Четвертый суд – четвертый эшафот

(Заседание первое)

Больше года прошло, как Верховный суд отменил оправдательный вердикт присяжных по делу «о покушении на Чубайса А. Б.». Вновь на скамье подсудимых Владимир Квачков, Роберт Яшин, Александр Найденов, с той лишь разницей, что вместе с ними судят теперь еще и Ивана Миронова. Это уже четвертый судебный процесс, в котором А. Б. Чубайс пытается убедить Россию, что на него действительно покушались и покушались именно те самые люди, которые вот уже пять лет несут на себе тяжкий крест обвинения.

Заседание началось рутинно. Судья Людмила Леонидовна Пантелеева изложила присяжным перечень их прав и обязанностей, объяснила, что они должны «разрешить вопросы фактов»: подтвердить или опровергнуть наличие самого события преступления, установить или отринуть причастность каждого из подсудимых к преступлению, установить, виновны или невиновны обвиняемые в преступлении.

И потекло судебное следствие размеренным чередом со вступительного заявления прокурора: «Это уголовное дело не совсем обычное, так как, во-первых, оно приобрело широкий общественный резонанс, а, во-вторых, все потерпевшие, к счастью, живы и будут давать показания по делу». Затем последовал перечень статей Уголовного кодекса, по которым судят В. В. Квачкова, И. Б. Миронова, А. И. Найденова, Р. П. Яшина. Список внушителен и тяжек, как мельничный жернов, который в вековечную старину надевали обвиняемому на шею, топя горемычного в чертовом омуте: здесь и теракт, и покушение на убийство, и незаконное изготовление взрывчатых веществ, и приобретение и перевозка огнестрельного оружия, и умышленное повреждение чужого имущества путем взрыва… Все вроде грозно и весомо, да только слишком часто в прокурорских устах звучит «не установлено»: и боеприпасы-то у подсудимых неустановленные, и охотились они на Чубайса вместе с неустановленными лицами, и оружие, тоже, кстати, неустановленное, покупали в неустановленном месте у неустановленных лиц в неустановленное время, а потом хранили его опять же в неустановленных следствием местах… И даже для подготовки преступления использовали не только квачковский «СААБ» и мироновскую «Хонду», но и неустановленный «ВАЗ». Справедливости ради следует отметить, что были и бесспорно установленные факты. В частности, сказал прокурор Каверин, «маршрут следования Чубайса был установлен». «Подсудимые, – подытожил прокурор, – свои действия по уничтожению Чубайса и других потерпевших не довели до конца по независимым от них обстоятельствам: машина Чубайса оказалась бронированной, а люди во второй машине сумели укрыться от выстрелов».

Судья задала подсудимым ритуальный вопрос: «Понятно ли Вам предъявленное обвинение и признаете ли Вы свою вину?» Спрошенный первым В. В. Квачков категорично заявил: «Нет, не понятно. Мне не понятно, почему событие 17 марта названо «покушением на Чубайса», мне не понятно, почему Чубайс называется «государственным и общественным деятелем». Чубайс являлся и является антигосударственным деятелем! Мне не понятно, на каком основании я обвиняюсь в этом событии, которое является имитацией покушения».

Судья переадресовала недоумение Квачкова прокурору, и Каверин принялся разъяснять: «Чубайс на момент преступления являлся председателем РАО «ЕЭС России», это государственная организация, поэтому он государственный деятель. Ранее он был членом Правления «Союза Правых Сил», поэтому он назван общественным деятелем».

Судья тут же подвела итог: «Обвинение Квачкову предъявлено в надлежащем виде» и обратилась к Ивану Миронову: «Понятно ли Вам предъявленное обвинение и признаете ли Вы себя виновным?».

«Нет, не понятно, – встал Иван Миронов. – Не понятно, почему мне вменяют 277-ю статью с формулировкой «теракт», если на момент предъявления мне обвинения в новой редакции Уголовного кодекса формулировка «теракт» из этой статьи устранена? Мне не понятно, почему вообще не обсуждается инсценировка покушения. Ведь то, что рассказал нам прокурор, не тянет и на дешевый сценарий».

«У Вас некорректное отношение к прокурору!», – сурово оборвала судья подсудимого.

Прокурор, ободренный поддержкой: «Если Вас там не было, подсудимый Миронов, откуда Вам знать, что это не теракт, а имитация?».

«Так я же уголовное дело изучал!» – изумился Иван Миронов.

Настал черед Роберта Яшина признавать или не признавать: «Мне не понятно предъявленное обвинение. Вины не признаю ни по одной из статей».

Последний из опрошенных судьей подсудимых Александр Найденов выразился коротко: «Обвинение мне понятно, как может быть понятна любая озвученная глупость».

Настала очередь озвучить свою позицию адвокатам. А. В. Першин (адвокат В. В. Квачкова): «Назвать это покушением язык не поворачивается, так как трудно поверить, что в мирное время без всяких помех офицер с таким опытом не смог осуществить подобную акцию. Все, что происходило, – это имитация покушения. Защита считает, что она могла быть осуществлена самим Чубайсом».

О. И. Михалкина (адвокат И. Б. Миронова): «Мы полагаем, что это имитация, а не покушение, и Иван Миронов не имеет к ней никакого отношения».

Р. С. Закалюжный (адвокат Р. П. Яшина): «Это – имитация. Открытым остается вопрос: был ли Чубайс вообще в машине, которую подрывали. Мотивы имитации нами будут предъявлены позже».

Е. Н. Котеночкина (адвокат А. И. Найденова): «Мы считаем, что это – инсценировка, и мой подзащитный Найденов не имеет к ней никакого отношения».

На том закончилась первая часть судебного заседания. Вторую посвятили допросу потерпевшего А. Д. Дорожкина, водителя чубайсовской машины.

Начал прокурор Каверин: «Расскажите, что с Вами произошло 17 марта 2005 года».

А. Д. Дорожкин: «Мы выехали с дачи в начале десятого. Я поставил машину у подъезда, подъехал Крыченко (помощник Чубайса. – Авт.), минут через десять вышел Чубайс, мы поехали. Я ехал с маяком, несколько раз обгонял машины. Держался разделительной полосы, до обочины было примерно полтора метра. Раздался взрыв, машину отбросило влево. Появились сколы на стеклах. Сверху полетели детали. Плафон вылетел. Мне пришлось подруливать в свой ряд, так как навстречу ехал автобус. Не знаю, что бы было с пассажирами. Ведь машина-то – четыре тонны! Справа по кузову раздались железные удары. Я понял, что стреляют из автомата. Скорость была около сорока километров. Я нажал на газ, и мы уехали. Чубайс спросил, все ли живы. Сначала ехали со скоростью 120 километров, думали, будет погоня. Машину повело вправо, я понял, что пробито колесо. Нам выслали резервную машину. Мы остановились у поста ГАИ на пересечении МКАД с Ленинским проспектом, где Чубайс пересел в машину «Тойота Лендкрузер», небронированную. Я отвел машину в гараж РАО, мы осмотрели ее: правое колесо пробито, рваные отверстия от пуль, штук двенадцать. Одно из отверстий было около моего виска (здесь и далее выделено мною. – Авт.). Я еще подумал тогда: что случись, кто бы кормил мою семью! Машина БМВ – бронированная, колеса с резиновыми вставками, если подобьют, ехать можно. На лобовом стекле три скола по два миллиметра. Когда я открыл капот, нашел три гайки и несколько разломанных шайб. Я думаю, что они из взрывного устройства…»

Прокурор: «У Вас было сопровождение?»

Дорожкин: «У нас не было тогда сопровождения. Эта машина за нами шла – она просто трассу контролировала. Как они попали за нами, я не знаю».

Прокурор: «Как шла взрывная волна?»

Дорожкин: «Волна шла от передней правой фары».

Прокурор: «Как Вы поняли, что это автоматные пули?»

Дорожкин: «Во-первых, быстро. Во-вторых, что еще-то? Я выстрелов не слышал. Взрыв и потом застучали пули».

Прокурор: «Кто был с Вами в машине?»

Дорожкин: «Крыченко и Чубайс».

Прокурор: «Извне можно их разглядеть?»

Дорожкин: «Нельзя, стекла тонированные. Силуэты видно».

Прокурор: «Предусмотрено ли было сопровождение вас какой-либо личной охраной?»

Дорожкин: «У нас тогда ничего не было. Мы ездили всегда одни».

Прокурор: «Как Вы расцениваете заявления, что это – имитация?»

Дорожкин: «Мне показалось, что это не имитация. Машину бросило. Взрыв нормальный. Все было, наверное, по-настоящему».

Прокурор: «То, что машина Чубайса была защищена броней, было ли каким-то секретом?»

Дорожкин: «Думаю, что нет».

Прокурор: «Получили ли Вы сами телесные повреждения? Каково было Ваше состояние?»

Дорожкин: «Повреждений не было, но когда осознал это, то состояние у меня было… психологическое, наверное, как еще сказать?»

Настала очередь Андрея Шугаева (адвоката А. Б. Чубайса) расспрашивать водителя о пережитом.

Шугаев: «Если машина бронированная, можно ли определить в движении, бронированная машина или нет?»

Дорожкин: «На ходу, наверное, нельзя определить».

Шугаев: «А степень ее защиты?»

Дорожкин: «Выдерживает выстрелы из снайперской винтовки».

Шугаев: «Около поста Чубайс пересаживался в другую машину. Она была бронированная?»

Дорожкин: «Нет».

Шугаев: «Кто-нибудь видел, как Чубайс пересаживался?»

Дорожкин: «Я не знаю. Пост ГАИ на другой стороне».

Шугаев: «Сколько времени заняла пересадка?»

Дорожкин: «Секунд двадцать».

Шугаев: «Воронку от взрыва видели на следующий день?»

Дорожкин: «Воронка метров пять, машина целиком может туда уйти».

Мирно тек допрос А. Д. Дорожкина стороной обвинения. Дорожкин отвечал, не спотыкаясь, не сомневаясь, не задумываясь. Но ладный строй показаний водителя был нарушен неудобными вопросами стороны защиты.

Квачков: «Александр Дмитриевич, Вы когда лучше помните события – сейчас или пять лет назад?»

Дорожкин: «Пять лет назад».

Квачков: «Почему же Вы скрывали столько лет, что Чубайс пересаживался в другую машину?»

Судья снимает вопрос.

Квачков: «Вы говорили на прошлом заседании суда, полтора года назад, что в РАО «ЕЭС» приехали на другой машине?»

И этот вопрос судья снимает.

Квачков: «Вы всегда говорили, что 17 марта Чубайс приехал в РАО не на Вашей машине?»

Дорожкин насупленно и отчего-то зло: «Нет, не всегда».

Квачков: «В чем заключаются отличия по внешнему виду бронированной машины от небронированной?»

Дорожкин: «По внешнему виду – по колесам, по стеклам».

Квачков: «Вам известна стойкость машины на подрыв?»

Дорожкин: «Не знаю».

Квачков: «Сколько лет Вы возите Чубайса?»

Дорожкин: «Одиннадцать лет».

Квачков: «Вы одиннадцать лет не замечали машину охраны?»

Дорожкин: «Да это же не машина охраны!»

Квачков: «Какова была глубина воронки?»

Дорожкин: «Метра полтора, наверное».

«Сопровождения у вас не было в принципе или только в тот день?», – уточняет Иван Миронов.

Судья незамедлительно снимает вопрос.

Миронов: «Какова стоимость бронированного автомобиля А. Б. Чубайса?»

Дорожкин: «Семьсот тысяч долларов».

Миронов: «Простите, я не ослышался – 700 тысяч долларов!?»

Дорожкин: «Да, семьсот тысяч долларов».

Адвокат Михалкина: «Вы нашли под капотом какие-то гайки, а дальше что с ними было?»

Дорожкин: «Выбросил».

Михалкина: «Что случилось с автомашиной после 17 марта?»

Дорожкин: «Не знаю, больше я ее не видел».

«Кого из подсудимых Вы видели на месте происшествия?» – спрашивает Роберт Яшин

Дорожкин: «Никого».

Яшин: «Вы когда поняли, что это был взрыв: во время взрыва или через некоторое время?»

Дорожкин: «Когда пули застучали».

Яшин: «До того, как пули застучали, Вы какое расстояние проехали?»

Дорожкин: «Метров пять».

Яшин: «А скорость какая?»

Дорожкин: «Километров сорок».

Адвокат Закалюжный: «Сколько раз Вы слышали звуки от пуль?»

Дорожкин: «Не меньше трех-четырех».

Закалюжный: «Как это согласуется с двенадцатью отверстиями, которые Вы видели в гараже?»

Дорожкин зло: «Никак не согласуется».

Закалюжный: «Вы что-нибудь слышали о расстреле автомашины Чубайса в гараже? Вы не участвовали в нем?»

Судья торопится снять вопрос.

Александр Найденов: «Какой временной промежуток между взрывом и попаданием пуль?»

Дорожкин: «Секунда, полторы».

