И мы опять стоим на платформе, нас очень много. Опять эта женщина дирижирует, а мы кричим: “До отхода пять минут, до свиданья, Гозенпуд!”
Нас опять с Ёлкой растаскивают по разным вагонам, но я уже знаю, как будет, а когда знаешь, то не так расстраиваешься! И вдруг я вижу: там, где должна стоять Соня, стоит совсем другая девушка. Я подхожу к ней ближе, у неё такое милое-милое, доброе лицо. И красивое! Она замечает меня и улыбается, я тоже ей улыбаюсь. Я очень рада, что она не Соня!
– Как тебя зовут? – спрашивает она, и голос у неё приятный.
– Нина, – говорю.
Она берёт меня за руку и спрашивает:
– Ниночка, мы сейчас войдём в вагон, я всех рассажу, хочешь со мной сидеть?
– С удовольствием! – Я говорю и улыбаюсь, я радуюсь, потому что она мне очень нравится.
Мы едем в лагерь, я сижу рядом с нашей пионервожатой, её зовут Наташа, она меня обо всём расспрашивает, а я ей всё рассказываю. Ей всё-всё интересно – и про нашу семью, и про школу, и про эвакуацию, и про то, что было до войны. Она иногда вздыхает, иногда гладит меня по голове, удивляется, как я могу помнить то, что было до войны. Я смеюсь и говорю:
– Я – это ерунда, а вот у нас Анночка в два года песню сочинила!
– А у вас дома кто-нибудь поёт? – спрашивает Наташа.
– Все поют, кроме Папы и Мишеньки, – говорю, – но самый лучший голос у Бабушки!
– Ты, наверное, очень хорошо поёшь, – говорит Наташа задумчиво.
И тут я чувствую: сейчас будет что-то не то.
– Спой нам, Ниночка, что хочешь, что любишь, спой, пожалуйста! – просит Наташа.
– Спой, спой! – вдруг кричат девочки вокруг, они тоже меня почему-то очень внимательно слушали.
Вот я и влипла – Элл очка объяснила, что это не значит к чему-то прилипнуть, а это значит – попасть в такую историю, в которую ты совсем не собирался попадать, и это тебе неприятно. Я не очень-то люблю петь незнакомым людям… и я никогда не пела в вагоне! Но ничего не поделаешь – придётся петь! И потом, они все такие симпатичные, надо спеть – я же не капризная и не кривляка.
– Я спою “Рябину”, хорошо? – спрашиваю у Наташи.
– Замечательно! – радуется Наташа.
Я вспоминаю Бабушку, когда она поёт, и тоже стараюсь стать выше, строже и дальше от всех. Начинаю петь – я очень люблю эту песню, – но мне мешает стук в вагоне, и вдруг поезд останавливается и стук прекращается. И я слышу, как ко мне возвращается мой голос, и тогда мне так легко и хорошо петь! И я пою всё лучше и лучше, и мне всё проще и проще петь! Вагон дёргается, опять едет и стучит, но мне это уже не мешает, голос у меня стал сильный и пухлый, и он возвращается ко мне через стук вагона.
Спела! Совсем неплохо спела! И вдруг все как захлопают – вокруг собралось очень много народа. Я смущаюсь, а Наташа меня обнимает и говорит:
– Девочки, давайте выберем Ниночку председателем совета отряда!
Какой ужас! Вот это я влипла по-настоящему: песню спеть можно, но… Председатель совета отряда – зачем мне это надо?.. И в лес не смогу так часто бегать!
– Выбираем, выбираем! – кричат девочки.
Наташа смотрит на меня, смеётся и говорит:
– Ниночка, теперь ты председатель совета отряда!
Наверное, у меня становится какое-то неправильное лицо. Наташа опять смеётся, гладит меня по голове и говорит:
– Ты умная, добрая, сестрёнок своих любишь и брата – вот если девочки поссорятся, ты ведь их помиришь?
– Конечно помирю! – Я говорю это очень уверенно, потому что знаю: обязательно помирю.
