— Быстрее в круг, ты! — прикрикнул другой надсмотрщик второй гражданке Империи, и она с плачем перебралась через канавку и вступила в маленький круг. Кости вновь заплясали по широким доскам столов.

— Встань прямее! — командовал надсмотрщик. — Повернись!

— Не выходи за пределы круга без разрешения, или ты умрешь, — пригрозил другой.

— Дайте мне перерезать горло этой подстрекательнице Гуте! — не унимался ретивый гость.

— Не смей, — возражал ему другой.

Вторая рабыня, бывшая знатная женщина Империи, которая теперь ничем не отличалась от других: от любой деревенской девчонки, пойманной во время охоты, от беглой должницы, предназначенной для публичных домов, от рабыни-судомойки, грязнолицей беспризорницы, чьи дни беззаботного существования неожиданно кончились по распоряжению местных властей и которую продали в рабство, — эта рабыня досталась Гранику, рыло которого покрылось капельками пота. Рабыню загнали под его стол и там привязали за шею к одной из ножек, среди золотых вещиц и другого имущества, рядом с массивными, сильными когтистыми лапами хозяина. А Граник уже вновь высыпал кости своей огромной лапой, борясь за другую женщину, брюнетку, которую на четвереньках ввели в круг. Затем вывели еще одну женщину, колокольчики на ногах которой непрерывно звенели, и поставили ее в соблазнительной позе в круг как очередной приз в игре.

— Гуту! — звал один из гостей.

— Гуту сюда! — орал другой. Казалось, Аброгастес не слышит их.

Между столами пробирался еще один гость с двойным боевым топором.

— Посмотри на весы, могущественный Аброгастес! — кричал он. — Они указывают на смерть!

Он приставил топор к шее Гуты, и она затряслась, почувствовав его холодное, острое лезвие.

— Я твой двоюродный брат, благородный Аброгастес, — проговорил гость. — Не отдавай ее псам! Сначала отдай мне — я разрублю ее на куски, начав с левой щиколотки!

— Нет! — запротестовал второй гость, положив руку на рукоятку меча.

— Она хорошо танцевала, — напомнил третий.

— Она подстрекала к предательству! — орал гость. Он и прежде напоминал о вине рабыни, которую бы никто не посмел оспаривать.

— Убить ее! — подхватил другой.

— Но у нее хорошее тело, — заметил один из более цивилизованных гостей.

— Я знаю торги, на которых за нее недурно заплатят, — произнес купец Канглу из Обонта, который совершил ряд перелетов, подвергая себя и свои корабли значительному риску при встрече с имперскими патрулями, и доставил с планеты Дакир через нейтральный Обонт телнарианские винтовки.

— Убить ее! — повторил тот, что кричал прежде.

— Я дам за нее рубин, настоящий глорион! — посулил один из гостей. Такие рубины достигали размера с мужской кулак.

Сердце Гуты заколотилось: ее оценили, притом довольно высоко!

— Убить ее! Перерезать ей горло! — вопил Самый рьяный из гостей.

Брюнетку, стоящую в круге, выиграл один из гостей — это оказался человек, и женщина поспешила к нему на четвереньках. Еще одну рабыню ввели в круг под перезвон колокольчиков, поставив в позу.

— Смерть — слишком легкое наказание для нее! — кричал гость. — Пусть будет рабыней!

— Рабство! В рабство ее! — поддержали мужчины.

— Пусть побудет рабыней!

— Надень на нее ошейник, Аброгастес! — советовали гости.

— Продай ее!

«Неужели эти мужчины так глупы — они считают, что для женщины рабство страшнее смерти, — думала Гута. — Неужели они так мало знают женщин? Разве эти наивные дурни не понимают, почему из женщин получаются такие великолепные рабыни?»

— Убить ее, перерезать горло!

— Продать на торгах!

Гута вжалась всем телом в грязный пол, с ужасом вслушиваясь в доносящиеся отовсюду крики.

По закону она уже была рабыней.

