Та, нисколько не обращая внимания на странное состояние поздней гостьи, неторопливо расписалась и взяла у нее, сложенный вдвое листок.

– Леночка, это моя сестра Софья Михайловна, – сказала спокойно и снисходительно улыбнулась.

Почтальон не сразу пришла в себя. Молча скомкала квитанцию и машинально сунула ее в сумочку. На прощанье еще раз оторопело посмотрела на нас обеих и поспешно удалилась.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила я с опозданием.

На лестнице Леночка на мгновение остановилась, махнула рукой и со всех ног бросилась вниз по ступенькам, подальше от нашей квартиры.

Мы с Симой переглянулись и громко расхохотались. Подобные сцены приходилось наблюдать довольно часто. Порой они выглядели просто комично. Дело в том, что мы с сестрой были близнецами и мало чем отличались друг от друга. В данный момент Сима была коротко подстрижена, а я носила прическу несколько длиннее. Это, пожалуй, единственное, что делало нас чуточку разными на первый взгляд. Люди же, которые нас хорошо знали, почти никогда нас не путали и научились безошибочно определять, с кем имеют дело, особенно если начиналась беседа. Но в детстве, да и потом в студенческие годы, мы частенько и беззастенчиво пользовались своим потрясающим сходством в личных, далеко не бескорыстных целях, и это приносило нам немалую пользу. Но это было давно и, вот теперь бедная девушка чуть было не лишилась дара речи, увидев перед собой сразу двух Серафим, да еще в столь необычный вечер, когда все гадают, вызывают духов и общаются с прочими силами. Тут есть, от чего испугаться и бегом бежать подальше.

– От кого телеграмма? – спросила я, опомнившись.

Сима сразу перестала смеяться и развернула листок.

«Агнесса тяжелом состоянии срочно приезжайте Нюра» – прочитала она вслух.

Мы переглянулись. Агнесса, вернее, Агнесса Павловна, приходилась нам тетей и была старшей сестрой нашей мамы. Жила она в небольшом городке, недалеко от областного центра, где работала главным врачом в детском санатории. Там прошла вся ее жизнь. После выхода на пенсию тетя Агнесса уступила свое кресло молодому врачу, а сама осталась просто лечить детей. В этом была вся ее жизнь.

Тетя была, довольно своеобразной личностью: слишком строга и справедлива, с властным и суровым характером. Она не верила «ни в бога», «ни в черта», никогда не посещала церковь и не молилась. В общем, была совершенно далека от сантиментов и фантазий, чем являлась полной противоположностью нашей мамы. Долгая жизнь ее нисколько не изменила, и такой она осталась навсегда.

Однажды бабушка вскользь проговорилась о ее единственной любви, оборвавшейся внезапно и, в дальнейшем, не имеющей продолжения. Что произошло на самом деле, мы не знали, а у бабушки тогда спросить не догадались.

Детей тетя Агнесса не имела, потому что никогда не была замужем. Уже в зрелом возрасте она усыновила мальчика. При воспоминании о нем я тяжело вздохнула.

– Ну, что, надо ехать, – сказала Сима, до сих пор самым внимательным образом изучая телеграмму. Похоже, она успела прочитать ее несколько раз. – Как бы там ни было, но тетка у нас одна. Твоя импортная тачка уже на своих колесах или еще в ремонте?

– В ремонте. Думаю, еще пару недель простоит, – ответила я без энтузиазма. – Все-таки, она с честью выдержала столь длительный перегон, и вполне заслужила законное право на полную реабилитацию.

– Тогда поедем на моей. Давай завтра с утра пораньше и отправимся. Ты знаешь что, Сонечка, иди, отдыхай, а я еще посижу. Боюсь, что скоро не усну. Угораздило же ее принести эту телеграмму к ночи, – лицо Симы было грустным.

Тетку мы любили, правда, каждая по-своему. Она была очень похожа на маму, но это было всего лишь внешнее сходство.

