Пролог

Аргостоли/Кефалония, 13 августа 1864 года

На некоторое время перьевая ручка застыла в воздухе, однако вскоре снова заскользила по бумаге, оставляя за собой изящные буквы.

Она глубоко вздохнула, словно освободилась от чего-то, и поднялась, шурша юбками. Сквозь ставни, защищавшие комнату от жары, доносился колокольный звон, который возвещал конец долгого рабочего дня. Оттуда же проникали запахи нагретого солнцем камня и сухой листвы.

Целия подошла к окну, створки которого были открыты вовнутрь, и отстегнула крючки на раме. Ставни распахнулись наружу, несколько раз с негромким, ритмичным стуком ударившись о стену, и комната наполнилась красноватым светом вечернего солнца, все еще жаркого, но не палящего, как днем.

Там, над зеркальными водами залива, лежал Аргостоли – столица острова, живописное нагромождение многоэтажных домов, чьи ослепительно-белые стены под черепичными крышами обещали спасительную прохладу. Между ними вздымались купола четырех церквей, наперебой оглашавших окрестности гулким в сонном воздухе звоном. Силуэты кипарисов и пиний вторгались в строгую геометрию улиц и классических архитектурных ансамблей. В этот час город стихал, и даже время, казалось, текло медленнее, чем обычно.

Два пастуха в широких шароварах и жилетах поверх свободных блуз прошли мимо одинокого дома на выступе скалы. Они сзывали коз, бродивших в зарослях тимьяна. Оба помахали в воздухе белыми фесками, приветствуя красивую жену англикос сографос – английского художника, и Целия, кивнув, ответила по-гречески. Она долго смотрела, как они спускались к городу по усыпанной гравием дороге и как потом повстречали еще одну пару, взрослого и ребенка, поднимавшихся в гору среди голубых цветов пролески и алых ягод мастикового дерева.

Сердце Целии забилось сильнее, когда она узнала Артура, загорелого, как грек, с рыжеватыми прядями в выцветших на солнце темных волосах. На ремне через плечо висел сложенный мольберт, в другой руке Артур нес натянутый на деревянный каркас холст, как будто не заботясь о том, что покрывающая его свежая краска может выгореть на солнце.

«С самой юности я мечтал жить на берегах Ионии, Аттики или на любом из островов архипелага, у святой могилы юного человечества, – писал великий немецкий поэт Гёльдерлин. – Греция – моя первая любовь, и я не исключаю того, что она же будет последней». Артур часто цитировал эти слова, выражая ими и свои собственные мысли.

Сейчас Артур смуглый, как цыган. Это он втянул Целию в захватывающее путешествие, где она влюблялась в каждый город и каждую страну, как когда-то в него самого, своего нового учителя рисования с темно-синими глазами, способными видеть красоту во всем.

Рим – Вечный город, Неаполь и Сиракузы, Дельфы и Коринф, Саламин и Микены, Патры и Итака – таковы пункты их бесцельного странствия. Пять лет назад, пьяные от солнца и друг от друга, они любовались Акрополем. Именно там, в Афинах, и родилась Хелена. А теперь они в Аргостоли, столице Кефалонии, которую местные жители называют островом чудес.

Здесь колыбель западной культуры, родина бесчисленных богов и героев, чья любовь и ненависть продолжают жить в мифах. Поэтому Артур и работает, словно одержимый некими могущественными духами, без устали запечатлевая теплое море и скалы на своих холстах. Того, что платят за них английские, немецкие и французские путешественники, желающие увезти домой частичку этого пронизанного солнцем мира, Целии с Артуром вполне хватает на безбедную, хотя и не роскошную жизнь.

Целия слышит смех и обрывки греческих фраз. Это пастухи играют с Хеленой, которая повесила себе на шею холщовую сумку с отцовскими кисточками и красками. «Хрисо му!» – греческий язык очень звучный. «Хрисо му!» – «Мое золото»… Золотистые локоны окружают личико Хелены, подобно солнечному ореолу, и местами отсвечивают медью, в то время как светлые волосы Целии гладкие, как полотно.

Целия чувствует, как по ее спине пробегает холодок.

«Хрисо му», – говорила старуха гречанка, тыча скрюченным пальцем в маленькую английскую девочку в легком белом платьице без рукавов.

Старуха сидела на табурете возле одного из домов, окружавших рыночную площадь. Хелена забралась к ней на колени и беззаботно принимала ласки и поцелуи незнакомой пожилой женщины, как с младенчества привыкла в Греции. Смуглые пальцы трепетно касались раскрасневшихся от солнца щечек и непослушных волос. При этом старуха бормотала нежные слова, а потом вдруг принялась ритмично раскачиваться, и шепот ее стал монотонным, как будто она произносила заклинания:

– Моу хрисей, – услышала Целия, – ты рождена стать принцессой. – Тут морщины на лице старухи разгладились, и ее лицо приняло благоговейное выражение. – Судьба приведет тебя на чужбину. Двое мужчин – враги – станут соперниками в любви, и ты раскроешь их общую тайну. Один из них составит твое счастье. Но не обманись! Вещи не всегда таковы, какими кажутся нам с первого взгляда и какими мы хотели бы их видеть… – Потом она смолкла, и в пыльном воздухе, пропитанном сладковатым запахом винограда, на некоторое время повисла напряженная тишина.

– А можете ли вы сказать, какая судьба уготовлена мне и моему мужу? – неожиданно для себя спросила Целия.

Ее голос прозвучал тихо, словно преодолевая некое внутреннее сопротивление, и был почти неслышен за базарным шумом. Старуха зажмурила глаза и некоторое время не двигалась, а потом резким движением распахнула морщинистые, как у жабы, веки. Ее широко раскрытые глаза смотрели испуганно, Целии показалось, что в них мелькнуло выражение жалости или сострадания. Потом предсказательница приставила к губам высохший палец и нарисовала им крест, как будто хотела защитить от чего-то не то Целию, не то себя саму.

Испуганная мать быстро сняла ребенка с колен старой ведьмы и поспешила прочь, взметая подолом пыль. Сердце ее похолодело, и все вокруг показалось вдруг мрачным и враждебным.

Тот страх так и не прошел. Целия знала, как ей будет не хватать Греции – ее почти физически ощутимого света и контрастных теней ландшафтов, ее сухих равнин, покрытых зарослями чертополоха, и запаха древесного угля в пиниевых рощах, стрекота ее цикад и искрящегося солнцем воздуха, пропитанного испарениями земли и морской соли. Однако с тех самых пор Целия никогда не чувствовала себя здесь в полной безопасности.

Она сложила руки на еще плоском животе, покрытом нежным муслином платья, и молча помолилась о своей семье и будущем ребенке.

1

Корнуолл, ноябрь 1876 года

По изношенным половицам зашуршала тяжелая черная юбка, неприятно громко застучали низкие каблуки. На пороге она остановилась, чтобы перевести дыхание или набраться мужества, а потом глубоко вздохнула, ощутив в руке холод потертой дверной ручки, и неслышно ступила в комнату.

В льющемся из окон свете висела пыль. Посредине комнаты стоял старый письменный стол. Громоздящиеся на нем кипы бумаг и валяющиеся повсюду сломанные и испачканные чернилами авторучки свидетельствовали о том, что здесь недавно работали. Рядом было кожаное кресло с дырявой местами обивкой. Стены вплоть до черных от сажи потолочных балок покрывали полки, заставленные и заваленные книгами, распространявшими запах плесени. Солидные тома в переплетах из потрескавшейся и выцветшей кожи – сочинения Платона, Аристотеля, Плутарха и Гомера, многие из которых наличествовали здесь не в одном издании, труды по археологии, философии, риторике и грамматике лежали и на полу, поодиночке, стопками и образуя угрожающе шаткие пирамиды.

Здесь было святилище ее отца.

Она не без труда отыскала тропу в этих непроходимых джунглях учености. На беспорядочно набросанных листках бумаги лежал зачитанный том с пожелтевшими и изорванными страницами. Вероятно, его отец читал последним.

За мутными оконными стеклами просматривались море и пустынный берег, серебряный в холодном свете ноябрьского дня.

– Мистер Уилсон ожидает внизу.

Хелена не заметила, как в комнату вошла Маргарет, и потому не сразу отреагировала на ее слова.

– А ведь раньше мне не приходило в голову, что он всегда работал спиной к морю, – беззвучно прошептала она.

Эдвард Уилсон, представитель адвокатского бюро «Уилсон и сыновья», презрительно оглядел помещение, вероятно, претендовавшее на статус гостиной. Вполне возможно, оно, как и все остальное в этом доме, знавало лучшие времена. Но теперь дерево давно вышедшей из моды мебели потемнело и было местами оцарапано, обивка пастельных тонов полиняла и выцвела. Кое-где проступали следы неумелого ремонта, однако, очевидно, игра не стоила свеч.

«Край Света» – вот самое подходящее название для этого богом забытого места. Уилсон уж думал, извозчик заблудился или в сговоре с разбойничьей шайкой, когда увидел перед собой этот полуразрушенный дом, одиноко высившийся на скале, у подножия которой пенилось море. Холмы, зеленые и пышные в глубине острова, выглядели здесь тоскливыми каменистыми пригорками, лишь кое-где прикрытыми сухими пучками валерианы. Даже если король Артур и жил еще севернее и собирал свои «круглые столы» в замке Тинтагель, эта часть побережья должна была оставаться за пределами его владений. Как Конец Света, как последний форпост цивилизации на краю ледяной бездны.

Психически здоровый человек может находиться в таком месте не иначе как в силу крайней необходимости и очень недолго. Однако очевидно, Артур Лоуренс к таковым не относился. На прошлой неделе милосердный Господь таки вызволил его из юдоли земных страданий, и теперь мистер Уилсон взял на себя неблагодарный труд управления его жалким наследством. Адвокат презрительно фыркнул и пригладил бесцветные усы.

Он остановился перед огромным полотном, притягивавшим взор каждого переступившего порог этой комнаты. Сияющие бело-голубые краски контрастировали с мрачной обстановкой дома, делали его окном в другой мир. Глядя на полотно, адвокат словно сам переместился на эту залитую светом террасу и почувствовал на своем лице ласковые лучи летнего солнца. Изображенная на картине женщина сидела на мраморной скамье. Она улыбалась, невинно, как Мадонна, и в то же время казалась воплощением соблазна. Художник мастерски передал матовую прозрачность ее кожи, под которой угадывалось, если не просматривалось, биение жилок, и блеск глаз цвета плескавшегося позади нее южного моря. Она внимательно разглядывала букет пурпурных анемонов, лежавший у ее ног. Замысел живописца оставался загадкой. Быть может, мастер имел в виду памятник этой редкой женской красоте. Адвокат подумал, что Артур Лоуренс, должно быть, безумно любил эту картину.

А как он начинал! Семь лет они с супругой прожили в теплых странах, потом в сентябре 1864 года вернулись в Лондон, который принял их с распростертыми объятиями. Работы Артура Лоуренса – солнечные пейзажи и страстные сцены из античной истории и мифологии имели большой успех, не меньший, чем сам обаятельный художник и его очаровательная жена. Во всяком случае, лондонские аристократы охотно украшали свои званые вечера этой молодой парой, окутанной романтическим ореолом южных приключений и богемной жизни. Скандал, разгоревшийся несколько лет тому назад по поводу бегства бедного учителя рисования с дочерью почтенного сэра Чарльза Чедвика в шотландскую деревушку Грета Грин, где молодую пару тайно обвенчал тамошний мировой судья и кузнец по роду занятий, к тому времени успел забыться.

Впрочем, взгляды самых отъявленных светских сплетниц смягчались, когда в салон вступала Целия, умело прячущая беременность под вышитой шелковой шалью, за руку с маленькой дочкой в изящных лакированных туфельках, украшенном воланами платьице и с атласным бантом в сияющих волосах. Артур Лоуренс был тогда на пике славы, однако и пяти месяцев не прошло, как фортуна отвернулась от него.

Звук шагов за спиной заставил Эдварда Уилсона обернуться. Маргарет, добрый дух этого мрачного места, маленькая и темноволосая, как исконные жители этого графства, сделала книксен и отошла в сторону, пропуская возникшую в дверях стройную молодую девушку.

Заметив ее, Уилсон невольно перевел глаза на картину, а затем снова на вошедшую. По сравнению со своей матерью Хелена выглядела более угловатой и худощавой и как будто была выше ростом. Густые волнистые волосы медового цвета с рыжеватым оттенком свободно ниспадали до талии и, казалось, противились любой попытке уложить их в более-менее аккуратную прическу. Уилсон отметил, что ей идет траурное платье, придающее строгость унаследованным от матери тонким чертам лица. Большие глаза редкого зелено-синего оттенка смотрели открыто и отстраненно-холодно.

– Я знаю, что непохожа на нее. – Спокойный, ясный голос прервал размышления адвоката. – Но ведь причина вашего визита не в этом?

Обвисшие щеки Уилсона залил легкий румянец.

– Почему бы нам не присесть для начала? – Он с напускной веселостью показал на стоявшие в комнате три кресла.

Заняв место возле журнального столика, адвокат принялся раскладывать разбросанные там бумаги, словно для того, чтобы придать им более-менее деловой вид. Краем глаза он видел, что Хелена тоже расположилась в кресле и Маргарет собирается последовать ее примеру.

– Маргарет, не могли бы вы…

– Миссис Браун давно уже член нашей семьи и имеет все права присутствовать здесь, – перебила его Хелена, надменно выпятив подбородок с едва намеченной ямочкой.

– Что ж… – вздохнул Уилсон и приступил к делу. – Как вы уже поняли, на меня возложена задача освидетельствовать и передать вам наследство вашего покойного батюшки. Поскольку, очевидно, завещания он не оставил, вы и ваш брат Джейсон являетесь единственными наследниками его состояния. Однако… – Он откашлялся. – Однако вынужден с прискорбием сообщить, что имеющиеся в моем распоряжении бумаги позволяют сделать вывод о наличии значительного долга.

– Надеюсь, не столь значительного, чтобы его нельзя было погасить за счет наследства моей матери? В конце концов, последние годы мы жили довольно скромно.

В ее голосе слышалось отчаяние, и Уилсон опустил глаза. Обычно невозмутимый, он проникся сочувствием к юной наследнице.

– Мисс Луоренс, – начал он, – боюсь, сумма, которую столь великодушно выделила вашей покойной матушке ее тетя миссис Уэстон, чтобы поддержать племянницу, оставшуюся без отцовского наследства, давно уже израсходована. Хотя, разумеется, за вычетом оплаты медицинских услуг, похорон и моего скромного гонорара, вам еще останется около трех сотен фунтов.

– Тогда нам придется заложить имение.

– На доме и прилегающих к нему землях уже четыре сотни долга.

– Боже всемогущий! – воскликнула Маргарет, в то время как Хелена продолжала сидеть молча, глядя в одну точку.

– На что же он потратил столько денег? – Она пристально посмотрела на адвоката.

– Среди документов имеются свидетельства о разных финансовых операциях, например, о платежах в многочисленные фонды содействия исследованиям античной философии и литературы. В общей сложности… – адвокат пролистал несколько страниц, – четыре тысячи девятьсот семьдесят три фунта приблизительно за восемь лет. Возможно, и больше: бухгалтерия вашего отца велась довольно неаккуратно, особенно в последние месяцы.

– Есть ли способ вернуть эти деньги, по крайней мере частично?

– Боюсь, что нет. Согласно закону, ваш отец вплоть до самой кончины находился в здравом уме и твердой памяти. Оспаривать это после его смерти – бесполезное занятие.

– От матери мне перешли кое-какие ювелирные украшения…

– Я заглянул в шкатулки. Вещицы, бесспорно, изящные, но вряд ли ценные.

– Полотна отца…

– Ваш батюшка не успел как следует закрепиться на художническом олимпе. Сегодня имя Артура Лоуренса уже ничего не значит.

Уилсон сочувственно смотрел на девушку, еще несколько минут назад такую гордую, а теперь словно в растерянности сидящую над обломками своей прежней жизни. Разве она виновата в том, что ее отец так и не оправился после смерти жены?

– Есть одно предложение… – Он снова откашлялся. – От сестры вашей покойной матушки, миссис Арчибальд Росс. Она хочет взять вас в компаньонки для своих троих детей…

– А что же будет с Джейсоном?

Опять этот пронизывающий взгляд.

– Миссис Росс готова поддержать и его, если он в качестве клерка поступит на обучение в нашу контору. Разумеется, я и моя семья предоставим ему кров за символические деньги.

– Исключено. Мой отец всегда хотел, чтобы Джейсон…

– Мисс Лоуренс! – Уилсон тщательно подбирал слова. – Вашего отца – да упокоит Господь его душу! – последние десять лет совершенно не заботило ваше будущее. Вы должны быть довольны и таким исходом дела. Поверьте, он мог быть куда более печальным.

– Мне не нужны подачки. – Ее глаза сердито вспыхнули. – Ни ваши, ни моей тети. Семья матери всегда смотрела на нас свысока. Они не упустят возможности лишний раз унизить меня.

Эдвард Уилсон поднял редкие брови. Он почувствовал облегчение от того, что может наконец завершить этот неприятный для него разговор.

– Гордость не каждому по карману, мисс Лоуренс. Пока вы не достигнете совершеннолетия, мистер и миссис Росс будут вашими опекунами. Боюсь, у вас нет выбора.

С этого утеса на берегу Атлантики открывался удивительный вид. Словно некий великан рассек мечом скалу, и теперь ее осколки торчали из песчаного, будто усеянного металлической пылью, дна. Серое, неприветливое море неустанно било о камни, оставляя за собой клочья грязно-белой пены. Местные старожилы, у которых это море было в крови, называли участок между Падстоу и маленьким островом Ланди могилой моряков. В этих водах нашли гибель множество кораблей. Выброшенные на берег, искореженные и вздувшиеся от соленой воды шпангоуты и мачты оставались единственными свидетельствами их печальной участи.

Даже при дневном свете эта местность имела мрачный и угрожающий вид. Названия скал – Демон Бухты, Дьявольский Ручей или Призрак Повешенного – говорили сами за себя. Трудно поверить, что всего в нескольких милях к югу отсюда раскинулось залитое солнцем и играющее всеми красками жизни побережье. Редко когда солнце прорывалось сквозь пелену тумана над бухтой, на короткое время придавая морской воде голубой оттенок и оживляя берега. А потом участок суши перед усадьбой «Край Света» снова погружался в беспросветный сумрак, вошедший в плоть и кровь обитающих здесь людей и животных. Можно было часами смотреть на море, не наблюдая никаких признаков жизни, пусть даже и в виде пролетевшей над волнами чайки.

Но не только этим одинокая наездница привлекла внимание стоявшего на утесе всадника. Разгоряченная скачкой, в мужском седле, с растрепавшимися белокурыми волосами, она являла собой действительно впечатляющее зрелище. Из-под темной юбки выбивались белые кружева, легкие, как морская пена, летевшая из-под копыт ее лошади вперемешку с песком. Заметив, что она замедляет бег, всадник направил своего коня в ее сторону.

Ахиллес фыркал и встряхивался, и Хелена не могла понять, чье дыхание глухими толчками отдается у нее в ушах, ее собственное или старого, уже тугого на ухо мерина. Он бешеной скачки и холодного северного ветра у нее слезились глаза, хотя причин для слез и без того было достаточно. Она отпустила вожжи, чтобы вытереть тыльной стороной ладони мокрые щеки, и почувствовавший свободу Ахиллес перешел на спокойный шаг, а потом и вовсе остановился, чтобы набрать воздуха в усталые легкие. Хелена не возражала. Она печально смотрела на море. Его монотонный гул сопровождал ее всю жизнь. Он был связан с ее первой родиной, Грецией, с отцом и матерью, какими она их помнила с детства.

Однажды холодной январской ночью все изменилось. Артур и Целия были в театре, после которого собирались на званый ужин. Однако после второго акта Целия пожаловалась на плохое самочувствие, и супруги отправились домой. На Бродвик-стрит они взяли извозчика. Был сильный снегопад, и дома с украшенными лепниной фронтонами стояли как сахарные, а улицы были словно устланы белым бархатом. Кто знал, какую опасность таит он под собой? На ступеньках Целия поскользнулась и, как ни старался Артур ее удержать, упала. Последствия были ужасны. Лишь только верная Маргарет, повсюду сопровождавшая Целию со дня побега из родительского дома, стала раздевать ее на ночь, начались схватки, на четыре недели раньше срока.

Хелену разбудили и, спешно завернув в одеяло, отнесли к сестре кухарки, проживавшей в двух кварталах от их дома, чтобы девочка не слышала душераздирающих криков своей матери. А когда над заснеженным городом забрезжило утро, Артур Лоуренс стал отцом очаровательного мальчика и – вдовцом.

После смерти жены он запил, почти перестал есть и совсем не заботился ни о младенце, ни о дочери. Казалось, не было силы, способной привести его в чувство. Друзья настаивали на повторной женитьбе ради детей, и лишь их настоятельные увещевания вернули его к жизни. За неделю он нашел нового квартиросъемщика для дома, сжег кисти и краски и, забрав только самое необходимое, покинул Лондон.

Они уехали на запад, в Корнуолл, на родину Маргарет. Старый особняк из серого камня между портовыми городками Боскастл и Падстоу стал их новым домом, и, пока Маргарет занималась детьми, Артур зарылся в античную классику, ища в книгах утешения или убегая из ставшей для него невыносимой реальности.

