— Простите, пожалуйста, вы не знаете, как проехать к Рубиновому городку?

— У вас есть карта?

Они развернули карту на багажнике. Обозначив маршрут шариковой ручкой, Марсель вежливо поинтересовался:

— Вы туда один направляетесь?

— А что, это опасно?

— Да так… Как у нас тут говорится, «в Рубине покрепче держись за свои рубинчики». Там не любят полицейских и вам ничего не скажут, даже если узнают парней на фотографии. — Помолчав, он добавил: — По-моему, он жил где-то здесь, в старом городе.

— Почему вы так думаете?

— Не знаю. Интуиция. Весь его вид, его тело… Он похож на танцора или что-то в этом роде. В нем есть что-то стильное.

«Интуиция у агента в форме, — ухмыльнулся Мерье, залезая в „пежо-206" оливкового цвета, — чего только не бывает!»

Марсель скептически посмотрел на удаляющийся автомобиль: «Ну почему людям не жалко своего времени? Ведь это так глупо!»

Оставшись в кабинете один, Жан-Жан в сотый раз проклял отсутствующую преданную ему секретаршу, падшую жертвой одной ночной попойки: мало того что, прикрывшись замужеством со своим гориллой-коммандос, эта неблагодарная выцыганила неделю отпуска на Реюньоне — там она умудрилась обжечься о гигантскую медузу и, после того как ее спровадили спецрейсом в Марсель, отхватила еще три недели в больнице! И никакой тебе замены! Конечно, ему предложили какую-то волосатую карлицу с немыслимым багажом знаний, пропечатанным в дипломе, но он отказался. Ведь все было спокойно. Покуда из воды не поперли эти утопленники!

В результате он один на один с двумя покойниками, двумя слабоумными стажерами, одним верным себе Марселем Бланом и воспоминаниями о секретарше, всегда готовой надраить кофеварку.

«Черт, может, в полицию нравов податься? Или, скажем, в наркоконтроль?» А что — натрахаешься, нанюхаешься, и все забесплатно! Ну как тут исполнять свои обязанности? Трясти пистолетом перед подозреваемыми, которые исчезают, едва появившись? Все, что он может, — это облажаться!

В приступе бешенства Жан-Жан швырнул «Экип» и принялся со страшной силой втаптывать газету в пол, распевая боевой гимн индейцев навахо. Вдруг он осекся: стоя в проеме двери, на него хмуро смотрел комиссар Мартини.

— Жанно, закончите с шейпингом — зайдите ко мне.

Абзац!

Ну не ходи ты в эту закусочную. Далась она тебе! Пойди лучше купи себе чего-нибудь. Хорошо, теперь направо… Да не налево — направо! Будешь ты меня слушаться или нет?! В эти мозги не иначе как микрочип вживили — вот и крутят ею сверху. Точно! Она теле-и радиоуправляема! Одновременно!

Первое, что заприметила Лола, едва совладавшая с абсурдным желанием погулять и поглазеть на витрины, на подходе к ливанской закусочной, — это опущенная железная штора и табличка: «Буду в 18 часов».

«Ну и поделом! Неслась сюда, как дура последняя. Получила? Теперь-то что будешь делать?»

— Поцелуемся? — трепетно отозвалось в ее правом ухе.

Рядом с ней нарисовался верзила брюнет; под синтетической рубахой на костлявой груди, заросшей черными кучеряшками, блистала здоровенная златая цепь.

Этому-то чего надо? Ходячая реклама дверных ковриков! Он что, всерьез собирается поиметь наши прелести — третий размер без силикона?

— Вот увидишь, будешь на седьмом небе, — нежно пролепетал этот тип, лизнув ее уже в левое ухо.

— Сейчас я тебе врежу, дебил — завопила Лола и полезла в сумку за полицейским удостоверением, решив, что пришло время его продемонстрировать.

Бам. Кулак типа врубился в нос Лолы, швырнув ее к стене на радость трем мальчишкам, гонявшим мяч по соседству. Не успела она пощупать, сломан ли нос, как парень выхватил у нее сумку и бросился наутек, затерявшись в пустынных в эту пору переулках.

Born me ни! Она еще и драться не может! О-ла-ла, девочка, да нам с тобой отжиматься придется, карате опять-таки…

— Попалась, которая кусалась. А, тетя? — съязвил один шкет, симпатичный недоумок в не менее симпатичной бейсболке.