– Может, таблетку успокоительного или снотворного? – спросила я заботливо. – У меня этого добра – полная сумка.

– Нет, спасибо. Не хочу травиться. Печень, она на целую жизнь одна дается. Обойдусь. Ты не замечала, что ночью особенно хорошо думается? Самое время поразмыслить в полной тишине, вспомнить прошлое и задуматься над настоящим. Что ни говори, но и в бессоннице есть своя прелесть, нужно только ее вовремя рассмотреть и направить в нужную сторону, а не насиловать организм медицинскими препаратами и бессмысленными командами: закрыть глаза и забыться сном. Слово-то какое «забыться». За меня не волнуйся. Если не высплюсь, большой беды в этом не будет, подменишь за рулем. Иди, Соня, поспи, – она поднялась, поцеловала меня в лоб так, как это делала мама, и подтолкнула к двери.

Я вздохнула и молча пошла в спальню. То, что и меня ожидала бессонная ночь, не вызывало сомнений. На низенькой тумбочке у кровати лежал дневник, и, как только я закрыла дверь, рука сама потянулась к нему. Все, что было там написано, я хорошо помнила от первой и до последней строчки.

Через несколько минут я уже сидела на кровати, удобно устроившись в подушках. Куклу посадила рядом. Набрав в грудь воздуха, наугад открыла тетрадь. Торопливый нервный почерк. Он совсем не похож на тот, что так нравился нашей учительнице. Машинально перелистывала страницы не в силах справиться с улыбкой, которую правильнее было бы назвать – гримасой боли. Она застыла на лице и это же состояние я испытывала в душе.

Отложить дневник уже не представлялось возможным. Он притягивал, как магнит. Строчки сами прыгали перед глазами, выхватывая отдельные слова.

Я открыла первую страницу.

«Когда-то я была маленькой и совсем глупенькой. Зачем-то, очень торопилась вырасти. Это было мое самое большое желание. Оно исполнилось очень быстро. Что из этого получилось? Для меня ничего хорошего.

Познав все прелести «взрослой» жизни, я вернулась домой. Нет, не просто приехала в гости, а вернулась навсегда, подобно тому, как возвращается в свою нору раненое животное.

В доме полно родственников, ведь сегодня праздник, но я закрылась в комнате и никого не хочу видеть. В душе холодно и пусто. Я на грани срыва от того, что не могу никому рассказать свою трагическую историю. Не хочу ни с кем делиться болью. Странное, разрывающее душу чувство.

Решение пришло само по себе, словно кто-то тихо и ненавязчиво шепнул на ухо. Это спасение. Мой слушатель должен все принять беспристрастно, без соболезнований и слов сочувствия, не проявляя никакой жалости к самым потаенным уголкам моей плачущей души.

С этими мыслями я достала из ящика стола чистую тетрадь и написала на ней крупными буквами: ИСПОВЕДЬ». 6 января, 1987 года, вторник, поздний вечер.

Здесь не будет никаких желаний и иллюзий. За иллюзии расплачиваются действительностью, подметил кто-то верно, и я не могу с ним не согласиться. Просто хочу правдиво, не скрывая подробностей, поведать грустную историю несбывшейся сказки, в которой жили мальчик и девочка.

Прошло время, они выросли, и, конечно же, по всем законам жанра, влюбились друг в друга так сильно, что больше не представляли своей жизни, в которой не будет ЕГО и ЕЕ.

Так начинаются все сказки. Как правило, они заканчиваются свадьбой. Все остальное, вернее, главное, что потом с ними происходит, в сказках никто не рассказывает. А я расскажу о том, что же в моей сказке произошло дальше, хотя сделать это совсем нелегко, потому что… потому что вчера, я уже умерла.

Да-да, умерла. Так можно назвать мое состояние сейчас, когда я пишу эти строчки. Однако я забежала далеко вперед или же наоборот, оказалась уже в конце, а мне так хочется начать все сначала и остановиться на всех событиях самым подробным образом.

