– А где ты была, когда в доме шарили?

– В огороде.

– А почему Полкан не брехал?

– Так собаки не брехали, когда и Федьку убивали, – понизив голос до зловещего шепота и приблизив раскрасневшееся лицо, проговорила парамоновская жительница. – Наш это кто-то, Надька. Собакам хорошо известный. Мой-то Полкан самый звонкий на деревне, так даже разик не брехнул, когда по дому шарили…

– А ты уверена, что шарили?

– Так тесемочка от папки с документами в щели торчала, – все тем же трагическим шепотком, от которого мурашки по спине бегали, докладывала Матрена. – Я как в дом вошла, сразу непорядок заметила. Торопился кто-то, бумажки не в полном порядке оставил, не как у меня было. – И вдруг прижала обе руки к впалой груди. – Христом Богом тебя, Надежда, молю – найди лиходея! Я ж сегодня ночью ни минуточки не спала! От каждого шороха вздрагивала да за молоток хваталась!

Совсем не так рассчитывала Надежда Прохоровна провести первый вечер в Парамонове. Надеялась посидеть душевно под чай да рюмочку, принять наливочки за помин души мужа и прочих родственников… Утром на погост по холодку сходить…

А вон как вышло. Сидит над разрезанной колбасой перепуганная Матрена, лицо английской леди в испуге кривит, страхи перечисляет…

Надежда Прохоровна вздохнула. Какие клятвы этой зимой себе давала – никаких расследований больше – чудом живая осталась! Да при полном рассудке. А вон как – снова, как скажет Лешка, вляпалась. Да все не по своей вине.

– Рассказывай, – сказала хмуро. – Кого подозреваешь?

– С самого начала? – послушно, на школьный манер, сложила перед грудью на столе натруженные руки золовка. – С пропажи курей?

– У вас еще и куры пропадали? – уточнила Надежда Прохоровна.

– И кролики, – с готовностью кивнула парамоновская жительница.

Если выжать историю досуха, избавить от охов, ахов, страхов, то начиналось так: стала в деревне Парамоново исчезать мелкая пернатая и ушастая живность.

Поначалу односельчане дружно грешили на местного бедокура Федьку Мухина, но тот все время предоставлял безукоризненное алиби – ночами, когда живность испарялась, караулил Мухин продмаг в поселке. Работал то есть, и вроде бы живность ему действительно ни к чему – расплачивались с Федькой не только сторублевками, но и подпорченным провиантом, так что не голодал, не бедствовал, пошли все на фиг.

В досаде от безысходности и бездейственности правоохранительных органов в лице участкового Кузнецова Андрея Власовича кроликовод Суворов устроил на вора засаду (с фотоаппаратом для доказательства лихого промысла), но толком никого не выследил, а только пострадал. Когда темной ночью фигура злоумышленника кралась к кроличьим клеткам, Фельдмаршал неловко высунулся из-за сарая и получил в лицо горсть ветхой соломы, что сгреб злоумышленник из пустовавшей клетки да все глаза ему запорошил. Хозяин кроликов от неожиданности грохнулся навзничь, но пару раз все же успел щелкнул фотоаппаратом.

Вор убежал, а ослепший кроликовод отправился к соседу Павлову Герману Аркадьевичу, чтоб тот отвез его в больницу на промывания глаз от соломы пополам с пометом.

Павлов быстренько проявил к пострадавшему сострадание, отвез кроликовода в районную больницу и вернул обратно уже под утро с нашлепками на глазах.

Примерно в полдень прозревший Фельдмаршал пошлепал к Мухину, чтобы вернуть пригретый соседом моток изоленты – Федька просил одолжить «немножечко» липкой ленты рукоять треснувшего тесака обмотать, но так моток и не вернул. Сергей Карпович нашел соседский дом запертым изнутри, постучал, поколотился и, решив, что сторож Федя не только ночью продмаг караулил в поселке, сколько с дружками пьянствовал, а теперь отсыпается, пошел в обход дома к окнам горницы.

Едва он завернул за угол, как промытый острый глаз почтовика сразу же приметил неладное: под окном «гостиной» господина Мухина валялось выставленное стекло с коричневым мазком почти по всей диагонали.

