никогда не обходится без рефлексии. Рельсы бездорожья.
      Жизнь кажется просто невозможной - поди ж ты - она продолжается. Мы продолжаем жить. Вот уже солнце между домами: последние, косые, достоевские лучи.
      Чем мне больнее, тем лучше. Почему? Почему совесть, которой у меня, может и нет, должна мучить меня неизвестно за что?
      Или - прав Василий - это чувство первородного греха, и успокойся на этом. Или это просто грехи замучили? Василий хоть грехи может замолить, хотя, как это -замолить? Их можно только исправить, чего, правда, тоже сделать нельзя. Можно купить в гастрономе индульгенцию. За 2.42. Или за 4.12.
      Видно, нет мне благодати, нет её. А без неё не жизнь, -одно название. Вот как в кино занавес, окошечко, откуда луч, а на экране уже ничего нет, одни разговоры. Только в луче Бога получается жить. Чтобы жить вне этого луча - какое напряжение нужно... Да ну... Как бы не напрягалась фигура на экране, при занавешенном окошечке, - вряд ли выживет.
      А вдруг всё-таки сможет? А всё-таки, Господи! Ох, и зануда же я! Что делать, что делать... Кем быть, да кто виноват. Да вот старичок идёт через дорогу, ему трудно, что ж ты ему не поможешь?
      Пётр дико махнул рукой, сплюнул и энергично перебежал улицу. Даже не замедлив шага, он толкнул дверь бара. Она не поддалась. Швейцар смотрел как рыба.
      - Пусти, говорю! - гаркнул Пётр.
      * * *
      - Ты смотри, - сказал Максим, открыв дверь, Фёдор заболел.
      - Как заболел, чем? - удивился Пётр.
      - Кто его знает? Никогда, вроде, не болел...
      - Да что у него, температура? Болит что-нибудь?
      - Температура, Кобот сказал. Не говорит ничего, в карты играть стали, а он, вижу, не может, как дохлый.
      Пётр быстро прошёл в комнату, как бы извиняясь, присел на пол рядом с раскладушкой. Что, Фёдор?
      - Мутит чего-то. Портвею бы надо, да денег, сказал, нету.
      - И у меня нету... - Пётр виновато обшарил заведомо пустые карманы. Ты аспирин-то принимал?
      - Кобот дал чего-то.
      - Ну, ты спи главное. Спал сегодня? Весь день спал.
      - Вот и ладно, завтра выздоровеешь. Или врача вызовем?
      - Нет, не надо. Завтра лучше выздоровею.
      - Ну уж в жопу врача, - сказал Максим, входя. - Я как-то врача вызвал, так потом хлопот не оберёшься, а толку никакого. Кобот понимает, он таблеток дал.
      - Каких, покажи.
      - Вон, на полу лежат.
      На полу лежали пачки аспирина и барбамила.
      - Я завтра ещё принесу, других, сказал Максим, - И вообще, кончай ты... Может он не болеет вовсе, а так, рыбой объелся.
      Пётр потыкал рукой таблетки на полу, журналы, взял тетрадку, в которой Фёдор время от времени записывал что придётся: или сам сочинит, или услышит. Вот последние записи:
      Если человек и ест в темноте, и называется темноедом, то это ничего.
      Одинаковое одинаковому рознь.
      Нужно твёрдо отдавать себе отчёт, зачем не пить.
      Хоть и умные бывают, а всё равно.
      Надо верить в жизнь, она умнее.
      Вплоть до того, что как выйдет - так и ладно.
      Ты надеешься, как выйдет так и ладно. Значит, выбор за тебя сделает дьявол.
      НА СМЕРТЬ ДРУГА
      Шла машина грузовая, Эх! Да задавила Николая!
      Ишь ты! Когда ты это написал? спросил Пётр.
      - Это он сегодня, - гордо ответил Максим.
      - Больной? И стихотворение сегодня?
      - И стихотворение.
      Пётр хлопнул себя по лбу, достал из портфеля книгу.
      - Сейчас послушайте внимательно и не перебивайте.
      Фёдор сел и опустил босые ноги на пол, Максим нахмурился. Оба закурили.
      - Для отрока, в ночи глядящего эстампы...
      ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ
      Максим и Фёдор, опёршись друг на друга, сидели на небольшой поляне, покрытой большим слоем алюминиевых пробок. Пробки покрывали это волшебное место слоем толщиной в несколько сантиметров, и драгоценно сверкали холодным и серебряным светом.
      На опушке застыли волны и брызги драгоценных осколков. Жаль уходить, да скоро поезд...