Но она только сейчас начала понимать вкус цепей, хлыста и покорности, подчинения господину. Она начала чувствовать, что значит находиться под надзором в самом полном смысле этого слова, со всей опасностью и радостью. В ее сознании уже начали совершаться глубинные изменения. Еще в юности, во время зарождающейся зрелости, пробуждения инстинктов и интуиции, она смутно сознавала, что движет ею, какие генетические приготовления, латентные реакции, ожидаемые долгое время определяют стимулы и биологические предназначения. Она жаждала принадлежать жестокому хозяину, которому были бы решительно и бесповоротно подчинены ее желание и красота. Еще будучи пугливой девушкой, она невольно ждала появления могущественного хозяина из своих снов, человека, для которого она стала бы всего лишь усердной, страстной рабыней. Она начала понимать, что означает полная свобода чувств, что значит быть сексуально свободной, беспомощной и одержимой, какой не может стать женщина, не знающая вкуса приказаний. Позади нее женщин разыгрывали в кости.

— Вот так! — воскликнул человек, назвавший себя братом Аброгастеса и вонзил топор в грязь на расстоянии не больше дюйма от левой щиколотки Гуты.

Она взвизгнула и жалобно взглянула на Аброгастеса.

Но Аброгастес, казалось, ничего не заметил.

Еще одну женщину ввели в круг, поставили на колени, и надсмотрщик, обмотав вокруг руки ее волосы, оттянул голову женщины назад.

Теперь она стояла в подходящей позе.

Отовсюду стали называть выпавшие числа.

— Она красива, господин, — заметил писец.

— Да, — согласился Аброгастес.

— Господин! — опять позвал его брат.

— Что будет с Гутой? — добавил другой.

— Бросим ее псам! — предложил третий.

— Продай ее, — настаивал еще один гость, потряхивая мешком монет. Но разве не был богат каждый из сидящих за столами? Разве сам Аброгастес не доказал это?

— Продай ее на торгах!

— Продай тому, кто предложит больше всех!

— Убей! Убей ее! — протестовали гости.

Гута тряслась от ужаса, по ее щекам струились слезы.

Женщина, стоящая в круге, обезумела от страха. Она внезапно поднялась на ноги.

— Не смей выходить из круга, или ты умрешь! — заявил надсмотрщик, и женщина вновь опустилась на колени. Вскоре ее розыгрыш был закончен.

— Гута! Гута! — кричали хором несколько гостей, пытаясь привлечь внимание Аброгастеса.

— Нет, нет, не надо! — закричала женщина в круге, но ее тут же заставили лечь на живот, а новый хозяин, склонившись над ней, связал ей руки за спиной. Когда он поднялся, связанная рабыня быстро прижалась губами к его ногам.

Другую женщину уже вводили в круг.

— Положи руки на затылок и прогнись, — приказал ей надсмотрщик. — А теперь положи руки на бедра и раздвинь колени.

Женщина испуганно подчинилась приказу.

— Давай, шевелись, — приказал стоящий у круга мужчина.

— Нет, нет, господин! — вскрикнула женщина.

— Живее! Вот так, теперь ты двигаешься, как рабыня перед мужчинами. Вряд ли ты об этом забудешь.

— Нет, господин, — покраснев, сказала женщина, зная, что после таких движений она уже не сможет быть никем другим, кроме рабыни.

— Сука! — крикнула одна из рабынь в большом круге.

— Да, да, — заплакала рабыня. — Я сука, я рабыня, и я не могу быть никем другим!

— Я тоже рабыня! — кричала женщина в большом круге.

— И я!

— Возьмите меня! — звала третья. — Пусть меня разыграют!

— Я сгораю от желания, — плакала женщина в маленьком круге.

— Да! да! И я! — хором кричали остальные рабыни.

Многие протягивали руки, добиваясь, чтобы их выбрали первыми, но надсмотрщик вытащил из круга ту, что кричала «сука!»

— Вы ничего не добьетесь от меня. — проговорила она, оказавшись в круге. — Я буду стоять неподвижно.

— Ты забыла про хлыст? — осведомился надсмотрщик, показывая руку с зажатым хлыстом.

— Нет, господин! — испуганно вскрикнула женщина. — Прошу вас, не надо!

— Неужели эта маленькая гордячка будет наказана? — притворно удивился один из гостей.

— Пусть покажет, на что она способна!

— Развлекай их, — приказал женщине надсмотрщик.

— Нет, прошу вас! — рыдала она. Свистнул хлыст.

Мужчины засмеялись при виде отчаянных попыток красавицы привлечь их внимание.

— И это все? — удивился надсмотрщик, вновь взмахнув плетью. — Еще!

