Из этих немногих примеров, едва ли составляющих мильонную долю того, что делается и пропадает без огласки, можно составить себе приблизительное понятие хотя о некоторой степени того могущества, которым вооружен откуп против крестьянина. Но и это еще не все. Теперешнее положение крестьянских дел чрезвычайно благоприятствует, по-видимому, процветанию откупов. С одной стороны, крестьяне, ожидая свободы, надеются на многие небылицы, как, например, на то, что цена на вино повышена затем, чтобы по целковому с ведра шло на их выкуп. Это именно случилось в Сердобском уезде Саратовской губернии («Московские ведомости», № 1). А в другом месте откуп заплатил за крестьян 85 целковых недоимки, чтобы только склонить их к покупке вина («Русский вестник», № 4). С другой же стороны, помещики теперь в некоторых местах менее заботятся о благосостоянии и нравственности своих крестьян, следуя некоторым своекорыстным расчетам. Об одном из помещиков вот что рассказано в «Русском дневнике» (№ 124, 13 июня):

Итак, по всем соображениям, пьянство должно бы процветать и распространяться в народе… Все влекло его к вину, а он и без того до вина охотник… Самая дороговизна, казалось, не должна была устрашить крестьянина: «Лучше не доесть, не одеться, подати не заплатить, – только бы выпить», – так ведь рассуждает пьяница. А что русский народ пьяница – в этом убеждены были столь же крепко, как и в том, что он терпелив и податлив на все. На этом-то основании откупщики и наддали сорок мильонов на торгах; по этим-то соображениям они и решились в последний откупной термин вытянуть последнюю копейку, высосать последние капли крови из мужика… И вот – с прошлого года – литература начала ополчаться против откупов, откупщики стали возвышать цену на вино, разбавленное более, нежели когда-нибудь, начальство стало подтверждать и напоминать указную цену, откупщики изобрели специальную водку, народ стал требовать вина по указной цепе, целовальники давали ему отравленную воду, народ шумел, полиция связывала и укрощала шумящих, литература писала обо всем этом безыменные статейки… Словом – все шло как следует: откупщики были довольны, полиция довольна, литераторы тоже довольны, что могут пользоваться безыменною гласностью, – народ… но кто же заботился о народе? Разве только один г. Кокорев, хлопотавший о том, чтобы народ ваш «встретил праздник тысячелетия России доброю чаркою водки»…{10} Так и тут на первом плане все-таки была водка же, а не народ… Казалось, что самое понятие о народе нельзя у нас отделить от представления водки и пьянства. Сколько ни издавали назидательных книжек вроде «Берегись первой чарки» или «Сорок лет пьяной жизни» и т. п., сколько ни принимали полицейских мер, – ничто не помогало… Не далее как в прошлом году читали мы в одном журнале:

Но откупные условия до сих пор те же (если не считать количественного изменения – в сорока мильонах надбавки откупной суммы), духовенство – то же, как я прежде; а между тем в разных концах России одновременно образуются общества трезвости и держатся, несмотря на все противодействия со стороны откупщиков. Какое странное, необъяснимое явление для тех, кто привык отчаиваться в русском народе и все явления его жизни приписывать единственно требованиям и велениям внешних сил, чуждых народу!.. Многие не хотели верить, когда в журналах и газетах было объявлено, что ковенские крестьяне отказались пить водку. Трудно пересказать, до каких тонких соображений доходили люди, не желавшие верить распространению трезвости. Их рассуждения очень сильно напоминали остроумие и сообразительность жителей того города, в котором Чичиков покупал мертвые души и собирался увезти губернаторскую дочку… Вот, например, одно из таких соображений, высказанное печатно г. Герсевановым («Северная пчела», № 32). По его мнению, слух о трезвости есть не что иное, как штуки откупа, придумавшего этот слух, собственно, на том основании, что для него очень тяжелою оказалась наддача сорока мильонов на последних торгах.

Вот до каких удивительных результатов доходили иные господа: слух о трезвости, видите ли, – распущен откупщиками с тою целию, чтобы вытребовать от правительства сбавку откупной суммы!.. Скорее этакая нелепость могла поместиться в головах некоторых людей, нежели мысль о том, что народ способен отказаться от водки!..

