Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В Мраморном дворце

ModernLib.Net / История / Неизвестен Автор / В Мраморном дворце - Чтение (стр. 17)
Автор: Неизвестен Автор
Жанр: История

 

 


      Для этого следовало получить разрешение заведующего музеем, но его не оказалось, и сторож выдал мне крест по собственной инициативе. Крест этот отличался от боевого Георгиевского тем, что на нем было написано "Двадцать пять лет". В наше время Георгиевских крестов за 25 лет службы больше не давали.
      Фаберже сделал мне копию этого креста Николая I но, конечно, без надписи. Я написал Государю письмо и послал его, вместе с крестом, с очередным фельдегерем. Игорь как раз дежурил тогда в Ставке, в Могилеве. Государь велел Игорю передать мне свою благодарность.
      В Артиллерийском музее хранилась также Андреевская звезда Николая I и его лейб-гусарский ментик, но почему-то без меха. Там же были его эполеты I Кадетского корпуса, а также - каски Александра I. Я взял в руки одну из этих касок польского кавалерийского полка, шефом которого был Александр I. Каска была кожаная, с небольшим волосяным гребнем. Я думал, что она должна быть очень тяжелой, но к моему большому удивлению, она оказалась совсем легкой.
      Я позвонил по телефону директору I Кадетского корпуса ген. Григорьеву и посоветовал ему взять эполеты Николая I в музей корпуса. Не знаю, удалось ли ген. Григорьеву их получить.
      С самого моего детства, с того времени, как моим воспитателем был граф. Н. И. Татищев, я очень люблю музеи, в особенности - военные. Когда какая-нибудь вещь, хранящаяся в музее, меня интересует, мне всегда хочется докопаться до ее происхождения и вообще узнать о ней побольше.
      Я упомянул, что Игорь дежурил в Ставке при Государе. Государь очень хорошо относился к нему. Обычно после завтрака в Ставке Государь с наследником и ближайшей свитой делал прогулки на автомобиле. Часто они ездили на берег Днепра, где наследник возился в песке. Государь и Игорь принимали деятельное участие в этом и помогали наследнику, копая для него песок лопатами.
      Игорь всегда очень громко говорил, за что дома ему часто попадало. Однажды, в Ставке, за завтраком он тоже слишком громко говорил, и Государь ему сказал: "Я говорю!" Игорь не смутился и ответил Государю, что, когда он родился, он был синим и его начали бить, чтобы привести в нормальное состояние, и вот он с тех пор и кричит.
      Играя в Ставке в лаун-теннис, Игорь вывихнул себе ногу и должен был некоторое время лежать в гостинице, в которой квартировал. В этот день приехала в Ставку графиня Е. К. Зарнекау (Тина) дочь покойного принца К. П. Ольденбургского. Она была сестрой милосердия при Уссурийской конной дивизии и по собственной инициативе приехала просить Государя, чтобы он приказал выдать дивизии необходимые для нее пулеметы. Начальник дивизии ген. Крымов, несмотря на все хлопоты, никак не мог их получить. Вечером Государь зашел к Игорю, у которого сидела Тина, и они втроем поговорили, и благодаря этому разговору, Уссурийская конница получила пулеметы. Во время разговора с Тиной, Государь сидел на кровати Игоря. Как я был бы счастлив, если бы Государь сидел у меня на кровати!
      Во время дежурства Игоря приезжал с Кавказа в Ставку Николай Николаевич. Игорь как-то проходил мимо его вагона и увидел его в окне. Николай Николаевич сделал ему знак: будь, мол, бодр! Очевидно, он считал необходимым подбадривать людей в связи с тем, что в это время стали сгущаться тучи на нашем, политическом горизонте.
      Перед Пасхой 1916 года приехал из Греции в Павловск мой двоюродный брат королевич Христофор Греческий. Он приехал навестить свою мать, тетю Оли, которая с 1914 года жила в России и ухаживала за ранеными в госпитале, устроенном в казармах лейб-гвардии Сводно-казачьего полка, в Павловске. В это время Христофор был влюблен в богатейшую американку Лидз и хотел на ней жениться. Он стремился получить разрешение своей матери на брак и, кажется, его получил. Он несколько раз обедал у А. Р. на Каменноостровском проспекте и быстро подружился с ней.
