Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Слоны Ганнибала

ModernLib.Net / Историческая проза / Немировский Александр / Слоны Ганнибала - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Немировский Александр
Жанры: Историческая проза,
История

 

 


Александр Иосифович НЕМИРОВСКИЙ

СЛОНЫ ГАННИБАЛА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЛЕВ ПОКАЗЫВАЕТ КОГТИ

Льва узнают по когтям.

Древняя пословица

СЫНОВЬЯ

Они возились на ковре, как маленькие смешные зверьки. Мелькали спутанные вихры, слышался визг и прерывистое дыхание. Ганнибал повалил Газдрубала. Магон уцепился за шею Ганнибала и тянул вниз. Это у них называлось войной. Сегодня Ганнибал — римлянин, а его братья — карфагеняне. Силы были равны. Ганнибалу девять лет, братьям столько же двоим.

— Сдавайтесь! — кричал старший, вращая белками глаз. — Сдавайтесь, вы, щенки!

Но малыши и не думали отступать. Магон вцепился в волосы Ганнибалу, тот потянулся, чтобы наказать «вероломного врага». Этим воспользовался Газдрубал и опрокинул старшего брата.

Приоткрыв полог, Гамилькар незаметно наблюдал за сыновьями. Его толстые губы шевелились, как всегда, когда он испытывал волнение. Давно ли в этой же комнате, на этом же самом ковре он боролся с братьями. Тогда они играли в карфагенян и греков, но воевать ему пришлось с римлянами. Двадцать три года длилась эта война. Она отняла у него все — и братьев и славу. Позорный мир, невыносимо тяжелая дань. А потом, воспользовавшись слабостью Карфагена, восстали рабы и наемники. Гамилькару пришлось сражаться с людьми, которые служили под его водительством в Сицилии. Он давил их слонами, распинал на крестах. А ведь это были в прошлом неплохие воины. И где найти им замену?

Ганнибал снова подмял под себя Газдрубала. Размахивая кулаком, он не давал приблизиться Магону, который опасливо держался в стороне.

— Рим победил! — крикнул Ганнибал тонким, срывающимся от возбуждения голосом.

Гамилькар вздрогнул. Его полное лицо побагровело. Даже у себя дома он не может избавиться от этого слова, ноющего, как застарелая рана, жгущего, как пощечина, давящего сердце, как камень.

Подбежав к оцепеневшим детям, он закричал:

— Замолчите! Чтоб я не слышал этого!

Дети растерянно поднялись с ковра. Смущенно смотрели они себе под ноги. Они всегда стеснялись отца, потому что редко его видели и так много слышали о нем от окружающих. С именем Гамилькара в их воображении связывались страны и города со звучными и диковинными названиями, битвы с далекими, неведомыми народами. Им казалось, что отец занят какой-то удивительно интересной игрой. И теперь, когда они ему подражают, он так незаслуженно суров с ними!

Магон поднес кулачки к глазам и залился слезами. Газдрубал нахохлился, как молодой петушок. Ганнибал пристально смотрел на отца. В его зрачках застыло тревожное, беспокойное недоумение.

Гамилькару сделалось не по себе от этого укоряющего взгляда. Каждый день он может уйти в ту страну, откуда нет возврата. Таков удел воина. И всегда, когда вокруг свистят стрелы и льется кровь, он думает о них, о своих сыновьях. Страстно хочется верить, что дети унаследуют не только его толстые губы, курчавые черные волосы и выпуклый лоб, но и то, что владеет душой. Или это обман, которым себя тешат смертные? Сын будет жить своей жизнью, у него появятся свои заботы, свои привязанности и своя вражда. Выросшие в логове львята разбредутся по свету. И вспомнят ли они о льве, приносившем им теплую добычу?

С неожиданной нежностью Гамилькар привлек к себе детей, потных и раскрасневшихся. От них исходил запах свежести. Так пахнут на рассвете луговые травы, еще не высушенные солнцем. Да, это его сыновья, его маленькие львята. В прошлом году они потеряли мать, еще раньше — сестру. А он покинул свое логово и стал чужим для сыновей. У них нет никого, кто бы их приласкал, кто бы разделил с ними их детские радости и огорчения. Маленькие заброшенные львята!

— Перестаньте хныкать, вы, воины! — порывисто шептал Гамилькар. — Собирайтесь, я покажу вам слонов!

В КАРФАГЕНЕ

Карфаген встречал слонов. Все улицы от Торговой гавани, где животных вывели с кораблей, до возвышающейся над городом крепости Бирсы были заполнены крикливой толпой. Казалось, во всем огромном городе не осталось ни одного человека, равнодушного к этому зрелищу. Те, кому не хватило места на тротуарах и мостовых, устроились на плоских черепичных крышах. Мальчишки облепили деревья и подножия статуй, унизали, как воробьи, каменные ограды храмов.

— Идут! — послышался громовой крик.

— Слава Гамилькару! — последовал другой возглас и тотчас же потонул в рукоплесканиях.

Из-за поворота узкой, застроенной высокими домами улицы показался первый слон. Его спину и крутые бока покрывала пестрая попона. Над попоной возвышалась обитая кожами башенка. Башенка была пуста, но перед нею, на шее слона, восседал человек с остроконечной железной палкой в руках. Его просторный плащ был подпоясан черным матерчатым поясом. Белая повязка, замотанная вокруг головы, напоминала трубочку с кремом, какие выпекают на праздники. Из-под повязки блестели живые черные глаза. Человек важно помахивал своей палкой, словно приветствия относились не к слонам и не к Гамилькару, который подарил их республике, а к нему одному.

Слон осторожно шагал, обнюхивая хоботом мостовую. Так слепец ощупывает землю палкой, прежде чем сделать шаг. Впервые за много дней под Суром [1] была не зыбкая, колеблющаяся палуба, а нагретые солнцем каменные плиты. Но у этих камней был какой-то странный и незнакомый запах, запах чужбины.

Карфагеняне считали слонов вслух: «Три... пять... девять... двенадцать». Всего двенадцать индийских гигантов. Ни разу, ни одно слоновье стадо в Карфагене не встречали с таким восторгом и воодушевлением.

Загоны в городской стене могли вместить триста слонов, но со времени войны с восставшими рабами и наемниками опустевшие помещения были заняты бездомными бродягами и нищими. Их стали называть в насмешку «слонами». И даже появилось выражение «протянуть хобот», означавшее: «просить милостыню». Теперь же огромные ниши в городской стене займут настоящие боевые слоны.

Восхищенная толпа провожала слонов до самых загонов, украшенных пальмовыми листьями и цветами. Люди терпеливо стояли на жаре, наблюдая, как индийцы заводили слонов в их жилища, как они смазывали коровьим маслом морщинистую кожу живота и ног гигантов.

Народное поверье считало встречу со слоном счастливым предзнаменованием. «Слоны приносят счастье», — говорили в народе, и каждому хотелось иметь его частицу. Предприимчивые торговцы в белых передниках поверх туник [2] сновали в толпе. На головах у них поблескивали медные подносы с фигурками слонов из эбенового дерева, камня, обожженной глины и даже хлебного мякиша, обмазанного финиковым медом. «Кому счастья?»

Отыскались и ценители боевых слонов. Их окружили кучки любопытных, смотревших прямо в рот этим знатокам. Стоит послушать, с каким воодушевлением они описывают мощь слонов, каким умом и сообразительностью их наделяют!

— Во время войны в Сицилии, — рассказывал человек в войлочной шляпе, — наш лагерь находился от римского в двадцати стадиях [3]. Ночь была темная. Утомленные воины спали. Вдруг заревели слоны. Наш полководец догадался, что идут враги. Ведь слоны не выносят запаха жареного лука, который исходит от римлян.

В толпе послышался смех.

— На земле нет животного сильнее слона, — продолжал человек в шляпе. — Я сам видел слона, свернувшего шею льву и поднявшего его своим хоботом, как котенка. А в римскую войну вся вражеская конница была уничтожена тремя «индийцами» [4].

Шумное одобрение слушателей было наградой за эту патриотическую небылицу.

Успех воодушевил рассказчика:

— Однажды в Мавритании [5] мы отправились на ночную охоту. Впереди виднелось что-то темное, подобно холмам. Подошли поближе. Да это слоны! Сидят себе, задрав к небу хобот, и смотрят на луну и ревут так жалобно, что без слез слышать нельзя. Тут-то мы и поняли: слоны молились богине Танит! [6]

Раздался оглушительный хохот. Кто-то надвинул рассказчику на глаза его войлочную шляпу.

— За кого ты нас принимаешь! — послышался чей-то возмущенный возглас. — Смотри, как бы тебе самому не свернули шею!

Опешивший знаток слонов поспешил затеряться в толпе.

К полудню площадь перед загонами опустела. Толпа растаяла, оставив после себя скорлупу от орехов и шелуху сушеных тыквенных семечек. Рабы с метлами и лейками наводили чистоту. Индийцы, накормив животных, прилегли в тени смоковницы. Они устали от непривычного для них шума чужого города.

Уже вечерело, когда к загону подошли двое карфагенян с мальчиком лет девяти. Длинный черный плащ скрадывал грузность Гамилькара. Рядом с полководцем был юноша лет двадцати пяти — племянник Гамилькара Газдрубал, «Старик», как его называли в семье за седую прядь волос на левом виске. Его плечи покрывала короткая красная накидка, какую обычно носят всадники.

— Отец, а отец! — Ганнибал теребил за рукав Гамилькара. — Смотри, какой у слона смешной длинный нос.

Гамилькар грустно улыбнулся.

— Видишь, Старик, — сказал он, обращаясь к своему спутнику, — в какую пропасть скатилась республика. Мои сыновья не видели живых слонов! А ведь всего лишь пять лет назад на улицах города слона можно было встретить чаще, чем теперь мула... А разве одних слонов мы потеряли? — продолжал он, зажмурив глаза и слегка покачивая головой. — Мы лишились флота, римляне опустошили нашу казну, отняли принадлежавшие нам острова. Они скоро заставят нас платить за воздух, которым мы дышим, за воду, которую пьем, за вино, которым совершаем возлияния богам и предкам.

— Ты прав, Гамилькар, — согласился Газдрубал. — Мы живем в тяжелое время. Но пусть меня поразит Мелькарт [7], если твои дети не увидят лучшие дни! Я верю в возрождение республики. Сегодня весь наш город встречал слонов. Народу известно, кто их купил. Многие выкрикивали твое имя.

— И эти выкрики черни — награда за мои раны, за мои труды! — Гамилькар горько улыбнулся. — Если бы ты побывал в Большом Совете, то сказал бы другое. Ты услышал бы, как рабби [8] рукоплескали Ганнону [9], когда он заявил, что я добиваюсь царской власти. Ганнон требовал, чтобы я распустил армию и отчитался перед Советом. — Лицо Гамилькара побагровело. Сжав кулаки, он закричал прерывающимся голосом: — Распустить армию, которая спасла республику?! А кто мне вернет серебро, заплаченное наемникам? Кто возвратит деньги за этих слонов, доставленных с другого края земли? Не Ганнон ли, который предан нашей республике лишь на словах?

