Йозеф Скшеч продолжал смотреть на мои немощные попытки. Тогда, разозлившись, я сильно дернула корду вниз, грозно взмахнула рукой и громко причмокнула губами. Конь отпрыгнул, рванулся, выдернул веревку из рук и бешено понесся по арене, нарезая круги вокруг меня, брыкаясь копытами в воздух и издавая грозное фырканье.

В мгновение ока, как крутой ковбой из американского вестерна, напуганная неожиданно злобной вспышкой коня до предела, я рванула к краю арены, перемахнула через высокое ограждение и спрыгнула на землю, оставив Ассуара беситься, сколько пожелает, в гордом одиночестве.

Ноги дрожали и отказывались держать меня, а Йозеф Скшеч хохотал, стоя совсем недалеко и скорчившись в три погибели… Отхохотавшись, он исчез в полумраке конюшни так и не подойдя ко мне и не предложив никакой помощи.

Когда минут через тридцать наконец-то появились Лера и мальчишки, я немного успокоилась и пришла в себя. Наглого конюха нигде не было видно, зловредный же Ассуар, потупив глазки, как ни в чем не бывало, смирно стоял у входа на арену, и я, исподтишка потирая ушибленное колено и пряча расцарапанные ладони, решила ничего не рассказывать детям.

Из конюшен мы выкатились, когда начало смеркаться, а до дома добрались в полной темноте, застряв-таки на сорок минут в жуткой пробке.

Я надеялась, что после бесконечного дня дети быстро разбредутся по койкам, но не тут-то было. Сначала мне пришлось их кормить и выслушивать в сотый раз замечания о прошедшем соревновании и красавце Ассуаре Арахисте, потом запихивать мальчишек в душ, мыть посуду, разбирать гору счетов, делать домашнее задание для Яна, выгуливать собаку.

Потом заехал Вацлав, за ним пришла Галина, и все началось по новой. Дети радостно уселись пить чай, Фрида тоже запросила есть, а я ушла в гостиную и без сил повалилась на диван.

Время стремительно приближалось к девяти. За окнами стояла густая чернильная темнота – в августе на юге отвратительно быстро темнеет.

Мне ужасно не хотелось опять садиться за руль и ехать в обсерваторию на встречу с Муром. Я лежала, зарывшись в подушки, и в полудреме мысленно уговаривала себя пересилить лень и встать с дивана.

В начале десятого с трудом вылезла из-под теплого пледа и медленно поплелась в холл. Там меня остановил Вацлав.

– Куда это собралась? – недобро прищурившись, поинтересовался Вацек.

– Скоро вернусь, – пробормотала я, не глядя на него.

– Я не спрашивал тебя, когда ты вернешься, я спросил тебя, куда ты уходишь.

Я промямлила сама не знаю что. Ну не говорить же, что иду на встречу с полицейским! Тут же начнется ор.

Из дверей гостиной высунулась Галка.

– Эй, ты куда?

– Я ненадолго, мне надо съездить по делам.

– По каким-таким делам? – насупился Вацлав. – Ночь на дворе.

– Отстань от нее, – вступилась за меня подружка. – Может, у Лизаветы, романтическое рандеву под луной?

Вацек выжидающе уставился на меня. Я покраснела и быстренько, боком-боком, просочилась за дверь.

– Не отключай мобильник и чтобы дома была не поздней одиннадцати, – прокричал мне вслед Вацлав из окна.

Уже заводя машину, я увидела, как Галка оттаскивала мрачного Вацлава за рукав от окна и что-то сердито выговаривала ему.

До обсерватории я долетела мухой. На безлюдной парковке было тихо и прохладно, только мирно трещали цикады.

Не успела подкрасить губы и вылезти из машины, как увидела торопливо идущего ко мне Мура. При неверном свете плохо освещенной парковки высокий силуэт полицейского принял темный и зловещий вид. Я невольно поежилась и пожалела, что не послушалась Вацлава и не осталась дома.

