Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Раз год в Скиролавках

ModernLib.Net / Ненацки Збигнев / Раз год в Скиролавках - Чтение (стр. 33)
Автор: Ненацки Збигнев
Жанр:

 

 


      Доктор Неглович сбросил оба паруса и, прежде чем наступила абсолютная тишина, позволил легким дуновениям ветра понести себя в сторону поросшего деревьями полуострова старой плотовязки. Большая туча уже была прямо над его головой, закрывая почти все небо. Из нее плыла ядовитая краснота, а почерневший на юге горизонт рассекали зигзаги молний.
      Он подтянул шверт и ввел яхту в тростники, зацепив зуб якоря за подмытые волнами корни наклонившейся ольхи. Старательно закрепил паруса, тяжело дыша и обливаясь потом, потому что туча над его головой словно бы всосала в себя весь воздух. Все еще стояла тишина – в молчании, как духи, удирали в сторону берега черные птицы. На лугу жалобно замычала корова, он посмотрел в ту сторону и увидел Юстыну; с флягой, полной молока, она шла к своей лодке.
      Внезапно сделалось почти совсем темно. Лоб тучи достал до солнца и закрыл его собой. Тут же резкий блеск ослепил глаза и ужасный раскат грома болезненно отозвался в ушах. Неглович спрыгнул в тростники и, раня себе босые ноги о корни затонувших деревьев, добрел до берега. Он слышал все усиливающийся шум ветра. Казалось, что это приближается к нему мчащийся по рельсам тяжелый поезд. Доктор догнал Юстыну, взял из ее рук серебристую флягу, поставил ее на землю и потащил женщину к яхте, пришвартованной на подветренной стороне. Озеро уже выглядело как белый дымящийся кипяток, теплый порыв ветра коснулся их лиц, потом на них упали капли воды, сорванной с озера. Удар вихря задержал их на месте и не давал вздохнуть, они тонули в свисте ветра, в темноте, грохоте грома и пронзительном треске деревьев, которые ломались на берегу. Как в тумане, доктор видел лицо Юстыны, волосы, развевающиеся на ветру, ощущал тепло ее руки. То и дело на них падали рассеянные ветром капли воды, ветер стал холодным. Очки доктора покрылись росой, он уже почти ничего не видел и почти наугад потащил женщину к берегу, который заливали высокие волны. Яхта металась на якоре, ее нос поднимался и опускался в каком-то порывистом ритме, она то возносилась над головами стоящих на берегу, то приближалась на расстояние вытянутой руки и внезапно падала вниз, отделяясь широкой полосой вспенившейся воды. Они присели в месте, куда не доставали волны, и, прижавшись друг к другу, оставались так неподвижными во мраке, шипении пены и раскатах грома, пока не услышали громкий шум приближающегося ливня, который унял ветер и успокоил озеро. Дождь был холодный, закоченевшие от холода пальцы доктора с трудом ухватились за край борта. Они вместе взобрались на скользкую палубу. Из кабины на них пахнуло теплом, словно они вошли в хорошо натопленную комнату. Но прежде чем они уселись на покрытую матрацем койку, их несколько раз сильно ударило о стены, о крышу, о коробку шверта, потому что яхту по-прежнему сильно раскачивало. Их оглушал сильный грохот дождя по крыше, пустое нутро кабины резонировало, как большой бубен, в который колотили тысячи невидимых палочек. Под подушкой доктор нащупал полотенце, вытер им лоб, потом снял с Юстыны мокрую блузку и юбку. Дрожа от холода, обнаженные, они легли рядом на узкую койку, чувствуя, как пронизывает их тепло собственной крови и пушистого одеяла. В кабине был клейкий сумрак, сквозь запотевшие стекла иллюминаторов почти не проникало сверкание далеких молний, удары грома заглушал гул дождя, который то и дело менял свой ритм, грохотал или переходил в монотонный шум. Мокрые волосы Юстыны источали запах шалфея, полыни и мяты. Ее нагой живот чуть ли не обжигал подбрюшье мужчины. Его вдруг охватило пронзительное желание, которому она тут же подчинилась, раздвигая бедра. Потом она принимала его движения с вниманием, сосредоточенным на том, что делается у нее внутри. И он почувствовал наконец, как ее пальцы нежно гладят его по голове, напряженный живот женщины все медленнее и слабее содрогался в последних спазмах наслаждения, которое на этот раз – и из нее, и из него – вытекало медленно, словно капля за каплей.
