Отчего чешется Рыфат-бей

– Алло! Алло!.. Рыфат-бей! Здравствуй, дружище! Где же это ты пропадаешь? Уж сколько дней тебя нигде не видно!

– Кемаль-бей, это ты, дорогой! Ах, Кемаль-бей…

– Я так забеспокоился, когда не увидел тебя на приеме у губернатора. И вечерами ты не показываешься. А без тебя у нас игра в безик[11] не клеится… Как это можно столько времени скрываться…

– И не говори, и не говори… А о здоровье моем лучше не спрашивай!

– Что случилось?

– Болен я, болен…

– Вах! Надо лечиться, дорогой мой эфенди! Ты меня очень расстроил! А что у тебя за болезнь?

– У меня крапивная лихорадка.

– Что?

– Крапивница…

– Крапивница?..

– В общем, я весь чешусь… День и ночь чешусь…

– Да? Вах, вах!.. И что больше всего?

– Весь! Нет такого места, которое не чесалось бы!..

– Аллах, Аллах! И эту болезнь зовут крапивницей?

– Да, так врачи говорят.

– А отчего это случилось, дорогой? Почему ты чешешься?

– И сам в толк не возьму. Давеча приготовили у нас фаршированную индейку, еда достойная… И получилась отменно. Я не удержался, съел три больших куска. Как ты думаешь, от этого может?

– Полноте, эфенди мой! Разве от трех кусков фаршированной индейки может быть что-нибудь плохое? Тогда у меня годами не проходила бы эта самая крапивница. Я съедаю целую индейку, и ничего не случается!

– Не чешешься?..

– Нисколько…

– До фаршированной индейки я съел почки…

– Какие почки?

– Жаркое…

– Жаркое из почек? Где это видано, чтобы жаркое из почек вызывало чесотку? Может, ты еще что-нибудь отведал?

– Теперь уж и не помню… Вначале для аппетита я вроде бы съел салат из огурцов с простоквашей, в нем было много чесноку.

– Нет, дорогой, чеснок усыпляет, но чесотку не вызывает.

– Какой тут заснуть! Почесуха не дает… Не приведи Аллах такого несчастья! Не подвела ли меня халва? На десерт подавали…

– И на здоровье!

– Оно-то на здоровье! Но по всему телу сыпь…

– Дорогой, не греши на халву! Вчера вечером я съел две полные тарелки, и хоть бы пятнышко!.. Это от чего-то другого…

– Да… Но что же это такое? На ужин у нас был окунь под майонезом. Не в нем ли причина!

– Это невозможно! Точно установлено, что окунь под майонезом не причиняет никакого вреда…

– Но я съел двух сразу!

– Хоть двадцать два! И все под майонезом. Эх, я обожаю окуня под майонезом!

– Вот погоди, я поправлюсь, уж мы тогда поедим…

– Дай бог, ты только поскорей поправляйся! Значит, так ты и не догадался, отчего у тебя этот зуд?

– Послушай, а может быть, от сладкой запеканки? Я ел ее со сливками…

– Ну и придумал ты, Рыфат-бей! Мне тогда надо было бы с себя всю шкуру содрать!

– Но я положил четыре ложки сливок, натуральных буйволиных сливок…

– Во-первых, сливки тут ни при чем! Какая может от них быть сыпь?

– Скажи, от чего же тогда?

– Ищи причину в другом!

– О боже! Я же не глотал чесотного порошка… Ну съел несколько бананов, еще кокосовый орех. Да, вот…

– Много съел ореха?

– Ах, как считать. По-моему, немного, полтора ореха…

– Кокосовый орех вообще-то лекарство, от него вреда быть не может. Благословенный плод…

– Ну так в чем же дело?

– Может, врачи ошиблись, никакая у тебя не крапивница…

– Может, и ошиблись, но ведь факт, я-то весь чешусь…

– Мало ли от чего чешешься, может, это вовсе не лихорадка!..

