– Нюрка! – хрипло позвал племянницу. – Нюрка! Язви тя в корень, девка шалопутная!

– Туточки я, Григорий Ефимович! – Из-за полога дверной занавеси высунулась Нюрка, остроносая и подвижная, хотя и располнела в последнее время от сытой жизни.

– Тащи, как обычно! – скомандовал «старец».

И минуты не прошло, в комнату вновь влетела Нюрка, с подносом, на котором красовалась запечатанная бутылка мадеры, любимого распутинского напитка, тарелка с крутосваренными яйцами, стакан и кусок хлеба с половинкой свежего огурца.

Следом, как привязанная, – Катя, Екатерина Печенкина, самая первая Гришкина полюбовница. Ее еще малолетней Распутин совратил в родном Покровском, а потом, укрепившись под царицыной дланью, выписал в Петроград в качестве прислуги, Нюрке в помощь.

Обеим дел в распутинской квартире на Гороховой хватало выше головы: стряпать, прибирать за бесконечными гостями-посетителями, стирать, да еще и ублажать периодически «старца», когда рядом с ним не крутится очередная барыня-мадама из благородных. Через пару комнат, в другой, изолированной половине квартиры, жили сами по себе законная супруженица Григория Ефимовича – Прасковья и две его дочери, старшая Матрена и младшая Варька.

– Пошто, курицы, не откупорили мадерцу, бесовско отродье! – прогрохотал Распутин, почесывая в паху. – Давай, лей стакан до краев!

Катя, сноровисто вытянув пробку, набулькала вино в граненую емкость. Григорий махом вылил стакан в глотку, зажмурился, слушая движение мадеры по жилам, с кхеканьем выдохнул и потянулся за огуречным бутербродом. Откусил половину, остаток подал Печенкиной.

Это уже своего рода ритуал сложился, всегда производивший впечатление на публику: обязательно черный хлеб с огурцом свежим из немецкой теплички в Петергофе, обязательно только один укус, а надкушенная половинка – как знак особой благодати от Григория Ефимыча.

Катерина тут же и захрустела, жеманно закатывая глаза, хотя публики не было, а Нюрку это всегда смешило. Как и вторая часть ритуала пробуждения – поедание «святым старцем» крутых яиц. В один присест мог слопать до дюжины, без хлеба и соли, а скорлупу обычно разбирали экзальтированные дамы, почитавшие за честь присутствовать в прихожей в час распутинского пробуждения. Скорлупа считалась божественной и бдительно хранилась по дамским ридикюлям.

– Тут до вас, Григорий Ефимыч, одна барыня добиваются. С ранешнего утра телефонируют, – недовольно промолвила Нюрка, железно уяснившая, что ежели начинаются эти електрические «трень-брень», то вскоре набьется полная квартира самого разношерстного люда – от княгинь благородных кровей до откровенных пройдох, причем, чаще всего, самые «благородные» составляли с жуликоватым отродьем одно целое, а то и вовсе выступали в едином лице.

– Чего ей надобно? – мрачно осведомился Распутин, опрокинув второй стакан мадеры. Не пробирало…

– Хм, известно чего… – вздернула плечики Нюрка, кривясь.

– Ты мне тут не хмыкай, курица! Барыня-то назвалась?

– Не назвались! Сказали, что сызнова протелефонируют.

– Смотри, курица, не прозевай! Кликнешь меня сразу… а щас ступай, ну тя к лешему!..

Распутин вылил остатки вина в стакан, ткнул пустую бутылку Печенкиной. Та мигом ринулась за новой посудиной.

«Что за баба, язви тя, откель?» – подумалось Григорию лениво и отстраненно. Мадера начала-таки отгонять похмельную тупую ломоту в башке, взамен подпуская веселого дурмана. Григорий продолжал кумекать: кто ж такая названивала? И ведь, анахвема, заветный номер проведала…

Распутин крайне гордился, что по приказу «мамки» – самой царицы-императрицы! – ему протянули телефонный шнур, поставили аппарат, обеспечили связь по высшему разряду. И номер свой, «646—46», только самым-самым доверял.

Прибежала Печенкина с новой бутылкой, шустро раскупорила и наполнила стакан. Теперь уже Гришка мелкими глоточками его цедил, входя во вкус.

Это был последний день жизни Распутина. Потом и назначенная Папой и Мамой, как называл «старец» венценосную пару, следственная комиссия, и жандармский сыск, и более поздние исторические исследования восстановят этот день по часам и минутам. Но нас он интересует всего эпизодом.

По свидетельствам очевидцев, тех же Нюрки и Катерины, филеров, которые охраняли квартиру на Гороховой, привратницы и других, кто в первой половине дня шнырял в прихожей, к полудню «старец» был пьян как сапожник. Снова завалился в кровать, пока не растолкала пронырливая Мунька Головина, исполнявшая роль его секретаря и зачастую курьера между Гороховой и Царским Селом. Мунька, по пробуждению хозяина, всем отвечала, что нонче Григорий Ефимович не принимает, собирается «очиститься паром», то есть в баню съездить.

В баню он уехал уже в третьем часу, обернулся скоро и вновь хотел завалиться спать, потому как поддал в бане не только пару. Но тут приехала самая верная его подруга с круглым кукольным личиком – внезапным образом обезножившая царская фрейлина Анна Вырубова. Привезла от царицы в дар икону.