      Фёдор перестал ориентироваться - куда ехать, в какую сторону, зачем, но Максим всё-таки настаивал на возвращении. Впрочем, можно было не думать о нём, о возвращении, оно медленно совершалось само собой, то удавалось подъехать на попутной машине, то спьяну засыпали в каком-нибудь товарном поезде, и он неизменно подвозил в нужную сторону, в сторону Европы.
      Возвращение неторопливое и бессознательное - как если бы Максим и Фёдор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, преодолевая инерцию покоя, отодвигалась.
      * * *
      - Максим, ты говорил, поезд какой-то? - спросил Фёдор. Максим чуть приподнял голову и опять уронил её.
      Фёдор не нуждался в поезде, но не испытывал ни отчаяния, ни нетерпенья, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про поезд...
      Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда довести, - обратился он к парню, лежащему напротив -случайному собутыльнику.
      Тот поднял мутные, без всякого выражения глаза и посмотрел на Фёдора:
      - Ты чего рылом щёлкаешь?
      - Да вот, Максима надо довести.
      - Куда?
      - На поезд.
      - Билет надо. Билет у тебя есть?
      - Максим говорит, у тебя билет, ты покупал.
      - Ты помнишь?
      Парень вывернул карманы:
      - Какой билет, балда? Где билет?
      Из кармана, однако, выпало два билета.
      Фёдор подобрал билеты, засунул Максиму в карман, поднял последнего подмышки, и поволок к длинному перрону, просвечивающему сквозь кусты.
      Парень побрёл рядом, но, пройдя несколько шагов, опустился на колени и замер. Фёдор, задыхаясь и почти теряя сознание, выбрался на
      рельсы, чудом, видно, кто-нибудь помог, запихнул Максима в тамбур, упал рядом, словно боец, переползший с раненым товарищем через бруствер в безопасный окоп.
      * * *
      Когда он проснулся, Максима рядом не было. Поезд шёл быстро, двери тамбура щёлкали и трещали.
      Фёдор встал. С ужасом глядя на черноту за окном, он несколько раз прошёл вагон. Оттуда пахнуло безнадёжным удушьем. Максима там не было, вообще там никого не было, кроме женщины в сальном халате и в страшных блестящих чулках. Она с ненавистью и любопытством разглядывала Фёдора.
      Фёдор захлопнул дверь, постоял в нетерпении, морщась от сквозняка, затем открыл входную дверь и выпрыгнул из поезда.
      Его тело упруго оттолкнулось от насыпи и полетело в кусты ольхи.
      * * *
      Оклемавшись, когда шум поезда уже затих, Фёдор встал и неловко пошёл по каменистой насыпи, по мокрым балкам шпал к фонарю.
      Уже светало, но щёлкающие под ботинками камни не были видны, ноги разъезжались и тонули в скользком крошеве.
      Пройдя метров сто, Фёдор сошёл с насыпи, и,
      раздвигая руками мокрые кусты, чуть не плача, побрёл в
      .направлении, перпендикулярном железной дороге. Тихо.
      Могло показаться, что всё кончится плохо.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      АПОКРИФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ О МАКСИМЕ И ФЁДОРЕ
      ЮНОСТЬ МАКСИМА
      (материалы к биографии)
      Когда Максиму исполнилось 30 лет, он уже вовсю писал пьесы, к этому времени он уже написал и с выражением начитал на магнитофон следующие пьесы: "Три коньяка", "Бакунин", "Заблудившийся Икар", "Преследователь", "Васькин шелеброн", "Андрей Андреевич", "Пиво для монаха", "Голые", "Поездка за город" и др. Знакомые Максима вспоминают, что пьесы были ничего, но никто не помнит, про что.
      Фёдор, знавший Максима в ту пору, утверждает, что пьесы гениальны, но про содержание сказал мало определённого, можно предположить, что это были повествования о каких-то деревнях, исчезнувших собутыльниках, про Фёдора, во время обучения в школе.
      Бывшая жена Максима тоже подтверждала гениальность пьес, сообщив, что пьеса "Заблудившийся Икар" была про Икара, а пьеса "Бакунин" - про Бакунина. Её свидетельству, видимо, можно доверять, так как именно у неё хранятся плёнки с записью пьес. К сожалению, на эти плёнки впоследствии были записаны ансамбли "Абба" и "Бонн М".
      Бывшая жена Максима с теплотой вспоминает о вечерах, когда друзья Максима прослушивали записи. Обстановка была весёлой, непринуждённой, покупалось вино, - всем хотелось отдохнуть и повеселиться, часто употреблялось шутливое выражение, ставшее крылатым: "Максим, да иди ты в жопу со своими пьесами".
