Приключения Изи Джхудда

Место действия:

Московская медицинская академия.

Время действия: 1997–1999 гг.

Участники действия:

Ваш покорный слуга: Диланян Оганес Эдуардович, князь, ныне – уролог, тогда – студент.

Некто, скажем, Ярослав, сын генерала, впоследствии – нарколог.

Шеев Толя, сын педиатра от бога, впоследствии сам педиатр, человек принципиальный, кристальной честности.

Джхудд Изя, сын миллионера-еврея и простой русской женщины. Нынешняя судьба его мне неизвестна.

Джхудд Мойша, брат Изи.

Грузины, армяне, таты, иные горские евреи (Роберт большой, Роберт сумасшедший, Роберт простой, Зураб маленький, Зураб кахетинец, прочая черная массовка.)

С Джхуддом Изей я познакомился на подготовительных курсах. Маленький, щупленький и одновременно жирный парень, единственной яркой чертой личности которого являлось… поминутное доказывание всем и каждому, что он – еврей. С национальностью своей матери (весьма уважаемой женщины, к сожалению Изи, чистокровной, православной русской) он мириться не хотел и кричал везде, что еврей – это состояние души. Он люто ненавидел Россию и русских. Как этот человек, ненависть которого ко всему русскому выражалась в незнании некоторых букв русского алфавита (другого алфавита он, правда, не знал, как и никакого другого языка), поступил в институт, я знаю. Но не скажу, дабы не опорочить честь и достоинство крайне уважаемого, умного и, в общем, порядочного человека, которому надо было заработать денег. Изя в моем рассказе будет главным персонажем, посему ему – первое место.

Шеев Толя. Столкнулся я с ним лицом к лицу в некоторой полутьме, в проеме входа в лекционную аудиторию. Первая мысль, которая промелькнула у меня в голове: «Какой жэнщин! Какой галубой глаз красывы! Какой волос длынны-ы с колцамы! Ангэл!» Потом мыслительная деятельность остановилась, потому что «ангэл» протянул мне пятерню и хорошо поставленным басом сказал:

– Меня зовут Толя. Привет.

Когнитивный диссонанс продолжался секунд тридцать, в это время я задумчиво глядел на намечающееся пузо, совсем не женскую фигуру и вполне себе мужское лицо, на котором выделялись огромные, ангельски голубые глаза. Недостаточное освещение сыграло злую шутку.

«У-э-э-э, билят!» – сказал бы, наверное, некто Будулаич, столкнувшись с этим персонажем где-нибудь… Я же проглотил слюну и высказался в духе, что меня зовут…

– Аганэс! Очэн приятно!

Ярослав. Ну, с этим кадром история долгая. Познакомились мы с ним на подготовительных курсах с конфликта. С конфликта, что называется, межнационального. Слабенького так, не очень выраженного: он меня обозвал «жирным хачиком». В шутку, конечно. А потом под Новый год я увидел его в метро и, перепутав его с кем-то, завязал разговор… На десять лет. Прошли с ним огонь, воду и медные трубы, любимым выражением было: «Не ссы, братан, прорвемся». Прорвались…

Грузины, армяне, таты, иные горские евреи, массовка, преимущественно черная, – этническая банда, которая есть в любом институте. Зачем они туда поступили, никому не понятно, они стоят, обкурившись, в кружке, как раз в учебное время. Затевают ссоры и драки внешне с такими же, как они, и только наметанный глаз кавказца может заметить отличия между группировками. Работали бы или спали бы дома, было бы больше пользы. Укурки, как правило, на «девятках» и «девяностодевятках» с самых первых курсов вызывают раздражение нормальных студентов. Как они переходят с курса на курс, не очень большой секрет, скорее не очень большие деньги. Как ни странно, те из них, кто не уходит из медицины, становятся вполне себе хорошими врачами, что в очередной раз доказывает ненужность большинства наук в медицинском институте.

Итак, знакомство состоялось… По ходу рассказа добавятся новые персонажи, о которых будут дополнительные сведения.

Жизнь Изи Джхудда сложилась неудачно. Он жил в центре Москвы, на Баррикадной, в семикомнатной квартире и был старшим сыном классического еврея-миллионера, профессора МАДИ, владельца большого таксопарка в Москве. Он, то есть Изя, сытно ел каждый день, ходил в отличную школу и никогда не испытывал каких-либо неудовлетворенных желаний. Сдается мне, что он вообще никаких желаний не испытывал – ему не хотелось читать, не хотелось учиться, в будущем он представлял себя хозяином автосалона – благо продавать что-либо он умел генетически. Родители же Изи, порядочные и трудолюбивые люди, беспокоились за него, как, впрочем, большинство родителей. Под окончание школы Изя обнаружил, что гармонию его мрачных мыслей о потере девственности и прыщавом лице постоянно нарушают разговоры о его будущем. Зная, что получит все, что возжелает, он попросил у родителей неделю на раздумье и ушел в глубокую меланхолию. Единственное, что его всерьез интересовало в жизни, зажигало в его глазах подобие какого-то интереса, были большие и красивые машины – он действительно разбирался в них. Однако, понимая, что при строгом и честолюбивом отце, профессоре МАДИ, ему придется крайне туго в вышеозначенном институте, он сразу отказался от идеи поступить в МАДИ. В армию ему не хотелось, маленькие, жирные и одновременно щуплые ребята там не в почете, он это сознавал, так как ежедневно просматривал в большой гостиной плазменную панель с диагональю двести. В малой же гостиной, где Изя ежевечерне после просмотра плазменной панели предавался размышлениям о новых формах онанизма, он однажды обнаружил справочник вузов Москвы. Тут мысль его вспыхнула ярким огнем, Изя вооружился химическим карандашом и стал выбирать вузы. Ввиду природной презрительности ко всему роду человеческому и особенно к тем, кто считал, что как-то разбирается в машинах, он сразу перелистал страницы, где встречалось слово «авто», и наткнулся на медицину… И тут вспомнил он, что к ним домой часто захаживал некий профессор-химик, дядя Вова, с которым ему было очень приятно общаться, потому что тот каждый раз громко кричал: «Шалом, Изя! Хочешь конфет? Ну возьми, возьми побольше, в карманы папе насыпь, жиденок маленький. Давай, не стесняйся!» И, уже обращаясь к отцу Изи, орал весело: «Я же могу химически доказать, что у вас, евреев, даже ДНК сжата по-особенному! Выгоды вы своей никогда не упустите! Если в кране нет воды, значит, жива еще российская интеллигенция!» Кроме того, на выбор Изи повлияла близость основного здания Московской медицинской академии имени И. М. Сеченова, где, собственно, дядя Вова и занимал высокую должность профессора-химика и шефа экзаменационной комиссии.

Изя твердыми шагами подошел к хмурым родителям и сообщил, что желает быть врачом, и если те в него поверят, то он через шесть лет докажет верность строк Розенбаума: «Что ни лекарь, то еврей, Штульман, Зуссис, Иполей… Розенбаум, Шноль и Гоган с Гофманом…»

Отец, который на тот момент был занят приватизационным разрушением завода, производящего железные ведра с гайками, начал грызть ногти.

К утру он все еще грыз ногти. Он понимал, что старшего сына зачал неправильно, что не стоило задерживать в мошонке столько спермы, ибо сперматозоиды-дембели уже заматерели и заняли удобнейшую позицию. При этом генетический материал в них исключительно тупо-агрессивный. Но сын родился, и его нельзя было пускать в армию. Джхудд-старший резко встал и позвонил дяде Вове. Вопрос с поступлением Изи решился моментально – дядя Вова понимал, что Джхудда обижать нельзя.

Таким образом Изя Джхудд попал на подготовительные курсы Московской медицинской академии, дабы познакомиться и, так сказать, прочувствовать запах червей и пауков…

На подготовительных курсах учились, как правило, либо сыновья тузов, либо те, кто действительно хотел, мечтал, вожделел стать врачом. Ни на первую, ни на вторую категорию Изя не тянул: на первую не тянул по комплекции и постоянному отсутствию денег в кармане, на вторую – из-за абсолютного отвращения к каким-либо наукам. Этот когнитивный диссонанс должен был найти выход либо в его онанизменной сущности, либо в чем-то другом. Однако онанизменная сущность была занята истреблением стрессов каждодневных, и диссонанс нашел выход… во внутреннем самокопании. Изя не любил читать, посему не знал, что самоанализ – попытка мозга получить удовольствие, предназначенное для совсем другого органа. И к онанизму телесному добавился жесткий драч собственной бедной психики…

Изя обнаружил, что ему нужна какая-та изюминка. Ибо все его окружавшие были с такой изюминкой: Ярослав внешне напоминал бандита, носил кожаное пальто, приходил всегда с опозданием, обладал харизмой наглой морды… Диланян в те годы умел чисто по-армянски удивляться («Вах! Да что ти гавариш?»), делать большие глаза, громко смеяться и окружать себя толпами гогочущих людей. Все вокруг были личностями, умели спорить до хрипоты, разбирались в трех несчастных псевдонауках, в общем, жили увлеченно, у них были цели, интересы, счастье, словом…

Словом, Изе нужна была изюминка. Умом, красотой, остроумием и тому подобным Изя был обделен, нужно было что-то, что дало бы ему законное право возвыситься над всеми остальными. Услужливая память подсунула ему его собственную фамилию: «Джхудд» в переводе означает «еврей». Ха! Да он же еврей! А все остальные гои! Даже больше – геи! Пидоры гойные!

Мысль эта так успокоила Изю, что он впервые за свою жизнь заснул со счастливой улыбкой. Мысль была приятной на ощупь, она позволяла улыбаться, смеяться, подражать кавказцам, целоваться при встрече с друзьями и даже шутить с женщинами. Однако за этот туз червей он поплатился очень и очень дорого.