О чем они беседовали, уединившись, никто не ведает, да и сама Вырубова в своих более поздних, эмигрантских записках не упоминает. Только написала, что собирался на ночь глядя Распутин в гости к молодому князю Феликсу Юсупову.

После отъезда Вырубовой Распутин снова лег спать, пробудился к семи часам вечера. А вскоре раздался телефонный звонок. Нюрка схватила трубку и услыхала тот самый мелодичный женский голос, что и спозаранку. Памятуя о наказе Распутина, тут же позвала его к аппарату.

– Григорий слушает, – важно произнес Распутин.

– Многоуважаемый Григорий Ефимович, примите низкий поклон! Не осмелилась бы вас беспокоить, но имею неотложное и важное, государственной значительности, дело… Я не посмела бы отвлечь святого человека от забот…

Голосок так и переливался.

– Ты мне, курица, словесные кренделя не нанизывай. Говори, в чем печаль твоя?

– Печали, глубокоуважаемый Григорий Ефимович, у меня нет, а вот раденье о государственном благе…

– Ишь ты! И об чем же ты радеешь, милая? Кто надоумил мне телефонировать? – Гришка нагнал в голос грозы. – Кто тебе, анахтема, номер моего аппарата представил, а?!

– Простите великодушно, дорогой Григорий Ефимович. Моя добрая подруга Екатерина Викторовна Сухомлинова…

Затрепетало внутри у Распутина. Только две бабы, как даже при народце банно-застольном обмолвился он однажды по пьяни, украли его сердце – Анютка Вырубова и Катька Сухомлинова, жена незадачливого и престарелого бывшего военного министра. Теперь уж нет этой волнительной связи, а ноет Гришкина душа. Порочная, развращенная, черная и безжалостная, а ноет!

– Сказывай, милая, что за забота гложет? – подобрел голос у Григория.

– Телефоном опасаюсь… – прошелестел после заминки нежный голосок. – Опять же смею бумаги представить…

– Ладно, – Гришка скорчил понимающую гримасу в овальное зеркало, увенчивающее резную тумбочку с телефонным аппаратом. – Приезжай, милая, потолкуем о государственном благе…

Из протокола филерского наблюдения: «В период с 8 час. вечера до 11 час. вечера квартиру Распутина посетила неизвестная дама. Блондинка, лет 25-ти, выше среднего роста, средней полноты. Одета в пальто “клеш” темно-коричневое, такого же цвета ботинки, на голове черная шляпа без вуали».

– Так о каком важном государственном деле щебетала ты мне, козочка? – Гришка лежал на взъерошенной кровати, закинув руки за голову, и созерцал, как его посетительница, смущаясь и отворачиваясь, застегивает свои многочисленные дамские крючочки.

Молодая женщина, наконец, справилась с одеждой, поправила волосы и щелкнула замочком ридикюльчика, присев у Григория в ногах. Стараясь не смотреть на бесстыдно развалившегося в одних портках «старца», протянула ему свернутые в трубочку несколько листов веленевой бумаги.

– Темно тут, читать не буду, пощебечи, голубица, сама, а я послухаю, об чем ты радеешь.

– Собственно, не я… Это… муж мой радеет. Он у меня по горному ведомству начальником департамента недавно назначен. – Женщина покраснела, зачастила, все так же отводя глаза. – И вот… ревизировал дела, оставленные предшественником. Столько неразберихи!.. Но один документ его особое внимание привлек… Прошение золотопромышленника из города Иркутска. Его заявка на участок для добывания золотых руд. По этому документу сибирскому золотопромышленнику отказали… А фамилия его – Кузнецов. Вы, Григорий Ефимович, тоже ведь из Сибири, наверно, знаете…

– Голова твоя садовая! Сибирь-матушка – огромадная территория! Это тебе, курица, не Фонтанка! Да ты и на Фонтанке кого знаешь? Всех?

– Помилуйте, разве это возможно!

– Оноте и помилуйте! Помиловал уже, тут ты не прогадала, – довольно засмеялся Распутин, легонько пихнув женщину голенью в бедро, скрытое пышными складками юбки. – А зарумянилась-то, голубица! Э-э-эх, одним вы миром мазаны, курицы! Святой силы все испробовать норовите… А в сам-деле…

Распутин посуровел, перекинул ноги через невольно пригнувшуюся посетительницу, и, садясь, развернулся всем корпусом к низкому столику, с фруктами и вином.

– А давай-ка, голубица моя милая, хлопнем с тобой еще по рюмашке! Давай, не смущайся, барыня-сударыня! Мадерцы моей сладкой выпьем… Да ты и сама сладкая, как мадерца! – Привалился к молодой женщине, осклабясь, ущипнул за бок. – Чево за этого Кузнеца радеешь-то? Родня?

– Что вы, Григорий Ефимович, ни в коем случае! Знать не знаем, ведать не ведаем никаких Кузнецовых, тем паче – в оных иркутских краях! Наоборот, мы с мужем убеждены, что отказ – совершенно правильное решение: обнаружены богатейшие залежи золота, а уйдут в частные руки… А государству, казне государевой, ныне, когда великая война с Германией… требуются большие средства!..

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.