Все еще, шмыгая носом, я в который раз пытаюсь осмыслить все, что произошло со мной и, что повергло в это жуткое состояние пустоты и полной потери всякого интереса к жизни. Это и есть смерть. Я с надеждой прислушиваюсь к себе и окончательно убеждаюсь, что нет ничего такого, что бы хоть как-то радовало меня. За считанные часы я стала совершенно другим человеком, чужим, и мне не знакомым. Сейчас мои эмоции все еще похожи на извергающую лаву вулкана. Они готовы в любое время с новой силой вырваться наружу. Но я хочу другого. Душевные муки и оскорбленные чувства, перенесенные на бумагу, помогут мне увидеть и разобраться в том, как за столь короткое время я умудрилась пройти свой путь, который привел меня к краю бездны.

Слезы застилают глаза и мешают писать, а мне так необходимо сосредоточиться и вызвать в памяти тот далекий рождественский вечер, когда вся наша я семья собралась у нарядной елки. Вот, с этого вечера все и началось.

Был канун Сочельника. В большой комнате стояла празднично украшенная елка. В доме было много детей, играла музыка. Все веселились, танцевали и прыгали вокруг нее, украдкой поглядывая на праздничный стол. Для детей его накрывали отдельно – с обилием сладостей и подарков.

В самый разгар веселья дверь открылась и вошла тетя Агнесса. Она была одета, как всегда, в строгое черное платье. Однако пышное жабо, белоснежный, туго накрахмаленный воротничок и праздничная брошь-камея – для самых особенных случаев, свидетельствовали о том, что сегодня не совсем обычный день.

Тетя Агнесса вела за руку невысокого худенького мальчика. Что-то жалкое и неуверенное было в его внешности. Возможно, его смущало то, что он был острижен налысо, и этим выделяется среди остальных детей. А может, стеснялся своего казенного темно-синего костюма, из которого уже прилично вырос? На ногах были большие черные ботинки со сбитыми носками. Они полностью выглядывали из-под коротких брюк. Кто-то выключил музыку, и все молча, с откровенным любопытством рассматривали странного гостя… От столь пристального внимания щеки мальчика полыхали нешуточным огнем. Он опустил голову, чтобы спрятать глаза, в которых блестели слезы.

– Попрошу минуточку внимания, – звонко произнесла тетя Агнесса и обвела присутствующих строгим взглядом.

Все послушно замолчали, не спуская с нее глаз. Тетя улыбнулась и тише добавила:

– Это Борис. Теперь он будет жить с нами и будет моим сыном, – она посмотрела на мальчика долгим и теплым взглядом, под которым он еще ниже опустил голову.

В зале воцарилась невероятная тишина. Мне показалось, что я отчетливо слышу, как быстро стучит сердце Бориса, готовое в любую минуту вырваться из его груди. Он стоял посреди зала, с низко опущенной головой, словно в ожидании сурового приговора своей судьбе. Все озадачено молчали. Смелый поступок тети Агнессы еще не дошел до сознания родственников.

Конечно, все знали, что она всегда жила одна и ни разу не была замужем. Злые языки называли ее «старой девой», и нам с сестрой всегда было жалко ее. Мы понимали, что это насмешка. Наша тетя никак не может быть девой. Та была другая: молодая и красивая, на коне и с длинными, развевающимися на ветру волосами. Мы не раз видели ее на рисунке в большой красочной книге. Ее называли Орлеанской девой, и она ничем, даже отдаленно, не походила на тетю Агнессу, разве толь тем, что у нее тоже не было детей.

И вот теперь, откуда-то появился мальчик, и тетя назвала его своим сыном.

Сима крепко сжала мою ладошку, и молча кивнула в сторону Бориса, похоже, готового разреветься от гнетущей тишины, затянувшейся до неприличия.

– Он нам чужой и ничей сын, – прошептала с непосредственной детской жестокостью.