Портрет, коралловые броши, бусы из венецианского стекла да смутные воспоминания о нежных прикосновениях пахнущих лавандой и померанцевым маслом пальцев – вот все, что осталось от матери. Но это немногое Хелена могла по крайней мере сохранить. Между тем как все, связанное с отцом, тем, каким она знала его в детстве, жизнь уничтожила бесследно и безжалостно. С каждым годом девочке было все труднее представлять его перед мольбертом на берегу теплого моря, энергичными и в то же время осторожными ударами кисти наносящим на холст краски или, стоя по пояс в воде, поднимающим ее высоко-высоко, к самому солнцу.

Такого отца у Хелены больше не было. Словно некая могущественная сила забрала его вместе с матерью, заменив уставшим от жизни и рано постаревшим мужчиной, вечно окруженным сладковатым запахом алкоголя, который постепенно лишал его разума. Этот человек не любил Хелену, и за это она его ненавидела. Выходя из комнаты, он мог так хлопнуть дверью, что дом сотрясался до самого основания, а потом вернуться, чтобы стыдливо положить ладонь ей на голову. Теперь он лежал в могиле, в каменистой земле Корнуолла. И Хелена не знала, печалиться ей или радоваться своему освобождению.

Она думала о нищете, на которую он обрек их с братом, вложив все свои деньги в какие-то интеллектуальные воздушные замки. И вот теперь она до конца жизни будет прозябать в этой дыре. А о судьбе Джейсона Хелена просто старалась не думать.

Единственное, что утешало девушку – то, что, кроме Ахиллеса, слез ее не видел никто.

– Вы замечательная наездница.

Она с криком рванула поводья, так что Ахиллес испуганно дернулся и встал на дыбы. На какое-то мгновенье Хелена потеряла равновесие и чуть не вывалилась из седла, однако быстро взяла себя в руки и позволила жеребцу сделать несколько быстрых, спотыкающихся шагов, прежде чем тот остановился и энергично вскинул голову, вздрагивая от соленых морских брызг.

– Вы сумасшедший? – Хелена обернулась на незнакомого всадника, который появился, словно дух из морской пучины. – Какого черта вы пугаете лошадь? – Она смахнула с лица прядь волос.

Сначала она подумала, что перед ней кентавр, потому что фигура всадника в темном сюртуке сливалась с черным, как ночь, телом его жеребца. Ветер развевал его длинные волосы, открывая лицо с резко очерченными чертами. Было что-то средиземноморское в его пышных черных усах и смугловатой коже. А гарцующий в сверкающих брызгах конь, на которого, сердито раздувая ноздри, пялился Ахиллес напоминал огромного ворона.

– Прошу прощения, мисс. В мои намерения не входило пугать вашу лошадь и тем самым подвергать вас опасности. – Незнакомец говорил низким голосом, с едва заметным акцентом, выдававшим в нем иностранца. – Однако я думаю, что могу быть кое-чем вам полезен.

С этими словами он протянул ей сложенный носовой платок. В его движениях было больше вызова, чем сочувствия.

Хелена вспыхнула. Неужели этот человек видел ее слезы? Она сердито откинула вновь упавшие на лицо волосы и гордо посмотрела ему в глаза.

– Благодарю, но в этом нет необходимости.

– Как хотите.

Незнакомец спрятал платок и, опершись на луку седла, испытующе поглядел на Хелену. Ей стало неуютно под его взглядом. В то же время она заметила, что чужак одет со вкусом и по моде, его сюртук сшит искусным портным и из дорогой ткани.

Собственный внешний вид никогда не беспокоил Хелену. Она полагала, что одежда должна быть практичной и не слишком узкой. Пыльные сапоги, лишняя складка или брызги илистой грязи на юбке никогда не доставляли ей головной боли. Однако сейчас Хелена увидела себя в другом свете: траурное платье из колючей шерстяной ткани, некогда принадлежавшее одной из кузин Маргарет, было далеко не модного покроя и со слишком короткими для Хелены рукавами, длинные волосы взлохмачены, а покрасневшую кожу на руках, сжимавших вожжи и кнут, покрывали ссадины и царапины. Хелена стыдливо отвела взгляд и провела рукой по мокрым щекам.

– Нет, в самом деле, удивительно! – воскликнул незнакомец, как бы подводя итог своим наблюдениям.

Его голос снова заставил Хелену обернуться. В его черных глазах загорелись веселые огоньки, как у пресытившегося обеспеченной жизнью богача, которому неожиданно представилась возможность заглянуть в нищую лачугу. Гнев и стыд бросились Хелене в лицо. Она мрачно взглянула на всадника и скривила губы в презрительной усмешке.

– Я был уверен, что успел познакомиться со всеми местными красотами, однако вы, похоже, до сих пор от меня скрывались.

Тут Хелене вспомнилось, что говорила ей Маргарет об опасных мужчинах, подстерегающих на пустынном берегу девушек, чтобы причинить им боль. До сих пор она лишь смеялась над предупреждениями старой служанки. Не сделав ни малейшего движения, как будто между ним и его вороным существовала телепатическая связь, незнакомец подъехал к Хелене так близко, что она почувствовала дыхание его лошади на своей коже, а Ахиллес застыл, будто парализованный страхом.

Хелена инстинктивно сжала кнут, а в следующее мгновение чуть не закричала от боли, потому что незнакомец резким движением схватил ее за запястье и сжал так сильно, что она едва не выскользнула из седла.

– Осторожно, мисс, – холодно прошептал он. – На моем лице уже есть одна отметина, и вторая мне ни к чему.

Только сейчас Хелена заметила, что его левую щеку пересекал шрам. Она снова покраснела от стыда и смущения и в растерянности отвела глаза.

– Спешу вас успокоить, мисс, – быстро продолжал незнакомец, не ослабляя хватки. – У меня нет намерения чинить над вами насилие. Никогда не прибегал к подобным глупостям. Во всяком случае, не сегодня, хотя… – Он беззастенчиво оглядел ее фигуру. – Хотя в вашем случае, возможно, стоило бы попробовать.

Его взгляд стал серьезным, и Хелена вдруг почувствовала исходящую от него магнетическую силу. На мгновение ее бросило в жар, а потом ей показалось, что она вот-вот упадет с лошади. Непонятно отчего вдруг сжался желудок, а потом по телу разлилось странное тепло, и сердце заколотилось как бешеное. По блеску в глазах незнакомца и нетерпеливым движениям его губ Хелена поняла, что он видит ее насквозь и испытывает от увиденного немалое удовольствие.

Лицо Хелены вспыхнуло. Она выпрямилась, пытаясь выдернуть руку, и прошептала, твердо глядя всаднику в глаза:

– Немедленно отпустите меня, слышите? Вы… жалкий, пресыщенный… хлыщ…

По его лицу разлилась ласковая улыбка, одновременно бесстыжая и очаровательная. Затаив дыхание, Хелена ждала его реакции, однако так же неожиданно пальцы незнакомца разжались, оставив на ее руке пульсирующие красные пятна.

Выпятив подбородок, она потянула вожжи, намереваясь ехать дальше, однако конь незнакомца, словно повинуясь невысказанному приказу хозяина, преградил ей путь.

Хелена сглотнула, всячески стараясь не показывать своего смятения и даже страха. Она поняла, что так просто ей не уйти. Направится ли она к высящимся впереди скалам или повернет к открытому берегу, он всегда будет на полшага впереди нее. Его глаза самодовольно улыбались, он играл с нею и наслаждался своим превосходством.

По левую сторону высилась скала, известная под названием Ведьмин Череп. Издалека она напоминала окруженную змеящимися волосами голову горгоны Медузы. Две симметрично расположенные черные полости походили на пустые глазницы. Внизу зияла еще одна, словно беззубый рот, распахнутый в сторону узкой полоски скал, наискосок пересекающей берег и уходящей в море. Дернув вожжи, Хелена каблуками сапог ударила Ахиллеса по бокам и резко развернула его в эту сторону. Конь испугался, увидев перед собой серые валуны, на которые его гнала неумолимая наездница. Дрожа от напряжения, он толкнул вперед свое грузное тело и осторожно побрел по камням, то и дело останавливаясь и спотыкаясь, соскальзывая и поднимаясь снова, пока наконец не приземлился на ровный песчаный берег по ту сторону скал и не перешел на легкий галоп. Незнакомец проводил его полным восхищения взглядом. Весь трюк он наблюдал молча, не предпринимая никаких попыток остановить юную амазонку.

Когда Хелена скрылась из виду, за спиной незнакомца на вороном жеребце нарисовался еще один всадник.

– Я хочу знать, кто она такая, – сказал ему человек в черном.

За ужином Хелена молчала, с тоскливым видом помешивая ложкой капустный суп – блюдо, которое никогда ей особенно не нравилось. Она даже не заметила, что Маргарет настрогала в него ветчины: несколько пенни все равно не спасут положения, решила старушка. Маргарет бросала в ее сторону сочувственные взгляды. Она списывала мрачное настроение хозяйки на визит адвоката Уилсона, раскрывшего Хелене глаза на ее бедственное финансовое положение. Старушка молчала, не зная, что здесь можно сказать в утешение, и любовно гладила по голове Джейсона, подавленного и напуганного тревожной обстановкой в доме.

В тот вечер Хелена легла рано и, хотя тело ныло от усталости, никак не могла заснуть. Она трогала запястье, на котором до сих пор словно горели следы цепких пальцев незнакомца, и вспоминала его голос, будивший в ней странные чувства. А потом Хелена провалилась в тяжелый сон, в котором снова оказалась на берегу. По низкому серому небу расстилались грозовые тучи, море волновалось, с силой выталкивая на берег пенистые волны. Огромный, с человека, черный ворон смотрел на нее глазами незнакомца и хрипло хохотал, расстилая по земле широкие крылья.

2

На побережье Корнуолла ритм жизни задает море. Его приливы и отливы – пульс этой земли.

Ее населяют странные люди: молчаливые и суровые, как здешняя природа. В их жилах течет кровь кельтов, обитавших в Корнуолле в древние времена. Их предки были пиратами и контрабандистами. Еще совсем недавно в деревнях ходили слухи о грабителях потерпевших крушение судов. Бывало, местные рыбаки нарочно зажигали маяки на скалах, направляя моряков к верной гибели. Глубоко укоренившиеся в скудной почве своей родины, местные нигде не бывали, кроме как на ежегодных ярмарках в соседних городках. А истории, которые они рассказывали вечерами у камина, напоминали древние сказания об эльфах и феях, гномах и великанах.

Сью Анселл – одна из них. Она родилась лет сорок с небольшим тому назад всего через два дома от лавки, где провела больше половины жизни. Между мешками с мукой, сахаром, коробками с кремом для обуви и катушками швейных ниток и прочими товарами повседневного спроса, достигающими пределов ее деревни. Джорджа она знала, еще когда толком не умела ходить, а много позже обвенчалась с ним в церкви Святого Стефана, что стоит на невысоком холме у въезда в город.

В узенькой комнатке над магазином она родила и воспитала шестерых детей. Двоих из них они уже потеряли: один сын умер от пневмокониоза – металлической пыли, которой надышался в оловянном руднике и которую выплевывал потом в течение месяца вместе с кусочками легких. Вся жизнь Сью Анселл уместилась на участке земли не более десяти ярдов длиной и столько же шириной.

Шесть дней в неделю она в одно и то же время открывает свой магазин. А в воскресенье синяя дверь с круглым застекленным окошком наверху закрыта. Сью Анселл знают здесь все, и она всех знает. Все деревенские новости и сплетни собираются и тасуются возле ее прилавка, чтобы оттуда разнестись по избам и домам, включая единственный в деревне паб, – кто ждет ребенка и кто лежит при смерти, кто кому строит глазки и у кого на стене криво прибито благочестивое изречение.

Но времена пусть медленно, но меняются. Один за другим закрываются исчерпанные оловянные рудники. Бывшие шахтеры остаются без средств к существованию: одни – потому что неспособны работать по болезни, другие просто не могут найти себе новое место. В деревне люди худо-бедно кормятся тем, что дают им скудная земля, скот и море.

Самые интересные новости приходят из усадьбы «Оксли», куда вот уже больше десяти лет назад вселилась новая хозяйка. За сотни лет мало что изменилось в обычаях здешних господ. Леди все так же любит наезжать в Лондон, где месяцами наслаждается столичной жизнью, совершенно не заботясь о нуждах своих арендаторов. Каждый раз она возвращается со множеством коробок и шкатулок, в которых лежат новые платья из шелка и бархата с кружевами и вышивкой, изящные шляпки с искусственными цветами и лентами и элегантные туфельки на высоком каблуке.

И вот теперь у леди гость. Важная птица, если верить девчонкам и мальчишкам из усадьбы. Джентльмен, рассказывая о котором горничная восторженно закатывает глаза. Таинственный незнакомец откуда-то с востока и при нем слуга, темнокожий и с тюрбаном на голове. «Нет, – качает головой Сью Анселл. – Прежде здесь такого не бывало».

Когда Сью Анселл увидела его своими глазами, то чуть не лишилась дара речи.

В то ветреное ноябрьское утро она, как всегда, пошла открывать магазин, подвязав свой синий передник. Повернула ключ в замке, один раз, другой, а на пороге стоит незнакомец. В светлых брюках для верховой езды, длинном жакете с маленьким стоячим воротником и с золотой перевязью через плечо, словно знак отличия какого-то иностранного полка. Сью Анселл так и остолбенела, как жена Лота. Глаз не могла оторвать от темнокожего господина с аккуратной седой бородкой. В особенности же от его тюрбана, похожего на маленькую красную луковицу. Ей бы позвать мужа, который в это время возился в кладовой, но Сью будто парализовало. А потом незнакомец вежливо поклонился и заговорил с ней на правильном, хотя и не без акцента, английском языке.

– Доброе утро, мадам, извините за раннее вторжение. Не найдется ли у вас спичек?

– Спичек? – хрипло переспросила Сью. Она успела несколько раз разинуть и захлопнуть рот, прежде чем напряжение в теле разрядилось мелкой дрожью и она, пригладив и без того безупречно сидящий передник, снова ощутила себя в привычной роли хозяйки магазина. – Разумеется, у нас есть спички, – ответила Сью, как будто даже возмущенно.

Она поспешила за прилавок, словно обрадовавшись возможности спрятаться за него от таинственного «турка», порылась в ящике под столом и выложила перед незнакомцем коробок.

Тот протянул ей шестипенсовую монету, широким жестом отказавшись от сдачи, а потом принялся расспрашивать о том и о другом, заговорил о погоде, похвалил порядок в магазине и аккуратный вид хозяйки – последний комплимент заставил Сью Анселл покраснеть как девочку. Потом они побеседовали о Корнуолле, о деревне и ее жителях, и Сью не заподозрила ничего особенного, когда незнакомец стал наводить справки о юной девушке с растрепанными белокурыми волосами на каурой лошади.

– Это, должно быть, малышка Лоуренс, – ответила Сью. – Жаль ее отца, но с головой у него всегда было не в порядке. Одно слово – художник. А экономка Мардж, из местных, тоже тогда упаковала вещи и укатила в город вслед за молодыми. Какой был скандал! И отчего им не жить как нормальным людям? Бывают же такие! А потом Мардж вернулась со своим хозяином и двумя сиротами. Мальчик был еще совсем сосунок. Здесь мы их видим нечасто, ведь у них вечно не бывает денег. Дети никогда не ходили ни в школу, ни в церковь. Только Мардж изредка появляется, но она всегда молчит. Вчера к ним приезжал адвокат, как видно, по делам наследства. Ночевал наверху в пабе… – Оборвав фразу, Сью испуганно огляделась по сторонам, словно опасаясь притаившихся за мешками и бочками соглядатаев, и, перекинув через прилавок короткое, ладное тело, шепотом продолжила: – Говорят, они банкроты. Ни одного пенни, зато куча долгов. – Сью озабоченно покачала головой и вытерла кончиком передника и без того сверкающий прилавок. – Вот что бывает, когда люди пускаются на поиски лучшей жизни. Хелена – уже одно имя! Какой нормальный человек окрестит так своего ребенка, если она вообще крещена… Дети, конечно, не виноваты, но расплачиваться-то им. Трудно сказать, что из них получится, – пожала плечами Сью. – Ни один парень в деревне, если у него есть хоть капля разума, не сойдется с такой девицей! Плохо воспитана, всю жизнь провела в бегах, ничего не имеет да вдобавок еще и некрасива! – Продавщица жалостливо вздохнула. – Что за беда! Прежде здесь такого не бывало.

Стоило таинственному покупателю выйти из магазина и скрыться за ближайшим поворотом, как двери в соседних домах почти одновременно распахнулись и кумушки, наблюдавшие приход «турка», сидя на скамеечках у ворот, дружно устремились к Сью, кто за срочно потребовавшимся мотком ниток, кто за иголками.

И Сью рассказала им, приукрашивая церемонную вежливость незнакомца, о том, что он интересовался деревней и ее жителями. А потом последовали вопросы, хочет ли поселиться здесь его богатый господин насовсем и почему, и за оживленной дискуссией Сью как-то забыла, что предметом памятной беседы была Хелена.

Ближе к полудню «турок» распахнул двери гостиной, связывающей две гостевые комнаты в боковом флигеле усадьбы «Оксли». Его господин в рубашке и брюках для верховой езды сидел в сине-золотом кресле с газетой в руках. Завидев слугу, он прервал чтение и вопросительно поднял глаза.

– Ну и?

Человек в тюрбане бросил на стол с изящно изогнутыми ножками коробок спичек.

Господин нахмурился.

– Это все?

«Турок» чуть слышно вздохнул, не дожидаясь приглашения, опустился во второе кресло и, вытянув ноги в светлых, облегающих штанах, повторил рассказ Сью Анселл.

Слушая его, господин отложил газеты в сторону, вытащил из коробка спичку и закурил.

Изготовленные из мелко нарезанного вручную табака и тончайшей папиросной бумаги, сигареты считались в Европе предметом роскоши. Их с благоговением потягивали в светских салонах и клубах сыновья банкиров и лордов под неодобрительными взглядами отцов. Особым шиком, который мог позволить себе далеко не каждый, считались сигареты, изготовленные на мануфактурах Каира.

– Мне повезло, – сказал напоследок темнокожий слуга. – Я еще застал того адвоката в пабе. Он собирался уезжать, и ему, похоже, очень не терпелось покинуть это место. Однако я уговорил его задержаться на пару часов.

Темнокожий господин усмехнулся, закуривая новую сигарету.

– Полагаю, ты привел достаточно весомые аргументы.

– В данном случае стряпчий не проявлял большой заинтересованности в делах клиента.

Из противоположного кресла послышался смешок.

– В очередной раз удивляюсь, до каких тонкостей ты освоил английский язык, Мохан.

Случайный свидетель этой беседы удивился бы непринужденности отношений между слугой и господином. Но удивляться было некому, наедине эти двое как будто оставляли роли, которые играли в обществе.

– Я предпочитаю называть вещи своими именами, – усмехнулся Мохан, однако тут же снова посерьезнел.

Он на память называл цифры, которые слышал от Эдварда Уилсона, описал злоключения семьи Лоуренс и решение стряпчего отдать Хелену с братом под опеку до достижения совершеннолетия. Под конец Мохан добавил:

– Ссуду на дом и прилегающие к нему земли дал наш гостеприимный друг Генри Клайдон. То есть все это, по сути, принадлежит ему, даже если эту сделку никак нельзя назвать разумной: размер выделенной суммы значительно превышает фактическую стоимость имущества.

– Равно как и ту сумму, которую могут заплатить безутешные наследники за свое добро, я полагаю?

Мохан кивнул. Повисла непродолжительная пауза, в течение которой смуглый господин задумчиво наблюдал за белыми завитками табачного дыма.

– Что ты задумал? – наконец спросил его «турок». – Для чего я добывал все эти сведения?

«Господин» склонился над столиком и погасил сигарету в хрустальной пепельнице.

– То, что ты сейчас рассказал, лишний раз убеждает меня, что все на свете продается и покупается, – сказал он так тихо, будто разговаривал с самим собой.

Носком до блеска начищенного сапога он придвинул стоявший у камина табурет с подушкой и положил на него ноги одну на другую. Потом откинулся в кресле и некоторое время смотрел на Мохана, опершись загорелыми жилистыми руками о подлокотники.

– Во что ты оцениваешь ту дикую кошку с побережья, Мохан?

«Слуга» сдвинул брови.

– Что ты задумал?

– Пока не знаю. – Положив голову на спинку кресла, его собеседник рассматривал замысловатые лепные гирлянды на потолке, как будто не обращая никакого внимания на «турка», вперившего в него сверкающие черные глаза. – Не исключено, что я на ней женюсь.

– Это несерьезно.

– Почему? – весело отозвался «господин».

– Потому что это уже не игра, Ян! – шепотом, но с угрозой в голосе ответил «слуга».

– Кто же может помешать мне сделать из этого игру, уж не ты ли, Мохан?

Он испытующе посмотрел на собеседника.

Тот тряхнул головой, не то сердито, не то испуганно.

– Я не понимаю тебя.

– Тебе и не надо. – «Господин» остановил взгляд на расписанном узорами циферблате часов, тикающих под стеклянным колпаком на каминной полке, и поднялся с кресла. – Мне еще надо переодеться к чаю. Заодно посмотрим, заглотила ли мою приманку наша высокородная рыбка.

В «Оксли» давно уже погасили свет, а на верхнем этаже господского дома усадьбы «Край Света» все еще тлел огонек под стеклянным колпаком керосиновой лампы. Хелена смотрела в потолок, в то время как ее мысли блуждали каждая сама по себе, догоняя и обгоняя друг друга. То же самое они делали днем, пока их хозяйка слонялась из угла в угол, не находя себе места. В комнате было холодно, тем не менее Хелена задыхалась. Откинув одеяло, она вскочила с кровати и, шлепая босыми ногами по неровному дощатому полу, подошла к окну.