      Снова ей почудилось, что она умерла. Из оцепеневшего тела выходит то таинственное другое существо и скрывается во тьме, в шуме дождя и ворчании удаляющегося грома. Он же отдавался колыханию яхты на волнах, и ему казалось, что, как в огромной колыбели, он позволяет унести себя куда-то в просторы, в дождливую ночь. Кажется, они заснули – а может быть, потеряли ощущение уплывающих минут и часов. Вдруг ранний рассвет забелил запотевшие стекла иллюминаторов – Юстына осторожно высунула из-под одеяла нагое тело и потянулась за мокрой одеждой. Он видел, как ее спина задрожала от холода, когда она натягивала на себя влажную блузку. Скрипнула дверь кабины, яхта слегка. качнулась, захлюпала вода. «Я люблю ее», – подумал Неглович, но эта мысль не принесла ему ощущения счастья. Вернулась память о пережитом наслаждении, ноздрями он втягивал оставшийся после нее запах шалфея, полыни и мяты. И снова он был возбужден, словно бы обладал ею в эту ночь только во сне.
      Была ли это любовь, если он не жаждал услышать ее голос, а просто хотел быть с ней, оставаться в ней, соединяться с ней, вдыхать запах ее тела? Ничего больше, кроме короткого обладания в любовном акте, который смягчал напряжение желания, на время, впрочем, потому что потом в нем просыпался еще больший голод, захватывающий воображение и заполняющий мысли.
      Он встал с койки с чувством страдания, обиды и несытости. В кокпите моросило, холод пронзил обнаженное тело. Он поспешно натянул на себя толстый свитер и брюки. Потом поднял якорь, веслом оттолкнул яхту на глубокую воду и направил ее к дому.
      Все еще шел дождь, мелкие его капли затянули озеро, как утренний туман. Напрасно он напрягал взор, чтобы увидеть хотя бы расплывчатый силуэт своего дома на полуострове или крышу старой мельницы в деревне. Дождь делал мир не правдоподобным, и то, что было пережито ночью, тоже казалось ненастоящим.
 

О том,как убивают по телефону

 
      В первый рабочий день доктора, после отпуска, появилась в поликлинике в Трумейках хромая Марына со своим годовалым ребенком. Недавно ребенок был в больнице в Бартах с острым поносом, лежал под капельницей, и ему даже делали небольшое переливание крови – все это доктор вычитал в истории болезни, которую ему дала хромая Марына. Неделю ребенок пробыл дома, и что-то у него текло из левого ушка. По этой причине и приехала она в поликлинику в Трумейки.
      – Плохо смотришь за ребенком, Марына, – пожурил ее доктор. – Перегреваешь его, не купаешь, не кормишь как следует. Может, Антек Пасемко мало дает тебе на ребенка?
      – Давать-то дает достаточно, только не всегда, – сказала она. – Если его не подловлю где-нибудь на дороге в деревне и не прикрикну на него, даже месяц может тянуть с платой. С тех пор, как он вернулся на Побережье, снова мне надо будет требовать с его матери. Впрочем, и так чаще всего Зофья Пасемкова за него платила.
      – Подай в суд и получишь по закону алименты, – посоветовал ей доктор, выписывая лекарство для ребенка.
      – Зачем же я, пане доктор, буду по судам таскаться? Я слишком гордая для этого, – ответила она.