      Несмотря на то, что написание пьес занимало у Максима много времени, он, видимо, с целью сбора материала, служил младшим бухгалтером в канцелярии.
      Учитывая, что Максим в свободное время занимался домашним хозяйством, а также то, что он часто упоминал о своём желании уйти в дворники, нельзя не вспомнить слова Маркса и Энгельса из работы "Немецкая идеология":
      "... в коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, каждый может совершенствоваться в любой области... делать сегодня одно, а завтра - другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, - как моей душе угодно".
      Максим, в полном смысле этого слова, не был ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности. Так, в 23 года, он неожиданно для друзей, оставил и литературную, и канцелярскую деятельность, и в течении двух лет совершенствовался исключительно в военной области, причём не по-дилетантски, а в рядах вооружённых сил.
      Вот то немногое, что известно о юности Максима до развода с женой остальные сведения крайне отрывочны и противоречивы. Так, бывшая жена утверждает, что с годами он становился всё тоскливее и тревожнее, не ночевал дома и избегал друзей, а Фёдор утверждает, что, напротив, Максим "наплевал и успокоился".
      В этих противоречивых суждениях даже не понятно о чём идёт речь.
      Сам Максим никогда не рассказывал о своей юности и на вопрос, как формировался его характер, только с грустью смотрел в окно.
      ПЕРЕПИСКА МАКСИМА И ФЁДОРА
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Приехал в деревню я хорошо. Брат очень рад, он очень хороший и добрый. Высказываю такое соображение: ты все мои письма не выкидывай, а ложь в шкаф, а я твои не буду выкидывать.
      Тогда у меня будет не только записная книжка, но "переписка с друзьями" и ещё потом буду вести дневник.
      Больше писать нечего.
      До свиданья. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Забыл тебе вот чего написать: приехал я тогда, на следующий день говорю я брату: "Пойдём в магазин". А он мне выразил такую мысль: магазина в их деревне нету, а есть только в Ожогином Волочке, а самогону нету.
      Я спросил: "Как же вы тут живёте?" Он мне ответил, что собираются все мужики и идут в Ожогин Волочёк весь день, а если там ничего нет, то идут до самой ночи дальше, вместе с мужиками из других деревень.
      Тогда я говорю: "Ну, пошли". Пошли мы в Ожогин Волочёк с заплечными мешками, какие тут у всех мужиков специально есть.
      Больше писать нечего.
      До свиданье. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, Фёдор. А... иди ты в жопу.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Я всё удивляюсь многозначительному факту, что в нашей деревне нет магазина. От этого многие мужики наутро умирают или убивают себя сами. Потому что не могут идти далеко. И на могиле написано: "Умер от похмелья".
      Всё это происходит на фоне того, что здесь нет вытрезвителя. Пьяному на улице можно ходить сколько хочешь.
      Получил твоё письмо, пиши ещё.
      Больше писать нечего.
      Очень по тебе соскучился. Трижды кланяюсь тебе в ноги до самой мать сырой земли. До свиданья. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, Фёдор!
      Не могу писать, похмелье ужасное. Вот поправился, получше.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Все тут полюбили меня за то, что я городской. Многим мужикам на память я написал своё стихотворение "На смерть друга". Если ты его не помнишь, я напомню:
      НА СМЕРТЬ ДРУГА
      Ехала машина грузовая. Эх! Да задавила Николая.
      Мужики все хорошие, добрые. Читал им твои письма, понравились. "Ишь, говорят, конечно, оно похмелье... А поправился, так и хорошо ему, Максиму-то!" Но мои письма, говорят, складнее.
      Я их тут научил так делать: не идти из Ожогина Волочка обратно домой, а прямо там всё выпивать. Жжём там по ночам костры, я учу их дзен-буддизму, поём песни. А наутро - пожалуйста, магазин!
      Больше писать не о чем.
      Бью тебе челом прямо в ноги.
      До свиданья. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, Фёдор!
      Мне сейчас тяжело писать. Василий за меня напишет.
      Здравствуй, Фёдор!
      С интересом читал твои письма. И вспомнилось из Андрея Белого:
      "Вчера завернул он в харчевню
      Свой месячный пропил расчёт
      А ныне в родную деревню
      Пространствами согнут, идёт." И дальше:
      "Ждёт холод и голод - ужотко!
      Тюрьма да сума впереди,
      Свирепая крепкая водка
      Огнём разливайся в груди!"