Мне стало жалко его. Не отдавая отчета в своих действиях, я поддалась какому-то порыву, выдернула ладошку из руки Симы, и медленно подошла к мальчику. Он еще ниже опустил голову, сквозь слезы рассматривая блестящие носки моих маленьких изящных туфелек.

Я протянула ему конфету, уже порядком, подтаявшую в руке. Это был любимый «Гулливер», честно заработанный за длинное стихотворение, которое я специально разучила для праздничного вечера.

Борис поднял глаза, наполненные слезами, и быстро спрятал руки за спину. Гордость не позволяла ему принять мою жалость даже в виде вкусной конфеты. Я растерянно посмотрела на тетю Агнессу. Она улыбнулась, погладила меня по голове и сказала Борису:

– Ну, не надо вести себя так, будто ты маленький дикарь. Возьми конфету и поблагодари Соню.

Гости словно очнулись и обступили нас плотным кольцом. Все стали поздравлять тетю с праздником и с «прибавлением» в семействе. Борис с сожалением посмотрел на конфету и, неожиданно гордо вскинув голову, отвернулся в сторону.

– Что ты пристала к нему? – дернула меня за рукав Сима. – Ешь сама свою конфету или отдай половину мне. А этот… приблуда, – она кивнула головой в сторону мальчика, – ишь, какой, еще не стал сыном, а уже задается, – она показала ему язык, потом снова крепко ухватила меня за руку и потащила в другую комнату. Я хотела спросить ее, что значит «приблуда», и, где она слышала такое слово, но Сима тащила меня за собой, не останавливаясь. Я все время оглядывалась, а Борис неотрывно смотрел нам вслед.

Так состоялось наше первое знакомство с мальчиком, которого усыновила наша тетя. Она никогда не вдавалась в подробности и ничем не объясняла свой странный поступок. За нее это сделала старая нянька Нюра. Она и не заметила, как ловко нам с сестрой удалось все у нее выспросить, и простодушно поведала все, что сама знала о нем.

Оказывается, Борис был сиротой и давно уже жил в детском доме. Вернее, он был не совсем сирота, и у него была какая-то семья, но он все равно почему-то оказался в детском доме. Почему родственники от него отказались и отдали на воспитание государству, Нюра не знала. Не мог понять этого и сам мальчик. Он рос молчаливым и замкнутым, часто болел.

Каждый год летом, санаторий, где работала тетя, принимал детей из детских домов и интернатов на лечение. Чем запал в душу нашей строгой тете этот худенький мальчик, мы не знали и никто этого не знал. Его, не по-детски тоскливый взгляд, будил ее по ночам и уже до утра не давал уснуть. Тетя Агнесса была серьезной и ответственной женщиной. Она долго все обдумывала и взвешивала. И, все же, спустя полгода, после долгих мытарств и хождений по кабинетам, оформила все бумаги, и забрала Бориса домой. Это произошло как раз накануне Рождества. Она сразу привела мальчика к нам, чтобы познакомить со всей семьей».

Тяжело вздохнув, я отложила тетрадь в сторону. Поискав глазами сумку, обнаружила ее у кровати. Оглянувшись на дверь, достала оттуда пачку сигарет. Я не была заядлым курильщиком, но иногда мой организм требовал какого-то допинга. Особенно это наблюдалось в минуты стресса или нервного срыва. Сейчас ситуация вполне соответствовала тому, чтобы закурить. Быстро затянувшись сигаретой, я снова посмотрела на дверь. Не хотелось, чтобы сестра застала меня за этим занятием. Вдыхаемый дым быстро достиг нужной точки, и я, ощутив легкое головокружение, откинулась на спинку кровати, стряхнув на салфетку дрожащими пальцами пепел. Однако тетрадь уже ждала меня.

