2.2. Создание первых поселений военной эмиграции в период 1920–1921 годов

Наутро после прибытия русских кораблей на константинопольский рейд турецкие власти разрешили продвинуться по проливу лишь крейсеру «Генерал Корнилов» с Главнокомандующим и его штабом на борту, на котором был поднят французский флаг. Высадка войск и беженцев с других судов на берег откладывалась на неопределенное время из-за необходимости подготовки к приёму большого количества людей. Вокруг ставших на якорь русских судов по прозрачной водной глади то и дело сновали юркие ялики и самодельные турецкие лодки. Сидевшие в них турки предлагали мучившимся от голода и жажды пассажирам стоявших транспортов менять личное оружие или имевшиеся у некоторых комплекты чистой одежды на самую незатейливую еду и сравнительно чистую воду. За отдельную плату турки брались доставлять родственников с берега, ожидавших прибытия своих из России. Лодочники ловко маневрировали между застывшими глыбами судов и застывали, покачиваясь в волнах, у их бортов, пока пассажиры выкрикивали имена и фамилии тех, кого они столь трепетно ожидали. Приезжавшие на турецких лодках к кораблям русские обращались к собравшейся многолюдной толпе на палубах, прося разыскать такого-то и такого. Попутно они рассказывали пассажирам городские новости, охотно делясь слухами относительно судьбы вновь прибывших эмигрантов из России. Услышанное не производило на беженцев благоприятного впечатления: становилось понятно, что в своем новом качестве здесь они нежеланные гости и что видимого просвета в начавшейся череде их скитаний, увы, не предвидится. Среди пассажиров-беженцев поднялся ропот. Дошедшие до Главнокомандующего слухи заставили его отдать приказание штабу принимать экстренные меры по наведению порядка на кораблях, в том числе и среди войск. За упадок дисциплины у подчиненных Александр Павлович Кутепов провел показательное снятие с должности генерал-лейтенанта Петра Константиновича Писарева, еще недавно, в августе 1920 года, принявшего у самого Кутепова 1-й армейский добровольческий корпус и считавшегося его боевым соратником. Нарядам марковцев, ставших в изгнании опорой и «гвардией» Кутепова, было приказано не допускать приближения лодок и маломерных судов с посторонними к стоящей на рейде флотилии. В случае отказа частных лодок покинуть акваторию, где стоял корабль, Кутеповым было предписано открывать огонь. По прошествии времени началась разгрузка транспортов. По согласованию с союзным командованием, первыми начали свозить на берег больных и раненых. За ними сошли и некоторые казачьи части.

7 декабря 1920 года начальник штаба Главнокомандующего барона Врангеля генерал от кавалерии Павел Николаевич Шатилов в обращении к войскам заявил: «…Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения армии как силы для борьбы с большевиками и как ядра будущей русской армии»[44]. Верил ли сам Шатилов в то, о чем он оповещал войска? Ответить на этот вопрос представляется одновременно легким и сложным. С точки зрения войсковой дисциплины, Шатилов не мог не выполнять пусть даже казавшиеся ему сомнительными приказы Главнокомандующего, и тем более вносить дух разобщенности и даже возможной паники относительно будущего в ряды армии. Будучи человеком трезвого рассудка, Шатилов не мог не понимать, что за словами о новой борьбе в действительности стояло пока очень немногое. Армия была лишена главного – средств передвижения и добротного снабжения боеприпасами и оружием, а в самом недалеком будущем, распродав за мнимые долги союзникам суда и вооружение, могла превратиться в толпу бесправных беженцев.

Тем временем иностранные миссии официально уведомили Врангеля, что одним из условий размещения прибывших в Турцию чинов Русской армии станет безоговорочная сдача её вооружений союзным войскам. Изъятие у русских оружия оправдывалось французскими союзниками предстоящим бременем содержания сравнительно большого количества их войск. Французы утверждали, что союзниками ожидалось всего лишь до полутора десятков тысяч человек, в то время как в действительности численность прибывших русских оказалась на порядок больше. Историки утверждают, что «впоследствии по соглашению с французами воинским частям оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо поживились они и другими запасами. С кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков»[45].