      Но, Боже, сейчас-то положение хуже! И, оказывается, везде! Ведь вся страна, да что страна, нет никакой страны!
      - весь народ вот-вот начнёт вырождаться!
      Пьяные слёзы закапали все прямые стези и вот-вот превратятся в болото.
      "Предуготовьте пути Господу, сделайте их прямыми! -Как же! Все в блевотине и всем тяжело, гуди во все колокола
      - никто и головы не поднимет..." - писал классик.
      Да не хуже ли? Все в блевотине и всем хорошо, все в умилении и пьяной надежде радужное искусственное небо развесили над адом.
      Ну, ладно... До свиданья. Василий.
      * * *
      Здравствуй. Дорогой Максим!
      Получил твоё письмо и Василия. Спасибо, Василий, пиши чаще. Я живу хорошо. Сделали себе в лесу около Ожогина Волочка землянку. Некоторые мужики из Ожогина Волочка живут в этой землянке хорошо и дружно.
      Я написал стихотворение, которое они читают всяким женщинам, когда женщины приходят к нашей землянке. Вот оно:
      НЕЗНАКОМОЙ ЖЕНЩИНЕ
      Отойди!
      Взад иди! Есть второй вариант:
      Отойди!
      В зад иди!
      Но второй вариант я никому из мужиков не говорил, а то неудобно.
      Больше писать не о чем. До свидания. Фёдор.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Как ты пишешь, так и будет, сам не знаю, что делать. Вот всё расскажу, что было.
      Приходим мы с мужиками утром в магазин. Один мужик, Николай (хороший мужик, добрый) говорит: "Тётя Маша! Дай нам десять бутылок косорыловки!" И вдруг продавщица говорит: "Хватит! Вчерася приходили председатель, говорит: сенокос начался. Не давай им больше ничего! И завозить больше ничего не будут, пока сенокос не кончится".
      Николай говорит: "Сенокос сенокосом, а косорыловку-то дай!"
      А она ему: "Хватит!"
      Николай тогда так оформил свою мысль: "Так лучше бы тебе, стерва, председатель сказал: расстреляй их всех, а то сенокос начался."
      А она ему: "Уйди, Николай, креста на тебе нет!"
      Тут все мужики стали меня подталкивать - скажи, мол, ты, городской. И только я собрался высказать ей свои соображения, она говорит: "А городского вашего видеть не могу! Это он вас подбил, это вы через него пить в землянке стали!"
      Максим, Максим! Мне стало так плохо и стыдно, что я даже закрыл лицо руками, вышел из магазина и сел на крыльцо.
      Тут все мужики тоже вышли и мы пошли по дороге куда глаза глядят.
      Напиши мне телеграмму, Максим!
      Больше писать не о чем. Трижды бью тебе челом в ноги.
      До свидания. Фёдор.
      * * *
      Фёдор, хватит тебе там околачиваться, приезжай обратно! Максим.
      * * *
      Здравствуй, дорогой Максим!
      Я получил твою телеграмму. Спасибо. Знаешь, Максим, я подумал и вижу, что не могу же я взять всех мужиков с собой, потому что поселить всех в нашей квартире, мы, наверное, не сможем, не поместимся. (А может, поместимся?) А вырыть в нашем дворе землянку -нам холодно будет зимой. Поэтому я сейчас приехать не могу. Ещё останусь и буду думать, что делать.
      До свиданья. Фёдор.
      ДНЕВНИК ФЁДОРА
      1 марта.
      Сегодня у нас первое марта. Решил кроме записных книжек вести ещё и дневник. Вспрыснули это дело.
      2 марта.
      Ничего даже не помню что было, а жалко, хотел всё подробно записывать.
      3 марта.
      Сегодня захожу я в туалет, а там написано на стене: "Здесь был Агапов". Я спрашиваю у Максима "А кто это у нас Агапов был?" Максим мне и говорит что был у нас в гостях Агапов вчера, рассказывал про войну. А я записывал и даже плакал. Тут я смотрю, действительно, у меня в записной книжке записано:
      "Служил я в Германии, в части, что при немцах построена. Вот как-то раз курю я в столовой, первая смена уже пообедала, мы для второй всё ставим и посуду убираем. Вдруг прибегает немец один из хутора, что рядом стоит. Мне нужен, говорит, только командир части! Зовите мне командира части!"
      Ну, подумали, вызвали ему командира части. И вот немец рассказывает, что у него на хуторе сохранился немецкий архив, а в архиве есть документ, в котором написано, что вот эта столовая заминирована 20 лет назад, и ведь специально, гады, рассчитали, чтобы во время обеда взорвалась.