      Доктор поднял голову от бланка и внимательно посмотрел на хромую Марыну, на ее веснушчатое лицо, на рот, в котором впереди не хватало одного резца, на свалявшиеся бесцветные волосы. Любопытно ему было, где же прятала Марына свою гордость, наверняка не между ногами. Мало было таких в деревне, старых или молодых, кого бы она не приняла, если к ней пришли с бутылкой дешевого вина или водки. Раза два случалось, что по несколько человек по очереди на нее влезали, в основном на деревенских гулянках. Интересно стало доктору, как себе представляет Марына женскую гордость.
      – Здесь дело не в гордости, Марына, – сказал он ей, – а в том, чтобы у ребенка был отец, установленный законом. Сейчас это, может быть, и маловажно, но когда он подрастет, кто знает, может и пострадать. Пасемко – люди зажиточные, у твоего ребенка будет право наследования. Ты тоже не вечна, а если, не дай бог, заболеешь? Тогда ребенок может рассчитывать на опеку со стороны отца, признанного по закону.
      – Я пугаю Пасемко судом, но никогда туда не пойду. Гордость у меня есть, – упрямо повторяла хромая Марына, прижимая к себе ребенка, которого держала на коленях.
      Негловича вдруг охватила какая-то великая ясность. Ему показалось, что все вокруг он видит необычайно отчетливо, но то, что было самым важным, оставалось в тени. Как автомат, он отодвинул от себя бланки рецептов, встал из-за стола и начал шарить в шкафу, где в ящиках хранились ровно сложенные карточки его пациентов. Он нашел карточку с именем «Антони Пасемко, сын Густава». Была в ней запись о группе крови Антека. Тогда Антек сдавал на права и принес в поликлинику результат анализа своей крови и запись о ее группе, которую доктор вписал ему в удостоверение личности. У Антека Пасемко была группа крови АБ, а у его ребенка, как это видно было из истории болезни, нулевая. Уселся доктор за свой стол, сморщил брови и сказал Марыне:
      – Я уважаю твою гордость, потому что и сам я человек гордый. Но почему ты не скажешь мне честно, что если по правде, то ты и сама не знаешь, от кого у тебя ребенок? Признайся мне, сколько их было и как тебе удалось впутать в это дело Антека.
      Кирпичным румянцем проявился гнев на бледных щеках хромой Марыны. Она схватила ребенка, встала и хотела выйти, ругаясь, но доктор ее задержал:
      – Этот разговор будет только между нами, Марына. Я не скажу о нем Антеку, пусть платит тебе до конца жизни. Но я хочу знать правду о людях, с которыми живу по соседству и которым говорю «день добрый». Большую мудрость дают врачебные знания, поэтому берегись и не пробуй меня обманывать.
      Она села, и кирпичные пятна на ее лице стали розовыми. – Если Антек Пасемко платит на ребенка, значит, он – от него, – пискляво крикнула она доктору.
      – Суд спросит об этом деле врачей, а ни один врач на свете не признает Антека Пасемко отцом твоего ребенка.
      – Я в суд не пойду, потому что я слишком гордая.
      – Не гордая, а хитрая, – улыбнулся доктор. – Это хитрость тебе подсказывает, что в суде правда выйдет наружу.
      – Ничего я не знаю, – начала она шмыгать носом, притворяясь, что вот-вот заплачет. – Вы хотите знать всю правду?
      – Да, Марына.
      – А зачем она вам?
      – Ради интереса. Ради интереса, который у меня к людям, – объяснил он.
      Она вздохнула и вот что рассказала:
      – Мать поехала на крестины к своей золовке в Барты. Вечером пришли ко мне Франек Шульц, молодой Галембка и Антек Пасемко. Принесли много вина и меня напоили. Я ничего не помню. Утром вернулась мать и застала в моей кровати Антека Пасемко. Всю постель облевал. Когда ребенок родился, я ему велела платить. Он может на мне и не жениться. Сначала он не хотел мне платить, но мать его заставила.
      Доктор взял в руку шариковую ручку и в задумчивости играл ею. Он все еще чувствовал в себе ту всепроникающую ясность мысли. Удивительно остро вырисовывалась в его глазах связь между событиями и людьми.
