Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Не имей десять рублей

ModernLib.Net / Отечественная проза / Носов Евгений / Не имей десять рублей - Чтение (стр. 1)
Автор: Носов Евгений
Жанр: Отечественная проза

 

 


Носов Евгений Иванович
Не имей десять рублей

      Евгений Иванович Носов
      (1925-2002)
      Не имей десять рублей...
      Повесть
      1
      Без пятнадцати четыре раздался долгий настойчивый звонок. Федор Андреевич, вчера поздно улегшийся, капризно, по-мальчишески натянул на голову одеяло, однако назойливый звон доста-вал его и там, под стеганой ватой. Все еще пребывая в обволакивающей паутине сна, но уже подсознательно понимая, что требуют именно его, директора, он с недовольной гримасой на одутловатом, отлежалом лице повернулся на другой бок и обругал секретаршу, долго не бравшую трубку: "Какого черта! Опять, поди, удрала из приемной". Звонок верещал, и, прислушиваясь к нему с неприязнью, строя догадки, кто бы это мог быть, Федор Андреевич вдруг сообразил, что так настойчиво звонят только по междугородному, скорее всего из главка. "Обождут, тут тоже не Ваньки на подхвате",- оскорбился Федор Андреевич, сделал строгое должностное лицо, погмы-кал сонным горлом, чтобы соответствующе поставить голос, и... и проснулся.
      Рядом, на стуле, обессиленно и затухающе дозванивал будильник.
      - А-а... это ты...- пробормотал Федор Андреевич и, протянув руку, поспешно придавил кнопку.
      Он откинулся навзничь со все еще неприятно бухающим сердцем и полежал так неподвижно, приходя в себя.
      - Да-а, отзвонились главки...
      На пенсию Федор Андреевич ушел этой весной на шестьдесят втором году жизни. Ушел с глубокой обидой, с ощущением, будто отставка его была предусмотрена заранее. Стариком он себя вовсе не чувствовал, еще лет пяток вполне мог поработать. Других вот и после пенсионной черты продолжают держать на прежних должностях. Сидят, пока не помрут. Будучи последний раз в Москве, уже зная, что ему готовится замена, он зазвал в гостиницу начальника отдела кадров Кудинцева, заказал в номере ужин и попытался прощупать, чем, мол, все-таки не угодил. Кудин-цев всячески увиливал от прямого разговора и только снисходительно отшучивался:
      - Помилуй, Федор Андреевич, что за мнительность! Сразу и "не угодил"! Все твои заслуги остаются при тебе, спасибо за долгую службу, но, увы, друг мой, ничего не поделаешь, время! Надо в конце концов и тебя пощадить. Вот уж и инфарктик был, насколько помнится... Нет уж, ты нас пойми правильно, не имеем никакого права посягать на твое здоровье. Мы и так передержали тебя в упряжке сверх пенсионного законодательства. Короли, папы римские - и те уходят. А мы с тобой, брат, простые смертные. Мне вот тоже до пенсии рукой подать. А что поделаешь?
      И уже подпивши, приятельски положив руку на плечо Федора Андреевича, увещевал:
      - Есть тут у нас кое-какие наметки. Но пока это только так, в проекте. Неизвестно еще, как посмотрит Госплан, вот ждем, что нам скажут. Но тебе, как старому другу, могу кое-что приотк-рыть. Понимаешь, задумали мы укрупнить твой заводик. Пришлось бы тебе заниматься капиталь-ным строительством, входить в связи с новыми поставщиками, набирать новых людей, изыскивать для них жилье. Ну сам знаешь - канительное дело. Да пока перестроитесь, пока освоите новую продукцию - это минимум года три всяких неурядиц, неувязок. Будет лихорадить с планом, посыплются рекламации, замучает текучесть кадров... Сам посуди, зачем тебе, старику, во все это ввязываться? Иди, иди себе отдыхай, честное слово!
      Тоже мне радетель! Извивался, как угорь.