«…В следующий раз мы встретились через полгода. За это время Борис очень изменился. Он держался подчеркнуто независимо и делал вид, что нас с сестрой совсем не замечает. На самом же деле я всегда ловила на себе его странный взгляд. Похоже, он быстро привык к тому, что у него теперь есть мама и не просто мама, а еще и главный врач в санатории. Ему нравилось, что ее все уважают и даже побаиваются. В общем, теперь он мало походил на того мальчика, с низко опущенной головой и худенькой тонкой шейкой. Он ни перед кем не опускал голову, а скорее наоборот, посматривал на всех свысока. Борис изменился и внешне. Он вырос, поправился и раздался в плечах. У него оказались красивые волосы. Их больше не стригли «под машинку», а позволили свободно подниматься надо лбом высокой пшеничной шапкой. Но, самое главное, он больше не носил казенный темно-синий костюм, который так ему не нравился и вызывал сплошные комплексы. В комнате Бориса стоял двухстворчатый шкаф, заполненный приличными вещам. Они были подобраны заботливо и со вкусом.

С появлением в своей одинокой жизни этого мальчика, тетя Агнесса и сама очень изменилась: стала мягче и чаще улыбалась. Мы раньше почему-то не замечали, что она еще совсем молодая. И глаза у нее добрые и красивые. Она нежно, с особенным трепетом относилась к Борису, хотя и старательно скрывала свои чувства, напуская на себя излишнюю строгость. Но мы с сестрой уже давно поняли, что теперь сердце нашей с ней тети принадлежит ему и она уже не представляет своей жизни иначе.

Хотя для нас ничего не изменилось. Все каникулы мы, как и прежде, проводили у нее. Казалось, все идет, как надо, но родственные отношения с «новым братом» не складывались. Мы ревновали к нему тетю Агнессу и никак не могли смириться с тем, что теперь наше место в ее сердце занимает чужой мальчик. Борис был старше на три года. Он никогда с нами не играл, однако, не упускал случая оттеснить в сторону. При этом, проходя мимо, презрительно цедил сквозь зубы обидное для нас: «малявки». Мы с сестрой были не робкого десятка. Не ябедничали, но в обиду себя не давали и в долгу не оставались. Борис, зачастую, просто не решался с нами связываться, а лишь посматривал презрительно и высокомерно.

Удивляло то, что Борис с первого взгляда научился нас безошибочно отличать друг от друга, хотя мы с сестрой были как две капли воды похожи, со смешными торчащими в стороны косичками и носили совершенно одинаковую одежду. Нам это очень не нравилось, но мама была непреклонна и всегда покупала одинаковые платья и костюмы.

Почему-то с Симой, которая его откровенно не любила и никак не могла смириться с его появлением в нашей семье, Борис чаще находили общий язык. Я не раз замечала их за беседой или каким-то общим делом. Меня же, он просто открыто игнорировал, одаривая насмешливым взглядом. Это потом уже, намного позже, я узнала, что моя жалость в тот рождественский вечер и «Гулливер» в потной ладошке, не просто ранила его, а больно задела детское самолюбие.

Прошло время. Борису исполнилось восемнадцать лет. Он успешно окончил школу и уехал учиться в Москву.

В то лето мама, как обычно, отправила нас к тете Агнессе. Накануне мы с сестрой отметили шестнадцатилетие и чувствовали себя уже совсем взрослыми.

Тетя с утра до вечера пропадала на работе – это была ее обычная жизнь. Борис все еще находился в Москве. Он сдавал экзамены и домой его раньше, чем через неделю, никто не ждал.

Мы наслаждались полной свободой и целыми днями были предоставлены сами себе. Хотя сначала привели маленькую квартиру тети с идеально-чистое состояние. Да и заботы по кухне тоже взяли на себя. Для двоих это не составляло большого труда и не занимало слишком много времени. После этого шли на пляж, а вечером посещали библиотеку или смотрели фильмы в местном кинотеатре. Девочки мы были заметные и очень симпатичные. Вскоре у нас появились поклонники, и мы уже толпой собирались в парке, слушали, как ребята играют на гитарах, вместе пели и хорошо проводили время.

