От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор

Еще шаг успеха в деле исследования внутренней Азии: бассейн Лоб-нора, столь долго и упорно остававшийся в неведении, открылся, наконец, для науки…

Как предполагалось вначале, исходным пунктом моей экспедиции был город Кульджа. Сюда я прибыл в конце июля прошедшего года вместе с двумя своими спутниками – прапорщиком Повало-Швыйковским и вольноопределяющимся Эклоном. Снабженный на этот раз достаточными материальными средствами, я мог закупить в Петербурге и Москве все необходимые для долгого путешествия запасы, которые вместе с оружием и боевыми принадлежностями, отпущенными казною, весили около 130 пудов. Кладь эту пришлось тащить от Перми до Кульджи на пяти почтовых тройках и употребить на этот путь, затрудняемый сквернейшей дорогой на Урале, более месяца.

В Семипалатинске к нам присоединились спутники прошлой моей экспедиции в Монголии, забайкальские казаки Чебаев и Иринчинов, изъявившие готовность вновь разделить со мной все труды и лишения нового путешествия. Еще один казак, переводчик монгольского языка, был прислан также из Забайкалья, да трех казаков я взял в Верном из Семиреченского войска. Наконец, уже в самой Кульдже, был нанят крещеный киргиз, умеющий говорить по-сартски.[11] Таким образом, персонал моей экспедиции сформировался, но, к сожалению, на этот раз я был далеко не так счастлив в выборе спутников, как в прошлую экспедицию.

Почти три недели было употреблено в Кульдже на окончательное сформирование и снаряжение нашего каравана, состоявшего из 24 верблюдов и 4 верховых лошадей. На последних ехали я, мои товарищи и один из казаков. Все мы были отлично вооружены: кроме охотничьих ружей, каждый имел винтовку Бердана за плечами и по два револьвера у седла.

Первоначальный план заключался в том, чтобы сходить на Лоб-нор, обследовать, насколько возможно, это озеро и его окрестности, а затем вернуться в Кульджу, сдать здесь собранные коллекции и, забрав остальные запасы, двинуться в Тибет.

Утром 12 августа мы выступили из Кульджи, напутствуемые добрыми пожеланиями соотечественников, проживающих в названном городе. Путь лежал первоначально вверх, почти по самому берегу Или, долина которой здесь густо заселена таранчами.[12] Красивые, чистые деревни с садами и высокими серебристыми тополями следуют чуть не сплошь одна за другой. В промежутках раскинуты хлебные поля, орошаемые многочисленными арыками, а на лугах, по берегу самой Или, пасутся большие стада баранов, рогатого скота и лошадей. Всюду видно, что население живет зажиточно. Магометанская инсуррекция [т. е. восстание, мятеж] не коснулась своим разрушительным потоком этой части Илийской долины. Опустошенные местности лежат от Кульджи вниз по Или, где прежде также процветала культура, но после истребления китайцев таранчами и дунганами[13] здесь встречаются большей частью развалины деревень, даже городов (Старая Кульджа, Баяндай, Чимпанзи и др.) и заброшенные, поросшие сорными травами поля.

Переправившись возле устья р. Каш (в 50 верстах от Кульджи) на левый берег Или, мы направились по-прежнему вверх по ее долине, которая имеет здесь верст двадцать ширины и представляет степную равнину с глинистой солонцеватой почвой, поросшей ибелеком [эбилек, рогач] – Ceratocarpus, мелкой полынью и дырисуном (дэрэс, чий) – Lasiagrostis; на более плодородных местах встречается астрагал, немногие виды злаков или сложноцветных и мелкие корявые кустарники; на берегу же реки густые заросли тростника, лозы и облепихи.

Ширина Или возле устья Каша около 70 сажен, течение весьма быстрое. На правом берегу описываемой реки таранчинские деревни тянутся еще вверх от устья Каша верст на двенадцать; левая же сторона илийской долины уже не имеет оседлого населения. Здесь только кое-где встречаются временные пашни калмыков, да и то ближе к р. Текесу Последний приходит, как известно, из Мусарта и, соединившись с Кунгесом, дает начало Или, несущей свои мутные воды в озеро Балхаш.

Сама же долина Или, гладкая, как пол, имеет везде наносную глинистую почву. Там, где эта почва орошена арыками, отведенными из р. Или и от ее правого притока Каша, там прекрасно растут хлеба (просо, ячмень, рис, пшеница и пр.), засеиваемые местными жителями. В пространстве между Кульджой и Кашем живут, главным образом, таранчи, в меньшем количестве, ближе к Кульдже – сибо, и, как везде в Средней Азии, население густо теснится на небольших клочках. Деревни встречаются очень часто. Эти деревни довольно опрятны; в них часто встречаются сады, а большие деревья (тополь) только и растут в деревнях.