— Отец, а отец! — Мальчик тормошил Гамилькара.

— Чего тебе надо, Ганнибал? — спросил полководец раздраженно.

— Отец, что это за люди? Почему они так странно одеты? Что у них на голове?

— Это индийцы, — отвечал Гамилькар. — Есть в том краю, где встает из океана Мелькарт, страна Индия. В ее девственных лесах водится много слонов, похожих на наших ливийских. Индийцы приручили своих слонов, сделали их послушными. Я приобрел слонов у индийцев.

— А погонщиков ты тоже купил? — допытывался мальчик.

— Нет, это свободные люди, они служат мне за серебро.

— Тогда скажи им, чтобы они заставили вот этого большого слона поклониться.

— Ты много захотел, сын мой. — Гамилькар улыбнулся. — Это боевые слоны. Им не пристало кланяться. Они обучены поражать врагов своими клыками, схватывать их хоботом, бросать наземь и затаптывать ногами.

— Отец, а отец! — не отставал мальчик. — Зачем везти слонов с края света, когда они живут у нас под боком, в Ливии?

Газдрубал, до этого не вмешивавшийся в разговор отца с сыном, весело рассмеялся:

— От наших длинноухих лишь один прок — слоновая кость. Скорее лев подружится с овцой, чем человек оседлает дикого и бестолкового «ливийца».

— Ты так думаешь? — промолвил Гамилькар, загадочно улыбаясь. — Видишь того пожилого погонщика, что сидит под смоковницей? Этот человек стоит целой армии. Зовут его Рихадом. Потолкуй с ним. Он недурно говорит на нашем языке. Рихад тебе объяснит, что нет таких диких слонов, которых нельзя приручить.

Гамилькар замолчал, о чем-то задумавшись.

— Будет время, — начал он после долгой паузы, — и ты убедишься, что я прав. Нет, не один Карфаген вступит в схватку с Римом. На нашей стороне будет Ливия с могучими слонами, сейчас пасущимися в бескрайних степях, Ливия с ее тонконогими, быстрыми, как ветер, скакунами, Ливия с ее смуглокожими наездниками и меткими стрелками из лука. Будет время. Но пока мне нужна Иберия [10]. Слоны и кони не умеют ходить по воде.

КЛЯТВА

Эти дни были заполнены тревогой ожидания. С утра Ганнибал выбегал на дорогу, соединяющую поместье с Карфагеном. Мимо мальчика проезжали повозки, запряженные сытыми, откормленными мулами. Сквозь щели в бортах повозок просвечивало золотое зерно, виднелись амфоры с вином и оливковым маслом, фрукты — все, что требуется ненасытному городу. Из города парами и по четыре шли закованные в цепи невольники — чернокожие и светлокожие. Их купили на рынке у гавани владельцы окрестных поместий. Поднимая белую известковую пыль, скакали стражники в коротких синих плащах и черных войлочных шляпах.

Отец не появлялся. Может быть, он забыл о своем обещании взять его с собой? А мальчик только и думал об Иберии. В самом звучании этого слова было для него что-то сказочное и волнующее. В нем слышался звон серебра, которым, как говорили, была полна эта страна, удары океанских волн о ее скалистые берега. Иберия! Воображение мальчика рисовало страшных чудовищ и свирепых великанов, о которых рассказывается в сказках.

Предстоящий поход в Иберию волновал не одного Ганнибала. Невидимыми, но прочными нитями имя и судьба Гамилькара были связаны с Сицилией. В те дни, когда карфагенский флот терпел одно поражение за другим, одно позорнее другого, как молния на небе, покрытом черными тучами, вспыхнула яркая слава Гамилькара Барки. С высот Эрикса [11] он совершал смелые нападения на вражеские отряды, громил непобедимые римские легионы. И если для Карфагена Сицилия была потеряна, то виноват в этом был не Гамилькар, а карфагенский флот, разгромленный в битве при Эгатских островах [12]. Как не верить, как не надеяться, что Гамилькар вернет Карфагену этот благословенный остров!

Но вместо этого Гамилькар отправляется в Иберию. Некоторым это казалось трусостью, почти предательством.

Однажды, когда Ганнибал уже потерял всякую надежду на возвращение отца, приехал Гамилькар. Короткие мгновения прощания с братьями, и вот мальчик уже в колеснице. Гулко стучат копыта: «В по-ход, в по-ход». Шарахаются в стороны пешеходы, уступая дорогу бешено мчащейся колеснице.

Радостное возбуждение Ганнибала рассеивалось при взгляде на отца. Гамилькар был хмур и сосредоточен. Как и тогда, во время игры с братьями, мальчик не понимал отца. Опять отец чем-то недоволен, словно его не радует поход в Иберию.

У храма Ваал Аммона Гамилькар дал знак рабу, чтобы тот остановил коней. По гранитным ступеням, стертым тысячами ног, отец и сын прошли в святилище. Массивные черные колонны поддерживали потолок, испещренный витиеватыми узорами. Светильники на колоннах и на стенах освещали каменные плиты пола, кожаные мешки и металлические сосуды с приношениями верующих. Заколебалась и отползла в сторону пурпурная завеса. В глубине открылся высокий алтарь, а за ним — огромная медная статуя обнаженного юноши. Не ей ли в дни праздников приносят в жертву детей?

Ганнибал, следуя за отцом, робко приблизился к алтарю. Ему стало зябко, словно холод каменных плит проник в его тело, леденя в жилах кровь.

— Положи сюда руку, сын мой. — Гамилькар показал мальчику на край алтаря.

Ганнибал послушно протянул руку на алтарь.

— Теперь повторяй за мной слово в слово: «Пусть меня покарают боги...»

— Пусть меня покарают боги...

— «...если я когда-нибудь буду другом вероломных римлян...»

— ...если я когда-нибудь буду другом вероломных римлян...

— «если я им не отомщу за позор моего отца...»

— ...за позор моего отца...

— «...и за унижение моей родины».

— ...и за унижение моей родины.


Каким только испытаниям не подвергала судьба Ганнибала! Она возносила его на вершину славы, бросала из страны в страну, из города в город, но всюду и всегда Ганнибал помнил этот храм, освещенный прыгающим пламенем светильников, этот алтарь за пурпурной завесой, в его ушах, как призыв трубы перед началом боя, звенел голос отца. Он не запомнил слов этой клятвы, но сохранил ей верность на всю жизнь.

ИБЕРИЯ

Целый месяц войско находилось в пути. Пустыни, травянистые степи, и снова пустыни. И каждый переход отдалял Ганнибала не только от Карфагена, но и от Рима. Этот город, как хорошо знал мальчик, находился к северу от его родины, за морем, а войско двигалось сушей на запад. Дать клятву в вечной вражде Риму — и сразу же отправиться куда-то на край света! Ганнибала утешала лишь мысль о предстоящих схватках с великанами и чудовищами Иберии. Но и тут его ждало разочарование.

В Иберии не оказалось никаких чудовищ. В ней как будто не водились даже львы, рык которых он слышал почти каждую ночь на всем пути до Столбов Мелькарта. Испуганно ржали кони, возницы что-то кричали и размахивали факелами, словно выводили на черном небе огненные письмена. А за Столбами Мелькарта, узким проливом, отделяющим Ливию от Иберии, ночи были полны дремотной тишины. Спали освещенные луной скалы, и море баюкало их мерным напевом прибоя.

Не было в Иберии и диких слонов, целые стада которых встречались войску на всем пути от Утики [13] до Столбов Мелькарта. Еще в Ливии Ганнибал спросил у иберийского наемника, какой самый страшный зверь на его родине. Ибер ответил, не задумываясь: «Кролик». И это, как впоследствии убедился мальчик, вовсе не было шуткой. Маленькие пушистые зверьки, так забавно шевелящие длинными усиками, уничтожали посевы, портили плодовые деревья и кустарники и даже подрывали города.

В Иберии не было и великанов, о схватках с которыми мечтал мальчик. Страну населяли простые пастухи и пахари в грубых шерстяных плащах и войлочных шляпах с загнутыми вверх полями. Жили они племенами. И столько здесь было этих племен, что одному человек ввек не запомнить их странных неблагозвучных названий: оретаны, карпетаны, ореваки, лузитаны, кантабры, плевтавры... Наверно, поэтому чужеземцы называют всех жителей этой страны просто иберами.

Иберы казались мальчику добродушными людьми. Однажды, когда он, выйдя из карфагенского лагеря, заблудился в горах ему встретился огромный ибер с длинными, как у женщины, волосами. Незнакомец не только не обидел Ганнибала, но даже пытался его успокоить, смешно щелкая языком. Посадив утомившегося и испуганного мальчика на спину, ибер явился в карфагенский лагерь. Обрадованный Гамилькар дал пастуху горсть серебряных монет, на которые можно было купить целое стадо овец. Ибер вместо благодарности плюнул и бросил деньги на землю.

Отец молча нахмурился, но, когда пастух удалился, стал проклинать неблагодарных иберов. Эти дикари, не имеющие постоянного войска и сражающиеся беспорядочной толпой, упорно не хотят признавать власти Карфагена и платить дань. Они действуют исподтишка, с хитростью, достойной дикарей. Им ничего не стоит спрятаться в горах и сбросить на ничего не подозревающих воинов огромный камень. Ночью они прокрадываются в лагерь, убивают спящих военачальников и так же незаметно исчезают. И, если стража ловит кого-нибудь из этих иберов, самыми жестокими пытками не вырвать у них имен сообщников. Когда их тела жгут огнем или раздирают железом, они улыбаются, словно не чувствуют боли. Пригвожденные к кресту, они поют свои победные песни.

Настоящие дикари!

Зато иберийские кони, по мнению отца, достойны всяческих похвал. Малорослые, ниже чистокровных нумидийских скакунов, уступающие им в быстроте и легкости бега, они более выносливы. Навьюченные тяжелым грузом, они совершают дневные переходы в сто двадцать стадий. Их не пугают бурные горные реки, узкие извилистые тропинки и бездонные пропасти. Во время сражений иберийские всадники часто спешиваются, оставляя своих коней без всякой привязи или привязывают к воткнутым в землю колышкам, и лошади стоят, не проявляя в шуме боя никакого беспокойства. Часто всадник берет себе на лошадь и пехотинца, лошадь выносит и это.

Гамилькар отсылал в Карфаген иберийских коней тысячами. На пахоте, перевозке тяжестей — всюду, где требовались сила и выносливость, стали использовать «коротышек» — так карфагеняне называли иберийских коней.

НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Гамилькар часто говорил сыну:

— Царевичи получают власть от отцов, мое же место займет достойный. Может быть, это будет твой брат Магон, а возможно, и Магарбал, который обучает тебя верховой езде.

Ганнибал обиженно сжимал губы:

— Нет, Магон не будет командовать войском. Он моложе меня. Его еще не учат стрелять из лука и скакать на коне. Пусть лучше тебя заменит Магарбал.

— Опередить младших братьев нетрудно. Тебе надо превзойти всех. Ты обязан лучше всех владеть мечом и дротиком. Магарбал должен признать, что ты лучший наездник в войске. Но этого еще мало. Ты должен знать больше других.

Однажды Ганнибал увидел быстро идущего отца и еле поспевающего за ним человечка. У него был голый, как страусовое яйцо, череп и оттопыренные уши. На тонкой шее болтался какой-то плоский предмет на черном шнуре. Незнакомец то и дело поправлял его.

— Вот ты какой, Ганнибал! — воскликнул незнакомец, с интересом разглядывая мальчика, опиравшегося на дротик.

— Покажи нам свое искусство! — приказал Гамилькар сыну.

Мальчик занес назад руку и метнул дротик. Направленный умелой рукой, дротик попал в деревянный столб локтях в двадцати от черты.

— Молодец! — похвалил Гамилькар. — А теперь положи оружие и подойди к нам ближе. Познакомься со своим новым учителем. Его зовут Созилом [14].

— Учитель?! — удивленно воскликнул мальчик. — Чему же он будет учить? У меня уже есть учителя фехтования и верховой езды, стрельбы из лука... Ах, я знаю: ты пращник. — Ганнибал прикоснулся к черному шнуру на шее у незнакомца.

Гамилькар и новый учитель рассмеялись.

— Мой сын, — проговорил Гамилькар, как бы извиняясь, — вырос в лагере, среди воинов. Он различает людей лишь по вооружению. Неудивительно, что он принял твой письменный прибор за пращу, а тебя — за пращника... Ты ошибся, Ганнибал, — сказал полководец. — Созил не пращник. Созил научит тебя языку эллинов.

— Эллины — наши враги. Не нужен мне их язык! — пробормотал мальчик, опустив голову.

Гамилькар недовольно поморщился:

— Кто тебе это сказал?

— Ты сам. Помнишь, ты мне говорил о войнах, которые наш город вел с эллинами, о сицилийце Агафокле, который едва не захватил Карфаген?

— Но ведь это было почти сто лет назад! — воскликнул Гамилькар. — А теперь родина Агафокла [15], Сиракузы, и другие города Сицилии и Италии принадлежат Риму. Под игом Рима и великий Тарент, воевавший против римлян и призвавший на помощь царя Пирра. В Таренте жил много лет твой новый учитель, пока не был изгнан римлянами.

Ганнибал с уважением посмотрел на эллина, который, очевидно, как и отец, был врагом римлян.

— Если ты хочешь знать, — продолжал Гамилькар, — эллины ненавидят римлян не меньше, чем мы. Но, будь даже эллины нашими недругами, тебе все равно необходимо знать их язык. Овладеть речью врага — это все равно что выбить у него меч из рук.

— Я буду учить тебя, мальчик, моему родному языку, — сказал Созил, смешно растягивая слова. — Ты узнаешь о Гомере. Тебе протянет руку великий Аристотель...

— А что они завоевали? — перебил его Ганнибал.

Созил снисходительно улыбнулся. Гамилькар шумно, раскатисто захохотал.

— Гомер покорил весь мир своими звучными стихами, — сказал эллин, — а божественный Аристотель достиг того же мудростью. Сам Александр Македонский был учеником Аристотеля.

— Об Александре я слышал. Он завоевал Индию, где живут слоны.

— Александр совершил много других подвигов, достойных удивления. Поистине он был великим полководцем.

— Хорошо, эллин, я буду учить твой язык, — согласился мальчик, — если ты меня научишь тому же, чему обучил Аристотель Александра. Я тоже хочу быть великим полководцем.

— Будет достаточно, если ты окажешься достойным своего отца...

— Вот вы и познакомились, — перебил Гамилькар эллина. Полководец не выносил лести.

Эллин знал массу занимательных историй о моряках и воинах, об их приключениях в далеких странах. Мальчика немало удивляло, как все эти истории умещались в голове Созила. Но у нового учителя была странная привычка — прерывать рассказ на самом интересном месте. Легче было уговорить сурового Магарбала отменить ежедневную скачку, чем заставить добродушного эллина закончить свой рассказ.

— Что же было дальше? Циклоп сожрал Одиссея?

— Не знаю, — невозмутимо отвечал Созил. — Вот тебе свиток. Прочти.

— Я прочту, непременно прочту, только ты ответь: Одиссей спасся? — умолял мальчик.

— Я запамятовал, что с ним случилось, — говорил в таких случаях эллин, неторопливо разворачивая папирусный свиток. — Садись-ка рядом, давай почитаем вместе.

И они начинали читать Гомера. Глядя на Созила, можно было подумать, что он переживает вместе с героями «Одиссеи» ужасы бури, перед которой беззащитен человек, страх перед чудовищами и радость возвращения на родину. Когда они дошли до того места поэмы, где Одиссей под видом жалкого нищего вернулся на Итаку и рабыня Эвриклея узнала своего господина по рубцу на ноге, грек залился слезами.

Ганнибал не разделял чувств и волнений эллина. Расплакаться из-за какой-то рабыни! Для Ганнибала творения Гомера были лишь собранием увлекательных сказок, не более, и когда ее герой возвратился на родину, судьба его перестала интересовать мальчика. Ганнибал к нему охладел. Правда, Одиссей был хитер и настойчив, чего не могли остановить никакие препятствия, но зачем он променял остров Цирцеи, царство феакийцев и другие сказочные страны на какую-то жалкую Итаку?

— Теперь об Александре, — все чаще и настойчивее просил он Созила.

Но учитель не торопился. Закончив «Одиссею», они перешли к «Анабазису» Ксенофонта [16]. Это уже были не сказочные приключения моряков, а рассказ о подлинных событиях, повесть о странствиях и злоключениях десяти тысяч эллинов в степях и горах Азии.

Наконец очередь дошли до Александра. Созил как-то принес пергаменный свиток, перевязанный кожаной тесьмой.

— Здесь, — сказал он, развязывая тесьму, — записки о завоеваниях Александра. Их написал его полководец Птолемей Лаг, ставший после смерти Александра царем Египта. Я бы рад почитать с тобою этот свиток, но твой отец посылает меня в Карфаген за братьями.

Так Ганнибалу пришлось самому, без помощи учителя, проделать за Александром весь его восточный поход. Порой мальчику приходилось не легче, чем прославленному полководцу. Дебри чужого языка страшнее джунглей Индии и раскаленных песков Гидрозии [17]. Проклятые энклитики и проклитики [18] жалили, как змеи и скорпионы. Бесчисленные неправильные глаголы громоздились, как горы. От странных созвучий захватывало дух, как от разреженного воздуха. Но Ганнибал не хотел отступать, как отступил Александр. И если он возвратился с ним в Вавилон, то только потому, что Птолемей ничего не знал о странах, лежащих к востоку от Инда.

Александр нравился Ганнибалу решимостью и смелостью. Покинув свою родину, Александр не стремился туда вернуться, как Одиссей или герои Ксенофонта. Он отказался не только от родины, но и от ее обычаев и ее богов. В Египте он поклонялся египетским богам, а в Вавилоне — вавилонским. Он хотел создать великое царство и властвовать над всем миром. А соратники и друзья Александра не могли понять величие его цели. Уступки чужеземным обычаям казались им изменой. И, хотя Птолемей говорил лишь намеками о таинственных обстоятельствах смерти Александра, Ганнибал не сомневался, что великий полководец был отравлен.

Книга об Александре была прочитана к возвращению Созила. Теперь в Иберии собралась вся семья Гамилькара. Полководец приказал продать все свои ливийские поместья, оставив лишь одну загородную усадьбу, которую можно было использовать как крепость. Казалось, он готовился к тому же, что и Александр, и хотел заставить своих сыновей забыть родину.

Все чаще и чаще Гамилькар беседовал с детьми, посещая уроки Созила и других учителей.

— Учитесь, львята! — говорил он им. — Люди всегда чему-нибудь учатся — у друзей или у врагов, на собственных или на чужих ошибках. Не так ли, Созил?

Эллин утвердительно кивнул головой.

— Наши отцы, — продолжал Гамилькар, — совершали великие деяния, но и они ошибались. Они воспитывали сыновей своих у себя дома, обучали их всему, что должен знать хозяин, купец и мореход. От тяжелого труда их избавляли рабы. Если юнцам приходилось служить в войске, они были чужими для воинов. Во время похода рабы несли их щит, на привале они мыли им ноги и обтирали со лба пот. Поэтому мы терпели поражения, поэтому нас разбили римляне. Я слышал, что римские полководцы не останавливаются даже перед казнью собственных сыновей, если они нарушают дисциплину. Так будет и с вами. Вам ясно?

— Да, отец, — ответил за всех Ганнибал.

ПОРУЧЕНИЕ

Всю ночь Гамилькар ходил из угла в угол своего шатра. Свежий ветер с гор вырвался сквозь щели в пологе и колебал пламя светильников. Странные призрачные тени прыгали на сером холсте.

Вчера из Карфагена прибыла гаула [19]. Дурные вести лишили Гамилькара сна. Порой полководец становился на колени у лежавшей на ковре квадратной медной доски и вглядывался в линии, обозначавшие морские берега, реки, границы карфагенских и римских владений. Он водил пальцем по этим линиям, покачивая головой. Толстые губы его шевелились.

Утром, как обычно, Ганнибал зашел к отцу. Смуглое, тронутое морщинами лицо Гамилькара было спокойно, только в тяжелом взгляде из-под нависших бровей чувствовалась едва заметная тревога.

— Садись, мой мальчик. Сегодня я дам тебе поручение.

— Какое-отец? — нетерпеливо воскликнул Ганнибал.

— Нам придется надолго расстаться. Я тебя отправлю за слонами.

— Куда? В Индию?

Гамилькар улыбнулся:

— Нет, нам еще рано думать о далекой стране чудес. Теперь по соседству с Карфагеном имеется своя маленькая Индия, и царем в ней Рихад. Помнишь того погонщика, который привел в город двенадцать слонов? — Гамилькар поднял с ковра медную доску. — Смотри хорошенько. Вот наш город в глубине залива. Вот река Баград, похожая на змейку. К востоку от нее — владения нумидийцев, лучших всадников, которых когда-либо носила земля. Видишь небольшой кружок? Это озеро. Оно находится на границах владений царя массилов Гайи и мавров. На берегах этого озера наши люди вылавливают слонов и с помощью Рихада приучают повиноваться погонщику.

— Почему же ты говоришь, что нам придется расстаться надолго? Ведь морем до Утики не более пяти дней пути.

