Бомба на блюдечке

Нелегалы Моррис и Лона Коэны считаются одной из самых результативных семейных пар в советской разведке.

Во многом именно благодаря им и добыты секреты американской атомной бомбы. Звание Героев России Лоне и Моррису было присвоено уже посмертно, но с Моррисом Коэном, Питером Крогером, Санчесом, Израэлем Ольтманном, Бриггсом, Луисом …, едином в бледном своем лице мне удалось встретиться незадолго до его кончины. Пожалуй, я единственный русский журналист, которому так повезло, Наша беседа летом 1994-го длилась часа четыре, и помогла понять многое в весьма сложной и запутанной истории их жизни.

Мне почему-то казалось, что Моррис живет где-то в дачном поселке за высоким забором или на какой-то специальной квартире далеко от центра. Выяснилось, мы почти соседи. Большой дом на Патриарших прудах, нелюбопытный лифтер, крепенькая медсестра, тактично поддерживающая под локоток прихрамывающего, седого как лунь старичка с палочкой.

Его русскому языку далеко до совершенства, хотя объясниться с окружающей обслугой Моррис со страшным акцентом, но вполне может. Впрочем, прикрепленный к нему офицер Службы внешней разведки, навещающий Коэна несколько раз в неделю, безупречно говорит на английском. Да и со мной Моррис предпочел общаться на этом, своем родном – и совсем не забытом, легким, весьма интеллигентном. Если уж мы изредка переходили на русский, то Моррис обращался ко мне на «ты». Впрочем, и медсестрам, и остальным он говорил только «ты».

Экскурсия по уютно, но без излишеств обставленной трехкомнатной квартире не дает забыть, у кого в гостях находишься. На видных местах фото двух наших разведчиков-нелегалов – Фишера-Абеля и Молодого-Лонсдейла. Так уж сложилась судьба, что с обоими Коэнам довелось поработать. С первым в США, со вторым – в Великобритании. Рядом в рамочке фотография Юрия Андропова, он в свою бытность Председателя КГБ СССР заглядывал в эту квартиру. Портреты Морриса и Лоны, написанные, как объясняет мне хозяин, «товарищем из нашей службы». Знаю-знаю, что это за товарищ. Кому как не полковнику СВР и заслуженному работнику культуры, художнику Павлу Георгиевичу Громушкину было разрешено и доверено создать целую не короткую серию портретов наших героев-нелегалов.

А рядом – некоторым диссонансом с этим официозом – веселые и цветастые стенные газеты, открытки, написанные подчас крупным детским почерком. Нет, не забывали Морриса внуки и правнуки российских чекистов, вместе с которыми Моррис и Лона рисковали за кордоном. Чуть суховатая, несколько академическая квартира согревается теплом. Мне рассказывали, что после смерти Лоны от рака в 1993-м этого тепла Моррису очень не хватало. Он грустил, и заботливые «прикрепленные» офицеры из СВР не давали впасть в депрессию.

Помимо фотографий о редкой профессии хозяина говорили и книги. Для большинства читателей – в них история разведки, для Морриса – его собственная. Тяжело опираясь на палку, привычно достает фолиант, сразу же открывает на нужной странице: «Вот англичане пишут, будто я сделал то-то. Не совсем так». Или: «В США до сих пор верят, что… Пусть они остаются при своих заблуждениях».

А в коридоре большой рисунок типично испанского дома с колоннами, около которого Моррис, приехавший в ту страну под именем Израэля Ольтманна, надолго задерживается: «Приглядитесь к особняку, какие колонны, а? Я потом вам объясню». И пошли воспоминания о гражданской войне в Испании, о товарищах, которые уже ушли. Характеристики точны, я бы сказал, резки, хлестки, о некоторых трепачах Коэн отзывается без всякого уважения, особенно о парочке болтливых французов. А несколько человек из Интербригады в то время еще были живы. Кое с кем мой гид вел переписку из Москвы: создавался музей памяти интернационалистов, и Моррису было что в него передать. Один друг, с ним Моррис сражался в гражданскую бок о бок, хотел было приехать, вроде и формальности уладили, но внезапно замолчал, пропал. У Морриса, едва ли не в первый и последний раз за нашу встречу, на глазах слезы. Похоже, друга больше нет. Они воевали в Испании, ходили в атаку. Интербригады, Франко, фашизм…