      А. Р. призналась, ему, что мечта нашей жизни - обвенчаться, но что мы не хотим вступать в брак без разрешения Государя. Но как его получить? Христофор понял наше положение, так как сам был в таком же и добивался получить разрешение от своего брата, греческого короля Константина, на брак с Лидз, что было тоже не легко. Христофор обещал А. Р. поговорить с добрейшей тетей Олей и попросить ее ходатайствовать перед Государем, чтобы он дал свое согласие на наш брак. Действительно, когда тетя Оля была у их величеств в Царском Селе, она сказала о нас Государю, но он ей ответил, что не может разрешить нам жениться, так как это может послужить предлогом для других членов Императорского Дома просить о том же. Таким образом, эта попытка не увенчалась успехом и нам приходилось вооружиться терпением и ждать более подходящего случая.
      Христофор был умный человек, и так же, как Игорь, умел уговаривать своего отца и добиваться от него, чего хотел. Другие же его братья, как и мои, и я сам, этого совершенно не умели.
      Глава тридцать пятая
      Летом 1916 года приехал в Царское Село муж великой княгини Елены Владимировны, королевич Николай Греческий (Ники), Его сопровождал адъютант Греческого короля, морской офицер, красивый брюнет с бородой. Ники остановился у своей тещи великой княгини Марии Павловны. Я думал, что вместе с ним приехал и его брат, Андрей, и поехал к Марии Павловне, чтобы их повидать. Оказалось, однако, что Андрей поехал в Лондон, с поручением от греческого короля к английскому - так же, как Ники, приехал в Царское Село с поручением к Государю Императору.
      Положение греческого короля было очень трудное, потому что союзники нажимали на него, чтобы Греция вступила в войну с Германией, а король Константин не хотел войны. По-моему, он был совершенно прав: какой король может желать войны своей стране?
      Через некоторое время Ники переехал в Павловский дворец, чтобы быть вместе со своей матерью, тетей Олей. Мне кажется, что он не любил Павловска и очень в нем скучал. Конечно, ему гораздо приятнее было жить в Царском, у Марии Павловны, жизнь при дворе которой была веселее, чем в Павловске. Матушка, тетя Оля и Елена Петровна вели очень однообразную жизнь в своем тесном кругу, и у них почти никто не бывал. Ники бродил печальный по Павловскому парку. Иной раз я с ним встречался и подсаживался к нему на скамейку. Мы говорили с ним о политике; он не выносил знаменитого греческого политического деятеля Венизелоса, который, конечно, был очень умным человеком.
      Ники написал письмо Государю в Ставку. Адрес он написал по-русски, хотя по-русски говорить не умел. Он ездил в Ставку к Государю. Почему-то ему пришлось долго пробыть в России. Когда он, наконец, мог выехать и уже доехал до Выборга, он получил телеграмму от греческого короля и был принужден вернуться в Петроград, что было ему весьма неприятно.
      Когда он уезжал во второй раз, то накануне отъезда переночевал в моих комнатах в Мраморном дворце. Он очень опасался, что его снова вернут с дороги, но на этот раз этого не случилось.
      К большой моей радости я узнал, что открываются подготовительные курсы первой очереди военного времени при Императорской Николаевской Военной Академии, и решил, с высочайшего разрешения, на них поступить. Перед поступлением на курсы я явился к исполняющему должность начальника академии ген. Петерсу. Во время моего учения в Академии он из Петерса превратился в Каменева, должно быть потому, что Петр значит "камень". Во время войны 1914-1918 г. у нас в России было стремление переделывать немецкие фамилии на русский лад. Я считаю, что те люди, которые таким образом перекрашивались, не уважали своего прошлого.