— Заткнись! — бросила Лола, поднимаясь на ноги. Ее тошнило, сквозь пальцы из носа сочилась кровь.

— Не будь красивой, а будь учтивой, дура! — рявкнул второй сорванец, так сильно толкнув ее в спину, что она рухнула на четвереньки.

Она уже испугалась, как бы третий, самый старший из них — подросток с тяжелым лицом преступника-малолетки, — не воспользовался ее беззащитной позой и не изнасиловал ее, но тут, слава богу (бывает же такое!), послышался спасительный возглас Марселя Блана:

— Лола! Привет в обед!

Дружно распевая: «Дурочку с улочки кинули в переулочке!» — компания мальчишек брызнула врассыпную.

Марсель помог ей подняться.

— Что случилось?

О подвесную грушу стукнулась.

— На меня напал какой-то парень и отобрал сумку, — едва выдавила она.

— Черт! И как вас угораздило! Куда он побежал?

— Вон туда, в переулок!

В полной боевой готовности — свисток в губах, ладонь на рукоятке пистолета — Марсель потрусил в указанном направлении.

Нет, все-таки как он бегает! Марсель, сердце мое, да ты любую белошвейку, рванувшую на первое свидание, за пояс заткнешь! А твоя жертва! У нее уж как пить дать поджилки от страха трясутся!

В каком-то забытьи Лола присела у фонтана. Затем окунула в воду лицо, руки, смочила затылок…

— Здесь мыться запрещено. Читать, что ли, разучились? — рассердилась пожилая женщина, которую мимо фонтана ежедневно с двух до трех прогуливала ее собака. — Ну и паскуды же эти иностранцы!

Лола промолчала. Ее слишком сильно занимали разбитый нос и затянувшееся отсутствие Марселя…

Ворсистый ковер Марселя упер? Поделом! Реинкарнация в убийцу и насильника мусоров — лучшего тебе и не пожелаешь!

Бац! Будто получив сильнейшую оплеуху, Лола вверх тормашками полетела в воду.

— Не поймал… Проклятие, это еще что такое? — запыхавшись, пробормотал подоспевший Марсель. — Вы бы с купанием-то… поосторожней — так ведь и до воспаления легких недалеко. Я вызвал «скорую помощь». По-моему, вам лучше поехать в больницу. Кажется, у вас нос сломан.

Наглотавшейся воды, трясущейся от холода Лоле оставалось только согласиться и покорно ждать «скорую», а затаившемуся в ней чудовищу — бессильно изнывать от гнева. Небесная воля была налицо: «Ад! Ад! Ад!»

К восемнадцати часам, когда Жан-Жан уже собирался домой, перед ним возникли Лола с Лораном. Лола сменила имидж: теперь у нее была разбитая физиономия и гигантский компресс вместо носа. Лоран, со своей стороны, бравировал пиратской повязкой на левом глазу и заляпанной кровью белой рубашкой.

— Опять стряслось что-то, о чем я не знаю? — навострил уши Жан-Жан: от всех этих дерьмовых дней у него начиналась острейшая мигрень.

— В меня бросили камнем, — отрапортовал Мерье. — Произошло рассечение надбровной дуги. Много крови было, — добавил он, указывая на свою пятнистую ру башку.

— Ну а вы, Тинарелли? С атакой регбистов не совладали?

— Нет. Прошто меня ударил какой-то тип и отобрал шумку, — прошамкала Лола.

— Вместе с удостоверением, надо думать?

— И шлужебным оружием.

— Ну вот, теперь, глядишь, и из нашего пистолета кого-нибудь грохнут… — мирно выдохнул Жан-Жан. И тут началось: — Черт побери! Жандармом из Сен-Тропез меня заделали? Да вы вообще знаете, кого я видел сегодня днем?

Мертвая тишина в рядах полиции.

— Комиссара Мартини! Начальника нашего! Ферштейн? А знаете, что этот самый начальничек мне на ушко шепнул? Любовное признание! И всё — термины на «ЦИЯ»: адаптация, мутация, деградация… Улавливаете, в чем суть?

Гробовое молчание.

— Он ждет результатов! В городе — мертвый сезон. Поэтому изголодавшиеся газетчики набросятся на наших утопленников, как сомалийцы на рисовое зернышко!

Мерье сокрушенно зацокал.