Найденов: «Когда Вы услышали взрыв, что происходило между пассажирами?»

Дорожкин: «Они разговаривали, обсуждали какие-то вопросы. А после взрыва звонили по телефону».

Найденов: «В момент подрыва и обстрела какие действия пассажиров Вы наблюдали?»

Дорожкин: «Я ничего не слышал, никакой реакции».

У судьи единственный вопрос: «Вы сказали, что после взрыва никакой реакции от Чубайса не последовало. И как после этого Вы можете объяснить, что они сразу стали звонить?»

Тут бедный Дорожкин окончательно запутался, начал бессвязно бормотать, что «это было во время взрыва, а то после взрыва, но отнюдь не в процессе взрыва…».

Так был ли Чубайс 17 марта на Митькинском шоссе или его там не было, осталось невыясненным. Путаный рассказ Дорожкина о поведении Чубайса во время и после взрыва лишь укрепил сомнение в его нахождении там. Как мог в четыре тонны броневик передвигаться со скоростью 120 км в час с подбитым колесом? Зачем водитель выбросил части взрывного устройства и почему они не понадобились следствию? Была ли у Чубайса охрана или нет, и для чего тогда существовала машина сопровождения, от которой шофер всячески открещивался? Действительно ли автоматные пули свистели у виска Дорожкина, пробив насквозь бронированную капсулу БМВ, неуязвимую даже для снайперской винтовки, или все же бронь высшего уровня, что на БМВ Чубайса, неуязвима для подобного клева пуль?..

«Ё-моё! Достали уже!»

(Заседание второе)

Любителям ток-шоу «Суд идет!» настоятельно советую посетить процесс по делу о «покушении на государственного и общественного деятеля Чубайса А. Б.» в Московском областном суде, вот где действительное ристалище подлинных судейских страстей!

Заседание началось с заявления Шугаева. Бессменный защитник Чубайса выступил с доносом на трех гражданок, выставивших у забора суда плакатик «Чубайс – виновник Саяно-Шушенской катастрофы». «Это злостное давление на присяжных!» – ябедничал Шугаев, требуя внести свою кляузу в протокол. Судья послушно внесла, как лыко в строку, – про запас, из которого, если что не так, сплетут отмену оправдательного вердикта.

Сторона защиты в долгу не осталась. Адвокат Квачкова Першин подал заявление – письменный юридический ликбез для судьи, которая запретила ему говорить при присяжных о том, что его подзащитный – кандидат военных наук и прошел четыре войны. Судья ссылалась на ст. 335 УПК, но закон запрещает исследовать факты прежней судимости, признания подсудимого алкоголиком или наркоманом, словом, негатив, оглашение же положительных сведений закон никак не ограничивает.

Вошли присяжные. Все встали.

В программе заседания значилось оглашение показаний на следствии Дорожкина, водителя Чубайса. Сказанное им прежде мало походило на то, что он говорил теперь. Сразу же после взрыва на Митькинском шоссе Дорожкин объяснял следователю, что взрыва они не почувствовали, подчеркнув мощь машины – четыре тонны! и потому, не снижая скорости, добрались на своих колесах прямо до РАО «ЕЭС», где Дорожкин высадил Чубайса у спецподъезда. Говорил прежде, как беспокоился Чубайс об охране из машины сопровождения, повелев помощнику дозвониться до них, узнать: нет ли раненых… И как же все вдруг изменилось с тех пор!: и машину-то бросало как пушинку, и пули-то у них свистели прямо над головой (в бронированной капсуле!), и броневик их осколки с пулями порвали весь в клочья, и сопровождения-то у них никакого отродясь не было, ездят, как перст, одни, вот даже машину пришлось вызывать другую, так что Чубайс приехал на работу в тот день вовсе не с Дорожкиным… Где тут правда, где тут ложь? Дорожкин понуро поплелся к трибуне.

Квачков: «Вы утверждали раньше, что автомашина Мицубиси сопровождала вас каждое утро, а сейчас говорите, что не сопровождала?»

Дорожкин: «Не знаю, как объяснить, но она никогда не сопровождала».

Квачков: «Объясните это противоречие».

Дорожкин: «Я сейчас спокоен, а тогда был под воздействием взрыва».

Квачков: «Ваше состояние 19 марта, через два дня после события, позволяло Вам точно изложить события, или Вы сейчас их лучше излагаете?»

Дорожкин: «Сейчас лучше».

Квачков: «Поясните разницу в показаниях о машине – охрана это или не охрана?»

Дорожкин: «Она нас не сопровождала».

Квачков: «Есть ли у Вас обязанности по обеспечению безопасности Чубайса?»

Дорожкин: «Обязанности определяются правилами дорожного движения».

Квачков: «В правилах дорожного движения про Чубайса ничего нет. По какой причине Вы скрывали на следствии, что Чубайс приехал в РАО на другой машине?»

Дорожкин: «Потому что нас никто не спрашивал».

Квачков: «Кто представлял БМВ для осмотра в гараже 17 марта 2005 года?»

Вопрос снят.

Адвокат Першин: «Вы заявляете, что охрану Чубайса никто не осуществлял, а на следствии говорили, что эта автомашина осуществляла охрану Чубайса?»

Вопрос снят.

Першин: «Вы можете утверждать, что данный взрыв и обстрел были направлены на автомашину Чубайса?»

Дорожкин: «Ну, попали же в нее».

Першин: «Но ведь попали и в машину Вербицкого, и в Мицубиси».

Молчит Дорожкин.

Адвокат Михалкина: «На следствии Вы показали: «Я не притормаживал, не снижая скорости покинул место взрыва». Подтверждаете это?»

Дорожкин: «Да».

Михалкина: «Почему на суде Вы меняете показания, говорите, что снизили скорость до 40 километров?»

Прокурор: «Я не вижу противоречий! Он по-другому выразился!»

Дорожкин: «Я сбросил газ, но не тормозил, машина сама сбросила скорость».

Миронов: «Подтверждаете ли Вы свои показания на следствии в части, что взрыва Вы не почувствовали?»

Дорожкин: «Если б я его почувствовал, то меня бы не было».

Судья: «Суд снимает вопрос Миронова, так как он задан в неправильной редакции». Пантелеева находит нужную страницу в деле, читает с выражением: «Взрывной волны от взрыва мы не почувствовали».

Миронов: «Вы подтверждаете свои показания, что «взрывной волны от взрыва вы не почувствовали?»

Адвокат Шугаев в ярости: «Хватит задавать такие вопросы! Это издевательство над потерпевшим!»

Миронов: «Вы подтверждаете свои показания в части, что на движение автомашины взрыв никак не повлиял?»

Дорожкин: «Нет. Не подтверждаю».

Миронов: «Тогда почему Вы лгали следствию?»

Вмешивается судья: «Миронов, Вы позиционируете себя как культурный человек, а вопрос формулируете бестактным образом. Из-за некорректности он снимается».

Миронов: «Почему Вы вводили следствие в заблуждение?»

Дорожкин: «По-моему, отличий нет».

Миронов: «Так Вы подтверждаете показания на следствии или не подтверждаете?»

Молчание в ответ.

Миронов: «Еще вопрос: возможно ли резко сбросить скорость четырехтонной машины с 70 до 40 километров без нажатия на тормоз?»

Судья Пантелеева: «Этих показаний у Дорожкина нет!»

Адвокаты защиты дружно протестуют, так как накануне именно эти слова слышали из уст Дорожкина.

Найденов: «Вы сейчас работаете в той же должности?»

Дорожкин: «Да».

Найденов: «Анатолия Борисовича возите?»

Дорожкин: «Вожу».

Найденов: «Вы в своих показаниях полностью независимы от Чубайса?»

Дорожкин: «Да».

Адвокат Закалюжный: «Почему в показаниях на предварительном следствии и в суде имеются расхождения в сроках использования автомашины Чубайса. Сначала говорили – один год, а позавчера – уже четыре года».

Дорожкин: «Это так следователь записал».

Судья растерянно и с укоризной: «Дорожкин! Вам не надо отвечать без моего разрешения. Вопрос снимается».

Закалюжный: «Возражаю!»

Яшин: «Как присяжные правду узнают?!»

Судья удаляет присяжных и предупреждает Яшина о нарушении порядка. Шугаев тут как тут: требует удалить Яшина из зала суда и расценивает объявление Квачковым себя потерпевшим, как давление на присяжных – это их может разжалобить. Адвокат Квачкова в недоумении: «Это же реплика на заявление Шугаева, что мы издеваемся над потерпевшими». Вклинивается вдруг Дорожкин: «Да вы каждый раз издеваетесь! Е-мое! Достали уже!» Все озадаченно примолкли, глядя на прослезившегося Дорожкина. Судья быстро переключает всеобщее внимание на очередной проступок защиты: «Господин Першин, Вы позволяете себе в суде совершать религиозные обряды – креститесь! Свои религиозные убеждения Вы должны совершать в ином учреждении!» В зале скользнула тень 37-го года. Скользнула и растворилась в судебной суете. Судья поставила вопрос об удалении подсудимого Яшина из зала.

Квачков: «Попытка удалить Яшина – это попытка суда пресечь объективное судебное разбирательство. Вы, Ваша честь, препятствуете объективному рассмотрению дела. То, что господин Дорожкин путается в своих показаниях, – это же очевидно. То, что он в течение двух лет обманывал и следствие, и суд, является косвенным свидетельством имитации покушения. Думаю, что возражение Яшина, выраженное в резкой форме, является ответом на Ваши неправовые действия, Ваша честь».

Судья: «Суд считает возможным не удалять Яшина, ограничившись предупреждением».

Присяжные возвращаются, суд продолжается.

Смертельный коктейль

(Заседание третье)

Если кто думает, что суд – это место, где нудным голосом зачитываются скучные документы, он глубоко заблуждается. В наше время в нашей стране суд – это площадка политических споров, яростных дебатов, страстных речей, обращенных к ловящей каждое слово аудитории. Третье заседание началось именно в таком драматическом ключе. В этот день стороны защиты и обвинения предстали перед судьей без присутствия присяжных, чтобы обсудить процедурные вопросы, а именно – отвод судьи по требованию В. В. Квачкова: «Судья Пантелеева прямо или косвенно заинтересована в обвинительном исходе судебного процесса, все вопросы защиты снимает. И, главное, судья отказывается исследовать объект преступления – самого Чубайса. Имеет ли он статус государственного и общественного деятеля, из-за чего применяется к подсудимым 277-я статья (теракт), или он деятель антигосударственный и антиобщественный, каковым его считает вся Россия. Вот почему защита требует отвода судьи».

При упоминании родного имени Чубайса адвокат Шугаев встрепенулся: «С чего Вы взяли, что вся Россия ненавидит Чубайса? Это не ходатайство об отводе судьи, это политическое заявление!»

Не упустил случая лизнуть Чубайса помощник Чубайса Крыченко: «Жаль, Квачков, что Вас не слышит моя девяносточетырехлетняя бабушка, которая является представителем многочисленной части россиян, которые не считают его тем, кем… не хочу даже здесь говорить».

Миронов: «Моя бабушка тоже любит моих начальников, Ваша честь».

Судья обрывает: «Здесь Вам не политический театр, Миронов!»

…В отводе судьи Пантелеевой судья Пантелеева подсудимому Квачкову отказала.

Пригласили присяжных. Продолжился допрос помощника Чубайса Крыченко, с «полным, – как он сам заявил, – средним образованием». Он был интересен не тем, что говорил, а тем, что пытался не сказать: «17 марта 2005 года утром я приехал на дачу Анатолия Борисовича. Подошел Анатолий Борисович. Сели в машину, поехали на работу, по дороге обсуждали с Анатолием Борисовичем служебные вопросы. Не доезжая до перекрестка Митькинского шоссе с Минским шоссе, справа от автомашины раздался взрыв, настолько сильный, что посыпались детали обшивки внутри автомашины. Спустя мгновение раздались удары, явно не снежки. Я инстинктивно пригнулся. Сначала я не поверил, что это был взрыв. Потом вспомнил эпизод в 99-м году, когда меня взорвали в Грозном, я тогда работал в ФСО. Мы доехали до Минского шоссе, я позвонил в приемную правления, сказал, что нас взорвали, но мы можем двигаться и едем в РАО. Кому-то звонил Анатолий Борисович. Я заметил, что машина двигалась странно. Оказалось, что у нее пробито колесо. Потом оказалось, что оно разломано. Я позвонил водителю Ленд-Крузера, чтобы он нас встречал. Тут мне водитель сказал, что у нас горит колесо. Мы остановились и пересадили Анатолия Борисовича в другую машину. Спустя время я осмотрел машину. Зрелище было удручающее. В стойке отверстия – аккуратно против моей головы. Капот пробит, а колесо – его практически не было! Нас спасла эта машина, если бы не она, вряд ли бы мы имели возможность здесь сейчас выступать».

Прокурор: «Какова реакция Чубайса на событие?»

