Николай Раевский. В ЗАМКЕ А. Н. ФРИЗЕНГОФ-ГОНЧАРОВОЙ

В начале тридцатых годов, находясь в Праге, я получил сведения о том, что где-то в Словакии проживает родная дочь Александры Николаевны Гончаровой, в замужестве баронесса Фогель фон Фризенгоф. Мне назвали и ее фамилию – герцогиня Лейхтенбергская. Адреса я не спросил – рассчитывал сейчас же найти его в Готском альманахе. К моему удивлению, нужной мне герцогини Лейхтенбергской там не оказалось. У меня были, однако, основания верить тому, что дочь Александры Николаевны действительно жива и изредка переписывается с одной дальней русской родственницей. Год шел за годом. Настоящей фамилии герцогини, которую от меня, несомненно, скрывали, мне не удалось узнать. Наконец, в 1936 году, перелистывая «Русский архив»¹, я наткнулся на заметку П. И. Бартенева, где говорилось о том, что у Александры Николаевны была единственная дочь-красавица, которая вышла замуж за герцога Ольденбургского². В Готском альманахе на этот раз я без труда нашел нужные мне сведения.

Баронесса Наталья Густавовна Фогель фон Фризенгоф родилась в 1854 году в Вене и в 1876 году вышла замуж за герцога Антуана Гонтье Фредерика Элимара Ольденбургского (1844–1885). Проживает в замке Бродяны (Brod'any) у Вельке Белице (Vel’ke Bielice).

Надо было торопиться – дочери Александры Николаевны шел девятый десяток. Никто из моих иностранных знакомых, принадлежавших к тому же кругу, что и герцогиня Наталья³, лично ее не знал. Престарелая владелица словацкого замка давно уже жила в нем безвыездно.

В конце концов, я решил не дожидаться больше рекомендаций и 24 декабря 1936 года написал в Бродзяны письмо, в котором просил Наталью Густавовну сообщить мне, не имеется ли в ее архиве каких-либо бумаг Пушкина или его жены. Наталью Николаевну ее племянница могла видеть, лишь будучи маленькой девочкой, но все же я писал: «Avec une emotion profonde je pense que peut-etre Vous avez vous meme connu Madame Votre tante et que sans doute, en ce cas elle a laise quelques souvenirs personnels dans Votre memoire»⁴.

Больше всего меня, конечно, интересовали воспоминания Натальи Густавовны о ее матери, но в первом же письме касаться этого вопроса было неудобно.

Ответ долго не приходил. Я думал уже, что, за отсутствием соответствующей рекомендации, его вообще не будет. Наконец я получил из Бродян письмо от 28 января 1937 года⁵, первые же строки которого очень меня огорчили. Внук герцогини, молодой тогда венгерский граф Георг Вельсбург писал мне: «La reponse a votre tres aimable lettre a ete en retard a cause de la mort subite de ma grand’mere le 9 janvier. Ma grand’mere a toujours voulu vous remercier eile meme en disant quelle regrettait beaucoup de ne pas pouvoir vous donner des informations sur Pouchkine parce que sa mere n avait jamais voulu parier de ce sujet delicat concernant sa soeur.

«Moi meme je regrette de ne pas savoir plus parce que je m’interesse beaucoup a ce grand homme»⁶.

Навсегда исчезла надежда встретиться с дочерью Александры Николаевны или по крайней мере списаться с ней. К сожалению, если кто-либо из пушкинистов и знал о существовании деревни и замка Бродзяны, то никто не позаботился вовремя о том, чтобы повидать и порасспросить его владелицу. Наталья Густавовна прожила там большую часть своей долгой жизни.

Все же письмо Вельсбурга содержало интересное сообщение – Александра Николаевна никогда не говорила с дочерью о Пушкине. К этому факту я еще вернусь ниже.

В том же письме правнук Александры Николаевны упоминал о том, что у него хранится альбом, «contenant des aquarelles representant les families de Pouchkines, Lanskoy etc.»⁷.

Все это было чрезвычайно интересно. Я обменялся с Вельсбургом несколькими письмами. В одном из них (8 марта 1937 года)⁸ он сообщил мне, что альбом принадлежал его прабабке и что в нем имеются портреты жены и сыновей Пушкина, но не его самого.

В следующем, 1938 году я получил приглашение посетить Бродяны во время пасхальных каникул. Готовясь к поездке, я тщательно обдумал, о чем можно говорить в Бродянах и о чем следует умолчать в семье потомка Александры Николаевны. Моей целью было проложить дорогу в этот замок для будущих исследователей-пушки-новедов.

Автомобиль бежит по опрятному шоссе и переезжает через мутную в эту пору, узкую речку Нитру. Долина между двух холмов. На отлогом склоне – белая часовня, кажется протестантская.

«– Наш фамильный склеп. Там похоронена и бабушка…

– А где покоится ее мать, Александра Николаевна?

– Тоже там… Потом я покажу вам и склеп».

Первый результат моей поездки… Я, конечно, узнаю и дату смерти Александры Николаевны. До сих пор было лишь известно, что в 1887 году она была еще жива⁹. О месте погребения сведений тоже не было.

Вот и ворота старого парка. Они открыты. Очень напоминают знакомый всем по фотографиям въезд в Ясную Поляну – те же белые приземистые столбы. Машина останавливается у подъезда. Открывается тяжелая дубовая дверь со старинным железным кольцом, вставленным в львиную пасть. Я не без волнения переступаю порог замка, в котором жила и умерла Александра Николаевна.

Вельсбург представляет меня своей жене и ее матери. Дамы приветливо встречают русского гостя. Родной язык хозяек – немецкий, но я владею им неуверенно и прошу разрешения говорить по-французски.

Меня проводят в большую гостиную. Пока мы идем в глубь комнаты, успеваю заметить, что стены сплошь увешаны портретами и гравюрами. Мебель старинная. Массивные керосиновые лампы. Свечи в бронзовых бра. Электричества в глухой словацкой деревне нет. Общий разговор за рюмками вина продолжается недолго. Любезные хозяева знают, что мне не терпится увидеть реликвии madame Alexandrine. Стол очищен. Вельсбург кладет передо мной небольшой, отлично сохранившийся альбом в зеленом кожаном переплете с тисненной золотом надписью «Album». Прошу разрешения делать заметки¹⁰ и принимаюсь рассматривать портреты. На мой взгляд, все они сделаны одной и той же рукой. Карандаш очень уверенный, довольно искусная расцветка акварелью, сходство большое, но все-таки это работа очень грамотного любителя, а не художника.

Я насчитал 29 портретов – каждый на отдельном листе. Они исполнены в 1851–1857 годах (большинство сделано в 1852 году, вероятно в связи с предстоявшим отъездом Александры Николаевны за границу). Почти на всех листах указаны имена и фамилии изображенных лиц, на многих имеются автографы. Преобладают портреты членов семей Пушкиных, Гончаровых и Ланских (15 листов), рисованные (за исключением одного) в 1852 году: H. Н. Ланская, все ее дети от обоих браков, генерал П. П. Ланской, братья Александры Николаевны – Дмитрий, Иван и Сергей Николаевичи.

Портреты детей поэта представляют известный интерес, так как их облика в этом возрасте мы не знали. Карандашный портрет сорокалетней Натальи Николаевны с ее автографом («Natalie Lanskoy») не особенно удачен. Красивое лицо вышло напряженным, и сходство, как кажется, не схвачено.

К 1857 году относятся сделанные в Вене портреты барона Густава Фризенгофа, его сына от первого брака Григория и дочери Натальи – в то время трехлетней девочки в длинных кружевных панталончиках. Остальные портреты 1852 года изображают петербургских знакомых Александры Николаевны: князя П. А. Вяземского (? – портрет не подписан), генерала князя Н. А. Орлова и других. Интересен портрет «португалки» графини Юлии Павловны Строгановой, урожденной д’Альмейда, с ее подписью: «Julie comtesse Stroganoff – се jour heureux»¹¹.

Престарелый Ксавье де Местр также поставил свою подпись под портретом.

На многих листах альбома имеется надпись рисовальщика «N. Lanskoy». На некоторых «Н. Ланск…» с энергичным росчерком¹².

Закрыв альбом, собираюсь просить разрешения обойти гостиную, но Вельсбург спрашивает меня, не хочу ли я еще посмотреть альбомы Ксавье де Местра. Знаю, что работ этого писателя-художника известно очень мало: миниатюра на кости – портрет Н. О. Пушкиной, несколько миниатюр и портрет князя Д. И. Долгорукого в России¹³, две незначительные акварели, хранящиеся в одном из французских провинциальных музеев, – вот и все. Французские исследователи предполагали, что художественное наследие Ксавье де Местра надо искать в Советском Союзе.

И вот в этом замке на берегу Нитры передо мной восемь больших альбомов, полных карандашных рисунков, акварелей, набросов пером, карикатур. Все прекрасно сохранилось. Ни один лист не помят. Наскоро просматриваю альбомы и вижу, что предо мной подлинное сокровище. Целая галерея портретов, и среди них много русских. Узнаю соотечественников по типу лиц и по военным мундирам. Есть немало и подписанных изображений – среди них небольшой акварельный портрет с надписью под ним «М. Tourguenieff, 1825», два женских портрета с аннотацией «G. Gagarine», несколько портретов красивой молодой женщины m-me Pachkoff (один из них с отметкой «1825, Petersbourg») и много других. Особенно много карандашных набросков девочки, помеченных буквами «N. F.». Это, несомненно, будущая баронесса Наталья Ивановна Фогель фон Фризенгоф, урожденная Иванова¹⁴, первая жена барона Густава, впоследствии женившегося на Александре Николаевне Гончаровой. Ксавье де Местр, очевидно, поставил эти буквы позднее – уже после выхода ее замуж¹⁵.

Хозяева меня не торопят. Один за другим перелистываю альбомы, делаю заметки. Сотни и сотни прелестных тонких рисунков, по-французски изящных, немного холодных. Не все одинаково интересно. Итальянские акварели (1825–1839), сделанные в старости¹⁶ и занимающие два альбома, манерны и скучны. У де Местра нет дара пейзажиста – он портретист и карикатурист. Думаю о том, что когда-нибудь специалисты по иконографии александровских и николаевских времен изучат эти бродянские альбомы. Материалов здесь хватит на ряд монографий.

Один портрет особенно заслуживает внимания. Небольшой, тщательно сделанный карандашный рисунок в том же альбоме, что и М. Tourguenieff. Под ним подпись «X. М. 24 Mai» (года нет). Молодой человек лет 18–20. Голова в профиль влево и верхняя часть туловища. Густые курчавые волосы, чуть одутловатые губы. Очень похож на Пушкина, но уверенности у меня нет – портретов поэта в этом возрасте мы не знаем. Предупреждаю Вельсбургов о том, что этот рисунок, быть может, представляет очень большую ценность, и закладываю в альбом закладку с пометкой «Pouchkine (?)».

В одном из альбомов замечаю еще одну акварель – полукарикатуру, возможно изображающую Пушкина. Молодой человек с бакенбардами в зеленом сюртуке (% фигуры). Здесь я совсем уже не уверен в атрибуции и хозяевам замка ничего не говорю. На всякий случай все же вкладываю закладку, надписав на ней «Pouchkine (??)».

Когда-нибудь специалисты внимательно просмотрят и рисунки, изображающие каких-то детей. Художник, несомненно, знал Пушкина мальчиком (до поступления в лицей), а среди датированных бродянских рисунков есть очень ранние (например, спящий кот с надписью «Vassili Ivanovitsch – 1810»).

Приходится расстаться с альбомами – времени очень мало, а я только начал осмотр здешних сокровищ.

«– Теперь я Вам покажу снимок madame Пушкиной и моей прабабушки, а Вы скажете, известен он Вашим специалистам или нет».