Испытующе глядя на сына, Гамилькар ответил:

— Я дам тебе еще одно поручение, о котором не будет никто знать, кроме нас с тобой. — Понизив голос, полководец продолжал: — К западу от владений Гайи находятся земли другого нумидийского племени — массасилов. Царь этого племени — Сифакс. Гайя и Сифакс — враги и соперники. Каждый из них стремится захватить власть над всей Нумидией. Гайя — наш старый друг, а Сифакс... Вчера мне стало известно, что в столицу Сифакса, Цирту, прибыли римские послы во главе со знатным римлянином Сципионом. Можно не сомневаться, что римляне роют мне яму. Пока жив Гайя, нам нечего опасаться: Гайя не пустит Сифакса в Карфаген. Но Гайя стар, а Сифакс молод и энергичен. Умрет Гайя, и его наследник пойдет на сделку с римлянами или с Сифаксом.

— Кто же наследник Гайи?

— По обычаю нумидийцев, царю наследует не сын, а брат. У Гайи лишь один брат. Это Нар-Гавас, муж твоей сестры Саламбо. После смерти моей дочери Нар-Гавас женился на дочери Сифакса и стал нашим врагом. Гайя, конечно, не хочет, чтобы ему наследовал Нар-Гавас. Он рассчитывает передать власть своему сыну Масиниссе. И он сумеет этого добиться, особенно если с Нар-Гавасом что-нибудь случится.

Сколько Масиниссе лет?

— Он, кажется, моложе тебя на два-три года. Я слышал, что это пылкий и увлекающийся мальчик. Он в том возрасте, когда из человека можно вылепить все, как из глины. Но запомни: все нумидийцы скрытны и честолюбивы. Они падки на почести. С этими слабостями можно мириться. Главное — они верны своему слову и не выносят обмана. Для государственного мужа это не достоинство. Зная эти черты нумидийцев, тебе будет нетрудно подружиться с Масиниссой. Тем более, что ты говоришь на его языке.

— И это твое поручение, отец?

— Да. Ты должен завоевать душу юного варвара. Может быть, тебе это представляется делом, не достойным воина. Но пойми, будущее республики зависит от того, станет ли преемник Гайи нашим другом, будет ли он ненавидеть Рим так же, как мы. В трудное для государства время я отдал твою сестру Саламбо в жены Нар-Гавасу. Я пожертвовал дочерью, чтобы спасти республику. И республика была спасена. Мятежники были разбиты с помощью нумидийской конницы.

— Я слышал, что сестра умерла в тот самый день, когда в город привели пленных варваров. Ее сердце не выдержало зрелища пыток и мучений. Это так?

— Да, она была жертвой. Танит приняла ее и спасла город. Будь у меня другая незамужняя дочь, я бы не задумываясь выдал ее за Масиниссу, Сифакса и даже за Гайю. В новой войне с римлянами нумидийцы должны быть на нашей стороне.

В этот же день Ганнибал простился с братьями, Созилом, Магарбалом и другими учителями. Лицо юноши дышало гордостью. Еще бы: отец отпустил его одного и дал ему первое серьезное поручение!

СТЕПЬ

Вокруг простиралась всхолмленная степь, не знавшая плуга. На горизонте ее окаймляли горы, затянутые сизой дымкой. Удушливо и пряно пахли травы. Высокие желтые цветы хлестали по ногам, оставляя на сандалиях Ганнибала желтые пятна пыльцы. Часто прямо из-под копыт выскакивали маленькие зверьки с длинными, как у иберийских кроликов, задними ногами. Вспугнутые шумом дикие козы стремительно убегали прочь.

Масинисса скакал рядом с Ганнибалом. Юноша был босиком, в коротком плаще. Голова у него была, как у большинства нумидийцев, выбрита, и лишь на макушке оставлена воинственная прядь.

Отец послал его вместе с этим молодым карфагенянином к озеру, где ловят и приручают слонов. Отпуская сына, Гайя сказал: «Ганнибал — наш гость!» Масинисса понимал, что это значит. Каждое желание гостя — закон. Нет страшнее преступления перед богами, чем обидеть или оскорбить гостя.

При виде дичи Масинисса, страстный охотник, то и дело тянулся к колчану со стрелами, но, поймав взгляд Ганнибала, снова хватался за конскую гриву в белых брызгах пены. Масинисса чувствовал, что карфагенянин торопится, что ему хочется скорее увидеть слонов.

Ганнибал удивлялся быстроте нумидийских коней. Они скакали ровным галопом, красиво выбрасывая свои длинные, стройные ноги. Казалось, им неведома усталость. Изредка степь оглашалась их тревожным ржанием. Умные животные чувствовали близость прячущихся в высокой траве змей или хищников и предупреждали всадников об опасности.

Им попадались шатры нумидийцев — мапалии, — напоминавшие кили опрокинутых бурей гаул. Обитатели этих хижин перекочевывали с места на место со своими стадами, и никто из них не мог бы показать землю, где он родился и где похоронены его предки. Ни разу на всем пути через владения Гайи Ганнибал не видел клочка пашни или фруктового дерева. Нумидийцы покупали муку у карфагенян, главной же их пищей были козье молоко, дичь, моллюски и мед.

Однажды на вершине холма Ганнибал увидел крест с какой-то фигурой. Из-за большого расстояния трудно было различить, кто это.

— Беглый? — спросил Ганнибал, указывая на крест. Он имел в виду карфагенский обычай распинать на крестах непокорных и беглых рабов.

Юный нумидиец не понял вопроса. Когда они приблизились к кресту, оказалось, что распят не человек, а огромный лев с мохнатой гривой, которую Ганнибал принял за накинутый на голову мешок. Отважные нумидийские пастухи убили царя зверей и привязали его к кресту, чтобы отвратить от стад других хищников. Так же поступали под Карфагеном землепашцы, привязывавшие к шестам ворон. Масинисса же не понял Ганнибала, видимо, потому, что у его соплеменников не было рабов или они обращались с ними иначе, чем в Карфагене.

Чем ближе знакомился Ганнибал с жизнью нумидийских кочевников, тем больше он понимал, какое трудное поручение дал ему отец. Сделать Масиниссу другом Карфагена, когда ему так мила дикая воля этих бескрайних степей! Город оглушит его своей суетой, напугает алчностью и бессмысленной жестокостью. Здесь он чувствует себя щедрым хозяином, поставившим во время пира яства на стол. А в Карфагене он будет бедным гостем, допущенным к трапезе из милости. И ничто не заменит ему этого простора, этих парящих над холмами орлов, этого запаха горчайшей полыни.

На третий день вдали заблестела гладь озера. Его берега густо поросли высоким камышом, напоминавшим молодой лесок. Приближение всадников подняло переполох среди гнездившихся в камышах уток, целая туча их повисла над озером.

— А где же Рихад со своими слонами? Где маленькая Индия, о которой рассказывал отец? — Ганнибал растерянно оглядывался по сторонам.

— Там, за холмами, — сказал юный нумидиец. — Видишь верхушки столбов?

Ганнибал взглянул туда, куда показывал Масинисса, но не увидел никаких столбов. «Недаром нумидийцев называют степными орлами», — подумал он.

«МАЛЕНЬКАЯ ИНДИЯ»

Это был целый город, выросший в степи, словно по знаку чародея: загоны, бесконечные ряды мапалий и большое кладбище для тех, кого убили слоны. Из каждых пятерых смельчаков, отправлявшихся на ловлю четвероногих гигантов, возвращалось живыми двое. Мертвых и тяжелораненых приносили на носилках. Но желающих испытать свою судьбу не убавлялось. И все это благодаря иберийскому серебру. Гамилькар, готовившийся к большой войне, не жалел ни серебра, ни человеческих жизней.

Рихад, встретивший Ганнибала и Масиниссу, не был похож на царя «Маленькой Индии». В своей неизменной, выцветшей на солнце тунике, с чалмой на голове он остался тем же погонщиком слонов, каким его знал Ганнибал в детстве. И, только поближе познакомившись с индийцем, он понял справедливость слов отца: «Этот человек стоит целой армии!» Вот и ошибся Старик, уверявший, что никому не удастся оседлать дикого и бестолкового ливийца. По словам Рихада, ливийские слоны превосходят индийских свирепостью и силой и не уступают им в сообразительности. Незачем везти слонов из Индии, когда они под боком.

Индиец взялся сам проводить гостей по своим владениям. Первый загон, к которому подвел Рихад Ганнибала и Масиниссу, напоминал те, в которые пастухи запирают на ночь овец. Только вместо жердей и подпорок были врытые в землю гладкие столбы. За ними на ровной, вытоптанной площадке ходили или лежали слоны. Тут были взрослые самцы и самки, а также слонята ростом с добрую лошадь.

— Это уже обученные?

— Дикари, — коротко ответил индиец. — Еще неделю назад они бродили там, за озером.

В центре другого, квадратного загона было какое-то странное сооружение. Два высоких столба, вбитых наискось в землю, образовывали треугольник. Между столбами стоял слон. С вершины треугольника свисала веревка. За нее держался человек. Вот он спустился на спину слона. Животное угрожающе помотало хоботом и, наклонившись, сбросило человека. Человек проворно взобрался вверх по веревке. И вот он снова на спине у слона. И снова слон делает то же движение. Снова человек поднимается вверх.

С любопытством следил Ганнибал за этим состязанием в терпении и упрямстве. Сдалось животное. Ему, видимо, надоело заниматься таким пустым делом. Слон тихо качал головой, словно хотел сказать: «Это, конечно, глупо, что вы делаете, но, если вам это по душе, я уступлю».

— После этого ты отправляешь слона в войско? — спросил Ганнибал.

Индиец улыбнулся:

— Главное впереди. Это новобранец. Из него я сделаю воина. Я должен научить его исходной стойке и поворотам, бою в открытом поле с пехотой и конницей, сражению с вражескими слонами, нападению на неприятельский лагерь. Все это предписывает в «Артхашастре» министр великого Чандрагупты — Каутилья [20].

— Не тот ли это Чандрагупта, с которым воевал Селевк Победитель? [21] — спросил Ганнибал, вспоминая свои занятия с Созилом.

— Да, тот самый, который разбил Селевка, а потом стал его тестем и дал приданое за дочерью пятьсот боевых слонов.

Тут же рядом, у треугольника, стояла слониха со слоненком. Видимо, она должна была сменить слона.

— А этих вы тоже учите? — спросил Масинисса, показывая на слоненка.

— Викка! [22] — Индиец пренебрежительно махнул рукой. — У нас их ловят для забавы. Только с двадцати лет слон пригоден для дела, а лучшим считается сорокалетний. Впрочем, из малышей тоже получаются отличные бойцы, если не пожалеть времени для их обучения. Вожак моего стада Сур был пойман виккой и подарен сирийскому царю Антиоху. Но сирийцы не умеют приручать слонов, и царь поручил Сура мне. С тех пор мы с Суром друзья. Сейчас ему лет двадцать.