Именно фашизм подтолкнул тогда многих, даже от марксизма далеких, в объятия страны Советов. Гражданская война в Испании – первое и открытое столкновение с оружием в руках с нарождающейся коричневой угрозой – объединила и сплотила тысячи антифашистов, невольно превратив их в огромный подготовительно-отборочный класс советской разведшколы. Оттуда, из Испании, в ряды тайных бойцов шагнули десятки, если не сотни, наипреданнейших. Среди них был и Моррис Коэн.

Он прошел по всем ступеням, ведущим в друзья СССР. Член Лиги молодых коммунистов, еще в детстве слышавший на нью-йоркской Таймс-Сквер Джона Рида и до последних дней считавший его «лучшим оратором в моей жизни». Ночами студент-агитатор Коэн расклеивал листовки в студенческом кампусе. Потом превратился в распространителя коммунистической печати и партийного организатора. Вопреки придиркам преподавателей, пытавшихся на всех экзаменах завалить молодого и настырного коммуниста, он получил диплом учителя истории. А практический курс исторических истин отправился добровольно осваивать на гражданской в Испанию, где сражался под именем Израиля Ольтманна.

Ему везло и не везло. Командовал взводом, стрелял, не промахивался, но в сражении при Фуэнтес д’Эбро был серьезно ранен: прострелены обе ноги. В барселонском госпитале его лечили почти четыре месяца. Он уже сам помогал выхаживать лежачих, вместе с ним проклинавших Франко с тем большей яростью, чем чаще одерживал победы проклятый генерал. Грустно, но, кажется, битва приближала к концу – и совсем для них несчастливому.

Наверно, понимали это не только добровольцы из Интербригад, но и советские советники, их опекавшие. Благоприятного для вербовки момента упускать было никак нельзя. Где потом разыщешь и соберешь такую разношерстную, зато поголовно поддерживающую Советы массу.

И вот тут-то, в 1938-м, советник из СССР отправил прямо на грузовике выздоравливающих числом в 50–60 в двухэтажный особняк, вид которого Моррис с непонятной мне в тот момент настойчивостью и демонстрировал в прихожей. Особнячок, сколько же, интересно, людей через него прошло, и довел Коэна до Москвы.

Он был третьим из американцев, которого пригласили «на интервью». Не все, с кем говорили и кому предлагали, согласились идти в разведку. А Моррис без колебаний сказал «да!».

Некоторые авторы книг настаивают: Коэн – это последняя перед побегом в США и наиудачнейшая вербовка резидента Александра Орлова. Однако Моррис в разговоре со мною версию об Орлове решительно высмеял. Был другой человек и другая беседа в том особнячке с четырьмя колоннами. Но результат тот же: в 1939 году, когда развернулась в Нью-Йорке международная выставка, в кафе неподалеку от нее к Коэну подсел приехавший из Москвы молодой паренек. По виду – явный, как и Коэн, еврей. Подозреваю, что в твердой транскрипции фамилия Морриса звучала бы скорее как Коган. А настоящее имя встретившегося с ним сотрудника советских органов безопасности – Семенов Семен Маркович. Одесский мальчик из бедной еврейской семьи, окончил Московский текстильный институт и с 1937-го служил в НКВД. В США успевал делать сразу два важных дела. Учиться в Массачусетском университете, диплом которого впоследствии и получил, а также активнейше работать в резидентуре советской внешней разведки под псевдонимом Твен.