Впереди были экзамены и первый курс…

Итак, наш дорогой Изя легко и непринужденно поступил в институт и даже пытался учиться на тех кафедрах, где преподавателями были евреи. Он подходил к ним с видом заговорщика и заявлял, что он тоже еврей! При этом у него было такое выражение лица, как будто он признавался в тяжком грехе. Преподаватели в панике звонили дяде Вове, который их успокаивал, рассказывая, что у мальчика-де было тяжелое детство. Какое у него было тяжелое детство, мы уже знаем, а вот отрочество у него протекало явно с отклонениями. Семитская идея все больше овладевала его думами. Например, он как-то явился на кафедру биологии в кипе. Когда никто на это внимания не обратил, он начал возмущаться, что его резко дискриминируют по национальному признаку.

– Я имею право носить мою национальную одежду! – громогласным фальцетом заявил он преподавателю биологии.

Диланян, сидевший рядом, от хохота согнулся в три погибели, а милая и уважаемая доцент кафедры биологии недоуменно спросила:

– Что случилось, Изя? Вы заболели? Вам холодно? Когда же это чертово отопление включат…

– Мне не нравится, когда мне запрещают носить мою национальную одежду! Это дискриминация!

С Диланяном случилась тихая истерика:

– Изь… Ты бы повернулся затылком… Она же не видит твою гордую кипу!

Изя последовал этому совету, после чего милая и уважаемая доцент в недоумении выразилась в том смысле, что…

– Очень даже забавная шапочка. Некоторые вон вообще в чалмах приходят… Носите, Изя, все, что вашей душе угодно.

***

Нарушение его национального права быть дискриминированным по национальному же признаку выводило Изю из себя. Он постоянно напоминал всем, что лично он – еврей! И это звучит гордо. У наивного простака, большого и веселого человека Диланяна это вызывало всего лишь приступы интереса к семитам. И как-то он заикнулся, что евреи должны питаться кошерной пищей. Это стало идеей фикс Изи.

В столовке он возмутился отсутствием кошерной пищи.

– Что вы мне колбасу подсовываете? Я не ем свинину!

Продавщица, бабушка божий одуванчик откуда-то из российской глубинки, ласково посмотрела на него:

– Ну, не любишь, бери бутерброд с сыром, милок!

– А у вас сыр не кошерный! Наверняка ведь не кошерный!

– А чой это такое, милок? Поди, сыр такой заграничный?

– Я не могу есть всякую пищу! Я должен есть освященную пищу! Кошерную, понимаете…

– Слов-то моднЫх придумОли…

Та м же, через неделю. Изя опять забыл свою кошерную пищу дома.

– Опять я не смогу ничего поесть! Опять ничего кошерного!

– Милок, мне батюшкО сказал, что челОвеку пОхвально хотеть освященное кушанье… И что если нет рядом батюшки, можно просто пОмОлиться перед едой. Бог, он освятит пищу. – (Сотворяя крестное знамение с богобоязненным выражением лица.) – Во имя Отца и Сына и Духа Святого! Поешь, милок, больно кОлбаса свежая.

Еще месяц при виде докторской колбасы человек тридцать начинали ржать, как сумасшедшие…

***

Вопрос еды стоял для Изи крайне остро. Как-то в разговоре он сказал, что испытывает к украинцам презрение, ибо те ежедневно кушают сало.

Добродушный закавказец Диланян задумался, вспомнив шмат сала под холодную водку «Кристалл». Диланяну очень даже нравилось сало под холодную водочку. Но он не хотел обидеть Изю. А Изя тем временем исходил желчью к свиньям вообще и к салу в частности.

– Как вы можете есть такую гадость! Это же концентрация всей грязи этого нечистого животного! В Израиле свиней содержат на возвышениях!

– Что, молятся на ных, да? Как на каров в Ындыы, да? – серьезно поинтересовался Зураб кахетинский.

– А-а-а-а-а! Как ты смеешь! Свинья – грязное животное! Ее не то что есть, ее трогать нельзя!

– Слюшай, ну а пачэму на вазвишенях держат? Пэрэд вазвишэниэм малиться нада! – Кахетинский князь вспомнил свою родовую деревушку, окруженную горами, на вершинах которых мостились маленькие грузинские церквушки. Его глаза увлажнились. – Нэт, батоно! Ти мне скажи! Ви что, на вазвишенье не молитесь?! Твой бог нэ вишэ тэбя сидит?

– Выше…

– А пачэму ви свиней к богу приближаэтэ? Навэрно, молитес!

– Нет, Зураб, не молимся. Это грязное животное.

– Тагда пачэму?

Вопрос свиней интересовал князя кахетинского чрезвычайно, ибо он обожал шашлык из свинины, который готовил Диланян. Это был единственный случай в истории Кахетии, когда грузин по собственной воле признавал превосходство армянина.

Ответа на вопрос Зураба Изя не знал. И добродушный толстяк Диланян в очередной раз пришел к нему на помощь.

– Бичо! Как ти нэ панимаэшь! Свинья – грязное животное. Он нэ должэн хадыт по чистой, святой зэмлэ дрэвнэго Израэля!

– Вуэээ! – удивился князь. – Ти сматри, какой умни эти еуреи, а? А я мучался, пачэму ани такой багати, да?

Проходит неделя, в течение которой Изя исходит ядом гадюки на свиней и сало.

– Ребят, а давайте зайдем ко мне домой, я забыл взять кое-что.

– Давай, Изь, давно твоих родителей не видели, – соглашаются Диланян, Ярослав и Шеев.

– О, ребят, заходите. Совсем забыли нас, нехорошо! – искренне обрадовалась Екатерина Ивановна, добрая, прекрасная и гостеприимная русская женщина. – Вы, наверное, голодные? Конечно, голодные, по глазам вижу! Заходите, заходите, сейчас что-нибудь соображу. Ярослав, как твои родители? Оганес, маме привет передашь, скажешь, что я по ее рецепту борщ приготовила – все пальчики облизали! Толя, папе твоему огромное спасибо, мою племянницу отлично вылечил! Уж сколько мы ее по врачам таскали… – щебетала Екатерина Ивановна, нагружая стол различными яствами.

Диланян, Ярослав и Шеев садятся за стол. И тут же подскакивают от нечеловеческого вопля:

– МАМА!

– Что?! Что случилось, сынок? Что такое?

– МАМА, ЧТО ЭТО ТЫ ПОЛОЖИЛА НА СТОЛ?!

– Изенька, милый, тебе плохо? Что тебе не нравится?

– Это сало! Ты же знаешь! Я не ем сало! Ты портишь нам всем стол!

– Не ешь сало? Вроде с утра завтракал салом… Хвалил даже… Я тебе еще килограмм купила… ИЗЯ! ЧТО С ТОБОЙ? ТЕБЕ ПЛОХО?

Шеев, Диланян и Ярослав, удостоверившись, что Изя будет дальше жить, сослались на коллоквиум и спешно вышли… В объятия милицейского патруля, которому пришлось доказывать, что они не курили гашиш…

Изя не любил пить. Ему не нравился вкус спирта, он попросту не умел пить. Но целых три года он старательно делал все, чтобы быть похожим на мужчину.

Огненно-рыжий октябрь незабвенного 1998 года. Воздух пропитан еще не полностью одетыми молодыми студентками, в моду только вошли открытые пупки, загорелые ноги отгоняют всякое желание что-либо титровать, читать, зубрить, приходит понимание, что третий закон термодинамики, эта проклятая энтропия для практической медицины совершенно не нужна. Пусть себе увеличивается к чертям свинячим, нам-то что? Что такое энтропия, как происходит титрование и вообще как правильно пишутся общехимические термины, Изе было невдомек. У него был дядя Вова, который подмахнул первый его коллоквиум высшим баллом, даже не глядя в лист, и тут же бросил этот лист в урну. Схожих результатов добились Ярослав, Шеев и Диланян, правда, их работы проверял очень тщательно безвестный ассистент…

Но первый коллоквиум был сдан… И впервые прозвучала мысль, что ребята не оправдывают алкогольную славу лечебного фака…

Диланяну эта мысль не понравилась. Ему в этот момент не нравилась ни одна мысль, кроме как о теплой постели, в которой не будет ни одной назойливой женщины. Высказавшись именно в этом духе, он попрощался и направился к дому, который, слава богу, находился на расстоянии одной остановки.

Шеев эту мысль попробовал на вкус.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле…

– Толя с нами, – перевел Ярослав, который читал мысли Толи в глазах.

– И я пойду! Водки выпьем! – придав лицу мечтательно-взрослое выражение, сказал Изя.

Проводив Диланяна взглядами, троица смело пошла в сторону магазина, где после непродолжительных споров приобрела хорошую водку. Перед этим состоялся разговор.

– Ребят, давайте возьмем водку «Привет»? – внес робкое предложение Изя.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле, то есть…

– Не нравится тебе водка «Привет», Толь, – снова перевел Шеева Ярослав. – Я вот тоже думаю, давайте что-нибудь кристалловского возьмем. Достойного.

Ярослав был сыном генерала и в хорошей выпивке разбирался.

– Ну… У меня только десять рублей, – сделал вид, что смутился, Изя.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле… – высказался Шеев.

– Что, тоже денег нет? – понял друга Ярослав. – Ничего, у меня есть. Дайте нам «Кристалл», ноль пять, – попросил он у продавца. – Не фиг говном травиться.

Процессия проследовала в столовую, где на оставшиеся деньги приобрела три граненых стакана компота…

Изе очень не хотелось выглядеть маменькиным сынком.

– Давайте, пацаны. За наш успех, – сказал Изя и хлопнул почти двести граммов водки… Одним махом.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле, то есть… – вслед за Изей хлопнул свою граненку и Шеев.