— А сколько лет тому, что в треугольнике? — спросил Ганнибал.

— Тридцать. Он в расцвете сил. Видишь, какие у него блестящие бока и ровная поясница. Спина по форме похожа на сосуд дрони. В таком деревянном сосуде на моей родине хранят воду. Этот дикарь будет хорошим воином.

— А бывают слоны, которые не смиряются?

— Да. С ними мы поступаем иначе.

Взяв Ганнибала за руку, индиец повел его к другой стороне загона. В самом его углу он увидел слона, привязанного толстыми канатами к столбам. Слон прилагал все усилия, чтобы освободиться. Столбы были глубоко врыты в землю. Чем больше напрягался слон, тем глубже врезались канаты в его тело. Пленник жалобно ревел, словно призывая на помощь все стадо. Но другие слоны равнодушно лежали на земле, не обращая никакого внимания на этот призыв.

Видимо, не так уже сообразительны эти животные, если они не могут помочь своему собрату. Значит, лучше иметь дело со слонами, чем с наемниками: слоны не могут сговориться и поднять мятеж.

Увлеченный своими мыслями и новым для себя зрелищем, Ганнибал на время забыл о Масиниссе! Тем неожиданнее для него был порыв юного нумидийца. Юноша бросился к столбам и ударом меча обрубил один из канатов.

— Ненавижу! — шептал Масинисса, глядя в упор на Ганнибал. — Всех ненавижу, всех! Слоны лучше вас. Они выросли свободными. Они никому не причиняют зла. Они мирно пасутся в наших степях. У вас, карфагенян, много серебра, но мало совести. Вам недостаточно наемников — вы хотите превратить этих кротких животных в убийц.

В этот же день Ганнибал и Масинисса покинули «царство Рихада». Ганнибал не мог подвергать риску и испытаниям дружбу с юным нумидийцем. В гневе Масинисса высказал о карфагенянах то, что, наверно, говорят между собой его соплеменники. «Для них мы всегда останемся пришельцами, чужаками», — думал Ганнибал.

СОФОНИБА

Карфаген ошеломил Масиниссу. Да и не только варвара мог поразить великий город. Каждого, кто первые в него попадал, изумляло великолепие храмов, гордо поднявших к небу свои купола, множество высоких домов, многолюдность улиц и площадей. Наверно, на одном лишь базаре у гавани больше людей, чем в целом племени. И эти люди не стоят на одном месте, а словно исполняют какой-то диковинный танец. Их голоса сливаются с мычанием, ржанием, блеянием, ревом.

Масинисса долго не мог привыкнуть к сутолоке и кипучему ритму огромного города. Он чувствовал себя здесь как в ловушке. Он наталкивался на прохожих или прохожие наталкивались на него. Однажды, когда он остановился посреди улицы, чтобы сосчитать, сколько у дома этажей, на него наехали ослы торговца глиняной посудой. Сосуды попадали на мостовую и разбились вдребезги! Сразу же собралась шумливая толпа зевак. Разъяренный торговец схватил оторопевшего Масиниссу и тряс его, как грушу. Подоспевший Ганнибал спас своего друга, заплатив стоимость товара.

Ганнибал показал Масиниссе свой родной город.

Они посетили городскую цитадель Бирсу. Впрочем, юного варвара больше поразила не толщина ее стен, не каменная лестница, ведущая к храму Эшмуна, а легенда о царице Дидоне, создавшей эту древнейшую часть города.

— Хитра же она была, ваша Дидона! — удивлялся он. — Купила столько земли, сколько можно покрыть шкурой быка, а потом разрезала шкуру на узкие полоски и захватила весь этот холм.

Масиниссу нельзя было оторвать от кораблей. Они казались ему огромными крылатыми чудовищами, из сказок и песен своего племени.

— Идем отсюда, — сказал он Ганнибалу, когда тот привел его в храм Господина города, Мелькарта, и показал статую, которой приносят человеческие жертвы. — У вас хитрые цари и жестокие боги.

Прошло не более недели, и Масинисса, как казалось Ганнибалу, немного освоился с суетой городской жизни. Он ходил по тротуарам, не натыкаясь на прохожих. Слыша вопли избиваемых рабов, не бросался в дом, чтобы за них заступиться, не выпускал на базаре из клеток певчих птиц, не заплатив за них денег.

Ганнибал стал отпускать Масиниссу одного.

Из прогулок по городу Масинисса стал возвращаться поздно. У него было удовлетворенное лицо и сияющий взгляд.

— Тебе нравится наш город? — спрашивал Ганнибал, радуясь хорошему настроению своего подопечного.

— Мне никогда не было так хорошо, как сейчас, — отвечал нумидиец.

Однажды, это было после полудня, Масинисса вернулся без своей войлочной шляпы, в разорванной тунике.

— Что с тобой, Масинисса? — удивленно воскликнул Ганнибал. — Где ты был? Тебя искусали собаки?

Юноша яростно сверкнул глазами.

— Да, собаки, карфагенские псы! О, я им еще покажу! Я им заткну глотки.

— Успокойся, расскажи по порядку, кто и почему тебя оскорбил.

Нумидиец взглянул в глаза Ганнибалу, и тот прочел в них такую грусть, что первым его порывом было обнять юношу, попавшего в какую-то беду.

Масинисса говорил торопливо, сбивчиво, вскакивал и снова бросался на ковер, хватаясь руками то за голову, то за грудь.

— В первый день, когда ты мне разрешил идти одному, я шел по улице к гавани. Мне хотелось снова взглянуть на корабли, пришедшие из той страны, где восходит солнце. У храма Танит меня обогнали рабы с крытыми носилками на плечах. Из носилок легко, как опускаются на землю птицы, вышла девушка. Я не знал, кто она, но сердце мое рванулось к ней. Ты слышишь, как оно бьется, мое сердце? Я смотрю на тебя, а в глазах у меня она. Будто меня околдовала богиня Танит. Я стоял, прислонившись к колонне, и мне казалось, что до этого я не жил на свете. Она вышла из храма и исчезла за пологом носилок, словно мне она приснилась. Весь следующий день я провел у храма, и нищие, просившие милостыню, уже показывали на меня пальцами, как на старого знакомого, а голуби Владычицы привыкли ко мне и ходили у моих ног. И я дождался ее. В тот день она меня увидела. Какие у нее светлые и сияющие глаза! Когда она вышла из храма, я подошел к ней. Она отослала рабов, и я проводил ее. Если бы ты знал, как мне хотелось, чтобы дом ее был на другом конце города... нет, в другом городе, в другой стране! Тогда мы шли бы рядом долго-долго, пока на небе не зажглись звезды, и снова день, и снова звезды, звезды, звезды. Но путь до ворот ее дома показался мне кратким, как тень в полдень, а время до следующей встречи с Софонибой — вечностью.

— Ее зовут Софониба? — удивился Ганнибал. — Мне кажется, я слышал о девушке с этим именем.

— Я пришел к ней на следующий день. Рабы закрыли передо мной калитку. Но я перемахнул через забор. Могла ли меня удержать каменная стена, когда вместо рук выросли крылья! — Масинисса замолчал.

— Продолжай, — торопил его Ганнибал. — Что было дальше?

— Я говорил с отцом Софонибы, просил его, чтобы он отдал свою дочь мне в жены, а он приказал своим рабам выбросить меня за ворота.

Ганнибал стиснул зубы словно от боли. Он чувствовал свою вину в этом нелепом происшествии. Разве можно было разрешать нумидийцу одному бродить по городу? Хорошее же у него останется воспоминание о Карфагене, где его выбросили за ворота, как последнего нищего!

— Если ты мне друг, — жарко шептал Масинисса, — выполни мою просьбу. Ночью я выведу коня. Ты будешь стоять у ограды ее дома, а я вынесу Софонибу на руках. Мы ускачем, и никто нас не догонит.

— Но отец Софонибы пожалуется твоему отцу. Гайя друг Карфагена, и он выдаст Софонибу.

Масинисса тряхнул головой, прядь волос на макушке чуть не задела лицо Ганнибала.

— Мы поселимся в степи. Я построю мапалию, буду собирать мед, охотиться на диких коз и уток. У нас будет вдоволь мяса и дичи. Я покрою пол и стены львиными шкурами, чтобы внутрь не задувал холодный ветер.

— Постой, Масинисса. А ты спросил Софонибу, согласна ли она бежать с тобой?

— В нашей стране не спрашивают девушку, хочет ли она быть женой. У нас девушку увозят, а отцу дают выкуп.

— Но ведь Софониба не девушка твоего племени. В Карфагене другие обычаи. И понравится ли Софонибе твоя мапалия? Захочет ли она ходить в звериной шкуре, пить козье молоко, есть моллюсков и полусырое мясо? Она выросла в доме с прямыми стенами, привыкла спать на ковре, умащаться розовым маслом, есть жаркое из собачек. Привыкнет ли она к одиночеству, к ночному рыку львов и завыванию шакалов? Подумал ли ты об этом?

Масинисса готов был заплакать. Теперь он понял, что ему не на что надеяться. Ганнибалу внезапно пришло на ум: «Не сможет ли эта Софониба привязать нумидийца к Карфагену, приручить его, как Рихад приручает слонов?»

— Не отчаивайся! — сказал он. — Ты поступил опрометчиво, но я сам пойду к отцу Софонибы и объясню ему, что ты не хотел его обидеть, что ты не знал наших обычаев. И, если он умный человек, он не откажется от родства с царем массилов.

— Но я ведь не царь! — воскликнул Масинисса.

— Но ты можешь им стать. Есть у нас в Карфагене обычай. Его называют помолвкой.

— Помолвкой? — переспросил Масинисса.

— Да, помолвкой. Жених и невеста в храме обмениваются подарками, а мужем и женой они становятся через несколько лет. Я попытаюсь уговорить отца Софонибы согласиться на помолвку, с тем чтобы свадьба состоялась тогда, когда ты займешь отцовский престол.

Масинисса оторопел.

— Теперь я понимаю, почему на меня рассердился старик. Я ему говорил о свадьбе, а когда он ответил, что я еще слишком молод и не достоин руки его дочери, вытащил кинжал и предложил сразиться верхом на конях. Тогда-то он и приказал своим слугам выкинуть меня из своего дома.

— Ты предложил своему будущему тестю поединок? — спросил Ганнибал, давясь от хохота. — Я думаю, ты его напугал до смерти. Предоставь это дело мне. Тебе лишь надо узнать, как зовут отца Софонибы, где его дом.

— Да вот он, — сказал нумидиец, протянув руку в направлении к Магаре [23]. — Видишь эти башни из белого камня среди цветущих деревьев, правее озера?