Дождь еще не кончился. За его монотонным шумом слышался морской прибой. Хелена распахнула створки и с наслаждением вдохнула холодный воздух. Она всегда мерзла, с тех самых пор, как ступила на английскую землю, а после смерти матери сердце ее словно превратилось в ледышку. Хелена тосковала по солнцу, теплу и той беззаботной жизни, которую вела когда-то в Греции. «Неужели мне суждено мучиться так до самой смерти?» – подумала она.

Где-то рядом зашелестела крыльями птица и взлетела, оглашая окрестности истошным криком: «Май! Май! Май!» А потом Хелена услышала стук копыт. Он участился, словно лошадь перешла на галоп, и постепенно рассеялся в ночи.

Быстро захлопнув окно, Хелена снова забралась под одеяло, такое старое, что пух, которым оно было набито, успел сваляться в твердые комочки. Сердце ее никак не желало успокаиваться. Хелена почувствовала, как к горлу подступили слезы и глаза под сомкнутыми веками увлажнились. «Я обязательно найду выход, – прошептала она. – Он должен, должен быть».

3

– Если нам удастся выручить за мебель хотя бы полторы сотни фунтов, мы покроем часть долга.

Хелена положила перьевую ручку рядом с листком бумаги со столбиками цифр и подула на сжатые кулаки. Несмотря на жарко натопленный камин, воздух на кухне оставался сырым и холодным, особенно по утрам. Словно туман с улицы проникал сквозь стены. Хелена отломила кусочек липкого овсяного печенья, которое Маргарет отлично умела готовить, обходясь небольшим количеством масла и сахара.

– И что? – Старуха перегрызла нитку и с довольным видом осмотрела свежую заплатку на рубашке Джейсона. – Чем ты собираешься покрывать остальное? Пятьсот пятьдесят фунтов! На что мы будем жить?

Хелена пожала плечами.

– Можно найти место гувернантки или швеи. Я одолжила у пастора воскресную газету, там есть несколько подходящих объявлений. Вдобавок к ним он дал мне кое-какие адреса в Эксетере.

Хелена старалась говорить спокойно, но Маргарет уловила в ее голосе неуверенные нотки. Она сидела напротив своей госпожи, все еще в трауре, темные волосы с проседью собраны на затылке в тугой узел. Чуть слышно вздохнув, старушка потянулась через стол и взяла холодную, перепачканную чернилами руку Хелены.

– Я не хочу тебя расстраивать, дитя, но мы обе знаем, что, кроме нескольких греческих фраз, которые до сих пор не выветрились из твоей памяти, все твое образование – это книги, которые ты читаешь здесь. Вряд ли этого хватит…

В этот момент ударил дверной молоток – и словно гром прокатился по дому.

Хозяйка и служанка вскочили.

– Боже мой, кто бы это мог быть… – пробормотала Маргарет, бросая рубашку Джейсона на стол между бумагами Хелены и очищенными на обед картофелинами и свеклой.

– Очевидно, кто-то принес запоздалые соболезнования, – усмехнулась Хелена, возвращаясь к своим счетам. – Перед похоронами мы их получили слишком много.

Она чувствовала себя усталой и нервничала. Ночью ей лишь ненадолго удалось погрузиться в беспокойный сон, полный кошмаров, которых Хелена уже не помнила. Она еще раз прошлась по столбикам цифр в надежде найти в расчетах ошибку, позволяющую изменить итоговую сумму на большую. Вполуха Хелена слышала скрежет замка входной двери и разговор Маргарет с нежданным визитером. Вскоре дверь захлопнулась, и на пороге закопченной кухни снова возникла фигура старой служанки.

– К нам действительно пришли, – удивленно прошептала она.

Не поднимая глаз, Хелена наморщила лоб.

– Разве ты не сказала, что отец…

– К тебе джентльмен, Хелена.

Хелена рывком вскинула голову.

– Ко мне?

– Милостивой госпоже лично в руки, – объявила Маргарет, торжественно вручая визитную карточку, которую Хелена приняла у нее, помедлив.

На прямоугольном кусочке картона с бархатистой кремово-белой поверхностью чернели буквы. Только имя. Ни адреса, ни титула, ни должности.

Дверь в гостиную осталась открытой. В полумраке неосвещенной комнаты Хелена разглядела фигуру посетителя. Он стоял к ней спиной, погруженный в созерцание картины. Хелена подумала о том, какой непривлекательной выглядит она по сравнению со своей красавицей матерью, и сама удивилась тому, что это ее заботит. Они мало кого знали в этих глухих краях, тем не менее вошедший в комнату человек показался Хелене не совсем чужим. Она поймала себя на том, что чуть-чуть боится его, и глубоко вздохнула.

– Мистер Невилл?

Он повернулся так развязно, словно собирался сказать ей какую-нибудь дерзость. В льющемся из низких окон тусклом свете возникло насмешливое лицо.

– Доброе утро, мисс Лоуренс, – галантно поклонился незнакомец.

Только появление Маргарет с заставленным подносом в руках удержало Хелену от немедленного бегства, как два дня тому назад у моря. Служанка накрыла чай, чуть слышно звеня посудой, и прикрыла за собой дверь, оставив их одних.

– Держу пари, вы не рассчитывали на столь скорое повторное свидание.

Не дожидаясь приглашения, незнакомец опустился на стул и достал из внутреннего кармана сюртука золотой портсигар. Хелена как зачарованная следила за каждым его движением.

– Вы курите в присутствии дамы! – возмущенно прошипела она.

Он бросил на нее недоуменный взгляд, которым дал понять, как глупо она выглядит со стороны, однако тут же убрал портсигар.

– Ваше желание для меня закон, хотя, честно говоря, не думал, что вы так чувствительны. Не могли бы вы сесть?

И великодушно, словно просительнице, указал Хелене на стул напротив.

– Спасибо, я постою.

– Как пожелаете.

Гость наклонился к столу и схватил чашку с выцветшими розами, последнюю из сервиза, на которой еще не было ни одной трещины.

– Боже, какое пойло! – скривил лицо гость, глотнув чаю.

– Лучшего мы себе позволить не можем.

Несколько секунд он смотрел на Хелену так пристально, что, казалось, еще немного и она превратится в кучку пепла.

– Я знаю. – Он уютно откинулся на спинку стула, и Хедена невольно восхитилась его непринужденной элегантностью: облегающий жилет из блестящего коричневого шелка, гармонирующий с ним узкий сюртук и скромной расцветки галстук, в котором сверкал крохотный бриллиант.

Он носил на себе маленькое состояние, которое могло бы обеспечить Хелене, Джейсону и Маргарет несколько месяцев безбедной жизни, и делал это с такой беззаботностью, даже с безразличием, что Хелена вспыхнула от зависти и злобы.

При этом в нем не было ничего от изнеженного денди: тонкий, но сильный Ян Невилл производил впечатление человека в совершенстве владеющего своим телом. Вероятно, он был опасным противником, способным на жестокость любого рода.

– Видите ли, мисс Лоуренс, – начал гость, закидывая ногу за ногу. – Вы стоите на грани полного финансового краха. У вас нет ни фартинга, между тем как долг исчисляется несколькими сотнями фунтов. Помимо связанного с банкротством позора, вам угрожает участь приживалки в доме скупой и озлобленной тетки, а вашему брату – карьера жалкого писаки с вечными чернильными пятнами на пальцах. В качестве альтернативы вы можете занять место гувернантки в более или менее приличном доме, чтобы за жалкие гроши учить избалованных отпрысков таблице умножения и прочим премудростям, а заодно удовлетворять похотливого хозяина…

– Не знала, что вас это заботит, – перебила его Хелена.

Охваченная стыдом и гневом, она даже не удивилась осведомленности гостя.

Невилл задумчиво кивнул.

– Все правильно. Но видите ли, – он наморщил лоб, – имея небольшое состояние, я мог бы позволить себе заботу о вас. Дать вашему брату лучшее образование, какое только можно получить за деньги, а миссис Браун – возможность наконец уйти на заслуженный отдых, пусть даже в этом самом доме, который она так любит и ремонт и содержание которого я, разумеется, тоже готов взять на себя.

Хелене потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что предлагает ей этот человек. Что-то невысказанное витало в воздухе, заставляя Хелену не доверять его неслыханной щедрости.

– И что вы за это хотите? – Хелена нервно сглотнула, предчувствуя ответ.

– Вас.

В нависшей тишине, словно перебивая друг друга, тикали двое часов.

– Хочу сразу предотвратить недоразумения. – Голос Невилла заставил Хелену вздрогнуть. – Я питаю только самые честные намерения. Я устал от дам, подсовывающих мне в супруги своих дочерей или племянниц, а то и самих себя. Индия – не место для леди, падающей в обморок при виде таракана на стенке.

– Индия? – эхом отозвалась Хелена.

– Дарджилинг, у подножия Гималаев, – поспешил уточнить Невилл. – Я ищу женщину, способную вместе со мной управлять плантациями чая. Она должна быть превосходной наездницей, кроме того, достаточно умной, чтобы овладеть местными языками, способной вести хозяйство и, возможно, не самой скучной собеседницей. – Он сделал короткую паузу. – Итак, я прошу вас стать моей женой.

Хелена испуганно затрясла головой.

– Что вас смущает? – возвысил голос Невилл. – Что я не заявился к вам с цветами и коробкой шоколада пралине? Что не писал вам льстивых записочек и не валялся у вас в ногах? – Он игриво поднял брови, прежде чем лицо его снова стало непроницаемым и холодным. – Видите ли, я придерживаюсь того мнения, что браки, заключенные без лишней страсти, крепче и долговечнее. Безумное увлечение оборачивается в конце концов разочарованием. Признаю, мои требования высоки. Но я надеюсь, вы сможете им соответствовать.

– О чем вы говорите? – Голос Хелены дрожал от возмущения. – Вы ведь не можете купить меня как вещь!

– Каждый человек имеет свою цену, мисс Лоуренс, даже вы, – спокойно возразил Невилл. – И в вашем действительно бедственном положении было бы крайне неразумно ее завышать.

– Я не намерена торговаться, во всяком случае, с вами.

Невилл молча поднялся. Теперь он стоял так близко от Хелены, что на нее пахнуло травянистым мылом и теплом его тела. Его глаза казались бездонными, и она, словно боясь в них потеряться, отвела взгляд.

– Я сделал вам выгодное предложение. – Она ощутила на щеке его дыхание, пронизанное тонким ароматом табака. – И даю двадцать четыре часа на размышления. Но предупреждаю вас: в случае согласия я получу все, что полагается мне по праву. И не пытайтесь сопротивляться, иначе ввяжетесь в игру, победить в которой у вас нет ни малейшего шанса.

Его близость смутила Хелену еще больше, чем слова. Стыд, гнев, страх вперемешку с каким-то еще непонятным чувством захлестнули ее с головой.

– Я прошу вас уйти, – прошептала Хелена.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как он удаляется от стола, приближаясь к выходу.

– Двадцать четыре часа, – донеслось со стороны двери. – Если вам приходила в голову мысль торговать собой, то лучшей цены, чем я, вам никто не предложит.

Хелена схватила со стола чашку и запустила ею в том направлении, откуда раздавался голос. Ударившись о дверную коробку, чашка разлетелась на множество осколков. Пролившийся чай ручейками закапал на пол, как слезы.

Но Невилла уже и след простыл.

Двумя днями позже коренастый и краснощекий Генри Клайдон в задумчивости прогуливался по бесконечным коридорам своей усадьбы «Оксли». Выстроенное в начале прошлого века из того же корнуолльского гранита, что и дома его арендаторов, это здание было призвано служить лучшим подтверждением громкого титула и внушительного состояния своего владельца.

В воздухе разливалась искрящаяся, как шампанское, легкая фортепианная музыка. Шутливый диалог молодой дамы и господина соединялся с ней так гармонично, будто сам Шопен вписал его в партитуру. Погруженный в свои мысли сэр Генри наслаждался царящей в доме атмосферой благородной беспечности.

Этот год снова выдался неурожайным. Арендаторы роптали, обвиняя хозяина в том, что он вложил в дело недостаточно средств. Кое-кто из них намеревался порвать с ним к концу года, чтобы податься на юг, где еще оставались незакрывшиеся оловянные рудники, или в город, на фабрику, в надежде прокормить там себя и семью.

Сэр Генри рассматривал толстый ковер под своими обутыми в ботинки ручной работы ногами, зеленые обои с орнаментом, на которых так смотрелись пейзажи и полотна со сценами охоты, висевшие по обе стороны коридора. Легкие серебряные подсвечники, и лакированные шкафчики, и столики из дорогой древесины подчеркивали аристократическую атмосферу дома. Кулисы давно оставшейся в прошлом роскошной жизни. Куда утекли деньги? Сэр Генри этого не знал.

Он невольно повернулся в сторону, откуда доносились музыка и голоса, однако тут же обнаружил, что не одного его влекли волшебные звуки. Одна половина двустворчатой двери была распахнута. В тени другой он увидел фигуру своей жены, похожую на мраморную статую в облегающем по последней моде платье. Она казалась сосредоточенной, словно старалась не упустить ни единого слова из оживленного разговора.

– София! – зашипел сэр Генри, возмущенный тем, что застал жену за постыдным занятием, к которому так был склонен сам.

Леди София никогда не блистала красотой и в профиль походила на хищную птицу. Но в глазах у нее горел огонь, который свидетельствовал о неуемной энергии и как магнитом притягивал к ней мужчин. Детям передались лучшие черты ее внешности: стройная фигура, пышные черные волосы с синеватым отливом, сияющая, как фарфор, кожа и светло-серые глаза.

Именно они, пронизанные живым блеском, и покорили больше двадцати лет назад в Калькутте полковника Генри Клайдона.

Леди София ненавидела Индию с того самого дня, как родители забрали ее из пансиона для дочерей высших военных чинов в одном из престижных кварталов Лондона. Она терпеть не могла ее жару, пыль, ее грязный народ, и каждое воскресенье благодарила Господа, так вовремя призвавшего к себе бездетного брата сэра Генри, втайне гордясь тем, как ловко сумела устроить свою судьбу.

Хорошо быть женой полковника, тем более отмеченного высокими наградами, как ее муж, отличившийся при подавлении восстания 1857 года. Эту возмутительную выходку неблагодарных дикарей леди София восприняла как личное оскорбление, хотя, если не считать временной разлуки с мужем, она ничего не прибавила и не убавила в своей жизни.

Но еще больше Софии Клайдон нравилось быть обладательницей высокого титула и госпожой Оксли. Она въехала в усадьбу шестнадцать лет назад, готовая взять на себя все хозяйственные хлопоты. Имея тринадцатилетнего сына, леди София молилась тогда о том, чтобы подрастающий в ее утробе младенец оказался девочкой, достаточно красивой, чтобы в отдаленном будущем сделать блестящую партию.

И Господь внял ее молитвам.

Леди София приставила палец к губам и повернулась к мужу.

– Не пройдет и недели, как он попросит ее руки, – прошептала она с радостной улыбкой, на время смягчившей ее резкие черты. – Не хочешь выпить чашку чая?

Они пошли вдоль обитых зеленым шелком стен. Лорды и леди Клайдон в напудренных париках взирали на них с портретов в золоченых рамах. Клайдоны – древний род, настолько укоренившийся в этой земле, что она стала их собственностью.

Почти вся земля в графстве принадлежала принцу Уэльскому. Исключение составляла лишь усадьба «Оксли» да крохотное поместье на севере, называемое «Край Света», в прошлом тоже принадлежавшее владельцам «Оксли», но отколовшееся в результате долгих наследственных споров.

Высокородные предки, в свою очередь, довольно взирали на отделанную золотом мебель из дорогого дерева, с пышными подушками из пестрой набивной ткани. На изящном столике и мраморной каминной полке стояли фарфоровые безделушки и хитроумные часовые механизмы в достаточном количестве, чтобы подчеркнуть родовитость владельцев дома, но не чрезмерном. За высокими решетчатыми окнами виднелся парк с ровными прямоугольниками газонов и древними, давшими название этому месту дубами[2], чьи раскидистые кроны терялись в ноябрьском тумане.

– С чего ты взяла, что он хочет сделать ей предложение? – пробормотал сэр Генри, склонившись над своей чашкой.

Пар приятно обжигал подбородок, а сладковатый аромат на какое-то мгновение напомнил полковнику о пышущих зноем саваннах и удушливо-жарких ночах на берегу Ганга, о навозном дымке пастушьих костров и запахе спелого манго – обо всем том, что он отдал в обмен на имение и титул и что до сих пор продолжало жить в нем, время от времени прорываясь приступами гнетущей тоски.

– О, я же вижу, он запутался в ее сетях!

Леди София кивнула ливрейному слуге, чтобы тот подлил ей сливок, и без единого слова благодарности приняла у него чашку.

Сэр Генри сделал хороший глоток и закатил глаза. Он считал, что сливки только перебивают этот нежный цветочный аромат. А вот лимон к некоторым сортам очень даже кстати.

– Не могу сказать, что рад этому, – возразил полковник, все еще смакуя божественный напиток. – При всем уважении к нашему гостю, мы слишком мало знаем о нем, чтобы с чистым сердцем доверить ему нашу дочь. Мне не нравится то, что о нем говорят. Он человек с темным прошлым, мало того – не особенно родовит.

– Джентльмену не к лицу распространяться о своей родословной.

На виске сэра Генри запульсировала жилка.

– А как быть с его бесчисленными романами, о которых столько говорят, с оргиями в клубах с алкоголем и азартными играми? По слухам, он убил на дуэли человека!

София опустила глаза.

– Многие мужчины буйствуют и делают глупости, прежде чем связать себя священными узами брака, – тихо сказала она. – Из таких получаются не худшие мужья, надеюсь, здесь ты не будешь со мной спорить? – Сэр Генри вздохнул. – Невиллу тридцать второй год, его молодость позади, – продолжала леди София. – Быть может, он не блещет родовитостью, – жестко добавила она, – зато у него много денег. И ты, конечно, понимаешь, что с нашей стороны глупо упускать такую возможность.

Повисла тишина, в которой каждый думал о своем. Сэр Генри вспоминал письмо, которое его гость получил несколько дней назад и так неосторожно оставил на столике в своей комнате. Заглянув в него, как обязывал к тому отцовский долг, сэр Генри мысленно поздравил себя с гениальной идеей немедленно сдать в аренду имение и вложить все деньги в это прибыльное дело, к которому Невилл не выказывал ни малейшей заинтересованности и успешность которого подтвердила переданная сегодня с курьером бумага.

Сэр Генри поставил чашку на стол.

– Малышка Лоуренс искала со мной встречи.

– Что ей нужно, милостыня?

– Она хочет, чтобы я заплатил ее долги, пока она не найдет себе место.

– Место? – Леди София рассмеялась. – Но кто же ее возьмет? Она же совсем ничего не умеет делать! Этот старый сумасшедший даже не потрудился отдать детей в школу. Она и в церковь не ходит! Работать за гроши на фабрике – да, на такое она, пожалуй, еще способна. Но не больше!

Полковник поставил локти на стол и обхватил ладонями одутловатые щеки. Разумеется, он знал, что сумма, которую просил у него тогда Артур Лоуренс, намного превышала стоимость его поместья. Но он сжалился над измученным жизнью человеком и пошел на заведомо убыточную сделку, не рассчитывая когда-либо вернуть свои деньги.

– Я с радостью помог бы ей, но вчера после обеда Ян изъявил желание выкупить закладные Лоуренса, и за очень хорошие деньги. Разумеется, я согласился, хотя не имею ни малейшего представления о том, что он собирается с ними делать.

– Тебя больше не должно это заботить, Генри, – отвечала София. – От Лоуренсов мы не получим ни фартинга. Что же касается нашего глубокоуважаемого Невилла, насколько я его знаю, вряд ли он стал бы помогать ей из сострадания. Лоуренсы – бельмо в глазу здешнего общества. Чем скорее они отсюда исчезнут, тем лучше.

Откинувшись на спинку стула, сэр Генри испытующе смотрел на свою жену. Он не мог не отдать должное ее элегантности: сливового оттенка ткань ночной сорочки мягко струилась вдоль тела, тяжелые золотые серьги мерцали аметистами.

– Имей хоть каплю сострадания к несчастной, в конце концов, именно это велит тебе христианский долг, – возмутился он.

София со звоном поставила чашку.

– Мне претит, как она увивается вокруг Аластера и использует доверчивого мальчика, чтобы проникнуть в нашу семью и заполучить титул. Надеюсь, у тебя хватит решимости указать ей на дверь! Уверена, эта змея и сейчас ищет лазейку в твои конюшни.

– Я никогда ни о чем тебя не просила, Аластер, но сейчас мне нужна твоя помощь.

Аластер смущенно отводил глаза от Хелены, в отчаянии вцепившейся в рукав его куртки.

– Я… я не могу, Хелена, как бы сильно мне того ни хотелось. Мать контролирует все мои расходы. И потом, даже если он и согласится продать мне счета, оплатить их я не в состоянии.

– Придумай что-нибудь: ты много проиграл в карты или тебе вдруг взбрело на ум потратить деньги на благотворительные цели. Выкупи у него бумаги, и пусть катится к черту.

– Я не могу, Хелена. Это было бы не совсем честно с моей стороны, ведь Ян наш гость.

– А разве честно так издеваться над нами? – Глаза Хелены сверкали. Сегодня утром курьер принес бумагу, в которой новый кредитор Лоуренсов Ян Невилл требовал немедленного погашения оставшейся части суммы или выселения должников из усадьбы «Край Света». – Аластер, если я не найду денег до завтра, всем нам прямая дорога в богадельню. Ты ведь не хочешь этого! – Хелена напрасно пыталась поймать его взгляд из-под длинных женственных ресниц. – Мы ведь друзья, Аластер! Помнишь, ты обещал всегда защищать меня? Там, на скалах, или уже забыл?