– Спасибо, Толь, спасибо, братан, ты как скажешь… – расчувствовался Ярослав.

– Ага, в смысле, что, того, этого самого…

– Да нет, родной, я так не могу. Нельзя мне, пьянею быстро. Я полтинничек выпью, ладно?

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле, то есть… – согласился Толя и жадно посмотрел под стол, где в бутылке плескались остатки водки – граммов пятьдесят, не больше.

– А? Да не вопрос, братан. Изь, под столом протяни мне посуду свою, – оскалился Ярослав, обильно закусывая свою дозу.

С Изей творилось что-то не очень хорошее. На языке вертелись вкусные и радостные матерные слова, хотелось переплыть Мертвое море и совершить какой-нибудь подвиг. Например, дать кому-нибудь в морду. Сто пятьдесят рублей из левого внутреннего кармана грели сердце, он понимал, что сейчас встанет и поведет друзей, этих прекрасных людей, к ближайшей палатке, купить еще водки.

Он протянул стакан, обиженно посмотрел на несколько капель драгоценного напитка, медленно влил их на язык, поиграл с ними…

Через пару часов мирно спящего Диланяна поднял звон домашнего телефона. Звонил Ярослав.

– Братан, можешь к лесу подойти? Джхудду и Шееву плохо.

– Ярик… Я, конэчно, падайду… Но вэд ти знаэшь, что если зря мэня поднял, то я тебе ногу от жопы атарву?

– Какое там зря? Давай, братан, тебя встретит Саша из одиннадцатой группы, я этих бросить не могу.

Когда Диланян через пять минут пришел на место встречи, его изумленному взору предстала следующая картина.

Лес сухой. Осень буйствует, но дождя еще не было. Одна лужа, наверное, во всем лесу, в самом большом лесопарке Европы. Одна лужа на пятачке. На пеньке сидит изумленный Ярослав. Возле лужи Шеев обнимает тоненькое деревце. Причем обнимает так, как будто это не палочка толщиной в три сантиметра, а как минимум баобаб. Когда он пытался падать, возникало ощущение, что локти его упирались в кору этого невидимого баобаба и не двигались – они имели поддержку.

Шеев сосредоточенно плюет на что-то явно биологического происхождения, облаченное в Изину куртку.

– Толь, ты на Изю плюешь, – подал голос Ярослав.

– Не надо! – уверенным голосом командира возразил Толя. – Он в двух метрах от меня!

– Кх-м. В общем-то верно. Только в двух метрах вниз, а не в сторону, Шеев, – заржал Ярик. – Оганес, что мне с ними делать?

– Билят! Ти какого хрена прыкалываешься? Бомжа какого-то одели в куртку Изи и падлавит мэня хатитэ? Не выйдэт! – взбесился Диланян. – Что это за бэлая хэрня в этой чорной грязной ямэ? Зачэм ти мэня разбудыл? Будет каныкул, паедем ка мнэ, каняк пит будем, сказал же, пит не хачу!

– Успокойся, Оганес, успокойся, братан. Это… Как бы тебе сказать… Мы не прикалываемся, это не бомж, – Ярик, несмотря на всю трагичность ситуации, не мог сдержать смех.

– Они… Они сначала хлопнули одним махом по двести грамм водки. Потом у Изи вдруг появились деньги, он нас потащил в лес, а по дороге купил бутылку «Флагмана». Они из горла еще по двести накатили.

– Водки? Аны не выно двести грамм пили?

Мысль, что можно одним махом выпить двести граммов водки, привела Диланяна в ужас. Но в происходящее он все еще не верил.

– Ызя, это ти, брат? – спросил Диланян, поднимая за волосы голову булькающего в луже субъекта. – А-а-а-а! Что это ви с ным сдэлалы! Что это за бэлая хэрня?

– Это жвачка… Растворяется, кажется, в спирту.

– Ё… твою мать, – высказался Диланян без всякого намека на акцент. Уронил голову Изи обратно в лужу, вытер руку об его куртку, попытался высказаться в более конструктивном ключе: – Е… ТВОЮ МАТЬ!

– Хов, че делать будем? Щас их менты заметут…

– Пагады, Ярык, дай падумат. Надо ых ко мнэ дамой везти, памит и чтобы аны спалы.

– Давай.

– Давай Саше дадым панесты Толика, а ми вдваем этого пилята возмйом! – От волнения у Диланяна усилился акцент, и его практически невозможно было понять.

– Давай.

Все бы прошло без сучка и задоринки, не обрети Изя на полдороге способность говорить. Он давно хотел это сделать, в нем клокотала ненависть к пидерам гойным, к березам справа, к березам слева, он яро ненавидел прекрасную, редкую октябрьскую погоду, осень, рыжий ковер листьев… И одна мысль не давала ему покоя…

Вися на плечах совершенно озверевшего армянина и периодически гогочущего казанского русского, он открыл один глаз и одним выдохом выдал, пожалуй, самую глубокую философскую мысль в своей жизни:

– У-у-у-у-у, бля… Ик! Что за страна поганая… Даже выпить нормально нельзя, обязательно плохо станет, у-у-у-у… Вот в Канаде, бля, люди пьют нормально…

На этом мысль оборвалась, ибо Ярослав отпустил Изю, схватился за живот и зашелся в таком ржаче, что у Диланяна не осталось никакого желания дальше одному нести тяжесть Изиного тела. Изя упал и головой ударился об асфальт, не очень сильно, лоб только себе расцарапал…

В общем, худо-бедно довезли Шеева и Изю до квартиры Диланяна. Шеева сразу положили в спальню, а Изю надо было отмыть… Для отмывки требовалось вынуть из его карманов все его имущество, дабы оно не намокло. Из карманов было вытащено: два ножа складных, один швейцарский армейский нож, два газовых баллончика, пневматический пистолет, электрошокер… И часы без ремешка, очень старые с виду, «Полет».

– Е… твою мать! На кой хер он с сабой этот арсэнал баэвика таскаэт? – удивился Диланян. – Он жэ на «Баррыкадной» жывйот! У-э-э-э! Зачэм ему вся эта хэрня? Он жэ стрелять не умээт! Кто нож дэржыт в карманэ, каторы на цеп закриваэтся!

Ярослав любовно поглаживал ствол пневматического револьвера.

– Давай его родителям позвоним?

– Давай…

– Здравствуй, Мойша, тэбя Оганес бэспокоит. Папа дома?

– Да, а что случилось?

– Карочи… Твой брат отравился водкой «Флагман», сэйчас у мэня дома лэжит, атдихает. Вазми папу, адежду для Ызы, прыэзжай.

– Слушай, ты не шутишь?

– Нэт. Дай папу.

– Ладно, я ему передам.

– Давай, Мойша, буду тэбя ждат.

Отец Изи еще никогда не испытывал такого позора. Знать, что его сын напился до потери сознания и многие люди это видели… О бог, который был всему этому свидетелем, почему ты не ослепил его на оба глаза его фамильной менорой…

В результате часа через два он приехал с младшим сыном Мойшей, который и поднялся без отца к Диланяну… Мойша довольно быстро переодел Изю, но ввиду природной щуплости доверил вынос тела Оганесу и Ярославу… Видимо, энергетика этих людей как-то влияла на Изю, потому что он, очнувшись, взглянул на них, преисполнился сожаления… А заметив вдали отца, поднял виноватые глаза, выражающие все горе великого еврейского народа после исхода, и сказал:

– Ш… Ш… Шалом, папа!

Отец Изи был достаточно обрусевшим человеком, чтобы понятным всем рядом стоящим языком объяснить Изе, куда и как глубоко ему надо засунуть этот «шалом»…

На Изю это произвело странное впечатление.

Он внимательно посмотрел на отца, захотел сказать что-то доброе, сыновье, что-то очень теплое…

– П… п… папа… Ты… ты устало выглядишь… Кто поведет машину? Ты? Мойша? А может… Может, давай я поведу?

Ярослав по выражению лица отца понял, что тот если и посадит сына в машину, то лишь для того, чтобы утопить в Москве-реке.

– Дядя Абраам… Вы меня тоже не подвезете? Поздно уже, в метро пьяных много…

Он не хотел издеваться над этим бедным, скрюченным под обстоятельствами жизни человеком… Просто… Просто так вышло. И даже извиняться вроде было не за что…

После знаменитой пьянки авторитет Изи стал стремительно падать. У него не было той особой русской харизмы, обладатель которой, рассказывая в компании об очередной жуткой пьянке до потери сознания, неизменно видит уважительные лица примолкших слушателей. Быть евреем в понимании окружающих означало полное отрицание алкоголя. Изя видел, как после зачетов и экзаменов упиваются алкоголем другие. Над ними почему-то никто не смеялся. Но выражение «Шалом, папа» стало крылатым в Медицинской академии года по крайней мере на три. Причем проговорился о своем позоре Изя сам, ни Оганес, ни Ярик, ни тем более Толя и словом не обмолвились об этом…

Изю это ужасно раздражало. Он выработал теорию, согласно которой пагубное влияние на его жизнь оказали гены его русской матери. На его счастье, единственным человеком, с кем он поделился своей теорией, был Диланян. То т взбесился.

– Бичо! Шени деда ватире! – Когда Диланяна доводили до точки кипения, он испытывал жуткое желание ругаться по-грузински, несмотря на практически полное незнание этого красивого языка. – Как ти можэш так про маму гаварыт! Как тэбэ не стидно? Ти гаваришь пазорную веш, Ызя! Ти падаэш в маих глазах! В маэй странэ, если кто-то скажэт про чью-лыбо маму плахоэ слово, его зарэжут на мэстэ!