      – Франек Шульц уехал отсюда, – сказал после долгого раздумья. – У молодого Галембки ты не много отвоюешь, потому что он живет на содержании у жены и у него орда своих ребятишек. Пускай, значит, Антек Пасемко платит тебе на ребенка, раз его мать заставила.
      – Ну да, именно так, пане доктор, – обрадовалась хромая Марына.
      – Но ты не убедишь меня в том, что ничего не помнишь. Подумай, может быть, Франек Шульц будет очень богатым, а тогда ты подашь на него на алименты. Кто из них был первым?
      Она задумалась и кивнула головой, что понимает, к чему доктор клонит.
      – Первым был Франек, – призналась она. – Вторым был молодой Галембка. А Антек Пасемко только облевался и сразу заснул. Даже ничего со мной не сделал.
      – Ну видишь, какая у тебя хорошая память, – похвалил ее Неглович. – Но мне это кажется странным: ничего не сделал, а на ребенка платит.
      – Он, может, не знает об этом, – захихикала она, довольная своей сметливостью. – Сначала он выкрикивал, что ничего у него со мной не было, что ребенок не от него, но ему его мать, Зофья Пасемкова, велела платить. Это значит, что признала. А когда я им судом грожу, сразу же прибегают с деньгами. Особенно Зофья Пасемкова. А вы, доктор, не выдадите Пасемковой, что я вам сказала?
      – Ну и хитра же ты, ну и ловка, – с признанием качал головой доктор Неглович.
      Он закончил выписывать рецепт, вручил его хромой Марыне и подождал, пока она, довольная своей хитростью, не выйдет с ребенком из его кабинета.
      Потом доктор принял еще восьмерых пациентов, но осматривал их невнимательно, рассеянно, потому что мысли его были где-то очень далеко. Появилась медсестра, пани Хеня, которая в соседнем процедурном кабинете делала людям уколы. Она спросила доктора, привез ли он ей спираль, чтобы ей уже не беременеть. Доктор тянул с этим делом, и она сама залезла на кресло и расставила ноги, но и так из этого ничего не вышло, потому что он нашел у нее эрозию и велел сначала ее вылечить. Тогда, поплакивая, она снова пошла в процедурный кабинет, а доктор остался один и, сидя за столом, в задумчивости поглядывал на телефонный аппарат.
      Снова мысли доктора кружили во мраке, но он находил для них светлую стежку, узкую и извилистую. Послал он этой стежкой свои мысли и даже задрожал от ужаса, он вернул мысли назад и снова послал, снова вернул и еще раз послал. Наконец дрожащими от волнения руками он набрал номер центральной телефонной станции на почте и попросил соединить его с капитаном Шледзиком в отдаленном воеводском городе.
      – Есть в нашей деревне молодой человек, – сообщил он Шледзику, – который какое-то время работал и снова работает на Побережье шофером грузовика. Он платит на ребенка, о котором знает, что это не от него. Платит, хотя догадывается, что суд отклонил бы иск матери ребенка. Все указывает на то, что он хочет, чтобы его считали способным к оплодотворению женщины. Как вы думаете, зачем он это делает?
      В трубке долго молчали. Потом капитан Шледзик сказал доктору только одно слово:
      – Спасибо.
      И повесил трубку. Доктор же снял белый халат, закрыл кабинет на ключ и на своем старом «газике» медленно поехал в Скиролавки.
      Был предпоследний день августа, с пасмурным небом, предвещающим дождь. По обеим сторонам дороги тут и там поспешно заканчивали рвать лен, вспахивали опустевшие поля. Пожелтела картофельная ботва, и, хоть лето продолжалось, чувствовалась печаль близкой осени.
      Доктор удивлялся, что его не распирает гордость от проницательности его мысли, а чувствует он скорее всего печаль. Он задумывался, почему желания никогда не исполняются так, как человек об этом мечтал. Он хотел встретить преступника на поляне и выстрелить ему между глаз. В то же время ему все время виделось лицо преступника, его голова в облеванной постели хромой Марыны. Видел он и раскачивающуюся петлю веревки, подвешенную над головой спящего в этой постели человека, и подумал, что иногда легче выстрелить кому-нибудь между глаз, чем убить на расстоянии. По телефону.