      Получилось так, что не провожали, а выставили за дверь... Нет, все-таки кто-то подкапывался под него все последние годы. Вот анонимку, сволочи, накатали: недоверие к подчиненным, едино-властие и прочая чепуха, даже перерожденцем окрестили... Так ты приезжай и проверь на месте, так ли это, а не таи камень за пазухой. Или взять случай с орденом. К шестидесятилетию посулили "Трудового",- нет же, кто-то там вмешался, подставил ножку, и "Трудового" заменили "Знаком Почета". Выходит, большего не заслужил, недостоин... Сорок два года на производстве, из них только на руководящей работе тридцать! Начинал с зачуханных мастерских, бывало, путного сверла не сыщешь, какими-то огрызками работали. Считай, вся жизнь производству отдана. Отделались стариковским орденом... На, мол, тебе для утехи и уходи, сажай огород, уди рыбу.
      Федор Андреевич лежал на диване в своем домашнем кабинете. Уличный фонарь сквозь окно, прихваченное морозцем, лунно освещал кусок большой картины на противоположной стене. Картину эту - копию с "Девятого вала" Айвазовского - рисовал с огоньковской репродукции заводской художник глухонемой, одиноко обитавший в общежитии. Держали его для оформле-ния цеховых досок показателей и всякого рода наглядной агитации, но основной его обязанностью было писать на ящиках с готовой продукцией трафаретки "Не кантовать!", "Осторожно: стекло!" и тому подобное. Очень уж любил Федор Андреевич этот "Девятый вал" за бесшабашный разгул стихии и потому попросил художника не пожалеть холстины, нарисовать побольше, повнушитель-нее. И тот размахнулся чуть ли не во всю стену. Правда, года через два картина начала меркнуть, покрываться каким-то коричневым туманом, должно быть, сукин сын, намешал дрянной олифы. Жена покушалась выбросить ее, и Федор Андреевич, обидевшись, решил отвезти Айвазовского на дачу. Но без привычной рамы стена оказалась удручающе глухой, будто на том месте только что было окно в мир, а его, это окно, этот мир заложили кирпичами и заштукатурили. "Нет, мать,сказал жене Федор Андреевич.- Так еще хуже". И водворил полотно на прежнее место, подумав про себя, что с этой темнотцой картина стала как-то таинственнее и смахивает на старинное письмо.
      По праздникам, после того как разойдутся по домам гости, Федор Андреевич, будучи в при-поднятом расположении духа, уже полураздетый, с недопитой рюмкой в руке, подолгу задержива-лся перед любимой картиной. Взбудораженно-восхищенный, он созерцал всю эту вакханалию туч, валов, пены, брызг, повергнутых мачт, раскиданных обломков и в эти минуты чувствовал себя в духовном родстве с бушующим океаном. И, ощущая себя несокрушимым, молодея душой, азарт-но, ликующе запевал:
      Эй, баргузин, пошевеливай вал
      Молодцу плыть недалечко...
      Крапчатый бульдог Фома (тогда у него еще была собака) от громового голоса подскакивал на своей подстилке, сонно таращился на хозяина и, не сдержавшись, задрав брудастую морду, прини-мался вторить неуверенными руладами.
      - Молодец, Фомка! - одобрял кобеля Федор Андреевич.- Ай да Фома! Как там дальше поется?
      Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
      Горная стража меня не поймала...
      "Вот тебе и "баргузин"...- мрачно подумал Федор Андреевич.- Доплыл называется..."
      Когда были сданы все дела, подписаны надлежащие бумаги, переданы новому хозяину ключи от сейфа и ничего больше не оставалось делать, как уйти восвояси, Федор Андреевич попросил секретаршу никого не пускать к нему в кабинет. Он отпер встроенный в дубовую панель шкаф-буфет, налил полный стакан коньяку и выпил напропалую, жадно, крупными глотками - так, как если бы хотел покончить с собой. Потом в последний раз сел за стол - прибранный, холодно-пустой, с умолкшими телефонами,- теперь уже чужой стол. Сюда больше не звонили, незачем было звонить. Новый директор Петряев, недавний технолог завода, теперь, наверно, сидел у себя, затаился, выжидал, когда уйдет прежний хозяин. Третьего дня, когда уже все знали о его новом назначении, Петряев встретился Федору Андреевичу в коридоре - такой весь будничный, все в том же крапчатом дешевом пиджаке, словно бы ничего и не произошло. А в душе, наверно, рад до беспамятства. Разговор как-то не получался, да, собственно, говорить было не о чем, и Федор Андреевич, чтобы заполнить неловкую паузу, взял из рук Петряева какую-то книжку. Книжка была на иностранном языке. Федор Андреевич, повертев ее в руках, принялся разбирать латинские буквы на суперобложке и, разобрав самую верхнюю строку, прочитал вслух:
      - Веелер.
