Они сидели в небольшом, безлюдном кабачке. Бояринов, оказывается, знал массу таких уединенных местечек в шумной и суетной Москве. Пили вино, поедали всякую морскую живность и говорили, говорили…
      — Скажите, Верочка, это ведь не первый ваш брак, правильно?
      — Да. Третий. Но, в отличие от двух предыдущих, абсолютно счастливый, — откликнулась Вера Горбовская.
      Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.
      — Что вы смеетесь, Антон?
      — Да полноте! «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стало штампом, но все истины банальны.
      — Ну почему же нет? А у нас — есть, — с вызовом ответила Вера.
      — И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?
      — Чем? — Она задумалась, покусывая веточку зелени. — Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.
      — Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?
      — Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое… По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты — делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и… изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.
      — Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.
      — Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.
      — По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? — изумился Бояринов.
      — Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.
      — А ваши мужья? — напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.
      — Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.
      — И вы нашли ее в Олеге?
      — Да, представьте, — словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.
      — Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на…
      — Десять. А что? — опять с вызовом ответила Вера.
      Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.
      — Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.
      — Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, — надменно произнесла она.
      — Вот как? — лукаво улыбнулся Бояринов.
      — Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.
      — Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы — обворожительная женщина. Что вы — вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!
      Вера рассмеялась.
      — Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима — героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.
      Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.
      — Так все-таки что вы нашли в Олеге? — с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.
      — Разве я не ответила? Олег — воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.
      — Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы — потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет… семь, пожалуй.
      — Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.
      — То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?
      — Ну… Почему запер… Я сама…
      Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.
      — Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.
      — Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы — один из лучших режиссеров…
      — Один из лучших? — переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.
      — Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, — испуганно поправилась Вера.
      — Все правильно, вы умница, — сухо рассмеялся Бояринов. — Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?
      — Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.
      — То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?
      — Разумеется. — Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.
      — О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!
      — Не размяк, — подтвердила Горбовская. — Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.
      — Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.
      Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.
      «И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, — с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. — Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»
      Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.
      Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами…
      Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.
      Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра — не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!
      И Вера — она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!
      В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.
      — Ты… пьяна? — изумился Золотарев.
      — Нет, просто выпила, — не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. — Как Сонечка?
      — Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.
      — И что? Я работала.
      — Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь — это что, входит в работу?
      — Не кричи — разбудишь дочь.
      Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.
      — От тебя пахнет его запахом! — вскричал Золотарев. — Этим его одэколоном, — с издевкой проговорил он, — как там? «Дерьмо гусара»?
      — Ты с ума сошел? Что ты несешь? — раздался ее голос уже из ванной.
      Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.
      — Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? — спокойно проговорила она. — Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.
      — Неправда! До какой середины, что ты мелешь?
      — Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! — В ее голосе появился металл. — Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!
      Она рассмеялась.
      Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.
      — Что ты делаешь? Мне больно! — Она вырывалась. — Пусти! Я не хочу так!
      — А я хочу! — сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. — Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!
      Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.
      — Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно… — рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.
      Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.
      Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.
      Вера остановилась.
      — Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.
      Вера подошла к кровати.
      — Это ваше супружеское ложе?
      — Нет, что вы, помилуйте. — Бояринов рассмеялся. — Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.
      — Куда же садиться? — улыбнулась она.
      — На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?
      — Я больше привыкла к стульям.
      — Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.
      Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.
      Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.
      Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще… Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь. И испугалась за себя, за все, что осталось в Москве и к чему она должна будет вернуться. Ну и пусть! Он сам во всем виноват, ее замечательный муж!
      — Что с вами, Верочка? Вы дрожите вся.
      — Прохладно, — еле выговорила она.
      «Да что же это? Нужно взять себя в руки. Я же не девчонка, черт возьми! Неужели я не могу противостоять ему?» — пронеслось в ее мозгу.
      — Знаете что? Давайте-ка выпьем коньяку! Осенняя сырость. Нужно было попросить прислугу затопить камин. Я не успел позвонить.
      Даже это «прислуга», непременно кольнувшее бы ее раньше, еще две недели тому назад, прошло мимо сознания.
      — Давайте! Коньяк и вправду будет кстати.
      Он щедро плеснул в пузатые бокалы из бутыли темного стекла. Она и этикетку не рассмотрела. Все было неважно. Кроме того, что она сидела рядом с ним на краю постели, задрапированной синим шелком.
      — Ну-с, за успех нашего безнадежного мероприятия! — Бояринов протянул ей бокал, взял другой. Они чокнулись. Его глаза были совсем рядом. Странные, непонятного цвета глаза, которые втягивали ее, словно в черную дыру.