Мне в этом году в лагере совсем не плохо, хоть никаких кружков опять нет и купаться нас не водят, но всё знакомое, Наташа очень хорошая, опять Тася – главная пионервожатая, она такая симпатичная! Узнала меня и говорит, смеётся: “Ты у нас теперь начальство!” – потому что я два раза в день теперь на линейке ей рапортую. Утром: “Десятый отряд построился! К проведению дня готов!”, и вечером: “Десятый отряд для проведения вечерней линейки построился!” Но вот плохо, что я не могу ей отдать пионерский салют – мне очень нравится пионерский салют! И галстук нравится, но я ещё не пионерка, я октябрёнок, мне только восемь лет, а в пионеры принимают в десять, тогда у меня тоже будет пионерский галстук! И я буду Тасе отдавать пионерский салют!
И теперь я не могу вечером говорить Ёлке “спокойной ночи”, потому что я должна как председатель совета отряда следить за “порядком отхода ко сну”! Сначала я расстраивалась, а потом привыкла: мы с Ёлкой после ужина встречаемся и всё друг другу рассказываем. А за “порядком отхода ко сну” я слежу так: вот сыграли отбой – мы идём в свою палатку, там холодно, и я знаю, что простыни будут влажные и противные, но я их не боюсь, я на второй день придумала: надо быстро лечь и сразу всё к себе прилепить – тогда, только ты положишь голову на подушку, уже другой день и играют побудку. А “порядок отхода ко сну” у нас такой: девочки сразу начинают играть в каких-то дурацких “мертвяков” и рассказывают совсем непонятные и “страшные” истории, а я быстро ложусь и сплю.
В первые дни девочки стеснялись играть, но и спать не ложились. А мне ужасно хотелось спать! Тогда я решила с ними поговорить.
– Девочки, – говорю, – если вам хочется перед сном во что-то поиграть, но не до потолка, или поговорить – играйте, говорите, свет выключайте, а я буду спать, хорошо?!
Девочки ужасно обрадовались.
– А мы тебе не будем мешать спать?
– Нет, нет, совсем не будете! – радуюсь я и добавляю: – Я очень крепко сплю! Но вы играйте не очень громко и не очень долго. Если вожатые придут, у нас будут неприятности!
Сегодня Ёлка ко мне подходит после завтрака – у неё очень хитрое лицо – и говорит:
– А завтра будет родительский день!
– Завтра?! – Я очень удивляюсь и очень радуюсь.
– Да! – У Ёлки очень торжественное лицо. – Они в этом году сделали два родительских дня, ведь у нас не обычная смена, а санаторная – сорок дней!
– В прошлом году тоже была санаторная! – говорю мрачно. – А родительский день был только один – совсем обалдели!
– Ну вот, они исправились! – смеётся Ёлка. – Завтра Мама с Папой приедут!
– А как же Мамочке Мишеньку кормить? – пугаюсь я.
– Мишеньке уже восьмой месяц, у Мамочки стало мало молока! – Ёлка говорит совсем как взрослая. – Осталось одно утреннее кормление. Дядя Миша велел его сохранить подольше! Остальные кормления – всякие там кашки.
И настал родительский день! Уже когда я бежала на линейку, я заметила, что лагерь изменился – как-то его украсили и ещё что-то непонятное. Я поймала Ёлку до завтрака и спросила про непонятное.
– Это всякие соревнования, аттракционы, ну, всякие интересные вещи! – Ёлка так важно сказала, а я подумала, что соревнования – это очень интересно! Наверное, можно будет побегать и попрыгать!
После завтрака на автобусах привезли родителей. И вот Мамочка с Папой. Я к ним помчалась, они оба меня обняли, а Папка меня как подкинет наверх и застонал, притворяется:
– Какая Мартышка стала тяжёлая, просто толстая Мартышка!
Мы хохочем, потому что я очень худая и ко мне часто пристают: “Ой, какая ты худая!”
Подходит Ёлка, у неё важный и загадочный вид. Родители обнимают её, а она вдруг непонятно откуда достаёт небольшой пакетик, протягивает его Маме и говорит:
– Это небольшой сюрприз!
Мама разворачивает пакет – а там конфеты, нам в полдник иногда дают конфету, и вот она их все собрала и теперь дарит родителям!