Впрочем, в литовских губерниях находили одно обстоятельство, которое могло объяснить решимость крестьян: это – религиозный фанатизм. Все дело приписано было проповеди ксендзов, и даже на них прежде всего хотели действовать те, кому не поправилось решение крестьян – не пить… И действительно – общества трезвости в западных губерниях имели характер религиозный… В конце прошлого года (месяца через три после первого зарока, данного в Ковенской губернии, в августе) вышла в Вильне книжка «О братстве трезвости», из которой видно, что братство трезвости есть действительно религиозный институт, находящийся под покровительством папы. Вот некоторые сведения об этом братстве, сообщенные, по виленской брошюре, «Экономическим указателем» (1859 год, № 2, января 10):

Известия о распространении трезвости в литовских губерниях подтверждали, что главными двигателями народного дела явились там католические ксендзы. О Ковенской и Виленской губернии писали в начале февраля, что здесь все делалось одною проповедью ксендзов, без всяких принудительных мер («Русский дневник», № 35, 13 февраля). Вследствие этого в «Русском дневнике», в начале мая (№ 96), была помещена похвала местному начальству, которое «не препятствует проповеди священников, строго наказав не употреблять принудительных мер и не задерживать распространения воздержания от крепких напитков». Особенно хвалить за такое «просвещенное великодушие», конечно, и не было надобности: нелепо было бы, если б было поступлено иначе… Но сначала многие опасались, как бы не было преследований от начальства за трезвость: до такой степени здравый смысл затемнен был мыслью о силе откупа!.. Да, правду сказать, были, с другой стороны, и такие господа, которые полагали подобное преследование необходимым! Б свое время мы сообщили «Письмо купеческого сына Бадейкина» («Свисток», № 1), в котором переданы были рассуждения этих ревнителей порядка{11}. Основанием их мнений было то же пренебрежение к народу, которое заставляло многих не верить справедливости известий о трезвости. То же самое пренебрежение к нравственной силе народа заставило многих приписать все дело ксендзам, когда факт оказался несомненным и прочным. В бывшей газете «Slowo»{12} вот что писали, например, из Жмуди:

То же писали из Виленской и Гродненской губернии в других нумерах «Slowa». И, судя по рассказам, действительно духовенство имело здесь огромное влияние на решимость крестьян отказаться от употребления крепких напитков. Вот, например, рассказ, сообщенный из Вильно в «Указателе политико-экономическом» (№ 10, 1859 года, марта 14):

Радуясь усилиям духовенства и опять-таки оставляя в стороне народ, на который его внушения действовали, многие уверяли сначала, что факт отречения от водки только и мог возникнуть на почве католического фанатизма и должен ограничиться западными губерниями… Не хотели обратить внимания на то, что столь общее и внезапное движение не могло быть следствием одного красноречия, а должно было иметь причину в самой жизни… Не хотели видеть и того, что опыты отречения от водки начались во многих местах еще прежде, чем проповедь ксендзов получила столь торжественное сочувствие и организовалась повсеместно во что-то систематическое. Тот же корреспондент, который рассказывает об успехе виленской проповеди, сообщает в том же письме следующее:

Уж и из подобных известий можно бы видеть, что народное движение в пользу трезвости происходило, или могло происходить, и независимо от ксендзов. Но для неверующих нужны были доказательства более очевидные. Народ не замедлил представить их, по своему обыкновению – не на словах, а на деле.

Из газетных известий оказалось, что в то самое время, когда общество трезвости образовалось в Ковенской губернии, то же самое начиналось в Сердобском уезде Саратовской губернии, на расстоянии с лишком полуторы тысячи верст от Ковно. Но там дело не пошло в ход: откуп на первый раз обманул и соблазнил крестьян уверением, что излишек цены, платимой ими за вино, идет на выкуп их от помещиков (что, как известно, действительно предлагаемо было г. Кокоревым){13}. Однако же на этом дело не остановилось: факт немилосердного возвышения цен и понижения качества вина, вместе с общим увеличением дороговизны на все предметы, не был местным явлением, а тяготел равно над всею Россией). Факт этот был уже слишком тяжел и беззаконен, чтобы не вызвать себе противодействия, и действительно вызвал его… В половине января узнали мы о зароке не пить вина, сделанном в Зарайском уезде Рязанской губернии («Указатель политико-экономический», № 3). В то же время получено известие из Нижнего – о том, как там крестьяне праздновали крещенье. Приведем об этом несколько строк из «Русского дневника» (№ 20):

В этом известии очень ясно рисуется весь ход дела: мужики вовсе и не думают постничать – идут, по обыкновению, в питейный, но останавливаются тем, что вино очень дорого… И прежде оно им недешево обходилось, но все еще было сносно; теперь последняя капля перелила через край, невтерпеж стало… Мужикам бы приятней было заставить откупщика понизить цену, – как они и пытались в некоторых местах, узнав, что и начальство того же хочет.[2] Но тягаться с откупом трудно; мужик знает это и решается на самую крайнюю форму протеста, какая только осталась в его воле, – не покупать вина… Тут присоединяется и давно затаенная злоба к откупу, и сознание тех неприятностей и бед, какие, может быть, не раз пришлось испытать от кабака, и решение все крепнет. Слух о том, что и другие так делают, еще более убеждает мужика, что его намерение очень естественно и законно… И вот, даже без торжественного уговора, без составления общества, народ во многих местах отказывается от вина… Жалобы откупщиков на недобор слышались даже и в таких местностях, где вовсе не было обществ трезвости: Безмолвная, фактическая протестация против откупа обнаружилась почти повсеместно тотчас после Нового года, когда установилась новая цена водки (в некоторых местах еще и ранее); а общества трезвости стали организоваться в великорусских губерниях уже позже, хотя тоже довольно скоро. В половине января было уже известие о попытке образования общества трезвости в Курской губернии («Указатель политико-экономический», № 2); к концу января напечатано было известие о подписке не пить вина, предпринятой в Саратове; в начале февраля уведомляли об образовании общества в Балашове; в половине февраля писали о зароке, данном крестьянами села Хотуши в Тульской губернии. К концу февраля общества трезвости существовали уже во многих уездах губерний Владимирской, Пензенской, Екатеринославской, Тверской… Тут только самые неверующие убедились в прочной несомненности факта и перестали уверять, что это минутная вспышка, которая ничего не значит. Дело принимало слишком обширные размеры, и уже невозможно стало игнорировать его… Но как же объяснить такое непонятное явление? Ведь невозможно, чтоб народ решился противодействовать откупу просто потому, что почувствовал его тяжесть? Как же объяснить?