      - По-английски - Уилер,- поправил Петряев. Федор Андреевич деланно кашлянул.
      - Романы почитываешь?
      - "Физика пространства и времени" называется,- сказал Петряев.- Частная теория относительности. Вчера получили в нашу библиотеку, решил вот почитать вечером.
      - Ну, давай, давай,- Федор Андреевич возвратил книгу, исподволь с интересом оглядел суховатую, мальчишескую фигуру новоиспеченного директора, как будто видел Петряева впер-вые. Вот, оказывается, кто метил на его место! Ловок!
      - Новый костюм хотя бы надел,- не удержался съязвить Федор Андреевич.Как-никак начальство.
      - Да бросьте вы! - Петряев подвинул на носу роговые очки.
      - Ладно, не злись,- усмехнулся Федор Андреевич, дотрагиваясь до альпинистского значка на пиджаке Петряева.- Теперь другие будут горки, покруче.- И, уходя, снисходительно похло-пал преемника по плечу: - Смотри, альпинист: высоко лезть - низко падать.
      Медля уходить из кабинета, куда не было уже ему возврата, но и не зная, что делать, Федор Андреевич машинально потянулся к пластмассовому стаканчику, набитому, будто колчан, остры-ми заточенными карандашами. Над пестрой канцелярской мелюзгой возвышался в палец толщи-ной красный карандаш-великан. Федор Андреевич извлек его в раздумье и повертел перед глаза-ми. Давно в обиход вошла всякая шариковая дребедень и всевозможные авторучки, даже с золо-тыми перьями, но Федор Андреевич непременно пользовался только вот этим, фабрики "Сакко и Ванцетти" - простым, весомым и безотказным. С самого восшествия Федора Андреевича был он грозным и милостивым - кому как! - орудием его, директорского, правосудия. "Да, брат,грустно сказал карандашу Федор Андреевич.- Такие дела..."
      Постукивая тупым концом карандаша по настольному стеклу, Федор Андреевич сумрачно нахохлился. Так он сидел долго в отчужденной тишине, прощально оглядывая кабинет, ряды стульев у стен и у приставного стола. Он помнил, кто и где сидел во время совещаний и планерок. У каждого было свое привычное место - у главного инженера, главного механика, начснаба, начальников цехов, смен, бригадиров, если до них доходило дело. Старшие - за приставным столом, все прочие - у стен. Оказывается, и Петряев сидел у стены! Вон на том стуле у входной двери. Маскировался, шельмец, под массу, под серого. А сам исподтишка, выходит, прицеливался к его креслу!
      Вспомнилась первая вылазка Петряева на одном из таких производственных совещаний. Тог-да Федор Андреевич не придал значения этому его выпаду. Думал: молодой, охота покрасоваться, с молодыми это бывает. Завод в то время не уложился в квартальный план. Вышли из графика почти все цеха, и особенно отстал сборочный. Досадный затор образовался даже не столько на самой сборке, сколь на пустяке - на окраске внешних деталей. Начальник сборочного цеха Рудяк, в чьем ведении находились бригады отделочников, только развёл руками: "А что я могу сделать, товарищ"! Сами знаете, какое положение. Я и так в ущерб сборке снял часть слесарей. Все сочувс-твенно молчали: в городе свирепствовала эпидемия гриппа, и в цехах бюллетенило много рабочих. У Рудяка же, как назло, вышли из строя все три сменные бригады отделочников. И вдруг попро-сил слово Петряев.