Георг Вельсбург подает мне большой, отлично сохранившийся дагерротип. В одинаковых платьях и чепцах сидят рядом Наталья Николаевна и Александра Николаевна. За ними и сбоку трое детей Пушкиных – сыновья в мундирах пажей и девочка-подросток (младшая дочь Наталья). Одна из девочек Ланских прижалась к коленям матери. Дагерротип снят не в ателье, а в комнате (видны книжные шкафы) и, по всей вероятности, относится к 1850 или, самое позднее, к 1851 году¹⁷. Наталье Николаевне было тогда 38–39 лет.

Беру большую лупу и долго смотрю на генеральшу Ланскую. Прекрасные, тонкие, удивительно правильные черты. Милое приветливое лицо – любящая мать, гордая своими детьми. Невольно вспоминаются задушевные пушкинские письма к жене. На известных до сих пор изображениях Натальи Николаевны, как мне кажется, нигде не передан по-настоящему этот немудреный, но живой и ласковый взгляд, который сохранила серебряная пластинка.

У ее сестры заострившиеся черты стареющей барышни. Тоже очень живое лицо, но совсем иное, чем у Натальи Николаевны. Пристальный, умный, но жестковатый взгляд. От этой сорокалетней особы можно ждать острого слова, но вряд ли услышишь ласковое.

«– Хороший дагеротип, не правда ли?

«– Прекрасный… он нигде не воспроизводился, и, насколько, я знаю, это самый ранний снимок Пушкиной-Ланской.

«– Для вас, вероятно, будет интересен и этот альбом. Коллекция визитных карточек – ее составил брат моего прадеда Фризенгофа¹⁸, когда служил в посольстве в Петербурге».

Перелистываю большой альбом, в котором аккуратно наклеено множество карточек. Он действительно интересен, как интересно все в этом замке воспоминаний. Времена уже послепушкинские – начиная с 1839 года¹⁹, но здесь весь большой свет столицы – тот самый, который знал поэта. И русская знать, и дипломатический корпус, и кое-кто из писателей, в том числе Жуковский. Есть и карточка отца Пушкина – Сергея Львовича. По просьбе хозяйки я делаю над ней карандашную надпись – русской азбуки никто в бывшем замке Александры Николаевны не знает.

Мы, наконец, встаем и начинаем обход гостиной. На стенах целая галерея портретов – величества, высочества, светлости, кавалерийские генералы в кирасах, молодые дамы и важные старухи прошлого и позапрошлого столетий. Я внимательно слушаю объяснения правнука Александры Николаевны, но с нетерпением жду, когда же мы перейдем к его русским предкам и родственникам.

Вот и они… Александра Николаевна привезла с собой много акварелей и миниатюр. Почти все очень хорошо сделаны. Некоторые надписаны известными художниками того времени. Все знакомые лица, но видишь их по-новому. Ни один из этих портретов не был опубликован. Вот Афанасий Николаевич Гончаров – благообразный старик в синем фраке (акварель работы Witt). Вот отец и мать Александры Николаевны – Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна Гончаровы, сама Александра Николаевна – еще молодая и миловидная, почти красивая девушка. Прелестный акварельный портрет тридцатилетней Натальи Николаевны (1842)²⁰.

Меня подводят к столику перед камином. На нем стоит очень хороший акварельный портрет молодого офицера в гусарском мундире, работы Hampeln. «Serge Gontcharoff», – говорит графиня Вельсбург, но это не Сергей, а Иван Николаевич Гончаров, служивший одно время в лейб-гвардии гусарском полку.

Хозяйка замка спрашивает меня, не может ли акварели повредить тепло от камина. С удовольствием вижу, что бродзянские реликвии в надежных, заботливых руках. Все стекла тщательно протерты, нигде ни пылинки. Я заранее чувствую, как их выявлению обрадуются специалисты-пушкинисты. Когда в Советском Союзе обнаруживают новый портрет кого-либо из людей, близких к Пушкину, его тщательно воспроизводят, издают с подробными комментариями. Здесь же передо мной целый семейный музей никому не ведомых изображений.

Продолжаем осмотр. Среди портретов замечаю на стене небольшой гипсовый барельеф под стеклом с русской надписью: «Князь Петр Мещерский. Рим MDCCCXXXV». Один за другим мне показывают три портрета Натальи Ивановны Фогель фон Фризенгоф: большую акварель, надписанную «L. Fischer, 1844», миниатюру и большой парадный портрет масляными красками. На них изображена высокая красивая брюнетка с умным лицом южного и притом нерусского типа. Она разительно похожа на Ксавье де Местра, большой неподписанный портрет которого висит здесь же в гостиной. Настолько похожа, что когда я, с разрешения хозяев, беру со стола акварель Фишера и подношу к портрету старика-писателя, все со мной соглашаются – отец и дочь. Итак, все противоречивые сведения о происхождении Натальи Ивановны оказываются неверными. В Бродзянах до наших дней сохранилось устное предание о том, что отцом Н. И. Ивановой был император Александр I. Русские источники почему-то считали ее внебрачной дочерью Ивана Александровича Загряжского. Таким образом, Александре Николаевне она будто бы приходилась теткой, а жене де Местра, Софии Ивановне, – единокровной сестрой. В действительности никакого родства между ними не было. Софья Ивановна просто удочерила внебрачную дочь своего мужа.

Я рассказываю ее историю Вельсбургам, не боясь их задеть – первая жена барона Густава им не родственница, но неожиданное решение загадки ее происхождения их все же интересует. По этому случаю хозяин замка достает из шкафа одну из книг, «принадлежащих де Местру»: Стихотворения В. Жуковского, т. 1, 1824. Списываю дарительную надпись (по-русски): «Графу Местру от Жуковского. В знак душевного уважения». Вельсбург прибавляет: «У нас есть и портрет Жуковского – увидите в столовой».

Все больше и больше увлекают меня бродзянские реликвии. Чего-чего здесь только нет… Русские хозяйки замка давно умерли, недавно похоронили и полурусскую, но все осталось на своих местах – сохранились даже карандашные надписи на косяке дверей из большой гостиной в малую. Здесь, по принятому в замке обычаю, отмечался черточкой рост родственников и близких знакомых. Мне показывают отметку с надписью «Nathalie Lanskoy». Точный рост Натальи Николаевны – такой отметки, вероятно, сейчас не найти больше нигде в мире. Очень мне хочется попросить метр и измерить, но на первый раз не решаюсь²¹.

Переходим в малую гостиную, продолговатую уютную комнату. Друг против друга большие парные портреты супругов Фризенгоф (масло) работы их дочери Натальи Густавовны. Оба уже глубокие старики. Александре Николаевне, должно быть, за семьдесят. Из-под черной наколки виднеется белый старушечий чепчик. Умное, строгое, но успокоившееся лицо. Нет в глазах прежней пронзительности. В кресле сидит очень степенная, важная старушка-баронесса, теща герцога Элимара Ольденбургского. Поэт здесь решительно ни при чем. Даже портрета его нет в замке – о рисунке де Местра, если он и изображает Пушкина, Александра Николаевна, вероятно, вообще не знала.

А изображение его убийцы – Дантеса имеется. Мы идем в столовую, и я сразу замечаю его портрет (сепия?), помещенный на видном месте. Портрет исполнен в 1844 году художником S. Wagner. Внизу размашистая подпись «В-on G. de Heckeren». Сидящие за столом не могут не видеть молодого еще Дантеса (ему 32 года).

Большой литографированный портрет В. А. Жуковского с его русской подписью «Жуковский» висит на той же стене. На литографии имеется печатная надпись: «Nach der Natur gez. von Kruger. Lith. von Mayer»²². Есть также литография с портрета де Местра, висящего в гостиной, и ряд хороших «русских гравюр» (портретов и групп), как их издавна зовут в замке. Они принадлежали Александре Николаевне, но, по словам Вельсбурга, уже ее дочь не помнила, кого они изображают. Большинство гравюр работы Knichuber, издатель Hopelich. Все, кроме одной, исполнены в 1839–1844 годах.

За обедом говорим о покойной герцогине Наталье. Дочь, по-видимому, во многом была похожа на мать. Образованный и содержательный человек с большими художественными и литературными интересами. Живописи училась, кажется, в Вене и писала как настоящая портретистка. Манера у нее старомодная, но более чем грамотная. Очень любила общество художников и писателей. До глубокой старости ездила верхом. Мне показали фотографию – престарелая Наталья Густавовна сидит на коне по-мужски. Пристальный взгляд, как у матери на дагерротипе 1850–1851 годов, но лицо доброе. Говорят, она и на самом деле делала немало добра жителям Бродзян. Но чудаковата была seigneuresse de Brodiany, по крайней мере, в старости. В замке у нее постоянно жило не меньше десятка больших собак. Есть в Бродзянах и собачье кладбище с плитами, обсаженными барвинком, а поблизости от него герцогиня построила для себя какую-то странную не то оранжерею, не то стеклянную башню. Там зачастую и ночевала, находя, что в замке мало воздуха, причем горничной и зимой приходилось носить ей постельные принадлежности ночью по глубокому снегу. В России Наталья Густавовна никогда не бывала, но, кажется, от матери к доброй барыне перешли кое-какие крепостные навыки, весьма удивлявшие ее родственников в тридцатых годах нашего века.

После обеда прошу показать мне библиотеку. Раз в замке нет портрета Пушкина, вряд ли найдутся и его сочинения с автографами поэта, но проверить все-таки нужно. Для частного дома библиотека огромная – больше десяти тысяч томов. Она занимает целый зал, пристроенный к старому замку сравнительно недавно одним из Фризенгофов, собиравшим книги. Содержится библиотека в большом порядке. Есть и русский шкаф, но тщетно я ищу в нем старинные тонкие томики стихотворений Александра Пушкина. Нахожу только «посмертное издание» с изящным экслибрисом Натальи Густавовны (вид замка Бродзяны) и ее печатью. Я пытался выяснить, принадлежало ли оно Александре Николаевне или первой жене Фризенгофа (последнее вероятнее), но никаких отметок не обнаружил. Сама герцогиня, вероятно, приобрела бы более новое издание. Русского языка она к тому же, по-видимому, не знала.

В этом же шкафу я нашел ряд русских учебных книг сороковых годов, рассказы А. О. Ишимовой, альбом литографий Петербурга и поваренную книгу 1848 года с вложенным в нее русским рецептом кулича. Там же стоял переплетенный том немецкого журнала. Вельсбург обратил мое внимание на напечатанный в нем перевод известного письма Жуковского к С. Л. Пушкину от 15 февраля 1837 года о последних днях и кончине поэта²³.

Итак, книг, подаренных поэтом Ази Гончаровой (а они несомненно у нее были), здесь нет. Жаль, конечно, но и отрицательный результат имеет некоторое значение. Не будь у нее неродственного сближения с Пушкиным, почему бы Александре Николаевне не увезти за границу дорогие пушкинские реликвии. И еще одно доказательство в пользу того, что рассказы княгини Вяземской, Араповой и других не выдумка: в разговоре со мной Вельсбург подтвердил то, что сообщил в письме от 28 января 1837 года. Герцогиня хотела сообщить мне, что ее мать неизменно отказывалась говорить с ней о Пушкине, находя, что это слишком деликатная тема для памяти ее сестры. Свидетельство интересное и совершенно новое, но, конечно, тема была весьма деликатной не для памяти Натальи Николаевны, а прежде всего для самой баронессы А. Н. Фогель фон Фризенгоф. В конце концов, Пушкин ведь законный муж, погибший на дуэли ради чести оклеветанной жены. Стыдиться его нет никаких оснований. Если уж нужно было кого-то чуждаться, то, конечно, Дантеса. Между тем его портрет здесь, в столовой, на глазах Александры Николаевны, ее дочери и всех посетителей замка, среди которых была и сама Наталья Николаевна Ланская. Неизвестно только, когда и как попал в Бродзяны этот портрет, рисованный, не забудем этого, всего через семь лет после дуэли.