«Кровь!» – как рассказывал Фельдмаршал, сразу понял он. Пригибаясь, подкрался к низенькому окошку, встал на будто нарочно поставленный у стены камушек, заглянул в дом…

И вот тут-то все парамоновские собаки не оплошали – залаяли как одна!

– А-а-а-а!!!

Этот оголтелый вопль расслышала даже Матрена Пантелеевна на другом конце деревни.

Позже почтовик признался – почудился ему шорох за спиной. Перед глазами страшенный окровавленный Федька в оскале зубы показывает, за спиной шуршит чего-то, скатился Сергей Карпович с поставленного у стены камушка и завопил что было силы, чтоб, значит, самому на нож не напороться. Вдруг бродит лиходей вокруг дома убиенного сторожа – новую жертву поджидает?!

– Следственная бригада на место приезжала? – хмуро покусывая шоколадный пряник, поинтересовалась баба Надя.

– Приезжала, – кивнула Матрена Пантелеевна. – Но сначала участковый Кузнецов на «газоне» прибыл. Городские, из района, уже потом, часов через восемь, подкатили…

– Какие выводы сделали?

– Простые – убили Федьку.

– Это понятно, – терпеливо согласилась Надежда Прохоровна. – Когда, чем, какие еще телесные повреждения обнаружили на теле, что пропало, следы борьбы в комнате были?

Матрена с уважением поглядела на опытную в милицейских делах родственницу и стала отвечать по пунктам, но с последнего вопроса:

– В доме порядок был. Убили, говорят, где-то в полночь, два раза шилом в спину ткнули. Насчет пропало – не знаю, брать особенно нечего. Мобильный телефон разломанным на полу валялся – может быть, давно раскурочил его Федька, может быть, в ту ночь уронил и разбил… Об остальном лучше у Карпыча спросить, Кузнецов ему велел улицу под окнами сфотографировать, городские в деревню могли только к ночи добраться. Ну, Фельдмаршал и нащелкал дом и Федьку во всех видах.

– Толковый у вас участковый, – задумчиво проговорила бабушка Губкина.

– Это Андрюшка-то?! – неожиданно возмутилась местная жительница. – Лентяй первостепенный! Только с самогонщиками и дебоширами и делает вид, что борется! А как чего пропало – не помню, чтобы и нашел! Вот в позапрошлом годе корову в Сельцах увели… Так если бы хозяева сами ее в приемном пункте мясокомбината не укараулили – пропала бы Буренка! У Кузнецова хозяйство в Сельцах огромное, он больше о своих посевах печется, чем об имуществе соседей!

– Понятно, – вздохнула городская гостья. – Но хоть какие-то выводы он сделал? Подозреваемые есть?

– Алкаши из Красного Знамени, – кивнула Матрена, – собутыльники Федькины. Федька ведь металлом баловался, могли чего-то не поделить…

По лицу Матрены Пантелеевны было видно, что эту версию она считает глубоко неправильной, отдающей ленью и формализмом. Что и подтвердили следующие слова:

– Глупость все это, Надя. Когда к Федьке пьянчуги из Красного Знамени приходят – Полкан их за версту лаем встречает. Они ж прошлым летом умудрились его алюминиевую миску от самой будки утащить. Полкан их на дух не переносит. Да и Гаврош у Карпыча знак бы подал… Соседи они с Федькой.

– А кто вообще мог Федора убить? Кто сейчас в деревне живет?

Матрена сделала большой глоток остывшего чая и мотнула головой в сторону окна:

– Вон видишь наискосок от нас крыша зеленая, черепичная? – Надежда Прохоровна привстала с табуреточки, глянула в окошко. Большой двухэтажный домина под хорошей крышей возвышался над крепким забором, посверкивая чистенькими окнами второго этажа. Помимо флюгера-кораблика верхушку дома украшала тарелка спутникового телевидения. – Сычи. Шесть лет назад переехали, когда узнали, что газ ведут. Почитай, всю землю вокруг деревни в аренду взяли – хозяйствуют. На той неделе видела – плиту газовую на семь конфорок из города приволокли – готовятся к человеческой жизни.