Что мне известно о Муре? Только то, что он работает в полиции. Но разве этого достаточно, чтобы безоговорочно доверять ему и встречаться на пустынной парковке около давно закрытой обсерватории?

– Привет, Бетси, – вежливо поздоровался Мур и взял меня галантно под локоток. – Планы изменились на вечер. Я нашел одного коллекционера. Он согласился встретиться, мы едем в Анахайм.

– Сейчас? – возмутилась я. – Ты на часы глядел? Какая встреча в одиннадцатом часу?

– Встреча могла бы состояться и раньше, – подталкивая меня к черному, мрачному джипу, неожиданно миролюбиво ответствовал Мур, – если бы ты не опоздала.

Я поперхнулась от негодования.

– На двадцать минут?!

– Но ведь опоздала же.

В полном молчании быстрее сверхзвукового самолета мы полетели по пустынному шоссе на встречу с нарытым Муром коллекционером. Джон гнал машину по хайвэю с неслыханной скоростью. Стрелка спидометра застыла на цифре «85». Сто километров в час! Никогда не была сильна в математике, но все равно – ужас.

– Звонку коллекционер не удивился, – наконец снизошел до разговора со мной Мур в бешено мчавшейся машине. – Сказал, что будет рад поговорить.

– Странно, обычно коллекционеры не идут на связь так легко, – все еще обиженная на Мура, пробормотала я. – Где ты нашел его?

– Его координаты дал мне господин Дейвис.

Я в удивлении кинула взгляд на Мура. Мне показалось, что наш Плевако был не в восторге от полицейского вмешательства в тот ужасный вечер, когда нашли тело несчастного Моргулеза. Но кто может наверняка знать, что посоветует юрист?

Анахайм встретил нас ночной тишиной, чистотой ухоженных палисадников и свежестью политых клумб.

Коллекционер проживал в огромном доме, утопающем в цветах и умело подсвеченном невидимыми огоньками. Мы остановились перед вычурной стеклянной дверью и нацепили парадные улыбки.

Любитель русского шестнадцатого века, Эд Спенсер, оказался полноватым мужчиной с типичной загорелой внешностью и выговором. Коренные жители солнечной Калифорнии трещат пулеметной скороговоркой, проглатывая окончания слов и не уважая знаки препинания:

– Я рад встрече как быстро вы добрались не было трафика это редкость проходите в комнату.

Быстренько обменявшись вежливыми приветствиями трех китайских мандаринов, мы в мгновение ока перенеслись в залитую бешеным электрическим огнем огромную комнату и оказались на мягком диване с литровыми стаканами кока-колы в руках, доверху набитыми кусочками льда.

Я с тоской посмотрела на свой. Сколько лет живу в Калифорнии, но глотать в кошмарном количестве разбавленный льдом сладкий сироп утром, днем, вечером и ночью так и не научилась.

Устроившись напротив, Эд Спенсер, тоже с кокой в руке, дружелюбно улыбаясь, рассматривал меня несколько мгновений и вдруг застыл, словно увидел приведение за моей спиной. Я невольно оглянулась. Никого. Вернее, ничего, кроме бежевой стены и какой-то пестрой картины на ней.

Повисла неловкая пауза. Несколько минут я таращилась на любителя русской старины, а он молча пялился на меня, пока не заметил удивленного взгляда Джона.

– Итак, я весь-весь внимание, – оторвавшись от созерцания моего лица, поощрил толстяк, но Мур быстро перехватил инициативу.

– Не вдаваясь в подробности дела, которое веду, – обтекаемо начал он, – хотелось бы выяснить у вас, как у специалиста, какова возможная ценность книг шестнадцатого века, принадлежавших библиотеке русских царей или цариц, на рынке Америки.

– Шестнадцатый век длинен…

– Ну, скажем, почти самый конец…

– Сожженная библиотека Ивана Грозного? Времена самозванцев? Ведь они вас интересуют, не так ли?