Я ужасно расстроилась и рассердилась: тоже мне старшая сестра, ведь могла мне рассказать, я бы тоже конфеты собрала! И я начинаю быстро и сильно думать. И придумала!
Мамочка говорит:
– Спасибо, Елочка, мы очень тронуты!
Они “тронуты”! Хорошо!!!
– Пойдёмте, я вас сейчас чем-нибудь угощу! – говорю я спокойно.
– Ну, Нинуша, совсем не обязательно нас чем-то угощать! – И Мамочка гладит меня по голове.
Мне так хорошо, когда она меня гладит, но я говорю строго:
– Обязательно!
И веду их к яблоку – я его почти сразу заметила и подумала: оно большое, висит очень высоко, его без рук не укусить. А с руками нельзя! Но я уверена: сейчас посмотрю, подумаю, придумаю… и укушу – мне для Мамочки надо, она очень любит яблоки.
– Да-а! – качает головой Папа. – Вряд ли мы здесь угостимся! Мартышка, оно очень большое – челюсть можно вывихнуть!
– Не вывихну! – говорю я мрачно.
– И очень высоко висит! – расстраивается Мамочка.
Около яблока стоят какая-то пионервожатая и три мальчика в очереди. Подхожу к пионервожатой, говорю вежливо, но очень уверенно:
– Я – четвёртая!
Она смотрит на меня и печально кивает головой.
Я обо всём забываю, смотрю на яблоко и на то, как его пытаются укусить. Даётся три попытки. Первый мальчик, довольно высокий, стоит под яблоком, прыгает, яблоко на верёвке отлетает в сторону. Пионервожатая успокаивает его, как качели, оно опять висит – мальчик опять прыгает. Третий раз – то же самое, он уходит.
Второй мальчик отходит от яблока, разбегается, не допрыгивает, ударяет яблоко лбом, оно отлетает в сторону, возвращается назад, но, как маятник у нас в стенных часах, отлетает в другую сторону. Мальчик подпрыгивает, но ему не допрыгнуть – слишком высоко. Женщина возвращает яблоко на место, мальчик прыгает и отходит. Но я уже всё поняла и всё придумала, и помог мне придумать этот второй мальчик! У меня сильно бьётся сердце, я сейчас укушу яблоко – только скорей бы этот третий ушёл. Он не укусит, он всё делает как первый. Всё! Три попытки кончились!
Моя очередь. Я подхожу к женщине и прошу её:
– Будьте добры, не подходите ко мне, чтобы яблоко вернуть, я буду подряд прыгать два или три раза, ведь это и есть три попытки?
– Да-а, три попытки! – Она очень удивилась.
– Спасибо, большое спасибо! – И я ей улыбаюсь.
Она тоже улыбается растерянной улыбкой и отходит довольно далеко.
Я тоже отхожу далеко от яблока и смотрю: моя дорожка к яблоку должна быть продолжением хода маятника, когда я ударю его головой. И я уже наметила себе место, где надо подпрыгнуть, чтобы точно ударить яблоко головой. Всё! Помчалась!
Бегу, подпрыгиваю в нужном месте и ударяю яблоко лбом и носом – значит, чуть выше, чем нужно, подпрыгнула. Яблоко летит туда, куда надо. Я отбегаю назад, но недалеко и слежу за яблоком. Оно летит обратно, я точно запоминаю, где оно было ниже всего, – по земле запоминаю. Оно долетает почти до меня – нитка длинная и летит обратно! Всё! Сейчас я его поймаю!!! Оно долетает с той стороны до самого высокого места и летит обратно. Я бегу, подпрыгиваю чуть раньше места, которое я заметила на земле, и чуть выше, с широко раскрытым ртом. Яблоко ударяет мне прямо в рот своим закруглением, близко к черенку. Я быстро и очень сильно кусаю, очень сильно дёргаю… и стою на земле с яблоком в зубах!
– Да-а! – говорит Папа задумчиво. – Не думал, что получится! Надо было фотографировать. А яблоко надо помыть, – заканчивает он.
– Сейчас помою! – Я от радости просто кричу. – Стойте, никуда не уходите, я быстро! – И мчусь на кухню – я знаю, где она.