Крыченко: «Волевая, мужественная реакция. Он понял, что нас взорвали. Он попросил меня узнать, живы ли ребята. Я связался с правлением, и они через руководство ЧОПа узнали, что живы. Хотя у них были проблемы».

Прокурор: «Личную охрану Чубайс имел или нет?»

Крыченко: «В таком виде, как это принято было, – нет, не имел».

Прокурор: «Было ли сопровождение вашей машины раньше?»

Крыченко: «Я не смотрел».

Прокурор: «Удары о дверь были до взрыва или после?»

Крыченко: «После взрыва. Если вы сидите в замкнутом пространстве, вы ничего не слышите, а потом удары – цок, цок, цок…».

Прокурор: «Что это было – продукты взрыва или выстрелы?»

Крыченко: «Думаю, что это был смертельный коктейль. Я запомнил – капот, лобовое стекло и дырку от пули».

Прокурор: «Получили ли Вы телесные повреждения?»

Крыченко: «Телесных повреждений я не получил. В состояние нервного возбуждения я стал входить, когда начал понимать, что мы были на волосок от смерти. Это состояние давало потом периодически о себе знать».

Прокурор: «Исходя из позиции подсудимых, была ли это инсценировка?»

Крыченко: «Нет, это самый натуральный взрыв. Причем взрыв направленный. Хотели убить Анатолия Борисовича, и не заботились о том, что могли погибнуть и другие люди».

Шугаев (адвокат Чубайса): «Чубайс произносил «все живы»?»

Крыченко: «Не могу сказать точно».

Шугаев: «Что видели в момент покушения?»

Крыченко: «Взрыв, удар, хлопок – и лобового нет! Вспышек не было, звезды были!»

Шугаев: «От шока?»

Крыченко: «Конечно!»

Сысоев (адвокат Крыченко): «Опишите, как ведет себя машина с пробитым правым колесом?»

Крыченко: «Она вела себя так: падает на переднее колесо, ход ухудшается, но если водитель мастер, то ехать можно».

Квачков: «В течение какого времени Вы служили офицером ФСО?»

Вопрос снят.

Квачков: «Вам было известно, что охрана Чубайса возложена на ЧОП «Вымпел-ТН»?

Вопрос снят.

Квачков: «Вам было известно, что Чубайса сопровождает одна машина охраны, а вторая его встречает?»

Крыченко: «Меня вопросы охраны не интересовали».

Квачков: «Что Вы лично должны были делать в случае нападения на Чубайса, как бывший профессиональный охранник?»

Крыченко: «Вы унижаете мой статус! Я – помощник Председателя правления РАО ЕЭС!»

Квачков: «Кто был старшим по безопасности в БМВ?»

Крыченко: «Не знаю».

Квачков: «По какой причине Вы скрывали, что прибыли с Чубайсом в РАО на другой машине?»

Крыченко: «Я не скрывал, меня об этом не спрашивали».

Видя, как нервничает, суетится помощник Чубайса, судья Пантелеева стала снимать все вопросы подряд. Невыясненным осталось, почему Крыченко скрывал, что у Чубайса была охрана, почему Крыченко, как черт от ладана, открещивается от машины сопровождения, почему Крыченко и судам, и следствию все годы врал, что Чубайса доставили к месту работы в подорванном БМВ… Вопросы повисали без ответов, накапливались новые, их тоже снимали.

Квачков: «Что Вам известно о подготовке покушения на Чубайса в 2002 году?»

Прокурор: «Возражаю! Это домыслы!»

Квачков: «Во втором томе дела, на листе 112-м – вот где эти домыслы!»

Вопрос снят.

Квачков: «Что Вам известно о подготовке передачи мнимому киллеру 19 тысяч долларов США за подготовку покушения на Чубайса в 2002 году – том 2, лист дела 115?»

Вопрос снят.

Першин (адвокат Квачкова): «Видели ли Вы кого-либо из подсудимых в районе взрыва?»

Крыченко: «Нет».

Миронов: «Вам известна судьба главного вещественного доказательства по делу – бронированной автомашины БМВ? Где она находится? Вам известно, что она продана?»

Судья: «Вы задаете вопрос, не относящийся к делу. Вопрос снимается».

Миронов: «Получили ли Вы сумму в размере ста тысяч долларов США по итогам мероприятия 17 марта 2005 года?»

Крыченко испуганно: «Я… я ничего не получал!»

Судья с любопытством, недоверчиво: «Миронов, откуда Вы это знаете?», но тут же спохватывается: «Вопрос снимается!»

Яшин: «Вы обладаете специальными знаниями эксперта по баллистике?»

Крыченко: «Нет, не обладаю».

Яшин: «Тогда на каком основании утверждаете, что, находясь на простой автомашине, Вы бы погибли?»

Крыченко: «Это мое предположение».

Найденов: «Вы сейчас в финансовой или иной зависимости от Анатолия Борисовича находитесь?»

Крыченко: «На свои живу! И еще хочу ответить на вопрос, который мне здесь не задавали. В этой истории в очень нехорошем, нервном состоянии находились наши родные и знакомые. Вам, присяжные, хочу это сказать. Очень плохо они себя чувствуют, у кого-то нервные срывы, кто-то боится ходить на работу и его надо провожать». Крыченко судорожно вобрал воздух, в раздумьях, что бы еще добавить о своих родных и знакомых для весомости обвинения подсудимых, но… просто не нашел слов.

Охранник Чубайса показал на суде, что машину Чубайса никто не обстреливал

(Заседание четвертое)

Если кто-то думает, что маленький человек не может изменить ход истории, то очень ошибается. Маленький человек, этакий крохотный винтик в тяжелом и хитроумном механизме, может так слететь с резьбы, что весь механизм рассыпется. Героем дня стал Сергей Моргунов, охранник, ехавший в автомашине Мицубиси-Ланцер вслед за броневиком Чубайса. То, что он рассказал суду, не имело ничего общего с тем, что говорили до него чубайсовский водитель Дорожкин и помощник Чубайса Крыченко. Выяснилось, что машина охраны сначала ехала впереди бронированного БМВ, но буквально за миг до взрыва броневик резко обогнал собственную охрану.

«После взрыва, – уточнил Моргунов, – машина председателя РАО «ЕЭС» затормозила, а потом последовала дальше, не останавливаясь». Охранники же, которым инструкцией предписано в такой ситуации забирать к себе «охраняемое лицо» и рвать на всех скоростях, остановились … «посмотреть воронку от взрыва», а увидели в придорожном лесу двух человек в маскхалатах, которые тут же открыли огонь из автоматов.

Итак, первое откровение Моргунова – машину Чубайса никто не обстреливал! Неизвестные начали стрелять, когда БМВ с Чубайсом след простыл. Тогда кто и где обстрелял БМВ? Ведь вся страна видела по телевизору чубайсовский броневик с дырками от пуль и таких повреждений насчитали аж двенадцать!

Второе откровение Моргунова – машину Чубайса тщательно охраняли. И не одна машина прикрытия была у Чубайса, а две. Пока непонятно, зачем водитель и помощник Чубайса, уже допрошенные в суде, стремились скрыть это от присяжных, и, не страшась ответственности за лжесвидетельства, упорно врали суду?

Моргунов рассказал суду, что когда по ним открыли огонь, он, старший машины охраны, опытный офицер, имеющий за плечами Академию ФСБ, прежде, чем начать ответно стрелять, позвонил своему начальнику – руководителю ЧОПа Швецу, доложил, что попали под обстрел, спросил, что делать. Швец приказал «ответный огонь не открывать».

«Но почему?! Почему Вы не стали стрелять? – выплеснул свое недоумение Иван Миронов. – Ведь они могли просто подскочить к вам и расстрелять в упор?!»

«Как-то не пришло это в голову, – не ко времени улыбнулся Моргунов. – И потом у них – автоматическое оружие, а у нас – пукалки».

По ходатайству подсудимых огласили показания Моргунова следствию и трем предыдущим судам. Путаные, противоречивые показания, начиная с допроса 18 марта 2005 года. Кстати, это всегда вызывало удивление, ведь всех охранников Чубайса, застигнутых следователями на месте взрыва, допросили тот час, а вот старшего и самого опытного – Моргунова опросили лишь сутки спустя. И вдруг Моргунов в присутствии присяжных проговаривается, что и его 17 марта долго допрашивали.

«Куда же делся Ваш допрос от 17 марта 2005 года?» – тут же вцепился в него Владимир Квачков. И не он один, весь зал затаил дыхание.

«Я не знаю!» – спохватился Моргунов.

«Ваша честь! – развернулся Квачков к судье. – Я заявляю о преступлении, совершенном следователем Московской областной прокуратуры. Из уголовного дела изъяты показания Моргунова от 17 марта 2005 года!»

Вы думаете, что судья постановила направить запрос в прокуратуру? Как бы не так! Вместо этого судья … удалила Квачкова из зала «за нарушение порядка в судебном заседании» и попросила присяжных заседателей «оставить без внимания сведения, оглашенные Квачковым, о том, что Моргунов допрашивался 17 марта 2005 года, так как данных об этом в уголовном деле не имеется».

Потерпевший «Не знал», «Не думал», «Не предполагал»

(Заседание пятое)

В Российской истории пропажа ценнейших документов не редкость: утрачена знаменитая библиотека Иоанна Грозного, сгорело в пожарах Москвы в 1812 году великое «Слово о полку Игореве», гибли архивы и музейные собрания в революционном пламени 1917 года, так что терять документы нам не привыкать, отчего многие факты истории предстают сегодня в чудовищно искаженном виде. Теперь вот выяснилось, что потерян еще один исторический документ, способный пролить свет на события 17 марта 2005 года, – допрос Моргунова, охранника из машины сопровождения Чубайса. Квачков не замедлил выступить с обвинением следствия в фальсификации доказательств путем изъятия протокола допроса и ходатайствовал перед судьей допросить Моргунова вновь, чему воспротивился прокурор Каверин, заявивший, что «Моргунов, говоря, что его допрашивали, не вкладывал в слово «допрос» то значение, которое вкладываем в него мы все».

Адвокат Першин резонно возразил: «Но ведь протоколы допрошенных в тот же день и там же таких же охранников Клочкова и Хлебникова в деле есть, нет только показаний Моргунова. Это означает, что их изъяли умышленно, чтобы скрыть обстоятельства дела, возможно, доказывающие, что это было не покушение, а имитация покушения».

Судья прислушалась к прокурору и отказалась расследовать судьбу чрезвычайно важных для выяснения истины показаний Моргунова. А допрашивать стали другого охранника из машины сопровождения Чубайса – Ю. А. Клочкова.

События 17 марта 2005 года Клочков представил так: «Мы с ребятами встретились в тот день в ЧОПе, Моргунов получил пистолет, и поехали к даче Чубайса. Мы объехали территорию дачи, на саму территорию дачи мы никогда не заходили. В начале десятого поехали в сторону Минского шоссе. По дороге нас обогнала машина Чубайса. В этот момент справа у обочины прогремел взрыв, посыпались снег, земля. У нас потрескалось лобовое стекло. Я и Моргунов вышли из машины и пошли посмотреть, что случилось, а также посмотреть, кто там в лесу сидел и приводил взрывное устройство в действие. В лесу мы увидели двоих, один из них присел и направил на нас автомат. Я заскочил в машину, думал, что Хлебников за рулем и мы уедем. В машине свистели пули, и я полез с заднего сиденья на переднее, но застрял. Хлебников мне помог выбраться из машины. Потом мы с Хлебниковым убежали в лес. Когда мы бежали, я не видел, как Моргунов уехал на нашей машине. Я посмотрел из лесу и увидел, что нашей машины нет. Скоро Моргунов вернулся, приехали следователи и нас начали допрашивать».

И выходило со слов Клочкова, что взрыв прогремел, как только машина Чубайса после обгона встала перед машиной охраны. Шансов поймать посторонним взрывникам такой момент математика практически не оставляет. И что делают профессиональные охранники с богатым опытом службы в ФСБ, ФСО, после взрыва? Вместо того, чтобы пуститься вдогонку за Чубайсом, – ведь основная засада может быть впереди, – офицеры, не прячась, выходят из машины, чтобы посмотреть – и кто же это там в лесу сидит и на кнопку взрывателя нажимает? Одно из двух: или сами, несмотря на академические знания и многолетний стаж работы в охране, полные идиоты, или держат за таковых судью, присяжных, прокурора и подсудимых.

Прокурор: «В какой момент Вы поняли, что это взрыв?»

Клочков: «Сразу. Почувствовал панику. Не пойми что делать. Я растерялся. Гул в ушах. Телесных повреждений не было».

Прокурор: «Опишите людей, которых видели в лесу».

Клочков: «Они перебегали по направлению к нам в маскхалатах. Лиц я не рассмотрел. Возраст не могу определить».

Прокурор: «Почему Вы считаете, что выстрелы были по Вам?»

Клочков: «Ну, ведь я – офицер ФСБ, и могу определить».

Прокурор: «Была ли это имитация, как считает сторона защиты?»