Мы в унисон утвердительно покачали головами: так, так.

Эд повозился на кресле и закинул нога на ногу – приготовился к долгому разговору.

– У вас с собой предмет, который вы хотите показать мне?

Мур кивнул, и, подчиняясь немой команде, я нехотя вытащила книжку из сумочки. Толстяк почтительно взял ее в руки.

– Угу-м, так и думал, – пробормотал он. – Вас интересует Марина Мнишек, а не шестнадцатый век вообще и не сожженная библиотека Ивана Грозного, в частности.

– Как вы догадались? – резко спросил его Джон.

Не отвечая, Эд пролистал книгу до середины, открыл и протянул ее Джону. Мур бросил беглый взгляд на открытую страницу, потом еще раз, уже более заинтересованный.

– С ума сойти, – только и сказал он.

– Я ответил на ваш вопрос, – скорее утвердительно, чем вопросительно ответил Мур.

Интересно, что такое они там увидели?.. Я вытянула шею. Книга была открыта на страничке с гравюрой Марины Мнишек. Ну и что?

Оказалось, свой вопрос я задала вслух.

– Неужели вы ничего не видите, Бетси? – улыбаясь, спросил толстяк.

Я пожала плечами:

– Ничего.

Мур только глубоко вздохнул. Эд взял со стола бумажную салфетку, разорвал ее и прикрыл одной половинкой венец на голове Марины, а другой – ее гофрированный воротник.

– А теперь?

Ничего «такого» я упорно не видела.

– Да ведь это же ваш портрет, – поднося книгу прямо к моему лицу, ласково сказал Эд. – Узнаете?

Сказать, что я удивилась, значит, ничего не сказать. Мой портрет? Он сказал, МОЙ портрет? Да я совершенно не похожа на Марину Мнишек! Неужели у меня такой длинный нос? И такие высокие скулы? И такие рысьи глаза? И… и такой надменный взгляд?

– Ничего подобного, – воинственно ответила я двум спятившим американским мужчинам. – Ничего общего.

– Ну, не будем спорить, – миролюбиво пропел любитель-коллекционер и нацепил на свой мясистый крупный нос, которому позавидовал бы сам Сирано де Бержерак, модные очки в тонюсенькой оправе.

– На книге нет особой царской печати, текст написан от руки на старой латыни, – объявил он минуту спустя, аккуратно пролистывая книгу и обращаясь к Джону. – Многомиллионной ценности книга не представляет, но раритет несомненный.

– То есть за такую вещь никогда не разгорятся драки и не совершатся убийства? – как бы в шутку спросил Мур.

– Не думаю, – задумчиво протянул Эд. – Хотя…

– Да?

– Для определенной группы людей сия вещь может представлять интерес и несомненно стоить денег.

– Какой группы людей?

Я тихонько сжала колено Джона. Разговор стал напоминать допрос в полицейском участке. Спокойнее, Мур, спокойнее. Этот коллекционер все расскажет сам, без нажима с твоей стороны.

Джон понял меня. Потушил в глазах хищнический блеск и выдавил скупую улыбку.

– Сама по себе книга не представляет собой нечто супержелаемое, как я уже сказал, но есть одно «но», – продолжал неторопливо вещать Эд. – Вы знакомы с предположением о существующем тайном польском обществе, которое собирает все материалы, связанные с Мариной Мнишек?

Мы отрицательно покачали головами.

– Никогда не слышал о таком, – пробормотал Мур.

– Марина, как вы знаете, приехала в Москву из Польши и венчалась с Дмитрием I Самозванцем, который выдавал себя за сына Ивана Грозного. Она родила Дмитрию или «Лжедмитрию», как его стали называть, сына Ивана…

– Которого современники, а за ними историки прозвали «воренком», – нетерпеливо влезла я. – С приездом Марины и Лжедмитрия в Москву в России начались так называемые «смутные времена». Закончились же они только после казни Лжедмитрия II и воцарения новой династии Романовых. Сына Марины повесили, Марину уморили голодом в заточении, смута закончилась, войну погасили, престол занял набожный отрок Михаил Романов. Все счастливы и возносят молитвы за новоизбранного государя. Но какое отношение вся эта история имеет к тайному польскому обществу?