Густое население тянется по правому берегу Или еще вверх по реке верст на 10–12 от устья Каша. Дальше нет деревень. На левом же берегу от переправы Ямату (т. е. от устья Каша) также нет деревень и только ближе к Текесу (верст 15 не доходя до него) встречаются поля, обрабатываемые торгоутами, живущими в юртах. Таким образом, обрабатываемые пространства составляют первую характерную полосу Илийской долины. Другая часть представляет бесплодную степь, поросшую изредка ковылем, на солонцеватых местах – бударганою и дырисуном. Ближе к самой реке встречаются кусты облепихи, джиды, тальника, барбариса, шиповника (и ежевики); на более сухих местах тамарикс: огромные тростники зарастают здесь часто значительные пространства и делают их приютом кабанов, но почти непроходимыми для человека.

Вообще флора Илийской долины очень бедная. Кроме трав, сопутствующих хлебопашеству, здесь мало дикорастущих растений. Также небогата и фауна.

Птиц мало, зверей еще меньше. Даже антилоп мы не видали ни разу. Зато пресмыкающихся довольно много, в особенности змей и ящериц. Комаров, несмотря на конец августа, гибель, в особенности вблизи арыков. Много фаланг.

Переправа через Текес, имеющий, при страшно быстром течении, саженей 50 ширины, производится, так же как и через Или, на небольших, крайне плохих паромах. На них перевезли наши вещи; лошадей же и верблюдов перетаскивали вплавь, привязывая по несколько штук за паром. Подобное плавание на быстрой реке оказалось чрезвычайно вредно для верблюдов: трое из них издохли вскоре после переправы.

За Текесом наш путь лежал все в том же направлении, долиною нижнего Кунгеса, которая не отличается от верхнеилийской, только здесь в большем изобилии встречается ковыль. Окраинные горы, как и прежде, несут луговой характер, имеют большей частью мягкие формы и вовсе лишены лесной растительности. Так до р. Цанма, левого притока Кунгеса. Здесь же, т. е. на Цанме, виднеются последние пашни и кочевья тургоутов [торгоутов]. Далее, вплоть до выхода в Карашарскую долину, мы не встречали жителей.

Флора пройденной до сих пор от Кульджи равнины весьма бедная; также не богата и фауна. Притом время (вторая половина августа) было самое плохое для орнитологических исследований и препарировки птиц, большая часть которых находилась в сильном линянии. Зато змей и ящериц встречалось очень много, и мы собрали порядочную коллекцию этих пресмыкающихся. Из рыб же поймали только четыре вида: маринку – Schizothorax, османа – Oreinus, окуня и пескаря. По словам казаков, занимающихся рыболовством, других пород в Или и не встречается.

От р. Цанма, вместе с увеличением абсолютной высоты местности,[14] долина Кунгеса изменяет свой характер, делаясь уже и гораздо плодороднее. Взамен прежней тощей растительности волнистая степь покрывается превосходной и разнообразной травой, которая с каждым десятком верст становится все выше и гуще. Окраинные горы также принимают более суровые формы, и на них появляются еловые леса, нижний предел которых обозначает собою пояс летних дождей.

Впрочем дожди, хотя, быть может, менее обильные, падают и в степной области, приблизительно до 4000 футов абсолютной высоты или немного ниже. Отсюда лиственные рощи начинаются и по берегу самого Кунгеса. Преобладающими в них породами являются высокие (иногда до 80 футов вышины при толщине ствола 3–5 футов) осокори и яблони; реже встречаются береза и абрикос. Боярка, черемуха, жимолость, калина и шиповник составляют густой подлесок. Острова реки густо поросли высокой лозой и облепихой, по которым часто вьется дикий хмель; на песчаных и галечных местах является тамарикс. По лесным лугам, также и по скатам соседних гор, везде густейшие, переплетенные вьюнком и повиликой, заросли травы, часто в сажень вышиною. Летом в подобной гущине почти невозможно пробраться. Но теперь, когда мы пришли в леса Кунгеса, наступил уже сентябрь, трава большей частью посохла и полегла; деревья и кустарники также носили уже осенний наряд.