– А что?

– Ну, что-нибудь другое!

– Ох, еще вспомнил, перед сном я пожевал немного миндаля соленого и жареных фисташек… Вот от них-то проклятых, наверное, и пошло…

– Ну нет… Я тоже люблю пожевать на ночь в постели.

– И не чешешься после?

– Не-е-е… Миндаль, орешки – силу прибавляют…

– Эфенди мой, может, я отравился молоком? Всякий раз перед сном я выпиваю еще стакан молока. А тогда выпил два…

– Молоко – это здоровье, Рыфат-бей… Молоко, наоборот, предупреждает всякую чесотку…

– А по утрам я взбалтываю два свежих яичка с молоком, как думаешь, может, они?..

– Мне тогда пришлось бы тридцать лет чесаться…

– А вечером накануне этого несчастья я съел икры, черной икры со сливочным маслом, и бурдючного сыра или, может быть, швейцарского, точно не помню, многовато…

– Сколько бы ты ни съел, икра ничего не сделает…

– Не сделает? Терпеть нет сил…

– Напряги мозги, припомни, что ты еще ел?

– Еще, еще!!! Не могу вспомнить, что вчера ел. Чего только не было на этой неделе! И неделю назад! Как могу я удержать все в голове. Как бы не от фаршированных овощей… К жареному барашку подавали фаршированные овощи…

– Какие?

– Баклажаны на оливковом масле… Я не мог удержаться, съел штук шесть или семь.

– На оливковом масле?

– Да…

– Тогда ничего, они легкие, хорошо проходят. Еще что было?

– Затем съел немного макарон… Да, запеченных с кашарским сыром… Послушай, а может, это все уксус навредил?

– А ты пил?

– Нет… В салате…

– Да нет. Уксус способствует пищеварению…

– В салате был и горький перец… Но я запил его минеральной водой…

– Так, еще припомни, что у тебя на столе было…

– Что было? Что было?! Было что? Нет, не ел больше, я пил… Виски с содовой пил, потом изжога началась, я стакан сельтерской воды выпил и еще ложечку соды… Да-а-а-а, в ресторане с приятелем ели шашлык, потом мне захотелось лепешки с мясом… Ну и мясной плов, как сейчас помню – из пшеничной крупы… Много горчицы я ел. Люблю мясо с горчицей… Посмотрел бы ты сейчас на меня: в одной руке телефонная трубка, с тобой говорю, а другой разодрать себя готов! Да, я еще ел пирожки, интересно, может быть, от них? И рыбный салат, со скумбрией, но от скумбрии ничего не бывает…

– Не бывает…

– А гороховый суп? Недавно душа затосковала по гороховому супу. Супруга моя и говорит: жара, мол, стоит, не надо, а я не могу, вынь да положь! И приготовила она замечательно…

– А много ты съел?

– Не-е-е, две тарелки…

– А доктор говорит, от чего чесотка?

– Я ему, как тебе, все досконально изложил. А он говорит – от пищи быть не может, вы ничего вредного не ели. Может, из-за солений?

– Каких солений?

– Ну разных… А засахаренный миндаль?..

– Если бы засахаренный миндаль вызывал чесотку, то позакрывали бы все кондитерские…

– Так от чего же эта лихорадка у меня крапивная?

– Подумай еще хорошенько, что ты ел на этих днях?

– Ничего такого не ел. У меня и аппетита-то нет… Если же и съедаю чего лишнего, так тут же кефиром запиваю, для лучшего сварения.

– Милый мой, ты последние дни ел хлеб?

– Хлеб?

– Да, хлеб…

– Какой хлеб?

– Обыкновенный хлеб, который в печах пекут…

– Съел полкусочка.

– Все ясно… От него ты и чешешься. Обыкновенный хлеб не для каждого. К нему надо привычку иметь. Благодари Аллаха, что только полкусочка съел, если бы целый, так, небось, лягался и ржал бы, как конь… Все ясно, Рыфат-бей… Теперь лечись, поправляйся!