– Ну, Оганес, успокойся, – отмахивался Изя, – мы не в Армении. Если бы она была еврейкой, я был бы счастлив! А так, неизвестно кто я, по еврейским законам – русский, по русским – еврей.

– Билят! У-э-э-э! – бушевал Диланян, не понимая, как человек может испытывать что-либо к своей матери, кроме нежности до слез, безграничной любви и фанатичного уважения.

– Оганес, хочешь, я тебя отвезу в синагогу и покажу, каким должен быть настоящий еврей? – попытался сменить тему разговора Изя.

– Ызя! Если ти еще хот адын раз падумаэшь про сваю маму плохо, я тэбэ рукы не дам! Ти не будэш ымет мэсто на моем глазу! – Волнуясь, Диланян всегда начинал мыслить по-армянски.

– Ладно, Оганес, извини.

– Чэго ызвыны? Каго ызвыны? Ти пэрэд мамой ызвыныс! – Диланян пришел в такую ярость, что хлопнул кулаком по столу. Мраморному столу анатомички это было безразлично, а брызги формалина полетели во все стороны.

– Я понял. – Изя не знал, куда отвести взгляд, ему было жаль испорченную формалином рубашку, но он боялся, что в его глазах Диланян прочтет безразличие к этому разговору. – Давай поедем сегодня в синагогу?

– Давай, Ызя, может, это тэбя абразумыт.

Синагога

– Смотри, Оганес, это синагога. Зайдем?

– Ызя… Братан… Скажы, ти в православную цэрков ходыш? А в мэчэт?

– Ну, я там тебе все покажу…

– Нэт, Ызя, там луды молятся, я ым мэшат не хачу.

– Вот смотри. Каждый еврей, который сюда ходит, знает наизусть Тору! Знает все традиции! Евреи чтят иудаизм! А большинство христиан вообще не религиозны! – Изю несло так, как будто он сидел на ток-шоу и доказывал всему миру, что иудаизм – единственно верная религия.

– Ызя, давай ми нэ будэм аб этом гаварыт, да? – попросил Диланян, понимая, что не стоит давить на больной нерв Изиной религиозности.

– Смотри, каждый еврей перед входом целует пальцы и прикладывает к этой штуке на воротах. Знаешь, что это означает?

И вдруг… Ваш покорный слуга просто уверен, что нижеописанное происшествие было знаком свыше, проявлением нелюбви господа к спеси и высокомерию.

К синагоге, да простят меня все евреи, подошел новый русский. Именно карикатурный новый русский. В малиновом пиджаке, в черной водолазке, с голдой поверх водолазки, с мобилой в руках, с массивными кольцами на пальцах. Подошел, растерянно покрутил в руках мобилу, огляделся вокруг, посмотрел на евреев в пейсах и кипах… Широко и размашисто перекрестился и попытался войти внутрь…

Его остановили гомерический хохот Диланяна и возмущенные евреи. Если на хохот он не обратил внимания ввиду его нефизического воздействия, то на физическое воздействие нескольких евреев не обратить внимания он просто не мог.

– Отпустите, суки! Я потомственный еврей! Мою маму зовут Сара! Дайте в храм божий зайти! – матерился новый русский. – Говорил мне папа: «От жидов добра не жди!» Я исповедаться хочу! Мне причаститься надо!

…Истеричная икота Диланяна прошла часа через полтора. На Изю страшно было смотреть, он как будто еще больше уменьшился в росте, как-то скукожился, и на лице его явно читалась обида египтян, обнаруживших, что у них разом увели всех иудеев…

Смех и издевательства окружающих антисемитов Московской медицинской академии наполняли душу Изи черной тоской. Он был ленив для чтения и хотя бы поверхностного ознакомления с основами иудаизма. По сути, иудаизм нужен был ему лишь для проформы, лишь для отличия от окружающих. Он жутко завидовал Диланяну, который, будучи увлеченным изучением религий, мог дать пространный, обоснованный авторитетной религиозной литературой и исчерпывающий ответ на любой вопрос в возникающих религиозных дискуссиях. Шеева он вообще терпеть не мог ввиду того, что тот, будучи действительно ортодоксальным православным, полностью вовлеченным в церковную жизнь, придерживался христианских догм и принципов, соблюдал пост и редко ввязывался в подобные разговоры. Ярослав вызывал его бешенство обидными шутками. Особенно злило Изю любимое высказывание Ярика.

– Там, где прошел армянин, еврею делать нечего! – глумился Ярослав, видя бесполезные потуги Изи без помощи дяди Вовы сдать тот или иной зачет. – Учись, Изя, учись!

Изя начал поиск людей, на умы которых он мог влиять…

Кавказские этнические группировки в то время были в любом мало-мальски престижном институте. Черные головы при взгляде сверху, как правило, образовывали круг, внутри которого тлели окурки, возникали геометрически правильные фигуры из шелухи семечек подсолнуха и ядовито-зеленой слюны. Старое здание анатомички не раз сотрясал их громогласный смех, поднимающийся дым редко когда напоминал сигаретный… Костяк схожей группировки в Московской медицинской академии в конце девяностых составляли грузины и таты. Пикантная особенность: таты – это горские евреи Кавказа. Распространены в горах Грузии и Азербайджана.

С одним из представителей славного Кавказа, наверное, стоит познакомиться поближе.

Большой, высокий, что нехарактерно для татов, статный парень. Сын фарма-мафиози. Пожалуй, первым купил девяностодевятку, пожалуй, первым поставил в машину систему сверхгромкой музыки. Зачем он поступил на фармакологический факультет, было понятно: этот человек готовился эмигрировать в Израиль, где был основан фармбизнес его отца. Но вот на занятиях его никто и никогда не видел. Он ежедневно приезжал к физ. корпусу ММА, здоровался и целовался со всеми представителями Кавказа и в случае отсутствия компании сидел себе тихо в машине, включив какую-либо милую сердцу музыку из серии «Черные глаза» или «Еврейский портной», и предавался изучению собственного внутреннего мира путем приобщения к древней культуре загадочного Востока – курения фиторелаксантов. Здесь надо отметить, что тетрагидроканнабинол у курильщиков со стажем, особенно у южан, не вызывает тупого ржача. Он просветляет мозги, порождает улыбку, открывает внутренний мир… Словом, смеяться долго потребляющие гашиш кавказцы не будут. А вот ужасное горе под соответствующими рассказами под планом они испытывать могут…

Изя познакомился с кавказской тусовкой с легкой руки Диланяна, который благодаря собственной черно… э-э-э-э… скажем, волосатости был знаком практически со всеми ее представителями. Однако если у Диланяна это знакомство ограничивалось приветствиями и пятью минутами разговора, то Изя открыл для себя мир горских евреев.

Изя нашел новых «жертв» для своего самовыражения: он часами стоял с горскими евреями в кругу, рассказывал им об иудаизме, гордился своей принадлежностью к великой еврейской нации…

Из-за врожденной умственной близорукости Изя не замечал многих факторов, которые прямо указывали на то, что его в круг не приняли. В частности, когда он подбегал к кругу, все испуганно шарахались. Эти люди, которым сам черт был не брат, которые не знали, что такое страх, по-моему, просто боялись Изи как чего-то крайне непонятного. Вот представьте себе картину: стояли кавказцы и мирно курили, испытывая редкое состояние покоя и благоговения.

Подбегал Изя.

– Роберт, шалом алейхем! – громко кричал он и повисал на шее Роберта большого, подтягиваясь изо всех сил, чтобы его поцеловать.

Роберт, пребывавший в состоянии прострации, вздрагивал, вытирал рукой щеку, большими удивленными глазами смотрел на спину Изи и вообще всем своим видом показывал, что не помнит даже имени этого несуразного явления. Изя же, не обращая внимания на Роберта, спрыгивал с него и бросался к следующему ЛКН.

– Гиви! Комар в жопу, дорогой! – У Изи были зачатки ассоциативной памяти, а грузинское приветствие «гамарджоба» он мог выговорить только ассоциативно.

Гиви с минуту смотрел на Изю, пытаясь вырвать мозг из планового кумара, и заходился в истеричном смехе, представляя, видимо, комара в заднице.

– Ильяхус! Шалом, брат! – кричал Изя маленькому сморщенному тату, у которого глаза всегда были полуприкрыты, а на лице блуждала мечтательная улыбка.

– Шалом, шалом, шма Израэль, – привычно говорил Ильяхус, делая это настолько буднично, что становилось понятно: Изя для него безликий еврей, каких много в синагоге и в общине.

– Гоги, Зураб, Тигран, Джамхуд, здравствуйте, братья! – радостно восклицал Изя, поочередно целуя всех…

Его не волновало, что его никто не целовал в ответ, что никто не задавал ему никаких вопросов, что во время его рассказов начиналось бурное обсуждение, куда сегодня поехать за анашой, что грузины запевали «Сулико»… Для него эти люди были роднее всех остальных, ибо не унижали его национально-религиозное достоинство. Думается мне, что если бы они замечали Изю, то непременно сделали бы это…

Привычка целовать всех, стоящих в кругу, погубила Изю.

Как-то, выходя с занятий по гистологии, он увидел своих «братьев» по крови. Он не обратил внимания, что те стоят подтянуто, внимательно слушают высокого человека в галстуке и кивают головами.

– Салям алейкум, Джамшуд. – Чмок.

– А-а-а-алейкум аса-са-салям, – выдавил из себя Джамшуд.

– Шалом, Роберт! – Чмок! Изя прыгнул на шею большого.

– М-м… – Роберт со страхом смотрел на Изю.

– Комар в жопу, Гиви! – Очередной чмок.