Клочков: «Я не считаю, что это была инсценировка. Это был взрыв и обстрел нас, безоружных».

Сысоев (адвокат Чубайса): «Как близко к вам ложились пули?»

Клочков: «Когда я был в машине, пули порвали обшивку сидений».

Сысоев: «Когда Вы поняли, что нападавшие скрылись?»

Клочков: «Когда утихла стрельба, и подъехал Моргунов, тогда и мы с Хлебниковым вышли из леса».

Квачков: «Вы, прячась от выстрелов, полезли в правую заднюю дверь, а почему не в переднюю левую?»

Клочков: «Чтобы хоть как-то укрыться за спинками передних сидений».

Першин (адвокат Квачкова): «Зачем вы остановили машину после взрыва, если автомашина охраняемого вами лица – Чубайса, поехала дальше?»

Клочков: «Я не был за рулем».

Першин: «Вы можете утверждать, что взрыв был направлен против автомашины Чубайса?»

Клочков: «Да, ведь меня устранять никто не собирался».

Першин: «Но обстреливали-то именно вас, а не Чубайса».

Клочков: «Это мое мнение».

Подсудимый Миронов: «Чем объяснить странное стечение обстоятельств, что взрыв на шоссе произошел именно тогда, когда БМВ Чубайса обогнал вас и стал впереди?»

Клочков: «Не могу ничем объяснить».

Миронов: «Сразу после взрыва Вы слышали выстрелы?»

Клочков: «После взрыва не слышал».

Миронов: «А когда вас начали обстреливать, где находилась машина Чубайса?»

Клочков: «Она уже уехала».

Миронов: «Когда Вы вышли из автомашины и прошли по дороге, чтобы посмотреть, кто осуществил взрыв, Вы находились в состоянии шока?»

Клочков: «Да, находился».

Миронов: «Вы, офицер ФСБ, не подумали, что Вас могут расстрелять из засады?»

Клочков: «Я не подумал».

Миронов: «Моргунов, когда вышел из машины, чтобы посмотреть, кто находится в лесу, достал пистолет?»

Судья снимает вопрос.

Миронов: «Входит ли в ваши обязанности пересадка охраняемого лица в вашу машину?»

Клочков: «Я таких обязанностей не знаю, потому что таких случаев не было. Что делать в таких случаях я не знаю».

Подсудимый Яшин: «Вы предпринимали меры для скрытного перемещения после того, как вышли из машины?»

Клочков: «Нет».

Яшин: «Почему?»

Клочков: «Не знаю почему».

Яшин: «Вы предполагали, что люди в лесу могут быть вооружены?»

Клочков: «Не предполагал».

Яшин: «Можно ли заранее определить, не имея предварительной информации, что движение кортежа Чубайса будет именно по Минскому шоссе?»

Клочков: «Невозможно».

Подсудимый Найденов: «Что мешало нападавшим подойти и добить вас?»

Клочков: «Ничего не мешало. Поэтому мы с Хлебниковым и ушли в лес».

Трудно представить себе офицера ФСБ, который впадает в шок от неподалеку прозвучавшего взрыва, потом, безоружный, открыто бредет по шоссе поглазеть на место взрыва и на людей, которые их подорвали, нимало не опасаясь, что его могут уничтожить как опасного свидетеля?.. Но главная странность Клочкова впереди.

Прокурор: «10 марта вашей группой выявлялись какие-либо подозрительные лица? Расскажите, кого Вы видели».

Клочков: «10 марта 2005 года мы приехали в Жаворонки в 7.40 утра и обратили внимание на группу лиц. Мужчина пожилой в окружении ребят в черных куртках. Они стояли у железнодорожной станции на кругу. Я раньше работал в ФСБ и подумал, может среди них есть знакомые. Я подошел ближе. Знакомых среди них не оказалось. Записал в блокнот номера машин. Это были зеленый СААБ и серая Хонда. Номера машин я не помню. Ребята были от 30 до 35 лет. А мужчина – в камуфлированном бушлате и шапке-монголке».

Прокурор: «На каком расстоянии от них Вы прошли?»

Клочков: «Рядом, в нескольких метрах».

Прокурор; «Из тех лиц, кого Вы видели 10 марта, Вы кого-либо в зале суда видите?»

Клочков: «Тот пожилой мужчина очень похож на подсудимого Квачкова. На сто процентов не могу сказать, но очень похож».

Прокурор: «Чем напоминает Квачков того мужчину?»

Клочков: «Ростом, телосложением, мимикой, жестами, а так я не уверен, по лицу тяжело сказать».

Прокурор: «Как дальше действовал экипаж охраны?»

Клочков: «Мы доложили об этом руководству ЧОПа».

Подсудимый Квачков: «Я Вам предъявлялся для опознания?»

Судья снимает вопрос.

Першин: «Вы заявляли в ходе следствия, что Квачков похож на того пожилого мужчину?»

Клочков «В ходе следствия – нет».

Першин: «А почему?»

Судья снимает вопрос.

Подсудимый Квачков протестует. Судья удаляет Квачкова за нарушение порядка в зале суда до конца судебного заседания.

Найденов: «10 марта Вы меня лично видели в той группе мужчин?»

Клочков: «Нет».

Яшин: «А других подсудимых, находящихся в зале?»

Клочков: «Нет».

Так Квачков это был на кругу или нет? – охранник Чубайса на этот вопрос так и не ответил, причем это было первое за все пять лет следствия и многочисленных судов его заявление о том, что он видел 10 марта, за семь дней до покушения, человека, похожего на Квачкова. То ли шок после взрыва у офицера ФСБ, наконец, прошел, то ли аргументы обвинения настолько ничтожны, что их обвинение решило укрепить новеньким «воспоминанием».

Свидетель обвинения: «Я не вникал, что подписывал»

(Заседание шестое)

Наша судебная система, должная судить, как известно, без гнева и пристрастия, впервые за три с половиной года беспрестанных процессов по делу о покушении на Чубайса, ненадолго, на чуть-чуть, но действительно забыла о пристрастии. Может быть рухнувший на головы москвичей обильный снегопад тому причиной, а, может, обвал жестоких катастроф и настоящих терактов, рядом с которыми странное приключение с броневиком Чубайса выглядит неудачной карикатурой на теракт. Как бы там ни было, но судья Пантелеева в этот день почти не снимала вопросов.

До того, как в зал суда вступили присяжные заседатели, В. В. Квачков сделал заявление: «На судебном заседании 2 декабря 2009 года на вопрос прокурора «Не похож ли кто-либо из подсудимых на мужчин, виденных охранником Чубайса потерпевшим Клочковым 10 марта 2005 года в поселке Жаворонки?», Клочков ответил: «Да, Квачков похож на одного из мужчин». Мой вопрос о том, почему потерпевший Клочков изменил свои показания, данные им пять лет назад, судья сняла. Напомню, что тогда Клочков заявил: «В ходе опознания 25 марта 2005 года я не опознал предъявленного мне человека. Я с уверенностью утверждаю, что среди предъявленных мне лиц нет человека, которого я видел 10 марта 2005 года» (т. 2, л.д. 151). Согласно закону, повторное опознание лица не может быть проведено. Тем не менее, гражданка Пантелеева вынесла заведомо неправосудное постановление и показала свою заинтересованность в вынесении присяжными заседателями обвинительного вердикта. Гражданка Пантелеева совершила преступление. Прошу занести это заявление в протокол».

К заявлению о собственном преступлении Пантелеева отнеслась спокойно, позволив сторонам поспорить на заданную тему. Прокурор Каверин вступился за судью: «Заявление Квачкова не соответствует требованиям закона. Вопрос был снят, так как подсудимый Квачков ссылался на материалы опознания, которые еще не оглашались в суде».

Ему ответил Иван Миронов: «В случае с утверждением потерпевшего Клочкова об опознании Квачкова мы столкнулись с откровенной провокацией стороны обвинения. Ведь потерпевший Клочков многократно давал показания о том, что не опознал Квачкова. Сторона защиты, Ваша честь, просит огласить протоколы прежних допросов потерпевшего Клочкова и протокол опознания подсудимого Квачкова в связи с появлением существенных противоречий в показаниях потерпевшего».

Прокурор решительно запротестовал: «Сторона обвинения возражает против оглашения протокола опознания, потому что потерпевшему Клочкову предъявили Квачкова без предварительного допроса, где он дал бы его подробное описание. Указания возраста – 55 лет, и роста – ниже среднего, – явно было недостаточно, чтобы предъявлять Квачкова для опознания. И потом, до опознания потерпевший наверняка видел Квачкова по телевизору, поэтому опознание ценности не имеет».

Миронов: «Как я понял, господин прокурор требует признать незаконными результаты опознания Квачкова, которые признавались законными все пять лет процесса. Но сегодня, когда карточный домик следствия начинает рассыпаться, прокуратура пытается отменить собственные действия. Если прокуратура решила упражняться в подлости, цинизме, беззаконии…»

Судья резко обрывает Миронова, не желая слушать, в чем там еще упражняется прокуратура.

«Процесс является открытым, Ваша честь, – напомнил Миронов. – За ним следит все российское общество. Подобное заявление прокуратуры оскорбляет объективность и беспристрастность этих стен».

Ивана Миронова поддержала адвокат Оксана Михалкина: «Ваша честь, говорить, что Клочков не допрашивался о приметах виденного им 10 марта человека, не верно. Клочков описал его 18 марта 2005 года. И потом в качестве подтверждения обвинения следователь включил в дело протокол опознания, в котором Клочков не опознал Квачкова! Как же можно сейчас от него отказываться?!»

Судья после долгого раздумья: «Клочков, Вы действительно видели подсудимого Квачкова в телепередачах?»

Клочков: «Да-а-а, видел».

Судья возмущено: «Почему Вы не указали на опознании, что видели Квачкова по телевизору?»

Клочков молчит.

Судья решает: «Оглашение протокола опознания отклонить в связи с утверждением стороны обвинения, что Клочков видел Квачкова в средствах массовой информации. Суд предоставляет стороне обвинения время для доказательства этого утверждения».

В переводе с судебного языка на русский это означает, что прокуратура должна принести в зал суда заверенные нотариусом видеокопии телевизионных передач, в которых до 25 марта могли показывать Квачкова.

Наконец, в зал суда пригласили присяжных заседателей. Огласили показания Клочкова – охранника Чубайса, данные им на следствии. Они разительно отличались от того, что Клочков поведал суду накануне.

Адвокат Михалкина: «Почему 17 марта 2005 года Вы не говорили, что спрятались от выстрелов в машине и что Хлебников Вас оттуда вытащил?»

Клочков: «О чем меня спрашивали, на то я и отвечал».

Михалкина: «Почему на допросе 18 марта 2005 года Вы говорили, что пожилой человек в Жаворонках был в гражданской одежде, а сейчас говорите, что он был одет в камуфлированный бушлат?»

Клочков: «Бушлат без погон я считаю гражданской одеждой».

Михалкина: «Почему 18 марта Вы говорили, что вышли из машины 10 марта, думая, что в Жаворонках происходит оперативное совещание ФСБ, и надеялись разглядеть там своих знакомых, а теперь говорите, что Вы вышли из машины в магазин за сигаретами?»

Клочков: «Я упустил этот момент».

Адвокат Першин: «Почему на следствии Вы сказали, что охраняли Чубайса и его имущество, а теперь говорите, что Вы сопровождали автомашину Чубайса?»

Клочков: «Какая разница!»

Першин: «Почему на следствии Вы сказали, что после взрыва 17 марта вышли посмотреть, что случилось, а теперь говорите, что остановились, потому что не могли ехать из-за того, что у вас растрескалось лобовое стекло?»

Судья Пантелеева моментально снимает вопрос.

Першин: «Почему на следствии Вы не упомянули, что у вас потрескалось лобовое стекло?»

Клочков: «Я упустил это».

Першин: «То есть, когда лобовое стекло потрескалось – это не заметно?»

Вопрос снят.

Подсудимый Миронов: «Почему на суде Вы сказали, что ваша машина выехала первой с дачи Чубайса, и автомашина Чубайса обогнала вас именно в том месте и в то время, где и когда произошел взрыв, а на следствии говорили, «на двух машинах мы выехали с дачи Чубайса»?»

Клочков: «Во время взрыва наша машина находилась сзади, но следователя это не интересовало».

Миронов: «Почему на суде Вы говорите, что просто проверяете трассу перед проездом Чубайса, а на следствии Вы употребляли глагол «сопровождать», то есть обеспечивать охрану?»

Клочков: «Ехать за БМВ на Мицубиси просто невозможно. Это не реально. У Мицубиси 90 лошадиных сил, а у БМВ – 500. Сопровождением и личной охраной мы не занимались. У нас одна машина провожает автомашину Анатолия Борисовича, а другая – встречает».

Миронов: «Почему на следствии Вы скрыли, что у вас задействовано две машины сопровождения?»

Клочков: «Тогда еще не все преступники были задержаны. Я не считал нужным раскрывать … Я был в шоковом состоянии и не вникал, что подписывал».