Гости хохотали.

— Похоже, следующий удар придется прямо по тебе, — заметил надсмотрщик.

— Нет, нет, господин! — плакала рабыня. Схватив левую руку рабыни, надсмотрщик заломил ее за спину, так, что женщина вскрикнула.

За столами послышался смех — в нем звучала не только грубость, но и подлинный интерес.

Надсмотрщик осторожно и неожиданно дотронулся до тела женщины концом хлыста. Гордая красавица превратилась в униженную, пунцовую от стыда рабыню.

— Твое тело предало твой рот, — заметил мужчина.

— Да, господин.

— Рабыне непозволительно лгать.

— Да, господин.

— Неужели ты в самом деле считаешь себя не такой, как все? — продолжал спрашивать он.

— Нет, господин.

— Ты думаешь, рабыня может быть неподвижной?

— Нет, господин! Пусть меня побыстрее разыграют, господин!

— Рабыням запрещено быть равнодушными, — наставительно произнес надсмотрщик.

— Да, господин! — подтвердила рабыня.

Ее вскоре выиграли. Быстро и охотно она поползла к новому хозяину.

В круг ввели еще одну женщину.

— Подожди, Аброгастес! — воскликнул Фаррикс из племени борконов и встал.

Женщина в круге слегка пошатнулась. Кости перестали стучать по столам.

Аброгастес повернулся к Фарриксу, ибо тот был вождем, к тому же стоял на ногах.

— Надо бросить дробинки, — усмехаясь, предложил Фаррикс.

— Осторожнее, отец, — шепнул Ингельд.

Аброгастес не подал виду, что услышал предостережение Ингельда — того самого Ингельда, который думал только о себе.

Гута, лежащая в грязи перед помостом, сжалась, чувствуя, что теперь ее судьба уже не зависит от вопросов вины или справедливости, от ее красоты или недостатка привлекательности как рабыни. Теперь она зависела от тонких политических вопросов, от положений и званий, состязаний воли и маневров силы.

— Конечно, — любезно отозвался Аброгастес.

Она знала, что Аброгастес презирает и ненавидит ее за участие в мятеже ортунгов, но подозревала, что он, тот, кто так тревожил и возбуждал ее, считает ее привлекательной. В самом деле, не раз, глядя в его глаза, Гута замечала острое, даже яростное желание совершить жестокое насилие над ней. Она не надеялась завоевать его любовь, на что надеется почти каждая рабыня, но мечтала через годы самоотверженного служения и преданности получить хотя бы частицу его недоступного внимания.

— Куда бросит свою дробинку Аброгастес, повелитель дризриаков? — спросил Фаррикс.

— Принеси ее в жертву, отец, — прошептал Ингельд.

— А куда бросит свою дробинку Фаррикс? — вопросом отозвался Аброгастес.

— Разве она недостойна ошейника? — удивился боркон.

— В самом деле, она недурна, — добавил его сосед.

Рука Фаррикса потянулась к кинжалу, но он удержался, сделав вид, что просто случайно передвинул ее.

— Действительно, я совсем забыл об этой безделице, — равнодушно проговорил Аброгастес и кивнул писцу.

— Бросайте дробинки! — объявил писец.

Гута встала на колени и повернулась к весам, чтобы видеть, как решится ее судьба.

— Смерть предательнице! — кричали гости.

— Пусть живет, — возражали другие.

Гости позабыли о рабынях, ждущих в круге, даже той, что стояла отдельно от них на коленях. По одному они начали подходить к подносу с дробинками, и каждый либо с криком одобрения, либо недовольства или просто со смехом бросал свою дробинку, маленький, но тяжелый шарик, на выбранную чашу весов.

Гута едва удерживалась на коленях.

— Выпрямись и подними голову, — приказал ей подоспевший надсмотрщик. — Положи скрещенные, будто связанные руки на затылок.

Гута изо всех сил старалась принять позу. Дробинки стукались о дно чаш.

Чаша смерти наполнялась быстрее.

— Смотрите на ту, что когда-то была гордой Гутой! — засмеялся один из гостей.

— Смотрите на эту рабыню!

— Она вся трясется! — добавил третий.

— Она даже не может стоять на коленях!

— Свяжите ей руки на затылке, — приказал Аброгастес. — Принесите повязку на глаза и привязь.