Я уже собирался уходить из разочаровавшей меня библиотеки, но Вельсбург предложил мне просмотреть один из альбомов фотографий, принадлежавший Александре Николаевне. Времена, конечно, послепушкинские – 1862–1870 годы, но есть кое-что интересное. Неизвестная фотография Натальи Николаевны (1862), ее детей от обоих браков в разные годы, родственников семьи, знакомых.

Ужинаем мы вчетвером при свечах. В этой комнате сорок лет кушала Александра Николаевна. Так, вероятно, было и при ней – обыкновенные, хорошо приготовленные блюда, но сервировка прекрасная. На скатерти русского льна – бело-голубые тарелки старого мейсенского фарфора, великолепное серебро из приданого шведской принцессы, матери герцога Элимара, тонконогие бокалы чешского хрусталя. Вот и память об Александре Николаевне – на серебряной крышке блюда, принесенного горничной, ее русская монограмма «А. Г.».

Я чувствую себя немного уставшим от массы впечатлений за этот памятный день, но завтра надо ехать обратно, а мне еще о многом хочется расспросить хозяев. Оказывается, у Вельсбургов есть еще один замок, где-то в Австрии, и там тоже немало портретов. Есть какие-то и русские портреты и в имении Krasno, в четырех километрах от Бродзян. Оно принадлежит потомкам брата барона Густава. Кто изображен на этих «русских портретах», сейчас уже никто не может сказать. Когда-нибудь, я надеюсь, очередь дойдет и до Krasno, и до замка в Австрии.

Вечером мы долго беседуем в малой гостиной при мягком свете свечей. Сидим в тех самых старинных креслах, в которых сиживали когда-то стареющие сестры – генеральша Ланская, приехавшая в гости из России²⁴, и баронесса Фогель фон Фризенгоф.

Ночую я в комнате с готическими сводами. Это самая древняя часть замка. Теперь здесь апартамент для гостей.

Утром, как и накануне, солнечно, но холодно – весна в этом году запоздала. После кофе иду с Вельсбургом пройтись по парку. Он невелик, но хорошо распланирован, в английском вкусе. Старые, толстые деревья – липы, дубы, ясени, вязы, лужайки с видами на замок, громадные кусты сирени. Им, вероятно, не меньше 100 лет. Небольшая белая беседка с ампирными колоннами выстроена, должно быть, по желанию одной из русских хозяек Бродзян – в средней Европе ампирных построек почти нет. Ворота вроде яснополянских. Тоже напоминают Россию. О них я уже упоминал. Сам двухэтажный охряно-желтый замок сравнительно невелик и совсем не роскошен. В нижнем этаже – помещения для гостей и службы, во втором этаже – жилые комнаты. Не зная архитектуры, вида здания описывать не берусь. Оно красиво, но единого стиля во всяком случае нет. Одна часть построена в середине XVIII века, главный корпус, вероятно, в семнадцатом столетии, а библиотека пристроена уже в XIX веке. Когда-то все здание было окружено рвом, но Фризенгофы, приобретя замок, уничтожили этот остаток старины.

Из парка мы поднимаемся к часовне. Вельсбург открывает склеп. Первым от входа на бетонном постаменте стоит серебристый с золотом гроб Александры Николаевны с немецкой надписью на щитке²⁵:

FREIFRAU ALEXANDRINE VOGEL VON FRIESENHOFF

GEBORENE GONTSCHAROW

1811 † 9 VIII 1891

Итак, Александра Николаевна скончалась восьмидесяти лет от роду, в последнем десятилетии прошлого века. С глубоким волнением я смотрю на гроб этой женщины, которая была так близка Пушкину, что в своей семье ей одной он сказал о предстоящей дуэли.

В замке мне показывают ее вещи: письменный стол, привезенный из России, столовое серебро, массивные очень хорошие вещи, маленькие настольные часы под стеклянным колпаком – очень скромный подарок императрицы фрейлине Гончаровой, несколько печатей для писем (одна из них с гербами Фризенгофов и Гончаровых).

Молодая хозяйка замка старается не пропустить ничего, что, по ее мнению, может меня интересовать. На пальце у нее старинное золотое кольцо с большой бирюзой. Графиня снимает его и подает мне:

«– Вот, посмотрите… Оно перешло ко мне после смерти герцогини, а ей досталось от матери. Говорят, у вас в России был обычай дарить такие кольца невестам на счастье.

«– Это кольцо известно в литературе, его носил Пушкин…»

Я передаю удивленным слушателям (при разговоре присутствовал Георг Вельсбург и мать графини) известный рассказ В. Ф. Вяземской, записанный Бартеневым. Трудно предположить, чтобы у Александры Николаевны было два одинаковых кольца. Значит, это то самое, которое у нее на время взял Пушкин. Никогда не думал, что мне будет суждено его увидеть и держать в руках.

Но это еще не все. Меня приглашают в спальню посмотреть драгоценности Натальи Густавовны. На дне шкатулки замечаю тонкую золотую цепочку, потемневшую от времени.

«– Может быть, и это будет Вам интересно. Она принадлежала madame Alexandrine».

Молча кланяюсь, беря в руки эту цепочку. Пожалуй, самая волнующая реликвия из всех, которые я видел в Бродянах. Поведать ее историю хозяевам замка не решаюсь. Доказать этого нельзя, но, быть может, это та самая цепочка, которую смертельно раненный поэт просил Вяземскую передать Александре Николаевне после его смерти и притом непременно без свидетелей.

Отдыхая перед отъездом в отведенной мне комнате, я мысленно подвожу итоги своей разведывательной поездки. Архивы мне показать не предложили и, едва познакомившись с хозяевами, я не счел возможным об этом просить. Надо подождать.

Все, что я узнал и увидел в Бродянах, заставляет думать, что автографы Пушкина разыскивать здесь безнадежно. Если они и были у Александры Николаевны (что очень вероятно), то, выйдя замуж за Фризенгофа, с собой за границу она их во всяком случае не взяла.

Вельсбург сказал мне, что писем на русском языке в семейном архиве нет. Удивляться этому не приходится – сестры Гончаровы и с братьями переписывались по-французски. Иногда только вставляли русские слова. Мне очень хотелось узнать, есть ли здесь какие-либо письма Натальи Николаевны, но хозяин замка ответил уклончиво – он не помнит. Очень возможно, что старинных писем прабабки он вообще не разбирал. Сказал только, что у него хранится переписка барона Густава с братом Адольфом. Все письма на немецком языке²⁶.

Из документов архива Вельсбург показал мне только пакет, видимо заранее отобранный перед моим приездом, с непонятной для него официальной бумагой на русском языке. Пакет № 769 адресован: «А son Excellence Madame Alexandra Nikolaevna Gontscharov»²⁷. В нем оказалось извещение Министерства императорского двора о том, что их величества изъявляют согласие на брак флейлины Гончаровой (текста извещения я не переписал).

Вернувшись в Прагу, я узнал, что о моей поездке, которую я для успеха начатых розысков держал в секрете, стало известно А. М. Игумновой, постоянно жившей в Словакии и бывавшей в Бродзянах при жизни Натальи Густавовны. Я списался с А. М. Игумновой, и мы условились о том, что впредь до опубликования моих материалов тайна будет сохранена. В письме от 5 июля 1938 года из Писчан²⁸ А. М. Игумнова сообщила мне данные, подтверждавшие мое предположение об отсутствии пушкинских автографов в Бродзянах: «Сама я прожила в Бродзянах три лета, но, несмотря на все усилия, не нашла и не узнала там ничего, относящегося к Пушкину, равно как и не знаю, кто рисовал портреты»²⁹.

В письме также была приведена характеристика Натальи Густавовны, совпадающая с моими впечатлениями, вынесенными из Бродзян: «Покойная Наталья Ольденбург была чрезвычайно интересная и оригинальная женщина. Она умерла в глубокой старости и всю жизнь прожила так, как будто никаких войн и переворотов не существовало. Она занималась музыкой, живописью, поэзией и окружала себя очень интересными людьми»³⁰.

Не приходится сомневаться в том, что эта весьма культурная женщина (но вполне иностранка, несмотря на полурусское происхождение) действительно пробовала расспрашивать мать о Пушкине, как она хотела мне сообщить за несколько дней перед смертью.

Перед отъездом из замка Вельсбургов я получил приглашение снова приехать в Бродзяны во время пасхальных каникул следующего, 1939 года. Оно меня очень обрадовало. Заранее решил, что попрошу на этот раз разрешения привезти с собой фотографа, специалиста по портретам и музейным вещам. Буду подробно описывать, измерять, сравнивать. Быть может, познакомившись поближе, хозяева покажут мне и архив. Очень возможно, что в нем есть письма жены поэта за 1831–1834 годы, когда сестры жили врозь. Может оказаться и многое другое, о чем заранее не догадываешься.

Моим надеждам не суждено было осуществиться. Перед самой Пасхой 1939 года, 15 марта, в Прагу вошли танки Гитлера, Чехословакия временно была разрезана на куски. Во вновь организованное немцами Словацкое «государство» я ехать не мог. Письма туда шли плохо. Переписка с Бродзянами прекратилась.

Впоследствии я долгое время ничего не знал о судьбе замка и хранившихся в нем реликвий. В настоящее время я получил возможность ознакомиться с работами братиславского профессора А. В. Исаченко, исследовавшего бродзянские материалы после окончания Второй мировой войны. Критика пушкиноведческих высказываний этого автора в мою задачу не входит. Я ограничусь кратким изложением некоторых мест его работ, поскольку они непосредственно касаются материалов, обнаруженных в Бродзянах.

В 1946 году А. В. Исаченко опубликовал в братиславском журнале «Свободное радиовещание» первую краткую статью о Бродзянах (на словацком языке) «Родственники Пушкина в Словакии»³¹. Она предназначена для массового читателя и занимает всего одну страницу. Интересно сообщение Исаченко о том, что в Бродзянах якобы состоялась встреча Натальи Николаевны с Дантесом: «Наталья Пушкина-Ланская несколько раз гостит у Фризенгофов в Бродзянах. При одном из этих посещений она даже (dokonca) встречается с убийцей своего мужа Дантесом ван Геккерном, и кажется, что эта встреча уменьшила напряжение (napatie) между ними». К сожалению, автор не указывает, на чем основано его довольно сенсационное сообщение, и не приводит никаких подробностей, в том числе и даты встречи.

На третьей странице обложки журнала воспроизведены в виде фотомонтажа следующие пять портретов, найденные Исаченко в Бродзянах: 1) Александра Николаевна Гончарова в молодости (около 1830 года), 2) барон Дантес-Геккерн (портрет 1844 года, висевший в столовой), 3) баронесса Наталья Ивановна Фогель фон Фризенгоф, 4) Наталья Николаевна Ланская (около 1860 года – фотография), 5) баронесса А. Н. Фогель фон Фризенгоф (1873 год – фотография). Все эти изображения я видел во время посещения замка в 1938 году. Шестая фотография монтажа – часть французского письма Натальи Николаевны Пушкиной. Хотя текст прикрыт соседними портретами, фрагменты 9 строк (четыре перед подписью и неполных пять ниже ее) позволяют установить, что это окончание письма А. И. Тургеневу от 10 марта 1843 года, воспроизведенное, очевидно, по факсимиле³².

В следующем, 1947 году, этот же автор поместил в журнале «Словацкое обозрение» довольно подробную статью «Пушкиниана в Словакии»³³. Работа хорошо оформлена, и к ней приложены отличные репродукции нескольких портретов. Значительная часть статьи, написанной отчасти по материалам бродянского архива, посвящена биографии первой жены Густава Фризенгофа, Натальи Ивановны, урожденной Ивановой. Автор приводит большую выдержку из свидетельства о бракосочетании Натальи Ивановны, в котором она именуется: «Fraulein Natalie Iwanoff geboren zu Tamboff in Russland, Tochter des bereits verstorbenen Herrn Johann Iwanoff und Adoptivtochter der Frau Grafin von Maistre, Griechischer Confession»³⁴.