Подсудимый Найденов: «Вы видели, как Моргунов пробрался в салон автомобиля и отогнал машину в сторону Минского шоссе?»

Клочков: «Не помню».

Найденов: «Как Вам потом Моргунов объяснил необходимость своего отъезда?»

Клочков: «Он поехал вызывать милицию».

Найденов: «Он уезжал в сторону Минского шоссе один?»

Клочков: «Один».

Найденов: «Вы не видели, как отъезжал Моргунов, но при этом утверждаете, что он уезжал один».

Клочков: «Кроме нас там никого не было».

Подсудимый Квачков: «Когда Вы вышли из машины, Вы кого предполагали увидеть в лесу – разбойников, грабителей?»

Клочков: «Хотел увидеть, что произошло. Мы могли и террористов увидеть».

Квачков: «Тогда почему так беспечно шли к месту взрыва?»

Клочков: «Меня взрывали первый раз в жизни».

Квачков: «И Вы утверждаете, что Вы – бывший офицер ФСБ?»

Клочков: «Да».

Миронов: «Вы сказали, что взрыв должен был быть из леса. Вы обладаете информацией, которую могли бы доложить суду?»

Прокурор протестует: «Снимите вопрос, Ваша честь! Потерпевший это только предполагал».

Вопрос снимается.

Миронов: «С учетом обстоятельств взрыва и с учетом Вашего опыта работы в спецслужбе, скажите, детонация взрыва могла быть произведена из машины – из БМВ Чубайса? Радиодетонацию я имею в виду».

Судья заинтересованно: «Я правильно Вас поняла, Миронов, Вы спрашиваете, мог ли взрыв БМВ быть произведен из БМВ?»

Миронов: «Да, Ваша честь».

Судья: «Отвечайте, Клочков».

Клочков остолбенело: «Я не знаю».

Охрана Чубайса собирала на обочинах мусор и отлавливала гастарбайтеров

(Заседание седьмое)

Судебное заседание по делу о покушении на Чубайса, прошедшее накануне, подтвердило истину о превратностях судьбы. Сегодня ты – потерпевший и свидетель, и все сочувствуют перенесенным тобой страданиям, а назавтра тебя объявляют преступником и расследуют уже твои показания, оказавшиеся наглой ложью. Адвокат Алексей Першин выступил с заявлением, которое сделало очень щекотливым положение одного из охранников Чубайса – потерпевшего Клочкова. Першин предъявил суду заявление о преступлении Ю. А. Клочкова, который пять лет спустя, на предыдущем судебном заседании, признался, что Квачков очень похож на мужчину, виденного им 10 марта 2005 года в полутора километрах от дачи Чубайса на железнодорожной станции Жаворонки. До этого ни на официальном опознании, ни на трех предыдущих судах Клочков не узнавал в Квачкове того подозрительного мужчину с железнодорожной станции. И вдруг потерпевший «прозрел»…

Адвокат Першин обвинил Клочкова, во-первых, в даче ложных показаний, в случае, если он солгал на опознании в 2005 году, когда не признал Квачкова, во-вторых, в фальсификации материалов уголовного дела, если потерпевший соврал здесь прямо в зале судебного заседания, через пять лет узнав в Квачкове человека со станции Жаворонки. При любом повороте событий внезапное просветление памяти потерпевшего Клочкова подпадает под соответствующую статью Уголовного кодекса, что требует обязательного разбирательства следственных органов.

Судья не стала возражать против прокурорского расследования, согласившись внести заявление защиты в протокол.

На нынешнем заседании показания давал водитель машины сопровождения Чубайса Дмитрий Хлебников. По сложившейся традиции прокурор попросил Хлебникова рассказать, что произошло на Митькинском шоссе 17 марта 2005 года. В отличие от офицеров ФСБ-ФСО профессиональных охранников Клочкова, Крыченко, Моргунова, которые свидетельствовали, что «пребывали в шоке» от случившегося, растерялись, испугались, спустя годы с содроганием вспоминали о пережитом, у Хлебников ничего подобного в рассказе не было.

«Мы встретились с ребятами рано утром в ЧОПе, – вспоминал Хлебников, – Моргунов получил табельное оружие, и мы выдвинулись в Жаворонки. Около девяти часов утра выехали из Жаворонков вместе с машиной Председателя. Движение было очень плотное. Через пятьсот-шестьсот метров после поворота на Митькинское шоссе машина Чубайса нас обогнала и встала перед нами метрах в четырех. В ней был водитель и больше никого… – Хлебников осекся, замер, с ужасом понимая, что проговорился, и спешно попытался спасти положение: – В общем, я не знаю, был там кто или нет, кроме водителя. БМВ попыталась пойти на обгон впереди идущей светлой девятки, и в этот момент я увидел, как БМВ слегка тряхнуло, но БМВ выровнялась и ушла вперед. Одновременно я увидел дым и подумал, что у меня взорвался мотор. Наша машина заглохла. Ударило волной по ушам, надавило на глаза. Мы остановились, и мои товарищи Клочков с Моргуновым вышли из машины, пошли посмотреть место взрыва. Я какое-то время сидел в машине, потом вышел вслед за ними. Сделал несколько шагов, раздались выстрелы, от асфальта полетели искры. Я присел за колесом, потом прибежал Моргунов, который тоже спрятался за колесом. А Юра Клочков заскочил в машину на пассажирское сиденье, я его потом за шиворот оттуда вытаскивал через водительскую дверь. Когда выстрелы кончились, мы с Клочковым побежали в лес, на противоположную сторону дороги. Там снегу по пояс. Моргунов в это время уехал на пост, где иногда бывают милиционеры. Он надеялся вызвать милицию. Когда он вернулся через несколько минут, за ним приехали патрульные. И мы вышли из леса. На нашей машине было много повреждений: растрескавшееся лобовое стекло, дыра в боковом стекле размером с куриное яйцо, пробитый бензобак, пробитое колесо, поролон на сиденьях весь изорванный. Ехать на ней вслед за БМВ было бы очень трудно».

Клочков замолчал, очевидно, прикидывая, убедительной ли показалась картина событий. Картина присутствовавших в зале суда впечатлила. Особенно проговорка о том, что в машине Чубайса никого не было. Сторона защиты стала уточнять подробности.

Михалкина: «Какие служебные функции были у экипажа вашей машины?»

Хлебников: «Мы осуществляем контроль трассы. Проверяем путь предполагаемого следования машины Председателя. Смотрим, нет ли поваленных деревьев, больших коробок на обочине, каких-либо предметов, разбросанных на дороге. Тем более после выходных граждане оставляют по сторонам дороги много мусора. Мы все проверяем».

По залу прокатился веселый шепоток. Все живо представили себе охранников Чубайса, изо дня в день трудолюбиво исследующих придорожный мусор.

Михалкина: «Вы осуществляете сопровождение автомашины Чубайса?»

Хлебников: «Мы не являемся машиной сопровождения. У нашей Мицубиси всего сто лошадиных сил, а у БМВ их шестьсот. Мы не можем за ней угнаться. Мы только контролируем трассу и провожаем БМВ на работу, а там ее встречает вторая машина».

Михалкина: «Вы осуществляете личную охрану Чубайса?»

Хлебников: «Нет, личную охрану Председателя мы не осуществляем. Согласно договору, мы охраняем имущество – машину и бумаги Председателя».

Михалкина: «Как же вы выполняете свои функции, то есть охраняете имущество и бумаги Чубайса, если эти имущество и бумаги от вас уехали, ведь, сами же говорите, что БМВ значительно мощнее вашей машины».

Хлебников: «Ну, уехали, так уехали».

Миронов: «Скажите, потерпевший, если Вы подумали, что у вас взорвался двигатель, если Вы почувствовали, что ваша машина заглохла, почему Вы направились не налево, по направлению к мотору, а двинулись направо за охранниками – посмотреть, как Вы говорите, место взрыва?»

Хлебников: «Я шел по кругу, хотел обойти машину и подойти к двигателю».

Миронов: «У Ваших товарищей было неустановленное оружие, которым они отстреливались?»

Хлебников с резким неожиданным вызовом: «Нет!»

Миронов: «Вы видели, как Моргунов уезжал с места происшествия?»

Хлебников: «Да, я видел из леса».

Миронов: «Он уезжал один?»

Хлебников: «Кроме нас там никого не было».

Миронов: «Как Вы видели, что он был один в машине?»

Хлебников: «Через открытую водительскую дверь».

Миронов: «Но ведь когда Моргунов сел в машину, он, очевидно, закрыл дверь или посадка могла осуществляться с другой стороны?»

Хлебников с нажимом: «Я видел через водительское окно, – никого не было!»

Миронов: «Стекла в вашей Мицубиси тонированные?»

Хлебников: «Да».

Миронов: «Через них можно что-то разглядеть?»

Хлебников через силу: «С трудом».

Зоркость водителя вызвала заслуженное удивление.

Яшин: «Скажите, пожалуйста, Вам известно, что Чубайс по выходным ездит на собственной машине, сам за рулем и без всякой охраны».

Хлебников: «Да, известно».

Яшин: «Какой марки его автомашина, она бронированная?»

Судья Пантелеева: «Я снимаю вопрос, как не относящийся к обстоятельствам уголовного дела. Вы, Яшин, еще номером поинтересуйтесь. Может быть, эта автомашина по-прежнему принадлежит Анатолию Борисовичу, потом жди чего угодно!»

Яшин: «Возражаю на Ваши действия, Ваша честь. Вы уже второй раз в этом процессе намекаете на то, что мы вытягиваем из подсудимых информацию для того, чтобы подготовить новый террористический акт. Меня не интересует, что там у Чубайса сегодня дома и на работе. Мы здесь расследуем происшествие 17 марта 2005 года, пытаемся понять, что там тогда в действительности произошло и ничего больше!»

Судья вызывает судебных приставов, приказывает им «очистить от Яшина зал до конца судебного заседания».

Возобновляется допрос Хлебникова.

Найденов: «Скажите, Хлебников, Вы видели место взрыва?»

Хлебников: «Да, видел. Воронка метров шесть диаметром, глубиной по шею. Вокруг разбросаны всякие предметы, болты, гайки, скобы, арматура».

Найденов: «Опишите их подробнее».

Хлебников поясняет: «Ну, там, это, значит, круглое, такое, это гайка, а вот длинное, вот такое – это, значит, ну это значит – болт».

Найденов: «Как, по Вашему мнению, они оказались на месте происшествия? Их кто-нибудь там разбросал или они от машины отскакивали?»

Хлебников глубоко и надолго задумывается: «Не знаю».

Квачков: «Вы 10 марта видели группу мужчин на станции у поселка Жаворонки?»

Хлебников: «Видел. Но я в машине сидел, их от меня еще две тонированные иномарки закрывали, поэтому не разглядел. Там вообще на станции такой бардак в это время! Автобусы подходят, люди высаживаются, идут на станцию, в магазины».

Квачков: «Как Ваши показания соотносятся с показаниями Клочкова, который утверждал, что в это время у станции всегда безлюдно, и в тот момент тоже никого не было, и группа мужчин бросалась в глаза?»

Хлебников теряется: «Э-э-э, ну, машины там действительно не останавливаются, только автобусы и маршрутки, и сразу уезжают, а люди сразу уходят. А эти стояли».

Квачков насмешливо: «И сколько они стояли?»

Хлебников: «Мы наблюдали их минут пятнадцать, потом мы уехали осматривать квартал дачи Чубайса».

Квачков: «Опишите, как Вы осматривали квартал Чубайса в поселке Жаворонки?»

Хлебников: «Моргунов и Клочков сначала обходят квартал пешком, осматривают его. Там граждане, бывает, коробки большие выставляют, мусор разный, лиц восточной национальности опять же проверяем. Потом объезжаем квартал. Если все спокойно, то докладываем. Еще раз говорю – мы не осуществляем сопровождение автомашины Чубайса, мы охраняем его бумаги и имущество!»

Квачков: «Взрывная волна Вас не достала. Как Вам могло надавить на глаза и ударить по ушам, если стекло в машине не было разбито, а только потрескалось?»

Хлебников растерянно: «Не знаю…».

Странное впечатление оставляют допросы людей из машины, следовавшей за БМВ Чубайса 17 марта 2005 года. Охранники получили нервное потрясение, о котором долго молчали и лишь теперь жалостливо заговорили, водитель же машины был нерушим, как скала. Все трое отказываются от своих должностных обязанностей сопровождения автомашины Чубайса, хотя именно на этом делали акцент на первых допросах, зато без стеснения признаются, что роются в брошенном на обочинах мусоре и приглядываются к «лицам восточной национальности» на предмет выявления опасностей для своего Председателя. А эта таинственная группа мужчин в черном на станции Жаворонки, где, по утверждению охранников, было то совершенное безлюдье, то безумное столпотворение, эта загадочная сходка, которой 10 марта 2005 года предводительствовал человек, то четыре с лишним года непохожий, то вдруг оказавшийся похожим на Квачкова. Наконец, загадочная проговорка Хлебникова, что кроме водителя в машине, подвергшейся нападению 17 марта 2005 года на Митькинском шоссе никого не было…

Шедевр прокурорской логики

(Заседание восьмое)

Если вы полагаете, что суд – частное дело частных людей, когда одни отбиваются от обвинений, а другие пытаются наказать зло, и большинства из нас это не касается, то ошибаетесь. Суд, какой бы частный характер он ни носил, создает прецеденты, которые так или иначе могут коснуться каждого, а то ненароком и зашибить.