– Прывэт, Ызя. – Гиви попытался пихнуть Изю в бок, намекая, что следующим в круге стоит не кто иной, как один из преподавателей анатомии, по совместительству – зам. декана младших курсов, крепко сбитый черноволосый человек. Но Изю остановить было уже невозможно.

– Здравствуйте, Борис Васильевич! – Чмок! Звонкий такой в наступившей тишине чмок… – Как ваши дела…

***

– Дядя Вова, мы вас очень уважаем, конечно, но это уже ни в какие ворота не лезет! – орал Борис Васильевич так, что студенты, которые были в теме и стояли за дверью кабинета дяди Вовы, беззвучно сползали на пол по стене, истерично дрыгая руками и ногами.

– Он меня поцеловал! Я вышел к этой черножопой братии попросить, чтобы они не гоготали, как сумасшедшие, он подошел, схватил меня за руку и поцеловал! Поцеловал, понимаете!

– М-м-м-м, э-э-э-э…

Двойная дверь кабинета дяди Вовы была достаточно звуконепроницаема, чтобы студенты не смогли слышать его ответов.

– Я все понимаю! Но это уже ни в какие ворота не лезет! Это невозможно терпеть! Я вас очень уважаю, но скажите ему, что меня нельзя целовать! – исходил бешенством Борис Васильевич. – Я ненавижу, когда мужчины целуются!

…Любого другого студента схожая ситуация резко подняла бы в глазах студентов. Но Изя не обладал нужной харизмой…

Роберт большой должен был разрешить какие-то вопросы в Измайлово, посему его в тот день не было на Охотном ряду. К его несчастью, Изя в тот день тоже был в Измайлово – на занятии по биологии…

Серебристая, наглухо тонированная девяностодевятая модель «Жигулей» Роберта сотрясалась от басов и надрывного голоса очередного кавказца, поющего про караван, молодого караванщика и тонны анаши. Роберт меланхолично заряжал в беломорину порцию нового для него, узбекского плана. Он затянулся и стал ждать прихода. Приход не заставил себя ждать…

– Шалом, Роберт! – открыл дверцу машины Изя. – Как ты, брат? Давно не виделись.

Изя уверенно пожал руку Роберта, потянувшись, поцеловал его. История с Борисом Васильевичем не образумила его.

Роберт привык к этой галлюцинации. Как правило, в самые проникновенные моменты гашишного угара появлялось это пятно, почему-то целовало его и рассказывало очень поучительные истории про ранее неведомые Роберту страдания какого-то восточного племени. Роберт примерял эти притчи к своему внутреннему дзен и удивлялся, сколько же в них гармонии. Он откинулся, прикрыл глаза и приготовился слушать очередную красивую сказку про царя Соломона, его сорок жен и его мудрые высказывания. Однако узбекская анаша подействовала нестандартно.

– Что это за дерьмо ты слушаешь? – спросил Изя, нажимая на eject. – Я на днях древние еврейские песнопения купил, послушай.

Салон машины наполнился завываниями сложной, грустной и доселе незнакомой Роберту музыки.

– Роберт, скажи мне, а на Кавказе фашисты много евреев убили? – Изе было невдомек, что Сталин не пустил фашистов на Кавказ, ибо там были стратегические запасы бакинской нефти. – Наш народ убивали, как мух! Как тараканов, нас уничтожали! В газовые камеры загоняли!

– М-м-м-м… – Роберт решил, что больше не будет курить узбекскую анашу – та вела себя по-свински, вместо спокойствия и философских дум принесла яркие, слишком яркие картины газовых камер.

– Вот смотри! Гитлер ненавидел нас! Он создавал для нас гетто и резервации! – распалялся Изя. – Он жег еврейских детей, поливая их бензином, он вешал еврейских женщин, используя одну и ту же веревку!

Воображение Роберта нарисовало ему картину прерий Америки, где в резервациях почему-то сидели евреи. А поскольку слово «еврей» у него ассоциировалось со скрипачом его любимого ресторана дядей Моней, то он видел бизонов, бензин и дядю Моню с разбитой скрипкой.

– Знаешь, что они делали с мужчинами? – не успокаивался Изя. – Они кастрировали мужчин!

…Бизоны расступились, в резервацию вошел Гитлер и спустил дяде Моне штаны…

– Они хоронили живых евреев, Роберт! – вошел в раж Изя. – Они кастрировали и хоронили их!

…Гитлер отрезал дяде Моне яйца и начал копать яму…

– Они даже не насиловали еврейских женщин, Роберт! – почти кричал Изя. – Они жалели для нас свою сперму! Они хотели истребить наш род!

…Гитлер презрительно посмотрел на задницу дяди Мони…

Психика Роберта надломилась. Он не мог больше вынести этого ужаса. Он заплакал. Более того, громко рыдая, он выскочил из машины и несколько раз обежал вокруг физ. корпуса, бессвязно крича:

– Вуйме! Деда, как так можно! Фашысты! Гытлер! Дэты! Вуйме, кацо, как жыт далшэ, как жыт!

– Роберт, что с тобой? Роберт… Ладно, я пошел. – Изя вынул из магнитолы диск, водворил на место кавказский блатняк и был таков.

Часа через полтора Роберт успокоился. Он обнаружил себя под каким-то кустом за корпусом и, вспомнив пережитый ужас, поклялся сегодня же пойти к наркологу, ибо подобное становится опасным, роняет мужское достоинство и вообще – вредно для здоровья.

Машина сотрясалась под басами песни про караван и анашу… Ничто не указывало на реальность произошедшего. Роберт выругался по-грузински, выключил музыку, открыл окна, проветрил салон и на безумной скорости поехал искать нарколога…

Роберт уже несколько дней не курил. Он признался в своих подгашишных кошмарах другу, тот отвел его к хорошему наркологу… Нарколог был очень дорогим и быстренько справился с психической зависимостью Роберта большого от тетрагидроканнабинола…

Ввиду того, что Роберт был основным поставщиком травы для этнической группы, эта самая группа заскучала… И стала воспринимать окружающую действительность более реально.

А тем временем Изя… возжелал женщину. Эта женщина даже как-то поцеловала Изю и даже была у него дома… Что послужило достаточным основанием для Изи считать ее своей.

Женщина же начала встречаться с Ярославом… Встречаться серьезно, с ахами и охами…

День этот сулил Изе неприятности с утра. Во-первых, он проспал. А так как его отец, человек крайне суеверный, давал денег ему только с утра, то Изя остался без денег.

На троллейбус он опоздал. Соответственно, он опоздал на первую пару по анатомии… Лучше бы он и вовсе не приходил в этот день… Ибо в холле анатомички он увидел Ярослава и женщину, которую считал своей… Они целовались.

– Ярослав! – иногда Изя был-таки способен на ярость. – Что это такое! Та к порядочные люди не поступают!

– Как не поступают? – оторвался Ярослав от сладких губ. – Не убегают с пар по анатомии?

– Не целуют девушек… – Изя от обиды задыхался. Он имел в виду, что не целуют девушек друзей.

– А кого они целуют? Парней? В Израиле так принято? – Ярослав явно перегнул палку.

– Урод! Шма Израиль! – Изя почувствовал себя агентом Моссада, бесстрашным и сильным.

– Изь, что с тобой? Ты накурился? – изумился Ярослав, толкая Изю в сторону от себя: агент Моссада производил жалкое впечатление.

– Это моя телка! Моя блядь, она моя, ты понял?! – захлебывался Изя.

– Ты бы слова выбирал, выродок, – осатанел Ярослав и грозно надвинулся на Изю.

– Привет, Ярик, привет, Изя, – очень грамотно вмешалась в ситуацию девушка, прекрасная во всех отношениях.

Ее лучезарная улыбка оставила рот Ярослава открытым, оттуда не вырвалось ругательство.

– Изя, ты бы не мог мне помочь, – повернувшись спиной к Ярославу, девушка взяла Изю за локоть и потащила к выходу.

О, она знала, отлично знала, что Ярослав не посмеет пойти против ее воли, а агенту Моссада в данный момент нужна мама, чтобы оттащила его от злых хулиганов…

Сказать, что Изя был в бешенстве, значит, ничего не сказать. Он жаждал кровной мести.

– Оганес, он целовался с моей телкой! С моей, понимаешь!

– Успакойся, Ызя. Расскажи, как дэло било.

– Какое дело? Он прилюдно целовал ее в губы, ты это понять можешь?

– Ну, цэловаться прылюдно – нехорошо, но зачэм ыз-за такой штукы ваэват с другом? Я тожэ мог цэловат ее в губы! Ти жэ никому не сказал, что это твоя дэвушка.

– Она моя телка! Всегда была моей! Я его дубинкой бить буду! Бейсбольной битой, возьму у дяди Вовы.

– Значыт так, Ызя. Ты нэ прав по всэм статьям. Нэльзя ни адну дэвушку називат толкой! Никогда нэльзя! Это же чья-то сэстра, будущая мама! Нэ гавары так, это нэхорошо. Потом, она вибрала его. Он жэ ее нэ насыльно цэловал?

– Она была моей!

– Но он об этом нэ знал!

– Эта блядь была моей! Лично моей!

– Слюшай! Я нэ люблю, когда про жэнщын говорят «бляд». Она собой нэ торговала жэ! С тобой ни разу нэ цэловалас, тэбэ ничэго нэ обэщала! – Диланян выходил из себя.

– Но…

– Какой «но», кацо? Шени деда мовтха[1], какой «но»! Я тэбэ, тупому, объясныл! Ыды к еуреям, грузынам, русскым, ани тэбэ то жэ самое скажут! – Диланян уже начал ругаться по-грузински, был у него такой пунктик.

– Ладно, Оганес, пока.

– Ызвыныс перед Ярыком. Он харошы чэло-век! И пэрэд жэнщиной ызвыныс!