Вбегаю, там несколько толстых женщин, они смотрят на меня с удивлением. Я быстро говорю:
– Яблоко укусила! Мне надо его помыть и Маме подарить!
Женщины охают. Одна из них говорит:
– Такая малышка… укусила – давай помою!
Она моет яблоко, я беру его, кричу “спасибо” и мчусь обратно.
Папа достаёт из кармана перочинный ножик, отрезает надкушенное и отдаёт мне. Я отдаю яблоко Мамочке, она предлагает:
– Оно большое, давайте разделим на четверых!
– Терпеть не могу яблоки! – говорит Папа.
– И я не очень люблю, – говорит Эллочка.
– А мне совсем не хочется! – говорю я.
Мама смеётся, берёт яблоко и говорит:
– Нинуша, как ты здорово это придумала с прыжками и как точно сделала, ведь без всякой тренировки!
– Пошли! – говорю я гордо. – У меня для вас есть ещё одно угощение!
Когда мы шли к яблоку, я заметила, как ребята скачут в мешках, – ну уж тут-то я всех обскачу. И я веду их к соревнованию в мешках.
Пришли. Я подхожу к женщине, которая здесь всем распоряжается, и спрашиваю:
– Скажите пожалуйста, а какой приз, если выиграю?
– Кулёк с изюмом! – говорит женщина.
Я говорю нашим:
– Ждите! – И становлюсь в очередь.
Прыгают все, бедные, очень плохо – путаются в мешке, падают сами, мешок с них падает. Здесь выиграть очень просто, думаю. Прыгают по двое. Подходит моя очередь. Смотрю на девочку, с которой буду прыгать, – чуть выше меня, глаза растерянные. Надеваю мешок, быстро допрыгиваю до конца, получаю кулёк с изюмом и даю его Папе. Папа смотрит на кулёк, на меня и вдруг говорит:
– А почему с тобой прыгала такая дохлая девочка, ты её специально выбрала?
– Я никого не выбирала! – Папка вечно что-нибудь придумает.
– Жоржик! Жоржик! – смеётся Мамочка. – Там очередь, никого нельзя выбрать, ты же всё видел! А девочка обыкновенная, просто Нинуша у нас очень ловкая и быстрая!
– Ты фотографировал? – спрашиваю Папу.
– Фотографировал, – улыбается Папа.
– Пошли на Бабушкину поляну! – говорю.
И мы с Ёлкой ведём их в лес, на поляну, где ровно год назад мы сидели с Бабушкой и ели чудный черничный пирог, который она испекла рано утром и днём привезла нам в лагерь прямо в чудо-печке.
Мы сидим в лесу, на поляне, Мамочка ест яблоко, Папа что-то Ёлке рассказывает, а я думаю: ведь год назад, когда мы сидели с Бабусей на этой поляне, была война, она ещё не закончилась, и не было Мишеньки. Правильно Мамочка сказала тогда, в День Победы: теперь все люди будут счастливыми!
И у нас появился Мишенька, я с сентября пойду в Эллочкину школу на Безбожном – это очень хорошая школа, и в лагере хорошо, и Сони нет.
И осенью нам с Анночкой сошьют новые пальто, и не только зимние, но и демисезонные! И я стала лучше петь и немножко могу аккомпанировать себе на рояле!
И теперь мы все счастливые!
Костёр
Бывает, что ты ждёшь чего-то не очень приятного и интересного, а получается всё очень хорошо. Но бывает и наоборот!
Несколько дней назад у нас был после ужина костёр. Уже темнело, нас, весь лагерь, привели на большую поляну, а там много толстых дров горит, и огонь поднимается высоко-высоко – это очень красиво и даже волшебно! Я никогда не сидела около костра!
Нас посадили вокруг него довольно далеко, по отрядам. Мы сидим, молчим, все смотрят на огонь и на искры, которые разлетаются от огня высоко и далеко в небо. Я смотрю и думаю: так можно долго-долго сидеть, смотреть на огонь, и в голове нет никаких мыслей – там всё время меняются картинки, это очень хорошо, спокойно, но совсем не скучно!
– Давайте что-нибудь споём! – вдруг предлагает какой-то женский голос.
Все кричат:
– Давайте! Давайте!