– Спасибо, дорогой!

– Я тебе еще позвоню. До свидания.

– Да хранит тебя Аллах, дорогой мой.

Люстра

Я часто встречаю в кофейне маленького, толстого человека, но кто он, не знаю.

Все началось с продажи домашнего скарба. Мы с женой рассортировали наши вещи: в одну кучу – необходимые, в другую – менее важные и, наконец, в третью – ненужные. Продавали те, которые считали ненужными. Вскоре, решив, что нам почти ничего не нужно, продали все, оставили лишь книги, кровати и несколько кастрюль.

Когда хозяин все же выселил нас по суду за неуплату, я отправил жену и детей в дом к тестю. А так как с тестем с самого начала у меня были плохие отношения, я мог приходить к семье только после того, как в доме все лягут спать. Мы заранее договорились, что дверь будет открывать жена.

И вот однажды после полуночи я подошел к дому тестя и тихо постучал в дверь. Она тут же открылась, но передо мной была не жена, а сам тесть. Он открыл дверь и, не произнеся ни слова, выключил свет и ушел. Я пробирался в темноте, споткнулся и упал. Ощупью попытался определить, на что я свалился. Определил – на книги. Поднялся и пошел, держась за стенку. Услышал женский крик. Это крикнула жена. Открыл дверь в комнату, из которой доносился голос тестя, и увидел свою жену – она плакала, глаза у нее были красные и опухшие.

– Пусть он заберет из моего дома свои книги, иначе я их сожгу! – угрожал тесть. – От них нет никакого проку, раз он не в состоянии прокормить детей, так пусть не стучится в мою дверь.

Вот с того-то дня я и повадился ходить в кофейню. Маленький, толстый человечек, так же как и я, приходил туда утром и проводил весь день.

Однажды он появился только после обеда. В руках у него была люстра с пятью рожками. Он поставил ее на стол и выпил чашку кофе. С того дня он всегда приходил в кофейню с люстрой. Поставит ее на стол и сидит допоздна, а потом забирает люстру и уходит.

На следующий день я увидел, что в люстре недостает стеклянной чашечки, вероятно, она разбилась. На другое утро остались только две стеклянные чашечки и пять ламп. А еще через три дня – уже не было ни одной чашечки и ни одной лампы. В руках у маленького, толстого человечка был лишь металлический остов. Незнакомец не расставался с этим бронзовым скелетом, который качался у него в руках, как вешалка, что висела в кофейне.

Так как я не мог зайти в дом тестя, мы с женой встречались в парках, на улице и разговаривали стоя. Решение тестя было окончательным: пока я не смогу прокормить своих детей, он запрещает мне даже разговаривать с их матерью. Если же я не найду работу и у меня не будет денег длительное время, он, возможно, возбудит дело о разводе.

Я был согласен на любую работу, на все, что могло дать деньги. Но куда бы я ни обращался, всюду получал отказ. Однажды я встретил своего старого приятеля. Как и всем, я рассказал ему о своем положении.

– Какая бы ни была работа, я согласен на все, даже таскать камни на стройке, – сказал я. Приятель посочувствовал мне:

– Уж если тебе все равно, тогда займись торговлей, хотя бы мелкой, вразнос. Продавай носовые платки, носки – заработаешь себе на жизнь. Приходи завтра ко мне, я тебе дам пятьсот лир. И сразу же принимайся за дело!

Я взял его адрес, и мы расстались. Я готов был плясать от радости. Кто в наше время даст пятьсот лир! Значит, еще не перевелись хорошие люди.

Утром я, как обычно, зашел в кофейню. Вскоре появился маленький, толстый человечек со своим стержнем от люстры в руках. Он сел около меня и поставил остов на стол. Мы уже давно здоровались.

– Как поживаете? – приветствовал он меня.