      Вера залпом осушила бокал, ничего не почувствовав, словно это была вода, а не коньяк.
      Бояринов с легкой усмешкой следил за ней, пригубливая янтарный напиток.
      — Однако, как лихо вы расправились с этой французской штучкой!
      — Да, очень мягкий коньяк. И ароматный.
      — Ну что вы так нервничаете, Вера? — голосом семейного доктора участливо спросил Бояринов.
      — Не знаю. Налейте еще, пожалуйста.
      Он исполнил ее просьбу. Вера выпила и заговорила отрывисто, быстро, торопясь сказать то, что хотела сказать, пока страх не сковал ее, не сомкнул ее уста:
      — Я отвыкла сниматься. Я вдруг поняла, что могу испугаться камеры. Я боюсь, что буду стесняться себя, своего тела… Я боюсь, что завтра сорву съемку…
      — Что вы, Верочка, ну что вы? Вы — самая обворожительная женщина из всех, кого я знаю.
      Он шептал ей на ухо всякие нежности, а его руки не спеша, со вкусом снимали шаль с ее плеч, расстегивали пуговицы блузки, осторожно гладили ее плечи, шею. Его губы едва касались ее волос, мочки уха, спускались вниз к ключицам, к впадинке между ними. И снова вверх. Он погрузил пальцы в гриву густых волос, перебирая их где-то на затылке, у самой шеи. И от этого по ее коже, по всему телу пробежала сладкая дрожь. Он был очень нежен. Он готовил ее долго, терпеливо, неутомимо. И наступил момент, когда чувство стыда оставило ее, и лишь желание, неукротимое желание захватило, закружило, поглотило ее…
      Они возвращались в Москву вечером. Водитель уверенно вел машину, рассекая темноту светом фар. Вера молчала, кутаясь в шаль.
      — Ну что ты? — Бояринов обнял ее плечи. — Что опять? Что тебя тревожит?
      — Олег как взбесился. Ревнует.
      — Да?
      Она не видела, как самодовольная усмешка скривила его рот.
      — Что ж, пусть слегка поревнует. Такую женщину ревновать не грех. А то он расслабился слишком, твой Олег. Он нужен нам напряженный, как сжатая пружина. Самодовольных героев-любовников пусть играет в своем театре.
      И странно, эти жесткие, если не жестокие слова казались ей справедливыми.
      Павильон был готов. Каждый из членов съемочной группы находился на своем месте. Первый съемочный день нового проекта Антона Бояринова начался.
      — Все готовы? Тишина! Мотор! — раздался властный голос Бояринова.
      Перед камерой выскочила девица с неизменным «дубль один». На широкой постели, застеленной темно-синим шелком, полулежала, опершись на руку, Вера. Обнаженные плечи, грудь. Струились по спине густые русые волосы.
      Напротив нее в той же позе полулежал ее партнер и муж, Олег Золотарев. Глаза Веры были полузакрыты. Она говорила своим глубоким, чарующим голосом, медленно роняя слова:
      — Это было удивительно… Этот сон… Я никогда раньше не видела этого мужчину, я не знаю его… Но… Он был так нежен со мною… Знаешь, он так трепетно касался пальцами моей шеи, лица. — Рука Веры проделала тот же путь, лаская себя, словно незнакомец из сна был здесь, рядом с нею, и водил ее рукой. — И потом… его рука в моих волосах… Его пальцы перебирают пряди, медленно, чувственно. Они добираются до кожи затылка, низко, почти у самой шеи. И от этого дрожь пробегает по телу… — При этих словах обнаженные плечи и грудь Веры покрылись мурашками. — И все, все, что он делал… Ах, как это было восхитительно…
      Она открыла глаза, взглянула на партнера. Он смотрел на нее с ужасом.
      Он — не герой фильма Максим, а ее муж, Олег Золотарев.
      Камера взяла крупный план.

      Для начала сентября вечер выдался непривычно душным. В большом дворе, окруженном добротными кирпичными домами, прохаживалась дородная дама, скучая и обмахиваясь веером. Дама выгуливала таксу. Кобелек занимался своими делами, то пытаясь прорыть траншею в нарядной клумбе, то обнюхивая «письмена», оставленные братьями по разуму, и, задрав короткую лапу, тут же строчил ответ. Дама уже направилась было домой, когда во двор въехал «форд» и двинулся вдоль полосы газона с намерением припарковаться. Однако привычное место стоянки было занято какой-то «копейкой».
      «Форд» остановился, из него вышел молодой мужчина.
      — Добрый вечер, Николаша! — промурлыкала дама, подходя к соседу.