Попивая чай, Матрена Пантелеевна рассказала о том, как отставной прапорщик Тарас Сыч перевозил из города серванты и ковры, жену, мамашу, дочь-невесту. Как кусок за куском отвоевывал бесхозные пахотные земли. И было в голосе Матрены больше одобрения крепкого хозяйственника, чем черной зависти селянина к пришлому богатею, устроившему на родимой улице вольготное поместье.

– Работящий мужик. Сам с утра до ночи ломается и бабам своим спуску не дает. Дочь замуж выдал, сейчас уже двое внуков-погодков по двору бегают.

– Федька, поди, им много бед доставлял? – понимающе прищурилась Надежда Прохоровна.

– Было дело, – согласилась сельчанка. – Но отвадили. Дениска-то, зять Сычовый, поначалу кажную неделю Мухе морду канифолил. Да потом вроде как подружились – рыбаки оба и выпить лишний раз не прочь. Денис мастером на бетонном заводе работает, хорошую деньгу зашибает, Сыч на его загулы сквозь пальцы смотрит, но караулить – караулит. Не позволяет в будние дни лишнего.

– А убили Федора, как я понимаю, в ночь с пятницы на субботу?

– В точку говоришь. Дениска тем вечером домой с работы приехал – от Сычей на той неделе свежей самогонкой через забор тянуло, готовились к выходным, значит.

Надежда Прохоровна пытливо и долго смотрела на родственницу, словно важный вопрос глазами задавала…

– Семья Дениску отмазала, – понимающе вздохнула Матрена Пантелеевна. – Сам Сыч сказал – до поздней ночи в бане парились, потом по рюмочке приняли и на боковую. Мол, дома сидел Дениска, на улицу ни шагу.

– А ты как думаешь?

– А что мне думать? – вздернула плечи золовка. – Федьку заточкой или шилом в спину два раза ткнули, печенку и легкое пропороли… А Дениска мог его одним кулаком зашибить.

– Н-да, – крякнула Надежда Прохоровна. – Удар заточкой – приметный, зэковский…

– Вот-вот! И Карпыч так сказал – урка Мухина прирезал! – Помолчала немного, подумала: – Только где ж его взять, урку этого?

– А кто еще в деревне сейчас живет?

Щурясь и загибая пальцы, Матрена перечислила немногочисленное парамоновское общество:

– Два года назад Герман Павлов у Николаевны дом купил. Сама-то она в город к детям переехала… Прошлым летом Стечкины дом у колодца под дачу купили… Живет там бабушка Капа с двумя внуками… Ну, я, Терентьевна, Карпыч… Остальные дома заколоченные стоят.

– Павлов убить не мог, – пробормотала баба Надя, – он вашего Фельдмаршала в поликлинику возил.

– Не скажи, – усмехнулась Матрена Пантелеевна. – Фельдмаршал рассказывал – когда из поликлиники вышел, машины Аркадича на стоянке не было. Якобы в круглосуточный магазин за продуктами ездил, а на самом деле… – Невестка развела руками. – От нас до райцентра сорок минут езды. А Фельдмаршал два часа в больнице провел – пока врача дождался, пока глаза промывали да укол для дезинфекции делали…

– А продукты, что Павлов покупал, Суворов видел?

– Не знаю, – задумчиво покачала головой Матрена, помолчала, гоняя по загорелому лицу недоуменные морщины. – Странный он какой-то, Герман этот. Вроде образованный. Ходит весь в черном, на пуговицы доверху застегнутый, за два года в огороде клубня картошки не посадил… Приезжают к нему всякие – подозрительные…

– Это какие же?

Матрена склонилась над столом, зашептала:

– А подозрительные. Молодые да стриженые либо патлатые. Ведут себя тихо. Не пьют. С девками не шебуршатся. Мы с Терентьевной думаем – не сектанты ли, а?

«Понятно, – внутренне усмехнулась баба Надя. – По мнению деревни, если мужик не пьет и картошку в огороде не сажает, значит – сектант».