– Благодарю, а как вы? – спросил я. И, будто невзначай, поинтересовался: – Извините меня, пожалуйста, за любопытство, но скажите, что это вы не расстаетесь с этой люстрой? Я всегда вижу ее у вас в руках.

– Вот эта? Эта подлюга?! Это горе мое, а не люстра!

– Да-а-а?.. – протянул я с удивлением.

– У нее длинная история, – начал он рассказ. – Когда у человека начинают плохо идти дела, то поправить их оказывается трудно, даже невозможно!.. Так случилось и со мной, я потерял работу. Кстати, когда я и работал, мы тоже с большим трудом сводили концы с концами. У нас не было никаких сбережений. А вот остался без работы, и начали по-настоящему бедствовать. У меня жена и двое детей…

– И у меня, – сказал я грустно.

– Вы не знаете, что такое бедствовать.

– Как не знаю, у меня то же самое!

– Сначала мы распродали наши вещи. Разделили их на необходимые, менее необходимые и ненужные. Начали с ненужных. Через некоторое время поняли, что ни одна вещь нам не нужна, и продали все.

– Как странно!.. Точь-в-точь как у нас!

– Остались только книги, кровати и кое-какая посуда. Когда за неуплату хозяин по суду выбросил нас на улицу…

– Вы, наверно, отправили вашу жену и детей к тестю?

– Откуда вы знаете?

– Я так же поступил!

– Да, я отправил их к тестю. С ним у меня с самого начала не сложились отношения.

Человек слово в слово рассказывал мою жизнь. Я с удивлением слушал его. После полуночи он отправился в дом к тестю. Вместо жены дверь ему отворил тесть. Потушил свет. Маленький, толстый человечек упал в темноте на книги. Все, как со мной, до мельчайших подробностей. Уму непостижимо такое совпадение. Уж не подслушал ли он мою историю и сейчас насмехается надо мной?

– Знаю, знаю, короче! – закричал я. – Не растягивайте, расскажите о люстре.

– Расскажу и о ней. Однажды я встретил своего старого приятеля.

– Может быть, он дал вам пятьсот лир?

– Да! Но откуда вы это знаете? Я никому этого не рассказывал.

– А откуда вы знаете? Я тоже никому не рассказывал!

– Я говорю о том, что произошло со мной.

– Хорошо, вы получили пятьсот лир?

– Получил!

– А я еще не получал, скоро пойду за ними. Расскажите, что произошло затем.

– Когда я шел к приятелю, я чуть не падал от голода. За два дня я выпил только два стакана чаю. Приятель ссудил пятьсот лир. «Я расшибусь, буду работать и заработаю денег. В кратчайший срок верну долг», – сказал я. «Спешить не надо. Главное, чтобы ты занялся каким-нибудь делом», – ответил он. Я поблагодарил и ушел.

Я хотел купить на рынке два-три ящика персиков, груш и продать их. Это обошлось бы мне в сто, сто пятьдесят лир. Я не хотел пускать в оборот сразу все деньги.

Когда я проходил мимо ресторана, мой взгляд задержался на кушаньях, которые были выставлены на витрине. Я еле держался на ногах. Я решил хорошенько поесть! На три лиры можно досыта наесться. Но я боялся менять деньги. Я не имел на это права. Стоит только разменять, они растаят, и я останусь ни с чем.

Когда я проходил мимо шашлычной, в нос мне ударил аппетитный запах. Я не мог удержаться, вошел и… поспешно повернул назад. Нужно сначала заработать, а потом есть! У булочной меня одурманил аромат свежего хлеба. Что, если купить хлеба? Нет, я не имею права.

Я остановился перед торговцем бубликами. Они были свежие, хрустящие. Не купить ли один? Нет! Я должен заработать сначала, вырвать из рук тестя жену и детей.