Они познакомились на берегу. Бледный, чувствительный мальчик, на два года старше нее самой, чья голова, увенчанная тяжелой шапкой черных волос, казалась слишком большой для тщедушного тела, от природы был одиночкой и в этом походил на Хелену. В остальном же они оставались полными противоположностями, а потому их отношения так и не переросли в настоящую дружбу. Они вместе совершали конные прогулки по берегу или сидели где-нибудь под скалой и любовались морем, пока он не уехал сначала в Итон, а потом в Оксфорд, и Хелена снова осталась одна. Окончив курс в университете, чтобы подготовиться к принятию на себя обязанностей владельца имения, Аластер в начале лета вернулся в Корнуолл.

И с этих пор что-то изменилось в их отношениях. Сначала были жаркие взгляды украдкой. Потом Аластер уже не таился и стал предпринимать первые неуклюжие попытки физической близости. Объятия тайком, нервные, влажные поцелуи, неумелые ласки – иногда Хелена отталкивала Аластера, но порой кое-что ему позволяла. Во-первых, потому что видела в этом признаки взросления, его и своего собственного, но главным образом потому, что боялась потерять своего единственного друга.

Некоторое время Хелена молча смотрела на юного Клайдона, а потом отпустила рукав его твидового пальто цвета серой гальки.

– Ты не хочешь помочь мне, потому что я недостаточно хороша для тебя, – выдавила она сквозь зубы.

Стыд бросился Хелене в лицо. Она чувствовала себя выброшенной на помойку использованной игрушкой. Отворачивая лицо, чтобы Аластер не видел ее слез, она направилась к Ахиллесу, терпеливо жевавшему солому возле конюшен.

– Хелена, пойми…

– Я все понимаю, – бросила она через плечо, вскакивая на лошадь. – И обещаю больше никогда не беспокоить тебя.

И помчалась, словно сам черт наступал ей на пятки. Аластер с ненавистью поднял глаза к верхним этажам господского дома. Он не видел удовлетворенного кивка Яна Невилла, наблюдавшего эту сцену из окна комнаты для музицирования.

4

В доме царила мертвая тишина. Жизнь здесь никогда не была легкой. Выбоины и трещины испещряли его стены, словно оставленные тягостной жизнью морщины. Однако никогда еще тиканье часов не было таким зловещим, похожим скорее на тяжелые удары охваченного страхом сердца.

Маргарет вглядывалась в густую пелену ноябрьского тумана. Там, за окном, Джейсон с веткой в руке исследовал окрестные скалы. Должно быть, на предмет жуков. На первый взгляд он ничем не отличался от любого деревенского мальчишки: грязные залатанные штаны, спутанные светлые волосы, лицо и руки покрыты ссадинами и царапинами. Однако от более внимательного наблюдателя не ускользнула бы несвойственная возрасту серьезность, с которой этот ребенок смотрел на мир. Словно меланхолия, в которой окончил свои дни его отец, передалась сыну. Или, может, это была не доходящая до детского сознания память о предсмертных страданиях матери и потоках крови, вынесших его на свет божий? Потерю отца Джейсон почти не оплакивал. Он казался тогда скорее растерянным, чем скорбящим, и это пугало Маргарет больше всего.

Саму Маргарет гораздо больше потрясла ранняя смерть Целии. Маргарет была рядом со своей госпожой от колыбели и до смертного одра и питала к ней почти материнские чувства. Поэтому сейчас ее так ранили несчастья детей Целии и угнетала собственная беспомощность.

Старушка повернулась к Хелене, которая сидела в кресле, поджав ноги и уставившись в пустоту. Обычно в таком состоянии Хелена напоминала сжатую пружину, в любой момент готовую распрямиться с удвоенной силой. Однако сегодня пружина, похоже, была сломана. Как ни утешала ее Маргарет, как ни убеждала в обратном, Хелена винила себя в том, что не смогла пожертвовать собой ради брата.

Хелена – дитя солнца, ее вообще нельзя было увозить из Греции. Там, в Афинах, она появилась на свет необыкновенно быстро, не причинив своей матери почти никаких страданий. А в холодном Корнуолле она сразу сникла, словно погасла, и теперь ей, как розе, пересаженной в мертвую почву, суждено окончательно увянуть в доме тетки.

Вещи уже упакованы в чемоданы. Скоро «Край Света» будет передан в руки судебных исполнителей, а его бывшая владелица переступит порог дома Арчибальда Росса, вероятно, с черного хода, чтобы, как и полагается бедной родственнице, до конца дней расплачиваться за грехи родителей, вознося хвалы христианскому милосердию своих благодетелей. Сейчас Маргарет без колебаний отдала бы руку или ногу за спасение воспитанницы, но Господу, как видно, не были нужны ее жертвы.

– Может, еще подумаешь? – осторожно спросила она.

Медленно, словно в трансе, но оттого не менее решительно Хелена тряхнула головой.

– Нет, я не продам себя этому дьяволу, – хрипло ответила она.

Маргарет опустила глаза. Хелена никогда не отличалась покладистым характером, для этого она в детстве пользовалась слишком большой свободой. При этом она не имела склонности ни к бессмысленному упрямству, ни к истерике. Однако огонь, который загорался в последние дни в ее глазах при упоминании имени Невилла, делал ее похожей на пойманную фурию, неистовствущую тем яростнее, чем туже затягивалась петля вокруг ее шеи. Для Маргарет оставалась непостижимой та целеустремленность, с которой Ян Невилл делал все возможное, чтобы ускорить их гибель. Одну за другой закрывал он двери, за которыми еще оставалась надежда на спасение, пока, в конце концов, окончательно не запер их с Хеленой в ловушке.

Мысль доверить Хелену незнакомцу, который увезет ее в неведомую и полную опасностей страну, ужасала старушку. Но безрадостная и полная унижений участь приживалки в чужом доме казалась не в пример хуже. В доме тетки Хелену ждала гибель, медленная, но верная и постыдная. Оставалось еще немного времени, чтобы ухватить за спицы и остановить неумолимо мчащуюся под откос колесницу судьбы. Маргарет осторожно подбирала слова.

– Брак по расчету – обычное дело, знаешь ли…

Старушка вздрогнула, ожидая взрыва возмущений, однако ничего подобного не произошло. Хелена продолжала молча глядеть в пустоту. Лишь чуть заметное движение, которым она еще крепче сдавила скрещенные на груди руки, выдавало ее внимание к словам служанки.

– Со временем люди привыкают друг к другу, становятся терпимее и снисходительнее. Особенно когда живут более-менее в достатке. Когда-нибудь и ему надоест отстаивать свои права. У мужчин свои способы и пути… – Тут Маргарет заметила слезу на щеке Хелены и нежно обняла хозяйку за плечи. – Подумай о Джейсоне: какое будущее его ждет? – прошептала она Хелене в волосы.

Хелена отвернулась к окну. Выражение ее лица напомнило Маргарет ту девочку, которая много лет назад с нежностью смотрела на спящего в колыбели брата.

– Все в твоих руках. Теперь только ты можешь предотвратить катастрофу.

Рыдание, словно судорога, пробежало по тонкому телу Хелены.

– Я не могу, Мардж, – всхлипнула она. – Что угодно, только не это. Ты требуешь слишком многого.

Но Маргарет, сама того не ожидая, еще крепче сжала ее в объятиях.

– Ты должна это сделать ради него. Ты единственная у него осталась. Не поможешь ему сейчас – не простишь себе этого до конца жизни. Он еще ребенок…

Хелена подняла полные слез глаза. Ни слова не говоря, Маргарет подошла к секретеру и, не торопясь, достала из него бумагу, чернила и перо. На некоторое время во взгляде Хелены застыл ужас, как будто старушка протягивала ей скорпиона или ядовитую змею. Сердце служанки разрывалось от жалости, но жизнь научила ее не поддаваться чувствам. Бывают моменты, когда решимость, пусть даже граничащая с жестокостью, во благо.

«Я принимаю ваше предложение», – одним росчерком нацарапала Хелена и поставила подпись. Маргарет быстро убрала записку, как будто опасаясь, что девушка передумает и разорвет листок в клочья.

– Умница. – Она еще раз погладила свою питомицу по мокрой щеке и поспешила за дверь.

Хелена равнодушно вслушивалась в звук удаляющихся шагов. Она сама подписала себе смертный приговор, а следовательно, уже мертва, даже если ее тело еще продолжает дышать, двигаться и жить своей жизнью.

А потом дом снова погрузился в зловещую тишину, которая час от часу становилась все невыносимее. И хозяйка, и служанка уже начинали опасаться, что их послание опоздало, и вздрагивали при малейшем шорохе, ожидая в следующую секунду увидеть на пороге судебных исполнителей. Однако ничего не происходило, и день медленно тянулся к вечеру.

Наконец, когда за окном стемнело и Маргарет зажгла лампу, во дворе послышался стук копыт, означавший конец мучительного ожидания. Старушка поспешила к выходу, а у Хелены сердце словно подскочило к самому горлу. Больше всего на свете ей хотелось сейчас вжаться в кресло, целиком уйти в эти трещины в ставшей жесткой обивке. Вместо этого она сжала зубы, резко выпрямилась и изобразила на лице высокомерие, до предела напрягая мускулы, чтобы скрыть дрожь. Внизу послышались голос Маргарет и мужской бас. А потом за сухоньким старушечьим силуэтом возникла фигура высокого мужчины, чьи уверенные движения и яркие краски казались такими неуместными в убогой обстановке комнаты. Светлые облегающие штаны и такого же цвета узкая куртка со стоячим воротником контрастировали с темной, как полированное эбеновое дерево, кожей лица. Лишь обильная седина в густой бороде выдавала, что вошедшему перевалило за пятьдесят. Маленький алый тюрбан был надвинут почти на самые глаза, которые, однако, светились такой добротой и спокойствием, что Хелена сразу почувствовала себя увереннее и тут же расслабилась настолько, что чуть было не разразилась слезами.

– Добрый вечер, мисс Лоуренс. – Незнакомец почтительно поклонился. – Позвольте представиться, Мохан Тайид, секретарь мистера Невилла. Надеюсь, вы простите мне столь поздний час визита, но мистер Невилл настаивал, чтобы я сначала уладил все формальности, связанные со свадьбой и вашим отъездом в Лондон. Всего полчаса назад ваши опекуны через курьера известили нас о своем согласии.

– Когда? – Хелена сглотнула, с болью протолкнув комок в пересохшее горло.

Индус посмотрел на нее с сочувствием.

– Завтра в полдень в церкви Святого Стефана.

Хелена молча вглядывалась в темноту. Надвигался шторм, она уже слышала, как в нависшей тишине разбиваются о скалы волны. Это была ее последняя ночь в усадьбе «Край Света». Хелена возненавидела это место с того самого дня, когда вышла из повозки, доставившей сюда то, что оставалось от семьи Лоуренс. А теперь ей казалось невозможным его покинуть. До утра оставалось всего несколько часов.

– Нела. – Дверь неслышно отворилась, и Джейсон босиком подошел к ее кровати. – Ты спишь?

– Нет, – хрипло отозвалась сестра.

– Я тоже не могу заснуть. – Он забрался к ней под одеяло, как когда-то давно, когда маленьким боялся остаться в темноте один, и прижал ледяные пятки к ее голени. Некоторое время мальчик молчал, словно не решаясь высказать, что же его тревожит. – Мардж говорила, что завтра ты выходишь замуж и мы поедем на поезде в Лондон, а оттуда отправимся далеко-далеко за море, где я буду ходить в школу в горах.

– Да, Джейсон, Мардж сказала тебе правду.

– Она тоже поплывет с нами в Индию?

– Нет, – печально ответила Хелена. – Мардж останется в Англии. Она слишком стара для такого путешествия, ей будет тяжело. – В этот момент ей впервые пришло в голову, что отныне она остается один на один со всеми своими несчастьями. Но сама мысль о том, что Маргарет будет свидетельницей ее ежедневных унижений и пожизненного плена, была бы для нее невыносимой.

– А мы будем навещать ее?

Хелена вложила в свои слова всю уверенность и спокойствие, на какие была способна. Слишком неясным представлялось ей сейчас их будущее, слишком мало оно зависело от нее.

– Разумеется, ты сможешь приезжать к ней, когда захочешь, – ответила она.

– Мардж говорила, в школе у меня будет много книг и хороших друзей.

Голос Джейсона звучал все тише, однако последние слова он произнес с вопросительной интонацией, как бы опасаясь, что сестра будет ему возражать. Это уязвило Хелену, понявшую вдруг, как страдал ее брат, будучи оторванным от сверстников, как нуждался он в приятелях. Она погладила мальчика по голове.

– Конечно. Я обещаю, все будет хорошо.

Джейсон скосил глаза, будто хотел разглядеть выражение ее лица.

– Но ты ведь его любишь или?.. Тогда тебе не надо выходить замуж.

Отчаяние и гнев сжали Хелене сердце. Слезы, как она ни старалась их сдержать, выступили на глазах в бессильной злобе на судьбу, Невилла, на саму себя.

– Да, я люблю его. – Она постаралась, чтобы это прозвучало как можно убедительнее.

Джейсон удовлетворенно кивнул и снова прижался к ней всем телом.

– Это хорошо, – пробормотал он. – Я так хочу в Индию.

Хелена лежала рядом с ним и чувствовала, как расслабляется и тяжелеет в ее объятиях теплое детское тело, как успокаивается дыхание и мальчик постепенно погружается в сон. Теперь наконец она смогла дать волю слезам. Хелена понимала, что все сделала правильно, однако облегчения в этом не находила. Сейчас она как никогда ненавидела принудившего ее к браку Невилла. Всеми фибрами своей оскорбленной души.

5

Сквозь сон Хелена услышала сдавленный смех и легкие, быстро приближающиеся шаги. Потом женский голос энергично, но тихо произнес ее имя, дверь распахнулась, что-то навалилось на Хелену сверху, а потом кто-то с силой потряс ее за плечо.

– Нела, Нела, проснись, хватит спать! Внизу нас ждет королевский завтрак: мягкий белый хлеб с маслом, нежный желтый джем, яичница и шоколад на десерт! Вставай же, Нела!

Хелена с трудом открыла глаза, словно сбрасывая с себя чью-то тяжелую руку, неумолимо клонящую ее в сон. Сияющий от восторга Джейсон болтал ногами, лежа поперек нее на кровати. В элегантных светло-коричневых брюках, из-под которых блестели начищенные ботинки, новой рубашке в мелкую полоску и с тщательно уложенными, насколько это возможно, жесткими волосами мальчик выглядел настоящим маленьким джентльменом, и это зрелище так изумило Хелену, что поначалу она не поверила своим глазам. Ее заспанный взгляд продолжал блуждать по комнате, выхватывая из незнакомой обстановки все новые удивительные предметы: ночную сорочку из тончайшего батиста, кровать из блестящего черного дерева с балдахином, нарядными подушками и украшенным оборками покрывалом, обои в розочку, гармонирующие с резьбой на балдахине, и элегантный ночной столик на резных ножках в углу, с трехстворчатым зеркалом и пышным букетом роз в хрустальной вазе. Розы в ноябре!

– Ян решил, что первое время можно обойтись готовым платьем, – радостно сообщил Джейсон. – Но потом будет только сшитое на заказ, как и положено.

Ян… В сознании Хелены одна за другой всплывали отдельные картинки цвета сепии, как на фотографиях: мрачные своды церкви Святого Стефана, торжественный до взволнованности голос пастора Клукаса, Невилл, надевающий тоненькое золотое колечко на безымянный палец ее левой руки, потом его поцелуй, мимолетный, как дуновение ветра. Спешный, похожий на бегство отъезд из усадьбы, молчаливые объятия Маргарет в карете, Джейсон на сиденье напротив, радостно комментирующий увиденное, и отвечающий ему низкий голос Мохана Тайида, тихий смех.

Затем вокзал в Эксетере, из стекла и камня, невыносимо шумный после безлюдного Корнуолла, исходящий дымом железный монстр и теплое купе с деревянными панелями в его чреве. Наконец, этот сон, в который Хелена провалилась, уставшая до бесчувствия. Она ощутила металлический холод колечка на пальце. Теперь она пленница, и это ее оковы.

– Доброе утро, Хелена.

При виде Маргарет в неизменном траурном платье Хелена растрогалась так, что у нее увлажнились глаза.

– Доброе утро, Мардж. Как долго я спала?

– Почти сутки. Ты совсем обессилела. Мистер Тайид на руках отнес тебя в дом. – Маргарет запнулась. – Мистер Невилл зовет тебя завтракать. Накинь вот это. – Старушка взяла с постели легкий голубой халат, так осторожно, будто боялась оскорбить нежный шелк прикосновением своих потрескавшихся пальцев.

Хелена вышла в коридор босиком. Утопая по щиколотку в зеленом ковре, она чувствовала себя Алисой в Стране чудес. Весь дом был выдержан в приглушенных тонах: нежно-сером, светло-голубом, кремовом. Даже дорогая древесина переливалась пастельными оттенками. И все, вплоть до мельчайших деталей интерьера, было на своем месте. Джейсон уже бежал вниз по лестнице на первый этаж. Когда Хелена коснулась перил, ей показалось, что они сделаны из того же материала, что и ее халат.

Внизу у лестницы появилась горничная в белом чепце и переднике.

– Туда, пожалуйста, мадам. – Она показала рукой, приседая в книксене. – Мистер Невилл ждет вас в комнате для завтрака.

За приоткрытой двустворчатой дверью в противоположной стене комнаты виднелся сад, укутанный утренним лондонским туманом. Большую часть помещения занимал устланный белой скатертью стол, на котором среди мерцающих фарфоровых чашек, сливочниц и серебряных приборов стояли хрустальные вазы с букетами белых роз. Пахло яичницей, шоколадом и кофе. Желудок Хелены болезненно сжался от голода.

– Доброе утро, Хелена.

Она вздрогнула, услышав его голос.

Невилл сидел справа, перекинув обтянутые светло-серыми штанами ноги одну на другую, и смотрел на нее поверх газеты.

– Надеюсь, ты уже оправилась после утомительного путешествия и не обидишься на меня за то, что я опередил тебя. Мне надо было приготовить дом к твоему приезду. Ведь я не ожидал вернуться из Корнуолла семейным человеком.

Ливрейный слуга подвинул ей стул, и Хелена устроилась с узкой стороны стола. Напротив нее Джейсон запихивал в рот белую булку, с которой капало варенье.

– Кофе или шоколад, мадам?

– Благодарю, Ральф, думаю, шоколад будет кстати, – ответил за Хелену Невилл. – Мадам надо набраться сил. – Он пристально посмотрел на нее. – Возможно, голубой тебе и не к лицу, но это единственное, что было подходящего качества. Он подходит к твоим глазам, хотя у меня такое чувство, что ты в нем мерзнешь. Скоро мы справим тебе другой халат, что-нибудь в теплых тонах, бирюзовое или лавандовое. – С этими словами Невилл как ни в чем не бывало вернулся к своей газете.

Хелена глотнула из чашки. Вкус оказался восхитительный: шоколад так и таял во рту. Однако в горле стояла какая-то горечь и першило, как будто она наглоталась пыли.

Шелест газетных страниц заставил ее вздрогнуть. Невилл отложил чтение и взглянул на маленькие часики, которые достал из кармана цветастого жилета. На любом другом мужчине этот узор выглядел бы смешно, но Невилл носил его с неизменной элегантностью и уверенностью в собственном вкусе.

– Надеюсь, ты простишь, но меня ждут дела, – сказал он, поднимаясь со стула. – Не жди меня к обеду, я могу припоздниться.

С этими словами Невилл быстро покинул комнату. Несмотря на потрескивающий в камине огонь, Хелена почувствовала разливающийся внутри холод. «Теперь так будет каждое утро, – подумала она. – До конца моих дней».

Пока Маргарет пыталась привести в порядок ее непослушные волосы, Хелена, растерянно опустив глаза, сидела за туалетным столиком. Она боялась увидеть себя в зеркале. Этот день походил на кошмарный сон, каждая минута которого растягивалась в вечность. Утром Хелена стояла как манекен, пока французская портниха со своими помощницами снимала с нее мерки, отпуская комплементы по поводу ее хорошего сложения и чистой кожи. Когда Хелене показывали отрезы ткани и мотки кружев, она кивала с отсутствующим видом. А за обедом, в то время как Джейсон рассказывал о своем первом занятии с миссис Брюс, нанятой восполнить хотя бы самые вопиющие пробелы в образовании мальчика, бездумно гоняла по тарелке наколотый на вилку кусок ростбифа.

– Добрый вечер, леди.

Невилл вошел без стука.

Хелена вскочила, а Маргарет замерла в глубоком книксене. Для Хелены оставалось загадкой, как быстро сумел Невилл приучить упрямую служанку к новому месту. Словно та всю жизнь ждала возможности въехать в этот огромный дом.

– Спасибо, Маргарет, – кивнул он старушке, и та удалилась, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Он стоял и смотрел на жену, казалось, целую вечность. Пытаясь унять в теле дрожь, Хелена скрестила на груди руки. Она знала, что по ночам между мужчинами и женщинами происходит нечто таинственное, о чем имела весьма смутное представление, основанное на отрывочных детских воспоминаниях и намеках Маргарет. Старушка учила, что в таких случаях нельзя отказывать мужчине, что бы он ни попросил.

Невилл приблизился, не сводя с нее глаз, и Хелена снова не смогла выдержать его взгляд. Тогда он осторожно взял ее за подбородок, и она послушно подняла голову. Невилл тихо рассмеялся.

– Хелена, моя маленькая дикая кошка, – прошептал он, почти выдохнул. – Что же мне с тобой делать?