 

О том,как трудно бывает поверить,что не всегда черное бывает черным, а белое белым

 
      Пятого сентября в семь часов утра арестовали Антека Пасемко в рабочем общежитии на Выбжеже. Исполнил это майор Куна и доставил Антека в следственный изолятор. Тем временем весть об этом событии привез в Скиролавки капитан Шледзик, снова начиная следствие.
      Может быть, оба несколько поспешили, но поимка сексуального убийцы относится к самым трудным задачам в криминальной практике. Не приставишь же к каждой женщине, которая на своей дороге может повстречаться с таким типом, специального и хорошо замаскированного стражника. Никогда не известно и когда он нападет – можно ждать этого месяц, полгода и даже год. Убийца ездит по стране на грузовом автомобиле, сегодня он здесь, завтра – в другом месте как же за ним следить так тонко, чтобы он этого не заметил, и поймать с поличным? Сколько же людей должно было бы заниматься этим делом, какие огромные потребовались бы средства и оборудование? И кто, наконец, может поручиться, что он не ускользнет от наблюдения и не совершит нового преступления, что не погибнет еще одно молодое человеческое существо. Арест подозреваемого без полного портфеля доказательств его вины – это трудное решение. Но оставить его на свободе? Против этого тоже протестует совесть, ведь ставкой бывает жизнь или смерть какой-нибудь девушки. Однако есть надежда, что даже при хрупких доказательствах вины, под огнем вопросов, он сломается и признается во всем, сообщив подробности своих преступлений. Надо считаться и с тем, что известие об аресте убийцы иногда способно оживить человеческую память, обнаружить неизвестный до тех пор факт, который бросит на все дело новый луч света.
      Зофья Пасемко не уронила ни одной слезинки и, стиснув свои тонкие губы, с ненавистью сказала капитану Шледзику:
      – Да, это он сделал. И пусть его за это повесят.
      На следующий день, проинформированная, что, как мать, она может отказаться от дачи показаний, она воспользовалась этим правом и даже заявила Шледзику, что Антек невиновен.
      Анализ путевых листов показал, что в ночь, когда в Скиролавках погибла маленькая Ханечка, Антек Пасемко находился на трассе между Побережьем и столицей. Вопреки правилам он ехал без напарника и мог свернуть с главной трассы на дорогу через Скиролавки. Никто, однако, той ночью не видел в деревне ни его, ни его машину.
      Точно так же в день после свадьбы на севере страны Антек Пасемко ехал, тоже без напарника, с Побережья в столицу и мог встретить на трассе ту девушку, которая хотела автостопом добраться до деревни на юге. Но точной даты смерти той девушки никто не мог установить, потому что ее останки полностью разложились. Она могла погибнуть в ту ночь, когда Антек ехал с Побережья в столицу, или на день или два позже. С такими девушками ведь по-разному бывает, они могут на ночь-другую задержаться у какого-нибудь случайно встреченного мужчины. А впрочем, действительно ли она уехала со свадьбы автостопом? Ближе к вечеру в день, когда было совершено нападение на Ренату Туронь, Антек Пасемко тоже ехал на грузовике с Побережья в столицу. И снова без напарника. Было высчитано, что если бы он свернул с главной трассы на Скиролавки, именно в сумерках он миновал бы деревню и лесничество Блесы. Никто его, однако, в это время не видел, и не было доказательств того, что он свернул с главной трассы.
      Вызванная на допрос из самой столицы пани Рената Туронь не смогла определить, как именно выглядел грузовик, который разминулся с ней на шоссе незадолго перед нападением, потому что он ослепил ее фарами. Она не была уверена и в том, остановился ли этот грузовик за поворотом или поехал дальше. Эксперты – к возмущению пани Туронь – очень подробно велели ей рассказать, как долго она удовлетворяла свою физиологическую потребность. Она должна была показать им место, где она это совершила и каким способом, а один из них даже поехал на грузовике за поворот, остановился там и, как оказалось, успел добежать краем шоссе именно в тот момент, когда пани Туронь признала, что уже начала заканчивать широко распространенный во всех слоях общества процесс подтирания задницы.