— Пойду обратно в жакушочную! — объявила Лола, бешено вращая глазами, как брошенная львам дева.

Жан-Жану показалось, что у него пробивается грива.

— Ладно уж, — смилостивился он, — завтра пойдете! Сейчас я вас лучше додому подброшу. Самой вам за руль нельзя.

— Она на моей машине приехала, — заметил Мерье, созерцая свои вестоновские мокасины.

— А я думал, вы собираетесь отсканировать досье и послать необходимую информацию вашему приятелю из «Квантико». — Жан-Жан взялся за ручку двери.

— Прямо сейчас?

— Нельзя терять ни минуты, малыш. Все. До завтра.

В дверях им встретился лейтенант Костелло. Лола с интересом взглянула на старого, похожего на гангстера красавца с пропитавшимися иссиня-черной краской редкими волосами и томиком своего любимого Сен-Жон Перса[10] под мышкой. Он приветствовал их кивком головы. Какая неординарная фигура!

Зато злобное существо в ее голове просто клокотало от бешенства. Вот он, обидчик! Вот она, старая кляча, отправившая его adpatresl[11]. Передо мной гад, повинный во всем этом свинстве, и я не могу выдрать ему яйца! Даже будь у меня кусачки! О треклятый небесный запрет!

— А, Костелло! Как нам тебя не хватало! — воскликнул Жан-Жан едва ли не от чистого сердца: сейчас, на фоне его юной охранницы, этот старый кретин вызывал даже какую-то симпатию.

Вернувшийся из отпуска, взятого для участия в поэтическом конкурсе «Золотой словник», Костелло испепелил его мрачным взглядом: низкая душонка капитана Жанно была начисто лишена хоть какого-то поэтического чувства. «Перманентная эрекция торжествующего материализма», — ухмыльнулся он in petto[12].

— У нас тут работенка появилась. Зайди к малышу Мерье — он все объяснит, — сообщил Жан-Жан, похлопав его по плечу, и вышел на улицу.

Перебинтованная Лола Тинарелли смущенно по плелась следом.

Костелло задумался: интересно, расшибла ли эта несчастная голову о стену при мысли о необходимости уступить домогательствам капитана, или же они занимались хард-сексом, как в одной передаче, которую показывали по каналу «Культура»? Сам он не был любителем всего этого. Круг его общения ограничивался несколькими поэтессами, и в те редкие моменты, когда их мистические утехи перерастали в утехи эротические, он приходил к заключению, что заурядная велосипедная прогулка была бы легче для его сердца и полезнее для организма.

Зайдя в офис, Костелло не нашел никого, кроме какого-то человека на четвереньках, по-видимому, техника: тот ковырялся в электрических проводах и с удивлением поглядывал на него. «Странно, что это за крестный отец и почему он столь беспардонно вторгся в полицейское управление?» — раздумывал Мерье.

Усевшись в «БМВ-316» цвета металлик, который он каждое воскресенье вылизывал замшевой тряпкой, Жан-Жан тут же включил кондиционер, электропро игрыватель, регулировку подголовников и прикуриватель.

Лола забилась в самый угол автомобиля, ощутив впившуюся под ребра ручку дверцы. Отказавшись от протянутой сигареты «Мальборо-лайт», она демонстративно уставилась в окно.

Если эта дрянь положит тебе руку на коленку, забудь про его пост и вмажь ему хорошенько. Да еще жалобу на сексуальное домогательство подай. Как вы посмели!

«Если эта „зажигалка" не прекратит так знойно дышать, изнасилую прямо на стоянке, — подумал Жан-Жан, с силой выжимая газ. — Ух как жжет! Прямо жаровня для моих крохотулечек!»

— Какие планы на вечер? — проскрежетал охрипший голос мартовского кота.

— От матери жвонка жду. Она жаболела.

— О, надеюсь, ничего страшного? А то давайте сходим перекусим чего-нибудь?

— А как же ваша жена?

Получил по зубам?

— У нее ужин с подругами, — нагло соврал Жан-Жан.

— Шпашибо, вы очень любежны, но я хочу шпать, — ответила Лола, не отрывая взгляда от глянцевого асфальта.

«Ничего, детка, ты у меня еще получишь, — подумал он, паркуясь у ее дома. — Если большой белый охотник выбрал себе жертву, ей не уйти».