Два соотечественника и почти что одногодка понравились друг другу. Коэн пригласил заглянуть к нему домой. Там, в скромном жилище Морриса, а не в кафе на глазах у всех, Твен и протянул новому знакомцу сломанную расческу. «Вещественный пароль», как говорят в разведке, точь-в-точь пришелся к половинке расчески, захваченной Моррисом из Барселоны. Твен и стал первым – из шести – советским куратором, который приступил к работе с Луисом. Такой оперативный псевдоним присвоили Моррису в Центре. В 1941-м, женившись, он, Луис, завербовал, конечно же, с разрешения Москвы, и жену Леонтину или коротко Лону, которая получила кодовое имя Лесли.

В двух-трех довольно солидных, по крайней мере, пухлых, зарубежных изданиях Коэна с определенной долей сомнения называют американцем, а вот Лону зачислили в советские разведчицы: нелегально заброшенная в Штаты, Леонтина вышла замуж за Морриса фиктивно. Ерунда. Леонтина Тереза Петке родилась в 1913-м в Массачусетсе. Родители эмигрировали в Америку из Польши, и в жилах ее действительно текла славянская кровь. Член компартии США, профсоюзная активистка, она познакомилась с будущим супругом там, где и должна была по логике познакомиться: на антифашистском митинге. Догадывалась о связях мужа с русскими, а затем, когда ему разрешили раскрыться перед женой, сразу же согласилась работать на них из тех же бескорыстных побуждений. Истинно бескорыстных, ибо как рассказывал мне один из шестерых российских разведчиков-кураторов Коэнов, любая попытка вручить им вознаграждение вызывала решительный отпор. В конце концов, договорились, что «Волонтеры», так по вполне понятным соображениям, но без ведома Морриса, окрестили его группу в Москве, будут принимать деньги не за добытые сведения, а исключительно на оперативные нужды: покупку пленок, фотоаппаратов, поездки на поездах и на такси. Так однажды Моррис на пару с Лоной вывезли с военного завода новейший пулемет. Этот эпизод из их разведдеятельности запомнился Моррису потому, что ствол был тяжелый, длинный и никак не помещался в нанятый кэб. Пришлось втискивать его в багажник машины с дипломатическим номером, догадайтесь, пожалуйста, какой страны.

– Зато сэкономили на такси, – пошутил Моррис, и мы рассмеялись.

Кстати, пулемет в полном сборе «достала» Лона-Лесли. Это – одно из ее многочисленных свершений в нелегальной разведке. Незадолго до кончины СВР России помогло осуществить одной из ценнейших своих героинь предсмертную мечту: в Москву из США приезжала родная сестра Леонтины. Собиралась приехать еще… Формально въезд в Штаты не был закрыт и для миссис Коэн. Ни против нее, ни против мужа никаких официальных обвинений не выдвигалось.

Правда, когда в 1957 году в Нью-Йорке арестовали советского разведчика под именем Абель, в вещах его нашли две фотографии – прямо на паспорт – супругов. Агенты ФБР осведомились у соседей, к тому времени уже сгинувших в неизвестность Коэнов, не видели ли они когда-нибудь этого русского полковника. Соседи искренне колебались. Кажется, однажды под Рождество этот скромно одетый человек наведывался к Моррису и Лоне. Но сказать точно – «да, он», не рискнули.

Добравшись до СССР, Коэны приняли советское подданство, и Моррис с гордостью продемонстрировал мне свой довольно-таки заношенный паспорт, сказав, что он такой же гражданин России, как и я, попросив в придачу никогда больше не называть его мистером. Или товарищ, или просто Моррис, ну, Питер. Тут, замечу, он и сам слегка путался в собственных именах, и, рассказывая о жене, называл ее всякий раз по-разному – Лесли, Лона, Леонтина, Хелен. Один разок прорвалось и совсем необычное имя, называть которое мне, по понятным причинам, не стоит.