Стояла сильная жара… И когда проходил мимо продавца шербетом, я чуть было не попросил стаканчик лимонада со льдом. Но вовремя опомнился и прошел мимо. «Мой тесть увидит, какие великие дела я сотворю на эти пятьсот лир, и еще пожалеет, что так плохо относился ко мне», – мечтал я.

Я умирал от жажды, но, боясь разменять деньги, не выпил даже стакана воды за десять курушей. Я не садился в трамвай, ходил всюду пешком.

Я пришел на крытый рынок. Мимо бедестана – той части большого базара в Стамбуле, где торгуют драгоценностями, оружием и старинными вещами, – я прошел, не останавливаясь. На открытом аукционе, где обычно происходит распродажа старых вещей, стояла толпа. Время близилось к вечеру. Рано утром, думал я, приду на рынок, куплю персики, груши и начну торговлю. Сегодня у меня еще не было дел. Я мог пойти в кофейню, но зачем зря тратить деньги на чай и кофе? Вот я и решил пойти на бедестан и посмотреть, как идет распродажа, а заодно убить время. К тому же я никогда не бывал там.

Как и все, я прошел в зал. На ступеньках сидели люди. Подобно другим, присел и я. Вещи, предназначенные для продажи, и аукционист были у всех на глазах. Аукционист достал из вороха вещей фотоаппарат и громко объявил:

– Фотоаппарат марки «Ролейфлекс», объектив два с половиной, почти не был в употреблении, в рабочем состоянии. Оценен в триста лир. Триста лир! Желающие? Триста…

– Триста десять! – закричал кто-то со ступенек.

– Триста десять, господин!.. Триста десять, триста десять… – объявил аукционист.

– Триста пятнадцать! – закричал другой. Из разных мест поднялись голоса:

– Дам триста двадцать!

– Четыреста пятьдесят!..

На некоторое время аукцион затих. Аукционист продолжал:

– Продан за четыреста пятьдесят. Фотоаппарат марки «Ролейфлекс» с запасным объективом и треножником.

Человек, сидевший в зале, обратился к аукционисту:

– Разрешите посмотреть аппарат.

Аукционист протянул ему аппарат. Человек, повертев его в руках, сказал:

– Четыреста шестьдесят!

– Четыреста шестьдесят две!

– Четыреста восемьдесят!.. Кто больше?.. Продан, продан, про-о-о-д-дан!

Ударил молоток. Чиновник протянул купившему фотоаппарат квитанцию, записал фамилию и получил деньги.

Следующей вещью была пишущая машинка.

– Исправная пишущая машинка марки «Ремингтон»!.. Оценена в шестьсот лир!.. Шестьсот лир!

– Шестьсот десять!

– Шестьсот пятьдесят!..

Никогда в жизни я не видел более волнующего зрелища. По мере того как росла цена, росло и напряжение.

– Шестьсот пятьдесят пять!

– Семьсот десять!

Я был так увлечен, так возбужден, что, не помня себя, крикнул:

– Семьсот пятьдесят!

У меня получилось это так громко, что я сам испугался собственного голоса.

Аукционист, глядя на меня, объявил:

– Семьсот пятьдесят! Кто больше? Продается за семьсот пятьдесят, продается, про-о-о-да… Вдруг раздается голос:

– Семьсот пятьдесят одна!

– Ох! – вздохнул я с облегчением.

Что было бы, если б машинка осталась за мной! У меня ведь всего-навсего пятьсот лир! Пишущая машинка была продана за семьсот восемьдесят лир.

Аукционист выставил ручную швейную машинку. Ее оценили в пятьсот лир. Первая опасность обошла меня. Увлеченный возбуждением толпы, я сдерживал себя, чтобы снова не сунуться в игру.

– Пятьсот десять!

– Пятьсот двадцать!

– Шестьсот!

Последним крикнул я. Все головы повернулись ко мне. Меня будто обдало кипятком. Как получилось, что я снова вылез? Человек, сидевший рядом со мной, сказал:

– Она не стоит шестисот лир!