Свыше 25 тысяч человек еще оставались в рядах армии уже после того, как по её частям был оглашен приказ Главнокомандующего, разрешавший покинуть службу престарелым и раненым офицерам, а также всем штаб-офицерам, для которых после нового сведения частей не осталось вакантных строевых должностей. Право на увольнение из армии было предоставлено и офицерам, имеющим высшее образование. Но из прибывших в Галлиполи 26 590 войска покинула лишь одна седьмая ее личного состава – 4650 человек солдат и офицеров. Остающиеся 25 тысяч боеспособных чинов готовились к новым переформированиям и, возможно, новым походам. В результате реорганизации офицеров без подчиненного личного состава отправляли, как во времена Ледяного похода 1918 года, на рядовые должности во вновь формировавшиеся офицерские батальоны.

Место для расположения Русской армии и примкнувшей к ней части беженцев было согласовано Врангелем с турецкой администрацией и союзным командованием, утверждавшим, что предлагаемые территории вполне пригодны для размещения людей и проживания. Предыстория выбора была такова. Победившие в Великой войне державы получили по Мудросскому соглашению и по Севрскому договору европейскую часть Турции, включая Константинополь. Союзническая Особая комиссия, следившая за демилитаризацией черноморских проливов Босфора и Дарданелл, и возможностью открытого плавания под флагами всех государств мира, осуществляла контроль над полуостровом Галлиполи. Небольшая часть Турции, в ширину в районе одноименного города всего в 27 километров, отделяющая европейскую часть от азиатской части, протянулась узкой полосой с северо-востока на юго-запад до 90 километров вдоль Дарданелльского пролива. Именно этот участок и был предложен Врангелю для временного размещения войск и обустройства основного лагеря, с приложением слов чести в абсолютной пригодности места для длительного проживания. Привыкший полагаться на данное слово, Главнокомандующий не мог даже представлять себе, какими на деле окажутся там условия жизни и что это будут за местность. Там, в палатках, под открытым небом, без доступа к бытовым удобствам предстояло расположиться вывезенной им на неопределенное время армии. Со временем эти неудобства станут ощутимыми, что повлияет на настроения этих житейски опытных людей на безжизненных и богом забытых галлиполийских пространствах. Ироничный наблюдатель свидетельствовал, что под воздействием неблагоприятных природных факторов и перенесенных неудобств, часть чинов армии утратила былой дух, «превратившись из “спасителей Отечества” в несчастную беженскую орду, из милости принятую на французские хлеба»[46].

Трудности жизни в непривычных условиях повлияли на решение части чинов 1-го корпуса оставить службу и уехать прочь от лишений и бед. Некоторые отправлялись в Америку. Другие, поверив в прощение их большевиками (этому усиленно распространяемому французской администрацией мифу среди русских солдат и офицеров), вернулись в РСФСР. Приказ генерала Кутепова не касался отъезжающих и не противоречил желаниям тех, кто жаждал возвращения в Россию.

Не лучшими были условия жизни и на острове Лемнос, где были расквартированы Кубанский корпус генерала М. А. Фостикова и остатки казачьих полков генерал-лейтенанта Андрея Григорьевича Шкуро. Каменистая почва, необжитое пространство, еще недавно бывшее временной базой союзнических флотов, действовавших против Германии и ее союзницы Турции в Эгейском море. Донской корпус поместили на Чаталджинских высотах, где еще семь-восемь лет назад шли бои двух враждующих армий – болгарской и турецкой. Схватки эти проходили на пути болгар к столице Оттоманской империи, и именно там болгарские войска были остановлены неистовым сопротивлением турок, потопивших своих противников в крови.

Отдельная бригада под началом генерал-лейтенанта Александра Петровича Фицхелатурова, состоявшая из подразделения калмыков и остатков 18-го Донского Георгиевского полка, была отведена командованием на север, на станцию Кабакаджа, а в селении Чилингир разместили 3-ю Донскую дивизию генерал-лейтенанта Адриана Константиновича Гусельщикова. С легкой руки писателя Ивана Сазонтьевича Лукаша, в отечественную литературу вошло ироническое именование Галлиполи, данное этому гиблому месту русскими поселенцами, – Голое Поле. Это названием могло вполне подойти и неприветливому и пустынному острову Лемнос. Очевидец писал о нём: «Для жительства казакам… отвели несколько громадных скотских хлевов и сараев, в которых разводят шелковичных червей… Тысячи людей валялись прямо на грязных улицах отвратительной восточной деревни. Кое-где горели костры. Возле них лежали или бродили измученные и истерзанные казаки и офицеры самых различных частей и учреждений»[47].