Детей у супругов не было, и о причинах догадаться несложно. Хотя есть и другая версия. Играя в американский футбол, Моррис получил страшный удар ногой в пах. И вот тут начинается забавная история. Статистика любимой в США игры ведется безукоризненно. И во многом благодаря этому самому футболу американцы раскопали, что Моррис Коэн действительно свой, коренной, а не какой-то из СССР засланный. В колледже, а не в университете, этот игрок, родившийся в Нью-Йорке в 1910-м, выступал за студенческую сборную и даже получал спортивную стипендию. Моррис подтвердил мне, что играл, не жалея себя. Особенно в юные годы: «Может, поэтому у меня до сих пор болит и ноет по ночам разбитая на игре в Миссисипи коленка. А еще в одной схватке меня так саданули прямо между ног, что с поля унесли на носилках. Долго лечили…» И тяжелый вздох.

Почти что за год до кончины Коэн не знал, остались ли у него в США родственники. Отец откуда-то из-под Киева, мать родилась в Вильно, а жили в Нью-Йорке в страшной бедности в районе Ист-Сайда. По-русски, вспоминает Моррис, никогда не разговаривали, и у меня есть все основания в этом не сомневаться.

Люди, знавшие чету Коэнов достаточно близко по их московскому и окончательному периоду, как и полковник Юрий Сергеевич Соколов, один из их шести связников, работавших с ними в США, утверждают: у разведчиков-нелегалов была идеальная совместимость. Верховодила, вроде бы, Лона, однако решения принимал как в США, так потом и в Англии, и в Москве молчаливый Моррис. Лона щебетала по-русски, он погружался в книги на английском. Правда, во время встречи признался мне, что теперь долго читать не может – болят усталые глаза.

На длиннющий список моих напечатанных по-английски вопросов смотрел через огромную лупу. На многие из них ответов так и не последовало. Несмотря на возраст, показал себя большим мастером уходов в сторону. Повествование о трудном нью-йоркском детстве, рассказы об отце – сначала уборщике, потом торговце овощами. Здесь, я, между прочим, понял, что многие конспиративные встречи проходили именно в папиной зеленной лавке. Видимо, отец не только догадывался и знал, но даже иногда и помогал.

С удовольствием вспоминал лишь о хрестоматийном эпизоде с вывозом чертежей из засекреченной атомной лаборатории в Лос-Аламосе, где так отличилась Лесли. Не могу его не привести, несмотря на то, что подвиг описан во многих книгах и вошел во многие учебники разведки разных стран, как пример не только мужества нелегального разведчика, но и его находчивости и невиданного хладнокровия.

Шла война, и в июне 1942-го Коэна мобилизовали. Служил в разных местах, даже где-то на Аляске. Так что из армии было не выбраться. Вот и пришлось Джонни – еще один связник группы «Волонтеров», он же легальный советский разведчик Анатолий Яцков, посылать на встречу с неведомым агентом Персеем в неблизкий от Нью-Йорка Лос-Аламос, Лону Коэн. Она должна была взять у незнакомого молодого человека, трудившегося в секретной атомной лаборатории, «что-то» и передать это «что-то» Яцкову или, как говорит Моррис, «нашим» в Нью-Йорке. Лона, по признанию Морриса, не слишком догадывалась, за чем именно едет.

Получила с трудом отпуск, ведь работала на военном заводе, и чуть обезопасилась свидетельством нью-йоркского врача: отправляется на курорт Альбукерк подлечить легкие. А это недалеко от Лос-Аламоса или Карфагена, как называли его в Центре. Но и в Альбукерке за приезжими тоже приглядывали, поэтому Лона и поселилась в Лас-Вегасе, городке, название которого абсолютно схоже с именем мировой столицы светящихся и разорительных казино. Снимала комнатенку у какого-то железнодорожника и лечилась, принимая процедуры. Перед отъездом ей показали неясное фото агента, вошедшего затем в историю под именем Персей.