      - Тут такое дело...- начал он своим невнятным голосом, по привычке подталкивая на пере-носье очки.- Перед этим совещанием я зашел на наш здравпункт и выписал кое-какие данные...- Достав блокнот, он принялся перелистывать страницы, и в кабинете воцарилась неловкая тишина ожидания.Ага, вот! - наконец объявил Петряев и опять подтолкнул свои очки.- По состоя-нию на сегодняшний день на бюллетене побывало: по литейному цеху тридцать два процента рабочих, по кузнечному цеху - двадцать восемь, по термообработке - двадцать три, по механи-ческому - двадцать и пять десятых. А вот в отделочных бригадах товарища Рудяка - шестьдесят четыре процента...
      - А я тут при чем? - обернулся Рудяк.
      - Вырисовывается любопытная картина,- продолжал Петряев, оставив реплику Рудяка без внимания.- Число заболевших гриппом среди отделочников вдвое и даже втрое больше, чем в остальных цехах. Что это - случайность? Если вдуматься, то тут нет никакой случайности. Напротив - это прямое следствие отсталой технологии...
      - Ты давай по существу,- снова не вытерпел Рудяк.- Нечего разводить демагогию!
      - Пожалуйста, давайте по существу. У вас, товарищ Рудяк, люди работают переносными красочными разбрызгивателями в обыкновенном открытом помещении. Красители, как вам извес-тно, составлены на ацетоновой основе высокой летучести. Вентиляционные устройства при такой концентрации вредных испарений малоэффективны. Применяемые противогазы и респираторы - далеко не лучший выход: дыхание через фильтры утомляет рабочих, снижает производительность труда, а следовательно, и заработки. Некоторые, посмотря на предупреждения, все-таки предпочи-тают работать без масок. Выдаваемое же дополнительное питание - почти нулевая компенсация для организма, испытывающего систематическое кислородное голодание. И вот вам результат шестьдесят четыре процента отделочников свалил грипп. У меня складывается впечатление, что мы тут пытаемся переложить вину за срыв производственного плана на так называемое стихийное бедствие. В главке, надо полагать, это непредвиденное обстоятельство будет принято во внимание, и нам, в сущности, не грозят никакие такие особые неприятности. И все-таки, если начистоту, в значительной мере виноват не грипп, а мы сами, наша рутина, наше недальновидное сиюминутное делячество.
      При этих словах Петряев продолжительно посмотрел на Федора Андреевича, и Федор Андре-евич, нетерпеливо ерзнув в своем кресле, вынужден был перебить:
      - А что вы предлагаете, Петряев?
      - Я предлагаю покончить с этой кустарщиной.
      - А конкретно? - Федор Андреевич посунулся вперед и даже приставил ладонь к уху - отчасти потому, что Петряев говорил издалека, от входной двери, говорил, как всегда, невнятно, но больше для того, чтобы подчеркнуть, что ничего вразумительного он от него не ждет по обсуждаемому вопросу.Ну-ка! Ну-ка! Да ты громче! Ты что, не обедал, что ли, бубнишь под нос, как тетерев!
      Петряев покашлял в кулак и, повысив голос, заговорил, глядя на Федора Андреевича поверх запотевших очков:
      - Я предлагаю разработать специальные окрасочные камеры с полной герметизацией, обору-довать их системой разбрызгивателей различной направленности в зависимости от окрашиваемой поверхности и конфигурации детали. Кроме того, при современном уровне автоматизации нет ничего сложного вынести управление всеми этими системами на отдельный пульт. Это во много крат ускорит процесс окраски, оздоровит условия труда и высвободит излишних рабочих. Я не подсчитывал, какую экономию средств даст это заводу, но выгода и так вполне очевидна. По существу, всей окраской может управлять какая-нибудь девчонка в белом халатике...
      - Гм... В белом халатике...- Федор Андреевич откинулся на спинку кресла, но тут же вско-чил из-за стола, и шея его палилась раздраженной багровостью.- А план? Пла-ан! Как все-таки быть с планом? Вот сегодня, завтра?! Кроме всяких распрекрасных прожектов насчет белых халатиков существует еще повседневная обязанность перед государством выпускать продукцию в строго установленном количестве, и ни на штуку меньше! Как прикажете быть с этим?!