Тот день, от которого я стала вести новый отсчет в своей жизни, с утра был самым обычным днем наших беззаботных каникул. Ничего заранее не предвещало новых событий и перемен. Мы с Симой утром испекли яблочный пирог и отправились на пляж. Там уже поджидали новые друзья. День пролетел незаметно и только к вечеру мы вернулись домой. Тетя все еще была на работе и ругать нас за длительное пребывание на солнце было некому.

Сима первая заняла душ, а я терпеливо ждала свою очередь, слоняясь по квартире со стаканом воды в руке. Похоже, мы здорово перегрелись. Во всем теле чувствовалась апатия и абсолютное безволие, кожа горела огнем и немного побаливала голова.

Неожиданно дверь скрипнула и открылась. Я с удивлением уставилась на Бориса.

Мы не виделись полгода. В плотно облегающих джинсах и модной рубашке, он мне показался необыкновенно мужественным и привлекательным. Короткие рукава обнажали мощные бицепсы, крепкая загорелая шея. Трудно было узнать в этом красивом парне того худенького мальчика с тоскливым взглядом, напоминающим затравленного зверька, когда тетя Агнесса привела его на Рождественские праздники.

Борис поставил чемодан на пол и, откинув со лба волнистые выгоревшие волосы, улыбнулся.

– Привет, Соня. Как поживаешь? – он ей озорно подмигнул, явно довольный произведенным на меня впечатлением. – Ну, что же ты молчишь? Это так не похоже на тебя. Раньше мне частенько доставалось от твоего острого язычка. Скажи же, хоть что-нибудь. Ты не рада моему приезду?

Надо же? Он меня сразу узнал и не перепутал с сестрой, хотя и не видел нас несколько месяцев. Мне это показалось особенно приятным, но я, по-прежнему, молчала и стояла перед ним, как истукан. Почему-то язык не хотел меня слушаться. Я понимала, что выгляжу, по меньшей мере, глупо. Нужно взять себя в руки, и как-то реагировать на слова и улыбку Бориса, но сейчас это было невозможным. Я нервно сглотнула и заставила себя слегка кивнуть головой. Этот жест вызвал у Бориса странный интерес. Под его пристальным взглядом я чувствовала себя так, словно находилась на раскаленной сковородке, и не знала, как себя вести и куда девать вторую руку? В правой – у меня все еще был стакан с водой. Неожиданно я нашла ей применение и поправила волосы, слабо надеясь на то, что внешне выгляжу не такой растрепанной, какой казалась себе внутренне. Все слова куда-то пропали. Я сейчас была способна лишь безмолвно смотреть на Бориса и хлопать своими красивыми ресницами.

Он это сразу заметил и снова улыбнулся своей неотразимой улыбкой, открыто наслаждаясь моим замешательством. Я вдруг почувствовала, что теряю равновесие и прислонилась к стене, чтобы не упасть. Хорошенькое дело. Что-то со мной происходило, но я не находила объяснения этому состоянию. Я уже знала внимание мальчиков, и в настоящее время у меня было несколько поклонников из нашей компании, но ни один из них так не смотрел на меня, и, тем более, никто из них не имел на меня такого влияния.

– О, да ты совсем выросла, Сонечка, и стала просто красавицей, – произнес Борис своим приятным бархатным голосом и попытался заглянуть мне в глаза.

Я всячески старалась избегать его взгляда, который действовал на меня совершенно разрушительно. Он обжигал кожу, кровь клокотала в венах и пульсировала в висках. При этом бедное мое глупое сердечко трепетало, как перепуганная птичка в чужих руках. Борис подошел ко мне и взял мои маленькие ладошки в свои крепкие руки. Я замерла, лихорадочно соображая, как выбраться из этого водоворота, внезапно нахлынувших и незнакомых чувств. Пока я пыталась как-то обрести себя, то, что произошло дальше, и вовсе плохо поддавалось какому-либо анализу в моей внезапно поглупевшей голове.