      В октябре, в день открытия курсов Академии, в академической церкви, был молебен. Поехал я в Академию в сопровождении бар. Э. Ф. Менда, который в то время управлял делами моих братьев Константина и Игоря и моими. Я волновался. На молебен собралось много офицеров, поступавших на курсы, и профессоров, которым предстояло нас просвещать в военных науках.
      По окончании молебна мы пошли завтракать в здание Академии и расселись в столовой за большими столами, как в училище или корпусе. Рядом со мной сел штабс-капитан Иконников, лейб-гвардии Финляндского полка, Георгиевский кавалер. Он предложил, чтобы офицеры гвардии сидели вместе и просил меня поддержать его, что, к сожалению, я сделал. Я говорю "к сожалению", потому что в Академии не было обычая делать различие между офицерами гвардии и армии, что во всех отношениях было совершенно правильно.
      Между всеми нами сразу установились товарищеские отношения.
      Я был счастлив поступить на курсы, потому что очень скучал без дела и тяготился, что не нахожусь на фронте. Каждый день я ездил на лекции в Академию, которые начинались в 9 часов. В это время на улицах едва светало. Лекции происходили в большом, светлом зале младшего курса Академии. В переменах между лекциями мы выходили в большой коридор или в столовую.
      К завтраку я возвращался домой и после завтрака снова ехал в Академию. Занятия заканчивались около пяти часов.
      Фамилии некоторых офицеров, учившихся вместе со мной, я запомнил, а именно: штабс-капитаны Мунтянов и Верховский. Мунтянов был крайне симпатичный и я был с ним в хороших отношениях. Мы снова встретились с ним в Париже, в 1922 году. Он был в то время вдовцом, его первая жена, бывшая сестрой милосердия, умерла еще в России. Впоследствии он женился на Вуич и жил с ней в Финляндии, где и умер от последствия ранения, полученного на войне 1914 г. Он мне писал из Финляндии и я его вспоминаю с теплым чувством.
      Бывший паж Верховский был очень старательный, но физически слабый и болезненный.
      Я уже упоминал об Иконникове. Он был веселый и милый, но лентяй и провалился на экзаменах. После революции он оказался в Холивуде и я слышал, что он там и умер.
      Вспоминаю с теплым чувством гвардейской Конной Артиллерии штабс-капитана Гершельмана и многих других, фамилии которых, к сожалению, забыл.
      Хочется также вспомнить наших профессоров. Всех, к сожалению, я не помню. Общую тактику читал ген. Марков, впоследствии герой Белой армии. Он был талантливый и энергичный. Его лекции были чрезвычайно интересны. Ему можно было задавать вопросы, на которые он охотно отвечал.
      Службу Генерального Штаба читал полк. Андогский. Тактику кавалерии читал сам начальник академии ген. Петерс-Каменев, которого я сразу же невзлюбил. Он очень хотел казаться строевым офицером, каковым совсем не был. Я думаю, что для войны он мало годился, командуя бригадой в 14 кавалерийской дивизии.
      Полк. Плющевский-Плющик читал нам тактику артиллерии. Он хорошо преподавал и мы его любили. Я как-то его встретил уже в эмиграции, на одном вечере в Париже, и был очень рад его видеть. Вскоре после этого он умер. До этого мы встретились однажды весной 1917 г. в Петрограде, на Дворцовой набережной, и с большой симпатией друг друга приветствовали. Я спросил его, что происходит на фронте. Он мне печально ответил, что наша армия разлагается. Я в то время еще верил, что, несмотря на революцию, наша армия выдержит. Слова Плющевского-Плющика произвели на меня в ту минуту тяжелое впечатление, и я их запомнил до сих пор.
      Полк. В. Поляков, бывший офицер лейб-гвардии 3 Стрелкового полка, читал администрацию. Он был бравый на вид, и на его большой шашке висел Анненский темляк. Читал он ясно и толково. Я с ним несколько раз потом встречался в Бельгии, где он поселился после революции.