      Вообще-то Петряев говорил дело, и над его предложением следовало как-нибудь подумать на досуге, но Федора Андреевича раздражало то, что этот тихоня, ни с кем не посоветовавшись, полез копаться в бюллетенях, самолично учинил ревизию и вот теперь перед всеми размахивал блокнотом, в котором черт знает еще чего написано. И он резко оборвал Петряева, собравшегося еще о чем-то там дискутировать:
      - Ладно, садись, садись, Петряев! Все ясно. Твоими устами да мед пить, а нам надо план делать.
      Петряев послушно сел, спрятал в карман блокнот и уставился в пол. И, утираясь платком, переходя на деловой тон, Федор Андреевич отдал распоряжение начальнику сборочного цеха:
      - Возьмешь пока людей в конструкторском бюро. И я кое-кого из заводоуправления подбро-шу. Покажешь им, как и что надо делать. Пусть красят. Но смотри мне, чтоб план был! А то усло-жнять, запутывать дело все мы мастера... Умники, понимаешь...
      Были и еще неприятные объяснения с Петряевым. Однажды он отказался получать прогресси-вку. Завод не дотянул что-то там самую ерунду, процента два до декабрьского плана. Решили все же сведения округлить: не лишать же коллектив из-за этого пустяка дополнительной оплаты, да еще под такой праздник, как Новый год! Договорились с начальниками цехов, чтобы добрали эти два процента в январе. Так нет же, Петряев уперся - и ни в какую! "Не буду, говорит, получать, и все! Не могу, говорит. Понимаете, не мо-гу! Это, говорит, меня унижает!" И опять тогда вспылил Федор Андреевич: "Так что ж, по-твоему, это я для себя, что ли?! Черт с тобой, не получай, но не поднимай бучу, зачем же людей подводить, портить им праздник!" А он: "Знаете что, Федор Андреевич, рабочие, конечно, эту вашу незаконную подачку возьмут и потом задним числом отработают. Но уважать нас не будут. Мы же этой своей добротой топчем рабочую гордость, опошляем самую суть соревнования". Вот даже какие кидал формулировочки! Ну знаешь, сказал тогда ему Федор Андреевич, говорить говори, да не заговаривайся... Да и анонимку наверняка он написал. Кто же еще? Все в свой блокнот копил, записывал... Впрочем, теперь и не поймешь, от кого ждать подножку. Вон Рудяк, сам же наушничал про Петряева, а теперь, когда учуял, что он, Федор Андреевич, уходит с поста, готов переломиться пополам перед новым хозяином.
      Даже и теперь пустые стулья казались ему сотрудниками, молча ожидавшими его кончины...
      Потом взгляд его нечаянно остановился на каком-то портрете, только теперь обнаруженном справа, на глухой стене. Стекло в раме отсвечивало бликами, и было не разобрать, кто там изобра-жен. "Фу ты черт,- пробормотал Федор Андреевич, все еще недоумевая.- За делами и головы поднять было некогда". Он грузно поднялся и подошел к раме. Это было изображение Гагарина. Рассматривая улыбчивого человека, обеспечившего себе бессмертие, Федор Андреевич вдруг остро осознал свое непоправимое одиночество, такое, как будто поезд ушел, а он остался, в чем был, на неприютном пустом полустанке. Неожиданная идея шевельнулась в захмелевшей голове Федора Андреевича. Кряхтя, он с трудом влез на стул, осторожно потоптался подошвами, испро-буя его прочность, и, оглянувшись на дверь, снял с крюка багетовую раму. Картон, подложенный сзади, серел накопившейся пылью. Федор Андреевич рукавом протер верхний угол картонного задника, пристроил раму на коленях и размашисто, крупно расписался директорским карандашом. "Брехня! Этого не снимете!" - проговорил он, тешась мстительной мыслью, что пока будет висеть Гагарин, до той поры будет незримо присутствовать здесь и ОН, хотя бы в виде своего факсимиле. "Ну вот и все..." - подвел черту Федор Андреевич и, еще раз оглядев кабинет, теперь уже с полуметровой высоты стула, шагнул вниз, как с пьедестала. Сейчас, когда прошло время, Федор Андреевич стыдился той своей выходки. Глупое мальчишество. Спьяна, с досады. Но тогда оставить это напоминание о себе казалось ему необходимым и даже справедливым перед исто-рией.