Ганнибал едва не вскрикнул. Нумидиец показывал на дом Ганнона, дворец, который, по словам отца, был причиной величайших бедствий для республики. Ибо в то время, когда Гамилькар воевал против римлян в Сицилии, Ганнон управлял ливийскими владениями Карфагена. Неслыханными насилиями и грабежом он добыл себе богатства и вложил их в строительство дома, превосходящего своей роскошью дворцы восточных владык. Не удивительно, что разоренные ливийцы примкнули к восставшим наемникам.

— Ты был у Ганнона, — угрюмо промолвил Ганнибал. — Кто бы мог думать, что богиня Танит тебя направит к этому человеку!

— Ты знаком с Ганноном? — воскликнул Масинисса.

Ослепленный Танит, он даже не удивился впечатлению, которое произвело на Ганнибала известие, что отца Софонибы зовут Ганноном.

— В нашем городе нет ни одного человека, который не слушал бы о Ганноне, хотя не каждый удостоился чести лично его знать. Многие люди в нашем городе носят имя «Ганнон». Но отца твоей Софонибы прозвали Ганноном Великим. Вместе с моим отцом он воевал против восставших наемников и ливийцев. Много раз Ганнон был суффетом [24]. Он самый влиятельный и богатый человек в нашем городе.

— Ваши отцы сражались вместе! — обрадовался Масинисса, обративший внимание только на эту часть рассказа Ганнибала. — Ганнон послушает тебя. Иди к нему и скажи, что я царский сын и хочу помолвки.

Ганнибал смутился, услышав эти слова, произнесенные с таким жаром и детской непосредственностью. Он мог бы объяснить сыну степей, что совместная борьба Гамилькара и Ганнона против повстанцев не только не сделала их друзьями, но вырыла между ними пропасть более глубокую, чем та, куда бросали приговоренных к смерти. Каждый из полководцев приписывал победы в этой войне себе, а поражения — другому. Но, если Масинисса поймет, что он, Ганнибал, не в состоянии ему помочь, не совершит ли нумидиец еще какой-нибудь ребяческий проступок?

— Скажи ему, — продолжал Масинисса, — что я не знал ваших обычаев, что я не хотел его обидеть. И пусть он не наказывает рабов. Они не виноваты.

— Я боюсь помешать тебе, Масинисса, — глухо молвил Ганнибал. — Ганнон может и меня выкинуть из своего дома. Он не нуждается в советчиках и волен выдать свою дочь, за кого пожелает. Да и Софониба тебе не пара. Разве нет красивых девушек в твоем племени?

Нумидиец несколько мгновений молча смотрел на Ганнибала. Он не мог понять, что произошло с его новым другом. Только что он сам предлагал пойти к отцу Софонибы, а теперь отказывает ему в помощи. Значит, все, что говорят соплеменники о карфагенянах, не ложь, не клевета. Оставить в беде гостя, обмануть для них проще, чем зевнуть. И Ганнибал не исключение!

Масинисса резко повернулся и выбежал во дворик, где томился и скучал по степному приволью его конь.

«Что я наделал! — в отчаянии думал Ганнибал. — Масинисса упрям и своеволен. Он добьется своего. Он станет зятем Ганнона. Как будет разгневан отец. Вот я и выполнил его поручение!»

ВО ДВОРЦЕ ГАННОНА

Софониба сидела в портике. Его мраморные колонны были обвиты лозами, листьями плюща и дикого винограда. Запах цветущих яблонь и миндаля наполнял воздух. Услышав быстрые шаги, девушка повернула голову. По дорожке, усыпанной розовыми и белыми лепестками, шел отец. Края его плаща развевались, по нетерпеливому выражению лица было видно, что у отца какая-то новость.

— Ты знаешь, доченька, кто этот дерзкий мальчишка?.. — молвил Ганнон, отдышавшись. — Ну да, тот самый, которого рабы выкинули за ворота.

Софониба отложила шитье. На плотной зеленоватой материи был вышит леопард в зарослях тростника.

— Это сын Гайи, царька массилов, — продолжал Ганнон. — Знай я об этом раньше, я выпроводил бы его из дому с меньшим шумом. Разве на лбу у него написано, что он царский сын? — И какая наглость — размахивать перед моим носом кинжалом!

Девушка наклонила голову. Румянец покрыл матовую белизну ее лица. Тень длинных ресниц легла на щеки.

Увидев смущение дочери, Ганнон расхохотался. Затряслись дряблые складки лица, закинулась вверх и запрыгала остроконечная бородка.

— Представляю тебя царицей массилов, — молвил Ганнон, сдерживая смех. — Тебя окружают придворные дамы с украшениями из разрисованных страусовых яиц. А столица-то — двадцать мапалий! А дамы-то, дамы — босиком!

Софониба еще ниже наклонила голову.

— Можешь не беспокоиться, дружок, — ласково сказал Ганнон. — Я не Гамилькар, выдавший свою единственную дочь за брата Гайи, Нар-Гаваса, и потерявший ее в день свадьбы. Твои мужем не будет варвар. Тебе не придется покидать дом, в котором ты выросла, где все хранит память о твоем детстве... Покажи твое шитье, девочка. Что это у тебя? Леопард?

— Да, отец. Но я никогда не видел живого леопарда и настоящих тростников. Я не знаю, такие ли у них стебли, такие ли верхушки. Я не была там, где родился Масинисса. Как хорошо говорит он о своей степи!..

— Ты не видела живого леопарда? — перебил Ганнон. — Я сейчас же прикажу, чтобы доставили из зверинца самого сильного и красивого леопарда в крепкой клетке. Клетку поставят здесь, у портика.

— Не надо мне леопарда в клетке! — вскрикнула девушка и бросила шитье на пол. — Я буду вышивать лебедей, черных лебедей. Помнишь, когда я заболела, ты, чтобы меня утешить, привез клетку со львом. Ночью я проснулась от страшного крика. Ты, разгневавшись, приказал бросить в клетку чернокожую Гелу. А чем она провинилась, я до сих пор не знаю... Не надо мне леопарда в клетке. Не надо!

Ганнон заметно смутился. Ему казалось, что дочь давно уже забыла об этой дерзкой рабыне, посмевшей ему перечить и позвавшей на помощь своего чернокожего жениха. Господин волен сделать с невольницей, что ему угодно. Так поступают все. Но по городу распространились слухи, что он, Ганнон, содержит целый зверинец и кормит львов рабами. «Люди всегда преувеличивают, особенно когда они завидуют богатству и славе», — подумал себе в утешение Ганнон.

— Не волнуйся, дружок, — сказал он дочери. — Если ты не хочешь леопарда в клетке, я тебе покажу зверя на воле и настоящие тростники. Мы отправимся в Нумидию. Только во владениях Гайи не будет моей ноги. Мы поедем в Цирту, к Сифаксу, царьку массасилов. Гайя — друг Гамилькара. А ты знаешь, как я отношусь к этому человеку.

— Отец, — робко сказала Софониба, — все говорят, что Гамилькар спаситель отечества и великий полководец. Он разбил вместе с тобою восставших варваров, а теперь покорил иберов.

— «Все»! — Ганнон саркастически улыбнулся. — Эти «все» не видят дальше своей вытянутой руки. Рабби любят получать дорогие дары. Гамилькар не скупится на них, благо в Иберии много серебра. А черни нравятся пышные церемонии со встречами слонов и проводами войска, с даровым угощением и блеском огней. Но поверь мне, за все это придется расплачиваться дорогой ценой. Как быстро люди забывают о своих прошлых ошибках и бедах! Римская война нас ничему не научила. А Гамилькар толкает республику к новой, еще более страшной войне.

Софониба взяла шитье. Проворно сновала игла с золотой нитью, шелестела материя под тонкими пальцами. Что Софонибе до вражды, разделяющей отца и Гамилькара! Сердце Софонибы далеко, в той сказочной стране, где травы по колено, где голубеют озера, созданные богами, а не человеческой рукой, где по зеркальной глади плывут не лебеди с подрезанными крыльями, а невиданные птицы, яркие, как заря, где в высоких тростниках пробираются леопарды, где трубят, подняв к небу хоботы, слоны. В той далекой стране, нарисованной чувством Масиниссы, светлым чувством первой любви, заблудилось сердце Софонибы.

СМЕРТЬ ГАМИЛЬКАРА

Гамилькар трудно умирал. Дротик попал ему в грудь и пробил легкое. У постели умирающего день и ночь толпились жрецы — карфагенские, нумидийские, галльские и эллинские. Каждый отряд многоплеменного войска имел не только свое оружие, свои обычаи, язык, но и своих жрецов, считавших себя знатоками лекарского искусства. Теперь жрецы наперебой предлагали свои услуги раненому полководцу, и он терпеливо их принимал. Холодеющими пальцами он ощупывал протянутую ему морскую губку, которая, по поверьям эллинов, смягчала боль, глотал лекарства, горькие, как степная полынь, и сладкие, как финиковый мед, повторял слова заклятий и молитв на двенадцати языках. Шатер содрогался от грохота металлических щитов и завывания труб. Друиды [25], специально приглашенные из Галлии, изгоняли злых духов. Жрецы Эшмуна [26] принесли в жертву своему жестокому богу семь юношей, семь жизней за одну. Разве этого мало?

Все было напрасно. Смерть стояла у полога шатра, неотвратимая, как ночь.

И, когда Гамилькар это понял, он прогнал жрецов. С умирающим остался один Старик. Ему одному Гамилькар мог доверить войско. Ему же он завещал войну с ненавистным Римом. Сыновья еще молоды. Ганнибалу семнадцать лет, а Газдрубалу и Магону обоим двадцать пять. Львята. Им нужна сильная рука.

— Останься им отцом, — шептал умирающий, — пусть они будут в гуще боя, не выделяй их среди воинов, не изнеживай. Войско решит, кто достоин быть полководцем.

Гамилькар начал бредить. Он выкрикивал какие-то имена, о чем-то просил, что-то приказывал. Придя в сознание, он с усилием поднял голову. Сыновья стояли на коленях, бледные, испуганные.

Умирающий искал глазами Ганнибал.

— Его вызвали письмом, — прошептал кто-то. — Он уже в пути.

— Слоны, — с трудом произнес полководец, — слоны должны растоптать Рим, вы слышите, львята?

Гамилькар уронил голову на кошму.

ТРАУР

Карфаген был в трауре. Люди ходили в черных одеждах, с волосами, посыпанными пеплом. Смерть Гамилькара казалась многим гибелью планов возрождения республики. Все были уверены, что созданная с таким трудом и с такими огромными затратами иберийская армия немедленно распадется, наемники разбегутся. Кому они будут подчиняться? Не Газдрубалу же, не имеющему ни военного опыта, ни славы Гамилькара! Или этому желторотому юнцу Ганнибалу?!

Известие о смерти отца потрясло Ганнибала. Юноша был подавлен горем. Отец говорил, что они расстанутся надолго, а они расстались навсегда.