      В Академии служил, с незапамятных времен, ген. Даниловский. Он преподавал в Академии топографию. Нам же он топографию не преподавал, а заставлял чертить палочки, которыми на картах обозначаются возвышенности. Это было совершенно ненужное занятие и непонятно было, почему нас заставляли терять время на такую чепуху. Это только доказывало неспособность начальника Академии ген. Петерса-Каменева организовать дело.
      Настроение в Петрограде было неспокойное. Общественное мнение было возбуждено против Государя и Государыни, особенно против Государыни, за ее якобы вмешательство в государственные дела и за склонность к Распутину. Государя же обвиняли в слабости характера и в том, что он находится всецело под влиянием Государыни. Всюду слышны были толки об этом. Говорили, что Государыню следует заточить в монастырь, говорили и шумели, шумели и говорили, не сознавая, что своими разговорами роют яму монархии и самим себе, помогая этим революционерам в их работе по свержению монархии.
      Будучи на курсах я получил два следующих чина, потому что во время войны производство было ускорено. Я был очень счастлив надеть на себя полковничьи погоны и нашить на гусарские чакчиры широкий золотой полковничий галун.
      Мне было всего 29 лет. Мой отец был произведен в полковники 32-х лет, так же, как и дяденька. Последний за отличие по службе, с назначением командующим лейб-гвардии Конно-гренадерским полком, а я по линии. Когда я рассказываю, что я попал в полковники 29 лет, все думают, что я получил этот чин не по линии, а как член династии. Правда, в прежние времена великие князья производились быстрее своих товарищей по службе, но в мое время этого больше не делалось, за редкими исключениями.
      Великий князь Дмитрий Павлович жил в своем дворце на Невском проспекте у Аничкова моста. Дворец этот перешел к нему от великой княгини Елизаветы Федоровны, которая уступила его ему, когда стала диакониссой.
      Дмитрий устроил себе во дворце прекрасную квартиру, но он боялся в нее переезжать из своей старой квартиры, бывшей в том же дворце, потому что ему казалось, что если он переедет во время войны, то с ним обязательно случится какое-нибудь несчастье.
      К тому же, когда квартира устраивалась, один из рабочих был убит свалившейся балкой. Обе его квартиры - и старая, и новая, - были на первом этаже, а во втором, в парадных комнатах, помещался английский лазарет для раненых.
      Когда же, наконец, Дмитрий решился переехать на новую квартиру, то в день переезда заказал молебен, на котором присутствовали великие княгини Мария Павловна и Виктория Федоровна, управляющий его делами ген. Лайминг с женой, адъютант Дмитрия ротмистр Шагубатов и я. Но молебен как-то не клеился: что-то случилось с кадилом и диакон напутал, произнося ектению.
      Приблизительно за неделю до убийства Распутина Дмитрий обедал у А. Р. на Каменноостровском, с состоявшим при мне полк. Хоцановским и его прелестной женой, Софией Николаевной, рожденной Философовой. Покойный отец С. Н. состоял при тете Оле в продолжение многих лет и потому жил в Афинах. Мой отец очень любил Философовых и бывал в Петрограде у Хоцановских. Конечно, за обедом у А. Р. был и я.
      После обеда Дмитрий, опершись о рояль, таинственно и очень увлекательно рассказывал, что он ездил на автомобиле в окрестности Петрограда по какому-то делу. Конечно, нам не могло придти в голову, что, как впоследствии выяснилось, он ездил искать место, где можно было бы скрыть тело Распутина, которого князь Феликс Юсупов собирался убить. Мы об этом проекте ровно ничего не знали и ничего не подозревали.