– У нас в отряде Ниночка замечательно поёт! – слышу Наташин голос. – Ниночка, спой “Рябину”!
Вот ведь как я влипла со своим пением в поезде! Но придётся петь, отказаться просто невозможно! И я начинаю петь, радуюсь, со мной пытаются петь несколько голосов, но сразу перестают – им очень низко, у меня низкий голос, я, правда, могу петь и очень высоко, но “Рябину” мне нравится петь низко. Девочки низко не поют, а мальчишки, по-моему, вообще не умеют петь – они умеют только драться и плеваться!
Я пою – хорошо петь, когда тебе никто не мешает! И вдруг на втором куплете вступает голос – низкий, хороший и поёт очень чисто. Я сразу начинаю внимательно и сильно искать, откуда идёт голос, кто поёт? И нахожу. Это взрослая женщина, я её не знаю, может, на кухне работает, но поёт хорошо. Она видит мой взгляд и так радостно мне кивает – я тоже ей киваю и сразу стучу себя по груди и показываю два пальца, потом указательным пальцем на неё машу и показываю один палец. Она улыбается, сразу кивает головой, и я знаю: она поняла, следующий куплет она поёт первым голосом, а я вторым.
Мы дома, когда поём вместе, часто так делаем – стучим себя по груди и показываем один палец. И все понимают: ты сейчас будешь петь первым голосом, если два пальца – будешь петь вторым. Так очень здорово, потому что иногда нужно укрепить первый голос, иногда второй, а иногда, когда песня длинная, хорошо просто меняться голосами.
И мы начинаем третий куплет (дома мы поём семь куплетов): “Грустно, сиротинке, я стою, качаюсь, как к земле былинка, к тыну пригибаюсь!” Как хорошо у нас получается! Голоса почти сливаются, я убираю звон из своего голоса, убираю силу – и тогда они сливаются. Никогда не пела с чужим человеком, а вот, оказывается, можно очень хорошо петь, надо только немножко под него подстроиться. Хорошо получается на два голоса – жаль, мы уже начинаем предпоследний куплет. Мы всё время смотрим друг на друга, и вдруг она стучит себе по груди и показывает два пальца: она хочет, чтобы в последнем куплете первый голос пела я! Я киваю головой.
И вот начинается последний куплет. Я не убираю из голоса звон и силу, не убираю – это первый голос, и кажется, что наши голоса взлетают вместе с искрами и огнём высоко-высоко! Спели. Все хлопают и кричат!
Потом мы поём вместе с ней на два голоса “То не ветку ветром клонит”, “Куда, куда, тропинка милая, куда ведёшь, куда зовёшь?”. И я думаю: всем ведь сейчас, наверное, хочется попеть, надо придумать что-то для всех.
И после “Сулико” я предлагаю, громко предлагаю:
– Давайте все вместе споём, все-все, – я возьму повыше, и все смогут петь. Будем петь “Ночь тиха”.
И я начинаю:
Ночь тиха, не видна в небе луна,
Как усталый солдат, дремлет война.
И тут уже, по-моему, все-все поют:
Только вдали за рекой
Где-то боец молодой
Песнь поёт, и звучит тихо она.
Я очень люблю эту песню – мы часто её дома поём, и у нас очень хорошо всё звучит и хорошо всё получается. Я всегда бываю так счастлива, когда мы дома все вместе поём! И сейчас я счастлива – как это замечательно, когда поёт много много людей, и мне кажется, что, когда мы сейчас пели все вместе, все были счастливы.
Какая я была дурочка – не хотела петь в вагоне, не хотела петь у костра…
А это так прекрасно!
Эллочка помогла
Со мной случилась одна неприятность. У нас в лагере был замечательный костёр, всё было так неожиданно и чудесно! На следующий день Ёлка меня похвалила, она ужасно смешно сказала: “за организацию мероприятия”. Мы с ней страшно хохотали, но вообще Ёлка не так уж и часто хвалит – и мне было очень приятно. А после мёртвого часа весь наш отряд с Наташей пошёл в лес – правда, мы ушли недалеко. Я здесь почти каждый день бываю одна или с Ёлкой, но всё равно, прекраснее леса на свете только музыка.