      — Здрасте, Маргарита Сергеевна! А кто это на мое место машину поставил?
      — Понятия не имею. Какая духота сегодня!
      — Не, что это за дела? Чья тачка? У нас в доме ни у кого такой развалюхи нет. Кто на мое место встал?
      — Кто спал на моей кровати и ел из моей миски? — пошутила Маргарита Сергеевна.
      Из-за угла здания появился невысокий, тщедушный мужчина и остановился возле крайнего подъезда.
      — Черт знает что! — не принял шутки Николай. — Приезжаешь усталый, выжатый как лимон, а какой-то… чудила занял твое место! Толстяк в ней сидит какой-то. И че? И сколько он будет сидеть?
      — Ах, Николаша, ну что вы завелись? Поставьте вашего красавца в другое место. Вон, хоть возле клумбы.
      — Да? Там место Вадима Яковлевича. А он куда поставит? Вон он как раз едет.
      Действительно, к ним приближался рыжий «сааб». Сделав красивый вираж вокруг клумбы, автомобиль замер. Из него выбрался Климович — полный мужчина лет сорока. Навстречу ему с радостным лаем мчался пес.
      — Центик, здравствуй, мой хороший. — Мужчина потрепал таксу за длинные уши. — Николаша, привет! Марго, вы, как всегда, прелестны. — Мужчина подошел к соседям.
      — Здрасте, Вадим Яковлевич! Что у нас за бардак? Какой-то придурок поставил машину на мое место…
      — Ну и что? Тоже мне проблема. Поставил — уберет. Цент, ну что ты пачкаешь мне брюки? — переключился он на таксу. — Я ничего не принес. Завтра получишь свою косточку.
      — Цент, фу! — сердилась дама. — Он вас так любит, Вадик, я ничего не могу с этим поделать!
      — А я неравнодушен к его прелестной хозяйке, — мурлыкнул Вадим Яковлевич и тут же выпрямился. Что-то неприятно кольнуло его. За спиной соседки обнаружился сидящий на скамейке неказистый мужчина, который просверлил Вадима Яковлевича быстрым, прямо-таки рентгеновским взглядом. «Фу, как неприятно. Что это за тип?» — подумал тот, но тут же переключился на Николая, который гундосил про занятое кем-то место. Машина тем временем тронулась и, проехав вдоль дома, покинула двор.
      — Ага! Отъехал. И с чего стоял, спрашивается? Никто к нему не вышел. Может, сосед какой новый образовался? Никто в третью парадную не въезжал, вы не в курсе?
      — Коля, тебе-то что? Вышел — не вышел, въезжал — не въезжал. Тебе место освободили, ставь свою тачку.
      — Я завтра в отпуск уезжаю. Меня две недели не будет. Так этот придурок решит, что это его место. А оно мое! — бубнил Николай.
      — Если и завтра эта тачка здесь стоять будет, я разберусь. Так что можешь отдыхать спокойно. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ. А мы будем стоять на посту. Ну, чего застыл? Паркуй свой драндулет.
      Этот тон возымел на Николая благотворное действие, подтверждая рекламный слоган о сотруднике банка, умеющем находить нужный язык с каждым из клиентов. «Форд» заурчал и отъехал от подъезда.
      — Вадик, как ты умеешь улаживать конфликты! — Маргарита Сергеевна слегка закатила густо подкрашенные глаза.
      — А-а, ерунда! Разве это конфликт? У меня таких каждый день по сотне. Как раз по количеству работников и клиентов, радость моя, — улыбнулся Вадим Яковлевич. И вспомнил, что несколько минут назад что-то неприятно его поразило. Он взглянул на скамейку возле подъезда, но щуплый мужичонка исчез, словно его и не было. Оглянулась и Маргарита Сергеевна. И тоже посмотрела на скамейку.
      — Что это за тип там ошивался? — спросил Вадим Яковлевич.
      — Не знаю, — пожала полными плечами дама. В глубоком декольте колыхнулась внушительных размеров грудь.
      — Марго, прекрати меня волновать, — сделав страшные глаза, проурчал Климович.
      Женщина гортанно хохотнула, усиленно замахала веером.
      — Завтра загляну?
      — Да, — шепнула в веер дама.
      Щуплый мужичонка тем временем вышел на улицу, прошел квартал и сел в поджидавшую его «копейку».
      — Все нормально, я его сфотографировал, — проинформировал водителя мужичонка.
      — А когда все это…
      — Завтра рано утром приеду. У них кодовый замок. Код я уже знаю… Так что завтра поутру…
      — Но…
      — Все как договорились! Не паникуйте! Решили пугнуть, — значит, пугнем!