– А такое, – невозмутимо ответил Эд. – В этот исторический момент – ни раньше, ни позднее – в одном из Московских пожаров погибает богатейшая библиотека Ивана Грозного. Огонь уничтожает ценнейшие документы того времени, иконы и летописи прежних времен.

Что касается Марины, то письменных доказательств ее венчания и подлинности царствования практически не существует. Члены же тайного польского общества утверждают, что библиотеку подожгли сторонники нового царя Михаила Романова по приказанию его отца – митрополита Филарета. В огне погибли документы, несомненно подтверждающие право Дмитрия на престол и, соответственно, его жены – царицы Марины. Но, – и тут Эд весело подмигнул мне, – как говорил много лет назад Мастер: «рукописи не горят»… Существует поверье, что личный дневник Марины Мнишек избежал участи многих документов, погибших в огне. Дневник этот она будто бы вела со дня знакомства со своим будущим мужем – царем Дмитрием Ивановичем. За эту рукопись тайное общество может начать войну.

Я посмотрела на тоненькую, пожелтевшую от времени книгу, которую аккуратно держал в руках Эд.

– Вы считаете, это подлинный дневник Марины Мнишек? – потрясенно пробормотала я.

– Очень может быть, – спокойно подтвердил Эд.

– Из сгоревшей библиотеки?

Толстяк утвердительно кивнул несколько раз.

– За который тайные поклонники Марины могут убить человека, – подвел черту Мур.

– Несомненно, – опять мирно согласился Эд. – Я считаю, что убийство за дневник Марины Мнишек слишком большая цена, ведь дневник-то остался у вас. Но, может, для кого-то любая, даже самая незначительная цена окажется неприемлемой. Тогда – да, такой человек пойдет на убийство ради этой книги. Если, повторюсь, у него не возникнет желание приобрести раритет.

– Ага, – растерянно сказала я. – Никто не предлагал мне выкупить дневник, а уже уб…

– Очень интересно, – быстро прервал меня Мур. – Но мне непонятно, почему такой ажиотаж вокруг этой самой Марины? Мало ли кого убивали во время дворцовых переворотов?

Эд весело рассмеялся:

– Мой дорогой, вы задали вопрос, на который не могут ответить историки уже почти четыреста лет!

Мур залпом допил свою коку и взял мой бокал.

– Когда возникло тайное польское общество?

Эд развел руками:

– Предположительно в начале семнадцатого века сразу после насильственной смерти Марины. Скажем, ее, как сейчас бы сказали, фанаты, стали собирать информацию о ней… – Эд отложил дневник Марины в сторону и в волнении прошелся по комнате. – Марина была молода, красива, образованна, окружена вниманием и поклонением с детства. Надменна… Необычайно надменна, как и подобало девице из родовитой польской семьи. Зачем же ей брак с беглым монахом-расстригой Гришкой-Лжедмитрием? Почему ее именитый отец дает разрешение на этот неравный брак? А? Зачем? – грозно спросил коллекционер меня и Мура. – Не логичнее было бы сначала увидеть расстригу на троне, а потом повенчать с ним дочь?

Мур пожал плечами.

– Ну… Может, боялся, что расстрига откажется от нее, когда станет царем Московии?

– Прекрасно, – пренебрежительно кривя губы, одобрил Эд. – Точка зрения современного человека. Хватай, все равно что, пока само в руки плывет – хоть цветок, хоть… Но мы-то говорим о царском доме шестнадцатого века, господа! Никогда бы отец Марианны не согласился отдать свою дочь за беглого монаха, раба, человека без роду и племени.