Борис стоял совсем близко. Странная и, ранее незнакомая мне улыбка, блуждала на его лице. Он вдруг с силой притянул меня к себе и слегка прикоснулся своими губами к моим побледневшим губам. Я едва не лишилась чувств. Будто по телу разлилась огненная река. Она заполнила меня всю, отчего стало трудно дышать. До этого я не раз целовалась с мальчишками, но все было совсем не так.

Неизвестно, чем бы закончилась, вернее, как дальше происходила бы наша встреча, если бы не моя сестра. Она появилась из ванной комнаты, завернутая в большое махровое полотенце.

– Борис! – воскликнула Сима. – А мы ждали тебя через пару дней. Сонька, что же ты стоишь? Тети Агнессы еще долго не будет дома, подсуетись, ставь чайник, я сейчас моментом оденусь, – она быстро прошмыгнула в комнату и прикрыла за собой дверь.

Я не знала, как себя вести дальше. Спас меня пустой стакан, который я до сих пор вертела в дрожащей руке. Я даже не заметила, когда выпила из него воду и теперь принялась его внимательно рассматривать. Борис не сводил с меня глаз. Белокурый, самонадеянный и невероятно привлекательный. В нем было все, что способно было запросто заморочить голову наивной девушке. Он это прекрасно понимал и сейчас улыбался, стоя в узком проходе коридора, чем окончательно отрезал мне путь к отступлению.

– Ну вот, я готова, – появление сестры было, как нельзя кстати. – Борис, ты уже вымыл руки? Идем на кухню, мы с Соней утром испекли вкусный яблочный пирог, будто нарочно к твоему приезду.

Борис быстро повернулся к ней и уже что-то рассказывал по дороге на кухню. Сима отвечала ему, но я не слышала из их разговора – ни слова. Дрожь в коленках и других местах, не оставляла меня. Я ухватилась за спасительную дверь и закрылась в ванной.

Стояла под прохладным душем до тех пор, пока не почувствовала, что начинаю немного приходить в себя. В голове стали появляться мысли и даже возникли некоторые вопросы. Что это со мной? Какое-то странное наваждение. И почему это я позволила этому самодовольному Борису так себя вести? Я уже достаточно взрослая и не раз приходилось ставить нахалов на место, но… совсем нельзя сравнивать его прикосновения с прикосновениями парней, которых я одергивала. Это было нечто неописуемое и совершенно НЕ земное.

В дверь постучали.

– Сонечка, детка, у тебя все в порядке? Что-то ты там притихла? – послышался встревоженный голос тети Агнессы.

Я сразу открыла дверь и смущенно улыбнулась.

– Пойдем пить чай, мы тебя ждем, – тетя Агнесса слегка ущипнула меня за щеку и подтолкнула к кухне.

С появлением Бориса она мгновенно преобразилась. Глаза молодо блестели, и с лица не сходила счастливая улыбка. А я? Разве меня его приезд оставил равнодушной? Со мной творилось что-то непонятное. Я сама себя не узнавала. Глупенькая, тогда я еще и не подозревала, как с этого вечера круто изменится вся моя дальнейшая жизнь, вплоть до сегодняшнего дня. Это я осознала значительно позже. А в тот вечер мое маленькое и глупое сердечко стучало так сильно, что не давало уснуть до самого утра.

Я послушно поплелась вслед за тетей на кухню, стараясь не смотреть на этого наглеца, который, как ни в чем не бывало, сидел за столом и с большим аппетитом уплетал наш яблочный пирог. Соня поставила перед ним большую дымящуюся кружку крепкого чая. Борис встретил меня слегка прищуренным взглядом и промычал туго набитым ртом: «Вкусно».

Я до сих пор помню все до мельчайших подробностей, до каждого взгляда и слова, сказанного им в тот вечер, впрочем, как и все остальное, что было связано с ним в дальнейшей моей жизни.

Прошло несколько дней. Чем старательней я избегала Бориса, тем чаще наталкивалась на его многозначительный и изучающий взгляд. Порой мне казалось, что он постоянно держит меня в поле зрения и не выпускает ни на минуту. Не скажу, что мне это было неприятно, но этот взгляд отчего-то пугал. Я никому не сказала о том, что у нас произошло при встрече, хотя Сима сразу заметила, что с того вечера я стала какая-то странная, словно сама не своя.