      Из описания Ренаты Туронь вытекало, что тип, который на нее напал, был молодой, невысокий и слабый физически, такой же, как Антек Пасемко. Его лица она не видела и не могла с полной уверенностью утверждать, что показанный ей в следственном изоляторе человек – тот самый налетчик из леса.
      Расспрашивали и девушек в Скиролавках, имела ли которая-либо из них удовольствие близко общаться с Антеком Пасемко, и все в один голос твердили, что никогда с ними ничего подобного не случалось. Если бы, однако, было иначе, они сказали бы то же самое, потому что каждая из них твердила, что еще невинна. Хромая Марына отпиралась: мол, никогда она не говорила доктору, что сначала с ней вступил в сношение Франек Шульц, а потом молодой Галембка, и показывала, что ребенок у нее от Антека Пасемко. Об этом она знает совершенно точно, потому что в то время она была совсем не пьяная, никогда, впрочем, судя по ее показаниям, она пьяной не бывает. Что же касается групп крови – нулевой у ребенка и АБ у Пасемко, – что якобы научно исключает отцовство Антека, то хромая Марына заявила со всей силой, что не верит ни в какие группы крови, а те, кто выдумывает такие истории, могут ее в задницу поцеловать. Она хочет и дальше получать деньги от Зофьи Пасемковой. Когда капитан Шледзик спросил ее, разговаривала ли она в последнее время с Зофьей Пасемковой о деньгах на ребенка, она призналась, что был между ними на эту тему разговор. А именно Зофья Пасемкова сказала ей попросту: «Если ребенок не от Антека, не буду тебе платить. Если от Антека – платить тебе буду». Такая позиция Пасемковой показалась Марыне правильной, потому что зачем Пасемкова платила бы на ребенка, если бы она, Марына, показала, что ребенок не от Антека? В судах же это дело она решать не собирается, потому что обе они – и Зофья Пасемко, и хромая Марына – слишком гордые.
      Молодой Галембка тоже отрицал, что когда-либо что-либо связывало его с хромой Марыной. Ему хватит собственных детей, и он не позволит приписать себе еще и ребенка хромой Марыны. Что же касается Антека Пасемко, то Галембка признал, что никогда не видел его при мужских делах с какой-нибудь девушкой или женщиной, хоть и бывали для этого разные подходящие случаи. Например, ночью, когда у дороги возле кладбища вместе с паном художником Порвашем они выполняли пожелания жены лесника Видлонга и подошла очередь Антека Пасемко, он начал блевать и мужские обязанности не исполнил. Неохотно и после долгого раздумья подтвердил это и художник Порваш. Эрвин Крыщак поведал милиции, что сколько бы раз, как обычно, на лавочке возле магазина он ни рассказывал разные пакости о женщинах, Антек Пасемко изменялся в лице и ему делалось нехорошо, а когда Стасяк, Зентек и Ярош хвастались своей погоней за Кручеком, чтобы ему ядра вырезать, он аж позеленел, будто бы со страху, и решил покинуть Скиролавки и уехать на Побережье. Это означало, по мнению Крыщака, что чего-нибудь или кого-нибудь он испугался. Может быть, представил себе, что и его, после какого-нибудь страшного преступления, будут догонять люди в лесу и ядра ему захотят вырезать.
      Порова сказала, что правды скрывать не собирается – почти со всеми мужчинами и мальчиками в деревне она имела дело, за исключением писателя Любиньского и художника Порваша, а также лесничего Турлея, ведь даже доктор использовал ее много лет назад, когда она была значительно моложе, – но Антек Пасемко никогда у нее не был, что ей кажется странным и даже подозрительным.