      Я с большим удовольствием продолжал свои занятия в Академии и вспоминаю это время, как одно из счастливейших в моей жизни. Я надеялся быть зачисленным, по окончании ее, в списки Генерального Штаба, где бы здоровье позволило мне служить. Я несколько раз простужался в ту зиму и болел. Кстати, о здоровьи. Доктор Варавка часто навещал меня по-прежнему. Он теперь лечил Императрицу Марию Федоровну и ездил в Царское Село лечить А. А. Вырубову. Варавка по-прежнему был моим большим другом и говорил с Вырубовой об А. Р., и просил за нас, чтобы нам разрешено было обвенчаться. Он даже говорил об этом с Императрицей Александрой Федоровной. Вопрос нашей свадьбы был совсем "на мази". Императрица ответила, что пускай мы повенчаемся - сперва нас для видимости накажут, (должно быть прикажут на время уехать), а потом простят. Оставалось лишь поставить точки на "и", но в это время убили Распутина. Я всецело был на стороне Дмитрия Павловича, чем навлек на себя недовольство Государыни и вопрос о нашей свадьбе больше не поднимался.
      Глава тридцать шестая
      В ночь с 16 на 17 декабря был убит Распутин. Конечно, весь Петроград только и говорил об этом. Говорили, что он был убит кн. Юсуповым в его доме и Дмитрием Павловичем. В городе было страшное волнение и ликование. Публика сделала Дмитрию Павловичу овацию в Михайловском театре.
      Императрица, оставшаяся одна в Царском Селе, (Государь был в Ставке, в Могилеве), отдала распоряжение, чтобы тело Распутина было непременно найдено. Ходили самые разнообразные слухи. Полиция нашла тело Распутина подо льдом, у Петровского моста, в притоке Невы, благодаря калоше Распутина, плававшей на поверхности.
      Тело Распутина отвезли в Чесменскую богадельню на Царскосельском шоссе. При вскрытии тела обнаружили, что Распутин был еще жив, когда его сбрасывали в воду.
      Государь вернулся в Царское Село. Распутина похоронили в Царскосельском парке.
      Дмитрий был арестован у себя дома, по приказу Императрицы. Я очень волновался за него и был чрезвычайно огорчен случившимся.
      На следующий день, на курсах в Академии, только и говорили, что о Распутине, и я даже сцепился с ротмистром Дубенским, споря о роли Дмитрия в этом убийстве: Дубенский уверял, что Дмитрий убивал Распутина, а я утверждал, что не убивал.
      Из Академии я поехал к Дмитрию Павловичу. Он сидел в своей спальне, перед туалетом, и его стриг парикмахер. Дмитрий был в духе и уверял, что в убийстве Распутина он неповинен.
      Вскоре до меня дошел слух, что приверженцы Распутина собираются убить Дмитрия. Я, очень взволнованный, полетел во дворец великой княгини Марии Павловны, у которой завтракал великий князь Андрей Владимирович. Вызвал его вниз, в переднюю, и мы решили, что он, Кирилл Владимирович и я поедем к Дмитрию. Это было 19 декабря. На подъезде у Дмитрия стоял часовой. В кабинете у Дмитрия мы застали Феликса Юсупова, который переехал к нему. Дмитрий был взволнован, а Феликс совершенно спокоен. Мне кажется, что Дмитрию поставили часового не только потому, что он был арестован, но также и для того, чтобы его охранять. Дмитрий опять отрицал свое участие в убийстве, но проговаривался. Юсупов же был непроницаем, как стена. После нас приехал великий князь Николай Михайлович. Он был очень возбужден.
      Вот что пишет обо всем этом великий князь Андрей Владимирович в своем дневнике, опубликованном в "Красном Архиве" (том 26, 1928 г.):
      "19 декабря, понедельник. Кирилл, Гавриил и я - мы заехали к Дмитрию заявить ему, что, не вникая вовсе в вопрос, виновен ли он или нет в убийстве Распутина, мы все стоим за него и он может вполне на нас рассчитывать. Что бы ни случилось, - мы будем за него. Дмитрий был очень растроган и благодарен за моральную поддержку, причем торжественно поклялся, что в эту знаменитую ночь он Распутина не видал и рук своих в его крови не марал... Феликс Юсупов рассказал про свое знакомство с Распутиным, которое носило характер интереса с точки зрения изучения его психологии, но после одной беседы, которая происходила недавно, он так непочтительно и грязно отозвался о Ники и Аликс (Государь и Государыня), что он перестал у него бывать. Переходя к знаменитой ночи, Феликс говорил, что Дмитрий пожелал поужинать у него, в его новой квартире, и было решено ужин назначить на 16 декабря, то есть накануне отъезда Феликса в Крым. Кто был на ужине, ни Феликс, ни Дмитрий не говорили и называли одного Пуришкевича. Во время разгара ужина Феликс был позван к телефону, его вызвал Распутин и уговаривал ехать к цыганам. Феликс ответил, что у него гости и ехать не может. Распутин настаивал, чтобы он бросил гостей, и что у цыган будет веселее. Феликс слышал в аппарат шум голосов и веселье, и спросил Распутина, откуда он говорит. Он ответил: "Ты слишком много знать хочешь" и прекратил разговор. Ужин шел своим чередом. После ухода Дмитрия с двумя дамами Феликс слышал выстрел во дворе и послал лакея узнать, в чем дело, но тот сообщил, что ничего нет и что ему, вероятно, послышался выстрел.