После однообразия степей лесные острова и берега Кунгеса производили самое отрадное впечатление, поддаваясь которому мы решили пробыть несколько времени в этом благодатном уголке Тянь-шаня. Притом же здесь мы могли рассчитывать и на хорошую научную добычу. Кроме того, двое казаков оказались негодными для путешествия. Пришлось отослать их обратно в Кульджу и заменить двумя солдатами, которые могли прибыть не ранее, как дней через десять.[15]

Для своей стоянки в лесах Кунгеса мы выбрали то место, где в 1874 г. в продолжение нескольких месяцев стоял наш пост из одной казачьей сотни. Здесь еще целы были сараи, в которых жили казаки, их кухня и баня. В этой бане с величайшим удовольствием помылись мы в последний раз перед отходом за Тянь-шань.

Весьма характерным явлением лесов Кунгеса, да, вероятно, и других лесных ущелий северного склона Тянь-шаня, служит обилие фруктовых деревьев – яблонь и абрикосов, дающих вкусные плоды. Абрикосы, или, как их здесь называют, урюк, поспевают в июле; яблоки же в конце августа. Величиною они бывают с небольшое куриное яйцо, цветом желтовато-зеленоватые и приятного кисло-сладкого вкуса.[16] Мы как раз застали на Кунгесе время созревания яблок, которые густо покрывали деревья и целыми кучами валялись на земле. На охоте случалось иногда целую сотню шагов итти по яблочному помосту. Но все это пропадает непроизводительно для человека: гниет или съедается кабанами, медведями, маралами и косулями, собирающимися тогда на Кунгесе в большом количестве из окрестных гор. В особенности любят полакомиться яблоками кабаны и медведи – последние очень часто наедаются до того, что здесь же, под яблоней, подвергаются рвоте.

Наша охота за зверями на Кунгесе была довольно удачна. Мы добыли в коллекцию несколько прекрасных экземпляров, в том числе старого темно-бурого медведя, свойственного Тянь-шаню и отличающегося от обыкновенного мишки, главным образом, весьма длинными белыми когтями передних ног, вследствие чего этот вид и назван Северцовым – Ursus leuconyx.[17]

Кроме зверей, в лесах Кунгеса встречалось много пролетных вальдшнепов и дроздов – Turdus atrogularis, T. viscivorus; обыкновенна была также индейская птица, весьма близкая дроздам, – Myophoneus temminckii; по лугам везде попадались пролетные коростели и щеврицы. Из местных, гнездящихся птиц многие уже улетели на юг, а из оседлых нам встречались изредка фазаны – Phasianus mongolicus, голубые синицы – Cyanistes cyanus, дятлы – Picus major и др. В общем, осенний пролет птиц в пройденной теперь нами части Тянь-шаня был весьма бедный, даже относительно мелких пташек.

Невысокий хребет с перевалом в 6000 футов абсолютной высоты отделяет долину Кунгеса от неширокой долины р. Цанма, той самой, которую мы уже перешли однажды в ее низовье. Хотя обе реки, т. е. Кунгес и Цанма, отстоят одна от другой на месте перевала не далее, как верст на восемь по прямому направлению, однако разница высоты долин каждой из названных рек достигает почти двух тысяч футов. С самого перевала как на ладони видны: с одной стороны сравнительно низкая, глубоко врезанная кунгесская долина, с другой – высоко поднятая долина р. Цанма.

Цанманская долина имеет версты четыре, или около того, ширины и сплошь поросла высокой густой травой. По берегу самой реки, в ее верхнем течении, начиная от 6000 футов абсолютной высоты, тянутся леса, в которых из деревьев исключительно преобладает тяньшаньская ель – Picea Schrenkiana,[18] яблони и абрикоса уже нет; взамен них появляется рябина. Еловые леса разбросаны островками и по соседним горам, где поднимаются до 8000 футов абсолютной высоты, а быть может, даже немного выше.

Наступление осени начинало уже сильно чувствоваться в горах. Не так давно мы еще страдали от жары Илийской долины, а теперь каждое утро выпадали небольшие морозы; на высоких горах везде лежал снег; листья на деревьях и кустарниках опали наполовину. Впрочем, погода стояла большей частью хорошая, ясная, и днем иногда становилось даже жарко.

Поднявшись вверх по Кунгесу и далее по р. Цанма до самого ее истока, мы придвинулись к подножию хребта Нарат, составляющего, вместе со своими западными продолжениями,[19] северную ограду обширного и высокого плато, помещенного в самом сердце Тянь-шаня и известного под именем Юлдуса.

Прежде нежели перейти к описанию Юлдуса, скажем несколько слов о Нарате.

Хребет Нарат хотя и не достигает предела вечного снега, но тем не менее имеет самый дикий, вполне альпийский характер. Вершины отдельных гор и их крутые боковые скаты, в особенности близ гребня хребта, везде изборождены голыми, отвесными скалами, образующими узкие и мрачные ущелья. Немного пониже расстилаются альпийские луга, а еще ниже, на северном склоне гор, разбросаны островами еловые леса; южный же склон Нарата безлесен.