– Я вот за два года ни разу в его доме не была… Не пускает Герман никого… Может, там капище какое, а, Надежда?

Надежда Прохоровна фыркнула. Но комментировать предположение не стала – всякое бывает, на деревне глаз у людей зоркий, а она этого Павлова еще и не представляет. Помнится, несколько лет назад сама своего соседа-профессора Арнольдовича за полоумного чудика принимала.

– Карпыч к нему в дом несколько раз пытался прорваться – все ж образованные мужики, нашли б о чем поговорить, но дальше сеней не попадал. Встает Герман в дверях, за косяки держится… Смотрит, как будто колья в глаза вбивает – бррр! Точно – сектант!

Сказала, откинулась назад, вроде бы добавить чего по делу собираясь, но, бросив взгляд в окошко, пробормотала огорченно:

– О, помяни только черта…

– Павлов? – привставая с табурета и вытягивая шею в сторону окна, предположила баба Надя.

– Как же! – фыркнула золовка. – Фельдмаршал собственной персоной несется! Наверное, доложили уже о твоем приезде…

По полыхающей под закатным солнцем улице торопливо шагал невысокий коренастый субъект в одетой поверх майки распахнутой рубашке, в теннисных туфлях на босу ногу, с фотоаппаратом на груди. Что-то отдаленно знакомое было в его лице, но припомнить Суворова на застольях в этом доме Надежда Прохоровна так и не смогла. На улице мелькал, здоровался важно, но простых сельчан тогда визитами не баловал.

Нынче же, пробегая мимо Полкана, поздоровался даже с собакой. Песик ответил ему ленивым «тяф», из лопухов вылезти и не подумал, постукал по травке жестким хвостом и сонно смежил веки. На улице было все еще жарко.

В сенях забухали шаги, Надежда Прохоровна села прямо, поприветствовать Матрениного соседа приготовилась…

О приезде столичной «знаменитости» никто Фельдмаршалу доклад не сделал. Шагнув через порог, Суворов замер на полуслове с разинутым ртом и так посмотрел на гостью, что Надежде Прохоровне захотелось убедиться, не измазалась ли она ненароком сажей. Не выглядит ли чудищем заморским?

– Здрасте… – выдохнул Суворов. – Это… вы? Уже?!

– Что значит – уже? – возмутилась непонятной реакции соседа Матрена Пантелеевна. – Ты чего несешь-то, Карпыч?!

– Так я это… того… Здрасте, говорю. С прибытием! – И шаркнул ножкой. – Долго же вы нас не навещали, Надежда Прохоровна! – Засеменил к столу, кланяясь при каждом шаге, табуреточку умелым движением мыска из-под стола выдвинул, сел, лучезарно улыбаясь. – Как столица? Как железнодорожное сообщение, хорошо доехали?

– Здравствуйте, Сергей Карпович, – чинно, пряча смешок, поздоровалась Надежда Прохоровна. – Столица не хворает, доехала удобно – в мягком.

Фельдмаршал нетерпеливо побарабанил по столу короткими толстыми пальцами, понадувал щеки…

– А у нас, знаете ли, не все в порядке… Лихие дела у нас творятся…

– Да наслышана уже.

– Ах вот как? – поднял густые рыжеватые брови бывший начальник. – Ну, тогда я сразу к делу. – И всем корпусом развернулся к хозяйке дома: – Умыл я Кузнецова, Матрена Пантелеевна. Как есть – умыл!

– Чем же это? – нахмурилась Матрена.

– А вот смотри, – глубокомысленно задирая палец вверх, приступил почтовик. – Ходил я сегодня в Знамя за свежей прессой, повстречал там Игоря Матвеевича – агронома бывшего, и вот что он мне рассказал. – Сергей Карпович сделал театральную паузу, обвел слушательниц глазами. – В ночь с пятницы на субботу возле Синявки до утра простояла застрявшая в грязи машина с городскими рыбаками. Гости к агроному приехали, всю вечернюю и утреннюю зорьку с моста и у переправы рыбу ловили, трактор только в семь утра приехал, «Ниву» из грязи вытащил.

– И что?