От звука его голоса Хелена затрепетала, словно он нежно погладил ее по щеке.

Потом Невилл схватил ее за затылок, не грубо, но так уверенно, что она не смогла увернуться и только застонала. Хелена почувствовала тепло его тела и твердые мускулы под белой рубашкой. Что-то внутри нее не давало вырваться из его объятий. Лицо Невилла оказалось совсем близко. Он все еще смотрел ей в глаза, словно хотел найти в них ответ на только что заданный вопрос.

– Тебе нечего бояться, моя маленькая Хелена, – прошептал Невилл. – Я уже говорил тебе, что не насилую женщин. Но когда-нибудь ты сама захочешь, это я тебе обещаю.

С этими словами он поцеловал ее в лоб и покинул комнату так же внезапно, как и вошел.

Ноги Хелены подкосились. «Я не могу, – подумала она, со вздохом опускаясь на пол. – Больше я не выдержу ни дня».

Сигаретный дым извивался белыми завитками, медленно рассеиваясь под тяжелым бархатным пологом. Высокие своды балдахина из темного дерева мерцали латунной отделкой, беспорядочно разбросанные подушки и скомканные покрывала свидетельствовали о продолжительной любовной борьбе.

Леди Ирен Фитцуильям тихо вздохнула, прижавшись щекой к груди темноволосого любовника. Она слушала, как успокаивается его сердце, такое страстное и в то же время холодное, то самое, за обладание которым она была готова отдать все.

Она заглянула в его черные глаза. Этот человек оставался для нее загадкой, несмотря на все те часы интимной близости, которые он дарил ей в промежутках между месяцами разлуки. Сейчас он смотрел в никуда, и Ирен почувствовала, как ее захлестывает волна ревности. Он ненавидел, когда интересовались его мыслями, и поэтому Ирен молчала, хотя и знала, что не единственная пользуется его благосклонностью. Это был секрет Полишинеля, однако всем заинтересованным сторонам хватало такта не замечать друг друга. При этом каждая воображала, что именно она и есть нечто особенное, пробуждающее в нем не только плотскую страсть.

Ирен погасила сигарету в блюдце, стоявшем на ночном столике возле кровати, и высвободилась из объятий любовника. Когда он встал, она стала мерзнуть, хотя за несколько минут до этого, казалось, таяла от жары. Ирен завернулась в покрывало. Ее стройное тело еще болело и горело от его ласк и собственной только что утихшей страсти, которую он один мог разбудить в ней и о возможности которой она не подозревала до того, как познакомилась с ним.

Даже голый, Ян Невилл был исполнен достоинства, которым ни в коей мере не обладал ее обрюзгший супруг. Как ни была удовлетворена Ирен, какой усталой она себя ни чувствовала, но при виде мускулистого мужского тела лицо ее снова загорелось желанием. Она ненавидела власть, которую имел над ней этот человек, и в то же время упивалась ею. Ирен с болью в глазах наблюдала, как он одевается, подбирая штаны и рубаху, в спешке брошенные на пол пару часов назад.

– Ты долго пробыл в Корнуолле, – заметила она, чтобы хоть ненадолго задержать его разговором.

– Достаточно для того, чтобы там жениться, – отвечал Невилл, повязывая перед зеркалом галстук.

Некоторое время она молчала, словно оглушенная его словами, а потом сглотнула, пытаясь смягчить внезапно пересохшее горло.

– Ты… женился?

Ирен хотела, чтобы это прозвучало, как шутка, но получилось вымученно.

– Ты же знаешь, я всегда готов к новым приключениям.

Невилл довольно подергал узел на галстуке.

Лицо Ирен вспыхнуло жгучей ревностью с примесью любопытства. Что за женщина прибрала к рукам лучшего любовника между Плимутом и Калькуттой, сирена или мадонна? И что есть в ней такого, чего нет во всех остальных?

– Кто она?

Невилл поймал в зеркале ее взгляд, и его лицо приняло задумчивое, чуть озорное выражение. Он еще раз поправил галстук.

– Честно говоря, я сам пока не знаю, – отвечал он. – Почти ребенок. Худая, упрямая, неловкая. Ни манер, ни образования, но гарцует как черт! Большего я тебе пока сказать не могу.

Ирен охватила ярость.

– И ты уже… гарцевал на ней? Как она?

Ян Невилл обернулся.

– Твоя пошлость несносна.

Леди Ирен прикусила губу. Потом кокетливо склонила голову набок, пытаясь сгладить оплошность, и насмешливо сдвинула тонкие брови.

– Ты и бедная девушка с побережья?

– Твои шутки омерзительны.

Повисла напряженная пауза.

– И ты… любишь ее? – выдавила из себя Ирен.

– Не говори глупостей, – ответил Невилл, застегивая жилет.

Внезапно она почувствовала жалость к неизвестной сопернице. Молодая, неопытная девочка, какая жизнь ждет ее с этим бесчувственным и расчетливым набобом? Как счастлива Ирен, избежавшая этой участи!

– Ты – дьявол, Ян Невилл. У тебя нет сердца, – проговорила она, глядя на белую простыню.

– До сих пор его отсутствие мне не мешало.

Некоторое время она наблюдала, как он отряхивает жилет, сдувая с него последние пылинки, а потом схватила с ночного столика хрустальную фигурку и изо всех сил запустила ею в Невилла.

– Убирайся вон, сукин сын!

Зеркало разлетелось на тысячу осколков. Ирен прицелилась хорошо, но Невилл оказался проворнее и успел увернуться. Он схватил сюртук и поспешил к выходу.

– Твоя склонность все драматизировать невыносима. Прибереги слезы для своего лорда. От него ты добьешься этим чего угодно.

Взявшись за дверную ручку, Невилл еще раз обернулся и отвесил легкий поклон.

– Прощайте, леди Фитцуильям.

Ирен перевела взгляд на зеркало, от которого остался один застрявший в раме осколок. В нем отражалось ее опухшее лицо, все еще красивое, но будто постаревшее сразу на несколько лет, и растрепанные темные волосы. Через все отражение проходила черная трещина, при виде которой Ирен повалилась на кровать и разразилась новым приступом рыданий. В этот миг внизу хлопнула входная дверь.

6

Целыми днями Хелена, как лунатик, слонялась по огромному дому, Джейсон пыхтел над книгами, а Маргарет коротала время, сплетничая с портнихами и шляпницами. Хелена давно потеряла счет дням и не смогла бы ответить, сколько времени живет здесь, месяц или неделю. За исключением бесед об Индии с Моханом Тайидом, у нее не было здесь ни дел, ни развлечений. Лондона она почти не видела, но и не имела никакого желания выезжать в город. Иногда она чувствовала себя призраком, неприкаянной душой, не обретшей покоя ни в том, ни в этом мире.

Она носила платье из темного шелка – как легкий намек на траур, в котором ей все еще полагалось пребывать. Сшитое по последней моде, оно облегало фигуру и оканчивалось небольшим шлейфом, шелестевшим при малейшем движении. Корсет, который Маргарет с каждым днем затягивала все туже, заставлял Хелену держаться прямо, но это не причиняло ей никаких неудобств. В ней как будто умерли все чувства, кроме того, что захлестнуло ее в тот вечер, когда Невилл впервые вошел в ее спальню. Хелена до сих пор помнила исходивший от его тела жар, так не вязавшийся с его холодной натурой. Потом он отправился в свою комнату, а Хелена легла, лишь только его шаги стихли в конце коридора. Всю ночь она ворочалась с боку на бок и только под утро погрузилась в тяжелый сон.

За завтраком Невилл был сдержан, как всегда, и простился с нею мимолетным поцелуем в щеку, прежде чем отправиться по делам, которые редко отпускали его раньше полуночи.

В гостиной, оформленной в темно-синих и серебристых тонах, Хелене бросилась в глаза газета на журнальном столике. Она была аккуратно свернута и положена среди прочих бумаг и книг, словно специально, так, что в глаза бросались черные буквы заголовка: «Некрологи». «Сэр Генри Ричард Томас Клайдон, родившийся 23 сентября 1821 года в поместье «Оксли», скончался 17 ноября 1876 года… несчастный случай… выдающиеся заслуги перед родиной… оставил жену леди Софию Дафну Клайдон и детей: дочь мисс Амелию Софию Филиппу и сына мистера Аластера Генри Филиппа… Погребение состоится…»

Хелена опустила газету. «Несчастный случай», – пробормотала она.

– Ужасно, не правда ли?

Хелена обернулась. В комнату, как всегда бесшумно, вошел Ян Невилл, неизменно элегантный, в жемчужно-сером костюме с голубым жилетом. Его глаза блестели, как будто обсуждение трагического известия доставляло ему особенное удовольствие.

Невилл подошел к камину, взял сигару из шкатулки, инкрустированной ценными породами дерева, и задумчиво закурил, бросив спичку в огонь.

– Действительно несчастье, – произнес он, сделав несколько затяжек. – Имение, доведенное до разорения бесхозяйственностью владельцев, в бесперспективном, с экономической точки зрения, уголке Англии. Потом эта идея прибыльного вложения денег… Разумеется, банк потребовал дом и земли в качестве залога. И вот теперь, когда дело не выгорело, сотни фунтов буквально обратились в дым… – Он залюбовался поднимающимися с конца сигары белыми кольцами, откинул голову на спинку кресла и положил вытянутые ноги на столик. – И теперь эти бесплодные пустоши вместе с огромным домом принадлежат банку. Семья пакует вещи. А бывшему владельцу не остается другого достойного выхода, кроме классического несчастного случая во время чистки оружия. И это после стольких лет службы в армии! Действительно трагично.

Невилл посмотрел на кончик сигары, которую крутил в руке, поворачивая то одной, то другой стороной. Потом наклонился к пепельнице, тут же быстро выпрямился и снова откинулся в кресле.

– Исключительно миловидная, хотя и несколько глуповатая дочь. Связанный с нею недавний скандал удалось кое-как замять. Какой-то хлыщ пообещал жениться, да воз и ныне там. Обычное дело: джентльмен при деньгах не заинтересуется надбитой фарфоровой чашкой. Мать на грани безумия и ищет спасения у родственников. Те же не торопятся раскрывать ей свои объятия. Еще бы, такой позор, пятно на всей фамилии! Остается надеяться, что хоть бывший наследник извлечет пользу из этой истории. Возьмется за ум, до сих пор ни на что не годный и – кто знает? – упорным трудом восстановит некогда честное имя.

Невилл быстро подошел к Хелене и заглянул ей в глаза. Она тяжело задышала, корсет впился в ребра.

– И не смотри на меня так. Ты должна быть довольна, после всего того, что сделала тебе эта семья. Запомни: каждый в конце концов получает по заслугам.

С этими словами он повернулся и вышел, не дожидаясь ответа.

Его слова напугали Хелену. Но еще больше – жестокая удовлетворенность, сквозившая в каждом движении Невилла.

В тот вечер Хелена рассеянно смотрела на узорчатые петельки и завитки букв, связанных в слова проходящими по верху соединительными линиями. Они казались ей не просто непреодолимым забором, за которым прятались гласные и согласные непонятного ей языка, но и воплощением ее собственного одиночества и страха. Лишь мягкий голос Мохана Тайида возвращал ее к реальности. Она виновато смотрела на индуса, однако не видела в его темных глазах ни недовольства, ни укора.

– Вы здесь несчастны, – неожиданно сказал он.

На лицо Хелены хлынули слезы, как она ни старалась их сдержать.

– Как я могла?..

Индус сдвинул брови.

– Я был против этого брака, но что я мог поделать? Если Яну Невиллу что-нибудь взбрело в голову, нет силы, способной его остановить. Его воля подобна мечу, выкованному из стали и закаленному в крови врагов.

Хелену прошиб холодный пот, однако, видя, каким восхищением и гордостью загорелось лицо Мохана, она с любопытством склонила голову набок.

– Вы давно его знаете? – спросила она с почти утвердительной интонацией.

Мохан Тайид засмеялся одними глазами.

– Всю эту жизнь и даже больше.

– Как… – Она запнулась. – Как вы терпели его все это время?

Мохан Тайид отодвинулся от лампы, и его глаза утонули в темноте.

– Потому что нас связывает нечто большее, чем такая малость, как человеческая жизнь, – ответил он. – Вы называете это судьбой, мы – кармой. Сила ее так велика, что заставила меня поставить на карту свою душу и совершить тяжкий грех: пересечь вместе с Яном Невиллом кала пани, море. – Он уставился в пустоту. – Когда вы узнаете Индию и заглянете в ее бездонную душу, многое из того, что сейчас неясно, предстанет в новом свете.

Этот ответ нисколько не прояснил ситуации. Отчаявшись что-либо понять, Хелена смущенно замолчала.

– Имейте терпение, – ласково продолжал Мохан. – Во всяком случае, я рад, что рядом с ним оказались именно вы. Кто знает, быть может, вам… – Мохан остановился, словно спохватившись, что сказал лишнее, и отвел взгляд. – На этом мы закончим, время и так вышло, – спустя некоторое время нашелся он. – Мистер Невилл просил меня сразу после урока отвести вас наверх, чтобы вы смогли как следует подготовиться к сегодняшнему вечеру.

Он поднялся и вышел, оставив растерянную Хелену приходить в себя.

– Спасибо, Ральф.

Дворецкий поклонился и закрыл за собой дверь. Отделанный темным деревом кабинет был погружен в вечерние сумерки. Проникавший через окна тусклый свет фонарей и лампа на письменном столе рассеивали их лишь местами. В дверях возникла фигура Маргарет.

– Вы меня звали, сэр?

– Мне нужна ваша помощь, миссис Браун. – Ян Невилл откинулся в кресле, погрузившись в темноту. Немногочисленные бумаги на полированной столешнице были разложены в аккуратные стопочки, словно к ним никто не прикасался по меньшей мере в течение нескольких недель. – Прежде чем снова покинуть Лондон, мне остается выполнить еще одну обязанность перед обществом. На днях я принял приглашение лорда и леди Честертон на бал и хочу, чтобы сегодня вечером моя жена выглядела как можно лучше. Полагаюсь на ваш вкус и опыт. Разумеется, Джейн вам поможет. Думаю, двух часов вам будет достаточно.

– Конечно. – Маргарет присела. – Если у вас есть какие-нибудь пожелания…

– Красное.

– Но, сэр… Хелена все еще носит траур.

Ян Невилл поднялся, достал серебряный портсигар и закурил.

– Полагаю, ни у нее, ни у вас нет причин оплакивать мистера Лоуренса. В конце концов, его смерть стала освобождением для вас троих. А значит, спектакль окончен. Все остальное – лицемерие.

На некоторое время Маргарет остолбенела от такой непочтительности и бесчувственности, однако проглотила возражения и опустила глаза. Повисла пауза, в течение которой она собиралась с духом, чтобы сказать то, зачем пришла.

– Мы еще не говорили об этом, сэр, но… я рассчитывала, что буду сопровождать Хелену в Индию.

Невилл задумчиво посмотрел на дымок сигареты.

– Я знал, что вы на это рассчитываете. – Он затянулся и с шумом выдохнул дым. – Однако об этом не может быть и речи.

– Но я не оставлю моего ребенка…

Невилл устало опустился на край стола.

– Миссис Браун, ваше чувство долга и преданность моей жене выше всяких похвал, однако вы не имеете ни малейшего представления о стране, куда так рветесь.

– Но, сэр, с матерью Хелены…

– Индия – не Италия и даже не Греция, – перебил ее Невилл. – Если вы думаете, что когда-нибудь страдали от настоящей жары, вынужден вас поправить. В Дарджилинге прекрасный климат, но путь туда долог. Вы представить себе не можете, как останавливается дыхание от палящего зноя в индийских пустынях, какими насекомыми и прочими гадами кишит там земля. Сколько европейцев на кладбищах Калькутты и Мадраса! При всем моем уважении к вам, миссис Браун, я знаю Индию. Я там родился и провел большую часть жизни. Вы недостаточно молоды и здоровы для нее.

Маргарет выпрямилась. Щеки ее горели.

– Однако я должна отпустить в эту страну Хелену и Джейсона. Вы понимаете, чего вы от меня требуете?

– Я сделаю это путешествие максимально комфортным для них обоих, – пообещал Невилл. – Из Бомбея мы по железной дороге отправимся в Джайпур в моем собственном вагоне. Оттуда сделаем конную вылазку в Раджпутану, я хочу навестить… друзей. Из Джайпура снова по железной дороге двинемся на восток, в Силигури, через Агру и Аллахабад. Самый изнурительный этап – последний. Ведь на западе Дарджилинг не имеет железнодорожных путей, а мы должны быть на месте к началу апреля, когда начнут убирать урожай. Поэтому нам снова придется пересесть на лошадей. Вы смело можете доверить Джейсона Мохану. Никто не знает эту страну так, как он. Даже я…

На последних словах он усмехнулся. Потом нахмурился и схватил письмо, лежавшее на столе поверх бумаг.

– Здесь ректор школы Святого Павла в Дарджилинге подтверждает свое согласие взять Джейсона уже в следующем триместре. Эта школа устроена по образцу лучших английских пансионов. Полагаю, по крайней мере первое время Джейсон будет жить там и приезжать к нам на плантации только на выходные. Так он сможет быстрее привыкнуть к новой обстановке, и ему не придется каждый день тратить время и силы на дорогу домой.

– Но Хелена! Она же женщина и…

– Ах да, совсем забыл, слабый пол! – Невилл насмешливо покачал головой. – Согласитесь, это не про нее. – Внезапно его лицо стало серьезным. – Лев узнает львицу с первого взгляда. О ней вам точно не стоит беспокоиться. – Невилл пристально посмотрел на миссис Браун. – Хелена в надежных руках, поверьте.

В его голосе зазвучали теплые нотки, которых она раньше не слышала и меньше всего ожидала услышать. Обескураженная, Маргарет не могла найти удовлетворительного объяснения поведению Невилла, а потому просто отдалась внезапному чувству, заставившему ее поверить его словам. Это принесло ей бесконечное облегчение, так что старушка сама застыдилась своей легкомысленности и опустила глаза.

– Ни за что!

– Хелена, прошу тебя, он считает, что ты…

– Нет и еще раз нет! У меня траур, и это…

– Я не помешал? – Ян Невилл встал на пороге комнаты, прислонившись к дверной раме. Оживленный разговор Маргарет и Хелены разносился далеко по коридору. Безмолвно стоявшая в углу Джейн присела в книксене. На лице Маргарет застыло выражение отчаяния, глаза Хелены возмущенно блестели. При виде Невилла она покраснела от ярости и, забыв все приличия, бросилась на него, окутанная бирюзовым шелком нового халата с развевающимися на бегу воланами.

– Дьявол! – закричала она. – Чего ты от меня хочешь? Это ужасно! И тебя не волнует, что я до сих пор хожу в трауре, бессердечный, холодный хлыщ!

– Джейн, миссис Браун, я прошу оставить нас одних, – торопливо произнес Невилл.

Его голос несокрушимой стеной встал на пути исходящей от Хелены волны гнева. Стоило Маргарет закрыть за собой дверь, как Невилл грубо схватил супругу за руку.

– Я не потерплю таких речей в присутствии прислуги. Когда мы одни, обзывай меня какими угодно словами, но при них… держи себя в руках!

– Пусти, – прошипела Хелена, красная от стыда и гнева.

Она вырывалась изо всех сил, но пальцы Невилла лишь крепче сжимались вокруг ее запястья.

– Ты забываешься! – продолжал он. – Я – господин в этом доме, а ты – моя жена и должна меня слушаться. И я буду напоминать тебе об этом, по крайней мере пока ты не перестанешь вести себя как глупая гусыня…

– Да, ты принудил меня стать твоей женой, но я не твоя собственность, – в тон ему отвечала Хелена. – И ты не заставишь меня появиться на людях в этом бесстыдном наряде.

Он остановил на ней взгляд, который заставил ее замолчать, но который она тем не менее выдержала, тяжело дыша и дрожа от ярости.

– Ты права, это бесстыдное платье, – сказал наконец Невилл. – Но и ты не монашка, а потому не стоит устраивать представлений.

– Пусти меня немедленно, ты, проклятый ублюдок…

Хелена дернулась, пытаясь достать его свободной рукой, но в этот момент голова ее метнулась в сторону от сильного удара по лицу, который сбил ее с ног. Хелена камнем упала на кровать и, размазывая по щекам слезы, удивленно посмотрела на Яна.

– Никогда не называй меня ублюдком, слышишь?

От его шепота по спине Хелены пробежала холодная дрожь. В дверях Невилл обернулся.

– Я пришлю Маргарет и Джейн. Посмотрим, на кого ты будешь похожа через два часа.

Ричард Картер скучал, но ему это было не в новинку. В конце концов, он явился сюда не ради развлечения, а чтобы развивать старые деловые связи и налаживать новые. Он ненавидел бессмысленную болтовню чопорных джентльменов и их глупых разряженных дам. Первый обход за этот вечер он уже сделал. Пожимал руки, заводил непринужденные разговоры о погоде, вопросах текущей политики, хозяйственных делах. Теперь он высматривал в публике лица, с которыми имело смысл за бокалом-другим виски обстоятельно обсудить конкретные дела. Картер поднялся на галерею и оглядел оттуда гудящий, как пчелиный улей, бальный зал.

Голоса и смех накатывали волнами. Взгляд скользил по павлиньим опахалам и элегантным платьям. Зеленые, оттенка смарагда, нежно-желтые, голубые и розовато-лиловые, цвета мальвы, декольтированные драгоценными камнями, отороченные кружевами, они кружились, меняясь местами, как стеклышки в калейдоскопе. С ними контрастировали черно-белые костюмы джентльменов, кое-где перемежающиеся с красными с золотом офицерскими мундирами. Взгляд Ричарда Картера остановился на одинокой фигуре в конце зала, и пальцы невольно вцепились в перила.