Надо сказать, что маленькая квартира тети Агнессы буквально ожила с приездом Бориса. Он стал душой компании, много шутил, рассказывал нескончаемые, смешные истории из своей студенческой жизни, всячески развлекал нас и при этом сам громко смеялся. Однако глаза его всегда оставались серьезными, когда он смотрел на меня. Я видела в его взгляде вопрос, на который не готова была ответить. Теперь этот взгляд я бы смело и спокойно назвала взглядом интереса самого обычного банального самца (похоже, я все же сумела найти обидное выражение), но тогда мне было всего лишь шестнадцать лет, и опасный блеск его глаз разжигал во мне сумасшедший огонь.

Время неумолимо бежало вперед. До отъезда Бориса оставалось всего несколько дней. Именно эти дни и превратились для меня в целую жизнь.

В тот вечер Бориса долго не было дома. Тетя Агнесса обеспокоено посматривала на часы и выразительно вздыхала. Мы с Симой незаметно переглядывались и пытались хоть чем-то ее отвлечь. Это оказалось непросто. Она вся превратилась в сплошное ожидание, вздрагивала при каждом шорохе и постоянно смотрела на дверь. Сима на этажерке нашла старую газету и принялась разгадывать кроссворд, постоянно обращаясь за помощью к тете. Та старалась сосредоточиться, но часто отвечала невпопад. Ее интересовали лишь часы, стрелки которых которых неумолимо приближались к двенадцати. Скоро полночь, а Бориса все не было дома.

– Ладно, девочки, пора спать, – решительно поднялась она с дивана. – Уже слишком поздно. Думаю, у него просто нет возможности позвонить. Просто засиделся с друзьями и забыл посмотреть на часы. Борис – взрослый мальчик и зря мы за него волнуемся. Я уверена, он в любой ситуации сможет за себя постоять. Все нормально. Спать, спать, спать…

Мы с сестрой, словно по команде, встали, и в этот момент в комнату ворвался резкий звук телефонного звонка.

Тетя Агнесса вздрогнула и с нетерпеливо схватила трубку. Я со страхом наблюдала за ней, повторяя про себя как, заклинание: «Лишь бы только ничего с ним не случилось, лишь бы не случилось…»

– Все ясно. Без паники. Я сейчас буду, – строго сказала она и быстро прошла в свою комнату.

Мы не решались спросить, что же такое произошло, если где-то понадобилось срочное присутствие тети. Не знаю, о чем думала Сима, но я думала только о Борисе. К счастью, все оказалось гораздо проще. Помимо Бориса жизнь продолжалась и в другом направлении.

Тетя Агнесса быстро вышла из своей комнаты, на ходу застегивая кофту. В руках у нее был рабочий ридикюль, так она называла свою небольшую, но довольно объемную, сумку.

– Девочки, немедленно ложитесь спать, и никому не открывайте дверь. У Бориса есть ключи. Я ухожу.

– А… что случилось? – тихо спросила я.

– Да, уж, случилось, – ответила она уже из коридора. – Сегодня в санаторий поступила новая партия детей. У двоих к вечеру поднялась высокая температура и появилась сыпь. Звонила медсестра, она в панике. Неприятное событие. Еще чего доброго придется закрыть санаторий на карантин. Ну, все, – она снова заглянула в комнату и строго посмотрела на нас с сестрой. – Закройте дверь и ложитесь. Я буду поздно.

Мы остались одни. Наверное, так угодно было судьбе, потому что за всем, что произошло потом, я до сих пор чувствую неподвластную моему пониманию силу, в которую можно только верить и слепо следовать ее начертанию.

С этой минуты, все, что происходило со мной дальше, все больше убеждало меня в том, что я уже не принадлежу себе и лишь безропотно выполняю чью-то жестокую волю.