На минувшем заседании подсудимый Квачков ходатайствовал об оглашении протокола собственного опознания, в котором зафиксировано, что сразу же после ареста Квачкова охранник Чубайса Клочков не опознал в Квачкове мужчину, которого видел на железнодорожной станции Жаворонки. Ни на опознании, ни на двух предыдущих судах опознать не мог, а тут вдруг просветление нашло… На что прокурор потребовал … изъять из дела протокол опознания, как недопустимое доказательство, на том основании, что «охранник Клочков мог до опознания видеть Квачкова по телевизору в экстренных выпусках новостей о покушении на Чубайса». Прокурор представил в суд видеоматериалы с выпусками телевизионных новостей, правда, неизвестно от какого числа и какого телеканала, но где действительно демонстрировали фотографии Квачкова времен афганской войны, еще молодого, сорока лет не было. Адвокаты Чубайса дружно поддержали прокурора, изо всех сил добиваясь одного: о протоколе опознания, в ходе которого Квачков не опознан Клочковым, присяжные знать не должны.

Прокурор спросил Клочкова: «Скажите, потерпевший, как Вы объясните, что изменили свои показания?»

Клочков: «Просто я четыре года наблюдал Квачкова в судах, приглядывался к нему, хорошенько рассмотрел его – мимику, жесты, вот и узнал».

Найденов уточняет: «Скажите, пожалуйста, сколько лет мужчине на фотографии, которую Вы видели по телевизору до опознания?»

Клочков уверенно с готовностью: «55–60 лет».

Миронов улыбается: «Ваша честь, как понять прокурорскую логику: «потерпевший не узнал обвиняемого, потому что видел его по телевизору». Не узнал, потому что видел! Шедевр…»

Судья Пантелеева возмущенно обрывает: «Прекратите издеваться, Миронов. Шедевры – в Эрмитаже! А здесь суд!»

Миронов: «Это шедевр логики, Ваша честь».

Судья Пантелеева: «Миронов, Вы предупреждаетесь о некорректном отношении к прокурору!»

Миронов: «Понял. Допустим, мы приняли прокурорскую логику, но что это меняет? Ведь Клочков сейчас пояснил, что на фотографии он видел мужчину 55–60 лет. Но на фотографии, которую показывали по телевидению, человек моложе лет на двадцать, он не может подпадать под описание, данное в суде Клочковым. К тому же прокурор предъявил видеоматериалы, которые не имеют логотипа телеканала НТВ, а, значит, это рабочие материалы телеканала, из которых далеко не все попало в эфир. И не факт, что эти фотографии были показаны в эфире. И такая доказательная база является основанием изъятия протоколов опознания как недопустимого доказательства? К чему устраивать этот странный фарс?»

Судья, вся алая от злости: «Называя судебное заседание фарсом, Миронов, Вы оскорбляете всех участников процесса!»

Адвокат Михалкина: «Протокол опознания Квачкова оформлен строго в соответствии с законом и его следует огласить перед присяжными. Потерпевший Клочков так легко меняет показания, потому что истекает пятилетний срок со времени его первого допроса, и его не смогут привлечь к уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний».

Трудно сказать, какие доводы больше всего убедили судью Пантелееву, но она приняла единственно здравое решение огласить перед присяжными заседателями протокол опознания Квачкова в марте 2005 года, когда охранник Чубайса Клочков, и это подчеркнуто в документе, уверенно не опознал Квачкова, то есть у него не было тогда никаких сомнений, что на железнодорожной станции Жаворонки точно был не Квачков.

А случись иное, и откажись судья под давлением прокурора от протокола опознания, – какой опаснейший прецедент был бы ею создан в судебной практике! Ведь сегодня, когда именно телевизионный показ фотографии или созданного оперативниками по свидетельским показаниям словесного портрета – фоторобота, очень часто помогает находить и обезвреживать преступников, – подобный прецедент мог подорвать всю доказательную базу следствия, основанную на свидетельских показаниях. Ведь тогда бы, после показа фотографии преступника или его фоторобота по телевидению, все опознания свидетелями пойманного преступника должны были бы признаваться недопустимым доказательством. Гуляй, маньяк, дальше! Или отменяйте бутовскому маньяку Пичушкину полученный им пожизненный срок, ведь его приговор основан на протоколах опознания потерпевшими, которые прежде могли видеть его фоторобот, очень схожий с оригиналом. Самое поразительное, что столь опасный судебный прецедент пыталась создать именно прокуратура, которая, казалось бы, больше всего заинтересована в том, чтобы опознание являлось прочной опорой доказательной базы обвинения. Может, потому, что не истина вовсе цель нынешней прокуратуры, а обвинительный приговор любой ценой. В таком случае впереди нас ждет целый вернисаж шедевров прокурорской логики, не постижимой ни умом, ни здравым смыслом.

Куда уехал лесовоз?

(Заседание девятое)

Удивительно, что творят годы с памятью. Случившееся пять лет назад предстает в рассказах очевидцев настолько противоречивым, что если бы не протоколы допросов тех лет, можно было подумать, что речь о совершенно разных происшествиях. Разрешив огласить на суде показания Хлебникова, внесенные следователем в протоколы допросов сразу после взрыва на Митькинском шоссе в 2005 году, судья заранее предупредила присяжных заседателей: «Уважаемые присяжные, вы должны исходить не из того, есть ли противоречия в показаниях потерпевших, вы должны исходить из самих показаний, потому что противоречия могут быть существенными и несущественными». Нелегкое дело предстояло присяжным – отделить от существенных противоречий в допросах Хлебникова противоречия несущественные.

После оглашения показаний Хлебникова, первый вопрос водителю машины охраны Чубайса адвоката Оксаны Михалкиной: «Вы вышли из автомашины после взрыва вместе с двумя другими охранниками, как говорили на следствии, или Вы остались за рулем, как сказали нам на суде?»

Судья Пантелеева снимает вопрос.

Михалкина: «Почему в первых показаниях на следствии Вы упоминаете, что на дорогу выехал лесовоз, а на суде, спустя пять лет, говорите, что движение на дороге было прекращено?»

Хлебников: «Лесовоз действительно выехал в метрах 200–300 от нас».

Михалкина: «Значит, лесовоз был?»

Хлебников: «Лесовоз был».

Михалкина: «А почему Вы не сказали на суде, что Моргунов уехал с места происшествия, чтобы сообщить милиции номера лесовоза? Ведь именно об этом Вы говорили на следствии».

Хлебников: «На тот момент я не знал, зачем Моргунов поехал. Ну, выехал лесовоз, и что? В оперативной обстановке это ничего не меняет».

Равнодушие потерпевшего к лесовозу, выехавшему из леса сразу после взрыва и обстрела, и укатившему к Минскому шоссе, почему-то ни у кого, кроме подсудимых с защитниками, не вызвало удивления. Впрочем, и другие противоречия, которые обсыпали показания Хлебникова, как волдыри больного ветрянкой, обвинение проигнорировало. Подсудимый Миронов: «Чем объяснить, что на следствии Вы утверждали, что занимаетесь обеспечением охраны Чубайса, а на суде заявили, что охраны Чубайса Вы не осуществляете?»

Хлебников: «Я на следствии имел в виду охрану имущества и бумаг Чубайса».

Миронов: «Так Вы подтверждаете, что занимались обеспечением охраны председателя РАО ЕЭС?»

Судья начеку, вопрос снят.

Миронов: «На суде Вы заявили, что маршрут следования кортежа Чубайса Вы не знали, а на предварительном следствии Вы сказали, что Чубайс всегда ездит по этому маршруту, так как Минское шоссе скоростное. Чем вызвано то, что Вы изменили показания?»

Хлебников: «Я и эти показания на следствии подтверждаю, и то, что на суде говорил, подтверждаю».

Миронов: «На суде Вы сказали, что торможение автомашины БМВ было настолько сильным, что Вы едва не въехали в автомобиль Чубайса. А на предварительном следствии утверждали, что БМВ Чубайса уехал, даже не затормозив. Объясните противоречия в Ваших показаниях?»

Хлебников: «Расхождения здесь никакого нет совершенно».

Миронов: «На суде Вы сказали, что охранник Клочков заскочил от выстрелов в автомобиль, и Вы его оттуда за шиворот вытаскивали через переднее сиденье. А на предварительном следствии утверждали, что Вы все трое присели за колесами вашей автомашины, прячась от выстрелов. Вы подтверждаете свои показания на следствии?»

Хлебников внезапно раздражается: «Да, подтверждаю».

Миронов: «Тогда как же понять Ваши показания на суде о том, что Клочков залез в машину и Вы его вытаскивали?»

Хлебников злобной скороговоркой: «Все правильно. Просто когда 17 марта 2005 года я давал показания, их записывали очень быстро и на морозе».

Миронов: «Потерпевший, почему Вы так нервничаете?»

Вопрос снят, как «не имеющий отношения к обстоятельствам дела».

За нервозность Хлебникова обиделся Шугаев, адвокат Чубайса: «Ваша честь! Вопросы Миронова являются издевательством над потерпевшим!»

Першин, адвокат Квачкова: «Почему на следствии Вы утверждали, что после взрыва затормозили сами, чтобы выяснить, что произошло, а на суде сказали, что ваша машина заглохла и не могла двигаться?»

Хлебников неуклюже оправдывается: «Так как машина заглохла, я ее останавливал при помощи торможения».

Першин: «Почему на следствии Вы говорили, что взрывной волны не почувствовали, а на суде, что взрывной волной Вам надавило на глаза и уши?»

Хлебников: «17 марта 2005 года я еще ничего не осознавал, потому что времени прошло немного, и потом меня об этом никто не спрашивал».

Першин: «А разве на суде Вас кто-нибудь спрашивал, происходило ли давление на глаза и уши от взрывной волны?»

Вопрос снят.

Першин: «Почему последствия взрыва в вашем изложении с каждым допросом все усиливаются и усиливаются?»

Хлебников сквозь зубы: «Я всегда говорил одно и то же».

Першин: «Давая показания на следствии, Вы не смогли назвать ни одной буквы из номера автомашины Чубайса. Почему столько времени охраняя Чубайса и его автомобиль, Вы не смогли запомнить три буквы из его номера?»

Хлебников угрюмо бурчит: «Машина поменялась, номер поменялся, и вообще для меня самое главное – цифры, а не буквы».

Першин: «Откуда Вам было известно, что в БМВ Чубайса находился Чубайс и его помощник, как Вы показали на следствии? Ведь стекла автомашины БМВ тонированные».

Хлебников молчит долго, очень долго, и вдруг: «Я не знал, кто там. Машина вышла и все».

Першин: «Вам было известно, что в автомашине был Чубайс и его помощник?»

Хлебников наотрез: «Мне неизвестно, был ли в автомашине БМВ Чубайс».

Вот опять, в который уже раз, судебное следствие возвращается к ключевой точке отсчета всех дальнейших событий: был ли Чубайс на месте «покушения» 17 марта 2005 года, если его там никто не видел, если охранники либо проговариваются, что его там не было, либо на всякий случай отнекиваются – «не знаю, не видел».

К Хлебникову обращается подсудимый Яшин: «По лесовозу проясните ситуацию. Он выехал оттуда, где стрелки были, с просеки? Так?»

Хлебников: «Да».

Яшин: «Через какое время после взрыва появился лесовоз?»

Хлебников: «Не помню».

Яшин: «До того, как Моргунов уехал?»

Хлебников: «Не помню».

Яшин: «Но Вы говорили, что Моргунов поехал сообщить в милицию про лесовоз и запомнил его номер?»

Хлебников: «Да».

Яшин: «Вы сказали, что лесовоз выехал на расстоянии 200–300 метров от вас. Моргунов мог разглядеть номера на таком расстоянии?»

Хлебников молчит.

Яшин: «Вы сами этот лесовоз видели?»

Хлебников обреченно: «Ну, если это в показаниях есть, значит видел. Он сильно у меня в памяти не отложился».

Яшин: «Опишите, какой он был, груженый – не груженый?»

Хлебников: «Лесовоз как лесовоз».

Яшин: «В кабине лесовоза помимо водителя могли уместиться еще два человека, те стрелки из леса?»

Адвокат Чубайса Шугаев встрепенулся: «Ваша честь, прошу снять этот вопрос!»

Яшин настойчиво: «На этот вопрос как раз и надо ответить!»

Хлебников его разочаровывает: «Не знаю».

Яшин: «Лесовоз мимо Вас прошел?»