      Уходя, ничего не взял с собой Федор Андреевич: ни старого кожаного кресла, все еще креп-кого, удобного, которое мог бы забрать на память (все равно потом новый директор выбросит и поставит себе новое); ни настольной лампы, замысловато сработанной заводскими слесарями и преподнесенной ему по какому-то случаю; ни любимой финиковой пальмы, которую сам же выра-стил, посадив в кадку крепкую как морской галыш, косточку. Ничего этого не взял сокрушенный Федор Андреевич. Унес только свой красный карандаш. Засунул его в карман пиджака с таким чувством, будто уносил с собой державный скипетр.
      Теперь этот карандаш хранится на домашнем письменном столе под картиной Айвазовского. Федор Андреевич поместил его в просторную карандашницу, отлитую из чугуна на манер завод-ской башни-градирни, предварительно выбросив оттуда все, и карандаш покоился в этой башне один - в почетной ненадобности, как персональный пенсионер.
      - Однако уже и четыре,- проговорил Федор Андреевич, уловив приглушенный бой часов в гостиной.
      Он спустил ноги с дивана, нащупал шлепанцы и, включив свет, прошел к окну взглянуть на термометр. Показывало минус одиннадцать. Морозы стояли уже третий день, и озерко должно было сковать как следует. Река, может, еще и гуляла, особенно на быстринах, но тихую воду должно прихватить сантиметров на пять-шесть наверняка. Не удовлетворившись показаниями градусника, Федор Андреевич отвернул на двери шпингалеты и, как был в нижнем белье, провор-но шмыгнул на балкон. Туда еще с вечера выставил он ведро с водой, чтобы проверить, сколько за ночь нарастет льда. Черное небо рьяно играло колкими звездами, морозный ветерок побрякивал сухими стручками балконной фасоли. Кальсоны тотчас жестяно обожгли ляжки. Задерживая на ветру дыхание, Федор Андреевич схватил ведро и вбежал с ним обратно в тепло.
      - Прижима-ает! - удовлетворенно крякнул он, отходя душой, чувствуя бодрящий озноб по всему горячему со сна телу.
      Он поставил ведро на пол и попытался продавить льдину кулаком. Пнул раз-другой, но та не поддавалась. Тогда он занес над ведром ногу и даванул лед пяткой, как делал это когда-то в маль-чишестве. Но и на этот раз льдина устояла. И только когда замахнулся гантелью, лед треснул и покрылся белесыми лучами.
      - Хорош, хорош! - одобрил Федор Андреевич, прикидывая, что если к этому льду приплю-совать тот, что нарос за два других дня морозной погоды, то ходить по нему вполне будет можно. И, выплеснув звонкое крошево в ванную, Федор Андреевич принялся умываться, разжигая свое воображение насчет того озерка, которое он неожиданно открыл этим летом.
      А обнаружил он его вот при каких обстоятельствах.
      Оставив должность, Федор Андреевич с самой весны засел на даче. В своей городской квар-тире первое время он чувствовал себя так, будто находился под домашним арестом. Больше всего страдал он от того, что все знали его в этом большом доме и что надо было, выходя на улицу, пользоваться общей дверью подъезда, через которую, как пчелы в узкий леток улья, то и дело вле-тали и вылетали бесчисленные обитатели девяти этажей. Особенно раздражали лифтеры, которых никак нельзя было минуть, разве что глубокой ночью. Проходя мимо лифтерши, мелькавшей вязальными спицами, он весь деревенел под ее нагловатым взглядом. И, хотя эта бестия была предельно любезна с ним и этак участливо бросала: "Доброе утречко, Федор Андреевич! Стало быть, уже на пенсии? Миленькое дело: никуда не ходить",- он слышал за этим скрытое ехидство сплетницы, которая тут же, еще он не скроется за дверью, кому-нибудь скажет: "Поперли голуб-чика! Отъездился на черной машине". И Федор Андреевич старался никуда не ходить, пока не сбежал, не укрылся на загородной даче.