Все его приказы были исполнены, чтобы рабыня могла принять лучшую позу, только теперь ее руки были связаны на затылке, глаза закрывал сложенный шарф, а шею обвивала крепкая веревка, оба конца которой держали два стоящих рядом надсмотрщика. Длинные концы веревок они обмотали вокруг кулаков.

Гута стонала.

Невидимые ей дробинки продолжали сыпаться на дно чаш.

Теперь она уже не могла упасть на пол — ее держали веревки.

— Ты видишь чаши, отец, — произнес Ингельд, — откажись от нее.

— Какое мне до нее дело? — пожал плечами Аброгастес.

— Откажись от нее, — повторил Ингельд.

— Нет! — взревел Гротгар, поднялся и бросил свою дробинку на чашу жизни.

— Смотри, куда бросает свою дробинку Гротгар, — указал Аброгастес сыну.

— Он не замечает ничего, кроме красивой фигуры рабыни, — возразил Ингельд.

— Куда бросить дробинку мне? — обратился Аброгастес к писцу.

— Вы можете бросить ее туда, куда пожелаете, господин, — ответил писец.

— Куда мне бросить дробинку? — повернулся Аброгастес к своему оруженосцу с тяжелым мечом в ножнах на левом плече.

— Я буду защищать моего повелителя до самой смерти, — ответил оруженосец, — каким бы ни было его решение.

Гротгар сел на место, бросив угрюмый взгляд на Ингельда.

— Гротгар глуп, — заметил Ингельд, — он думает только о своих лошадях и ловчих соколах.

— И похоже, о рабынях, — добавил кто-то из гостей.

— Да, — фыркнул Ингельд, — и о рабынях. Дробинки продолжали падать на чаши.

Гута дрожала. Слезы струились из ее глаз, увлажняя повязку и оставляя блестящие ручейки на щеках.

Воины, купцы и посланники проходили мимо весов.

— Хорошо еще, что дело происходит на пиру, — произнес кто-то.

Гута подняла голову. Она сжалась, как будто могла видеть через плотную ткань повязки. Ее маленькие запястья беспомощно дернулись в тугих веревках.

— А теперь она опять клонится к смерти, — воскликнул кто-то.

В зале стояла тишина, глаза всех гостей были устремлены на весы.

Мимо весов проходил ряд гостей, и каждый бросал дробинку на выбранную чашу.

— Снимите с нее повязку, — приказал Аброгастес.

Повязку сняли, и Гута увидела, что стрелка весов дрожит посредине шкалы.

— Похоже, ты многим понравилась, сучка, — произнес кто-то.

— Она хорошо танцевала, — добавил другой голос.

— Думаю, из нее получится отличная рабыня, — заметил третий.

— Дробинки бросили еще не все, — спокойно произнес Фаррикс и взглянул на Ингельда.

Ингельд перевел глаза на Аброгастеса, затем подошел к весам и бросил дробинку.

— На чашу жизни! — закричал кто-то.

Аброгастес спустился с помоста и подошел к весам. Их чашки были доверху нагружены дробинками.

— Стрелка указывает на ошейник, — в тишине проговорил кто-то.

На одном конце шкалы был изображен череп, на другом — ошейник рабыни. Аброгастес взял дробинку.

— Вспомни про Ортога и ортунга, вспомни о расколе народа и предательстве, — отчетливо проговорил Фаррикс.

— Я помню об этом, — отозвался Аброгастес.

— Так куда же ты бросишь свою дробинку, могущественный Аброгастес? — нетерпеливо спросил Фаррикс.

— Куда пожелаю, — ответил тот.

В зале воцарилась тишина.

Небрежным движением Аброгастес опустил дробинку на чашу жизни.

Его выбор вызвал одобрительные крики гостей.

— Оруженосец! — подозвал Аброгастес. Оруженосец подошел к нему.

— Дай меч.

Оружие было вынуто из ножен и вложено в его руку.

Аброгастес бросил тяжелый меч на чашу жизни, и она резко опустилась. Дробинки посыпались с чаш. Чаша жизни теперь находилась у самого пола, цепочка, связывающая чаши, натянулась до предела.

— А куда бросишь свою дробинку ты, благородный Фаррикс? — поинтересовался Аброгастес.

— На чашу жизни, конечно, — ответил Фаррикс и положил дробинку на уже и так отяжелевшую чашу жизни. — Слава алеманнам! — провозгласил он.