      Психиатров заинтересовала проблема кнута, которым Зофья Пасемкова пользовалась для того, чтобы приводить в чувство своих сыновей и мужа. Однако, как это случается с психиатрами, каждый придерживался иного мнения. Один говорил, что, когда мать бьет мальчика кнутом и роль женщины в родительском доме доминирует, это приводит к ложной сексуальной идентификации в период полового созревания, вызывает страх перед женщинами и сложности в установлении сексуальных контактов, и тем самым может разбудить ненависть и садизм по отношению к девушкам. Другой заявил, что применявшийся Пасемковой кнут породил в Антеке не садизм, а скорее мазохизм, который исключает совершение садистских преступлений. Третий склонялся к мнениям обоих и определил Антека Пасемко как садо-мазохиста. Не могло между ними быть согласия, потому что каждый из них представлял свою школу психиатрии: один – северную, другой – столичную, а третий – юго-западную.
      Антек Пасемко показал для протокола, что он никогда не имел дело с хромой Марыной, кроме того, что один раз у нее заснул и действительно его вырвало в ее постели. Ребенок не его, он всегда об этом публично заявлял. Но его мать, неизвестно почему, уперлась, чтобы признать его и платить Марыне. Он не испытывал мужских желаний ни к Марыне, ни к Поровой, ни к Видлонговой, ни к другим женщинам и девушкам в деревне, потому что он чувствует к ним отвращение. Все они потаскухи, а ему мать с детства говорила, что таких девушек и женщин надо остерегаться, потому что они могут заразить венерическими болезнями, которых он, Антек Пасемко, очень боится. Когда-то он читал книжки, а также видел по телевизору разные фильмы, в которых мужчина встречается с красивой и чистой женщиной, между ними возникает любовь, они женятся, заводят детей и живут счастливо. Он верит, что и с ним когда-нибудь случится такая история, и для такой женщины он хочет сохранить свое мужское семя, а не подвергать себя риску заболеть венерической болезнью Не его, Антека, вина, что порядочных девушек в последнее время все меньше, он такой еще не встретил, а те, с которыми он знакомится, нахальные, доступные и отвратительные.
      Что касается убийств – он их не совершал. Даже в голову ему не пришло, чтобы что-то подобное сделать. Он всегда ездил с Побережья в столицу главной трассой, не сворачивал в Скиролавки, потому что иначе он сжигал бы больше бензина и накручивал бы больше километров на спидометре. Да, время от времени он мудрил со спидометром, но так все водители делают, чтобы продавать сэкономленный бензин.
      Десять дней спустя после ареста, ночью, Антек Пасемко, лежа в камере на нарах, начал громко плакать и жаловаться, что он чувствует, как три голые девушки затягивают ему веревку на шее, потому что он их жестоко убил и этим поломал себе жизнь. Второй арестант стуком в двери разбудил охранника, но, пока тот вызвал капитана Шледзика, Антек выплакался и вырыдался. Шледзику он поклялся, что не плакал и не рыдал, а тот арестант врет, чтобы получить меньший срок за совершенные преступления. Третья девушка?
      Поехал капитан Шледзик в Скиролавки и снова ходил по домам и выспрашивал людей. Но ведь, как все в один голос твердили, только две девушки были убиты в Скиролавках. Только старший сержант Корейво, внимательно просмотрев старые книги происшествий, отыскал в них рапорт, что два года назад в июле компания молодых парней и девушек приехала в воскресенье из Барт, чтобы купаться в озере. Одна из девочек, тринадцатилетняя Анета Липска, из-за отсутствия костюма несколько удалилась от компании и купалась в одиночестве, обнаженной, за кустами и тростниками. А когда она не вернулась к подругам, в милицию заявили, что она, видимо, утонула, и сетями была обшарена эта часть озера, но останков никогда уже не выловили. Впрочем, каждый год озеро Бауды поглощало по несколько жертв, останки находили спустя день, неделю, полгода или никогда. В списках невыловленных было четверо мужчин и только одна тринадцатилетняя девочка по имени Анета. Ее вещи остались на берегу озера – поэтому никому не пришло в голову искать другие причины исчезновения.