– А то! – Палец снова указал на потолок. – Рыбаки вначале хотели на тот берег перебраться, по целой стороне моста проехать, но «Нива» юзом пошла – въезд на мост собой перегородила. Чтоб с моста ловить, мужики через капот перебирались. Сечешь, Матрена Пантелеевна? Из Красного Знамени никто в Парамоново прийти не мог. На «Ниве» сигнализация, я специально у Матвеевича спросил: если бы кто через капот ночью перебирался – взвизгнула бы! Да и так Матвеевич сказал – не было никого на дороге. Они всю ночь у костра возле машины просидели, уху и водку трескали.

– И что нового ты принес? – пожала плечами Матрена. – Я и так знала – никто к нам той ночью не приходил. Собаки-то не брехали.

– Это ты знаешь! – взвился Фельдмаршал. – А Кузнецов заладил – пришлые алкаши, пришлые алкаши. Я ему сто раз сказал – не было никого в деревне. Когда Федька предположительно еще жив был, мы с Германом на машине к бетонному заводу ехали – никого и на той дороге не встретили.

– Может быть, убийца в придорожные кусты спрятался, когда вы проезжали? – предположила Надежда Прохоровна.

– Может быть, – согласился почтовик. – Только вряд ли и зачем? Федор с мужиками с бетонки не дружил. У нас тут исстари заведено – поселок, где бетонный завод стоит, со знаменосцами вечно стенка на стенку ходит. А Федька главный горлопан, заводила, ему бетонщики раз двадцать бока мяли.

– Так может и – того? «Домяли», наконец?

– Да не было никого чужого в деревне! – взмолился Суворов. – Я с Федькой в соседях – через забор, Гаврош чужака на сто метров близко не подпустит – облает!

Надежда Прохоровна обвела парамоновцев сочувственным взглядом. Жить в деревне, где вначале живность пропадала, а потом до убийства дошло, не сладко. Не то что молоток к кровати станешь подкладывать, капканы медвежьи по дому расставлять начнешь. Страх дело сурьезное, для мозгов опасное, не заметишь, как с катушек слетишь и на своих кидаться станешь – не шибкая беда, если с молотком, у зажиточных соседей Сычей, поди, и ружьишко имеется… Опасно это, когда все вокруг свои, но в подозрениях. Надо помочь Матрене…

Сочувственный взгляд московской гостьи Суворов понял правильно, пододвинулся, положил локти на стол и сказал проникновенно:

– Я, Надежда Прохоровна, скоро не то что воров ночью перестану караулить, Гавроша с собой в постель класть начну! Во как. Допекли меня мысли страшные, сил никаких нет.

Матрена смотрела на родственницу не менее просительно, с надеждой в глазах, бабушка Губкина пошевелила бровями, потерла висок в задумчивости:

– На место преступления взглянуть можно?

– Конечно! – обрадованно подскочил Суворов и ловким пинком загнал табуретку обратно под стол. – Пойдемте, дорогая Надежда Прохоровна!

Надежда Прохоровна отправила золовке сомневающийся взгляд – помочь тебе, Матрена, хотела, приготовить что-нибудь вкусненькое на ужин, – но услышала твердое:

– Иди, Надя. Надо лиходея определить. Если поможешь, всей деревней в ножки поклонимся. От Кузнецова мало толку. – И встала прежде гостьи. – Иди, а я пока картошечки пожарю, свининка у меня свежая есть, огурчики малосольные…

Безветренный теплый вечер пах прожаренными солнцем травами. Мелкая белесая пыль забивалась в босоножки, пачкала городские ажурные носочки, Суворов уверенно месил песок холщовыми тапками и вводил сыщицу в курс последних парамоновских вестей:

– Все пришлые как нарочно расселились на той стороне деревни. Сычи, старуха Стечкина с детьми, Черный… то есть Павлов. Мы его за одежду Черным прозвали… Наши все, кроме Матрены, рядышком живут – вот. – Обвел руками два относительно приличных палисадника и один запущенный. – Я живу между Глафирой Терентьевной и домом покойного Мухина. Соседствуем.