      Впервые за все годы он по-настоящему осознал, что у него есть собственный клочок земли, отгороженный высоким и плотным забором от остальной территории планеты. Осмотрев пустые комнаты нижнего этажа и не удовлетворившись их излишней открытостью, Федор Андреевич устроил свою обитель под крышей, в длинной и узкой мансарде с единственным оконцем, из кото-рого, как из бойницы сванской сакли, просматривался почти весь дачный переулок. Разумеется, он не боялся, что кто-либо посмеет вторгнуться на его участок, тем более засматривать в нижние окна с намерением узнать, как он там поживает. Нет! Но в те первые дни его одолевала болезнен-ная потребность запрятаться как можно дальше, как это бывает у рака во время линьки, когда тот сбрасывает привычный и надежный панцирь, а потому подкрышная мансарда наиболее соответст-вовала его тогдашнему состоянию духа. В городе он появлялся редко, да и то под покровом ночи, выезжая с дачи последним автобусом и добираясь до дому как раз к тому часу, когда лифтерши уже заканчивали свое надзирательное бдение. По воскресеньям к нему наведывалась жена, привозила еду, свежее белье, всякие аптечные снадобья и время от времени сообщала, что звонил с завода Петряев, хотел что-то там спросить у него. На это Федор Андреевич не без удовольствия гмыкал: "Ага... Пусть, пусть... Говори, нету, мол, уехал". С обостренным чувством хозяина принялся он наводить на даче порядок: починил кое-где пошатнувшийся забор, смастерил и сам разносил скворечники по березам, высадил две грядки редиса. Отсюда, с дачи, несколько осво-ившись и пообвыкнув, он и начал предпринимать тайные вылазки на глухие, мало посещаемые речушки и старицы, начисто отмежевавшись от своих прежних рыбацких напарников, любивших выезжать шумными таборами на двух-трех машинах. Теперь в распоряжении Федора Андреевича не было никаких лимузинов, а набиваться пассажиром, сидеть на пол-ягодицы в чужой машине затиснутым между палаточными тюками и визгливыми бабенками, которые еще в дороге затевали "Подмосковные вечера", он не хотел, да и вообще не желал никого видеть.
      В одну из таких своих вылазок Федор Андреевич и обнаружил это укромное озерцо в поем-ных дебрях, запавшее в душу библейской тишиной и безлюдьем. Правда, закинуть удочку ему тогда так и не довелось: камышицы, дикая лопушня и прибрежные топи не позволили подобраться к воде. Но он, затаившись, сам видел, как некий старик, должно быть из местных, стоя в лодке, выбирал вентеря и как билось в его снастях что-то крупное: то ли лапти-караси, то ли такие отменные окуни. И даже мелькнула белым прогонистым брюхом хорошая щучка. "Дождаться бы перволедка!"- думал тогда Федор Андреевич, вожделенно наблюдая, как старик рвал рогоз и укрывал им рыбу в большой корзине. И еще раза два наведывался туда по теплу Федор Андреевич, обхаживая неприступное озерко по берегу, будто кот вокруг миски с горячей кашей, и опять во-очию убеждался по громким всплескам, по разбегавшимся кругам, что рыбка тут есть, и немалая. Теперь вот топи и само озерко сковало морозом, и можно было наконец попытать удачи.
      Федор Андреевич извлек из кладовки зимнюю амуницию, натянул теплые бриджи, грубый, крупно связанный свитер, но обуваться пока не стал, чтобы не топать, не разбудить жену, и с рюк-заком в руках прошел на кухню: надо было взять что-нибудь из еды. На холодильнике он увидел плоский пенальчик, под ним записку. "Федя,- писала жена своими прыгающими буквами.- Обязательно возьми с собой валидол. Это импортный (слово "импортный" было подчеркнуто). И умоляю, помни про свое сердце. Мало ли что... Учти, там телефонов нет". Федор Андреевич поморщился, но пенальчик с валидолом взял, небрежно сунул в задний карман, где обнаружил еще какие-то таблетки, завалявшиеся с прошлой зимы. "Понасовала..." - проворчал он и раздраженно передразнил: "Импортный!" Терпеть не мог, когда ему напоминали про этот злополучный ин-фаркт. Ну был, и как на собаке присохло.
      Он открыл холодильник и стал разглядывать его запасы. Отвертел от вареной курицы булды-жку, в пергамент завернул ломоть сыру, ветчина показалась ему жирноватой, и он не стал отрезать ветчины, а отсыпал в целлофановый пакетик горстку соленых маслин. Потом перелил из начатой бутылки во фляжку ром, а оставшийся выставил на стол - выпить перед дорогой.