Скрывшись в крошечной квартирке, которую ей посчастливилось снять за три тысячи франков (не считая расходов на коммунальные услуги), — «зато у вас будет свой балкон, и вообще тут спокойно!» — Лола почувствовала себя обреченной на заклание телкой.

Да уж! Тут без хороших ножниц в сумке — никак!

Она сбросила с себя грязную одежду и встала под душ, соблаговоливший отпустить струйку теплой воды («С давлением у нас тут не очень — третий этаж как-никак, зато есть мусоропровод на площадке»).

Таблетку аспирина — и в кровать, мечтала она, и еще какую-нибудь передачу подебильнее включить — что бы выплакаться хорошенько.

Жанно вздохнул: все, что ему оставалось, — это ехать домой на очередной интереснейший вечер в стиле «телевизор — семья — сколько можно заглядываться на девиц — много пьешь — спать пора».

— Спать пора, баламуты! — крикнул Марсель эскадрилье бомбардировщиков, штурмующих новый диван, купленный по каталогу.

— Ладно, пусть еще поиграют. А ты много пьешь! — отметила Надья, указав на полупустую бутылку кьянти.

— Устал очень, — не выдержал Марсель.

Надья поцеловала его в щеку. Она постоянно задавалась вопросом: не является ли их совместная жизнь какой-то ошибкой? Готовы ли они вообще жить друг с другом: он — с малийкой, а она — с представителем галло-романской нации. Как это скажется на их детях? «Не бери в голову, — отвечал Марсель, — что будет, то будет».

Как бы там ни было, она настояла на переезде. О том, чтобы спать в постели его зверски убитой жены Мадлен, не могло быть и речи. Они подыскали трехкомнатную квартиру неподалеку от порта: старый дом на булыжной мостовой, четвертый этаж без лифта, вид на заросший олеандрами внутренний дворик и достаточно солнца, чтобы развесить по окнам горшки с мятой и кориандром.

— Иии-ээха! — гикнул Момо, разогнавшись и заскользив по новенькой плитке, спасаясь от преследовавших его Франка и Сильви — детей Марселя.

Надья улыбнулась. Как они полны жизни! А ведь Момо едва не погиб. Она тряхнула головой — хватит тяжелых воспоминаний. Впредь все будет хорошо, думала она, пока Марсель нехотя поднимался из-за стола, чтобы вынести мусорное ведро.

Отопление отключили пятнадцатого апреля, но по ночам еще было свежо, и Марселя, одетого в трико, знобило. По пути он машинально разглядывал улицу. Вот идут два подростка. На плече одного из них — магнитофон. Бацают звуки рэпа. Вот клошар, присвоивший себе имя Иисус: свернулся калачиком в грязном спальном мешке и дрыхнет себе под навесом супермаркета. По направлению к морю летит заряженная пометом эскадрилья чаек. Вдоль стен, выпучив глаза, крадется кошка — пришло время охоты на крыс в подвале сырной лавки. Франк очень хотел собаку и просто не давал ему прохода. «Мама же обещала!» — изо дня в день канючил этот хитрец. Разумеется, ничего такого Мадлен обещать не могла: ее приводил в ужас малейший беспорядок. Скорее всего малыш просто скучал по матери. Но он никогда о ней не заговаривал. Как и Сильви. На похоронах они не плакали. Они приняли Надью; сразу же сошлись с Момо. Марсель понимал, что, хотя его дети изо всех сил держат себя в руках, горе еще слишком живо. Но что он мог сделать? Как найти с ними общий язык, тем более что он вообще не разговорчив по природе? С тяжелым сердцем он поднялся в квартиру.

Скорчившийся в своем вонючем мешке Иисус охнул и обернулся. Ему снилось, что, шевеля бритвенными лезвиями на кончиках пальцев, над ним склоняется человек с сияющими глазами. «Цыпа-цыпа-цы па, — приговаривал человек с сияющими глазами, — давай потанцуем — приглашает Папа-Вскрой-Консервы!» Иисус мигом очнулся ото сна и жадно присосался к коробке красного вина.

Человек с сияющими глазами сидел за пианино перед стеной, измазанной свежими экскрементами, и улыбался. Он улыбался так широко, что можно было увидеть его десны и кровь, струящуюся из-под воткнутых в них гвоздей.

Его пальцы летали по клавиатуре, под ними рождались волны музыки — алые и горячие, как боль, покойные и бездонно-синие, как ночь.