– А тебе какое дело? Разве не я буду платить?! – ответил я ему.

– Я механик, поэтому… – начал он и вдруг заорал: – Шестьсот одна!

Вторично меня обошла беда.

На продажу выставили вазу. При каждой новой цифре я подпрыгивал. Чтобы не закричать, зажимал рот руками.

После вазы была продана картина, написанная маслом, потом пылесос.

Аукционист поднял люстру.

– Пятирожковая люстра, исправная!.. Оценена в сорок лир!.. Кто даст больше? Сорок лир!

– Сорок одна!

Человек слева от меня выкрикнул:

– Сорок две!

Человек, сидевший справа от меня:

– Сорок пять!

Человек впереди меня:

– Сорок восемь!

Человек сзади меня:

– Пятьдесят!

Я уже больше не мог сдерживать себя и закричал:

– Пятьдесят одна!

Атмосфера была так накалена, что не было сил сдержаться.

Человек справа:

– Пятьдесят три.

Слева:

– Пятьдесят пять.

Невольно я закричал:

– Шестьдесят!

Боже, я изо всей мочи стараюсь себя сдержать, но разве это в моих силах?

– Семьдесят!

– Семьдесят пять!

Теперь мы уже заупрямились, и я, сам не знаю как, выкрикнул:

– Восемьдесят!

– Сто! Слева:

– Сто пятьдесят!

Я:

– Двести!

Кричим то он, то я. Только он набавляет одну-две лиры, а я пять – десять.

– Двести семьдесят!

После каждой новой цифры я молился: «Дай бог, чтобы он еще прибавил, пусть вещь достается ему».

– Двести девяносто!

– Если он скажет: «Двести девяносто одна», – я не прибавлю ни куруша.

– Двести девяносто одна!

Не в силах себя сдержать, я закричал:

– Триста!

Постепенно возрастая, цена перевалила за четыреста.

Человек, сидевший рядом со мной, сказал:

– Четыреста девяносто одна!

Я закричал:

– Пятьсот!

Во мне словно кричал кто-то другой. Если человек скажет:

«Пятьсот одна», – я замолчу. У меня не было ни курушем больше. И что бы вы подумали?!

Человек будто знал, сколько у меня денег в кармане, и говорит:

– Берите на здоровье!

В зале наступила тишина. Аукционист:

– Пятирожковая люстра!.. За пятьсот лир… Кто больше?

Когда он сказал: «Кто больше?» – я посмотрел каждому в лицо. Не нашлось ни одного честного человека, который бы произнес: «Пятьсот одна», – чтобы меня спасти. У одного зашевелились губы, – может быть, мне так показалось? Я сказал, желая ему помочь:

– Господин, вы, кажется, что-то собирались сказать?!

– Нет, ничего! – ответил он.

Будто его слово что-то изменит! Ни у кого не осталось совести. При продаже других вещей аукционист медлил, на этот же раз он поспешно крикнул:

– Продано, продано! – и ударил молотком.

Потом он сразу протянул мне квитанцию, записал мою фамилию и адрес. Я даже не успел двинуться, как он оформил покупку, взял мои пятьсот лир и всучил мне пятирожковую люстру. Человек, который состязался со мной, стоял рядом.

– Пользуйтесь на здоровье, вы купили хорошую вещь! – сказал он.

– Откуда вы знаете, что она хорошая? – спросил я.

– Как мне не знать, я же ее владелец!

– Я вижу, что вы оказались в затруднительном положении и вам пришлось ее продать. Жаль!.. Хотите я вам возвращу люстру за четыреста девяносто лир?

– Вам повезло, я не смею лишать вас такой удачи! – ответил он.

– Мне совсем не нужна люстра, дайте четыреста и забирайте ее, – сказал я.

– Пользуйтесь на здоровье! – сказал он и ушел.

– Послушай, бери за триста! – крикнул я ему вслед, но он даже не обернулся.