Мы перевалили через описываемый хребет в его восточной окраине. Здесь подъем не особенно крут, хотя все-таки затруднителен для верблюдов; спуск же к стороне Юлдуса весьма пологий. На северном склоне во время нашего перехода, т. е. в половине сентября, лежал небольшой снег; южная же сторона Нарата была бесснежна. Перевал имеет 9800 футов абсолютной высоты. Близ него мы встретили большого кабана, который был тотчас убит. Шкура поступила в коллекцию, а мясо в продовольственные запасы.

Спустившись с Нарата, мы очутились в Юлдусе. Название это в переводе означает «звезда» и дано описываемому плато, быть может, вследствие его высокого положения в горах. Отчасти подобное лестное название могло произойти и потому, что Юлдус для кочевников представляет обетованную страну для скотоводства. Здесь везде превосходные пастбища; притом же летом нет мошек и комаров. «Место прекрасное, прохладное, кормное; только жить господам да скотине», – говорили нам еще ранее тургоуты, рассказывая про Юлдус.

Этот последний представляет собой обширную котловину, вытянутую на несколько сот верст от востока к западу. По всему вероятию, эта котловина в давнюю геологическую эпоху была дном внутреннего озера, на что, между прочим, указывает также и наносная глинистая почва.

Сам Юлдус состоит из двух частей: Большого Юлдуса, занимающего более обширную, западную половину всей котловины, и малого, помещенного в ее меньшей восточной части. В общем, как тот, так и другой Юлдусы имеют один и тот же характер; разница лишь в величине. Малый Юлдус, весь вдоль нами пройденный, представляет собой степную равнину, протянувшуюся на 135 верст в длину и расширенную по средине верст на тридцать.

Ближе к крайним горам эта равнина всхолмлена и покрыта лучшей травянистой растительностью. Здесь же, преимущественно в восточной части описываемого плато, растут низкие, корявые кустарники Caragana, Salix, Potentilla [дереза, ива, лапчатка]; деревьев на Юлдусе нет вовсе.

Абсолютная высота Малого Юлдуса простирается от 7000 до 8000 футов.[20] Окраинные хребты как с севера, так и с юга дики, скалисты и имеют большую не только абсолютную, но даже и относительную высоту. Южный хребет, отделяющий Малый Юлдус от Большого, местами переходит за снеговую линию.[21]

Как раз срединою Малого Юлдуса, во всю его длину, протекает порядочная речка Бага-Юлдус-гол, впадающая в Хайду-гол, который проходит по Большому Юлдусу и затем несет свои воды в озеро Багараш.[22]

Мы перешли через Бага-Юлдус-гол вброд, но весной и летом вода здесь настолько высока, что брода не бывает. Как в самом Бага-Юлдус-голе, так и во всех почти речках, стекающих с соседних гор, водится много рыбы, но только двух видов:[23] османы, в фут или даже немного более длиной, и пескари.

В среднем течении описываемой реки, по обеим ее сторонам рассыпаны на большое пространство кочковатые болота (сазы) и озерки. На последних во второй половине сентября мы застали еще много пролетных уток. Anas boschas, A. strepera, A. crecca, Fuligula rufina, E ferina, E clangula. Другие же птицы из гнездящихся летом на Юлдусе почти все улетели на юг. Только изредка в горах можно было встретить: Ruticilla erythrogastra, Accentor fulvescens, Montifringilla nlivalis, Leucosticte brandtii. Два последних вида держались обыкновенно стадами. Из оседлых птиц в тех же горах нередки: Gyps himalayensis, Vultur monachus, Tichodroma muraria, Megaloperdix nigellii, в степях Otocoris albigula.

Млекопитающими Юлдус весьма богат. Из крупных зверей здесь водятся: медведи бурый и чалый – Ursus leuconyx, U. isabellinus, архары – Ovis polii, тэки [теке – горные козлы] – Capra skyn и, что всего удивительнее при безлесье, маралы – Cervus maral и косули – Cervus pygargus. По степям и горным долинам везде множество тарбаганов [сурков] – Arctomys baibacinus, которые в половине сентября уже находились в зимней спячке. В это время их усердно преследуют медведи, раскапывают норы и достают оттуда полусонных, весьма жирных зверьков. Весьма обильны на Юлдусе также волки – Canis lupus, и в особенности лисицы – Canis vulpes, чаще же С. melanotis, которые охотятся здесь за многочисленными полевками – Arvicola. Из других грызунов нередки суслики – Spermophylus, но они также теперь предались зимнему сну; на болотах Бага-Юлдус-гола иногда встречаются кабаны.