Трудно поверить, что больше нет этого единственного близкого ему человека, воина, полного сил и веры в великое будущее Карфагена. Кому теперь расскажет Ганнибал о постигшей его неудаче с Масиниссой? С кем поделится своими тревогами и сомнениями?

Только теперь Ганнибал по-настоящему осознал, кем был его отец для республики. Двойное чувство гордости и горечи охватило Ганнибала. Со слезами на глазах он выслушивал слова сочувствия от незнакомых ему людей. Одни сражались под его началом в Сицилии, других отец спас от взбунтовавшихся рабов и наемников. Все эти люди говорили о Гамилькаре так, словно он был их отцом. И Ганнибал чувствовал себя членом огромной семьи, объединенной высоким чувством любви к его отцу.

С тем большей горечью воспринял он весть о том, что произошло в Большом Совете. Ганнон и его друзья явились на заседание в белом, словно смерть великого полководца была для них праздником. Стоя, рабби выслушали речь суффета Бомилькара о заслугах полководца. А когда суффет закончил свою речь, слово взял Ганнон.

— Довольно говорить о прошлом! — начал он резко. — Подумаем о будущем. Гамилькар оставил нам наследство — иберийскую армию во главе со своим племянником Газдрубалом. Он завещал нам войну. Одни боги знают, чего она нам будет стоить. Распустить армию — в этом спасение Карфагена. А юношу Ганнибала, которого требует к себе в Иберию Газдрубал, надо оставить здесь. Пусть он живет вдали от войска, подчиняясь законам и властям республики.

Ганнибал, предупрежденный друзьями, поспешил в гавань Утики.

Там можно было быстрее найти корабль. В гавани его ждал Масинисса.

Его неразлучный конь был весь в мыле. Видимо, Масинисса очень торопился. В руках у нумидийца белел свиток папируса, скрепленный царской печатью.

— Отец велел передать это тебе. — Юный нумидиец протянул Ганнибалу свиток. — Он уже знает о смерти Гамилькара и скорбит вместе с тобою.

— А как Софониба? — спросил Ганнибал, засовывая свиток за край плаща.

— Почему ты мне не сказал обо всем сразу? — с укором сказал Масинисса. — Отец и слышать не хочет об этой помолвке. Он говорит, что не позволит мне породниться с врагом твоего отца.

— Я не мог тебе это тогда объяснить, ты был слишком взволнован. Теперь ты знаешь все. Софониба не виновата, что ее отец — Ганнон, но Гайя прав, когда отказывается выполнить твою просьбу.

— Нет, не прав, не прав, не прав! — выкрикнул Масинисса. — Какое мне дело до того, что ваши отцы были врагами? Твой отец, да пребудут к нему милостивы подземные боги, ушел в ту страну, откуда нет возврата. И вместе с ним ушла и вражда. Тени не должны стоять на пути у живых.

— Но Ганнон не тень, — со вздохом сказал Ганнибал. — Вчера Ганнон выступал в Большом Совете. Он требовал задержать меня здесь. Он мой враг.

— Ну и пусть, — сказал Масинисса, стараясь не глядеть в глаза Ганнибалу. — Пусть Ганнон твой враг. Я увезу Софонибу с собой. Наш след затеряется в травах, и нас не настигнет ваша вражда. Этому никто не может помешать, даже мой отец.

Масинисса подбежал к своему коню и легко вскочил на него. Ганнибал долго смотрел вслед юному нумидийцу. «Вот и пришел конец нашей дружбе, — подумал Ганнибал. — Случайная встреча с неведомой девушкой у храма Танит разрушила все мои планы. Как же должно быть могущественно это чувство, если оно заставляет расходиться друзей, делает врагами отца и сына! А я, я встречу ли когда-нибудь свою Софонибу? Или мною будет владеть не Танит, а боги войны, которым посвятил меня отец?»

На корабле Ганнибал сломал печать и развернул свиток. Гайя просил Ганнибала, чтобы он взял Масиниссу с собой в Иберию.

Юноша своеволен и вбил себе в голову мысль о помолвке с дочерью Ганнона. «В схватках с врагами, — писал Гайя, — врагами твоего отца и моими врагами, он поймет, в чем истинное назначение и счастье мужа».

Ганнибал подошел к борту. Корабль выходил из бухты. Скачущий всадник казался уже едва заметной точкой. «Гайя плохо знает своего сына, — подумал Ганнибал. — Масинисса не нуждается в наставлениях и не выносит наставников. У него свои представления о счастье мужчины. Он погибнет или добьется своего».

СУРОВАЯ ШКОЛА

Старик точно выполнил предсмертную просьбу Гамилькара. Ганнибал служил в войске рядовым воином. Вместе со всеми он переносил жару и холод. Повинуясь начальникам, он шел в разведку, впереди всех он вступал в битву, последним уходил. Магарбал давно уже считал его первым наездником в армии, а балеарские пращники — лучшим стрелком. Он не отличался одеждой от других воинов, спал на земле, закутавшись в плащ. Он умел говорить не только на языке эллинов, но свободно изъяснялся на нумидийском, лигурийском, кельтском и иберийском языках. И, может быть, это больше всего снискало ему уважение воинов разноплеменной армии. Притворяясь спящим, он не раз слышал, как спорили о нем наемники.

Эллины уверяли, что мать у него родом из Сиракуз, что она научила его языку своих предков. Нумидийцы яростно доказывали, что Ганнибал рожден их соотечественницей, происходящей из того же племени, что и зять Гамилькара, Нар-Гавас. Прославленные пращники-балеряне считали, что детство Ганнибал провел на Питикуссе [27], и даже точно указывали тот город, где он жил и выучился благородному искусству метания камней.

Ганнибал ничем не напоминал других карфагенян, объяснявшихся с наемниками при помощи толмачей. Он был прост и доступен. Он умел повиноваться и подчинять своей воле других.

Магарбала и других старых воинов поражало внешнее сходство черт Гамилькара и сына.

Тот же упрямый подбородок в черных кольцах бороды, то же повелительное выражение глаз. Казалось, что воскрес сам Гамилькар, который в дни молодости вел воинов с высот Эрикса на римские легионы.

В пору дождей войско, утомленное и поредевшее в стычках с иберами, возвращалось в Новый Карфаген. Этот город на узком, далеко выступающем в море мысе в южной части Иберии, был делом рук Старика, его гордостью. Город рос прямо на глазах. Несметные полчища рабов, добываемых в войнах с иберами или привозимых из Карфагена, Утики, Гадеса, возводили прекрасные дворцы и храмы, мостили улицы, сооружали массивную стену, перегородившую перешеек и сделавшую новый город неприступной крепостью. Желая затмить Карфаген, славившийся садами и озерами Магары, Газдрубал приказал выкопать большие яблони, груши, смоковницы и доставить их в город. Все годы подвластные иберийские племена платили дань серебром и людьми, один год они должны были внести дань деревьями и кустами. И, хотя многим казалось диким это требование, оно было выполнено. Иберы знали, к чему вело неповиновение.

И город за один лишь год покрылся садами, украсился озерами с белыми и черными лебедями, плавающим по их зеркальной глади. Это было сказочное превращение каменистого полуострова в город и сад.

Ганнибал жил во дворце Старика. Ганнон лопнул бы от зависти, если бы увидел его роскошь. Крыша дворца была из серебряных пластинок, сложенных наподобие черепицы. Говорили, что на нее ушло сто талантов [28] серебра. Стены и лестницы были из эбенового дерева, которое привезли мореходы из страны чернокожих.

Но не менее, чем сказочная роскошь дворца, его посетителей поражала непонятная привязанность Ганнибала к Старику. По тонким расчетам Ганнона, они должны были перегрызть друг другу глотки. Племянник унаследовал власть Гамилькара над войском, все богатства этой страны, а родному сыну не досталось ничего. Уже много лет он служит в войске простым воином, и только зимой его пускают во дворец. Но и во дворце он занимает крохотную каморку, достойную какого-нибудь раба, а не сына Гамилькара. Те, кому пришлось видеть «покои Ганнибала», уверяли, что они настолько малы, что в них не уместилось даже ложе, и Ганнибал спит на голом полу, и все убранство этой комнаты — оружие на стенах. Этому было трудно поверить, и еще труднее было это понять.

В отношении Ганнибала к Старику не было ни зависти, ни недоброжелательства. Газдрубал точно выполнял предсмертную волю отца. А дело отца, как это видно каждому, находилось в сильных и надежных руках. Да будь жив Гамилькар, он вряд ли бы достиг большего! Завоевано все восточное побережье страны до Ибера, кроме города племени эдитанов — Сагунта; многочисленные племена в глубине полуострова платят дань; открыты богатейшие серебряные рудники в нескольких стадиях от города.

Карфагенские богачи, нажившиеся на торговле серебром и рабами, прославляют Старика до небес и поддерживают его в Большом Совете. И даже римляне, минуя Большой Совет и суффетов, заключили со Стариком соглашение, признав все его завоевания до Ибера, и лишь потребовали не трогать Сагунт.

ПИР ГАЗДРУБАЛА

Никогда еще дворец Газдрубала не вмещал такой шумной и пестрой толпы. Рядом с карфагенскими рабби в длинных, до пят, одеждах, с золотыми кольцами на пальцах и в ушах можно было увидеть иберийского наемника в полотняном панцире с фалькатой [29] у пояса или кинжалом на кожаной перевязи. По устланной пышным мидийским ковром лестнице чинно поднимались дочери и жены иберийских царьков. На головах женщин были кожаные митры со вставленными в них серебряными квадратиками, их шеи были увешаны бронзовыми цепочками с амулетами, щеки вымазаны киноварью. И рядом с ними шли жены и наложницы карфагенских военачальников с золотыми браслетами на запястьях и лодыжках, с сапфирами и изумрудами в волосах. Аромат дорогих аравийских благовоний смешивался с вонью дельфиньего жира, считавшегося у иберов целебным.

А какая пестрота в убранстве стола! Рядом с доставленными специально из Карфагена золотыми кубками на тонких ножках — из них, по преданию, пила сама Дидона — стояли грубые иберийские чаши, украшенные фигурками людей и животных или просто оранжевыми, желтыми и белыми линиями. К жаркому из собачек, без которого в Карфагене не обходился ни один пир, подавали грубые ячменные лепешки — пищу иберийских пастухов.

Это было смешение карфагенского и варварского миров, плод политической мудрости Газдрубала. Ганнибалу, читавшему в детстве записки Птолемея Лага об Александре, помнилось, что такой же пир устроил в Вавилоне македонский царь Александр, видимо, хорошо понимал, что завоеватели только тогда смогут удержать власть над населением огромной персидской державы, если не будут презирать его обычаи и нравы. Великий македонец решил в один день устроить свадьбу десяти тысяч своих воинов с дочерьми персидской знати и сам тоже женился на Роксане.