Хлебников: «Насколько я понял, он поехал не в сторону Минского шоссе, а в сторону станции Жаворонки».

Яшин: «Тогда чем Вы объясните, что на следствии Вы говорили: «Лесовоз поехал в сторону Минского шоссе?»

Хлебников вздыхает: «Ну, значит, поехал в сторону Минского шоссе».

Яшин неотступно: «А кто увидел номер этого лесовоза?»

Хлебников раздраженно: «Да не знаю я, кто его увидел!»

Чей лесовоз и чего он рыскал в районе взрыва – ответит ли кто суду?

Необъяснимая щедрость Чубайса

(Заседание десятое)

Это очень мудро и трогательно, что при перемещениях по дорогам страны нынешних высокопоставленных лиц трассы блокируют, и бдительные гаишники не допускают автомобили простых граждан в близость к бронированным лимузинам высоких начальников. Подрыв, обстрел, даже бомбовый удар – лимузину все нипочем, а вот простые граждане, случись им ехать неподалеку от начальства, рискуют пасть жертвой на поле чужой брани. Вот почему странно и даже преступно по отношению к соотечественникам, что трасса из Жаворонков в Первопрестольную 17 марта 2005 года не перекрывалась, и беспечные жители Москвы и Подмосковья сновали по ней, не подозревая, что находящийся рядом с ними БВМ Чубайса – это грозный источник террористической опасности, потому что на машине Чубайса не было должных и необходимых предупреждающих знаков «Не езди рядом – опасно для жизни!» или хотя бы «Кто не спрятался – Чубайс не виноват!» Вот почему были так беспечны братья Вербицкие, возвращавшиеся с суточного дежурства домой в то мартовское утро, каждый из них на своих «Жигулях», когда на Митькинском шоссе их нагнал надежно бронированный БМВ Чубайса и не замедлил раздаться взрыв. Чубайсу – ничего, он как ехал, так дальше и уехал, а вот одному из Вербицких, тому, что ехал перед БМВ, досталось. Подробно об этом рассказал сам И. Я. Вербицкий на очередном заседании суда: «Брат ехал впереди, я – сзади, на «девятке».

Прокурор: «Кто ехал сзади Вас?»

Вербицкий: «Машина с мигалкой. БМВ. Темного цвета».

Прокурор: «Вы видели, кто был в БМВ?»

Вербицкий: «Как увидишь, если стекла тонированные».

Прокурор: «Какие машины шли навстречу?»

Вербицкий: «Точно помню – автобус шел в сторону Жаворонок».

Прокурор: «В какой момент и по каким признакам Вы поняли, что произошел взрыв?»

Вербицкий: «Взрыв произошел сзади. Я его не наблюдал».

Прокурор: «Физически как Вы ощущали взрыв?»

Вербицкий: «Не сказать, что приятно. Уши заложило».

Прокурор: «А травмы были?»

Вербицкий: «Травм не было».

Прокурор: «Повреждения какие?»

Вербицкий: «И повреждений никаких».

Прокурор: «После взрыва Вы машину сами остановили, или она оказалась неисправна?»

Вербицкий: «Сам остановил».

Прокурор: «Какие еще машины остановились?»

Вербицкий: «Брата машина и Мицубиси».

Прокурор: «Были ли повреждения от пуль, осколков?»

Вербицкий: «Нет, не было, ни от пуль, ни от осколков».

Прокурор: «Вы видели лиц, которые стреляли?»

Вербицкий: «Нет, не видели. Там же лес».

Прокурор: «В вашу сторону пули долетали?»

Вербицкий: «Нет».

Прокурор: «Как вели себя люди в Мицубиси?»

Вербицкий: «Один вроде как за машину сел, а двое в лес убежали».

Прокурор: «В вашем присутствии Мицубиси уезжала?»

Вербицкий: «Уезжала».

Прокурор: «Был ли кто в Мицубиси, кроме водителя?»

Вербицкий: «Не знаю».

Прокурор: «Не было ли у Вас впечатления, что выстрелы, подрыв направлены против Вас?»

Вербицкий: «А чего в меня стрелять? Нет».

Прокурор: «Вы видели само место взрыва?»

Вербицкий: «Подходил, видел».

Прокурор: «Опишите, как выглядела воронка».

Вербицкий: «Небольшая такая вороночка».

Прокурор: «Размеры можете описать? Глубину? Небольшая, по-вашему, сколько?»

Вербицкий: «Ну, небольшая, десять сантиметров».

Суд замер: глубина воронки с полутора метров, как уверяли охранники Чубайса, сократилась до десяти сантиметров! Но не успевших еще до конца освоиться с такими дикими перепадами присяжных заседателей Вербицкий огорошил новым не менее поразительным признанием.

Прокурор: «Ваша машина после описанных событий была отремонтирована или до настоящего времени так и стоит?»

Вербицкий: «Нет, была отремонтирована».

Прокурор: «За чей счет и кто занимался ремонтом?»

Вербицкий: «Средства выделил РАО «ЕЭС», а ремонт делал автосервис».

Прокурор: «С Вами работал, наверное, представитель РАО «ЕЭС». Он не объяснил Вам, почему именно РАО решило отремонтировать Ваш автомобиль?»

Вербицкий: «Знаете, мне без разницы, хоть «Газпром».

Прокурор: «Ну а Вас не удивило вот такое желание РАО «ЕЭС?»

Вербицкий: «Ну, помогли и спасибо, что помогли».

Прокурор: «На какую сумму был произведен ремонт?»

Вербицкий: «Около двух тысяч».

Прокурор: «Двух тысяч чего?»

Вербицкий: «Долларов».

Щекотливый и очень неприятный для обвинения вопрос о неожиданной щедрости РАО «ЕЭС России» пытается скомкать адвокат Чубайса Шугаев: «Так какой глубины была воронка?»

Вербицкий неумолимо: «Десять сантиметров».

Адвокат Коток: «Видели ли Вы какие-либо предметы у воронки, на шоссе: болты, гайки, пули?»

Вербицкий: «Нет. Болтов, гаек, пуль не видел. А вот осколки стекол видел».

Подсудимый Найденов: «Вы осматривали корпус Вашей машины после взрыва?»

Вербицкий: «Конечно».

Найденов: «В корпусе Вашей машины пулевые повреждения были?»

Вербицкий: «Нет».

Найденов: «Осколочные повреждения были?»

Вербицкий: «И осколочных не было».

Казалось бы, такие простые вопросы и столь же ясные простые ответы, но как же мощно прогрохотали они на суде, подрывая и сметая опорные моменты следствия, утверждающего в обвинительном заключении, что именно автомашина И. Я. Вербицкого прикрыла собой бронированный БМВ Чубайса от трагической развязки, когда БМВ за секунды до взрыва пошел на обгон «Жигулей». Только поэтому, – утверждало следствие, – Чубайс уцелел. Но, оказывается, на самой «девятке», ставшей щитом чубайского БМВ, нет ни осколков от фугаса, ни следов от пуль. Они что, пули с осколками, резво скакали через «жигуленка», гоняясь за бронированной иномаркой?!

«Кем и когда была произведена оплата ремонтных работ Вашей машины в автосервисе? Это была платежка или наличные деньги?», – принялась уточнять судья.

Вербицкий: «Сначала я отогнал машину в сервис, они определили, сколько это будет стоить. Калькуляцию я отвез в РАО «ЕЭС».

Судья: «Почему Вы повезли калькуляцию в РАО «ЕЭС»?»

Вербицкий: «Раз они мне предлагают, мне что, отказаться?»

Судья: «А кто предложил и когда?»

Вербицкий: «Ну, я сейчас не помню, прошло пять лет».

Судья: «А какое отношение РАО «ЕЭС» к этому имело, не знаете?»

Вербицкий: «Ну, раз говорят, Чубайс там ехал, на тот момент он ведь был Председателем…».

Судья не дает ему договорить: «А почему Вы в суде не упоминаете Чубайса вообще и делаете вид, что вообще Вам не известно, кто ехал?»

Вербицкий: «Вам одно говоришь, а Вы другое совсем… Пять лет одно и то же!»

Но вопрос – с какой стати РАО «ЕЭС» вдруг проявило абсолютно не свойственную ему заботу о стороннем для него человеке, что очень похоже как на подкуп свидетеля, так и на стремление заткнуть свидетелю рот, – вопрос этот так и остался судом не выясненным.

Свидетели-фантомы и лесовозы-призраки

(Заседание одиннадцатое)

Есть в юриспруденции такое понятие как вещественное доказательство по делу, – вещдок. Все материальные свидетельства, доказывающие, что преступление совершено и обвиняемые лица к нему причастны, следствие накапливает в особых хранилищах, чтобы предъявить потом на суде. В деле о покушении на Чубайса таковые тоже имеются. Прокурор предложил присяжным заседателям обозреть вещдоки, и процесс обозрения с величайшим интересом наблюдали все присутствующие на суде.

Обозрение началось с конфуза. Адвокат Чубайса Шугаев в «возражении на действия председательствующего судьи» возмутился, что Пантелеева позволила стороне защиты обратить внимание присяжных на характер повреждений чубайсовского БМВ в то время, когда они рассматривали фотографию пострадавшей бронированной машины.

«Только при осмотре вещественных доказательств, – назидательно поучал судью Шугаев, – лица имеют право обращать внимание присяжных на существенные для дела обстоятельства».

«Сторона обвинения будет предъявлять автомобиль БМВ в качестве вещественного доказательства?» – уточнила судья у прокурора и сама не ожидала, что попала в чрезвычайно болезненное место обвинения.

«На д-данной с-стадии н-нет», – поперхнулся прокурор, кляня про себя Шугаева, который подозрительно притих. Было от чего запаниковать обвинению. Не от хорошей жизни принародно врал судье господин прокурор Каверин. Потому как главный вещдок происшествия на Митькинском шоссе – чубайсовский БМВ с простроченными стежками пуль на капоте, способный правдиво рассказать, что за фугас взорвали на его пути, каков был заряд по составу и мощи, как далеко заряд залегал от машины, и сколько потом было стрелявших по нему, из чего и чем стреляли, – так вот этот вещдок вскорости после случившегося на Митькинском шоссе был спешно продан. Почему следствие поторопилось избавиться от столь ценного вещдока, суду еще предстоит выяснить. Интересно уже то, что прокурор утаил от судьи правду, не сказал ей, что ни сегодня, ни завтра обвинение не сможет представить БМВ, и не просто промолчал прокурор, уклонился от ответа судьи, он соврал, заложив в протоколе под себя мину. Будем ждать теперь, когда она рванет. А пока прокурора с головой поглотили другие заботы. Он принялся оглашать список вещдоков, в котором значились гильзы, фрагменты изоленты, фрагменты скотча, куски стекла от автомашины, аккумулятор, фрагменты железного гвоздя, листовой стали, полимерной пленки, а также оболочки от пуль, сердечники пуль, и всякие разные «не идентифицированные металлические объекты». Перечень настолько реально напоминал мусорную свалку, что судья всерьез встревожилась: «Я надеюсь, что окурки-то предъявлять не будете?»

Окурки среди вещдоков действительно значились. Два заседания назад прокурор буквально умучил присутствующих подробным описанием окурков «Золотой Явы», «Кента», «Парламента», найденных на обочине вблизи места взрыва. Назывались длина недокуренного остатка в миллиметрах, вымерялось расстояние окурков друг от друга. Сами «объекты» проходили под номерами – 1, 2… 15… Признаться, я никогда еще не видела, чтобы с такой серьезностью демонстрировали публике мусорную свалку. Прокурор ставит на стол опечатанную картонную коробку, взламывает печати, извлекает тщательно упакованный мусор – куски изоленты желтого цвета, белые мешки из-под сахара, смятые целлофановые пакеты… Из громыхающих картонных коробок Каверин, как фокусник на манеже цирка, извлекал банки, стаканчики, коробочки с металлическим хламом – фрагментами начинки фугаса… Защита просит уточнить, откуда это «добро». Судья: «Уважаемые присяжные, может быть, Вам и непонятно, что предъявляется, и откуда это взято, но Вы, возможно, поймете позже. Ведь невозможно вложить в ваши головы всю информацию сразу».

Прокурор достает тщательно свернутые туристические коврики – «фрагменты полимерного материала», на которых, по версии обвинения, лежали в засаде автоматчики. Прокурор предлагает присяжным их пощупать. Щупать коврики никто не решается, их складируют в углу. Перед глазами присяжных мельтешат «обрезок нитки с места происшествия», аккумуляторная батарея, бытовой переключатель, провода, панель из пластика… Как главное блюдо пиршеского стола, в зал вносят основной документ обвинения – «Журнал суточных сводок ЧОП «Вымпел-ТН», в котором охрана Чубайса фиксировала все потенциальные угрозы «охраняемому объекту». Зачитываются две справки от 10 и 17 марта 2005 года. В первой сообщается о группе подозрительных мужчин у станции Жаворонки в 7.50 утра, во второй – о взрыве БМВ и Мицубиси на Митькинском шоссе. Скупо, сжато, но с деталями, от которых на суде те же самые охранники – авторы журнала – отклонялись весьма далеко.