– Господи, Ричард, уж не призрак ли вам привиделся?

– Рад встрече, лорд Уильям!

Джентльмены тепло пожали друг другу руки.

– Я рад не меньше. Как ваши дела?

– Я доволен, – загадочно улыбнулся Ричард.

Младший сын графа Холингбрука улыбнулся во все свое усыпанное веснушками моложавое лицо.

– Это значит, продолжаете грести доллары лопатой? – воскликнул он. – Завидую. Вот что значит иметь нюх! Хотя, благодаря вам, мне удалось значительно приумножить и мое жалкое наследство.

– В таком случае вам я обязан возможностью лицезреть это блистательное общество! – Ричард обвел рукой зал.

Улыбка лорда Уильяма стала еще шире. Он кивнул ливрейному слуге в голубом с золотом костюме, и оба собеседника взяли себе по бокалу виски.

– Вы преувеличиваете мое влияние. – Лорд Уильям кивнул Ричарду, поднимая бокал. – Пусть вы и выскочка из колоний, в этом зале достаточно лордов и леди, которые вам кое-чем обязаны. Уже одно то, что половина этого шелка, – он кивнул в сторону зала, – выткана на ваших мануфактурах. О ювелирных украшениях с вашим клеймом говорить излишне.

– Теперь ваш черед преувеличивать мои возможности, – махнул рукой Ричард.

Лорд Уильям глотнул из бокала и посмотрел на пеструю толпу.

– Времена меняются, Ричард. Конечно, отпрыски благородных фамилий смотрят на нас, дельцов, свысока, тем более на американцев. Однако за их громкими титулами стоит порой не так много. Традиции – хорошая вещь, но дорогостоящая. Вряд ли кто из них упустит возможность породниться с богатой наследницей или состоятельным деловым человеком вроде вас… – Он задиристо посмотрел на Ричарда. – Или претендентка на титул миссис Ричард Картер уже имеется?

Ричард покачал головой, задумчиво глядя в бокал.

– Нет, еще нет.

Сам того не зная, лорд Уильям задел его больное место. Ричард не испытывал недостатка в общении. Его ежедневник был заполнен приглашениями на званые вечера, скачки и прогулки верхом, концерты, спектакли и ужины в неформальной обстановке, однако он все чаще чувствовал себя одиноким. Все эти годы он занимался только своим делом – изучал рынки сырья и технологии его переработки, ловил возможности, завязывал контакты, заключал сделки и обнаружил во всем этом такую прыть, что даже депрессия 1873 года почти не затронула его предприятий.

Но чего-то не хватало. Он все острее ощущал это, особенно по вечерам, когда сидел у камина в своем доме на площади Лафайет, с бокалом калифорнийского вина собственного производства и каким-нибудь хорошим романом или последним номером «Нью-Йорк таймс». Он все чаще проваливался в эту пустоту, и наслаждаясь оперой в красно-золотой ложе Академии музыки, и прогуливаясь верхом по бурым холмам своих обширных владений на Западном побережье. В юных леди из хороших фамилий, бросавших в его сторону застенчивые и одновременно призывные взгляды поверх раскрытых вееров, в почтенных матронах, подсовывающих ему дочерей, племянниц и внучек, не было недостатка по обе стороны Атлантики, однако ни одной из них так и не удалось растопить лед его сердца. В лучшем случае, все заканчивалось непродолжительным романом. Ричарду Картеру было мало красивого лица, стройной фигуры и добродетельного характера. Он искал спутницу жизни, способную лишить его рассудка, заставить кровь быстрее бежать по жилам, ошеломить, пленить – все одновременно.

Ричард снова погрузился в созерцание играющей всеми красками суеты бала.

– Вас заинтересовало что-то конкретное?

Он замялся.

– Там, у двери в оранжерею… Дама в красном.

– Пустой номер, Ричард.

– Но почему?

Картер удивленно посмотрел на друга.

– Видите ли, вы пропустили главную тему дня, – покачал головой лорд Уильям. – Юная леди – сенсация сегодняшнего бала: недавно ей удалось подцепить на удочку нашего вечного холостяка Невилла. И вот теперь джентльмены завидуют ему, а леди дружно ненавидят за это ее.

– Невилл? – Ричард Картер наморщил лоб. – Ни о чем не говорит.

– Ах да, вы же никогда не пьете с нами чай! – вспомнил его собеседник. – Вероятно, из патриотических соображений?

Лорд Уильям намекал на знаменитое Бостонское чаепитие, со дня которого минуло без малого сто лет.

В 1763 году, после подписания Парижского мирного договора, означавшего завершение Семилетней войны между Англией и Францией, королевская казна была пуста. Тогда, в 1765 году, парламент принял закон, облагающий товары, прибывающие из Англии в американские колонии, непомерно высоким налогом, что привело к бойкотированию торговли с метрополией. В конце концов парламент упразднил налог на все товары, кроме чая. Американцы были возмущены: ведь они платили налоги Британии, не имея даже своих представителей в парламенте! В результате дорогостоящему британскому чаю предпочли контрабандный голландский. Ост-Индская компания несла убытки и в конце концов вынудила парламент наделить ее монополией на торговлю чаем в американских колониях. Отныне импорт чая из любой другой страны объявлялся незаконным и карался крупным штрафом. В декабре 1773 года в бостонский порт прибыли первые после принятия закона корабли Ост-Индской компании, однако отгрузка так и не состоялась. Переодетые индейцами мужчины поднялись на борт и под аплодисменты собравшейся публики побросали ящики с чаем – в общей сложности на десять тысяч фунтов! – в море. Акцию назвали Бостонским чаепитием, и она стала началом борьбы американских колоний за независимость.

Приятели заулыбались.

– В том числе, – кивнул Ричард. – Хотя, по правде говоря, я всегда предпочитал иметь дело с более солидными предметами, нежели набитые сухой травой коробки.

– Невилл на этой траве сделал себе состояние, – заметил лорд Уильям. – И если чай из Дарджилинга – шампанское среди чаев, то его плантации – «Моэт и Шандон» среди чайных компаний.

«Дарджилинг», – повторил про себя Картер. Это индийское название словно бы имело металлический привкус, который Ричарду немедленно захотелось нейтрализовать хорошим глотком из бокала.

Лорд Уильям задумчиво почесал висок, на котором уже серебрилась ранняя седина.

– Не мое дело, но все-таки… я не советовал бы вам становиться Невиллу поперек дороги, – осторожно проговорил он.

Ричард поднял густые брови.

– Да? И что же такого опасного в этом человеке?

Лорд Уильям глубоко вздохнул и, словно для храбрости, глотнул из бокала.

– Все, – ответил он наконец. – Этот человек пьет, как последний забулдыга. Он в жизни не проигрывал в карты, и каждый, кто посмел бросить ему вызов, дорого поплатился за это. Никто не знает, откуда он взялся. Однажды он прибыл из Калькутты с кучей денег и лучшим чаем, который когда-либо продавали на Минсинг-лейн. Он бесстрастен и неуязвим, и, быть может, здесь нет ни одного джентльмена, – лорд Уильям обвел рукой зал, – не имеющего по его милости рогов, однако никому еще не удавалось поймать его с поличным.

– Однако его принимают! – удивился Ричард.

Лорд Уильям кивнул.

– И это самое странное. Похоже, он имеет какую-то власть над людьми, просто не оставляющую им выбора. Его как будто… боятся… Страшно, правда?

Ричард улыбнулся.

– Такое впечатление, будто в нашем обществе появился нечистый.

Некоторое время лорд Уильям молча смотрел в толпу.

– Многие думают, что так оно и есть, – наконец вздохнул он.

Картер весело рассмеялся.

– Боже, как до сих пор суеверен Старый Свет!

И повернулся, намереваясь куда-то идти.

– Вы что-то задумали, Ричард? – остановил его лорд Уильям.

– Полагаю, вы не намерены знакомить меня с господином Невиллом. Придется сделать это самому.

Лорд Уильям испуганно округлил глаза.

– Вы с ума сошли!

– Просто мне так хочется, – пожал плечами Ричард.

Он подмигнул приятелю и исчез в толпе лордов и леди, коротающих время в оживленных беседах на галерее.

Больше всего на свете Хелене хотелось стать невидимой. Но это было невозможно: ее платье сияло даже на фоне переливающегося всеми цветами радуги бального зала.

Алая юбка словно обтекала бедра и в то же время походила на цветочную чашечку, а стянутая талия казалась хрупкой, как стебелек. И без того яркий шелк отсвечивал золотым, и кожа Хелены будто светилась. Вырез в форме сердца приоткрывал собранную корсетом грудь; похожие на крылышки рукава оставляли плечи открытыми. Задрапированная спереди на манер греческой туники ткань ниспадала сзади мягкими складками.

Распущенные волосы струились по спине, однако пряди с боков были собраны на затылке, где красовался букетик живых красных роз. Туалет дополняло тяжелое рубиновое колье, которое Ян надел ей на шею, прежде чем, ни слова не говоря, вывести из комнаты. Как вещь, аксессуар, игрушку.

Хелена стиснула зубы. На память ей пришла сцена, имевшая место в комнате наверху за два часа до бала, и в лицо снова бросилась кровь.

Маргарет и Джейн она сказала, что споткнулась и упала, однако по их глазам поняла, что они не поверили ни единому ее слову. Невилл принес из кухни лед, и через некоторое время лишь легкое покраснение да неестественный блеск в глазах напоминали о предшествовавшей балу ссоре.

Трудно сказать, что в это время чувствовала Хелена. Ее руки, обтянутые красными перчатками до локтей, были потными от страха и в то же время холодными как лед. С тех пор, как она под руку с Невиллом переступила порог дома Честертонов, за ней неотрывно следили десятки и сотни глаз. Даже сейчас, стоя в углу, в стороне от суеты, Хелена чувствовала на себе их любопытные взгляды. Скольким джентльменам и леди она была сегодня представлена! Хелена с застывшей полуулыбкой пропускала мимо ушей их вежливые комплименты. Всех, кроме одной дамы, которую Ян назвал Ирен Фитцуильям. Она подплыла к ним вместе с другими леди, сияя бриллиантами, в надушенном розовом облаке с черными кружевами. Пококетничала с Невиллом и только потом смерила Хелену оценивающим взглядом.

– Так вот какое сокровище вы от нас так долго скрывали! Ну, миссис Невилл, как вам наше блестящее лондонское общество?

– Я… – Хелена смутилась и, ища поддержки, подняла глаза на мужа. Однако тот смотрел куда-то в другой конец зала. – Боюсь, я еще не так много видела…

Хелена почувствовала, что покраснела, и растерялась еще больше.

– В самом деле? – Дама нетерпеливо захлопнула черный веер из страусовых перьев. – Ян, негодник, вы нарочно так долго держали свою очаровательную жену вдали от Лондона? Где же это?.. – Дама вопросительно склонила к Хелене бледное лицо, окруженное темными волосами.

– Ко… Корнуолл, – запинаясь, ответила Хелена и опустила глаза.

– Точно, Корнуолл, – кивнула миссис Фитцуильям. – Вы еще что-то рассказывали о живописной ферме, верно, Ян?

Окружение дамы захихикало.

Лицо Хелены стало пунцовым. Однако, прежде чем она успела ответить, Ирен Фитцуильям повернулась к Невиллу и легонько стукнула его по плечу сложенным веером.

– Вы слышите? Играют наш вальс. Сегодня вы не можете мне отказать. – Она подхватила его под руку и потащила на середину зала. – Вы ведь позволите, миссис Невилл? – через плечо бросила дама Хелене. – После этого он ваш, на всю жизнь!

Хелена видела, как в танце Ирен что-то шептала Невиллу, как он склонял ухо к ее губам, и потом она хохотала, запрокинув голову. Он уже успел сменить даму, а в глазах Хелены все еще стояли слезы пережитого унижения. И она прикусывала нижнюю губу, чтобы сдержать их.

Внезапно Хелена почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Выпрямившись, она увидела джентльмена, наблюдавшего за ней из толпы пожилых гостей, не принимавших участия в танцах. Он возвышался над ними почти на целую голову. Его крепкая, широкоплечая фигура излучала силу и спокойствие. Он производил впечатление человека с богатым жизненным опытом и не чуждого физическому труду.

Хелена знала, что ответить на его взгляд – верх неприличия, но иначе не могла. Он сделал чуть заметное движение, как будто намеревался уйти, но в результате направился прямо к ней, ловко маневрируя в смеющейся и болтающей толпе. Хелена обмерла. Правила приличия, насколько она их знала, категорически запрещали то, что, по-видимому, намеревался сделать этот господин. На балу незнакомые гости, тем более противоположного пола, должны быть представлены друг другу. Однако джентльмена это, похоже, заботило мало. Хелена быстро оглянулась, но сомкнувшаяся вокруг нее непроницаемая стена из шелка, бархата и органзы не оставляла никакой возможности бегства. В ожидании самого худшего Хелена сжалась, уставившись на носок туфельки, выглядывавший из-под подола ее платья.

С отстраненным выражением лица джентльмен встал рядом с ней у стены, заложив руки за спину, и принялся подчеркнуто заинтересованно наблюдать за публикой в зале. Хелена украдкой рассматривала его со стороны. Угловатое, гладко выбритое лицо под зачесанными назад каштановыми волосами излучало решительность и мужество. Оно не отличалось благородной тонкостью черт: высокий широкий лоб, круглые щеки, массивный подбородок. Небольшое искривление на крупном носу могло свидетельствовать о давнишнем увечье. Вблизи он казался старше: глубокая морщина между бровями и две поднимающиеся от уголков рта вертикальные складки выдавали, что его возраст приближается к сорока.

– Я-то думал, что один скучаю на сегодняшнем вечере, – сказал он в пространство зала.

Хелена, не поднимая глаз, покачала головой.

– Нет.

– Хотя мне странно видеть, что такая молодая леди не танцует…

Хелена молчала. Она стыдилась признаться, что не умеет. Краем глаза она видела, что незнакомец наблюдает за ней.

– За это надо выпить.

Он кивнул лакею и взял с подноса два бокала шампанского.

Прохладный напиток освежал язык и тепло разливался в желудке. Хелена почувствовала, что ее смущение уходит.

Незнакомец испытующе посмотрел ей в глаза.

– Лучше?

Хелена кивнула, на ее лице мелькнула улыбка.

– Позвольте представиться, Ричард Картер. – Он протянул Хелене руку.

Когда его губы коснулись шелка перчатки, по телу Хелены пробежала приятная теплая волна. Пронзительные глаза цвета темного янтаря как будто видели Хелену насквозь, но это наполняло ее душу странным покоем.

– Хелена… Невилл. – Не то чтобы Хелена не успела привыкнуть к своей новой фамилии, но мысль о человеке, давшем ей эту фамилию, как будто придавала звукам горький привкус.

Ричард Картер печально посмотрел Хелене в глаза.

– Прекрасная, солнечная Елена, похищенная Тезеем для царя Спарты Менелая, возлюбленная Париса и яблоко раздора в кровавой войне с Троей… Вот сколько вы уже успели натворить!

– Ничего подобного, – прошептала Хелена.

От слов незнакомца на душе у нее стало невыразимо тоскливо. Словно вся ее жизнь, серая и однообразная, пронеслась вдруг перед глазами.

– Ну… по крайней мере вам удалось раздразнить мое любопытство… – смущенно развел руками Ричард.

– Чем же это? – Хелена выглядела изумленной.

– Ну… – Картер пригубил из бокала. – Увидев вас, я сразу спросил себя: как получилось, что такая очаровательная молодая дама скучает в углу и что у нее за супруг, если оставил ее одну, вместо того чтобы наслаждаться каждой секундой ее общества.

Легкая краска залила щеки Хелены, словно отсвет яркого платья.

– Ну… – в свою очередь замялась она и тут же, ощутив неизвестно откуда взявшийся прилив уверенности, выпалила: – Он, видите ли, обо мне волнуется меньше всего.

– Но он должен! – Ричард решительно и вместе с тем осторожно коснулся ее руки. – Иначе зачем же он женился на вас? Деньги? Титул?

Хелена усмехнулась.

– Нет. – Она покачала головой.

– Тогда почему? Простите, – нетерпеливым жестом оборвал сам себя незнакомец. – Я не хотел показаться бестактным.

– Вам не за что извиняться, – возразила Хелена. – Я… правда не знаю почему.

– Ну а вы? Почему вы на это согласились?

– Я… – Хелена запнулась. Ей хотелось закричать, что Невилл ее заставил, что у нее не было выхода, что он мучил ее, но вместо этого она, испытывая невероятное облегчение оттого, что может хоть кому-то довериться, чуть слышно добавила: – Я была вынуждена.

– Брак по договоренности – это непостижимо, – пробормотал Ричард, скорее обращаясь к самому себе. – Представьте, такое практикуется и в Америке, в известных кругах. Несмотря на все то значение, которое мы придаем свободе и уважению личности.

– А вы… – начала Хелена и запнулась, словно спохватившись, что затеяла разговор, который неприлично вести с совершенно незнакомым джентльменом.

– Я? – переспросил Ричард Картер, догадавшись, о чем она хочет его спросить. – Что до меня, я – неисправимый романтик и до сих пор верю в любовь. А вы?

Взгляд Хелены блуждал между гостями в то время, как мыслями она была далеко в прошлом. Хелена вспоминала любимые книги и длительные прогулки по берегу в компании Ахиллеса, свое одиночество и фантазии, в которых она представляла себя прекрасной принцессой, похищенной злодеем, и ждала рыцаря-освободителя. Но вместо него явился Ян и заключил ее в еще более крепкую темницу, теперь уже на всю жизнь.

– Я – нет, – коротко ответила она Ричарду Картеру.

Он задумчиво встретил ее холодный взгляд. Странная молодая леди. Совсем юная, насколько мог судить Ричард, быть может, вполовину моложе его. И в то же время отмеченная печатью какого-то серьезного жизненного опыта. Она стояла перед ним, напуганная и смущенная, такая непохожая на юных дам высшего общества, которые, несмотря на добродетельное воспитание, прекрасно знали цену и своей внешности, и прочим достоинствам и старались продать все это с как можно большей выгодой для себя.

Ричард и сам не смог бы сказать, что же именно отличало ее от них и почему его так очаровывала ее манера двигаться, поднимать брови, произносить слова. Он вспомнил, как однажды один из его агентов высыпал перед ним из сумки горсть только что вырубленных из скалы камешков. Ричард брал их в руки один за другим и пристально рассматривал. Он скорее предчувствовал, чем представлял, какому из них суждено украсить бальное платье, а какой, вставленный в золотую оправу, будет сиять на груди юной леди. Ричарду вдруг захотелось как можно больше узнать об этой леди: откуда она, что ей довелось пережить, о чем она мечтает, что чувствует и думает, однако у него не оставалось времени расспросить ее обо всем этом.

– Я вижу, ты нашла, чем развлечься в мое отсутствие.

Холодный голос Невилла заставил обоих вздрогнуть. Мужчины обменялись оценивающими взглядами. В воздухе повисла напряженная тишина.

Наконец Ричард улыбнулся.

– Я имел удовольствие беседовать с вашей женой. Не хотелось бы и впредь упускать такую возможность. Ричард Картер. – Он поклонился, протягивая Яну руку.

– Не думаю, что такая возможность вам представится еще. – Невилл до боли сжал запястье Хелены. – Завтра утром мы уезжаем, – бросил он Картеру через плечо, увлекая супругу к выходу.

Ричард смотрел ей вслед, пока она не исчезла в толпе. Внезапно лицо его просветлело, как будто в этот момент созрело решение, возникшее в его голове в тот момент, когда он впервые увидел эту женщину с галереи.

– До встречи в Дарджилинге, прекрасная Елена, – прошептал он, одним глотком осушая бокал.

7

Легкий корабль стрелой рассекал средиземноморские волны. Темная зимняя вода за кормой пенилась, поднимаясь к самым перилам. В резком, холодном ветре, казалось, еще можно было уловить теплые струйки, как последний привет солнечного лета, которым так славилась эта земля. Хелена поплотнее закуталась в длинное пальто, теплое, несмотря на довольно тонкую ткань. «Коза из Кашмира» – так объяснил Мохан Тайид. Хелена прижала к ушам меховую оторочку капюшона и так глубоко вдохнула соленый воздух, что у нее закружилась голова.

Джейсон мучился внизу морской болезнью. Несколько дней Хелена провела с ним, держа за голову и время от времени утирая ему лоб мокрым платком. Джейсона тошнило от качки, и тело его горело, хотя по временам мальчика прошибал холодный пот.

День проходил за днем, но улучшений не наступало. Иногда Хелену сменяла Джейн, и тогда она ненадолго проваливалась в тяжелый сон, из которого ее снова вырывал голос Джейсона. Хелена уставала, однако именно это спасало ее от гложущей сердце тоски. Это путешествие вернуло ее к жизни, освободив из заключения в чужом холодном доме. И каждая минута все больше отдаляла ее от Англии, от прежней жизни, от Мардж.

Мардж… По лицу Хелены, обжигая щеки, потекли слезы. Она вспомнила, как застыла посреди комнаты в ненавистном бальном платье, какие искры метал из глаз Невилл, когда по возвращении от Честертонов немедленно поднял прислугу и велел собираться. Они должны уехать сейчас же! Он ничего не объяснил Хелене и вел себя так, будто ее вообще не существовало. Однако Хелена чувствовала, что именно она виновата в этом спешном отъезде, больше похожем на бегство. Но что она сделала не так?