Дан также полный текст русского свидетельства о смерти Натальи Ивановны (в словацкой транскрипции). Она скончалась в Петербурге 12 октября 1850 года и погребена в Александро-Невской лавре. Дата рождения Ивановой-Фризенгоф, по-видимому, осталась автору неизвестной. Независимо от меня, А. В. Исаченко также обратил внимание на большое сходство Натальи Ивановны с Ксавье де Местром; по его мнению, «не исключена возможность, что она была внебрачной дочерью графа»³⁵.

Строго говоря, эта женщина, приемная дочь тетки H. Н. Пушкиной, никакого отношения к поэту не имела, хотя в пушкиноведческих работах ее фамилия все же упоминается.

Однако из писем Густава Фризенгофа к брату, многочисленные выдержки из которых (в словацком переводе) приводит Исаченко, видно, что, приехав с мужем в Петербург в 1839 году, Наталья Ивановна вскоре сблизилась и постоянно встречалась с женой поэта и с Александрой Николаевной. «Когда у Фризенгофов родился сын Григорий³⁶, – пишет Исаченко, – они переселились в имение Михайловское…, где семья австрийского дипломата жила под одной крышей с вдовой Пушкина и Александриной»³⁷.

Уехав из Петербурга в 1844 году, Фризенгоф с женой снова возвращается туда в 1850 году, но осенью этого года Наталья Ивановна умирает. В недатированном письме (по предположению Исаченко, март 1852 года) Фризенгоф сообщает брату: «Когда моя Наталья перед своей смертью переехала в город, Александрина, больше располагавшая свободным временем, была ее постоянной собеседницей, а в последние печальные дни и ее неутомимой сиделкой»³⁸.

Таким образом, Наталья Ивановна очень близко знала и вдову поэта, и его любимую свояченицу. Биографические сведения о Фризенгоф-Ивановой, сообщенные Исаченко, быть может, со временем окажутся полезными пушкинистам.

Интересны также отзывы Густава Фризенгофа об Александре Николаевне, впоследствии ставшей его женой, и в особенности о Наталье Николаевне.

«Frau von Puschkin, – пишет он в одном из первых писем, – и ее незамужнюю сестру мы видим каждый день; госпожа Загряжская («la tante» семьи Пушкина) живет с ними в особняке рядом с нами. Она (Наталья Николаевна) красива, но не так красива, как я думал; ее лицо не выразительно, и, как кажется, оно в этом отношении не обманывает; она кажется мне добросердечной особой и это все»³⁹ (письмо от 7 июля/25 июня 1839 года).

Е. И. Загряжскую Фризенгоф не любил и отзывается о ней весьма критически: «…они (H. Н. Пушкина и ее сестра. – Н. Р) значительно способствуют тому, чтобы салон моей остроумной тетки, который уже по самой своей природе скучнее всех на свете, был несколько менее скучен»⁴⁰ (письмо от 1 августа/20 июля 1839 года).

В своей статье Исаченко отводит много места характеристике сестер Гончаровых, их взаимоотношениям, семейной жизни Пушкина, его роману с Александрой Николаевной. Для русского читателя эти страницы мало интересны, и касаться их я не буду.

Представляет интерес письмо Фризенгофа к брату от 7 марта 1837 года. Барон Густав пересказывает в нем содержание письма Е. И. Загряжской к сестре, С. И. де Местр, о дуэли и смерти Пушкина. А. В. Исаченко наряду с переводом приводит подлинный немецкий текст документа. Новых данных письмо Загряжской не содержит. История последней дуэли поэта излагается соответственно официальной версии, созданной его друзьями. В этом отношении достаточно характерны следующие строки: «Puschkin war von der Unschuld seiner Frau, die ihn leidenschaftlich liebte, so vollig uberzeugt, dass er vom ersten Augenblick bis auf dem Todtenbett nicht aufgehort hat ihr dieses Zeugniss zu versichern»⁴¹. В начале письма Фризенгоф спрашивает брата: «Hast du in Petersburg die Bekanntschaft Puschkins gemacht, der eine Nichte der Tante geheirathet hat?»⁴²

В этой второй статье автор снова упоминает о свидании H. Н. Ланской с Дантесом, будто бы состоявшемся за границей: «Эта связь (Фризенгофов. – H. Р.) с Россией и с прошлым однажды угрожала большой неприятностью. Действительно, в Вене голландским посланником состоял барон ван Геккерн, приемный отец убийцы Пушкина, Дантеса. А сам Дантес несколько раз приезжал в Вену.

Это было как раз тогда, когда Наталья Николаевна была гостьей Фризенгофов. Встреча в русском венском обществе была неизбежной. Мы не знаем, как прошла встреча (akosa odohralo stretnutie) Жоржа Дантеса с бывшей женой того, кого убила его пуля. Но горечь (в отношениях) между семьями была преодолена, и в бродзянском замке я даже обнаружил портрет Дантеса ван Геккерна»⁴³.

О том, что встреча произошла в Бродзянах, как было указано в первой статье, автор на этот раз не упоминает. По-прежнему нет указания на источник, из которого А. В. Исаченко почерпнул сведения о встрече жены поэта с убийцей своего мужа.

О жизни Александры Николаевны в Бродзянах он приводит очень мало сведений. По его словам, «чтобы уничтожить все следы, которые могли бы опорочить память ее матери, она (герцогиня Ольденбургская. – К Р.) перед своей смертью в 1937 году велела сжечь все бумаги и переписку матери». Приходится снова пожалеть о том, что А. В. Исаченко умалчивает об источнике этих сведений. Быть может, бумаги (по крайней мере, частью) были в свое время сожжены самой Александрой Николаевной, – пока судьба их остается невыясненной⁴⁴.

Но разрешение на брак Александры Николаевны было мне показано Вельсбургом уже после смерти ее дочери.

В конце статьи автор упоминает о кольце, принадлежавшем Александре Николаевне, и утверждает, что видел его собственными глазами. «Это женское золотое кольцо, обтянутое железом (prsten, potiahnuty zelezom). Александрина его носила, и тогда в кольце была бирюза». Здесь кроется какое-то недоразумение – несомненно, принадлежавшее Александре Николаевне кольцо, которое графиня Вельсбург показала мне 21 апреля 1938 года, железом не обтянуто, и бирюза в нем была⁴⁵.

Хорошим пополнением иконографии Н. Н. Пушкиной является удачно воспроизведенный в красках акварельный портрет 1842 года, о котором я упомянул при описании своего посещения замка Бродзяны <…>. Остальные три портрета черные, но отпечатаны также очень хорошо. Один из них – неизвестный до сих пор дагерротип А. Н. Гончаровой (без указания года), другой – карандашный рисунок Н. Ланского из альбома Александры Николаевны, изображающий H.H. Ланскую, с ее автографом (1852). Последний портрет сопровождается следующей аннотацией: «Александр Сергеевич Пушкин (?). Карандашный рисунок Ксавье де Местра, около 1819 г. Из неопубликованного до сих пор альбома Ксавье де Местра, найденного в Бродзянском замке».

Автор ошибся (как ошибся в свое время и я), считая этот рисунок портретом А. С. Пушкина. Он, несомненно, изображает его брата Льва Сергеевича⁴⁶.

Третья статья A.B. Исаченко (на английском языке)⁴⁷ является несколько сокращенным переводом предыдущей и по сравнению с ней никаких новых фактов не содержит. Перевод очень точный; иллюстраций не приложено.

Надо надеяться, что материалы из Бродзян, оставшиеся в Чехословакии (ряд портретов, альбомы де Местра, альбом А. Н. Гончаровой-Фризенгоф и др.), будут постепенно опубликованы зарубежными специалистами <…>.

Печатается по: Раевский Н. А. В замке А. Н. Фризенгоф-Гончаровой // Пушкин: Исследования и материалы – М.; Л., 1962.

¹ «Русский архив», 1908, кн. III, стр. 296. Мне не были в то время известны другие упоминания о дочери Александры Николаевны, имевшиеся в пушкиноведческой литературе.

² Готский альманах, впрочем, именует ее лишь «Seigneuresse de Brodiany» («Владелицей Бродян»), так как брак считался морганатическим. Сын Натальи Густавовны, родившийся в 1878 году, не наследовал титул отца и получил от австрийского императора фамилию граф фон Вельсбург.

³ Архив ИРЛИ, ф. 374, № 46 (отпуск).

⁴ «С глубоким волнением я думаю о том, что, быть может, Вы сами знали Вашу тетку и что в этом случае она, без сомнения, оставила какие-либо личные воспоминания в Вашей памяти» (фр).

⁵ Архив ИРЛИ, ф. 374, № 51.

⁶ «Ответ на Ваше весьма любезное письмо задержался вследствие внезапной смерти моей бабушки, герцогини Ольденбургской, 9 января. Моя бабушка все хотела лично Вас поблагодарить и сказать, что она очень сожалеет, не имея возможности сообщить Вам сведения о Пушкине, так как ее мать никогда не хотела говорить на эту деликатную тему, касающуюся ее сестры.

Я лично сожалею о том, что не знаю больше, так как я очень интересуюсь этим великим человеком» (фр).

⁷ «Содержащий акварели, изображающие членов семей Пушкиных, Ланских и др.» (фр.).

⁸ Архив ИРЛИ, ф. 374, № 51.

⁹ Как я выяснил впоследствии, дата смерти баронессы А. Н. Фогель фон Фризенгоф была приведена в справочнике «Taschenbuch der freiherrlichen Hauser» («Карманная книга баронских родов»), издававшемся в Готе. Это издание, видимо, не было использовано пушкинистами.

¹⁰ Записная книжка, бывшая со мной в Бродянах, хранится в Архиве ИРЛИ, ф. 374, № 18.

¹¹ «Графиня Юлия Строганова – этот счастливый день» (фр).

¹² Автором портретов несомненно является племянник генерала П. П. Ланского, Николай Павлович Ланской (о нем см.: Б. Л. Модзалевский. Пушкин. 1929, стр. 394; кн. А. Б. Лобанов-Ростовский. Русская родословная книга, т. 1, изд. 2. СПб., 1895, стр. 302, № 57). Я даю довольно подробное описание бродянского альбома Александры Николаевны, так как для советских исследователей он пока недоступен.

¹³ О миниатюрах работы Ксавье де Местра см. в кн.: Н. Врангель. Миниатюра в России. СПб., 1909; портрет кн. Д. И. Долгорукого (1819) воспроизведен в кн.: «Старые годы», 1912, № 7–9, вкл. к стр. 11.

¹⁴ Во многих источниках первая жена Фризенгофа именуется Н. И. Соколовой. В Бродянах я с несомненностью выяснил, что ее девичья фамилия была Иванова.

¹⁵ Рисунки с пометкой «N. F.» не могут изображать Наталью Густавовну Фогель фон Фризенгоф, так как она родилась через два года после смерти Ксавье де Местра. Один портрет «N. F.» датирован 15/27 августа 1815 года.

¹⁶ Ксавье де Местру (1768–1852) в это время было 62–76 лет.

¹⁷ А. А. Пушкин был выпущен из Пажеского корпуса в офицеры в 1851 году.

¹⁸ Барон Адольф Фогель фон Фризенгоф; биографических сведений о нем пока не опубликовано.

¹⁹ Судя по этому, коллекция составлена не Адольфом, а Густавом Фризенгофом, который получил назначение в Петербург именно в 1839 году.

²⁰ Он подписан, но я, к сожалению, не отметил фамилии автора портрета.

²¹ Насколько помню, на косяке был отмечен также рост кого-то из детей Пушкина.

²² «Рисовал с натуры Крюгер. Литографировал Майер» (нем.).

²³ Второпях я не отметил ни названия журнала, ни года. Если память не изменяет, комплект за 1839 год.

²⁴ Мне не удалось выяснить, когда именно H. Н. Ланская гостила в Бродянах.

²⁵ «Баронесса Александра Фогель фон Фризенгоф, урожденная Гончарова» (нем.). Первоначально Александра Николаевна была похоронена на кладбище деревни Бродяны. Маленький надгробный памятник лежит теперь в склепе под ее гробом.