О том, что несколько лет назад купил Фельдмаршал у пропойцы Мухина приличный кусок угодий за баней под кроличьи клетки, оповещать не стал. Кому какая разница, раз ударили по рукам добровольно за два пузыря «Столичной»? Земля-то все равно пропадала…

Недолго повозившись с веревочкой-запором на Фединой калитке, Суворов пригласил Надежду Прохоровну во двор покойника:

– Проходите, сейчас окно покажу, откуда Федьку увидел… Или, может быть, сразу в дом пойдем?

– А разве он не опечатан? – удивленно подняла брови бабушка Губкина.

Фельдмаршал хитро прищурился:

– Милиция только входную дверь опечатала. А я… того… – поднял вверх указательный палец. (Как поняла уже Надежда Прохоровна, данный, усиливающий внимание жест был наиболее употребимым в арсенале начальника почтальонов.) – Когда милиция уезжала, заднюю дверцу только камушком припер. Щеколду не задвигал, как чувствовал, что проникнуть понадобится.

Надежда Прохоровна, не слишком одобряя хитрого почтовика, покрутила головой:

– А когда Федора убили, задняя дверь заперта была?

– Да, – твердо ответил Фельдмаршал. – Все двери, все окна были заперты изнутри. Даже то, что с выставленным стеклом стояло. Пойдемте, – поманил за собой, – к задней двери все равно вокруг дома обходить, так что место, откуда я в дом заглянул, по дороге будет. Эх! Знал бы, что вас встречу, снимки с места преступления с собой захватил! Я ж, Надежда Прохоровна, все тут заснимал. Кузнецов сказал – действуй, Сергей Карпыч, вдруг районные опять с разряженной камерой приедут.

Довольно узкая, заросшая сорняками и крапивой тропка тянулась между домом и старыми корявыми яблонями. Суворов подвел Надежду Прохоровну к окошку с забитой фанеркой нижней четвертью, зябко поежился и мотнул подбородком:

– Тут. Тут и стекло выставленное валялось, вот и камушек, на который я взгромоздился…

Надежда Прохоровна привстала на шаткий валун, осторожно провела пальцем по засохшим, выщербленным кускам красноватой оконной замазки, гвоздики, которыми стекло непосредственно к раме крепилось, нащупала…

– А стекло-то давно выставляли, – пробормотала под нос, но Фельдмаршал расслышал:

– Федька через это окно часто сам лазал. Когда мать-покойница еще жива была, так запирала его в доме, чтоб на пьянки не бегал. А он выставит стекло и был таков.

– Узкое, – тихонько удивилась баба Надя. – Тут только ребенку и пробраться…

– Так Федька – усох. Высушили пьянки, издали на тощего подростка походил.

В сгущающихся вечерних сумерках ничего в комнате Надежда Прохоровна не разглядела; осторожно слезла с камня и пошла впереди Суворова по тропке.

Почти все дома Парамонова имели выход в сараи и коровники-свинарники прямиком из дома с тыльной стороны. Там же располагались нужники, там же дрова для печек хранились – удобно, не нужно под дождем и снегом по двору бегать, все под одной крышей. Суворов обогнал гостью, откатил крапчатый валун, подпирающий дверь большого сарая, и широко распахнул дверь из неплотно пригнанных досок:

– Прошу.

Непосредственно сарай Надежду Прохоровну интересовал мало. Щедро заваленный разнообразной рухлядью, он давно потерял первоначальное предназначение, в закутке для свиней валялись ржавые бочки и велосипедные колеса, верстак подломился от старости и тяжести каких-то железяк, что собирал рачительный воришка по всем колхозным межам. Воняло сортиром и душной пылью.

Непрошеные гости прошли через сарай, поднялись по ступеням непосредственно к дому и, пройдя узкую кухню, попали в комнату, где воняло ничуть не меньше. Из кухни несло прокисшим луком, который никто не удосужился по такой жаре убрать со стола, залитый кровью диван распространял и вовсе удушающие миазмы.

Надежда Прохоровна зажала нос и задышала ртом.

– Федор тут лежал? – спросила гундосо, показывая глазами на диван. – Или сидел?

Суворов подбежал к дивану, раскинул руки крестом, далеко назад закинул голову и, приседая над диваном, изобразил позу мертвеца.