Населения на обоих Юлдусах в настоящее время нет вовсе. Между тем, не далее как одиннадцать лет назад здесь жили тургоуты, в числе до десяти тысяч кибиток. Разграбленные дунганами, эти кочевники ушли частью к Шихо, частью же на Хайду-гол в окрестности Кара-шара; некоторые бежали к нам на Или, где остаются и до сих пор.

Вступление наше на Юлдус ознаменовалось крайне неприятным событием. Мой помощник, прапорщик Повало-Швыйковский почти с самого начала экспедиции не мог выносить трудностей пути, захворал и не поправлялся, так что я вынужден был отправить его обратно к месту прежнего служения. К счастью, другой мой спутник, вольноопределяющийся Эклон, оказался весьма усердным и энергичным юношей. При некоторой практике он вскоре сделался для меня прекрасным помощником и, надеюсь, останется таковым до конца экспедиции.

На Юлдусе мы провели около трех недель, занимаясь, главным образом, охотой на зверей. Последних было добыто в коллекцию более десятка прекрасных экземпляров, в том числе два самца Ovis polii. Этот великолепный баран, свойственный исключительно высоким нагорьям Средней Азии, на Юлдусе встречается часто, иногда стадами до 30–40 голов.

В таком сборище бывают самки, молодые, и несколько взрослых самцов, принимающих на себя роль вожаков и охранителей стада. Очень же старые самцы[24] держатся особняком – в одиночку или по два, по три вместе. Любимым местопребыванием архаров на Юлдусе служат предгорья высоких хребтов и пологие увалы, идущие отсюда к степной равнине. В дикие, скалистые горы эти звери забираются редко; там родина горных козлов, или тэков, – Capra skyn.[25] Последних на Юлдусе также много. Мне случалось видеть стада в 40 и более голов. Как и у архаров, стадом тэков предводительствует один или несколько взрослых самцов. Очень старые экземпляры ходят также отдельно. Убить тэка весьма трудно как по осторожности самого зверя, так и по характеру местности, в которой он живет.

Маралы, встреченные нами на Юлдусе, принадлежат к тому же самому виду, который водится и в лесном поясе Тянь-шаня. Как там, так и здесь, самцы этих оленей достигают огромных размеров. Самка гораздо меньше, но все-таки не уступает по величине взрослому самцу европейского Cervus elaphus.[26] За неимением лесов на Юлдусе, маралы держатся в тех горах, где растут низкие кустарники. По скалам описываемый зверь лазит не хуже архара, и мне не один раз случалось ошибаться, принимая издали за архара марала, стоящего на вершине высокой скалы. Весной, в мае и июне, маралы-самцы усердно преследуются охотниками ради своих молодых рогов, так называемых пантов, которые сбываются в Китай по весьма высокой цене. В Кульдже, например, пара больших (с шестью отростками на каждом) пантов стоит, из первых рук, 50–70 рублей; панты меньших размеров покупаются за 15, 20, 30 рублей. Столь выгодная добыча заставляет охотников-промышленников, русских и инородцев, неустанно преследовать маралов в течение весны на всем громадном пространстве Азии – от Туркестана до Японского моря.

Поохотившись вдоволь на Юлдусе, мы направились в долину Хайду-гола через южный склон Тянь-шаня. Подъем на перевал со стороны Юлдуса чрезвычайно пологий, даже едва заметный, хотя абсолютная высота этого перевала 9300 футов. Зато спуск крайне труден. Едва заметная тропинка идет здесь, на протяжении 40 верст, ущельем р. Хабцагай-гола, а затем 22 версты по Балгантай-голу. Оба ущелья чрезвычайно узки (местами не более 60 сажен), дно их усыпано осколками камней и валунами, бока же обставлены громаднейшими отвесными скалами.

Берега речек обросли густым тальником и тамариксом; пониже, приблизительно от 6000 футов абсолютной высоты, является облепиха и ильмовые деревья, а еще ниже – барбарис и джида, из трав по ущелью встречаются только дырисун и тростник. Окрестные горы вовсе лишены растительности. Соседняя пустыня кладет мертвую печать на эту сторону Тянь-шаня. Здесь нет тех обильных атмосферных осадков, которые падают на северном склоне описываемого хребта. Там дождевые тучи осаждают свою влагу, последние остатки которой выжимаются снеговыми горами холодного Юлдуса. Весьма вероятно, что и весь южный склон Восточного Тянь-шаня лишен влаги и растительности.