²⁶ В настоящее время хранятся в Архиве ИРЛИ, ф. 409, № 6 (переписка охватывает 1829–1852 годы – 100 листов). В 1947 г. она была передана делегацией чехословацких писателей Союзу советских писателей вместе с другой частью семейной переписки Фризенгофов, включающей несколько писем Александры Николаевны, с личными документами барона Густава Фризенгофа и бумагами, касающимися раздела наследства Гончаровых (хранятся в Рукописном отделе ИРЛИ). Кроме архивных материалов, Союзу советских писателей были переданы большие портреты Александры Николаевны и Натальи Ивановны (первой жены Фризенгофа), портреты Ксавье де Местра и Дантеса, два фотоальбома и отдельные семейные фотографии Гончаровых и Пушкиных.

²⁷ «Ее превосходительству госпоже Александре Николаевне Гончаровой» (фр.).

²⁸ Архив ИРЛИ, ф. 374, № 52.

²⁹ Имеется в виду альбом Александры Николаевны.

³⁰ Рукописный отдел ИРЛИ располагает машинописью интересных «Воспоминаний о Бродянах», написанных А. М. Игумновой (и присланных ею вместе с несколькими письмами барона Густава Фризенгофа брату Адольфу). Значительная часть «Воспоминаний» посвящена Наталье Густавовне Ольденбург. (Ред.).

³¹ Univ. prof. Dr. A. V. Isacenko. Puskinovi pribuzni na Slovensku. «Slobodny rozhlas», Bratislava, 1946, № 49, стр. 3 и обложка.

³² См.: «Отчет о деятельности Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук за 1912 год», СПб., 1912, между стр. 58 и 59 второй пагинации, № 41 Подлинник этого письма хранится в Рукописном отделе ИРЛИ (ф. 244, оп. 20, № 61).

³³ A. V. Isacenko. Puskiniana na Slovensku. «Slovenske Pohl’ady», 1947, № 1, стр. 1—16. Я пользовался отдельным оттиском, любезно присланным мне Е. С. Шальманом (Москва).

³⁴ «…девица Наталья Иванова, родившаяся в Тамбове, в России, дочь ныне покойного господина Иоанна Иванова и приемная дочь графини де Местр, греческого вероисповедания» (нем.).

³⁵ A. V. Isacenko. Puskiniana na Slovensku, стр. 3.

³⁶ По-видимому, в 1840 году – в альбоме А. Н. Гончаровой-Фризенгоф (лист 29) имеется исполненный в 1857 году портрет юноши с аннотацией: «Gregoire Friesenhof, 17 ans.».

³⁷ A. V. Isacenko. Puskiniana na Slovensku, стр. 13.

³⁸ Там же, стр. 14.

³⁹ Там же, стр. 12.

⁴⁰ Там же.

⁴¹ Там же, стр. 11. Перевод: «Пушкин был настолько убежден в невиновности своей жены, которая его страстно любила, что с первой минуты и даже на смертном одре он не переставал высказывать ей это убеждение» (нем.).

⁴² Там же. Перевод: «Познакомился ли ты в Петербурге с Пушкиным, который женился на одной из племянниц тетки?» (нем.).

⁴³ Там же, стр. 15.

⁴⁴ В своих «Воспоминаниях о Бродзянах» и в письмах, присланных в Рукописный отдел ИРЛИ, А. М. Игумнова, касаясь судьбы бродзянского архива, сообщает, что перед смертью Александра Николаевна сожгла все хранившиеся у нее письма; по-видимому, остальные бумаги из ее архива были сожжены по ее просьбе дочерью; в свою очередь Наталья Густавовна, умирая, завещала своей воспитаннице, бывшей в течение многих лет ее доверенным лицом, сжечь все ее бумаги и письма, в том числе обширную переписку с матерью, что и было исполнено. Но именно эта женщина, по свидетельству А. М. Игумновой, сумела сохранить и спасти в разоренном во время войны замке часть семейных бумаг Фризенгофов, а также некоторые портреты и альбомы, которые были переданы ею А. В. Исаченко; часть из них поступила позднее в Рукописный отдел Пушкинского Дома и во Всесоюзный музей А. С. Пушкина в Ленинграде. (Ред.)

⁴⁵ Возможно, речь идет о двух разных кольцах: в «Воспоминаниях о Бродзянах» А. М. Игумнова упоминает о кольце Натальи Густавовны, которое было сделано по ее заказу из подковы, найденной ею во время прогулки с одним из сыновей Пушкина. – (Ред.).

⁴⁶ Атрибуция Т. Г. Цявловской.

⁴⁷ A. V. Isacenko. Puskiniana in Slovakia. «The Slavonic and East European Review», London, 1947, vol. XXVI, № 66, стр. 161–173. Translated by Victoria de Bray. Мне осталась, к сожалению, неизвестной статья ассистента Яна Ференчика «Неизвестная рукопись Жуковского в Словакии», посвященная найденному этим автором в Бродзянах автографу стихотворения В. А. Жуковского «Мотылек и цветы» (J. Ferencik. Neznamy rukopis Zukovskego na Slovensku. «Slovenske Pohl’ady», 1947, стр. 181–184).

В замке Бродзяны

1933 году в лесах под Прагой был необычайный урожай белых грибов. Казалось бы, что между грибами и материалами, относящимися к Пушкину, связи нет никакой, но на этот раз она оказалась налицо. В один светлый, горячий июльский день я собирал белые грибы в дубовом лесу близ памятной для меня по многим причинам деревни Вшеноры. Рядом со мной прилежно нагибалась и осторожно извлекала из травы крепкие упругие грибки старая дама, внучка одного из братьев Натальи Николаевны Пушкиной. Фамилии называть не буду. Ее уже давно нет в живых.

Присели отдохнуть. Дама не раз рассказывала мне о гончаровском имении Полотняный Завод, где она выросла. На этот раз она приветливо, но хитро улыбнулась и спросила: «Николай Алексеевич, а вы знаете, что в Словакии живет дочь Александры Николаевны Гончаровой, герцогиня Лейхтенбергская? Я на днях получила от нее письмо…»

Я старался казаться спокойным, но на самом деле был очень взволнован. Родная дочь любимой свояченицы Пушкина Ази Гончаровой, племянница Натальи Николаевны, живет здесь, в Чехословакии, и никто об этом не знает!

Мое волнение возросло, когда я узнал, что престарелая герцогиня хорошо помнит свою тетку. Девочкой она любила сидеть на скамеечке у ее ног, когда Наталья Николаевна приезжала за границу. В замке есть альбом, принадлежавший Александре Николаевне, и в нем карандашный портрет вдовы Пушкина. Есть и еще какие-то реликвии.

Расстояния в Чехословакии невелики. Надо непременно побывать в замке. Задаю вопрос о его названии, но сразу вижу, что не так-то это просто… Дама явно не хочет сообщить мне точный адрес. Отвечает описательно – замок находится недалеко от курорта Тренчанске-Теплице. Получается нечто вроде чеховского «на деревню дедушке». Не настаиваю, конечно. Достаточно того, что в этом замке живет герцогиня Лейхтенбергская.

Уже около двухсот лет в Германии ежегодно выходит «Готский альманах» – справочная книжка, в которой помещаются сведения обо всех знатнейших родах Европы. Издаются в Готе и справочники, посвященные семьям менее знатным. «Карманная книжка графских родов», «Карманная книжка баронских родов». Составляются они очень тщательно, и нужные исследователю сведения, в том числе и адреса, там всегда легко найти.

В ближайший свободный день еду в Прагу. В великолепном старинном «зале докторов» Национальной библиотеки беру с полки красный томик с золотой короной. Начинаю перелистывать. Какое, разочарование!.. Тщетно я прочитываю страницы, посвященные Лейхтенбергскому герцогскому дому. Нужной мне герцогини нет… Этого я никак не ожидал. Брак, правда, неравнородный – владелица словацкого замка официально герцогиней считаться не может, но в Готском альманахе упоминаются и морганатические супруги. В чем же дело? Совершенно невероятно, чтобы почтенная шестидесятилетняя женщина выдумала эту историю с дочерью Александры Николаевны.

Надо приняться за специальную литературу. В Праге собрана самая богатая в Западной Европе пушкиниана – русская и иностранная. Этим фондом заведует специальный сотрудник, который обычно заказывает все работы по Пушкину, выходящие в СССР и на Западе. Здесь же, в Национальной библиотеке, хранится четверть миллиона русских книг – в том числе все, что осталось от знаменитой библиотеки Смирдина, которой пользовался и Пушкин. Кроме чехословацкой столицы, за пределами Советского Союза нигде нет таких условий для пушкиноведческой работы.

Много часов я провел в зале докторов, стараясь найти какие-нибудь данные о дочери Александры Николаевны. Все было тщетно.

Старую даму я больше не беспокоил. Всё равно не скажет, может получиться и хуже: скажет, но возьмет с меня честное слово молчать. Пока же я ничем не связан и имею право искать.

Так проходят тридцать третий год, тридцать четвертый и тридцать пятый годы. Я чувствовал, что надо торопиться. Герцогине около восьмидесяти лет. В Европе после прихода к власти Гитлера очень неспокойно.

… Однажды на костюмированном вечере в одном частном доме я снова встретился со старой дамой. Подошел к ней как был – в тюрбане магараджи, с бумажной звездой на смокинге. Попивая крюшон, мы долго говорили о владелице словацкого замка. Я надеялся, что в гостиной мне повезет больше, чем во вшенорском дубовом лесу, но ошибся. По-прежнему приветливо улыбаясь, дама сообщила мне, что герцогиня еще жива, недавно опять писала. Хотелось сказать моей собеседнице: «Не будьте графиней из «Пиковой дамы»! Откройте тайну, пока еще не поздно. Ведь не для меня же это». Но безнадежной попытки не сделал.

Развязка наступила неожиданно. Я уже редко вспоминал о словацком замке и его владелице, но поздней осенью 1936 года, перелистывая с совсем другой целью «Русский архив» П. И. Бартенева за 1908 год, я наткнулся на короткую заметку о том, что у Александры Николаевны была дочь красавица, которая вышла замуж за герцога Ольденбургского («Русский архив», 1908, кн. III, с. 596. Мне не были в то время известны другие упоминания о дочери Александры Николаевны, имевшиеся в пушкиноведческой литературе.). Обратите внимание, читатель, – не Лейхтенбергского, а Ольденбургского! Внучатая племянница Пушкиной, рассказав мне о герцогине, по всему судя, спохватилась и, не желая, чтобы я попал в замок (Как я узнал впоследствии, моя собеседница собиралась послать туда свою дочь, которая, надо сказать, никакого отношения к пушкиноведению не имела. Эта поездка не состоялась.), назвала мне не ту фамилию. Очевидно, так…

Но морганатическая супруга герцога Ольденбургского в Готском альманахе должна быть. До Национальной библиотеки далеко, а мне хочется все узнать сейчас же. Спешу во Французский институт имени историка Эрнеста Дени, в котором состою помощником библиотекаря. Там тоже есть альманах. Мое начальство, молодая специалистка по ассирийской клинописи, которая работает над докторской диссертацией, замечает, что я чем-то взволнован, обещаю объяснить причину потом. Беру с полки красный томик.

Вот она! Герцог Антуан-Готье-Фредерйк-Элимар Ольденбургский (1844–1896). Вдова: Наталья, урожденная баронесса Фогель фон Фризенгоф; брак несогласный с законами Ольденбургского герцогского дома. Курсивом адрес: замок Бродзяны, Нитранская область, Словакия.

Итак, все ясно: Наталья Густавовна Ольденбургская (имя ее отца я знал давно). Готский альманах, правда, именует ее лишь «владелицей Бродзян», но для родных и знакомых, как я потом убедился, она герцогиня¹ (здесь и далее см. примечания автора). Так будем ее называть и мы.