Мы сели на полянке рядом с Бабушкиной, и я стала рассказывать, как мы с Ёлкой в Свердловске, в эвакуации на “Уралмаше”, летом ходили в лес. Вот мы шли первый раз. Идём по узкой дорожке, а со всех сторон чудный лес с цветами, бабочками и земляникой. Одна бабочка пролетела от меня совсем близко, низко и полетела в лес. Я за ней – и наткнулась на колючую проволоку! Я очень удивилась, потому что её не заметила. Оказалось, что по всей дороге слева и справа натянута колючая проволока и в лес войти нельзя. Я расстроилась, даже остановилась, а Ёлка стала меня утешать и сказала, что после войны её снимут.
Наташа внимательно слушала и сказала, что я очень хорошо рассказываю. После ужина мы с Ёлкой поболтали, вспомнили Свердловск, наши прогулки в лес. В общем, получился чудный день! Сыграли отбой, мы пошли в свои палатки, девочки сразу стали играть в “мертвяков”, а я пощупала простыни – ух какие они были холодные и влажные! Завтра пойду в камеру хранения и возьму там из своего чемодана кофточку, буду в ней спать. Села на кровать близко от подушки – сейчас от моего тепла здесь немножко нагреется. Сижу, спать хочется, но и нагреть хочется! Вдруг в палатку входят две женщины – одна незнакомая, а вторая – та, с которой мы вчера пели у костра. Они меня сразу видят, быстро ко мне подходят, та, с которой мы пели, берёт меня за руку и говорит:
– Ниночка, мы уже небольшой костёр разожгли, пойдём попоём!
Я ужасно растерялась, сижу как дурочка и молчу. Та, которая со мной пела, говорит:
– Не бойся, мы с вожатыми договорились… мы немножко, пару песен.
Встаю, иду за ними. Приходим к костру – он не намного меньше вчерашнего, но вчера вокруг него сидели мы, а сейчас сидят взрослые.
Та, с которой мы пели, садится, сажает меня рядом и говорит смущённо:
– А меня тоже Нина зовут.
Я почему-то обрадовалась и говорю:
– Как здорово – обе Нины!
И мы начинаем петь, мы поём много разных песен, и русских народных, и военных. С Ниной хорошо петь, а теперь мы ещё сидим рядом – это правильно для пения на два голоса, быть рядом. Нам иногда подпевают. Но я чувствую, что со мной что-то не то, не сразу чувствую, но всё сильнее и сильнее: очень жарко груди, очень холодно спине и как будто немножко тошнит. Нина замечает что-то и говорит:
– Давай спинку потру, зябко тебе?
Какая-то вожатая (Наташи нет) говорит:
– Ниночке спать пора, да и прохладно, иди спать!
Я встаю, улыбаюсь всем и говорю:
– Спасибо, так хорошо попели! Спокойной ночи!
Они чуть не хором мне отвечают:
– Это тебе спасибо!
Иду в лагерь, даже бежать не могу, захожу в палатку… а все уже спят.
На следующий день всё прекрасно – вкусный завтрак, нас здесь очень хорошо кормят, так мы с Ёлкой считаем. Потом мы опять с Наташей и всем отрядом гуляем по опушке леса. Лес всегда разный – вот ты входишь в него в том же месте, но что-то изменилось! Он всегда разный, но всегда прекрасный! После обеда мы с Ёлкой обсуждаем, какой сюрприз приготовить Мамочке с Папой на родительский день. После ужина я иду в камеру хранения, и мне выдают там мою кофточку – теперь спать будет теплее.
Играют отбой, и почти с последней нотой в палату входит Нина с другой женщиной. Я так и села на кровать. Они быстро подходят, Нина берёт меня за руку, улыбается, тащит к выходу и при этом говорит:
– Со всеми договорились, Ниночка, не волнуйся – сейчас от души напоёмся!
Мы опять поём у костра – теперь я в кофточке и спине не так холодно, но быстрее, чем вчера, мне становится не по себе: опять жарко груди, спине всё равно холодно и тошнит сильнее, чем вчера. Мы уже довольно долго поём, и я вдруг понимаю: надо скорей идти и ложиться. После очередной песни я встаю и говорю:
– Большое спасибо, но мне уже пора! Спокойной ночи!