Еще не рассвело, когда две повозки, груженные множеством чемоданов и коробок, тронулись к гавани. Стук копыт эхом отдавался в гулких переулках. Набережная была пустынна. В тяжелом предутреннем тумане едва просматривались силуэты кораблей. Лишь на одном из них кипела жизнь. Люди бегали вниз и вверх по лестницам, перекрикивались, отдавали друг другу приказы. Наконец машина запыхтела, выталкивая из высоких труб облака дыма, еще более плотного, чем лондонский туман, и корабль нетерпеливо завибрировал.

Джейсон спал на руках у Мохана Тайида. Мардж коснулась влажной ладонью лица Хелены. «Господь благословит тебя, дитя», – едва успела прошептать захлебывающаяся слезами старушка, как вдруг холодная, будто стальная, рука потащила Хелену по трапу. А потом набережная стала удаляться, и темный силуэт Маргарет на фоне освещенных фонарями повозок все уменьшался, пока совсем не растворился в ночи.

Мардж сопровождала Хелену всю жизнь, от самого рождения, так что в детстве девочка даже думала, что у нее две матери. Это благодаря Маргарет семья более-менее оправилась после смерти Целии. Вынужденная стирать в ледяной воде и считать каждый пенни, Мардж никогда не жаловалась, хотя в доме сэра Чедвика жила в несравнимо лучших условиях. Миля за милей увеличивалось расстояние между ними. Хелена не знала, суждено ли ей еще увидеть свою старую няньку. Она чувствовала себя маленькой и беспомощной, словно игрушка, отданная во власть бушующих за бортом волн.

– Возьми.

Хелена вздрогнула. Ян протягивал ей аккуратно сложенный платок. Тот самый, шелковый, с изящно вышитыми белым по белому его инициалами. Хелена помедлила, вспомнив их первую встречу на берегу, такую внезапную и оказавшуюся роковой. Но сейчас она была благодарна Яну за участие. Хелена подумала, что впервые не чувствует в его присутствии ни тревоги, ни страха. От Невилла веяло каким-то странным спокойствием, и это озадачило Хелену.

– Джейсону не полегчало?

Она утерла лицо и высморкалась, прежде чем кивнуть:

– Он спит.

– Хорошо, – ответил Невилл. – Пусть поправляется. Тебя это тоже касается. – Она удивленно посмотрела на мужа. – Ты чересчур похудела в последнее время.

Она не знала, что ответить, и потупила глаза. Ян оперся на перила и закурил, прикрывая спичку ладонью.

– Там Греция. – Он коротко кивнул в направлении берега, узкой полоской едва просматривающегося вдали.

Хелена сузила глаза, пытаясь лучше разглядеть терракотовые скалы.

– Уже? – тихо спросила она со сжавшимся от волнения желудком.

Ян гордо, почти с нежностью погладил перила. Они были черные, как и внешняя металлическая обшивка, палуба и трубы. Снаружи в цветах корабля преобладал черный, в то время как изнутри стены и мебель в уютных каютах мерцали красноватыми оттенками дорогого дерева, а ковры и паласы имели яркий пурпурный, фиолетовый или оранжевый цвет.

– «Калика» – самое быстрое судно из тех, что были построены за последние два года, – сказал Ян. – Ненавижу тратить время попусту.

– «Калика»?

– Обычно ее называют «Кали», что означает «черная». Супруга Шивы и ипостась великой богини Дурги, она олицетворяет разрушение и смерть. На юго-востоке Индии есть одна набережная, спускающиеся к Гангу ступени – гатс, из-за частых эпидемий холеры ее назвали кали гатс. Отсюда и происходит название Калькутта.

Хелена не смогла унять дрожь и еще плотнее укуталась в пальто.

– Может, не стоило давать кораблю такое ужасное название?

– Индусы считают иначе, – возразил Ян. – В конце времен мир захлестнет большая волна разрушения, так говорят их священные тексты. Смерть и разрушение – неотъемлемые спутники жизни. Без них невозможно ее обновление. Отрицать смерть – значит отворачиваться от действительности. Ты должна с этим согласиться, ведь твоя судьба дважды менялась в результате чьей-нибудь смерти: первый раз, когда ты переехала в Корнуолл, и второй, когда за меня вышла.

– Да, – кивнула Хелена. – Против своей воли.

– Такова суть кармы. Ей бесполезно противостоять.

Хелена вспомнила свое детство в Греции, и слезы снова обожгли ей лицо. Она представила себя маленькой смешливой девочкой, сбегающей по склону залитого солнцем холма. У его подножия притулился маленький домик, в стенах которого громко стрекочут сверчки, их держат здесь почти за домашних животных. Ее жизнь легка, беззаботна и полна любви. Ее мир залит солнцем. А потом уходит Целия, и все меняется. Череда следующих за ее смертью событий безрадостна и однообразна. Через три года после их отъезда остров пострадал от разрушительного землетрясения, обратившего в руины хорошо знакомые ей здания и улицы. И это бедствие стало лишним подтверждением необратимости жизни.

– Поверь, я знаю, что значит потерять дом и семью, – сказал Ян, будто угадав ее мысли.

Хелена посмотрела на него удивленно.

– Я родился и вырос в Гималаях, в затерянной среди гор долине, говорят, самой красивой на Земле. Мне исполнилось двенадцать, когда моя семья была вынуждена бежать оттуда. В конце концов это ее и погубило.

– Я не знала… – пробормотала Хелена, заливаясь краской.

– Ты ведь ни о чем меня не спрашивала.

Невилл швырнул окурок в волны и, оттолкнувшись от перил, внезапно исчез под палубой, оставив Хелену в смятении.

Погода становилась теплее, по мере того как «Калика» продвигалась к югу. В конце концов Хелена сняла пальто и осталась в легком платье. Сшитые лучшими портными Сэвил Роу и одно другого краше, они хранились у Джейн в сундуке. В начале декабря достигли Египта. Оглушенная шумом и пораженная богатством красок Хелена с борта корабля наблюдала за суетой в гавани Порт-Саида. Больше всего на свете ей хотелось сойти на берег, но Ян поспешил отчалить, едва загрузившись самым необходимым, словно боялся хотя бы на час опоздать к назначенному времени. А потом «Калика» неторопливо вошла в Суэцкий канал, открытый всего семь лет назад, чудо инженерной мысли, почти вполовину сократившее путь до Индии.

«Калика» вошла в Красное море, вытянувшееся вдоль желтого, будто выцветшего на солнце берега, местами скалистого, местами песчаного, прежде чем выйти в Индийский океан. Его темно-синие просторы были погружены в вечную тишину, в которую будто вливались все окружающие звуки.

Хелена загорала или нежилась в тени в шезлонге, играла с Джейсоном в догонялки или мяч – уже много разноцветных резиновых шаров перелетело через перила, чтобы безвозвратно исчезнуть в теплых океанских волнах.

Это было веселое время, когда ее не тревожили мысли о том, зачем она на этом корабле и чем кончится их путешествие. С Яном они почти не разговаривали. Разве слабый запах табака из-за двери кабинета в самом конце нижней палубы выдавал его присутствие. Невилл появлялся на людях только к обеду и тут же быстро исчезал, едва покончив с едой. Что могло удерживать его весь день в четырех стенах, об этом Хелена старалась не думать. С нее было довольно того, что в отсутствие мужа легче дышалось.

Между тем Мохан Тайид продолжал знакомить Хелену с Индией. Он же проверял тетрадки Джейсона, в которых тот усердно выполнял задания мадам Брюс.

– На севере Индии высятся ледяные вершины Гималаев и вздымаются лесистые горы, перемежающиеся пышными зелеными долинами, – рассказывал Мохан Тайид. Пламя свечей в массивных медных подсвечниках играло в его глазах и на полированной поверхности темной древесины, которой были обшиты стены каюты. – На западе это пустыни и поросшие кустарником степи, переходящие в плодородные низины по берегам рек. А на юго-востоке – роскошные муссонные леса и рисовые поля. Это древняя земля, немыслимо богатая и в то же время крайне нищая. Ее история простирается на три тысячи лет до Рождества Христова. Индия пережила множество нашествий, не раз ее народы оказывались под властью завоевателей. Но от этого она каждый раз обогащалась новыми языками и религиями. Трудно сказать, сколько их сегодня в Индии. Моголы дали ей ислам. Я же могу рассказать только о той ее части, откуда я родом и которую знаю.

Каждый индус от рождения принадлежит к одной из четырех каст, или варн. Верхнюю ступеньку этой лестницы занимают брахманы, или священники. За ними идут кштарии, правители и воины, которые должны защищать страну. Вот это, – Мохан показал на сплетенную из трех золотых шнуров перевязь, перекинутую через его левое плечо к правому бедру, – отличительный знак двух высших каст. Под ними стоят вайшьи – крестьяне и торговцы. А еще ниже – шудры, слуги. Вне этой системы – хариджаны, или парии, неприкасаемые, иметь дело с которыми – значит оскверниться, потому что законы нашей веры писаны не для них. Принадлежать к какой-либо варне – судьба, но вместе с тем и миссия, возложенная на человека в этой жизни.

Я мало что могу рассказать о брахманах или вайшьях, я буду говорить за себя. Итак, я родился кштарием, в семье раджпутов. Раджпуты значит «сыновья князей и воинов». У нас говорят, что раджпут поклоняется мечу, коню и солнцу и охотнее слушает военные песни, чем священные гимны брахманов. Мы ставим честь выше собственной жизни и благополучия наших семей. Нарушающий обычаи предков заслуживает того, чтобы гореть в аду. Карма предписывает кштариям участие в войнах. Наши предки были героями, таково наше наследие и наша дхарма.

– Дхарма? – Хелена выглядела растерянной.

Мохан Тайид рассмеялся.

– Дхарма – закон вселенной и основа всех вещей. Его выражением является космический порядок. Но для человека это, прежде всего, моральный закон, который велит следовать своей карме. Карма определяет судьбу каждого из нас, и сама, в свою очередь, определяется нашими действиями в этой жизни и в предыдущих. Восстающий против своей кармы проживает за жизнью жизнь, снова и снова рождаясь в колесе сансары. Принимающий же карму, напротив, ступает на тропу брахманов, на которой в конце концов достигает освобождения, или мокши. Само осознание своей кармы есть важнейшее условие освобождения. «Будь ты худший из грешников, – сказано в Ведах, – это знание, как плот, пронесет тебя сквозь поток жизни. Огонь мудрости и карму обращает в пепел».

У Хелены кружилась голова и пылали щеки. Все в ней восставало против только что услышанного и против судьбы, которая привела ее сюда. До сих пор столь успешно оттесняемая мысль о предопределенности, так часто сквозившая в речах Мохана, была неприятна Хелене, равно как и выпавший на ее долю жребий. Но чем больше хотела Хелена вернуться к своей прежней жизни, тем яснее осознавала она бесполезность бунта.

Хелена вскочила со стула и принялась бесцельно метаться по комнате, пока не остановилась перед бронзовой статуей, которая с первого взгляда ужаснула и одновременно очаровала ее. Это было изображение танцующей восьмирукой богини с выпученными глазами, высунутым языком и ожерельем из человеческих черепов на шее. В дрожащем свете свечей она казалась живой и производила жуткое впечатление. Тем не менее Хелена не могла оторвать от нее глаз.

– Кали – черная богиня, – услышала Хелена голос Мохана.

– Та, что дала название этому судну, – шепотом продолжила Хелена. – Богиня смерти и разрушения.

– Для многих – еще и мести, – добавил индус. – Она воюет на стороне Шивы и украшает себя черепами его врагов. Но она же – богиня возрождения, потому что побеждает демонов и возвращает в круг жизни совращенных ими людей.

Хелена повернулась к Мохану.

– Но разве месть не бунт против кармы? – спросила она.

– Нет, если карма состоит в мести, – отвечал Мохан. – Ведь только таким образом и может быть восстановлена дхарма. В «Бхагаватгите» – «Песне благословенного», важнейшем из наших священных текстов, принц Арджуна сомневается накануне великой битвы, однако Кришна, который участвует в ней под видом его возницы, в длинной беседе с Арджуной убеждает того сражаться. Не во имя славы или чести, но только потому, что так велит карма.

Мохан подошел к Хелене и, тронув ее за руку, показал в противоположный угол комнаты, где, скрытая в тени, но окруженная горящими свечами, стояла другая статуя, танцующего четырехрукого мужчины.

– Это Шива, супруг Кали – мужское начало мира, – пояснил он. – А Кали – черная сторона Шакти, женского начала. Шива означает «добрый», «милосердный», но, помимо прочего, это бог разрушения и освобождения. Он часто изображается в танце, топчущим ногами творение.

Хелена посмотрела на Мохана с недоумением.

– Какой же он после этого милосердный?

– Разрушая старое, он дает возможность появиться новому, и оно возникает силой создателя Брахмы. Шива – бог противоположностей, одновременно олицетворяющий аскетизм и плодородие, однако благодаря его противоречивости вращается колесо жизни. Без него – вечный покой, смерть.

– И вы поклоняетесь этому богу?

Хелену почему-то неприятно удивил ответ Мохана.

– Нет, – покачал головой индус. – Мой ишта, то есть мое божество – Вишну, так мне предписывает карма. Вишну – хранитель и защитник дхармы. Каждый раз, когда мировой порядок нарушается, он приходит на помощь. Тогда он принимает человеческое обличье, чтобы вывести людей на новую дорогу. Восьмой раз он воплощался в Кришну – героя многих легенд и сказаний. И в одной из них Кришна носит имя Мохан. – Тут он многозначительно рассмеялся. – Так замыкается круг: в честь него я был назван и ему должен посвятить жизнь.

– Хотела бы я знать, в чем моя карма, – пробормотала Хелена, словно не расслышав последних слов Мохана.

– Ваша карма в том, что вы здесь, – ответил он. – Это было неизбежно, и в этом есть смысл.

– Но какой? – вырвалось у Хелены, которая снова почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. – Мне все это кажется бессмысленным.

Мохан посмотрел на нее с сочувствием.

– Вы боролись, как львица, и все оказалось напрасно, – ответил он. – Но я знаю, у вас есть причины находиться здесь. Нет ни единой жизни, ни единого существования, лишенного смысла. И кто это понимает, не тратит понапрасну слез. Поэтому мудрец не ведает скорби, как сказано в наших священных текстах.

– Но неужели вы никогда не восставали?

Мохан Тайид тихо, по-доброму рассмеялся.

– О да, еще как! Но что проку? Карма есть карма, и противостояние ей означает лишь страдания, в этой жизни и в последующих.

Хелена боролась с собой. Ей не хотелось сдаваться так просто, ее самолюбие было уязвлено. И в то же время она чувствовала свое поражение. Ведь, как ни старалась, она ничего не смогла изменить. И теперь, будучи замужем за чужим ей человеком, которого она плохо знала, направлялась в неведомую страну, которая должна была стать ее вторым домом, быть может, на всю оставшуюся жизнь.

Словно угадав ее мысли, Мохан нежно взял Хелену за руку.

– Но вы не одна. Я всегда с вами, что бы ни случилось.

Хелена проглотила слезы и повернулась к Мохану. Увидев, каким участием светятся его глаза, она как будто успокоилась и наконец кивнула.

От Мохана Тайида Хелена научилась не только изъясняться на хиндустани[3]. Он познакомил ее с многочисленными божествами индийского пантеона, их характерами и символикой, вошедшей в обычаи и быт местных народов, в их костюмы и ритуалы и богатый религиозными праздниками тринадцатимесячный лунный календарь. Мохан Тайид рассказывал Хелене историю этой страны и каждого ее региона в отдельности: о борьбе моголов и махараджи, о завоевании побережья французами и португальцами в семнадцатом столетии и, наконец, о вторжении британцев, которые, начав с Бенгалии, постепенно подчинили себе почти весь полуостров.

Порой вечерами Хелена и Джейсон с разинутыми ртами внимали рассказам Мохана о Раме и его прекрасной супруге, о Раване, князе демонов, похитившем Ситу, и освободившей ее божественной обезьяне Ханумане. О победе древнего героя Индры над великаном Вритрой, который хотел ввергнуть мир в пучину хаоса и беззакония; о хитрости божественного слона Ганеши, который, будучи тучным и малоподвижным, вступил в состязание со своим проворным братом Скандой – кто быстрее обежит вокруг всего мира. И пока братец погонял ездового павлина, Ганеша покружил вокруг своих родителей Шивы и Парвати и объявил себя победителем. И не без оснований: ведь Шива и Парвати и есть вся вселенная.

Потом Мохан поведал истории о самих Шиве и Парвати, о Кришне и воине Арджуне. Хелене, которую мало наставляли в христианской вере, эти истории казались хорошо знакомыми. Еще бы, ведь они напоминали ей греческие мифы, которые когда-то теплыми летними вечерами, под неумолчный стрекот цикад, в домике с пропахшими тимьяном и олеандром стенами рассказывал отец. Поэтому истории Мохана действовали на Хелену успокаивающе.

Хотя стояла середина декабря, ночи были на удивление теплыми. Мохан Тайид и Хелена сидели в дальнем углу палубы, где не чувствовался резкий встречный ветер. «Калика» бесшумно рассекала черную, как чернила, воду. Лишь шелест пены за кормой выдавал, как стремительно неслась она к своей цели. Над палубой раскачивались тусклые стеклянные фонари, а за бортом расстилалась безбрежная ночь, и до звезд на черном небе, казалось, было рукой подать.

Хелена сделала глоток. От напитка исходил сладковатый, с ноткой спелых фруктов аромат, подчеркнутый апельсиновой долькой на дне тонкой фарфоровой чашки. В тусклом свете фонарей все вокруг казалось подернутым серебристо-золотой дымкой, однако Хелена знала, что цвет чая – медный, а не мутно-коричневый, как у жидкости, которую они пили в Корнуолле.

– Вам нравится?

Хелена кивнула:

– Восхитительно.

– Это чай второго урожая, – пояснил Мохан. – Его собирают между июнем и августом – время жаркого солнца и летних муссонов. – Он посмотрел на Хелену и добавил: – Этот сорт из Шикхары.

«Шикхара», – повторила про себя Хелена. Что-то загадочное слышалось не то в самом этом слове, не то в том, как Мохан его произносил.

– Плантация господина Невилла к северо-востоку от Дарджилинга, – пояснил индус.

– Что означает шикхара? – спросила Хелена.

Она знала, что в хиндустани, как и в санскрите – древнейшем языке священных индуистских текстов, слова часто имеют глубинный, внутренний смысл и несут в себе скрытую символику.

– Трудно перевести однозначно, – ответил Мохан и задумался. – На хиндустани шикар означает охота, шикари – охотник. В Гималаях встречаются храмы, по форме напоминающие горные вершины, их называют шикхара – охотничьи храмы. То есть шикхар – это и охота, и горы, и архитектурный стиль.

«Храм – кому? Охота – на кого?» – пронеслось в голове Хелены.

– И как там? – вместо этого спросила она вслух.

– Ах! – Лицо индуса расплылось в улыбке, и в темноте блеснули ослепительно-белые зубы. – Если рай на Земле возможен, то он в Шикхаре. К северу от нее высятся покрытые снегом хребты Гималаев, а под ними расстилаются поросшие лесом холмы, перемежающиеся с плантациями чая. Чистый, прохладный воздух пахнет зеленью и тропическими цветами. И все это погружено в вечную, ничем не нарушаемую тишину, словно сам Бог, к которому мы, индусы, так близки в Гималаях, благословил ею Шикхару. Сам дом выстроен в характерном для Гималаев архитектурном стиле. Дорогое дерево, ковры, произведения прикладного искусства – вы же знаете вкус Яна.

– Да, – кивнула Хелена.

Ей вдруг захотелось немедленно оказаться в этом месте, интерес к которому пробудили в ней одни звуки его названия. Однако в следующую секунду Хелена подумала о другом, и гложущее чувство вины, исподволь крепнущее в ней последние дни, захлестнуло ее целиком. До сих пор она только и делала, что ела, спала, нежилась на солнце да читала, и первое время воспринимала окружавшую ее роскошь как нечто само собой разумеющееся. Лишь постепенно до ее сознания дошло, сколько человек в общей сложности обеспечивают ей такую жизнь, даже не считая тех, кто, не разгибая спины, трудится в котельной, кухне, кладовых и что там еще есть под нижней палубой. И роскошная отделка из дорогой древесины, шелка и бархата, от которой исходил нежный запах сандала и розового дерева, и постельное белье с кружевами, и платья из легкого муслина, которые она надевала каждый вечер, и дорогие блюда: утром – сытный завтрак, на обед – сливочный суп, рыба на пару и мясные паштеты, курица, овощи, жареная баранина, сыр, фрукты, мороженое, пироги и десерт, сэндвичи с огурцами и птифур к чаю, Хелена имела слабое представление о том, во сколько все это обходится, но догадывалась, что в сравнении с ее прежними доходами это фантастически большая сумма.

– У него, наверное, много денег?

Мохан кивнул.

– Но и у вас тоже. Потому что все, что принадлежит ему, теперь и ваше.

Хелена испуганно округлила глаза и затрясла головой:

– Нет, мне ничего этого не нужно.

Мохан Тайид рассмеялся.

– Тем не менее это так и по закону, и в понимании Яна Невилла. Он положит к вашим ногам все, что ни пожелаете. Он уже делает это.

Хелена почувствовала себя несчастной, сама не зная отчего.

– Но почему я?

Вопрос, крутившийся у нее в голове уже не первую неделю, прозвучал сердито и жалко.

Некоторое время Мохан молчал.

– Я не знаю, – сказал он наконец. – Я только могу предположить, что он должен был получить вас любой ценой, не принимая в расчет последствий. Вероятно, он и сам еще понятия не имеет зачем.

Шикари – охотник… Тут Хелена вспомнила свой первый вечер в Лондоне, близость Невилла и исходящий от него жар, в котором она, казалось, была готова растаять, и кровь бросилась ей в лицо. Оставалось надеяться, что в полумраке Мохан ничего этого не заметил.