– Так выдал же?

– За наследного царя Дмитрия, а не за расстригу Гришку Отрепьева выдал, – рявкнул Эд так громко, что звякнули в горке стеклянные фужеры на тонких ножках.

– У меня разболелась голова от этого вашего Дмитрия, – недовольно пожаловался Мур темноте за окном. – То он царь, то не царь, то самозванец, то нет.

Я сидела, задумчиво разглядывая узоры переплетенных трав и цветов на пожелтевших страницах книжки.

– «Я люблю тебя, панна моя. Беззаботная юность моя. И прозрачная нежность Кремля в это утро, как прелесть твоя», – задумчиво процитировала я и объяснила уставившимся на меня в немом изумлении мужчинам. – Давным-давно, в десятом классе, учительница литературы, влюбленная в творчество Блока, утверждала, что стихи поэт посвятил Марине. Он тоже имел польские корни. Считался русским декадентом, но продался большевикам…

– Итак, – решительно возвысил голос Мур, перебив меня (продавшиеся коммунистам русские поэты его явно не интересовали), – ваше мнение специалиста, Эд: за дневник Марины Мнишек члены секретной польской группы могут совершить убийство?

– Так, – решительно кивнул головой Эд.

В комнате повисло молчание.

– Ну, хорошо, – поднимаясь с дивана и помогая мне встать, заключил Мур. – Благодарю за помощь и информацию. Извините за поздний визит…

– А что вы вообще знаете о самозванцах, Джон? – остановил Мура Эд.

Нам опять пришлось присесть. Эд молча ждал ответа, а мне подумалось – на глупый вопрос.

– Самозванец – это такой человек, который притворяется реальной исторической фигурой, предварительно убиенной, чтобы получить власть или вступить на трон, например, – по– школьному объяснила я.

– Хм. Это-то понятно. Но что роднит самозванцев всех времен и народов? – задумчиво протянул Эд Спенсер. – Знаете? Нет? Я вам скажу. Чувство альтруистического иррационализма!

– А? – растерянно переспросили мы в один голос.

– Альтруистический иррационализм, – нетерпеливо повторил Эд Спенсер. – Самозванцы, как правило, осознают, что ставят на карту свою жизнь, и никакой личной выгоды не ищут. По мнению историков, самозванцу Дмитрию что главное? Только доказать всем, что он – убиенный законный сын государя, рожденный в освященном церковью браке, а не подкидыш неизвестных родителей. Вот они и твердят нам четыреста лет, что в Лжедмитрии-де играет чувство уязвленного самолюбия. Но он не ищет выгоды. Он не может искать выгоды, потому что прекрасно знает (по мнению историков), что он – никто.

– Как это никаких выгод? – громко возмутился Джон. – Он становится наследником престола!

– Если добудет его. Каковы были его шансы? Невелики, опять-таки как долбят нам историки…

– Да-да, – опять нетерпеливо перебила я Эда. – Дмитрий был сыном то ли седьмой, то ли девятой жены сластолюбивого Ивана Грозного и не имел права на престол.

– Во-о-о-т! – так громко взревел Эд, что я от неожиданности чуть не уронила бокал. – А Дмитрий претендовал! Потому что с точки зрения самого Дмитрия – и что особенно важно, с точки зрения его врагов! – шанс у него был. Отнюдь не случайно, что польский король Сигизмунд поддерживает Дмитрия огромной армией, а пан Мнишек отдает замуж дочь. Шанс у него был! Не мудрено, что и Шуйские, и Романовы, и Милославские, и Годуновы – все сильные в те времена боярские кланы боялись его, царевича Дмитрия!

– Почему? – спросил Мур. – Почему его боялись? Почему у него был шанс?

– Потому что был, – отрезал Эд.

Очень милый ответ.