Все сразу засуетились, громко мне говорят разное: “Конечно, иди спать!”, “Это тебе большое спасибо!”, “Наверно, замёрзла”, “Спокойной ночи!”.
Машу им рукой и тащусь в лагерь. Медленно иду – тошнит. Пришла – все спят. Вот хорошо, думаю, а то мне сейчас совсем не хочется разговаривать! Я снимаю кофточку, кладу её на подушку – подушка холодная и влажная, не хочется на неё ложиться. Раздеваюсь и ложусь.
Утром просыпаюсь от горна – побудка, быстро одеваюсь, подгоняю девочек, бежим на линейку, рапортую Тасе. Но помню всё, что было вчера вечером, – ив груди помню, и в голове помню! Надо что-то придумать, так я больше не могу, но и жаловаться взрослым нельзя: Нина же не виновата, что я… слабоватая оказалась. Надо посоветоваться с Ёлкой.
После завтрака встречаю её и всё рассказываю. Я никогда не видела Ёлку в таком бешенстве!
– Вот чертовки! Дуры толстые! Идиотки! – Она сквозь зубы просто шипит, глаза у неё светлеют и леденеют, а ноздри – как у Мамочки, когда она очень сердится.
Но вдруг лицо у неё становится растерянным, она хватает меня за руку и быстро спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь? Сейчас как ты себя чувствуешь?
– Неплохо! – говорю и улыбаюсь, чтобы она так не расстраивалась.
– “Неплохо!” – повторяет она мрачно.
Она меня очень внимательно оглядывает, опускает голову, думает. Я жду.
Ёлка поднимает голову. Я так рада – у неё обычное лицо, только немножко тонкие глаза.
– Сделаем так! – Она говорит очень спокойно, и я понимаю, что всё будет теперь хорошо. – Сегодня сразу после ужина не жди отбоя, а сразу иди в палатку, там какие-то девочки уже будут обязательно. Ты им скажешь: “Девочки, я сегодня немножко устала и сейчас лягу спать”. И быстро ложись!
– А если девочки начнут… что-нибудь про… лазарет? – Я расстраиваюсь, потому что зачем мне лазарет?!
– А ты им ответишь, вернее, засмеёшься и скажешь: “Ну какой лазарет? Просто я вчера не выспалась!” И они это знают, потому что вчера заснули, а тебя ещё не было.
– И позавчера меня не было, – добавляю я и смеюсь.
– Ух, чертовки! – Ёлка опять становится мрачная, но ненадолго. – Значит, повторяем: сразу после ужина приходишь в палатку, предупреждаешь девочек, что просто очень хочешь спать, быстро ложишься… ну а засыпаешь ты в ту секунду, когда кладёшь голову на подушку!
– Они придут, обязательно придут… и начнут меня будить, – говорю.
Тут у Ёлки становится такое лицо… оно всё больше морщится, и она через хохот с трудом говорит:
– Ну… пусть… будят!
Мы обе хохочем.
После ужина я бегу в палатку – там довольно много девочек – раскрываю кровать, надеваю кофточку и говорю:
– Девочки! Я очень хочу спать. А вы занимайтесь своими делами, как всегда.
– А ты не заболела? – спрашивает одна девочка.
– Что ты! – машу я рукой. – Я прекрасно себя чувствую, просто сегодня недоспала. Вы ведь заметили, все вчера заснули, а меня нет.
– Да-да! Мы заснули, а тебя не было! – несколько девочек сразу хором говорят.
– Ну вот! – радуюсь я. – Очень спать хочется, спокойной ночи!
И падаю на подушку.
Открываю глаза – надо мной очень много глаз. Ничего не понимаю, но по освещению понятно, что утро. Я моргаю глазами – глаза надо мной отодвигаются, я поднимаюсь на подушке, сажусь, прислоняюсь к спинке кровати – вокруг меня собралось очень много девочек, ну просто все, наверное. И у всех взволнованные лица!
– Что случилось? – спрашиваю.
– Ты что, не помнишь? – спрашивает одна девочка почти с ужасом.