      Проснулась домработница Агафья, приковыляла на кухню, заспанно зажмурилась на свету. Она еще не успела вложить протезную челюсть, и оттого лицо выглядело неприятно сморщенным, смятым, а костистый подбородок подступал чуть ли не к самому носу.
      - А я шлышу, ктой-то вжбулгачилша ни швет ни жаря. А это ты, Андреич,прошамкала она, застегивая на плоской груди ситцевую кофту.- Али на охоту шобираешша?
      - Да ты зубы-то хоть вложи,- проговорил Федор Андреевич.- А то как баба-яга.
      - Вложу, вложу. Дай опамятоватьша.- Она погремела в кармане просторной юбки ключа-ми, спичками.- Жубы вот они, шо мной.
      Цапнув рот ладонью, Агафья отвернулась к рукомойнику, поплескалась и уже оттуда, из угла, внятно, без шамканья, сказала:
      - А не рано ли на охоту-то? Лед небось не устоялся.
      - Устоялся.
      - Ой, смотри! Вон сколь в тебе весу-то.
      - Спала бы ты еще,- досадливо обернулся Федор Андреевич.
      - Да куда больше спать-то? Ночи вон какие стали - не успишь. Я и так перемогалась, пере-могалась, а - все темно. Может, яишанку тебе?
      Пока Федор Андреевич соображал, хочет или не хочет он яичницу, Агафья, подпалив горелку и набрав в карман яиц, уже колола их над миской.
      - Я тебе и туда парочку сварю, крутеньких. Да пирожков возьми, вчера от обеда остались.
      - Куда мне столько?
      - Бери, бери. Дорога все подберет. А сам не съешь - товарища угостишь.
      Федор Андреевич, копаясь в рюкзаке, промолчал, а та, взглянув на его крутую спину, пере-крещенную помочами, сказала:
      - Кожушок-то безрукавный пододень. Зазимок, он пуще зимы. У мороза зубы молодые, игольчатые, так и цапаются. Кабы моль овчину-то не поточила... Такая моль пошла, ничем ей не досадишь. Допрежь моль и та боязливей была...
      - Ага, бога боялась,- съязвил Федор Андреевич.
      - Нет, правда, Андреич, раньше табаку сыпнешь, она и затихает. А нонче я и такую ей поню-шку и этакую, все едино разбойничает. И не токмо шерстя, а кульки полителенные дырявит. Нет, ей-богу, допрежь моль не такая была.
      - Пошла молоть, старая мельница! У тебя, поди, и шерстей раньше-то не было, потому и моль не ела.
      - Дак у меня их и теперь нет, акромя тех, в чем народилась.
      И, послеживая за яичницей, перевела разговор на другое, стала вспоминать, как ее отец тоже любил удить по перволедью.
      - Такой снасти, как у тебя, конешно, не было. Твоя снасть, что серги,в уши продевай, да хоть под венец. А тади что ж... Отец старый пятак отобьет, красной меди были пятаки, да как-то так изогнет, навроде зубца чесночного и булавку туда устремит заместо крючка, Ух, бывало, мать так его изругает за эту булавку-то! Зачем, дескать, испортил, она денег стоит. Да-а... А тоже лавли-вал! Придет в вечеру - весь прокаленный, валенки громыхтят, катаются по полу, сосульки на усах понарастали. А через плечо овсяная торба с окунями. Окуня-то позакочурились, залубене-ли, чисто щепа из-под топора. Мы его окружим, ребятишки-то, ну давай теребить: "Папаня, дай сосулечку да дай сосулечку!" С усов, стало быть. Дюже охота нам было ледку пососать. А он на нас этак сердито: "Чего надумали! Кыш все от меня, а то понастынете". Соберет усы в горсть, соскребет сосульки в кулак да разом и побьет их об пол. Да еще и валенками потопчет, чтоб не подбирали...
      Агафья притихла над сковородкой, ушла мыслями в далекое, но вдруг, как бы очнувшись, удивленно глянула на Федора Андреевича, просияв тихой улыбкой:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7