Ключ найден. Остается лишь его повернуть. Однако задача оказывается нелегкой. Без соответствующей рекомендации писать герцогине Ольденбургской по поводу ее семейных воспоминаний и бумаг почти безнадежно. Не ответит, или ответит отказом, или обратится к племяннице, а та явно не хочет, чтобы я попал в замок. Малейшая неосторожность с моей стороны может все испортить. Обращаюсь к моим «готским» знакомым, чьи фамилии фигурируют в красной книжке. К сожалению, никто из них лично не знаком с герцогиней Натальей. Она давным-давно живет в Словакии и никуда не выезжает.

Чувствую все сильнее, что надо торопиться. Старушка родилась 8 апреля 1854 года. Ей восемьдесят два года. Решаю идти напролом. С разрешения администрации Французского института 24 декабря 1936 года отправляю в Бродзяны письмо на официальном бланке. Обращаюсь к владелице замка в качестве русского исследователя с покорнейшей просьбой сообщить мне, не имеется ли в ее архиве каких-либо бумаг Пушкина или его жены. Наталью Николаевну, которая скончалась 26 ноября 1863 года, ее племянница могла видеть в последний раз только будучи восьмилетней девочкой, но все же я пишу (по-французски): «С глубоким волнением я думаю о том, что, быть может, Вы сами знали свою тетку и что в этом случае, без сомнения, в Вашей памяти остались какие-либо личные воспоминания о ней» (Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (Ленинград). В дальнейшем ИРАН.).

Проходит одна неделя, проходит другая. Ответа нет. Признак плохой – в том кругу, к которому принадлежит Наталья Густавовна, и незнакомым людям отвечают немедленно или уже не отвечают совсем. Еще через две недели письмо из Бродзян приходит, но почерк на конверте мужской. Смотрю на подпись – «Граф Георг Вельсбург».

Читаю французский текст:

«Ответ на Ваше весьма любезное письмо задержался вследствие внезапной смерти моей бабушки, герцогини Ольденбургской, 9 января. Моя бабушка все хотела лично Вас поблагодарить и сказать, что она очень сожалеет, не имея возможности сообщить Вам сведения о Пушкине, так как ее мать никогда не хотела говорить на эту деликатную тему, касающуюся ее сестры» (ИРАН).

Я опоздал… С грустью кладу письмо в папку «А. Ф.» – Александра Фризенгоф. Так и не удалось мне встретиться с дочерью Александры Николаевны, любившей сидеть у ног вдовы поэта: последняя живая связь с тем временем оборвалась.

Хозяйка умерла, но ее замок остался, и так или иначе мне надо в него попасть.

Я списался с графом Вельсбургом и получил приглашение приехать в Бродзяны во время пасхальных каникул 1938 года. Пользуясь случаем, я решил по пути осмотреть поле Аустерлицкого сражения, а также побывать в очень красивом краю – Моравской Словакии, знаменитой крестьянскими национальными костюмами.

Готовился к поездке тщательно. Моей целью было проложить дорогу в Бродзянский замок для специалистов-пушкинистов. В том, что в никем из них еще не посещенном замке, где Александра Николаевна прожила около сорока лет², окажется много интересного, я не сомневался, но надо было тщательно обдумать, о чем можно говорить в Бродзянах и о чем нельзя. Я снова перечитал все, что мог достать в Праге, об Александре Николаевне Гончаровой, ее семье и ее отношениях с Пушкиным. Выписками заполнил толстую карманную книжку.

В солнечный, но холодный апрельский день я сел в балканский экспресс, и памятная поездка началась. После завтрака, в вагоне-ресторане сижу за чашкой кофе и от нечего делать вынимаю свою записную книжку (она уцелела и хранится, теперь, в Пушкинском доме (ИРЛИ). Надо еще раз перечитать свой конспект.

Александра Николаевна Гончарова родилась годом раньше жены поэта – 27 июля 1811 года. Потомственная дворянка по происхождению, но дворянство Гончаровых весьма недавнее. При Петре I выдвинулся их предок – оборотистый и предприимчивый торговец и промышленник Афанасий Абрамович. Екатерина II в 1789 году возвела Гончаровых в дворянское Российской империи достоинство, но фактически они уже давно вели жизнь богатых дворян и породнились со старинной знатью.

В те годы, когда Азя Гончарова, как ее звали близкие, была девочкой, от прежнего богатства оставалось очень немного. Любящий, но беспутный дедушка Афанасий Николаевич промотал огромное состояние и продолжал проматывать его остатки.

Вскоре после женитьбы, 22 октября 1831 года, Пушкин в письме к своему другу П. В. Нащокину отзывается об этом дедушке весьма непочтительно:

«Дедушка свинья; он выдает свою третью наложницу замуж с 10000 приданого, а не может заплатить мне моих 12000 – и ничего своей внучке не дает» (Цит. по изданию: A.C. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. Под ред. Д. Д. Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Ю. Г. Оксмана. М., Гослитиздат, 1959–1962).

Вообще обстановка в семье Гончаровых тяжелая. Отец Ази, Николай Афанасьевич, одаренный и прекрасно образованный человек, психически ненормален. По временам наступают настоящие приступы безумия. Мать, Наталья Ивановна, урожденная Загряжская, тоже женщина не без образования. По-русски, как и многие барыни того времени, пишет, правда, безграмотно, но французский знает неплохо. Характер у нее тяжелый, деспотический. Дети от нее сильно страдают, особенно дочери. Матери боятся, но вряд ли ее уважают («Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851–1860 годах». Вступительная статья и примечания М. А. Цявловского. М., 1925, с. 63. В дальнейшем: Рассказы о Пушкине.). Дома вести не умеет. Гончаровские миллионы растрачены, но бумажная фабрика и земля продолжают еще давать немалый доход. На пропитание Наталья Ивановна получает изрядные суммы³, а распоряжается ими плохо. В доме постоянный беспорядок. На балах юные барышни Гончаровы иногда появляются в лопнувших перчатках и стоптанных башмаках. Выдав замуж за Пушкина красавицу младшую, мать за неимением средств старших дочерей поселяет в калужской деревне.

В 1936 году опубликованы три французских письма Александры Николаевны к старшему брату Дмитрию, относящихся к этому периоду («Летописи Государственного литературного музея», кн. I. Пушкин. Ред. М. А. Цявловского. М.-Л., 1936, с. 419–425. В дальнейшем: Лет. ГЛМ.). У остроумной барышни очень злой язычок. Чувствуется почтительное недовольство матерью, а дедушке достается сильно. Летом 1832 года (дата написана очень неразборчиво) она сообщает: «Вот мы и опять брошены на волю божию: маменька только что уехала в Ярополец, где она пробудет, как уверяла, несколько недель, а потом, конечно, еще и еще несколько, потому что раз она попала туда, она не скоро оттуда выберется <…>».

«Сюда накануне отъезда маменьки приехали Калечицкие и пробудут здесь до первого. Не в обиду будь сказано дедушке, я нахожу в высшей степени смехотворным, что он сердится на нас за то, что мы их пригласили на такое короткое время. Тем более, что сам он разыгрывает молодого человека и тратит деньги на всякого рода развлечения. Таша (Домашнее имя Натальи Николаевны Пушкиной-Гончаровой.) пишет в своем письме, что его совершенно напрасно ждут здесь, так как ему чрезвычайно нравится в Петербурге. Это не трудно, и я прекрасно сумела бы делать то же, если бы он дал мне хоть половину того, что сам уже истратил.

_Куда_ _не_ _пристало_ _старику_ _дурачиться!» (последняя фраза по-русски).

Как мы видим, недовольная своей судьбой, мятущаяся внучка отзывается о дедушке немногим мягче, чем Пушкин.

Афанасию Николаевичу Гончарову оставалось в это время жить всего несколько недель. Он скончался 8 сентября 1832 года.

Немалую роль в жизни Александры Николаевны, видимо, играют литература и искусство. Если верить позднему (записан в 1887 году) рассказу князя А. В. Трубецкого, «еще до брака Пушкина на Natalie, Alexandrine знала наизусть все стихотворения своего будущего beau-frere и была влюблена в него заочно» (П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы, изд. 3-е. М.—A., 1928, с. 424. В дальнейшем: Щеголев).

В цитированном нами письме она просит Наталью Николаевну «попросить мужа, не будет ли он так добр прислать «мне третий том его собрания стихотворений (Третья часть собрания стихотворений Пушкина, о которой идет речь, вышла в 1832 году.). Я буду ему за это чрезвычайно благодарна». Упоминает Александра Николаевна и о посещении имения С. С. Хлюстина. Хозяин был в отъезде, но дворецкий «показал нам весь дом, где у Семена прелестная библиотека. Я умирала от желания украсть у него некоторые из его прекрасных книг. Мы видели также портрет Настасьи (сестра С.С. Хлюстина, графиня Анастасия Семеновна Сиркур, жена французского публициста) вместе с матерью, писанный маслом, когда она находилась в Колизее в Риме. Портрет действительно великолепен».

Долгое время думали, что барышни Гончаровы получили недостаточное образование. В своей книге П. Е. Щеголев отзывается о нем очень пренебрежительно: «Об образовании Натальи Николаевны не стоит и говорить» (Щеголев, с. 48.). Опубликованная в 1936 году семейная переписка этого взгляда, однако, не подтверждает (Лет. ГЛМ. с. 388–425.). Вероятно, еще отец до своего заболевания постарался пригласить хороших домашних учителей. Дедушка тоже постоянно осведомлялся об успехах детей, в особенности внучек. Кроме обязательного тогда французского, их учили и по-русски и по-немецки. Имелся учитель музыки и учитель рисования.

Есть, наконец, сведения о том, что постоянными кавалерами подрастающих сестер Гончаровых были образованные молодые люди – студенты Московского университета. Говоря беспристрастно, они учились, видимо, не меньше и не хуже большинства дворянских барышень пушкинского времени.

Русские письма Александры Николаевны пока не опубликованы. Французские в 1832 году, когда ей был 21 год, написаны бойко и во всех отношениях грамотно. Их автор – духовно содержательная и культурная девушка⁴.

И еще одна мысль об Александре Николаевне. Бедовая была девица, совсем не «кисейная барышня». По натуре смела. Как и жена Пушкина, отличная наездница. О своей лошади она пишет брату Дмитрию: «Вопреки тому, что наговорил мой дорогой братец Ваничка, она никогда не становится на дыбы и ход у нее очень спокойный <…>. Но самый горячий конь покорится, если всадник так искусен, как я» (Лет. ГЛМ, с. 422.).

Хотелось ей, видимо, и в жизнь броситься смело, да время еще не было подходящим для таких, как она. Родись она лет на тридцать-сорок позже, сумела бы устроить жизнь по-своему.

Но волевой и страстный характер Александры Николаевны, несомненно, сыграл свою роль в истории ее отношений с Пушкиным.

В 1834 году Наталья Николаевна, которая очень любила своих сестер, решила взять их к себе в Петербург. По-видимому, их положение в доме самодурки матери стало невыносимым. Пушкин согласился, но неохотно.

14 июля 1834 года он пишет:

«Но обеих ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься и семейственного спокойствия не будет» (Письма 1834–1837 годов цитируются по изд.: «Пушкин. Письма последних лет, 1834–1837». Л., 1969).

С переездом Александры Николаевны к Пушкиным хлопот, по крайней мере житейских, надо сказать, не прибавилось, а скорее убавилось. Домашнее хозяйство стала вести Александрина, и она же заботилась о маленьких детях поэта. (Сведения эти, однако, оказались неверными, о чем я скажу позже. Но в то время, когда я заполнял свою записную книжку, не было оснований им не доверять.)

В 1907–1908 годах дочь Натальи Николаевны от второго брака А. П. Арапова опубликовала в приложениях к очень тогда распространенной реакционной газете «Новое время» обширные воспоминания о матери, озаглавленные «Наталья Николаевна Пушкина-Ланская». В одной из глав (III) она, основываясь на семейных преданиях, рассказала о далеко зашедшем романе Пушкина со своей свояченицей (Иллюстрированное приложение к «Новому времени», 1907, № 11413, 19 декабря, с. 6.). Как ни относиться к этому повествованию Араповой, вызвавшему много споров, оставить его без внимания нельзя.