      Ну, командир части подумал и велел всем выйти из столовой. И только все мы вышли - как грохнет. От столовой (а ведь столовая была полкилометра) ничего не осталось, даже вот с эту пробку камешка не нашлось. Только воронка метров сто.
      Ну вот, воронку, значит, выровняли, всё расчистили и построили на этом месте новую столовую. Что же ты думаешь? Прошло полгода и снова взорвалась эта столовая к чёртовой бабушке! Вот гады немцы, как минировали, когда отступали!"
      Вот такой случай рассказал мне, оказывается, Агапов. Я прочитал, сразу побежал в магазин.
      4 марта
      Сегодня суббота. Отметили это дело.
      5 марта
      С утра чего-то захотелось выпить.
      Сказано - сделано, выпили с отдачей. (Приписка Василия: Фёдор, зачем ты переписываешь из записной книжки такие длинные истории? Кроме того, пиши понятнее, например, можно же вместо "выпил с отдачей" написать "показал закуску" или "блеванул".
      6 марта
      Поспорил с Василием: можно ли сухим вином Мерло
      нажраться до автопилота? Он говорил, что нет, но я выиграл, и очень быстро.
      7 марта
      Завтра 8 марта. Отметили это дело.
      8 марта
      Отмечали восьмое марта.
      9 марта
      Отмечали девятое марта.
      10 марта
      Василий принёс бормотуху, а Пётр - косорыловку. Делали коктейли. Прилично вышло.
      11 марта
      Купили сегодня шесть бутылок косорыловки. Всё и уговорили.
      12 марта
      Уже середина марта, а холодно. Для сугреву пили одну косорыловку.
      13 марта
      Сегодня воскресенье. Еле достали косорыловку.
      14 марта
      Утром Максим слабым-слабым голосом зовёт: "Фёдор!
      Фё-ё-ё-дор!" Я подошёл, говорю: "Что, Максимушко?" А он мне: "Давай-ка жахнем косорыловки!" Я не стал отказываться.
      15 марта
      Приходит Василий, а я ему прямо с порога говорю:
      - Basille! Cosoryilovka ou la mort?[Василий! Косорыловка или смерть? (франц.)] Он побледнел, говорит: - Cosoryilovka [Косорыловка. (франц.)].
      А я ему:
      - Вот то-то!
      16 марта
      Нынче утром Василий встал, чтобы идти на работу, зашатался и упал. Я побежал, звоню Петру: "Пётр! -говорю. - Пётр! Приезжай скорее, Василию плохо!"
      Пётр испугался, спрашивает: "А что брать - портвейн или косорыловку?"
      Я говорю: "Бери косорыловку!" Бросил трубку и побежал.
      17 марта
      Сегодня я говорю Максиму: "Максим, если мы и сегодня будем пить косорыловку, то заболеем". Он согласился. Пили портвейн.
      18 марта
      Утром я сказал Максиму: "Максим, ты как хочешь, а я, что греха таить, сегодня решил надраться!"
      Максим хлопнул меня по плечу и говорит: "Я тоже!"
      19 марта
      Ничего не помню, что было.
      20 марта
      Ничего не помню, что было.
      21 марта
      Максим, конечно, добрый, но сегодня очень обижал меня. Я ему рассказал, наконец о том, что хочу стать космонавтом, а он стал обижать меня. Я очень с горя напился.
      22 марта
      Сегодня Максим опять злой. Так ругался, что Пётр ему говорит:
      Максим, не нервничай так, нервные клетки не восстанавливаются.
      А Максим оглянулся дико и закричал:
      - Гавна не жалко!
      Потом схватил бутылку 33-го портвейна и зафигачил её винтом из горла. Мы ещё на автопилоте не были, а он уже отрубился.
      23 марта
      Нынче Максим проснулся и в окно смотрит, смотрит. Я тоже в окно стал смотреть - а там солнце, тепло, как в деревне или как, когда я в школе учился, бывало так тепло.
      Я Максиму говорю:
      - Максим, видишь, как тепло, хорошо! Все птицы и звери радуются, поют, что зиму пережили, что зима прошла. Какие сегодня деревья, видишь? И вот тебе мой сказ, Максим: год не пей, два не пей, а уж сегодня выпить сам Бог велел!
      А Максим всё в окно смотрит и говорит:
      - Не будем мы сегодня пить.
      - Как, Максим, совсем ничего не будем?
      - Совсем, Фёдор.
      - А завтра?
      Пересказано в мастерских анонимного и бесплатного искусства
      Бесплатно.
      Любое
      коммерческое использование чревато.