– Когда в окно заглянул, – прохрипел он, не меняя положения головы, – с ним глазами встретился. – Почтовик выпрямился и изобразил уже себя, просунувшего нос в дырку. – Федька под самым подоконником лежал, как будто кого в окне разглядывал или ждал. Упокой, Господи, его душу… – Передернув плечами, пожаловался: – Я как с ним лицом к лицу встретился, чуть сам дух не испустил…

Присмотревшись, Надежда Прохоровна заметила, что оконная рама заперта на оба шпингалета, подошла к окну, подергала железный штырек верхнего запора – туго. Противно скрипя, тот поддался только на несколько миллиметров, из потревоженных щелей посыпалась сухая замазка…

– Окно так и было закрыто на все шпингалеты или это уже милиционеры перед отъездом заперли?

– Нет, – с готовностью отозвался Фельдмаршал. – Тут все как есть – стекло выставлено, шпингалеты заперты, фанерку я сочинил, пока эксперт работал.

Надежда Прохоровна отошла от окна в центр довольно просторной комнаты, огляделась – света маловато, но еще не темень. Комната носила следы милицейского осмотра: с полуоткрытых полок шифоньера свисали обтрепанные рукава скомканных рубашек, дырявые носки валялись тут и там, какие-то бумажки белели на полу, на узкой панцирной кровати с протертым до дыр засаленным бельем стоял, по всему видать, выдвинутый из-под постели старинный чемодан с какими-то пыльными проводками-железками. В ногах кровати примостилась тумба с квадратным пятном, очерченным пылью.

– Тут телевизор стоял? – задумчиво предположила баба Надя.

– Стоял, – согласился абориген.

– А где он теперь?

Сергей Карпович огляделся кругом, пожал плечами – может быть, пропил?

Надежда Прохоровна прошлась по комнате, решила, что больше ей тут искать нечего – если что и было, следственная бригада под протокол изъяла, и вышла обратно на кухню.

На прикрытом длинной, прожженной во многих местах клеенке рядком лежали очищенные протухающие луковицы, скобленая морковь, горка горошин черного перца и несколько лавровых листков. На подоконнике стояли закаточная машинка и с десяток жестяных крышек под стеклянные банки. Говорящий набор для глаза опытной хозяйки. Надежда Прохоровна повернулась к печке, засунула голову в глубь ее прокопченного чрева и разглядела то, что, впрочем, и ожидала увидеть – обугленный бок припрятанной скороварки, которую приехавшие милиционеры то ли поленились доставать, то ли не заметили, то ли обратно в печку почему-то запихнули…

Выпрямилась, обернулась и сразу увидела запрятанный за шкаф крошечный телевизор с усиками переносной антенны на верхней крышке.

Готовился Федя, усмехнулась понятливо. Поглядела на замершего у косяка Карпыча, но никаких догадок озвучивать не стала. Бывают иногда даже подобные явные догадки обманчивыми.

– Ты тут фотографировал? – спросила только.

– Два раза щелкнул – стол и закрытую дверь, – кивнул тот. – Кузнецов попросил уделить основное внимание месту преступления.

– Так весь дом – место преступления, – недовольно пробурчала баба Надя и покачала головой. – Дулина на вас нет…

Славный майор Дулин – знакомый бабы Нади начальник убойного отдела – за такое головотяпство с участкового семь шкур спустил бы. Если уж взялся милицейскому эксперту помогать – так фотографируй все как есть, а не только труп в пяти ракурсах и выбитое со стороны улицы стекло!

– Дак понятное дело, – пожал плечами Суворов. – Кому охота убийство алкаша раскрывать – откинул тапки Федька, и ладно. Воздух чище. Вот когда в прошлом году на директора бетонного завода покушение было! – Палец почтовика взвился к потолку. – Тогда – да. Тогда – весь район на уши поставили!

– Поймали преступников? – Надежда Прохоровна сняла очки с уставших от потемок глаз, поморщилась, поморгала и оставила очки болтаться на шее на кожаном шнурочке.