В великой России нельзя было указывать на ту причину, которою объяснялось народное движение в литовских губерниях. Никакой систематической проповеди, никакого религиозного института для распространения трезвости у нас не было. Напротив, при нескольких случаях церковного участия в решимости крестьян не пить, – было несколько случаев и совершенно в другом роде. Например, из Крапивинского уезда Тульской губернии сообщали («Московские ведомости», № 97):

За неимением одного объяснения стали приискивать другое, и нашли!.. В западных губерниях, видите ли, ксендзы действуют словесною проповедью, а в Великороссии – так как грамотность и любовь к чтению повсеместно распространены в народе, литература исправляет роль ксендзов… В прошлом году стали писать против откупов, – вот крестьяне-то и вразумились, да и отказались от водки… Совершенно понятное и естественное дело! Нам, впрочем, не пришло бы в голову такое открытие, если бы мы не отыскали его в двух весьма ученых и почтенных журналах – в «Отечественных записках» и в «Указателе политико-экономическом». «Отечественные записки» (№ 2, 1859 год) говорят:

Замечаете ли, как прекрасно понимают народ «Отечественные записки»? Он, видите, так глуп, что по необразованности своей не знает даже, что он пьет и ест: вкуса не имеет, значит – все по необразованности! Литераторы трудятся над тем, чтобы растолковать мужику, вкусно или нет для него то, что он пьет, – дорого или дешево обходится ему то, что он покупает! Сколько лет бедный мужик пил бурду, по какой угодно цене, и все молчал да пил! А заговорили об откупах в литературе – он сейчас и смекнул, что вино для него и дорого и не пьяно… Зато литераторы и решили, давно уж, впрочем, что русский народ отличается особенной понятливостью и переимчивостью!

Но кто же начал речь об откупах? Кому обязаны бедные мужички познанием добра и зла в откупной водке? Боже Мой! Как же вам не стыдно не знать этого! Вы знаете всех этих Кальцоляри, Дебассини{14}, – а не знаете нашего известного статистика и экономиста! По крайней мере теперь узнайте и почтите его – за то, что он «первый поднял вопрос о трезвости и был причиною распространения этого отрадного явления в разных областях великого отечества нашего». Так по крайней мере уверяет сам он, знаменитый г. И. В – ский{15}, доктор и статский советник, как расписывался он на «Экономическом указателе». Послушайте, что он говорит:

Не правда ли, как убедительно это скромное сознание собственных заслуг! Итак, г. Вернадский сделал в Великороссии то, что в Литве произвела проповедь ксендзов; г. Вернадский – наш Чаннинг{16} и патер Мэтью!{17} Преклонитесь пред г. Вернадским все вы, не читающие его «Указателя», не подвергающиеся изумительной силе его логики и вследствие того, может быть, еще до сих пор пьющие водку!

Итак, дело совершенно ясно: мужички наши начитались «Экономического указателя» и вследствие того перестали пить. Если бы знали это откупщики, – то-то бы задали «Указателю»!.. Не будь его, так обществ трезвости и по было бы вовсе или по крайней мере (принимая буквально скромное «отчасти» г. В – ского) были бы в гораздо меньшом количестве… Где же, в самом деле, было догадаться народу, что вино стало хуже и дороже, если бы благодетельная литература не вразумила его!.. Правда, литераторам и во сне не грезилась такая радикальная мера, на какую решился народ; правда, что они никогда не говорили ни одного слова о противодействии откупу со стороны самого народа, а всё возлагали свои надежды на посторонние силы… Но ведь мало ли о чем вовсе не думали литераторы, мало ли чего они не понимают! Все-таки они люди ученые, а иногда даже и чиновные, – и если в народе что-нибудь сделается, так уж это, верно, от них! В противном случае они будут протестовать, и если их не послушают, то они «возвысят свой голос» против народа; что тогда будет?

К удивлению нашему, повод к протестации представился «Экономическому указателю» и в деле трезвости, которой причиною он сам был, по крайней мере отчасти.