— Слава алеманнам! — отозвался Аброгастес.

Надсмотрщики, которые держали веревки Гуты, позволили ей опуститься на землю.

— Продолжайте свои игры, друзья и братья, — разрешил Аброгастес, подняв руку.

— На колени, рабыня, — приказал надсмотрщик женщине, стоящей в маленьком кругу.

Вновь послышались восклицания: «сорок!» «сорок шесть!»

Аброгастес взглянул на Гуту, потерявшую сознание.

— Снимите с нее веревки, оставьте руки связанными и приведите в чувства, — сказал он. — Принеси обычный ошейник для нее, — обратился он к одному из слуг.

Кости звонко стукались о доски столов. Еще одна рабыня была выиграна.

Одну за другой их вводили в круг, заставляя перебираться сюда с островка в центре зала под громкий перезвон колокольчиков на ногах.

Бесчувственную и связанную Гуту облили ледяной водой. Она закашлялась, пытаясь высвободить руки, и дико взглянула на Аброгастеса, лежа на земляном полу, от воды превратившемся в жидкую грязь.

Аброгастес взял свой меч с чаши весов и отдал оруженосцу. Затем он повернулся к Гуте. В зале позади него игра была в разгаре.

— Наденьте на нее ошейник, — приказал Аброгастес.

Один из мужчин склонился над рабыней и надел на ее шею ошейник. Ошейник был простым и легким, он плотно охватывал шею и запирался сзади на замок.

— Теперь, когда она получила ошейник, бросьте ей кусок мяса, — сказал Аброгастес.

— Ложись на живот, рабыня, — приказал мужчина. Гута легла на живот, мясо бросили в грязь перед ее лицом.

Она поспешно схватила мясо своими маленькими, ровными зубами, оторвала от него кусок и принялась жевать.

Старшая из трех рабынь для показа и две ее белокурых спутницы, прикованные цепями у помоста, испуганно воззрились на Гуту. Их обычно кормили из мисок, поставив на четвереньки. Это был один из способов напомнить женщинам, что они рабыни.

В зале выиграли еще одну женщину, в круг ввели следующую.

Внимание всех гостей было приковано к игре. Граник выиграл себе уже вторую рабыню, и она, подобно первой, была привязана под его столом.

Гута с жадностью доела мясо, но больше ей ничего не дали.

Она умоляюще взглянула на надсмотрщика.

— Мы обязаны заботиться о твоей фигуре, — наставительно произнес он.

— Нельзя ли дать мне воды, господин? — попросила она.

— Тебе уже дали воду.

Гута наклонилась и начала лакать воду с пола, смешанную с грязью.

Ей никогда не приходилось пить таким образом, пока она была священной девой и жрицей.

Ингельд наблюдал за ней. Он обратил внимание на изящно округленные бедра рабыни.

Гости выиграли очередную женщину и приготовились разыгрывать следующую.

— Теперь мой господин пойдет отдыхать? — спросил писец.

— Да, — кивнул Аброгастес.

Двое телохранителей поднялись с мест, чтобы вместе с оруженосцем проводить Аброгастеса из зала.

Аброгастес указал на Гуту одному из надсмотрщиков.

— Пусть ее вымоют, причешут и дадут обычную одежду рабынь. Приведите ее сегодня ночью ко мне.

Гута перепуганно и благодарно взглянула на своего господина.

— Можешь встать на колени, — мягко сказал надсмотрщик.

Гута поднялась, без позволения подползла к Аброгастесу и прижалась головой к его ногам. Он сделал вид, что ничего не замечает.

— Вот эту, — произнес он, указывая на старшую из трех рабынь для показа, — приготовьте и приведите сегодня ко мне.

— Господин! — радостно вскрикнула блондинка, протягивая к нему свои маленькие руки так, как позволяли ей цепи.

— Господин! — крикнула Гута, разочарованно и протестующе поднимая голову. — Разве-«е меня вы приказали привести к себе?

— Нет, меня! — перебила блондинка.

— Меня! — крикнула Гута.

— Я люблю вас, господин! — настойчиво повторяла блондинка.

— Я люблю вас, господин! — пыталась перекричать ее Гута.

— Это правда? — обратился Аброгастес к Гуте, взглянув на нее сверху вниз.