– Не думайте о нем плохо, – тут же с настойчивостью добавил индус, хотя и понизив голос почти до шепота. Очевидно, он все-таки истолковал ее молчание по-своему. – Все, что он делает, не со зла. Он родился под знаком Водолея, но в нем много от Скорпиона: если его обидят, он жалит, как скорпион. А потом возвращается и наносит смертельный удар. И никогда ничего не забывает.

Внезапно Хелену прошиб холодный пот. Она подумала о том, что в тот вечер накануне бала сказала Яну что-то очень обидное для него, и это его глубоко ранило. Сейчас она уже не помнила, что это было, но жизнь рядом с таким человеком представлялась ей все более невыносимой, тем более что никакого смысла в их союзе она не видела. Хелена могла лишь строить предположения и очень боялась ошибиться.

Внезапно громкий смех вывел ее из размышлений. Громко топая по палубе, к ней бежал Джейсон.

– Нела! Нела! – закричал он уже издали, а подбежав, бросился ей на шею. – Представляешь? Я был в котельной и в холодильной камере! Я видел машины вблизи! Там рабочие от сажи все черные, и Ян показал мне, как под давлением пара движутся поршни, которые толкают корабль вперед!

Несколько секунд Хелена смотрела на него с недоумением. «Семья…» – вдруг пронеслось у нее в голове. И то, что все эти годы было лишь смутным предчувствием, внезапно прояснилось со всей очевидностью: для Джейсона она скорее мать, чем старшая сестра; Хелена заняла место Целии уже в тот зимний день, когда увидела мать на смертном ложе, с холодным, восковым лицом, а рядом – крошечного младенца в колыбели.

Потом появился Ян, и Хелена сразу поняла, что сейчас он чувствует то же, что и она. Хелена вспомнила, что он тоже рано потерял семью, и на мгновение Ян показался ей одиноким и ранимым. Он остановился в нерешительности, словно раздумывал, стоит ли ему подходить к жене, а потом снова исчез под палубой. Хелена прижала Джейсона к себе, а тот, дрожа от радостного возбуждения, делился с ней своими планами на будущее.

– Я обязательно стану инженером и построю самый быстрый и большой в мире корабль. Ян говорит, что для этого я должен хорошо учиться, особенно по арифметике и геометрии.

– Пойдем, молодой человек, пришло время уроков, – раздался голос Мохана Тайида.

Джейсон запротестовал, несколько нерешительно, но оттого не менее громко:

– Только если расскажешь мне историю.

– Обещаю, – кивнул Мохан.

Джейсон покрутился на руках сестры и напоследок обнял ее так крепко, что она чуть не задохнулась.

– Я тоже люблю Яна, – шепнул он ей на ухо. – Я рад, что ты за него вышла.

А потом вскочил и, схватив Мохана за руку, потащил его со стула.

– Я хочу историю, где Кришна и эти… не помню, как их зовут, но…

Голоса Джейсона и Мохана уже смолкли под палубой, а Хелена все еще сидела, уставясь в темноту. По крайней мере Джейсон счастлив… Она облегченно вздохнула.

– Вот. – Хелена вздрогнула, услышав за спиной голос Невилла, и в следующий момент ей на плечи легло что-то теплое.

Это была шаль, сквозь которую она чувствовала его пальцы, до того горячие, что, казалось, на коже останутся следы ожога. А когда Ян наконец убрал руки, по спине Хелены пробежал холодок.

– Спасибо. – Она неуверенными движениями расправила тонкую шерстяную ткань. – Какая мягкая…

Ян опустился на соседний стул. Услужливый стюард тут же налил ему бокал вина и протянул такой же Хелене. Дождавшись ее кивка, стюард скрылся в темноте. А Ян, устроившись, закурил очередную сигарету.

– Это так называемая пашмина – лучший сорт кашемира. Раньше их называли «шали кольца», потому что пашминовую шаль можно пропустить через кольцо. Я хотел преподнести ее позже, но подумал, что сегодня вечером она будет тебе кстати.

– Спасибо, – повторила Хелена.

Ей было стыдно принимать от Невилла такой дорогой подарок, и в то же время она радовалась ему как знаку внимания.

Повисла тишина, которую тут же заполнили шум волн за бортом и стук машин. В конце концов Хелена почувствовала себя неуютно и скосила глаза на Яна. Тот сидел, откинувшись на спинку стула и заложив ногу на ногу. Легкий бриз теребил кончики воротника его рубахи, казавшейся в полумраке ослепительно-белой, трепал темные волосы. Хелена призналась себе, что Ян хорош собой, и она, пожалуй, пообщалась бы с ним и в более интимной обстановке.

– Мы так редко видимся, – сказала она, чтобы нарушить ставшее невыносимым молчание, и залилась краской.

– Я должен работать.

Некоторые из масляных фонарей уже погасли, отчего на палубе стало еще темнее. Хелену это беспокоило, и в то же время ей нравилось быть с Яном наедине.

– Возможно, я скажу глупость, но я не знала, что у владельца чайной плантации так много бумажной работы.

– Это не глупость, а вполне законное замечание. – Он глубоко затянулся. – Нет, у меня есть и другие дела: планы, проекты… В Порт-Саиде я получил несколько писем и телеграмм, на которые должен ответить.

Ян замолчал, и Хелене показалось, что он сказал не все, что хотел.

– Мохан рассказал мне о… – Что-то помешало ей выговорить название чайной плантации, словно это было святотатство. – О твоем доме в горах. Мне так не терпится попасть туда.

– О доме… – повторил Ян, следя глазами за извивающейся струйкой дыма. – У меня нет дома. Есть места, где я задерживаюсь более-менее длительное время. Шикхара – одно из них.

Хелена быстро встала, чувствуя, как по спине снова пробежал холодок.

– Мне холодно, я хочу в постель.

Лишь только она произнесла эту фразу, щеки ее загорелись. Хелена вдруг поняла, что ее слова могут быть истолкованы Яном как приглашение последовать за ней в каюту. Однако Невилл сидел неподвижно, не то не уловив в ее фразе никакого намека, не то просто не расслышав ее за своими мыслями. В этот момент от Яна веяло таким одиночеством и тоской, что Хелена протянула руку, чтобы коснуться его плеча, однако замерла в нерешительности. Невилл взял ее ладонь. Его рукопожатие было теплым и крепким.

– Спокойной ночи, Хелена, – прошептал он.

– Спокойной ночи, Ян.

Он остался сидеть на палубе, а она пошла вниз. Джейсон уже спал в своей каюте, но Хелена так легко проскользнула по коридору, что не могла ему помешать.

8

Семь островов вокруг глубоко вдающегося в Аравийское море полуострова, поросших пальмовыми лесами, покрытых малярийными болотами и постоянно затопляемых наводнениями – вот что такое была Бом Баия – «хорошая гавань», португальская колония начала шестнадцатого столетия. Это безлюдное, за исключением нескольких рыбацких деревень, место, благодаря своим удобным бухтам, стало для европейцев воротами в Индию. В 1662 году, после свадьбы принцессы Екатерины Браганса и Карла II, острова в качестве приданого невесты перешли к Англии. Ост-Индская компания арендовала их за символическую сумму – десять фунтов в год. Исказив португальское название, англичане стали называть это место Бомбеем.

Постепенно болота осушили, на острова хлынули люди, и вокруг стен древней португальской крепости стал расти город. Как центр торговли между Востоком и Западом, он обещал поселенцам работу и деньги, поэтому сюда стали стекаться представители самых разных религий и национальностей: гуджаратцы с севера и мератхи, бывшие до англичан хозяевами западного побережья; джайны – члены аскетической секты из Раджастана и парсы, бежавшие от преследований в Персии; евреи, армяне, сикхи, китайцы, наконец, индуисты и мусульмане со всех концов страны.

Бомбей рос за широким фронтом плавучих доков, лабиринтом амбаров, контор и бедняцких лачуг. Частые пожары оставляли шрамы на стенах его домов, вынуждали к спешной застройке. Уродливый, неуютный, нелюбимый, ставший столицей «компании Джона» – так называли в народе Ост-Индскую компанию, он сказочно обогатился на торговле хлопком. Особенно во время войны между американским Югом и Севером, когда поставки из Нового Света прекратились. В пригородах с прохладным климатом стали расти дворцы богачей, шпили англиканских церквей гордо пронзали тропическое небо, центр заполонили пряничные фасады викторианских особняков.

Джейн щелкнула замком и вздохнула. Двое тощих темнокожих юношей тотчас подняли сундук на плечи и унесли прочь. Служанка повернулась к Хелене.

– Что-нибудь еще, мадам?

– Нет, Джейн, спасибо.

Молодая горничная, чуть постарше самой Хелены, строго посмотрела на хозяйку.

– Вам надо на палубу, мадам. Мистер Невилл наверняка уже ждет вас.

Хелена взяла себя в руки, в конце концов, деваться ей действительно некуда.

– Вы правы, пойдемте.

– В таком случае я с вами прощаюсь и желаю всего наилучшего. – Джейн присела в книксене.

– Вы… не идете?

Хелена посмотрела на нее с удивлением.

Джейн рассмеялась.

– О нет, мадам! Никакая сила не заставит меня сойти на этот берег. Мистер Невилл хорошо заплатил мне за это путешествие, но мое место остается там, на Гросвенор-сквер. Обратный билет уже заказан. Остается навести здесь порядок… – Она оглядела безупречно чистое помещение. – А потом я отдыхаю целых три недели. В Лондоне снова будет много работы. Дом должен содержаться в идеальной чистоте, в конце концов, мы не знаем, когда ждать господина Невилла. Но вам не о чем волноваться, – улыбнулась она хозяйке. – Мистер Невилл, конечно, подготовил для вас все в лучшем виде. Он никогда ничего не оставляет на волю случая.

– Не сомневаюсь, – пробормотала Хелена.

То, что Ян содержит прислугу в огромном лондонском доме и может вернуться туда в любое время, будто со званого ужина, давало некоторое, хотя и слабое представление о размерах его состояния. Там, на столе, конечно же, его каждый день ждут свежие цветы.

Хелена выдавила из себя улыбку.

– В таком случае, Джейн, я благодарю вас за все и желаю всего хорошего.

Только вот почему она должна снова и снова расставаться с теми, к кому привыкла?

Яркий солнечный свет, отражаясь от камней мощеной набережной, после полумрака каюты резал глаза. Не меньше неудобств доставляло многолюдство. Слева и справа от «Калики» тут же выстроились рядами катера, пароходы и легкие парусные суденышки – пережиток уже ушедшей эпохи мореплавания. Раздавались команды, пыхтели машины, кули[4] бегали с тележками, нагруженными ящиками и тюками. Кого здесь только не было! Китайцы с длинными косичками и евреи в круглых черных шапочках, из-под которых свисали пейсы, тюрбаны всех мыслимых расцветок, лица – от слоновой кости до эбенового дерева, красные, синие и черные мундиры. Люди болтали, хохотали, торговались, английская речь мешалась с испанской и французской, прерываясь странными для европейского уха напевными руладами хиндустани. По сравнению с Бомбеем Порт-Саид казался уютным сонным гнездышком.

У трапа их уже ждала повозка, запряженная парой вороных лошадей. На козлах сидел индус в белой ливрее. Ян открыл дверцу и остановился, поджидая Хелену. Джейсон уже прыгал на обитых светлой кожей сиденьях, кричал и махал сестре рукой, и Мохан Тайид напрасно призывал его к порядку. Хелена глубоко вздохнула и поспешила вниз по трапу.

– Извини! – закричала она Яну уже издали.

– Нет причин извиняться. – Невилл помог жене подняться по ступенькам, после чего сел сам и закрыл дверцу. – До вокзала всего несколько кварталов, но пешком здесь лучше не ходить. Вещи я уже отправил. – Ян постучал в стенку, и повозка легко покатилась по мостовой.

– А мы не опоздаем на поезд? – заволновалась Хелена.

Ян рассмеялся, запрокинув голову.

– Надеюсь на это! Но не беспокойся: поезд тронется не раньше, чем мы войдем в вагон. В конце концов, он принадлежит мне.

– У тебя есть поезд?! – Хелена в ужасе округлила глаза.

Ян весело покачал головой, не отрывая взгляда от уличной толпы по обе стороны повозки.

– По крайней мере вагон. Локомотив, истопника и машиниста можно получить… скажем так, за разумную плату. За деньги можно купить все, думаю, в этом ты уже убедилась. – Тут на лицо Яна словно набежала тень, и он добавил, понизив голос: – Ну, или почти все.

На мгновение его глаза просветлели и стали почти серыми, а потом к ним снова вернулся привычный черный цвет.

Хелена смущенно молчала, глядя на свои руки, а потом посмотрела в сторону набережной. Черная «Калика» выделялась в пестрой толчее судов, охряных, белых, серых, цвета сурика. И тут Хелена впервые заметила то, что ускользнуло от ее внимания и в памятный день отплытия – казалось, с тех пор прошла целая вечность, – и во время путешествия: нос их корабля украшала разукрашенная фигурка ощетинившейся кобры с высунутым языком и острыми белыми зубами.

Повозка продвигалась по городским улицам со скоростью пешехода. Рикши, кули, люди, лошади постоянно становились на дороге, преграждая путь. Тощие дети бежали рядом, протягивая в окно грязные ручонки, дергали Хелену за рукав платья цвета яичной скорлупы.

– Мемсахиб, мемсахиб, рупии, рупии!

Хелена испуганно-умоляюще посмотрела на Яна, но тот озабоченно покачал головой и, высунувшись в окно, отпугнул маленьких попрошаек громкими проклятиями на хиндустани.

– Дьяо! Дьелдии! Спущу шкуру! – кричал Мохан Тайид.

Он ударил палкой по руке, тянувшейся из дальнего от него окна повозки, и Джейсон испуганно прижался к сестре.

– Но почему? – Глаза Хелены метали злобные искры. – У тебя ведь как будто достаточно денег!

– Потому что, – твердо возразил Невилль. – Иначе не успеешь глазом моргнуть – побежит слух, что по городу разъезжает щедрый сахиб. И в один прекрасный день нас окружит толпа, которую не отгонишь. И они уже не остановятся перед тем, чтобы, проломив сахибу череп, обратить в деньги все, что есть в этой карете. Поверь, – встретив недоверчивый взгляд Хелены, Ян заговорил мягче, – существуют другие способы помочь этим людям, не унижая их.

– Какие? – Вопрос Хелены прозвучал резковато.

– Предложить хорошие деньги, которые заставят их работать. И по этому пути уже пошли многие.

Только тут Хелена заметила, что Невилл держит ее руку, поглаживая ладонь большим пальцем. Хелена захотела ее убрать, но помедлила: ее успокаивали эти прикосновения, от которых по телу пробегала легкая дрожь.

Когда Ян поднял на нее глаза, она неожиданно для себя улыбнулась.

– Тебе идет сердитое выражение, – заметил Невилл.

Хелена вспыхнула и, быстро отдернув руку, положила ее на колени и накрыла другой, однако ладонь еще долго оставалась горячей. Гордо выпятив подбородок, Хелена смотрела на улицу. Краем глаза она замечала, что Ян разглядывает ее с веселой и слегка насмешливой улыбкой.

То, что Хелена увидела в окне, произвело на нее неизгладимое впечатление. Вдоль дороги сидели торговцы, разложив перед собой товар. Сверкали на солнце золотые и серебряные украшения; кучками лежали приправы всех мыслимых расцветок – оранжевые, желтые, оливковые и самых разных оттенков красного и коричневого; сияли и переливались набивные и вышитые полотна, розовые и бирюзовые, ультрамариновые, фиолетовые и зеленые, перекликаясь с яркими одеждами проходящих по улице женщин.

– Это называется сари, – пояснил Мохан Тайид. – Длинная полоска ткани, которая по определенным правилам заматывается вокруг тела и в конце концов покрывает голову.

У стен грязных лачуг сидели нищие калеки в лохмотьях, по улицам, равнодушно жуя губами, бродили тощие коровы. И люди, везде люди, шумные, потные, напирающие, с круглыми и вытянутыми лицами, лучащимися жизнью и отмеченными печатью смерти, белые и почти чернокожие, с черными или каштановыми волосами, озадаченные и апатичные, мужчины, женщины, старики, дети…

Вокзал, как и в любом английском городе, представлял собой каменное здание со стеклянной крышей. Народ толпился и здесь, но трое индусов в алых тюрбанах и ослепительно-белых мундирах уже ждали повозку Невилла, чтобы проводить прибывших в ней пассажиров на платформу, точнее, на тот путь, выход к которому был с обеих сторон обозначен красными лентами. Их вагон находился сразу за исходящим паром локомотивом. Вагон был около десяти метров длиной, со стенами, выложенными темным лакированным деревом, и большими окнами, сквозь которые виднелся узкий коридор с дверцами в разные отделения.

Один из индусов хотел подсадить Хелену в вагон, но внезапный пронзительный крик удержал ее на нижней ступеньке.

– Хузур! Хузур!

Откуда ни возьмись, возле вагона появился маленький, верткий человек, размахивающий конвертом. Он с поклоном отдал письмо Невиллу и так быстро затараторил на хиндустани, что Хелена не смогла разобрать ни слова. Ян наморщил лоб и вскрыл конверт, в то время как курьер, тяжело дыша, замер в ожидании реакции своего господина.

– Плохие новости?

– Нет. – Пробежав глазами листок, Ян будто растерялся на какую-то долю секунды, но потом взял себя в руки и скомкал послание в кулаке. – Тем не менее я должен ехать. – Интонации голоса и движения выдавали плохо сдерживаемый гнев. – Отправляйтесь, я вас догоню.

– Но…

Протест замер на губах у Хелены. Невилл уже шагал прочь, сопровождаемый юрким посыльным. Хелена растерянно провожала его глазами.

– Поднимайтесь в вагон. – Мохан Тайид осторожно подтолкнул ее в спину. – Не беспокойтесь, скоро он нас догонит.

Хелена, помедлив, шагнула на следующую ступеньку. Мохан Тайид в очередной раз угадал ее мысли. Лишь на короткий миг увидела Хелена лицо читающего письмо Яна, но этого хватило, чтобы сердце сжалось от ужаса. Что будет с ней и Джейсоном, если с Невиллом что-нибудь случится? И чем сильнее ругала себя Хелена за этот страх, тем больше убеждалась в уязвимости своего положения.

Дверь закрылась извне прежде, чем локомотив, издав пронзительный свист и тяжело пыхтя, сдвинулся с места. Медленно набирая скорость, выполз он из тени вокзала на свет. Один раз, другой прогрохотав по стрелкам, пополз вдоль городских улиц, пока наконец за окнами не замелькали зеленые поля с одиночными деревьями, и, устремившись в направлении мелькающих у горизонта голубых холмов, помчался по просторам Индии.

9

Светло-золотистые, пока не утяжеленные вечерней медью солнечные лучи косо падали на стекло. Хелена прищурила глаза, которые начинали болеть от многочасового созерцания ярких пейзажей. Равномерный стук колес и покачивание вагона усыпили ее. Уже в полусне Хелена скользила взглядом по мелькающим за окном непроходимым тропическим лесам и бескрайним полям, хоть и опустевшим зимой, но никак не вымершим, мелким, как лужи, озерцам, в которых по щиколотку в воде стояли женщины, склонившись над чахлыми кустиками риса. Краем глаза замечала она крестьян, бредущих рядом с воловьими упряжками, и странной формы каменные глыбы на курящихся голубой дымкой холмах; изредка – деревеньку или маленький город; иногда – речку, которую локомотив, грохоча, пересекал по мосту. Хелена следила взглядом за стайками птиц, взмывающих в небо при появлении поезда, уверенно входящего в пейзаж, ничуть, казалось, не изменившийся с того самого дня, как они выехали из Бомбея.

Хелена откинула голову на спинку обшитого коричневым бархатом дивана, занимавшего всю длину купе. К нему прилагались два кресла такой же окраски. На красной, с двумя вышитыми золотыми павлинами скатерти звенела о блюдце чайная чашка, в такт покачиванию вагона вздрагивали стеклянные дверцы книжного шкафа. В противоположном углу купе стояла красная кушетка с маленьким шахматным столиком у изголовья. Толстые ковры покрывали пол почти целиком, лишь кое-где из-под них виднелись полированные дощечки дубового паркета. В этом вагоне все было устроено для того, чтобы сделать длительное путешествие как можно комфортнее.

В ближнем к локомотиву купе располагались служебные помещения: кухня, кладовая и спальня для прислуги. Следующее занимали Хелена и Джейсон. Далее находилась гостиная, еще один кабинет в самом конце вагона, по-видимому, предназначался для Яна, потому что, когда Хелена, не в силах сдержать любопытства, попыталась в него заглянуть, дверь оказалась заперта.

У входа зашуршал шелк, и Хелена подняла голову.

– Еще чаю, мемсахиб? – с изящным поклоном спросила на хиндустани Шушила.

Она старалась говорить как можно отчетливее и медленнее, чтобы «мемсахиб» успевала разобрать слова.

Хелена отрицательно покачала головой и проследила глазами, как девушка заскользила по комнате и ловко подлила чаю в чашки Мохана и Джейсона, сидевших за столом над книгами друг против друга.

Хелена наблюдала за движениями молодой индианки со смущением и завистью. Ее блестящие черные волосы были собраны на затылке в тугой узел, густые ресницы над миндалевидными глазами, точно два опахала, оттеняли высокие скулы. При довольно миниатюрной фигуре грудь и бедра Шушилы были округлыми, и светло-голубое сари с серебряной каймой, потрескивающее при малейшем движении, не столько скрывало, сколько подчеркивало их полноту.