На следующий день Изя решил последовать совету Диланяна… насчет евреев и грузин. Изя был безнадежно туп, он просто не понимал, что если сдержанный и рассудительный Диланян уже повышал на него голос, то чужие в общем-то ему грузины и таты вполне могут накостылять за такое… Беда в том, что он считал грузинов и татов своими ближайшими друзьями.

– Комар в жопу, Гиви, – без должного задора в голосе начал приветствовать он тусовку.

– Барев, ахпер, – продолжил он, степенно целуя второго члена банды.

– Салям алейкум, шалом алейхем, привет, ребят, – завершил он.

В венах Изи не текла кровь Эркюля Пуаро, Шерлока Холмса или Пинкертона, но на словах «шалом алейхем» он просто обязан был заметить сильнейшее замешательство на лице человека, к которому было обращено приветствие. Ну, даже если он не был мимикрографом, то обязан был заметить, как этот человек вскочил и поперхнулся при его появлении. Как можно было не заметить выражение смертельного ужаса, а также моментально принятую защитную позу бывшего самбиста, мне понять не дано. Изя как-то пробрался через эту защиту и чмокнул человека в щеку…

Как вы уже догадались, человеком этим был Роберт. Его парализовал ужас. Он нутром понимал, что его гашишный кошмар, кумарный сказочник каким-то образом обрел тело и покушается на его психику. К тому времени он уже недели три не прикасался ни к каким подобным вещам, даже сигареты курить бросил…

– Ребят… Тут такое дело… – начал Изя. – Ярослав… В общем, он меня избил… ударил то есть…

– За что, Ызя? – удивился Зураб, который был шапочно знаком с Яриком.

– Ну, в общем, он мою телку увел… Я… Я хотел его ударить, но б-г (он произносил «бэ-гэ») обделил меня физической силой… Он меня толкнул…

– Ызя, нэльзя гауарыт про жэнсчин «тйолка»! – возмутился Гиви.

Он находился вдали от своей матери и трех сестер, и всякое пренебрежительное слово о женщинах приводило его в негодование.

– Ладно, братан, – подытожил один из грузинов, – пойдем разберемся.

Процессия пошла к входу в анатомичку, где о чем-то оживленно беседовали Ярослав и Оганес. И никто опять не обратил внимания на Роберта Большого… Выражение лица последнего явно указывало на решимость идти до конца. Губы его шевелились. Роберт Большой молился…

– Шхели, брат, – поприветствовал Оганеса Шалико. – Как сам?

– А, гамарджоба, бичо! – искренне обрадовался появлению этого сумасшедшего грузина Диланян. – Я хорошо, как твои успехи?

– Нормально все, – Шалико подождал, пока Оганес обнимался и целовался со всеми членами шайки, а Ярослав пожимал им руки.

– Роберт, что с тобой? – пригляделся к Большому Диланян. – Ты какой-то…

– Ахпер[2], у нас базар сэрьозны к тваэму другу, – перебил Оганеса Шалико. – Он брату нашэму западло сдэлал!

Оганес изумленно повернулся. Что такое серьезный базар по-кавказски, он знал. И тут он заметил Изю. Тихое бешенство без внешних проявлений тут же взорвалось в нем.

– Из-за Изи, брательник? – малость издевательски, потягивая каждое слово, как будто не желая говорить, абсолютно без акцента поинтересовался он.

– Да.

Оганес медленно вышел из круга, встал напротив Шалико. Что такое базар по-кавказски, знали все присутствующие, кроме разве что Изи. Оганес понимал, что разговор надо вести так, чтобы не пострадал… Изя. А в том, что он пострадает, Диланян не сомневался. За гнилой базар принято отвечать. Всегда и везде. Что на Кавказе, что в России.

– Если у тебя базар к моему брату, то и ко мне тоже, – холодно сказал Шалико Оганес. Он продумывал каждое слово, говорил медленно, а посему без акцента.

– Ну, значыт, так таму и бит, – Шалико не отступил, – с кем будем общаться?

– Так как ситуацию знаю я, так как близко знаете вы именно меня, так как и Изю, и Ярика знаю я, значит, базар будет со мной лично. Я отвечаю.

Дальше… Дальше свои претензии абсолютно корректным тоном высказал Шалико. Та к же корректно отвечал ему Диланян. Он, правда, был многословен… И чем больше он говорил, тем больше ЛКН в прямом, физическом смысле слова пододвигались в его сторону. К концу его рассказа вся шайка стояла по сторонам от него и волком смотрела на Изю. Позади Изи одиноко маячил Роберт большой, губы его все еще беззвучно двигались, тело застыло в позиции самбиста, ожидающего оглушительный удар.

– Ну? Что скажешь, Изя? Так было дело? – голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, спросил Оганес.

– Ребят! Братья! Ну… – Изя повернулся. – Роберт, хоть ты им скажи!

Лицо Роберта исказила гримаса смертельного ужаса, он обрел наконец дар речи:

– Ти… Ти… ТИ СУЩЕСТВУЕШЬ?

Рафик и гонорея

Да не будет упомянут представитель этой страшной профессии к ночи, да оскудеют пациенты его и да будет он вынужден зарабатывать на хлеб тяжким трудом писателя. Уролог. Человек, занимающийся заболеваниями мочевой системы у женщин и мочеполовой – у мужчин. Та к вот, именно такой человек позапрошлым летом сидел в квартире в Ереване. (Для будущих пациентов: вообще-то он живет в Москве. Учился он тоже в Москве. И практикует здесь же – в стольном городе Москве!) Сидел и маялся. Настроение у него было препаршивое, ибо не писалась статья, ослепительно белая скатерть на журнальном столике раздражала глаза отраженным солнечным светом, а тут еще позвонил… Рафик.

– Дило джан, привет! – срывающимся на рыдание голосом прокричал он в трубку. – Можно, я к тебе сейчас заеду?

– Привет, Раф-джан. Конечно, приходи, а что случилось?

– Ну, мне надо, я сейчас говорить не могу, – прошептал Рафик в трубку и отключился.

…Диланян был хмур челом. Ничего хорошего такой звонок от человека в меру рассудительного, но периодически сходящего с ума не обещал. Последний такой звонок случился дней десять назад, когда Рафик буквально ворвался в квартиру Диланяна и при всем честном, но малость охреневшем народе бережно положил на диван… свою любимую девушку. Да, да, именно положил, ибо ноги и руки этой милой особи женского пола были связаны, а изо рта торчал самый настоящий кляп! Просто он ее… похитил. В лучших, так сказать, традициях. При том, что на их женитьбу были согласны решительно все. Человек эксцентричный, южный, что ты будешь делать… Однако это тема для отдельного рассказа.

«Дзи-и-и-нь, – как-то тревожно зазвенел звонок. – Дзи-и-ии-иии-инь!»

– Здравствуй, дорогой, – Диланян опасливо покосился за спину приятеля. – Ты один?

– Да, – выдохнул Рафик. – Спасай!

– Что такое? Рассказывай.

– Короче, у одного моего друга… – Рафик решил начать издалека.

– Понятно, – перебил его Диланян, – пройди в комнату, спусти штаны и покажи мне своего друга.

– Ну, ты понимаешь… Мальчишник же ведь… Свадьба… А после свадьбы – ни-ни! А тут…

– Погоди, какая свадьба? Ты же ее похитил!

– Да я ее вернул… Чтобы свадьбу сыграть…

– ЧТО? И ее отец тебя не закопал?

– Да они даже ничего и не заметили… А Мариам очень просилась домой… Я и отвез ее… В этот же вечер попросил ее руки у родителей…

– Ясно. А что потом? – Диланян решил ничему не удивляться.

– Да позавчера, в общем, решили в сауну сходить…

– Ага. И денег на презерватив не было, да?

– Да деньги были… Но, блин, не налезает ведь!

Дорогие читательницы, не торопитесь просить номер телефона Рафика… «Не налезает» – это отговорка человека… не умеющего пользоваться презервативом.

– И что дальше?

– В общем… Там… Пацаны привели… Говорили – чистая… Они все… с ней… А сегодня с утра – ощущение, будто я писаюсь битым стеклом… И с утра не вставал…

– Понятно. Показывай…

Дальнейшее происходило как в замедленном кино. Рафик ме-е-е-едленно и аккуратно снял штаны… Рафик ме-е-е-едленно и аккуратно спустил трусы… Рафик крайне ме-е-е-едленно взялся за корень полового члена… И выдавил желто-зеленую толстенную каплю… Прямо на белоснежную скатерть журнального столика…

Последовала пауза.

– Что? Что такое? Это СПИД? – задергался Рафик, наблюдая за ме-е-е-едленно краснеющим лицом хозяина.

– Рафик… – тихо и четко произнес Диланян. – Это. Любимая. Скатерть. Моей. Бабушки. – Диланян выдохнул. – А У ТЕБЯ… – голос Диланяна сорвался на крик, – ТРИППЕР! ГОНОРЕЯ!

– Извини… – прошептал Рафик, и в шепоте его Диланян уловил радость человека, выходящего из кожно-венерологического диспансера и кричащего: «Ура! Сифилис, сифилис!»

– Сдашь анализы. – Голос Диланяна еще никогда не был так сух по отношению к Рафику. – А скатерть мою сначала прокипятишь, потом отнесешь в итальянскую химчистку, потом ДОМА у себя постираешь, понял? И вечером сегодня придешь с результатами анализов.