– Тех, что машину директорскую обстреляли, – нет. Но кого-то арестовали. Говорят, рейдеры пытались на завод наехать, но наши отстояли.

– Понятно, – кивнула баба Надя. – Пошли, Карпыч, больше тут делать нечего.

Свежий воздух радовал лицо и легкие прохладой и отсутствием вони. Суворов возился за спиной Надежды Прохоровны, налаживая обратно каменюку под заупрямившуюся дверь, баба Надя смотрела вперед, через заросший бурьяном огород на озеро, выглядывавшее из-за деревни. На темную громаду заброшенного военного санатория на том берегу. Когда-то этот дом был красивейшей барской усадьбой, потом дачей партийных сановников, потом военные его под себя забрали, стали офицеров на лечение привозить…

Чу! За забитыми досками огромными окнами санатория проскользнул огонек. Надежда Прохоровна быстро надела очки, пригляделась…

– Карпыч, а что – в санатории снова люди?

– Какие люди? – обернулся Суворов, приладивший на место булыжник. Проследил за взглядом бабы Нади, но огонек уже исчез. – Нет там никого, давно заброшенным стоит.

– Такое-то хозяйство пропадает, – неодобрительно пробурчала московская пенсионерка. – Как, поди, хорошо было бы пристань построить, лодочки по воде пустить…

– Так вы тоже верите этим сказкам про санаторий?! – удивился Фельдмаршал и покачал головой. – Эх, Надежда Прохоровна… Нет там никакого санатория и не было никогда! Военный объект это!

– Да ну? – искренне поразилась гостья.

– Точно, точно! Дурили народ всякими сказками, но мы – почтовики, – палец Фельдмаршала взвился вверх восклицательным знаком, – нас не проведешь, мы все знаем, поскольку – государственные люди. Вот.

– И чего же ты знаешь? – то ли недоверчиво, то ли насмешливо поинтересовалась Надежда Прохоровна.

– А то. Вот смотрите: народ в «санатории» был? Был. А почту им не доставляли. Вся корреспонденция курьерской почтой приходила. Нашими услугами не пользовались. А почему? – Пытливо сощурившись, Фельдмаршал сделал многозначительную паузу. – А потому, что корреспонденция была секретной.

Надежда Прохоровна недоверчиво склонила голову набок…

– Точно, точно! – упорствовал Суворов. – Вот посудите сами: пристань на берегу была, лодка стояла, а вы видели когда-нибудь, чтобы отдыхающие на той лодке прохлаждались? Или купались массово, а?

– Так вроде бы говорили, что в том санатории после радиации восстанавливаются. Зачем облученным людям на пляже загорать?

– Ага, – с ехидством кивнул Фельдмаршал, – ждите больше… Секретный порядок на объекте был, Надежда Прохоровна. Секретные физики или химики мозгой шурупили. Наших деревенских туда даже уборщицами на работу не брали.

– Да ну.

– Вот не сойти мне с этого места! – стукнул себя по груди почтовик. – Лет десять назад, когда объект законсервировали, пошли туда мужики цветным металлом поживиться. Федька, кстати, в числе первых забор перемахнул… И что вы думаете? – Хитро сощуренный глаз Фельдмаршала спрятался в морщинках. – Их оттуда так шуганули – до самой деревни бегом бежали, потом два дня синяки лечили, самогоном нервы восстанавливали. Несколько раз пытались «металлисты» за тем забором поживиться или хотя бы саму сетку-рабицу спереть, но… – Сергей Карпыч выразительно развел руками. – Вот взять, к примеру, бывшую турбазу в Сельце. Там от металла только ржавый гвоздь остался – года не прошло, стоят пустые щитовые домики, а в Сельце все матрасы со штампами «Турбаза „Сокол“».

Надежда Прохоровна поглядела на заросший стройным сосняком противоположный берег, подумала секунду и нехотя согласилась:

– Ну-у-у… может, и секретный объект был. – А про себя добавила: «Но вряд ли». В давние времена ходила Надя Губкина к санаторию землянику собирать и никакой секретной охраны у забора что-то не приметила. – Пойдем, Сережа. Нечего у этого дома отсвечивать.