Даже тех, кто работал в атомной лаборатории, из закрытой зоны в город выпускали лишь раз в месяц по воскресеньям. В этот день они с Лоной и обязаны были встретиться в Альбукерке на оживленной площади у храма. Признаться, здесь, на мой непросвещенный взгляд, накрутили чересчур много всякой чертовщины. Помимо пароля, юный Персей должен был держать в правой руке журнал, в левой – обязательно желтую сумку, из которой торчал бы рыбий хвост. И не просто рыбий, а сома. Если сумка повернута к Лесли лицевой стороной с рисунком, то к Персею можно подходить смело: слежки нет, обмен паролями и передача сумки.

Лесли пришлось изрядно понервничать. У нее уже заканчивался отпуск, а Персей все не приходил. Говорят, что даже удачная, но рискованная конспиративная встреча отнимает у разведчика месяц жизни. А Персей объявился только на четвертое воскресенье. Журнал он держал не в руке, а в сумке. Молодой парень подзабыл и пароль, затем с ходу признался Лесли, что запутался, в какой же день должна был состояться встреча.

Но нервные клетки были потрачены не напрасно. Между рыбиной, это действительно был сом, и журналом, лежали полторы сотни документов. От себя добавлю: важность и значительность их были таковы, что уже сравнительно скоро об их содержании творец советской атомной бомбы доложил отвечавшему за создание атомного оружия Берии, а тот – Сталину.

Сообщил мне Моррис и деталь, которая за годы прошедшие с нашей с ним встречи так и осталась неразгаданной подробностью. Оказалось, что то был не единственный раз, когда Лесли отправлялась в рискованный путь именно в те края.

Да и первое путешествие чуть не завершилось провалом. Ни Лесли, что понятно, да и резидентура, что обидно, даже не подозревали: все уезжающие из городков поблизости от Лос-Аламоса, обыскиваются на вокзале. Слава Богу, уж неважно какому, Лесли обнаружила это еще на подходе к железнодорожной станции. Сознательно замешкалась, выскочила на платформу с тяжеленным чемоданом за несколько минут до отхода поезда и ринулась к своему вагону. Наглядно демонстрируя всю степень собственной беззащитности обратилась прямо к сотруднику спецслужбы, досматривавшего вещи пассажиров. Разыграла сценку потери билета, всучила ему в руки коробочку из-под бумажных платков, в которой и были запрятаны полторы сотни атомных документов. Поезд уже тронулся, когда Лесли, наконец, «нашла» билет. Обыскивавший ее сотрудник еще держал коробочку, так никогда и не узнав, что за драгоценность была намеренно всунута ему «рассеянной» дамочкой. Он еле успел отдать на ходу пассажирке бесполезную коробку.

Лесли чудом избежала провала. А мы, кто знает, могли бы в срок и не изготовить собственную атомную бомбу: ниточка обязательно потянулась бы к Персею, и один из ценнейших наших атомных агентов был бы обезврежен.

Моррис Коэн знал настоящее имя этого человека. Тот сам обратился к нему с просьбой вывести его на русских, зная, что Коэн работает в «Амторге». Моррису поручили провести с парнем прямой разговор. Встретились в ресторане «Александерс», продолжили, как я понял, в лавке отца. И началось сотрудничество Персея с советской разведкой.

Но о том, чтобы раскрыть имя агента – ну даже ни намека. Тогда в 1994-м Моррис лишь сухо заметил, что во всей Службе внешней разведки осталось двое, ну, трое людей, которые могут припомнить истинное имя Персея – молодого гениального ученого. Одно упоминание о вознаграждении приводило этого паренька, по словам Морриса, в ярость. Он работал бескорыстно, как и вся группа Морриса. Замыкался на нем, Коэне, и еще на одном «нашем товарище». Теперь, когда Морриса нет, удалось выяснить и имя этого «товарища» – это американский журналист Курнаков, работавший на ту же разведку. Цепочка довольно короткая. Предатели Персея не знали, арестованные разведчики, если и догадывались о его существовании, то не выдали. А в конце разговора Коэн меня ошарашил, сказав: «Надеюсь, что Персей и сейчас живет в США тихой, мирной жизнью. Ему есть чем гордиться».