***

Рафику повезло. Неосложненная острая гонорея – штука не самая серьезная. Да и лечение было начато своевременно, что позволило избежать различных опасных осложнений. В общем, женился он «чистеньким», с трудом пережив процедуру «мазок-соскоб из уретры». А скатерть Диланян-таки выкинул…

Микроб, который не живет на крыше

Некий андролог, назовем его, к примеру, Вазгеном Андрониковичем, сидел при бороде и с синими мешками под глазами. И то и другое образовалось у него из-за дум тяжких и тотального изучения мировой литературы, которая не дала ответа на вопрос…

– Доктор, можно? – робко постучался к нему в кабинет очередной страждущий. – Я тут вот результат посева спермы принес…

– Если там у тебя бета-гемолитический стрептококк, то иди ты на х… и там погибни, – лишенным всяких эмоций голосом произнес Вазген Андроникович. – Этого просто не может быть.

Вазген Андроникович слыл человеком эксцентричным, но чтоб посылать пациента… Это было чересчур. Однако пациент понимал, что перед ним, при бороде и очках, сидит зе бест. И ежели не он, то никто.

– Я трижды проверял! – чуть не плача, протянул он бумаги. – Вот фотографии чашки Петри! Та м лаборант тоже сказал, что впервые такое видит!

– Невозможно. Мистификация. Галлюцинация. Схоластический экзистенциализм! – сорвался на крик доктор. – Пошел вон из моего кабинета! Взял свои чашки Петри и бегом ВОН!

На крик в кабинет вошел главный врач. Вот уже несколько недель один из действительно лучших андрологов маленькой, но очень гордой республики вел себя странно, периодически срывался на пациентов, отчего страдала касса лечебно-профилактического учреждения.

– Вазген, дорогой мой, объясни, что происходит? – участливо спросил главврач. – Отчего ты кричишь на больных? Отчего шашлык не кушаешь, вино не пьешь, девушкам на улице на ягодицы не смотришь?

– Вот, – с абсолютно отрешенным видом достал из ящика кипу бумаг Вазген. – Двадцать пятого пациента отправляю на посев спермы в лучшую лабораторию города с тотальным контролем европейского уровня, и вот…

Главврач давно уже забыл, чем отличается посев спермы от посева голосемянных. Но зная, что Вазген в приступе злобы способен оторвать тот орган, который обычно лечит, очень аккуратно поинтересовался:

– И чем тебя не удовлетворяют результаты?

– Бета-гемолитический стрептококк не может жить в сперме, – голосом робота ответил Вазген. – Это возбудитель ангины. А в лаборатории… Там внешний контроль всего, понимаешь? Лаборатория не лажает больше ни в чем! И они клянутся, что никто с ангиной и близко не подходит к чашкам Петри! Не чихают на них! Не кашляют! Не плюют в них… Не плюют? НЕ ПЛЮЮТ?

– Вазген, ты куда? – спросил в спину доктора главврач. – Что происходит? Ты куда бежишь?!

– Здравствуйте. Мне необходимо сдать посев спермы, – нарочито громко сказал Вазген Андроникович, зайдя в лабораторию.

Молодая администраторша покраснела и, бешено вращая глазами, показала на двух беззубых старух, которые в страхе от услышанного прижались друг к другу и молча дрожали.

– Пройдите туда, там специальная комната есть, – прошептала она.

Вазген Андроникович прошел. Вот он уже открывал дверь. Вот уже входил в обитую красными обоями комнату, когда к его плечу прикоснулась… медсестра. Ну, или женщина, одетая в сестринскую форму, ибо бейджика на ней не было.

– Вам помочь сдать сперму? – буднично спросила она. – Всего тридцать долларов.

Вазген Андроникович перевел дух. Долгим взглядом посмотрел на эту несчастную в общем-то женщину. И тихо сказал:

– Милочка… Горло ваше кишит стрептококками. Если вы не будете лечиться, то эта штука дойдет до сердца… А при пороках сердца нарушается дыхание. Будет сложно делать минет с нарушенным дыханием…

Говорят, он ее все-таки уговорил посетить ЛОР-врача. Но лично я в это не верю.

«Они все на одно лицо…»

Случай из практики.

Григорий Карапетович, старший врач-ординатор отделения челюстно-лицевой хирургии, работал вторые сутки подряд. Раздробленные челюсти, сломанные орбиты, перекошенные носы все поступали и поступали…

Городская больница. Отказать в приеме права не имеют. Даже таджикам, да спасет Аллах их грешную душу…

– Ты русский язык понимаешь? – Григорий Карапетович не имел национальных предрассудков, но стремящийся в операционную таджик его раздражал. – Сейчас там помоют, я тебя позову, ясно?

– Да, да, – Фузмият не хотел злить врача, он просто не знал, как сказать, что у него болит нос. – Мне нос бил. Нога бил.

– Да вижу я, – чуть не выругался матом Григорий Карапетович, – не слепой!

Расквашенный нос Фузмията был виден даже через неумело наложенную повязку, а рентгеновский снимок уже висел в операционной.

И вот наступает долгожданная минута. Операционная готова, Фузмияту торжественно выпрямляют нос… Ничего особенного, две турунды, щелчок… Кожа не повреждена, повязка не нужна…

– Льда побольше. Час льда, пятнадцать минут без. – Григорий Карапетович мечтал о чашечке кофе.

Когда он, скривившись от вкуса отвратительной бурды, в очередной раз зашел в предоперационную, его чуть инфаркт не хватил.

– Слушай, ты тупой, да? – прошипел он сидящему в предоперационной таджику. – Я же тебе сказал, мать твою так, чтобы ты пошел в палату и наложил лед! Что ты тут грязь наводишь! Ну что за люди!

– Григорий Карапетович, – взял его за локоть ординатор, – успокойтесь… Это другой таджик…

«Были ли у вас гомосексуальные контакты?»

Этот вопрос задается с завидной регулярностью на любом приеме у уролога. Многие объясняют это болезненным интересом врачей к данной проблематике, однако на деле это связано с поразительными ответами пациентов. Вот некоторые из них.

– Здравствуйте, заходите, пожалуйста.

– Здравствуйте.

– На что жалуетесь?

– На выделения.

– Анализы на инфекции сдавали?

– Да. Вот ответы.

– Так, обнаружена микоплазма гениталиум… Скажите, у вас контакт с гомосексуалистами был?

– Да. Сегодня. Ваш охранник-педераст не пускал меня в клинику.

***

– Здравству-у-у-уйте, доктор, – в кабинет стучится гротескного вида гомосексуалист.

– Здравствуйте, заходите.

Заходит, садится… Левую ногу оборачивает в три оборота вокруг правой, принимает позу «Пра-а-а-ативный! Сделай со мной что-нибудь…»

– Что беспокоит?

– Да вот, зу-у-уд и ж-ж-е-ен-н-ние… Сильно беспокоят, – обиженно надувает губки субъект.

– Анализы на инфекции сдавали?

– Да, доктор, ну конечно!

– Так… Обнаружена микоплазма гениталиум, вирусы папилломы. У вас были контакты с гомосексуалистами?

– Не-е-ет.

– Пойдемте простату посмотрим.

Смотрю. Анальное отверстие усеяно практически розой кондилом.

– Точно не было контактов с гомосексуалистами?

– Ну… У меня есть мужчина… Но я не знаю, он гомосексуалист или нет.

***

– У вас были гомосексуальные контакты?

– Ну… Как сказать…

– Как есть.

– Ну… У меня с девушкой были гомосексуальные контакты…

– Это как?

– Ну… Я ее в зад… того… Короче, как у гомиков принято, да.

Сегодня я тебя выписал…

Конец мая. За окном кабинета буйствует бесстыжая девка-весна. Лучик солнца пробивается через жалюзи, вносит в комнату беззаботную атмосферу счастья, отвлекает меня от убийственных, жестоких строк. «Рак предстательной железы. Аденокарцинома низкой степени дифференцировки. Глисон – 5+4». Пациент, которому не дашь семидесяти пяти лет, чуть щурится, явно наслаждаясь солнечным зайчиком на своем лице. Но голос дрожит и обрывается.

– Они… Они сказали, что я по возрасту не подхожу для операции. Предлагают «Касодекс» и «Флутамид»…

– Александр Тимофеевич… – Я не в силах сохранять присущий докторам важный вид, снимаю очки, тру ладонями лицо. Надо найти какие-то слова, иначе это выражение глаз меня просто добьет. – Александр Тимофеевич, я хочу быть с вами честным и откровенным…

В такие моменты ненавидишь свою работу. В очередной раз надо разбить броню человека, надо вбить ему прямо в центр мозга, что он не один. Что он может позвонить посередине ночи, если ему не спится. Как и что делать – здесь вопросов не возникает, для этого есть доказательная медицина, есть исследования. Но надо, чтобы человек ни в коей мере не поверил в возможность болезни убить его. А как это сделать, если ты сам отлично знаешь, что гарантий нет?

– …Гарантий нет. Оперироваться в вашем возрасте, несомненно, риск. Но!

Человек цепляется за это «но», явно видно выражение лица тонущего, когда ему протянули соломинку. И это хорошо.

– Но я в ваших глазах не вижу противопоказаний к операции.

Я позволяю улыбке чуть-чуть тронуть мои губы. Я могу математически достоверно доказать, что его можно и нужно оперировать. Но здесь требуется иной подход. Мне надо, чтобы человек верил: смерть еще очень далека от него.

Осталась еще одна сложная задача: убедить консилиум, чтобы он не пришел к «Касодексу» и «Флутамиду».

– Пациент семидесяти пяти лет, при диспансерном обследовании обнаружен плотный участок в правой доле предстательной железы, ПСА – 3,5 нанограмма на миллилитр… Произведена секстантная биопсия, обнаружена аденокарцинома низкой степени дифференцировки, оценка по Глисону – 5+4. При МРТ в малом тазу метастазы не выявлены, остеосцинтиграфия не выявила очагов накопления радиофармпрепарата в костях. – Вдох, выдох, пауза. – Из анамнеза известно, что пациент живет половой жизнью, ведет здоровый образ жизни, катается на велосипеде. – На лицах участников консилиума появляются улыбки, Диланян, мол, волнуется. – Обследован всеми специалистами, противопоказаний к операции не выявлено.