Александра Николаевна долгие годы оставалась у сестры, по-прежнему помогая воспитывать подрастающих детей. Если верить Араповой, характер у старшей барышни постепенно стал тяжелым, деспотическим. По словам ее племянницы, «Александра Николаевна, прожившая под кровом сестры большую часть своей жизни, положительно мучила ее своим тяжелым, строптивым характером и внесла немало огорчения и разлада в семейный обиход». 18 апреля 1852 года она в возрасте сорока одного года вышла, наконец, замуж за сорокапятилетнего чиновника австро-венгерского посольства барона Густава Фогель фон Фризенгофа и уехала с ним за границу. Где жила в дальнейшем Александра Николаевна и когда умерла, пушкиноведам не было известно. В 1887 году она, во всяком случае, была еще жива, и с ее слов, муж, по просьбе племянницы А. П. Араповой, написал последней 26(14) марта этого года довольно подробное письмо о дуэли и смерти Пушкина (Французский подлинник – ИРЛИ.). К сожалению, этот документ большого значения не имеет – память престарелой баронессы ослабела и, самое главное, даже полвека спустя, она не пожелала откровенно написать о драме Пушкина то, что, несомненно, знала.

…Мой кофе давно выпит, а ресторанная прислуга не любит пустых столов и клиентов, уткнувшихся в бумаги. Заказываю еще чашку. Теперь я спокойно могу перелистывать свою книжку.

Родословная графов Вельсбург – она мне тоже нужна. Сын герцога Элимард Ольденбургского от морганатического брака с баронессой Натальей Густавовной Фогель фон Фризенгоф не наследовал герцогского титула и получил фамилию граф фон Вельсбург⁵. Ее носит и теперешний владелец Бродзян граф Георг, младший сын покойного первого графа Александра. В числе его предков есть и шведский король из династии Ваза. Вывод: о романе Пушкина и Александры Николаевны в замке говорить нельзя.

Взглядов его хозяев я не знаю, но с вероятными предрассудками аристократической семьи надо считаться.

Другой вывод важнее, и для меня печальнее. Пушкинских рукописей, которые, вероятно, были у Александры Николаевны в Петербурге, в Бродзянах почти наверное нет. Положение супруги барона Густава, несмотря на давность событий, было непростым…

Началом своей поездки я остался доволен. Побывал на поле битвы под Аустерлицем с первым томом «Войны и мира» в руках. По-прежнему на спуске с Праценской горы близ разветвления двух дорог стоит одинокий заброшенный дом, у которого остановился Кутузов перед самым началом сражения. Где-то здесь недалеко лежал раненый князь Андрей…

Кругом никого не было. Я лег на спину и старался думать мыслями Болконского: «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..»

Потом поезд снова везет меня дальше на восток – в живописный богатый край, Моравскую Словакию. Побродив, по деревням и полюбовавшись на праздничные наряды женщин, ухожу в горы. Невысокий массив Яворина, который отделяет Моравию от Словакии. Вечереет. Я иду с рюкзаком за плечами.

Никогда еще не видел столько подснежников, как на этом волнистом хребте. Целые гектары скромных белых цветов. От них тянет нежным, чуть слышным ароматом весны. Иду один по этому царству подснежников и уже думаю, не сбился ли я с пути. Припасов в мешке достаточно, но ночь в горах будет холодная. Совсем неожиданно передо мной возникает ярко освещенное деревянное здание. Отель, в котором я буду ночевать.

Поутру медленный спуск в долину реки Вага. Обычно здесь тепло. Сады зацветают, по крайней мере, на две недели раньше, чем в Праге. Они и сейчас цветут, и солнце светит по-весеннему ярко, но откуда-то с севера льется холодный воздух. Ветер не прекращается, и когда я в городе Тренчине осматриваю развалины древнего замка, он катает по двору мелкие камешки. Упорно пытается сорвать мою новую кепку, специально купленную для этой поездки в Бродзяны.

Еще одна ночь в отеле, и утром я снова в поезде. Здесь уже не ходят скорые. По одноколейной дороге среди гор полупустой поезд медленно тащится на восток к долине реки Нитры, где и стоит замок Александры Николаевны. Отсюда еще очень далеко до России, но словацкие женщины куда больше похожи на русских, чем чешки. Моя соседка распеленала ребенка, целует его и совсем по-русски говорит: «Душенька».

Маленькая станция, последняя перед Бродзянами. Здесь мне предстоит подождать с полчаса местного поезда. Подтянув рюкзак, выхожу на почти пустой перрон. Элегантный молодой человек высокого роста, лет тридцати, в спортивном костюме и зеленом макинтоше подходит ко мне, приподнимает кепи.

– Господин Раевский?

– Граф Вельсбург?

Знакомимся. Сажусь рядом с графом в небольшую машину. По пути он указывает мне на белую часовню на склоне холма. Она, кажется, протестантская, а не католическая.

– Наш фамильный склеп. Там похоронена и бабушка…

– А где покоится ее мать, Александра Николаевна?

– Тоже там… Потом я покажу вам и склеп.

Вот и первый результат моей поездки – узнал, где похоронена Александра Николаевна. Потом, конечно, узнаю и дату смерти.

Мы въезжаем в ворота старого парка и останавливаемся перед замком. Граф открывает массивную дверь, окованную железными полосами. Берется за старинное кольцо, вставленное в львиную пасть. Не без волнения я переступаю порог замка, в котором десятки лет жила и закончила свои дни Александра Николаевна Фогель фон Фризенгоф, в прошлом Азя Гончарова. Что-то я увижу здесь?..

Молодая графиня Вельсбург выходит встретить гостя в вестибюль, на верхней площадке лестницы нас ожидает ее мать, вдова командира кирасир Вильгельма II.

Меня проводят в большую гостиную, стены которой сплошь увешаны портретами. Сидим в старинных креслах вокруг старинного стола. Новых вещей вообще незаметно – даже массивные лампы керосиновые, так как в глухой словацкой деревне пока нет электричества. В камине потрескивают дрова – несмотря на апрель замок еще приходится отапливать.

Обо всем, что я увидел и услышал в Бродзянах, я подробно рассказал в статье, опубликованной в сборнике «Пушкин. Исследования и материалы» (Н. А. Раевский. В замке А. Н. Фризенгоф-Гончаровой. – «Пушкин. Исследования и материалы», т. IV. М.-Л., 1962)[1]. Здесь я могу только вкратце изложить результаты моего кратковременного (менее двух суток) пребывания в замке. Архива я не просил мне показать – только что познакомившись с хозяевами, я считал это неудобным. Все в свое время… Единственный документ на русском языке, который граф Вельсбург, видимо, заранее приготовил для меня и просил перевести, оказался извещением министерства императорского двора № 769 о том, что их величества изъявляют согласие на брак фрейлины Гончаровой (Александра Николаевна получила это звание 1 января 1839 года одновременно с графиней Софией Виельгорской («Journal de Saint-Petersbourg», 1839, № 1, 3/15 января). Во дворце она не жила и придворной службы, по-видимому, не несла.).

Меня очень интересовал вопрос о том, нет ли в архиве писем Натальи Николаевны к сестре. Эти письма когда-то существовали, так как сестры были дружны, а целых три года – с переезда молодоженов Пушкиных из Москвы в Петербург (18 мая 1831 г.) и до осени 1834-го – жили врозь. Там могли оказаться новые подробности о жизни пушкинской семьи и о самом поэте. Вельсбург ответил уклончиво: в архиве вообще нет писем на русском языке. Расспрашивать подробнее о семейных бумагах я не считал возможным, но был почти уверен в том, что сестры переписывались по-французски. По крайней мере, в трех опубликованных письмах Александры Николаевны к брату, о которых я уже упоминал, есть только отдельные русские фразы, вкрапленные во французский текст, а Наталья Николаевна в одном из писем к деду признается, что ей легче писать по-французски, чем по-русски.

Не задал я вопроса и о пушкинских рукописях. Поспешность могла только испортить дело.

Вернувшись в Прагу, я узнал, что о моей поездке, тщательно «засекреченной» для успеха поисков, бывшая камеристка Натальи Густавовны Анна Бергер сообщила А. М. Игумновой. Эта русская дама, постоянно жившая в Словакии, как оказалось, была хорошо знакома с покойной владелицей Бродзян и провела в ее замке целых три лета («Воспоминания о Бродзянах» А. М. Игумновой – ИРЛИ… В дальнейшем – Воспоминания о Бродзянах).

А. М. Игумнова старалась выяснить вопрос о пушкинском наследии в Бродзянах, но это ей не удалось. В письме от 5 июня 1938 года она сообщила мне, что «несмотря на все усилия не нашла и не узнала там ничего относящегося к Пушкину». Сомневаться в точности слов Игумновой не приходится, но можно подумать только, была ли откровенна Наталья Густавовна со своей русской гостьей.

Судьба бумаг Александры Николаевны остается весьма неясной по настоящее время. Сам я не пытался ее выяснить, но в примечании к моей статье редакция сборника «Пушкин» приводит следующие сведения (с. 292): «В своих «Воспоминаниях о Бродзянах» и в письмах, присланных в Рукописный отдел ИРЛИ, А. М. Игумнова, касаясь судьбы бродзянского архива, сообщает, что перед смертью Александра Николаевна сожгла все хранившиеся у нее письма; по-видимому, остальные бумаги из ее архива были сожжены по ее просьбе дочерью; в свою очередь, Наталья Густавовна, умирая, завещала своей воспитаннице Анне Бергер, бывшей в течение многих лет ее доверенным лицом, сжечь все её бумаги и письма, в том числе обширную переписку с матерью, что и было исполнено».

Таким образом, если бы сведения, сообщенные Л.М. Игумновой, были вполне точные, следовало ожидать, что от архива Александры Николаевны ничего не уцелело. Это, во всяком случае, неверно, так как в Пушкинском доме хранится целый ряд бумаг, полученных из Бродзян⁶. Бумаг Натальи Густавовны в архиве Пушкинского дома действительно нет. Нет и ни одной строки Пушкина.

Были ли они?

Мы этого не знаем, но я продолжаю думать что, уезжая с мужем за границу, Александра Николаевна, считаясь с его чувствами, не могла взять с собой рукописи поэта. Это, конечно, лишь предположение, – быть может, «бродзянский Пушкин» когда-нибудь и найдется, но мне это кажется очень маловероятным.

От посещения Бродзян у меня осталось такое впечатление, что при жизни Александры Николаевны имя Пушкина было в замке под запретом. В первом своем письме Вельсбург сообщил мне со слов своей бабушки, которой, к несчастью, оставалось жить всего несколько дней, новый и ценный факт: ее мать никогда не говорила с дочерью о Пушкине, считая это слишком деликатным для памяти сестры.

Я смутно надеялся на то, что в Бродзянах, быть может, сохранились произведения Пушкина с его дарственными надписями свояченице. Библиотека в замке для частного дома огромная (не менее 10 ООО томов). Она занимает целый зал и содержится в большом порядке. Есть и отдельный русский шкаф, но тщетно я искал там прижизненные издания Пушкина. Есть только посмертное издание с прелестным экслибрисом Натальи Густавовны и ее печатью. Я просмотрел его и не нашел никаких указаний на то, что оно когда-то принадлежало Александре Николаевне.

Рукописей Пушкина у Ази Гончаровой могло и не быть – поэт дарил их неохотно, но томики с посвящениями, судя по всему, несомненно, были. Остались они где-то России.

Еще одна мысль о рукописях: если бы они были, то очень маловероятно, чтобы перед смертью Александра Николаевна их сожгла. Ведь художественные произведения Пушкина ее никак не компрометировали. И еще менее правдоподобно, на мой взгляд, чтобы Наталья Густавовна, очень культурная и одаренная женщина, всю жизнь занимавшаяся музыкой, живописью и поэзией, изучавшая Канта и Шопенгауэра⁷, держала бы в тайне рукописи поэта, а умирая, завещала их сжечь.