В Галлиполи командование приняло решение разместить пехотные части и артиллерию по левому берегу горного ручья; правый же решено было предоставить кавалерийским частям. У самого моря наметили место для бараков беженцев. В самом городке шло размещение штаба корпуса, возведение офицерского собрания, размещение по «зимним квартирам» Технического полка, Школы артиллеристов и юнкеров эвакуированных военных училищ. Кроме них места размещения подыскивали эвакуированные интендантские учреждения, определялось место для гауптвахты и военной комендатуры.

Для командующего корпусом Кутепова с семейством был выделен небольшой дом, стоявший на морском берегу.

Начальник штаба командующего корпусом генерал-лейтенант Евгений Исаакович Доставалов едко обрисовал жизнь галлиполийских изгнанников: «Жизнь в лагере монотонная, скучная, наполненная с утра до вечера сплетнями, воспоминаниями, ожесточенной борьбой за паек и пособие и безумными, исступленными надеждами и мечтами на будущее… Появились маньяки и сумасшедшие. Число их быстро растет… Развелось бесчисленное количество спиритов. Главными медиумами являлись бывший нововременец Гофштетер, два полковника, один художник и контрразведчик с подходящей фамилией Жохов. По ночам они собирались в пустых заброшенных бараках и вертели столы до утра. Ежедневно освежали лагерь новостями из потустороннего мира… Безумие и отчаянье надвигаются на забытый, заброшенный лагерь, где собрались изломанные, все потерявшие, беспомощные и озлобленные осколки старой России»[48]. Отдавая должное так и не получившему впоследствии своего развития в СССР дару сатирика генерала Доставалова, не станем забывать и то, что, несмотря на описанную картину настроений безысходности и подавленности, плодотворная работа над усилением боеспособности русских войск в Галлиполи и других лагерях методично проводилась командованием и не прекращалась ни на один день. Очевидец и участник событий утверждал: «…началась уставная лагерная жизнь и занятия. Устроена церковь, театр, баня. Составился струнный оркестр из самодельных инструментов, драматическая труппа, хор “Братьев Зайцевых”… С началом тепла и сухой погоды образовались разные спортивные команды. Принимались меры к составлению полкового духового оркестра»[49].

Замыслы, о новой ударной армии, рождавшиеся в штабе Врангеля еще в переходе через бездну Черного моря, на турецких берегах, находили свое прямое воплощение. 25 тысяч человек предстояло еще организовать в новое соединение. В него на правах полков были влиты Алексеевская, Корниловская, Марковская и Дроздовская дивизии и Отдельный гвардейский батальон. Оставшихся без подчиненного личного состава офицеров направляли в формировавшиеся офицерские батальоны.

Из шести артиллерийских дивизионов была создана бригада под командованием будущего героя Кастелиано-Арагонского легиона в испанской войне 1936–1939 годов генерал-майора Анатолия Владимировича фон Фока. Старый артиллерист был назначен Кутеповым генерал-инспектором артиллерии 1-го армейского корпуса, совмещая эту работу с должностью исполняющего дела начальника Сергиевского артиллерийского училища. Отдельным поручением Кутепова Анатолию Владимировичу Фоку, известному в армии своей увлеченностью гимнастикой, было вменено в обязанность руководство спортивной жизнью армии и организация физкультурных соревнований, в том числе и «товарищеских» футбольных матчей.

Во главе образованной из различных частей Кавалерийской дивизии Кутеповым был поставлен генерал-лейтенант Иван Гаврилович Барбович, а двое других кавалерийских генерала – Федор Федорович Абрамов и Михаил Архипович Фостиков – возглавили соответственно Донской и Кубанские корпуса.

Командование всеми пехотными полками, которые были сведены в 1-ю пехотную дивизию, поручалось генерал-лейтенанту Виктору Константиновичу Витковскому. Его начальником штаба был назначен произведенный в скором времени в чин генерал-майора Федор Эмильевич фон Бредов. Марковский полк дополнил отряд в 100 человек, состоявший из гренадер и офицеров Северной армии Е. К. Миллера, он был принят под начало кавалером ордена Св. Николая Чудотворца генерал-майором Михаилом Алексеевичем Пешней. Марковцев недаром называли «преторианской гвардией» Кутепова. Во главе этой «гвардии» мог стоять лишь особо доверенный человек. Кутепов знал, что их руками он всегда сможет поддержать необходимую дисциплину в войсках, а на случай крупного похода это было крайне важным. Оставшиеся в рядах армии офицеры были по определению сплочены общим делом и готовы к новым боям. Командиром Корниловского полка Кутепов назначил молодого генерал-майора Николая Владимировича Скоблина. Начальник корниловцев лишь недавно вернулся в строй после ранения, полученного им еще на фронтах борьбы с большевиками, в бою под Роганчиком.