      – Не ее ли имел в виду Антек Пасемко, упоминая о третьей обнаженной девушке?
      «По делу подозреваемого А.П. следствие продолжается», – написали в местной газете.
      В Скиролавках потихоньку стихали и съеживались разговоры об Антеке Пасемко и его преступлениях. Не этого здесь ожидали и не этого желали. Они хотели, чтобы милиция показала им какого-нибудь чужого человека с лицом, которое пробуждает страх, как у дьявола на картине, с торчащими клыками и блуждающим взором, с руками, длинными, как у обезьяны, и с пеной на губах. Антек был невысоким, милым и симпатичным парнем. Он всегда вежливо всем кланялся и даже на гулянках не устраивал скандалов. Если такой парень втихаря совершил преступления такие ужасные, жил среди них и вел себя так, словно никогда мухи не обидел, сидел на лавочке возле магазина и слушал рассказы Крыщака – чем же в таком случае на самом деле является человеческое существо и какое чудовище каждый носит в себе? Как оценивать себя и других, если не по поведению? Кто хороший, а кто плохой, если, как оказалось, лучшим человеком, чем Антек Пасемко, был вечно пьяный плотник Севрук или Эрвин Крыщак, который без передышки рассказывает разные пакости? Так размышляя, можно сбиться на какой-нибудь страшный ложный путь, где окажется, что хорошая и порядочная женщина – это Мария Порова, которая бегала вокруг своего дома голышом с вилкой, засунутой между ног, а плохая – Зофья Пасемкова, потому что она, стегая кнутом своего сына, чтобы он был послушным и дисциплинированным, сделала из него жуткого преступника. Вспоминали и дочь Йонаша Вонтруха, такую прекрасную и чистую, как майский ветерок, а ведь умерла она, как утверждала Галембкова, из-за того, что воткнула себе во влагалище предмет, которого не смогла вынуть. Как жить, зная, что человек – это такой обманщик, что ничего не значат его улыбки, слова, выставленные на люди поступки? Разве черное не должно быть черным, а белое не должно быть белым?
      Художник Порваш для изображения тростников над озером использовал много цветов и оттенков, повести писателя Любиньского напоминали моток настолько перепутанной пряжи, что неизвестно было, где искать начало, а где конец нитки. Доктор Неглович предупреждал, что каждое лекарство, которое он дает для лечения какой-нибудь болезни, вызывает другую болезнь, а одновременно отравляет, – но человек простой, однако, жаждал видеть мир полным правд, расположенных, как деревянные балки в штабеле, как мебель в квартире. Стул, скамейка, лавка – это для того, чтобы сидеть, кровать надо отнести к приспособлениям, служащим для сна, на стол же нужно класть хлеб, ставить соль, тарелки с едой и пол-литра водки. Если милый и вежливый парень по фамилии Антек Пасемко, которого все знали и любили, жестоко убивал девушек – это было то же самое, как если бы кто-то сказал людям, что на кровать надо класть хлеб, а спать на столе. Аж в голове все мутилось от мыслей и картин мира, перевернутых вверх ногами. Не хотелось верить в вину Антека, а ведь рассудок и факты жестоко свидетельствовали против него. Не пошла бы маленькая Ханечка с кем-нибудь чужим в лес, и это ночью – с Антеком она бы это сделала. Кто мог привезти в лес в Скиролавках чужую и никому не известную девушку, если не тот, кто ездит на машине с Побережья в столицу и каждую минуту может свернуть на проселочную дорогу. Только свой знал старую яму от саженцев, скрытую в лесу. Почему Зофья Пасемко платила на ребенка хромой Марине, раз сам Антек твердил, что это не от него? Она догадывалась о его преступлениях, а может быть, и была в этом уверена – он бывал у матери тогда, когда, как предполагалось, его тут быть не должно, – и скрывала его делишки, как это делает каждая мать. Она хотела доказать всем, что Антек – такой же, как другие мужчины, потому что преступник не был таким, как другие.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47