Теперь, годы спустя, конечно, понимаю, что Коэн знал о судьбе Персея, на что дал мне не свойственный для себя толстый намек. Был уверен, что имя ценнейшего добытчика уникальных сведений никогда не откроют. Но и великий Коэн ошибся. Настоящая фамилия добровольного помощника – Теодор (Тед) Холл. После войны отошел от сотрудничества с советской разведкой. До 1962 года жил в США, затем переехал в Англию, где работал в Кевиндишской лаборатории и сделал несколько выдающихся открытий в области биофизики. Тяжело заболел, и последние дни провел в вилле на французском побережье напротив Британии. О его деятельности «в пользу русских» стало известно из-за предательства ничтожного человечка, архивариуса Митрохина, сбежавшего из России заграницу. Но Холл, который вместе с женой и в старости придерживался левых взглядов, был неуклонно тверд. На вопросы журналистов, как и на открытые обвинения в шпионаже в пользу Советов, гордо не отвечал. Умер от рака в 1998 году, напоследок признавшись, что «не будь у СССР и США ядерного паритета дело могло закончиться атомной войной. Если я помог избежать этого сценария, то соглашусь принять обвинения в предательстве».

Заканчивая рассказ об американском периоде работы Коэнов, замечу, что, по всей видимости, в его группу с так и не признаваемым самим Моррисом названием «Волонтеры» входили и казненные потом супруги Розенберги, и талантливый ученый Джоэл Барр, и многие-многие другие американцы, обогатившие Советский Союз ценнейшими сведениями, не буду уточнять какого порядка.

Леонтина и Моррис продержались в США на своих немыслимо дерзких ролях около двенадцати лет. Импульсивная эмоциональность Лоны, ее любовь к риску достойно уравновешивались его холодной рассудительностью, осторожностью. К тому же работавшие с ними русские берегли эту пару не только с профессиональной, но и с душевной ответственностью.

Однако благодаря операции «Венона» американская разведка расшифровала послания КГБ военных лет. И в Центре поняли: «Волонтеры» – под угрозой. В 1950 году их стали потихоньку выводить из игры. О достижениях дешифровальщиков США, в Москве, понятно, не догадывались, но другой, такой же ценный агент как Персей – немец Фукс уже был арестован в Англии.

И вот связник полковника Абеля Юрий Сергеевич Соколов, работавший под дипломатической крышей, в один далеко не прекрасный день пришел прямо домой к Коэнам. Нарушив все разведывательные заповеди, он долго убеждал Морриса и Лону: надо уезжать. Боялись прослушки и вели громкий разговор о чем-то постороннем, при этом переписываясь на бумаге. Лона жгла исписанные листы в ванной комнате, наполнившейся в конце затянувшейся беседы клубами дыма.

Моррис убеждал, что как раз-то сейчас, когда работа налажена, уезжать глупо. Они столько могут сделать и если надо, перейдут ради этого на нелегальное положение, используя чужие паспорта. Соколов уговаривал не рисковать. И когда Моррис вывел на бумаге: «Это приказ?», ответом ему было короткое, твердо написанное «Да!» И тогда Коэн написал: «Значит, нечего дискутировать. Мы согласны».

Летом 1950-го они вовсю готовились к отъезду. Для друзей была создана целая легенда. Она была столь похожа на истину, так переплеталась с жизнью, которую они вели, что подозрений не возникло даже у близких. Коэн делал дело, которым очень гордился и которое ему приходилось вот так решительно бросать. Что ждало его и Лону? Ему предстояло покинуть страну и родной Нью-Йорк, который, он сам мне в этом признался, «изучил, как свои пять пальцев». К тому же они слышали о жестокости Сталина.

Да и бежать надо было быстро. Вскоре у них появились паспорта на имя супругов Санчес. Кстати, и здесь провидение подсказывало: надо сматываться – и срочно. Ведь Клода-Соколова, случайно нарушившего правила и проехавшего на красный свет, чуть не арестовали. А на руках у него – их паспорта с новыми фамилиями.