— Да, господин, — прошептала она, опустив голову.

— Ограниченно и осторожно, как любят свободные женщины?

— Нет, господин!

— Всей глубокой и страстной любовью рабыни?

— Да, господин! — поспешно ответила она.

— Я возбуждаюсь при одном взгляде на вас, господин, — произнесла блондинка, и ее спутницы вздохнули.

Разве осмелилась бы она открыто заявить об этом, если бы не была рабыней?

Ее спутницы покраснели и потупились. Они тоже были рабынями, им тоже приходилось стоять на коленях перед своими господами. Их тела тщательно осматривали, за ложь их жестоко наказывали.

— А ты, рабыня? — обратился Аброгастес к Гуте.

— Да, господин, — прошептала она. — Много раз, стоило мне только взглянуть на вас, я приходила в экстаз.

Аброгастес оглядел ее.

— Хотя вы не удостоили меня ни единым прикосновением, вы завоевали меня, и теперь я ваша…

— Прежде, чем я встретила такого мужчину, как вы, господин, — перебила ее блондинка, — я знала только мужчин Империи. Я даже не подозревала о существовании таких, как вы — мужчин, перед которыми женщина становится покорной и услужливой рабыней.

— Сегодня ты разделишь со мной ложе, — сказал Аброгастес блондинке, — а ты, — повернулся он к Гуте, — будешь прислуживать нам.

— А как же мои желания, господин? — спросила Гута.

— Ты еще даже не знаешь, что такое желание, — возразил Аброгастес.

— Да, господин, — упавшим голосом ответила Гута.

Аброгастес повернулся к гостям.

— Продолжайте развлекаться, — сказал он, — для вас приготовлено еще четыре сотни рабынь. Хотя они и не знатные женщины, но обученные и умелые гражданки Империи, и будут служить вам так, как любым другим хозяевам — на ложе, у очага, в кладовых и погребах. Их раздадут тем, кому не достанутся рабыни в зале.

Его заявление вызвало бурные крики.

Мужчины разыгрывали между собой только что полученные от Аброгастеса подарки, за исключением винтовок.

Один из гостей, ведущий за собой двух связанных, нагруженных подарками рабынь, проходил мимо Аброгастеса, направляясь в свое жилище.

— Слава Аброгастесу! — крикнул он.

— Побей их, чтобы они поняли, кто они такие, а потом насладись ими, — подсказал Аброгастес.

— Да, благородный Аброгастес, — кивнул гость. — Слава Аброгастесу!

Надсмотрщик освободил трех рабынь для показа, передал старшую из них другому мужчине, и тот увел ее — несомненно, туда, где уже была приготовлена большая деревянная кадка горячей воды.

Когда Аброгастес уже покидал зал, боркон Фаррикс, стоящий у двери, обратился к нему:

— Слава алеманнам!

— Слава алеманнам! — ответил Аброгастес и прошел мимо, волоча за собой пурпурную мантию, отделанную мехом полярного медведя. За Аброгастесом шли писец и оруженосец.

— Вставай, сучка, — обратился надсмотрщик к Гуте.

— Да, господин.

— Тебя можно поздравить — сегодня ты уцелела.

— Спасибо, господин, — откликнулась рабыня.

Она вздрогнула, когда надсмотрщик бесцеремонно коснулся ее.

— Похоже, тебя оставят в живых.

— Да, господин.

— По крайней мере, до утра.

Гута задрожала.

— Дризриаки бросают негодных рабынь псам.

— Я постараюсь быть хорошей рабыней, — возразила Гута.

— Посмотрим, — усмехнулся надсмотрщик.

— Да, господин.

Гуту уже выводили из зала, когда на ее пути встал Ингельд.

Быстро, как и положено было делать перед свободным мужчиной, она опустилась на колени. Она держала голову опущенной, не осмеливаясь смотреть в глаза свободному мужчине.

— Если ты идешь босиком, в одежде рабыни в покои благородного господина, то должна помыться и причесаться, — заметил Ингельд.

— Да, господин.

Ингельда Гута боялась еще больше, чем Аброгастеса.

— Ты любишь своего господина?

— Да, господин! — воскликнула Гута.

— Ты будешь любить каждого, чей хлыст прикажет тебе делать это, — произнес Ингельд.

— Да, господин, — прошептала Гута.

— Уведите рабыню.