– К какой операции? – встает Клирашев. – Вы с ума сошли? Ему семьдесят пять лет!

Это плохо. Это очень плохо. Бодаться с Клирашевым – это примерно как попытка Моськи укусить слона. Абсолютно не к месту в голову лезет мысль: как звали слона – не помнит никто, Моську знает весь мир. Но бодаться с Клирашевым бесполезно. На все мои доводы, что пациент, несмотря на возраст, здоров, он ответит контрдоводами, которые легко можно обнаружить в любой истории болезни.

– …У него сахар – пять и девять! – продолжает Клирашев. – У него дивертикулез прямой кишки! У него была язва желудка.

Можно сказать, что его смотрел эндокринолог, диабета нет. Можно парировать, что дивертикулез не противопоказание. Вполне резонно можно возразить, что язва желудка в ремиссии, двадцать лет назад зарубцевалась и никогда не беспокоила пациента… Можно, наконец, сослаться на новый европейский гайдлайн, в котором увеличен пороговый возраст… Но… Интересная штука – мышление. Оно вдруг без моего участия выкидывает в зал вопрос. Вежливо выкидывает, надо отметить.

– Скажите, пожалуйста, Митяй Алеханович, а сколько вам лет? – Некорректность вопроса доходит до сознания, я краснею и умолкаю.

Пауза.

– Оперируйте, – вдруг зло и резко бросает Клирашев, встает и выходит.

– Диланян, это было подло, – уже в ординаторской говорит Слава. – Этот пациент что, твой родственник?

– Нет. А почему подло?

– Потому что Клирашеву семьдесят два и у него повышение ПСА, – тихо отвечает Слава. – И ты об этом отлично знал.

– У него, Слав, всего лишь обострение хронического простатита и аденома. Раком и не пахнет. Я сам делал биопсию, – кидаю на стол ответ гистологии. – Та к что, перед тем как сказать про подлость в следующий раз, ты подумай.

Операция. Лапароскопическая радикальная простатэктомия. Острый послеоперационный панкреатит. Тр и подряд бессонные ночи, постоянный контроль амилазы. «Октреотид», лекарство, от которого пациента мутит. Острый пиелонефрит, антибиотики. Александр Тимофеевич упорно не хочет вставать с постели: слабость, нежелание жить.

Нервы. Собрать их в кулак, сжать. Побриться, помыться холодной водой. От кофе уже тошнит.

В палату.

– Александр Тимофеевич, здоровый мужчина не должен днем лежать в постели! – Несмотря на справедливость этих слов, я бы сейчас лег рядом с ним и уснул до его выписки. – Стул был?

– Был.

– Температура?

– Нет.

– Улыбнись мне, Александр Тимофеевич. – Не знаю, почему, но сейчас «вы» прозвучало бы нелепо. – Улыбнись, все у тебя хорошо.

– Слаб я…

– Встаньте, походите, начинайте питаться – все пройдет. Ну-ка! Встали!

Куда там старому, немощному человеку сопротивляться веселому задору молодого доктора?

Сегодня я тебя выписал, Александр Тимофеевич. Выписал здоровым. И завтра я получу гистологию послеоперационного материала, где будет сказано, что все удалено чисто, а в лимфоузлах метастазов не обнаружено.

Я в это твердо верю. А ты, Александр Тимофеевич, готовься. Через двадцать лет, на твое девяностопятилетие я собираюсь выпить водки.

***

– …Бюрократию на потом. Пожалуйста. – Грузный мужчина изо всех сил старается не кричать. Он натурально воет сквозь сжатые зубы. Скулы выступают, кажется, сейчас раскрошит себе зубы.

– Одну вашу подпись. Пожалуйста, это ваше согласие на обследование и лечение. Я потом заполню…

За час до…

Душно. Открыты нараспашку все окна, но это, скорее, добавляет духоты. Душа ноет в предчувствии неспокойной ночи в относительно спокойном, практически неэкстренном госпитале. Ну, что может к нам поступить? Почечная колика? Справлюсь. Аппендицит? Холецистит? Панкреатит? Справлюсь. Ножевую сюда не привезут, а если и случится, что местные солдаты друг друга… Тогда пугаться не будет времени. Как не было времени пугаться в районной больничке с иглодержателем без бранш, когда привезли солдата с двумя литрами гноя за почкой… Анестезиолог не хотел давать наркоз, пусть умрет без нас, говорил… Умрет же сейчас… Вот сейчас и умрет… Выжил, но я до сих пор подозреваю, что выжил он скорее вопреки моим действиям…Язву с кровотечением не привезли бы… Роды – это точно не к нам, у нас из всего акушерского оборудования – одна щипца. Нет, нет, не оговорился. Просто не знаю, как назвать щипцы с одной браншей. Зато есть литература по теме. Фотография обложки книги под названием «Искусство повивания, или Наука о бабьем деле». Этой обложкой начмед бравирует, когда в госпитале некие темные личности пытаются провести гендерные сборища. «Бабы, повивайтесь! – рычит он. – Бабьим делом займитесь!» Бабье дело, по его глубокому убеждению, состоит в поминутном угадывании и исполнений желаний мужчины.

За 45 минут до…

– Алло, Оганес, привет, Лаффиулин беспокоит.

– И тебе салям алейкум и аллах акбар, Бекмухаммед Арифмамеджанович, – бурчу я в трубку, понимая, что этот человек, внешне – абсолютно русский, полковник Российской армии, звонит, только когда случается форменный хабах.

– Не издевайся, – добреет Арифмамеджанович. – Тебе щас привезут острую задержку мочи. Я, правда, не разобрался, что там, из страховой звонили… В общем, разобраться и доложить!

– Не приказывай, Бек. Я как-никак гражданский, – скалюсь я счастливо, ибо острая задержка – это хорошо.

Ну, или я тогда так считал. Ведь острая задержка в типичном случае – это аденома или простатит, это катетер, обильно смазанный «Катеджелем» (гель с лидокаином), вскрик мужчины преклонного возраста и его счастливый смех.

Но это – в типичном случае…

«Бюрократию на потом. Пожалуйста…»

Диагноз. (Это я писал уже потом, благодаря бога за то, что дал ему подписать информированное согласие.)

Основной: Рак предстательной железы Т4N2M1. Состояние после орхэктомии, комбинированной химиолучевой, антигормональной терапии; нефростомия по поводу нарастающего гидронефроза, вызванного метастатическим поражением регионарных лимфоузлов; острая задержка мочи.

Сопутствующий: ишемическая болезнь сердца: стенокардия напряжения II функционального класса; пароксизмальная мерцательная аритмия, состояние после проведенной антикоагуляционной терапии («Варфарин», последняя доза – 36 часов до поступления), осложненная гематурией 48 часов назад; сахарный диабет второго типа, компенсация; язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки, ремиссия; варикозная болезнь вен нижних конечностей; гипотиреоидный зоб, состояние после тотальной тиреоидэктомии, лекарственный эутиреоз.

Все вышесказанное означает: рак простаты дал метастазы, несмотря на удаление яичек, проведенную тяжелую терапию. Просто, когда он впервые пришел к врачу, он был уже неоперабелен. Какая операция, если ПСА при первом обращении – выше ста? Выше ста – это прибор зашкаливает, такие значения не уточняют, нет нужды. Норма ПСА – до четырех. Больше – тревога, УЗИ, биопсия. Когда он пришел впервые к врачу, тот вынужденно развел руками и сделал ему в боку дырочку, проведя в почку трубочку – нефростому. И повесил мешок с другого конца, без перспективы когда-нибудь вынуть этот мешок. Потому что мочеточник был перекрыт массой лимфоузлов, где сидели презлые метастазы.

У человека – мерцалка. То есть сердце периодически начинает шалить. Предсердия, вместо того чтобы сокращаться, асинхронно трепещут. Ну и что, зачем человеку в такой ситуации разжижать кровь? Да еще и «Варфарином», от которого он закровил в нефростомический мешок? Просто у человеческого сердца есть ушки. Смешно, правда? Ушки у сердца. Не любят их кардиологи, предпочли бы, наверное, обходиться без них, потому что в них при мерцалке образуются тромбы. Которые потом летят в легочные артерии, застревают где-то там и вызывают тромбоэмболию легочных артерий. А вот это уже смерть. И мат-перемат дежурного реаниматолога, когда он слышит выражение «ТЭЛА поступает».

Остальную часть его диагноза можно пропустить. Сейчас важно ему катетером выпустить мочу…

Катетер не проходит. Я малость злюсь, надеваю катетер на металлический проводник. Не проходит. Я понимаю, что надо готовить троакарную цистостомию, операцию, при которой в мочевой пузырь вставляют трубку. Но я беру цистоскоп и пытаюсь провести хотя бы мочеточниковый, самый тонкий катетер. Цистоскоп упирается в непреодолимое препятствие. Я глазом вижу, что мочеиспускательный канал заканчивается слепо, некуда уткнуться. Рак превратил простату в камень и не пропускает ничего… Гидроудар идет обратно, то есть не проникает даже вода… Ладно, где наша не пропадала, готовлю троакарную цистостомию. Новокаином обезболиваем зону, где должен пройти троакар (это такая полая трубочка с заостренным концом), выполняем маленький разрез, вводим троакар, толкаем поглубже трубочку, вынимаем троакар, фиксируем трубочку к коже. Вот и все… А в центрах по типу наших делаются еще рентген и УЗИ-контроль. Делаю. Все нормально.

1

Я твою маму делал – в данном случае безадресно, по-грузински.

2

Брат (арм.).