– Не понимаете? – Эд досадливо поморщился на наше тупоумие. – Все так просто! У царя Ивана Васильевича Грозного было три жены, а не семь. Мария Нагая венчалась с сыном Грозного, великим князем Иваном Ивановичем. Таким образом, Дмитрий был не сын, а внук Ивана Грозного. И отсюда вытекает только одно заключение: царевич Дмитрий Первый являлся законным наследником русского престола.

Я и Мур молча переваривали информацию.

– Ну, допустим, – неуверенно согласилась я. – Возможно. В конце концов согласна: семь жен явный перебор даже для царя.

– Да какая разница, сколько у кого было жен? – громко взвыл Мур, от его немецкой суховатой сдержанности не осталось и следа. – Семь, пятнадцать, сто двадцать девять! Какая разница-то? Мне нужно выяснить один вопрос – имеет ли эта вещь денежный интерес, из-за которого можно убить человека?

– Я это и пытаюсь объяснить вам, – опять нетерпеливо рявкнул Эд. – Дмитрия и Марину убили. Согласно всеми принятой исторической версии? Так?

– Так, – согласно кивнули мы.

– Кто убил? – несся Эд дальше.

– Кто? – дружно переспросили мы в один голос.

– Господи, как вы глупы! – застонал Эд, снимая очки с мясистого носа и с силой швыряя их на кофейный столик. – Новый клан бояр, рвущихся к власти – клан Захарьиных-Кошкиных-Романовых. Царский переворот, вот что интересно! Мать Михаила Романова расчищала для сына дорогу к престолу, а Марина мешала ей, потому что она своего сына Ивана Дмитриевича пропихивала на тот же московский престол! Трон один, а желающих усесться на него – два! Два! И она убила ее!

– Кого? – обалдело поинтересовалась я.

– Марину!

– Кто?

– Марфа!!

Я застыла с раскрытым ртом.

– Кто такая Марфа?

– Мать Михаила Романова!

– И она убила Марину? – утвердительно вопросил Мур.

– Именно! Она. Инокиня Марфа. После того как расправилась с Дмитрием и его семьей, по ее приказу стали уничтожать все документы, подожгли библиотеку, превратили несчастного царя Дмитрия в самозванца и беглого раба Гришку Отрепьева, а маленького царевича Ивана – в незаконнорожденного сына никогда не существовавшего Лжедмитрия II. Понимаете?

Честно – я ничего не понимала. Мы опять молча переглянулись с Муром – который раз за этот вечер! – и Джон недоумевающе пожал плечами.

– Нечего переглядываться! – прикрикнул Эд. – Хотите, расскажу, как все было?

Мы не решились перечить разгоряченному поклоннику Марины и согласно закивали головами.

Любитель старины вскочил и забегал по огромной гостиной, то и дело задевая ногой лежащий перед камином ковер. Я испуганно наблюдала за ним. Мур крепко держал меня за руку, но я ничего не замечала: во все глаза глядя на Эда, который все кружил и кружил как толстый разозленный мотылек по огромной, ярко освещенной комнате.

– Я расскажу все, что знаю о Марине, – несвязно бормотал он, от его прежнего спокойствия не осталось и следа, лицо разгорелось, слова обгоняли друг друга, и я с трудом понимала его скороговорку. – Может, мой рассказ покажется вам предвзятым… Возможно, я не совсем объективен… Исторически необъективен… Да, я не историк, но… Как вам объяснить? Я читал о Марине Мнишек много трудов, а потом наткнулся на тайное польское общество, которое собирает факты уже в течение четырех веков, подтверждающие законность престола Марины. О, снимаю шляпу перед инокиней Марфой! Я бы хотел поверить в машину времени и вернуться назад… на четыреста лет назад, только чтобы поговорить с ней, с неистовой инокиней Марфой! Она была умна. Все правильно рассчитала, замела следы, запутала историю! Я расскажу вам все, что знаю о ней… И о несчастной царице Марине… О польской красавице Марианне…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.