Читал ли Старик воспоминания Птолемея или нет, он поступал так же, как Александр. Он вступил в брак с дочерью иберийского царька Арцагеза, Регилой. Невесте, сидевшей рядом с женихом, было не более восемнадцати лет. Ганнибал скользнул взглядом по лицу, бледному как мел, по белому одеянию, скрепленному на груди массивными серебряными фибулами [30]. Невольно вспомнился Масинисса и его любовь к Софонибе. С каким чувством говорил нумидиец о девушке, с которой он был знаком лишь несколько часов! А Старик готовится к этому браку более года. Много раз он делился с Ганнибалом своими планами, раскрывал ему все выгоды этого брака. Но ни разу он не обмолвился, какие у невесты глаза, нос, какой у нее голос и какие она носит одежды.

И только теперь Ганнибал может видеть, что у невесты голубые глаза, но они покраснели, и по киновари, покрывающей щеки, слезы проложили извилистые белые дорожки. Какие она может испытывать чувства к Старику, когда не только Ганнибалу, но и почти всем сидящим за этим столом известно, что Арцагез заплатил своей дочерью дань Газдрубалу и отказал знатному юноше Вламуну, любившему Регилу с детских лет.

Пир был в полном разгаре. Рекой лились карфагенские, сицилийские и массалийские вина. Захмелевшие карфагенские военачальники, смешно коверкая иберийские слова, клялись в любви к сотрапезникам — бывшим врагам и лезли к ним целоваться. Но вот загудели иберийские глиняные трубы, застучали костяные хлопушки. На середину зала выбежали три иберийских воина. Их лица закрыты масками. В руках у иберов сверкающие кинжалы.

— Пляска с оружием! Пляска с оружием! — радостно закричали гости.

Многие вскочили с мест и яростно хлопали ладонями в такт пляске.

Встал со своего места и Газдрубал. Он не хлопал, так как в правой руке у него была неудобная иберийская чаша, которую нельзя было поставить на стол, не пролив вина.

И вдруг крик ужаса заглушил хлопки и звучание варварской музыки. Один из плясунов кинулся с кинжалом к Газдрубалу и вонзил его в грудь по самую рукоятку.

Старик лежал на полу в луже вина и крови. Убийца стоял перед ним, скрестив руки на груди. Маска спала. На мужественном загорелом лице не было ни страха, ни смятения. Глаза сияли радостным блеском.

Невеста, протянув руки, как слепая шла к убийце. Все расступились.

— Вламун, — говорила Регила одними губами. — Зачем?

Никто в зале не шелохнулся. Никто не кинулся к убийце, чтобы связать ему руки, схватить его, обрушить на него град ударов, стереть эту наглую улыбку с его безусого лица.

Ганнибал почувствовал, что все взгляды устремлены на него. Удар кинжала поставил кровавую точку на владычестве Старика, да будут к нему милостивы подземные боги! Теперь вся власть над армией, и над завоеванной страной, и — страшно подумать! — над судьбами родины переходит к нему. Ганнибал втянул голову в плечи, словно на него легла какая-то колоссальная и невидимая тяжесть.

ОСАДА САГУНТА

Сагунт жил мирной, безмятежной жизнью. В окружавших этот иберийский город садах зрели розовые яблоки и пурпурные гранаты. Жители готовили корзины к сбору богатого урожая. В предместье с зари до заката бесшумно вращались гончарные круги. Трудолюбивые ремесленники лепили посуду из знаменитой сагунтийской глины, которая легче воды. Обожженная в подземных гончарных печах посуда приобретала темно-оранжевый оттенок, ценимый повсюду, где в кувшинах знают толк.

Рыбаки несли в тростниковых корзинах дары моря — рыб с выпученными глазами и огромных омаров, шевелящих усами и клешнями. Богатые сагунтийские купцы в тавернах на главной площади города подсчитывали выручку. Мальчишки играли в бабки.

В час пения петухов Ганнибал подошел к городу. Лишь немногим жителям окрестных поселений удалось укрыться за городской стеной. С ее башен можно было видеть, как рассыпавшиеся в предместьях карфагенские наемники тащат утварь, угоняют скот, сбивают копьями еще не созревшие плоды. Слышался женский плач, отчаянные вопли людей, уводимых в рабство.

Сагунтийцы, возглавляемые старейшинами, оставили свои мирные дела. Ремесленники, ковавшие ранее косы и серпы, готовили катапульты и баллисты [31]. Каменщики укрепляли городскую стену, заменяя выщербленные камни новыми. Нашлась работа и детям. Они подавали сражающимся стрелы, подносили хворост к кострам, на которых стояли котлы с водою, подтаскивали к метательным орудиям свинцовые шары и камни.

Ганнибалу не удалось застигнуть сагунтийцев врасплох, и он приступил к осаде.

Этот город напоминал ему о дерзости римлян, распоряжавшихся в Иберии, как у себя дома.

Они приказали Старику не трогать Сагунт, и он покорно выполнял их приказание.

Ненависть клокотала в груди Ганнибала при виде этого города, словно его стены стояли на его пути в Рим.

Стены Сагунта имели форму неправильного прямоугольника. С южной стороны угол городской стены был обращен к обширной равнине. Именно здесь Ганнибал приказал строить гелеполу — многоэтажную осадную башню. Ее стена, обращенная к противнику, имела в каждом этаже бойницы. Через них можно было с помощью небольших катапульт метать камни и стрелы.

Чтобы подкатить гелеполу к стенам Сагунта, нужно было срыть неровности и бугорки, засыпать ямы, плотно утрамбовать землю. Эти работы, по расчетам Ганнибала, должны были отнять не более двух недель. Но осажденные не дремали. По ночам отважные сагунтийские юноши совершали нападения на карфагенские посты, днем вражеские катапульты забрасывали карфагенян камнями и стрелами, не позволяя врагам подвести насыпь к стене.

Чувствуя себя в безопасности, так как карфагеняне еще не установили свои катапульты, сагунтийцы выкрикивали сверху ругательства. Насадив на стрелы записки, они посылали их осаждающим.

Ганнибал прочел одну из них: «Карфагенские ослы, вы выбрали себе добычу не по пасти и подавитесь ею».

Особенно неистовствовал сагунтиец в синем плаще. Приложив ко рту согнутый в трубку металлический лист, усиливавший голос, он осыпал Ганнибала самой отборной бранью.

В конце концов Ганнибалу это надоело.

— Позовите Тирна, — приказал он.

Тирн, командир балеарских наемников, не замедлил явиться. Плечи его и грудь покрывала овчина, у пояса на широком кожаном ремне висел холщовый мешочек с камнями. От Тирна исходил резкий, неприятный запах. На Островах Дождей, как называли иберы Балеарские острова, не росли благовонные деревья, а у нищих островитян не было ни золота, ни серебра для покупки даже касторового масла, которым натирались бедняки. Балеарцы смазывали свое тело соком какого-то тростника, смешанным со свиным салом.

— Видишь того ругателя в синем? — обратился полководец к Тирну. — Убери его!

Тирн неторопливо снял с плеч овчину и бросил ее на землю у ног. На шее у балеарца были три черных шнура различной длины. Перебирая их пальцами, Тирн взглядом измерял расстояние до стены. Видимо, его устраивал средний шнур, так как он вытянул его. Вынув из мешочка камень величиною с плод фигового дерева, Тирн вложил его в петлю шнура и занес назад руку.

Камень просвистел в воздухе и угодил прямо в синий плащ. Ругателя словно сдуло со стены.

Вопль восторга, вырвавшийся из сотен глоток карфагенских наемников, и крики ужаса осажденных слились в сплошной рев.

Когда он утих, Ганнибал обратился к Тирну, уже успевшему поднять и накинуть на плечи овчину:

— Давно я хотел узнать, какие боги тебя научили твоему искусству.

— Бог голод, — отвечал балеарец. — Когда я был еще мальчиком, отец клал на землю лепешку и не давал ее, пока я не попадал в нее из пращи.

— А жив ли твой старик?

— Да, — отвечал Тирн. — Мой отец еще охотится на коз.

— Тогда передай ему вот это. — Ганнибал протянул балеарцу слиток серебра. — Скажи, что серебро посылает ему бог войны за то, что он воспитал меткого стрелка.

Ганнибал долго не мог забыть слов балеарца.

«Бог голод» — лучше не скажешь, — думал он. — Это он согнал в мое войско всех этих варваров — галлов, балеарцев, садов, лигуров. Какое им дело до Карфагена? Наемники будут мне верны до тех пор, пока они будут сыты, пока в мешочках будет позвякивать серебро. Серебра ждут их стареющие отцы, юные невесты, молодые жены. Звон серебра громче боевых труб зовет их на приступ вражеских стен, он заставляет их переносить боль и усталость".

ПОСОЛЬСТВО ВАЛЕРИЯ ФЛАККА

Римляне с тревогой наблюдали за событиями в Иберии. Однако ни не могли и думать о вмешательстве в иберийские дела. Их силы были заняты борьбою на Адриатическом море. Даже тогда, когда Ганнибал открыто напал на дружественный римлянам Сагунт, явно ища повода для войны, римляне медлили. Наконец они решились отправить посольство к Ганнибалу под стены Сагунта.

Во главе посольства стоял сенатор Валерий Флакк. Ему было поручено напомнить Ганнибалу о договоре, который заключил с Римом его предшественник, и пригрозить войной, если он не оставит в покое Сагунт.

Две недели понадобилось Валерию Флакку для того, чтобы добраться от римской гавани Остии к иберийском порту Таррагону. Еще неделя ушла на путь от Таррагона до Сагунта. Сагунт находился не на самом берегу, а стадиях в трех от моря. Поэтому осажденным не было известно о прибытии посланцев Рима. Без согласия карфагенян римляне не могли попасть в город и укрепить сагунтийцев в их намерении сражаться до конца.

В то время, когда римские послы высаживались на берег, Ганнибал был занят расстановкой таранов. Это были длинные и толстые бревна, подвешенные цепью к верхней перекладине прочной рамы. Окованный железом конец бревна имел вид бараньей головы. Над таранами сооружался навес из досок, прикрытый сырыми бычьими кожами.

Узнав о прибытии римлян, полководец усмехнулся.

— Передай, — сказал он Магону, — что я не могу их сейчас принять. Враги озверели и делают вылазки. Невзначай послы будут ранены или убиты. Безопасность почтенного сенатора Валерия Флакка для меня важнее всего. Пусть он дождется окончания осады.

Магон вскоре возвратился.

— Если бы ты видел, как надулся Валерий Флакк, когда передал ему твои слова! Казалось, у него от ярости лопнут глаза. «Ничего, — закричал он, — я добьюсь справедливости в Карфагене! У Ганнибала сейчас нет времени, чтобы встретиться со мной, — у него будет его с избытком, когда я его в цепях повезу в Италию».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3