– Что я не помню?
– Что вечером было!
– А что было вечером?
– Ты что, ничего не помнишь, что было, когда ты заснула?!
– Ну как я могу помнить, если я спала! – Я уже сердиться начинаю.
– Но ты говорила! Разве можно во сне говорить, если только не бредишь?
– И что я говорила?
Девочки молчат.
– Галя! – Я подружилась с одной девочкой, она спокойная и “рассудительная”. – Я ничего не понимаю! Расскажи мне, пожалуйста, что случилось, когда я заснула.
Галя садится в ноги моей кровати, девочки рассаживаются рядом, и она рассказывает:
– Ниночка, ты ведь вчера раньше легла? Раньше, и сразу заснула. А мы тут играли, разговаривали, и вдруг приходят эти женщины, которые к тебе раньше приходили, и только они входят, играют отбой. Та, которая с тобой пела, спрашивает: “А где же Ниночка?” Мы ей говорим: “Она спит!” А та, которая с тобой не пела, говорит: “Ещё рано, мы сейчас её разбудим!” – и громко говорит: “Ниночка, просыпайся!” Ты спишь и не просыпаешься. Та, которая с тобой не пела, садится к тебе на кровать и очень громко говорит: “Ниночка, просыпайся!” Ты спишь. Она начинает трясти тебя за плечи – ты не просыпаешься. Тогда та, которая с тобой пела, говорит: “Может, не будем её будить – очень крепко спит!” – “Подумаешь, крепко спит! Попоём – ещё крепче заснёт! – И опять начинает кричать: – Просыпайся!” – и трясти!
– А вы что? – спрашиваю.
– Мы сначала растерялись, а когда она сказала “подумаешь…”, мы решили позвать Наташу, – объясняет Галя. – Но эта, которая с тобой не пела, вдруг так разозлилась и говорит: “Сейчас она у меня быстренько проснётся!” Схватила тебя за плечи, посадила, к себе подтянула и как начнёт трясти и кричать: “Просыпайся! Просыпайся!” Мы очень испугались, а ты вдруг довольно громко и понятно, но с закрытыми глазами говоришь: “Пошли к чёрту!”
Я захохотала – остановиться не могу, так это всё неожиданно и смешно. Девочки тоже захохотали. И вдруг я смеяться перестала и думаю: неужели я могла так сказать?! Я спрашиваю у Гали:
– Неужели я их к чёрту послала? Ужас какой! Просто не верится. Взрослых людей взяла и послала к чёрту!
– Да-да! – хохочет Галя. – Ты очень чётко сказала: “Пошли к чёрту!”
– И что дальше было?
– Они обе так испугались… Эта трясти тебя перестала, руки отпустила, ты сразу бряк на подушку, на правый бок повернулась, спишь! – Галя очень довольна. – И они сразу убежали!
– Ну неужели ты ничего не помнишь? – удивляется одна девочка.
Тут я обозлилась и спрашиваю сухо:
– Неужели ты считаешь, что я могла наяву, то есть в сознании, а не во сне послать взрослых к чёрту?
– Нина очень хорошо воспитана, – говорит спокойно Галя. – Она нас хоть раз послала к чёрту?
После завтрака встретились с Ёлкой. Я всё ей подробно рассказала, и мы долго хохотали.
– Теперь они к тебе больше не придут! – сказала Ёлка.
– Ты уверена? – Мне очень хотелось ещё раз это услышать.
– Абсолютно уверена. Так же, как я уверена в том, что никто не сможет тебя разбудить, если ты этого не хочешь!
Я обрадовалась, но мне было неудобно перед Ниной – мы так хорошо с ней пели. А я её к чёрту послала! Я сказала Ёлке, она подумала и ответила:
– Нина хорошая, она поймёт: это не ты сказала, а кто-то из глубины твоего сна!
Мэри
Как всё здорово! И в лагере было хорошо, и домой вернулись – это замечательно, я скучаю без дома, особенно скучаю без Мамочки и Анночки. Анночка так обрадовалась, и я её сразу научила делать “ласточку” и “кольцо”. У нас опять в лагере не было никаких кружков, но было много свободного времени, и мы друг другу показывали, кто что умеет.