      Тогда Феликс вышел во двор и застал городового, который прибежал на выстрел и нашел убитую собаку. Феликс позвонил Дмитрию узнать, он ли убил собаку, и получив утвердительный ответ, пошел провожать гостей, которые около 5 час. утра уже все разъехались. Затем Феликс вернулся во дворец Сандро (тесть Юсупова - великий князь Александр Михайлович), где он жил. На следующее утро у него был полицмейстер по поводу ночного выстрела и, не желая раздувать такой пустяк, в котором замешан Дмитрий, Феликс поехал к Градоначальнику, а затем к министру юстиции Макарову. Вечером он поехал на вокзал, чтобы ехать в Крым, но на вокзале полицмейстер просил его вернуться домой, с обязательством о невыезде из столицы.
      После этого Дмитрий рассказал нам, как было с его арестом. 18 декабря утром к нему звонит ген. Максимович и говорит следующее:
      "Ваше императорское высочество, для вас будет большим ударом то, что я должен вам сообщить: прошу вас не выезжать из дому и ждать меня".
      Затем он прибыл и передал Дмитрию, что получил от Аликс приказание арестовать его домашним арестом, хотя, сознался Максимович, без высочайшего приказа он не имеет права это делать, но, принимая во внимание его личную безопасность, он просит его сидеть дома. Таким образом, фактически Дмитрий был арестован по приказанию Аликс. Затем он уехал.
      21 декабря, среда. В 5 час. у меня собрались: мама, дядя Павел, Кирилл, Борис, а позже и Сандро (вел. кн. Александр Михайлович). Собрались по инициативе дяди Павла, который хотел нам сообщить следующее: 19 декабря он был у Ники в 11 час. вечера.
      На просьбу дяди Павла освободить Дмитрия, Ники сказал, что не может сейчас дать ему ответ, но пришлет завтра утром. И действительно, дядя Павел получил от Ники письмо примерно следующего содержания, которое дядя Павел нам прочел: "Отменить домашний арест Дмитрия не могу до окончания следствия. Молю Бога, чтобы Дмитрий вышел из этой истории, куда его завлекла его горячность, чист".
      Затем дядя Павел передал про свое свидание с Дмитрием и как он на образе и портрете матери поклялся, что в крови этого человека рук не марал. Цель совещания заключалась в том, посылать ли Ники или нет заготовленный ответ, и прочел письмо, которое мы все одобрили.
      С приходом Сандро мы обсуждали, что же будем делать дальше, ежели Ники все же не освободит Дмитрия и потечет следствие до конца. Тогда решили, что дядя Павел снова поедет к Ники и покажет всю опасность создавшегося положения...
      Я ездил к новому министру юстиции Добровольскому, просить его смягчить участь Дмитрия. Я надеялся, что он исполнит мою просьбу, так как мы были с ним знакомы - он бывал у А. Р. Добровольский принял меня на своей частной квартире. Он не откликнулся на мою просьбу и я понял, что помогать Дмитрию он не желает. Говорили, что он принадлежал к Распутинской клике и что, благодаря этому, он был назначен министром юстиции. Ясно в таком случае, почему он не пожелал помочь Дмитрию.
