Она вроде бы отвечала внуку какими-то дежурными фразами, но не соглашалась быть ни пассажиром, ни грузчиком. Он даже руль предлагал ей или вот: штурвал. Бабушка только кивала: мол, да, хорошо, ладно, но в игру по-настоящему так и не включилась. Мама, правда, потрепала его по голове, прижала к себе сильно и начала целовать, но это же не игра никакая. При чем тут поцелуи и управление самолетом. Нет, с этими женщинами игра не получалась. С папой бы… Но тот как-то странно шмыгал носом, совсем как маленький, и целый вечер не отходил от мамы…

Что же заставило Майю вспомнить то неудачное путешествие? Чем эта обстановка театра напомнила ей ту далекую ситуацию? Скорее всего, тусклым освещением. Похожее было в аэропорту. И ей казалось, что именно этот свет действует на нее удручающе и тревожно. Она подумала, что надо бы уйти из этого помещения, раз здесь ей так неуютно. Но только рука ее потянулась к сумке и она уже было привстала, как включился свет и чей-то бодрый голос громогласно произнес:

– Давайте репетировать! Третья сцена второго действия. Леночка, Михаил, на сцену!

И Майя осталась. Как потом выяснилось, к счастью. И первое впечатление, оказавшееся обманчивым, быстро сменилось другим…

Она наблюдала репетицию и приходила в себя от невольно нахлынувшего воспоминания.

– Ой, Андрей Григорьевич! – сказали со сцены. – Мне кажется, кто-то есть в зале.

Андрей Григорьевич обернулся. Майя привстала, извинилась.

– Я зашла по объявлению.

– А! Это хорошо! Подойдите поближе, давайте знакомиться!

Она подошла, присела рядом.

– Перерыв пятнадцать минут, – объявил режиссер артистам и полностью переключился на разговор с Майей.

Артисты недовольно зашептали: «Ну вот, не успели начать, уже перерыв!», но послушно покинули сцену.

По прошествии пятнадцати минут Андрей Григорьевич сказал Майе:

– Давайте продолжим после репетиции. Если вы располагаете временем, конечно…

– Да, да… Я подожду…

За репетицией Майя наблюдала не просто с интересом. Скорее, с упоением. Настолько сцена захватывала ее, настолько будоражила кровь, что она готова была сыграть все роли, представляя себя на месте то одного, то другого героя. Причем ей было неважно: женская роль, мужская… Ей казалось, что она сумеет прожить на сцене любую историю, показать чувства любого персонажа. Да, ближе ей были позитивные герои, но и отрицательные персонажи, которых она наблюдала, вызывали интерес и желание влезть в их шкуру.

После репетиции они довольно долго беседовали с режиссером. Все давно разошлись, а эти двое продолжали неспешный разговор, который давно уже вышел за рамки театральной темы.

Андрей Григорьевич был человеком зрелым, лет, наверное, пятидесяти пяти-пятидесяти восьми. Одинокий, не слишком ухоженный и совсем не модный, он целиком был погружен в свое театральное царство. Книги, сценарии, репетиции, наброски, творческие вечера занимали все его время и пространство. Казалось, что о самом себе, как о существе анатомическом и физиологическом, он практически не думал. Питался кое-как, одевался небрежно. Его подопечные в буквальном смысле взяли над ним шефство: подкармливали в театральном буфете и на все праздники дарили что-то из одежды. Так, у него появились светлые сорочки, несколько пуловеров, шарф и даже зимняя куртка. К очередной премьере артисты уговорили его пойти на примерку нового костюма. Андрей Григорьевич сопротивлялся поначалу, а потом вынужден был согласиться. Его старый костюм служил ему уже более десяти лет и выглядел совсем уж плохо.

Зато он настолько заботился о своем детище, настолько ценил своих артистов, мог так душевно и эмоционально поучаствовать в судьбе каждого, что актеры отвечали ему взаимной любовью и уважением. Непонятно, как ему удавалось привлечь спонсоров, без которых вряд ли были бы возможны сложные декорации и яркие костюмы, без которых не видать бы артистам вознаграждений за свое творчество, но тем не менее спонсоры были, и театральная студия если не процветала, то держалась на плаву стабильно уже много лет.

Майя попросилась выйти на сцену.

– Разумеется! – режиссер сделал приглашающий жест. – Что будете читать?

– Можно я вам свои стихи почитаю?

– Свои? Ну читайте.

Ей показалось, что его не слишком заинтересовало это предложение. Как правило, на прослушивании принято читать классику, но, видимо, он был в благостном расположении духа, никуда не спешил и потому сказал:

– Читайте смелее!

Майя вздохнула и, опять ощутив невесть откуда взявшийся ком в горле, безвольно опустила руки. Потом закрыла глаза и осипшим, словно бы потрескавшимся, голосом начала:

Майя глаза держала закрытыми. Когда закончила читать, по-девичьи вытерла ладонью слезы и почти без перерыва продолжила:

– Читайте еще! – режиссер погрузился в сентиментальное настроение и, похоже, не хотел выбираться из него.

Она много читала в тот вечер. И хотя некоторые стихи были надрывны, тяжелы и вызывали душевную муку, Майя испытывала удовольствие от сцены. Пусть нет зрителей, пусть она пока не играет в спектакле, а только декламирует собственные поэтические сочинения, пусть пока не ясно, сложится ли ее сценическая история, не важно. Важно то, что именно сейчас она искренна в своем душевном порыве, именно сейчас ей внимает пусть один, но очень важный и благодарный слушатель и именно сейчас, в этот момент, она счастлива!

Под впечатлением услышанного Андрей Григорьевич произнес:

– Майя, вот что я вам скажу! Вы – человек искренний. Я считаю в актерском мастерстве искренность главным качеством. Да, есть такие понятия, как талант, способности, дар… Не знаю, есть ли нечто подобное в вас. Пока не знаю… Но даже и это неважно. Я вас беру! Вы очаровательны даже в своих переживаниях. Вы полны любви, горечи, обиды, и, что самое главное, вы не стесняетесь выражать все эти чувства!

Он немного помолчал, обдумывая конкретное предложение. Майя спустилась со сцены.

– Давайте сделаем так… Для начала попробуйте себя в детских спектаклях. У нас в репертуаре две сказки и один мюзикл. Мы посмотрим, какие роли вам подойдут. А потом… Потом видно будет…

У режиссера давно лежал готовый сценарий, и название имелось подходящее: «Роман в письмах». Сначала мелькали какие-то варианты типа «Любовные послания» или «Письма о любви», но они казались ему избитыми или, как иной раз говорят, затертыми.

«Роман в письмах», возможно, тоже не отличался оригинальностью, но все же избегал слова «любовь», что казалось ему правильным. Слишком уж затасканно и выхолощено звучало оно в последнее время. «Счастье», «любовь», «ангел» – красивые слова, но чем реже они произносятся, тем большую смысловую нагрузку несут. Поэтому Андрей Григорьевич старался избегать подобных слов в названиях спектаклей, и в афишах его театра они практически не встречались.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.