Многих путешествие на пароходе по маршруту Нью-Йорк – мексиканский порт Веракрус, да еще за чужой счет обрадовало бы. Но только не их. При прощании с отцом, это рассказал мне в Москве Моррис, он «эмоционально не выдержал, чуть не опоздал на судно. Отец тоже понял, что нам больше никогда не увидеться. Один из тяжелейших моментов моей жизни».

Так бесследно исчезли из квартиры на 71-й нью-йоркской Ист-стрит Лона и Моррис Коэны. Выждав, как и договаривались некоторое время, отец со вздохом сообщил знакомым, что сын с женою покинули Штаты, чтобы попытать счастья в иных краях, и закрыли свой банковский счет. По-американски сие обозначало уплыть с концами…

А они после парохода добирались до Москвы не путем не самым коротким. Сначала Мексика и конспиративная квартира советской внешней разведки. Затем Франция, Германия, Швейцария, Чехословакия и конечный пункт – Москва.

Отрезок Женева – Прага оказался наиболее опасным. Рейсы в столицу социалистической Чехословакии – раз в неделю, билеты проданы, а давить, требовать места им было никак нельзя. Да и паспортный контроль в аэропортах уже тогда был обеспечен. В поездах в те годы его иногда удавалось избежать. Хелен-Лона была на пределе. Гонка по странам давила на психику. И они решили рискнуть, перебираться в Прагу через германскую границу.

И тут ждала сложность. В ту пору для редких американцев, направлявшихся в страны коммунистического блока, требовался маленький вкладыш в паспорт. Он выдавался в государственном департаменте или в консульствах США заграницей. В них-то Коэнам, странствующим под еще одной новой фамилией – супруги Бриггс, – обращаться хотелось меньше всего. За время не короткого путешествия могло произойти что угодно. Что если их уже разыскивали по всему миру?

Двинулись поездом, без вкладыша. Надеялись, пронесет. Но нарвались на проверку документов. Немцы высадили из поезда, и строгий офицер отдал приказ: «Следуйте за мной!». Задержали их в ночь на субботу, и старательный немец тотчас принялся названивать в ближайшее американское консульство. К счастью, телефон не отвечал: уик-энд для дипломатов – святое.

Глупо было попасться вот так, после всего того, что они сделали и после стольких миль пути. Впрочем, супругов Бриггс могли тормознуть и в аэропорту. Еще не арест, но очень и очень рядом. Надо было действовать, что-то предпринимать, и миссис Бриггс подняла типичный американский скандал – орала на немцев: «Кто, в конце концов, выиграл войну – Штаты или вы? Не имеете права задерживать американскую делегацию». Делегация была еще та. Но это типично в стиле Лоны: чем труднее ситуация, тем быстрее она ориентировалась и решительнее действовала. А уж голос в те годы звучал громко.

И испуганные пограничники слегка дрогнули, привели какого-то заспанного малого – сержанта американской армии. Тот спросонья быстро вошел в положение соотечественников, ссаженных с поезда «этими немцами». Оно, впрочем, было еще более нелегким, чем ему представлялось. Парень тут же, при Бриггсах обратился по телефону к своему военному начальству. Но и там ответили, что генерал, от которого все зависело, приедет к девяти утра.

Сержант явно сочувствовал милой паре, притащил откуда-то вино «Либе фрау Мильх», и Бриггсы принялись отмечать с ним свой идиотский арест или нечто вроде того. Лона, сменив гнев на милость, пригласила на рюмку и двух задержавших ее с мужем немецких офицеров. Лона разошлась, «Либе фрау» поглощалось пятеркой странного состава все быстрее – одна бутылка за другой. Однако генерала, которому сержант, несмотря ни на что дисциплинированно названивал, не было ни в девять утра, ни в десять. Может, тоже загулял? И сержант, желая помочь своим, попытался запросить насчет бедных Бриггсов кого-то в Мюнхене. Кажется, мышеловка захлопывалась.