      Андрей Владимирович пишет далее в своем дневнике:
      "22 декабря, четверг. Сандро был в Царском Селе, но ровно ничего не добился: ни освобождения Феликса, ни Дмитрия, хотя высказал все, что мы решили вчера.
      23 декабря, пятница. Я лежал в постели весь день и чувствовал себя очень плохо. Около 10 часов вечера, когда я уже засыпал, ко мне по телефону звонил Гавриил и сообщил, что в 2 часа ночи Дмитрия высылают в Персию, в отряд ген. Баратова. Он едет в экстренном поезде, в сопровождении ген. Лайминга и флигель-адъютанта гр. Кутайсова, который получил личную инструкцию от Государя везти Дмитрия и не давать ему возможности сообщаться с внешним миром, ни телеграфно, ни письменно. Я немедленно позвонил Кириллу и хотел ехать к нему, но он сказал, что мама, Даки (великая княгиня Виктория Федоровна, жена Кирилла Владимировича) и он сам приедут ко мне сейчас. Я просил тоже Гавриила приехать и сам стал быстро одеваться. Скоро все приехали, вероятно, это было около 11 час. с минутами, и надо было решить, что предпринять. Решили предоставить событиям идти своей дорогой. Но все же мы хотели иметь мнение председателя Государственной Думы М. В. Родзянко, но он отказался приехать из-за позднего часа (было уже 12 ч.), боясь вызвать излишние толки. Затем приехал ко мне Сандро. Он тоже находил, что в данную минуту ничего нельзя сделать. Феликс тоже сослан под охраной в Курскую губ., в свое имение.
      После этого мы решили ехать немедленно к Дмитрию проститься с ним, что и выполнили, оставив мама и Даки у меня. Дмитрия застали спокойным, но бледным, как полотно...
      В 11/2 Кирилл, Гавриил и я поехали проститься с Дмитрием, потом все вернулись ко мне пить чай".
      У Дмитрия мы застали великого князя Александра Михайловича. Все были очень взволнованы и огорчены отъездом Дмитрия. Мы не стали ждать его отъезда, а уехали раньше, трогательно с ним простившись. Великие князья Николай и Александр Михайловичи провожали его на вокзал.
      Когда мы уходили, в передней стоял адъютант Дмитрия, Шагубатов, и плакал. Проходя мимо него, Кирилл ему сказал: Du courage! В этот день я послал Дмитрию запонки, которые он должен был получить на елку.
      Борис Владимирович был у себя в Царском Селе и потому не был на совещании у Андрея Владимировича и не ездил с нами проститься с Дмитрием.
      Совещание происходило у Андрея Владимировича потому, что он был нездоров и не выезжал из дому. Когда мы ездили ночью прощаться с Дмитрием, он был в компрессе и, следовательно, рисковал своим здоровьем. Вскоре он уехал лечиться в Кисловодск, и в Петроград больше не вернулся, так как началась революция.
      29 декабря почти все члены Семейства, находившиеся в Петрограде, собрались у великой княгини Марии Павловны, чтобы подписать наше коллективное письмо Государю, в котором мы просили облегчить ссылку Дмитрия и разрешить ему пребывание в одном из его имений, Усове или Ильинском, вместо Персии, где условия жизни были трудные. Письмо гласило:
      "Ваше императорское величество!
      Мы все, чьи подписи Вы прочтете в конце этого письма, горячо и усиленно просим Вас смягчить Ваше суровое решение относительно судьбы великого князя Дмитрия Павловича. Мы знаем, что Вы - бывший его опекун и верховный попечитель - знаете, какой горячей любовью было всегда полно его сердце к Вам, Государь, и к нашей родине. Мы умоляем ваше императорское величество, ввиду молодости и действительно слабого здоровья великого князя Дмитрия Павловича, разрешить ему пребывание в Усове или Ильинском. Вашему императорскому величеству должно быть известно, в каких тяжких условиях находятся наши войска в Персии, ввиду отсутствия жилищ, и эпидемий, и других бичей человечества. Пребывание там великого князя Дмитрия Павловича будет равносильно его полной гибели и в сердце вашего императорского величества, верно, проснется жалость к юноше, которого Вы любили, который с детства имел счастье быть часто и много возле Вас, и для которого Вы были добры, как отец. Да внушит Господь Бог вашему императорскому величеству переменить свое решение и положить гнев на милость.
