Никодим Сергеевич стоял некоторое время в растерянности, то ли не мог сообразить, что происходит, то ли не знал, что делать. Один из служителей подошел к нему и протянул только что подобранный листок, оказавшийся каким-то образом в щели настила между щитами
      - Вот, может, важная какая бумажка, спохватитесь потом...
      Кузин машинально взял листок, сунул его в карман. Когда помост был убран, тот же служитель взял под руку совершенно обессилевшего ученого и, обращаясь с ним как с больным, повел к выходу, приговаривая:
      - Пойдемте, гражданин хороший, не расстраивайтесь, не переживайте, все помаленьку образуется, все окажется на своем месте, как тому и положено быть.
      Но вряд ли Никодим Сергеевич слышал эти добрые увещевания, он не помнил, как покинул стадион и оказался дома.
      Вернувшись, сказал жене, чтобы его никто ни в коем случае не беспокоил, отключил телефон и заперся у себя в кабинете.
      Жизнь для ученого-кибернетика Кузина прекратилась, время остановилось, он лежал на диване, тупо смотрел в стену и ругал себя самыми последними словами, мучаясь тем, что недостойным подозрением нанес страшную обиду истинному гению, как это совершенно бесспорно установлено теперь выверенной и отлаженной самым тщательным образом машиной.
      Кузин застонал от досады, закрыл глаза, он не хотел сейчас думать, чувствовать, жить. Но он продолжал чувствовать, жить, и думы сами собой рождались и жгли.
      "Ах, да что там позор?! Если ты его заслужил, так имей мужество стерпеть. Поделом вору и мука. Но, учти, есть кое-что и похуже. Самую страшную казнь над собой будешь всю оставшуюся жизнь вершить ты сам и по своей воле. Люди, возможно, и пожалеют тебя, даже простят, но ты никогда не простишь себе содеянного позора".
      Примерно так рассуждал и примерно так казнил себя Никодим Сергеевич Кузин, лежа на диване в своем кабинете и глядя отсутствующим взглядом в стену.
      Он забывался коротким сном, мычал и корчился от невыносимых страданий совести.
      Так продолжалось ровно сутки. Потом он, вконец измученный, принял две таблетки снотворного, заснул и проспал двадцать часов кряду.
      Проснувшись, Никодим Сергеевич в первые минуты даже и не вспомнил о том, что произошло на стадионе, все равно как если бы там никогда и не был. Он лишь удивился тому, что спал почему-то в одежде, а не в мягкой пижаме, к которой так привык.
      Кузин снял пиджак, повесил его на спинку кресла, присел к письменному столу и зачем-то полез в правый карман, где и обнаружил смятую бумажку.
      И тут его осенила догадка: а ведь этот листок - страница из гениальной повести Акима Востроносова "Якорь спасения"! Да, да, Кузин совершенно отчетливо припомнил, как в тот момент, когда он выкручивал рукопись из аппарата, что-то белое мелькнуло и косо кануло под настил. Теперь Кузин окончательно понял, что это листок из гениальной рукописи. Никодим Сергеевич осторожно разгладил мятый листок, и первой мыслью было вернуть его гениальному автору. Таково было первое побуждение, но тут же проснулось и любопытство, и мелькнула счастливая мысль: Пушкина и Лермонтова можно узнать по одной-единственной строфе, даже по одной строке. Гоголя отличишь по абзацу, по одной характерной фразе. А тут не строка, не абзац - целая страница гениального текста.
      Никодим Сергеевич принялся читать драгоценную страницу: "Анна умышленно не ответила на поклон Вронского".
      Кузин разразился хохотом. Минуты три смеялся Никодим Сергеевич во все горло, смеялся весело, легко, беззаботно, а потом, вытирая счастливые слезы, захлопал в ладоши и закричал:
      - Гениально! "Якорь спасения" и... - И тут ученый, все еще не в силах унять смех, уже не выкрикнул, а простонал: - Гениально!!!