Итак, архива я не видел и ничего определенного о нем сказать не могу. Зато портретов, рисунков, мемориальных вещей, в то время никому не известных, я увидел множество.

Покойный поэт Владислав Ходасевич, которому я сообщил по секрету о результатах поездки в Бродзяны, написал мне, что я нашел клад. По правде говоря, не нашел. Мне его показали хозяева. Хранили они клад отлично – не в каждом музее так тщательно ухаживают за экспонатами – нигде ни соринки, ни один лист не помят, все стекла протерты. Жена владельца замка, показывая мне стоявший на столике перед камином акварельный портрет одного из братьев Александры Николаевны, спросила, не может ли ему повредить горячий воздух. Пришлось сказать, что музейного дела я не знаю. Услышал я от графини и такое признание:

– Это должны быть интересные вещи, мы их всячески бережем, но значения их не знаем.

Как умел, я, рассказал любезным хозяевам о значении бродзянских иконографических сокровищ.

Осмотр начался с альбома, принадлежавшего Александре Николаевне. Небольшой альбом отлично сохранился. В нем я насчитал двадцать девять заполненных листов с карандашными портретами, частью расцвеченными акварелью. Сделаны они очень грамотным любителем. Впоследствии выяснилось, что им был Н. П. Ланской, племянник второго мужа Натальи Николаевны генерала П. П. Ланского.

Среди портретов преобладают члены семей Пушкина и Ланских, но есть немало их знакомых, в том числе престарелый писатель Ксавье де Местр, князь П. А. Вяземский, князь Н. А. Орлов.

Один портрет особенно интересен. Немолодая уже, но красивая женщина с лицом южного типа. Под рисунком автограф: «Julie comtesse Stroganoff. Се jour heureux» (Графиня Юлия Строганова. Этот счастливый день (фр.).

Графиня Юлия Павловна Строганова по национальности португалка. Проведя очень бурно молодость (есть сведения о том, что она была одно время любовницей наполеоновского генерала Жюно и будто бы занималась шпионажем), урожденная графиня Ойенгаузен, по первому мужу графиня д’Ега, в конце концов, вышла замуж за графа Григория Александровича Строганова и стала знатной русской дамой. При жизни поэта она была близкой приятельницей H. Н. Пушкиной, настолько близкой, что, когда Пушкин умирал, именно она и княгиня В. Ф. Вяземская почти безотлучно находились в его квартире. Насколько я знаю, портретов Строгановой известно очень мало⁸.

Есть в альбоме и карандашный портрет сорокалетней H. Н. Ланской с ее автографом, сделанным в 1852 году. Наталья Николаевна сидит в кресле. По-прежнему красиво ее лицо, но сходство, кажется, не очень схвачено. Не будь французской подписи, я бы ее не узнал. Другие портреты знакомых лиц удались рисовальщику значительно лучше. К сожалению, все они сделаны много лет спустя после смерти Пушкина (1851–1857 гг.).

В замке оказался еще ряд изображений Натальи Николаевны. Вот прелестная акварель 1842 года работы художника В. Гау. Тридцатилетняя вдова поэта в расцвете своей красоты. (В работе профессора А. В. Исаченко «Пушкиниана в Словакии» (см. с. 31 наст, изд.) приведена отличная красочная репродукция этой акварели, которая является (авторской?) копией часто воспроизводимого портрета H. Н. Пушкиной (Щеголев, с. 41 и др.)

А вот фотография стареющей болезненной дамы в черном платье, снятая за год до смерти Натальи Николаевны (она скончалась от воспаления легких 26 ноября 1863 года в возрасте 51 года). Но лучше всего Пушкина-Ланская вышла на отлично сохранившемся дагерротипе, который Вельсбург, во избежание выцветания, хранил в письменном столе.

В одинаковых платьях и чепцах сидят рядом Наталья Николаевна и Александра Николаевна. За ними и сбоку трое детей Пушкиных – сыновья в мундирах пажей и девочка-подросток (младшая дочь Наталья). Одна из девочек Ланских прижалась к коленям матери. Дагерротип снят не в ателье, а в комнате (видны книжные шкафы) и, по всей вероятности, относится к 1850 или, самое позднее, к 1851 году (старший сын А. А. Пушкин, окончил Пажеский корпус в 1851 году). Наталье Николаевне было тогда 38–39 лет.

Беру большую лупу и долго смотрю на генеральшу Ланскую. Прекрасные, тонкие, удивительно правильные черты лица. Милое, приветливое лицо – любящая мать, гордая своими детьми. Невольно вспоминаются задушевные пушкинские письма к жене. На известных до сих пор изображениях Натальи Николаевны, как мне кажется, нигде не передан по-настоящему этот живой и ласковый взгляд, который сохранила серебряная пластинка.

У ее сестры заострившиеся черты стареющей барышни. Тоже очень живое лицо, но совсем иное, чем у Натальи Николаевны. Пристальный, умный, но жестковатый взгляд. От этой сорокалетней особы можно ждать острого слова, но вряд ли услышишь ласковое.

Есть и другие портреты Александры Николаевны. Принято считать, что умная Азя Гончарова в противоположность своей прелестной сестре была некрасива. Чуть заметное косоглазие Натальи Николаевны, которое нисколько ее не портило, у старшей сестры было много сильнее. Позировать, а позднее сниматься анфас она обычно избегала. Однако бродзянские портреты Александры Николаевны показывают, что в молодости она была далеко не так некрасива, как обычно думают. Один недатированный дагерротип действительно изображает особу непривлекательного вида, но снимок, во-первых, неудачный, а во-вторых, сравнительно поздний. Зато на большом овальном портрете, несомненно пушкинских времен (ранее был в Бродзянах), у Ази Гончаровой очень миловидное и духовно значительное лицо (В настоящее время этот портрет хранится в фондах Всесоюзного музея А. С. Пушкина (Ленинград).). Есть и поздние фотографии шестидесятых – семидесятых годов. Баронесса Фогель фон Фризенгоф располнела, отяжелела. Ничего не осталось от былой лихой наездницы. Взгляд у нее спокойный, но по-прежнему жестоковатый. Есть, наконец, большой портрет Александры Николаевны в глубокой старости работы ее дочери Натальи Густавовны (масло). Хороший, совсем не любительский портрет – Наталья Густавовна была одаренной художницей и в молодости всерьез училась живописи у венского художника Ленсбаха. Александре Николаевне, должно быть, за семьдесят. Из-под черной наколки виднеется белый старушечий чепчик. Умное, строгое, но успокоившееся лицо. Нет в глазах прежней пронзительности. В кресле сидит очень степенная, важная старая баронесса, теща герцога Элимара Ольденбургского. Поэт здесь решительно ни при чем⁹.

Александра Николаевна пережила своего мужа, скончавшегося 16 января 1889 года. Ее замужество продолжалось, таким образом, полных тридцать шесть лет. Был ли счастливым этот поздний брак, пока сказать трудно. Во всяком случае, он, судя по всему, был прочным и спокойным. На портретах и фотографиях, которых в Бродзянах много, барон Густав производит впечатление вдумчивого, корректного человека¹⁰. Если первое время он и ревновал жену к памяти Пушкина, то на склоне лет ее увлечение поэтом, вероятно, стало лишь полузабытой главой семейной хроники. Как мы знаем, в 1887 году супруги совместно написали племяннице малосодержательное, но обширное письмо о дуэли и смерти Пушкина.

Осматривая бродзянские реликвии, я невольно подумал, часто ли вспоминала владелица замка свои русские годы и своего гениального свояка.

Впоследствии из воспоминаний Анны Михайловны Игумновой, которой об этом, несомненно, рассказала герцогиня Н. Г. Ольденбургская, я узнал, что «Александра Николаевна всячески поддерживала связь с Россией, не раз ездила к своей родне, и в доме готовились русские кушанья» (.Воспоминания о Бродзянах, с. 3.).

Все пушкинское она, видимо, оставила в России, но в замке я все же увидел две вещи поистине памятные…

Графиня Вельсбург, старавшаяся показать мне все, что могло меня интересовать, сняла с пальца старинное золотое кольцо с продолговатой бирюзой и сказала, что оно перешло к ней от герцогини, а ей досталось от матери. Кольцо Ази Гончаровой, почти наверное то самое, о котором княгиня Вера Федоровна Вяземская, жена друга Пушкина, когда-то рассказывала издателю «Русского архива», пушкинисту П. И. Бартеневу (М. А. Цявловский. Из пушкинианы П. И. Бартенева. – Лет. ГЛМ, с. 561.).

Однажды поэт взял у свояченицы кольцо с бирюзой, несколько времени носил его, потом вернул. А в ящичке с драгоценностями герцогини, именно в ящичке из простой фанеры (Наталья Густавовна считала, что воры не обратят на него внимания), я увидел потемневшую золотую цепочку от креста, по словам хозяйки замка, тоже принадлежавшую Александре Николаевне. Доказать, конечно, невозможно, но, быть может, это самая волнующая из бродзянских реликвий…

П. Е. Щеголев привел в своей книге цитату из письма к нему П. И. Бартенева от 2 апреля 1911 года, в котором последний сообщал: «Княгиня Вяземская сказала мне, что раз, когда она на минуту осталась одна с умирающим Пушкиным, он отдал ей какую-то цепочку и попросил передать ее от него Александре Николаевне. Княгиня исполнила это и была очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный подарок, вся вспыхнула, что и возбудило в княгине подозрение» СЩеголев, с. 430).

Впоследствии в архиве Бартенева была обнаружена вырезка из корректурной гранки его известной статьи «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Федоровны Вяземских (записано в разное время с позволения их обоих)» («Русский архив», 1888, кн. III, № 7, с. 309.). Вырезка представляет собою исключенный автором конец абзаца, содержание которого Бартенев сообщил Щеголеву в цитированном выше письме. Абзац заканчивается следующим образом: «Потом взял у нее цепочку и, уже лежа на смертном одре, поручил княгине Вяземской возвратить ей эту цепочку, но непременно без свидетелей <…>. По кончине Пушкина кн. Вяземская исполнила это поручение его и прибавила, что он приказал отдать цепочку именно без свидетелей. Та вспыхнула и сказала; «Не понимаю, отчего это!» (М. А. Цявловский… Из пушкинианы П. И. Бартенева. – Лет. ГЛМ, с. 651).

Нельзя забывать, что В. Ф. Вяземская – близкий друг Пушкина, а Бартенев хотя и страдал зачастую недостатком критического чутья, но, свято чтя память поэта, был неспособен сознательно возвести на него напраслину.

Очевидно, с цепочкой была связана какая-то очень интимная тайна. В своих воспоминаниях Арапова пытается ее раскрыть (Иллюстрированное приложение к «Новому времени», 1907, № 11413,19 декабря. См. также: Щеголев, с. 431–432), но верны ли ее сведения, исходящие к тому же от прислуги Пушкиных, сказать невозможно. Думаю поэтому, что приводить их не стоит. Но, читая повествование Бартенева, я никогда не думал, что мне суждено будет увидеть кольцо, а тем более цепочку.

Хозяева замка обратили мое внимание и на косяк дверей в большой гостиной. Его не ремонтировали, очевидно, много десятков лет, но старинный коричневый лак сохранился хорошо. На нем карандашными черточками отмечен рост многих друзей и знакомых, когда-то гостивших в Бродзянах (А. С. Кишкин (Москва), побывавший в обветшавшем замке летом 1967 года, сообщил мне в письме, от 25 января 1970 года: «Единственно, что напоминает об Александре Николаевне, это надписи и пометки на косяке одной из дверей в старом доме <…> с обозначением роста детей Пушкина, приезжавших когда-то гостить к своей тетке».). Четкие подписи читаются легко. Среди них Natalie Pouchkine, – очевидно, младшая дочь поэта и один из его сыновей (я, к сожалению, вовремя не записал, кто именно).

1

Имеется в виду предыдущая статья. – Ред.