      Вашего императорского величества горячо преданные и сердечно любящие
      Ольга (Королева Эллинов)
      Мария (вел. кн. Мария Павловна)
      Кирилл
      Виктория
      Борис
      Андрей
      Павел
      Мария (вел. кн. Мария Павловна младшая)
      Елисавета (вел. кн. Елизавета Маврикиевна)
      Иоанн
      Елена
      Гавриил
      Константин
      Игорь
      Николай Михайлович
      Сергей Михайлович
      29 декабря 1916 года"
      31 декабря письмо вернулось со следующей высочайшей резолюцией:
      "Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим (не знаю, на кого намекал Государь) не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне.
      Николай".
      Моя матушка, тетя Оля и великий князь Павел Александрович не были у великой княгини Марии Павловны и подписали это письмо позже. Тетя Оля сомневалась, не нарушает ли она присягу, подписывая письмо, но ее успокоили, что против присяги она не поступает, что и было на самом деле.
      На Кавказе Дмитрия очень хорошо приняли. Я слышал, что Государь и Государыня были этим недовольны. Дмитрий был героем дня.
      Оглядываясь на прошлое, я сознаюсь, что мы ошибались, радуясь убийству Распутина. Убийство Распутина оказалось сигналом к революции. Не следовало русскому великому князю пятнать себя участием в убийстве, по каким бы мотивам оно ни происходило. Не христианское это дело. По-видимому, впоследствии Дмитрий это сознал и, как я слышал, одно время не решался причащаться, считая себя недостойным приступать к Таинствам.
      1 января 1917 года у Государя Императора был прием в Царском Селе, в Большом дворце. Члены Семейства, как всегда, поздравляли Государя, в числе лиц свиты.
      Дяденьки в то время не было в Петрограде. Он был у себя в Кичкинэ, на южном берегу Крыма, вместе с моей сестрой Татианой и ее малолетними детьми. Татиана мне говорила, что дяденька был очень рад, что в то время его не было в Петрограде, и что таким образом его никто не убеждал подписать письмо членов Семьи к Государю, навлекшее на подписавших неудовольствие их величеств. Я думаю, что если бы дяденька был в то время в Петрограде, он бы и сам не подписал, и не допустил, чтобы матушка, тетя Оля, мои братья и я подписали это письмо. Не знаю, послушался ли бы я его, так как тогда я горой стоял за Дмитрия, не оправдывая убийства, как такового.
      Когда дяденька вернулся в Петроград, он, как полагалось, явился к Государю. Это было в воскресенье, и он был приглашен к обедне в Федоровском соборе, в Царском Селе, а затем к завтраку. Он стоял на правом клиросе, как и Государь со своей семьей. Их величества, как всегда, были с ним очень любезны. Никаких неприятных разговоров о происшедших событиях не было. Государь и Государыня прекрасно знали, что дяденька ни во что не вмешивался, а занимался своим Дубровским конным заводом. Они также знали, как и все, каким глубоко религиозным человеком он был.
      Глава тридцать седьмая
      В начале 1917 года в Академии были экзамены. Страшная, но вместе с тем приятная пора. Я сдал экзамены четвертым. Первым сдал лейб-егерь Верховский. Гершельман, в самый разгар экзаменов, заболел гриппом, но так как он был прекрасным слушателем, ему поставили хорошие баллы, даже и по тем предметам, по которым он экзаменов не сдавал по болезни.
      Не совсем удачно прошел у меня экзамен по фортификации, хотя я и хорошо к нему подготовился. Но на экзамене я что-то забыл, и потому не получил полного балла, а лишь десять.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22