Приказом по корпусу Кутепов утвердил представление к наградам и производству в следующие чины всех отличившихся в последних боях в Крыму. Так, в Гвардейском кавалерийском полку к чину корнета было представлено некоторое количество унтер-офицеров и даже рядовых кирасир, кавалергардов и эстандарт-юнкеров. Особо отличившиеся гвардейские унтер-офицеры, показавшие в Крыму примеры исключительной доблести, были награждены орденами Св. Николая Чудотворца в воздаяние заслуг и для поднятия боевого духа. Но в немногочисленных гвардейских подразделениях боевой дух и без того всегда оставался на должной высоте. Так, в день полкового праздника командир Лейб-гвардии Кирасирского эскадрона полковник Михаил Евграфович Ковалевский, не имея на празднование казенных средств, продал турецким скупщикам-ювелирам ордена своего покойного отца и на вырученные средства начал подготовку к празднованию. В день полка кирасирский эскадрон был построен в 3 девятиразрядных взвода на плацу, перед палатками. На правом фланге построения был помещен приглашенный оркестр Алексеевского пехотного полка. Участник торжеств сообщал: «После молебна командир полка поздравил эскадрон и поднял чарку за Кирасир Его Величества; затем эскадрон прошел церемониальным маршем. После парада состоялся обед. Кирасиры имели своими гостями всех кавалергардов, своих постоянных друзей от Галлиполи до Нового Сада – последнего этапа… Праздник удался на славу. Пели песенники, кирасиры качали своих офицеров, и чувствовалась тесная и дружная связь между всеми»[50].

В июле 1921 года приказом Главнокомандующего Гвардейская кавалерия была выделена в Галлиполи в отдельный дивизион под командованием полковника Константина Валерьяновича Апухтина, коренного офицера Уланского Ее Величества полка.

А вскоре произошло событие, позволившее придать соответствующую форму вновь воссозданному гвардейскому подразделению. Баронесса Ольга Михайловна Врангель, приехавшая с визитом к гвардейцам, привезла с собой необходимые для плохо обмундированных людей вещи – одежду, одеяла и белье. Мемуарист написал об этом эпизоде с признательностью даже спустя годы: «Дивизион стал приодеваться. Построили бескозырки, побелили ремешки, выкрасили в синий цвет рейтузы, сшитые из одеял. Вместо сапог надели американские, высокие брезентовые гетры, выкрашенные в черный цвет. В строю вид был очень пристойный. На всех парадах и смотрах Кирасиры Его Величества принимали участие»[51]. На преобразившийся внешне дивизион кирасир командованием были возложены обязанности выставления церемониальных караулов при Галлиполийском театре: у входа, около рампы и ложи начальника дивизии выставлялись парные часовые.

Но не театром единым были живы галлиполийцы. Полноценный богослужебный цикл, прилежно посещаемый чинами корпуса, начался там сразу после того, как греческий митрополит Константин предоставил армейскому духовенству один из местных храмов для отправления православных служб, призвав греческую паству оказывать посильную помощь русским. Со временем, усилиями чинов армии, стали строиться походные церкви и в иных местах расположения русских частей. Прихожанин одной из них вспоминал на склоне лет: «Из готового материала для них были только бараки, а все остальное делалось самым примитивным образом из консервных банок. Богослужебные книги и иконы писались и рисовались на местах. Так, икона Божьей Матери в церкви Корниловского ударного полка написана сестрой милосердия Левитовой»[52].

Вместе с этим у офицеров, подавляющего большинства солдат и казаков не исчез боевой дух, и крымский исход, казалось, не сломил общей уверенности в том, что война против большевиков когда-нибудь непременно продолжится. Но какие формы она примет и кто станет союзником армии Врангеля, должно было показать время. В Галлиполи случалось и такое, что измученные, уязвленные скудностью провианта и отсутствием какой-либо действенной помощи по обустройству русского лагеря союзников во время константинопольского карантина, чины Русской армии роптали. Да и сам барон Врангель по ряду косвенных признаков, понял, что его переговоры о долговременных и качественных поставках воды и продовольствия будут нелегкими из-за стремления нажиться на снабжении его армии иностранных поставщиков, использующих административные рычаги в лице французского командования для давления на заказчика.