Миронов: «В данном журнале отсутствует нумерация страниц. В справке нет подписей лиц ее составлявших. В документе отсутствует время его составления, какие-либо печати, что свидетельствовало бы о его подлинности».

Квачков: «За справкой от 17 марта 2005 года сразу следует справка от 2–3 августа того же года. Неужели столько времени охранники жили без всяких потенциальных угроз охраняемому лицу, и это сразу после неудавшегося покушения?»

Закалюжный, адвокат Яшина: «Журнал представляет собой скоросшиватель. Такая структура журнала позволяет изымать и удалять листы, а также вставлять их. Поэтому невозможно установить, когда появились в журнале эти справки».

Судья прерывает адвоката и просит присяжных оставить без внимания слова стороны защиты. Ее интересует, кто писал справки.

«Я писал справку от 10 марта», – поднимается водитель Хлебников.

Яшин: «В справке указано, что группа мужчин появилась на станции Жаворонки в 7.50 утра, а уехала в 9.35. Вы это своими глазами видели?»

Хлебников: «Нет, я лично сам этого не видел. Справка пишется коллективно».

Першин, адвокат Квачкова: «Кто конкретно видел, что группа мужчин уехала в 9.35 со станции?»

Хлебников: «Сотрудники второго экипажа Ларюшин и Кутейников».

Ошеломительная новость! Никто никогда за пять лет расследования, допросов, судов не слышал ни про Ларюшина, ни про Кутейникова, ни про второй экипаж сопровождения Чубайса вообще.

Першин: «Почему Вы не сообщили, что Ларюшин и Кутейников видели, как группа мужчин уезжала со станции?»

Хлебников: «Меня об этом никто не спрашивал».

Першин: «Объясните, почему второй экипаж оказался на круге 10 марта?»

Хлебников: «А откуда Вы знаете?»

Першин изумленно: «Вы сами сказали… А 17 марта второй экипаж был в Жаворонках?»

Хлебников: «Может, и был».

Михалкина: «Кто из двух экипажей именно так описал внешность группы мужчин на станции Жаворонки 10 марта?»

Хлебников: «Что мне продиктовали, то я и написал, а кто диктовал – не помню».

Квачков: «17 марта второй экипаж уходил к РАО «ЕЭС», чтобы там встретить БМВ Чубайса?»

Хлебников: «Не помню».

Квачков: «К даче Чубайса 17 марта вы ехали с этим экипажем вместе или порознь?»

Хлебников: «Не помню».

Яшин: «Почему за пять лет Вы только сегодня упомянули, что второй экипаж присутствовал в этом районе 10 марта и 17 марта?»

Судья почему-то снимает вопрос.

Закалюжный: «Почему за пять лет мы впервые слышим такую версию и почему второй экипаж до сих пор не допрошен?»

Но и этот вопрос судьей снят.

Так как же узнать хоть что-нибудь про таинственный «второй экипаж», про этих двоих Ларюшина и Кутейникова, которые, как фантомы, оказывается, везде присутствовали, все видели, документы составляли, но в уголовном деле как свидетели напрочь отсутствуют?..

Свидетель по вызову

(Заседание двенадцатое)

Любое событие становится непреложным историческим фактом, если у него есть очевидцы или, выражаясь языком юриспруденции, свидетели. Свидетель – лицо, видевшее нечто, лицо запечатлевшее это нечто в памяти и поведавшее об этом миру. Как всякое лицо, свидетель может оказаться субъективным, избирательным в своих пристрастиях или зависимым, то есть быть подверженным давлению, подкупу, уговору, даже если делает вид, что он абсолютно беспристрастен. А бывает и так, что свидетеля определяют заранее, и он оказывается в нужное время в нужном месте, чтобы засвидетельствовать нужное следствию.

Присяжным заседателям после потерпевших представили первого свидетеля обвинения – милицейского подполковника Сергея Иванова, в марте 2005 года служившего начальником штаба батальона ДПС. Повествовал он ладно и складно: «Был я в тот день ответственным по подразделению. Дежурный сообщил, что на Минском шоссе идет перестрелка. Я сел в машину и поехал выяснить, что и где происходит. Все эти события происходили не на нашей территории обслуживания. Я выдвинулся по Минскому шоссе, доехал до перекрестка, потом чутьем почувствовал, что надо ехать налево. Подъезжаю, а навстречу мне машина простреленная катит, Мицубиси, ну, прямо в лоб. Приехал на место происшествия. Посмотрел. Ко мне подошли люди, показали пробоины, повреждения. Моя задача – экипажи подтянуть, огородить место…».

Прокурор: «В какое время Вы получили информацию о стрельбе?»

Иванов: «Точно не помню, где-то в 9.28 – 9.33».

Прокурор: «До поворота с Минского на Митькинское шоссе Вы каких-либо людей, машины замечали?»

Иванов зачастил: «Когда много работаешь, все обозреваешь. Я выехал, полетел. Скорость 100–120 километров в час. Я всегда обращаю внимание, когда автомашины стоят на обочинах… Лично я всегда смотрю, почему машина стоит. Не доезжая метров 600–700 в сторону Москвы, на противоходе, возле садового товарищества, там есть еще пара пеньков, на которых люди отдыхают, смотрю – иномарка. Голова одна уже в машине, а другая – заходит, и машина с пробуксовкой начинает уходить».

Прокурор: «Так куда эти две головы садились?»

Иванов поясняет: «Машина находится в начале полудвижения. Один человек уже сел в нее, одна шапочка у него торчала, а другой человек садился, оба – на заднее сиденье…».

Прокурор: «Что за машина была?»

Иванов: «Ну, теперь-то я знаю, а тогда – иномарка и все. Запомнил фрагмент номера. Потом приехал на пост, посмотрел систему «Поток», нашел этот номер и сразу определил – СААБ и все. Мой разговор по рации, когда я о фрагменте номера говорил, наверное, подслушали. И поэтому когда я с места происшествия на пост поехал, то увидел на месте, где СААБ стоял, уже кто-то работы вел. И уже объявили план-перехват. Я еще говорю: «Подождите-подождите, сейчас я по системе «Поток» уточню – тогда объявите».

Картина вырисовывалась красочная. На скорости 100–120 километров в час едет тогда еще майор Иванов, руководимый чутьем, но едет точно к месту взрыва, не останавливаясь нигде, не притормаживая, успевает заметить на противоположной обочине иномарку, отчетливо видит двоих садящихся в нее и запоминает номер! Но каковы следователи! Они же обобрали майора, украли его славу, как свидетельствует Иванов, подслушав сообщение Иванова своему начальству о фрагменте номера встреченной им иномарки, не проверив даже ее полные данные по системе «Поток», объявили план-перехват этой машины! Но вернемся к резонным вопросам прокурора: «Чем Вам показалась подозрительной эта автомашина?»

Иванов впервые задумался: «Ну, автомашина стоит уже готовая к движению, а тут человек еще не сел в машину, а она уже пошла. У меня чисто интуиция сработала. Я и сегодня, когда сюда ехал, примерно половину машин видел подозрительных».

Прокурор: «Что представляет из себя система «Поток»?

Иванов: «Она считывает номера автомашин. Может скорость измерить».

Прокурор: «В том месте, где иномарку видели, какие-либо еще машины стояли?»

Иванов: «Больше не было».

Прокурор: «В момент, когда автомашина трогалась, находился ли в ней водитель?»

Иванов озадаченно: «Без водителя машина не поедет. Кто-то был».

Прокурор: «Вы его видели?»

Иванов: «Нет, машина была грязная. И потом у меня профессиональное чутье – я смотрю на номера».

Прокурор: «Во что были одеты люди, садившиеся в автомашину?»

Иванов: «Во что-то темное».

Прокурор: «Теперь поподробнее: что Вы увидели на месте происшествия?»

Иванов напряженно и осторожно: «Пара машин стояла разбитых. На дороге земля разбросана, как курям корм бросают. Люди мне говорят: в нас вот оттуда стреляли. Я близко к воронке не подходил, может что еще не разорвалось. Воронка глубиной сантиметров девяносто, до полутора метров. Шайбы разбросаны…».

Квачков: «Кроме чутья, какие были у Вас основания выехать на происшествие за пределы зоны Вашей ответственности?»

Иванов бодро и бойко: «Я, как сотрудник милиции, могу пресекать противоправные действия на всей территории России».

Квачков: «Кем, когда и в каком документе 17 марта 2005 года зафиксировано сообщение о взрыве и обстреле кортежа Чубайса?»

Иванов: «Я не знаю, записал это дежурный в книгу или не записал».

Квачков: «В Ваши обязанности входит контроль за ведением документации?»

Иванов: «Входит».

Квачков: «А как часто обстреливают машины в зоне Вашей ответственности?»

Иванов: «Первый раз».

Квачков: «И Вы сочли этот эпизод незначительным и не внесли его в служебный журнал?»

Вопрос снят.

Квачков: «На каком расстоянии Вы заметили СААБ?»

Иванов: «На расстоянии от 70 до 90 метров».

Квачков: «И Вы смотрели на эту машину, двигаясь ей навстречу со скоростью 100–120 километров в час?»

Иванов не без гордости: «Я могу три минуты смотреть в одну сторону и в другую, и вижу все. Меня отец учил видеть все на триста шестьдесят градусов. Я глядел на машину и видел, как в нее садились люди и она двигалась».

Квачков: «Фрагмент номера Вы видели ясно? Вы же сами сказали, что машина была грязная?»

Иванов: «Я запомнил – либо 226, либо 626».

Квачков: «Когда давали в тот день показания, Вы уже знали номер машины СААБ?»

Иванов: «Да».

Квачков: «А почему не сообщили о нем следователю?»

Иванов, резко сбавив тон, бурчит: «Не помню».

Квачков: «После введения плана-перехвата машина СААБ могла пройти в обратном направлении в Москву?»

Иванов: «Могла».

Квачков: «Так почему ее не задержали?»

Иванов: «Не знаю».

Квачков: «Вы готовы участвовать в эксперименте – запрыгнуть в заднюю дверь тронувшегося с места СААБа?»

Иванов хмыкает: «Я что – плохо воспитан?»

Квачков: «Сколько человек было в Мицубиси, когда Вы ее встретили?»

Иванов: «Два, это точно. Может и больше».

Ух, ты! У многих дух перехватило. Мне показалось в тот момент, что сторона Чубайса дружно побледнела. Еще бы!: и Моргунов, и Клочков, и Хлебников из машины сопровождения Чубайса, стоя на том же самом месте, где сейчас стоял подполковник Иванов, всего лишь несколько дней назад убеждали суд, что Моргунов на Мицубиси с места взрыва уехал один и никого, это все они подчеркивали особо, никого с места происшествия не вывозил, а Иванов без всяких сомнений, уверенно свидетельствует, что в Мицубиси было не менее двух человек, да еще и подчеркивает «это точно».

Квачков: «Люди, которые вышли к Вам из Мицубиси, они сообщили Вам номер лесовоза?»

Иванов изумленно: «В первый раз слышу!»

И снова все затаили дыхание, ведь Хлебников уверял суд, что Моргунов для того именно и уехал, бросив товарищей под обстрелом, чтобы немедля сообщить милиции номер загадочного лесовоза!

Адвокат Першин: «Через какое время после сообщения о стрельбе Вы оказались на месте происшествия?»

Иванов: «Через семь-десять минут».

Першин: «Вы один выехали?»

Иванов: «Один».

Першин: «А почему Вы выехали один на место, где идет стрельба?»

Иванов: «О том, что идет стрельба, я мог только догадываться, я сначала информацию просто проверял».

Першин: «Выходит, то, что шла стрельба – это только Ваши предположения?»

Судья снимает вопрос.

Подсудимый Миронов: «Вы сказали, что Мицубиси была прострелена. Повреждений лобового стекла не заметили?»

Иванов: «Не могу сказать, не врезалось в память».

Странная какая-то память бывшего майора: то фиксирует фрагмент номера за 100 метров на скорости в 120 километров, то в упор не видит растрескавшегося лобового стекла Мицубиси, выехавшего на него лоб в лоб.

Миронов: «Двух человек, которые вышли из Мицубиси, Вы можете описать?»

Иванов: «Люди и люди. Я не физиономист».

Миронов: «Пассажиры Мицубиси покинули автомашину?»

Видно было, как волнуется сторона обвинения. Это не прошло мимо внимания свидетеля. Он попытался выпутаться из щекотливой ситуации: «Я остановился, когда Мицубиси выехал мне прямо в лоб. Обычно от милиции бегут, а тут ко мне все кинулись. Я не понял – то ли это люди из Мицубиси, то ли не из Мицубиси».

Первый же свидетель обвинения с треском провалил показания потерпевших, и так не сводивших концы с концами. Но главное даже не это, а странное, ничем не оправданное появление майора Иванова в нужном месте и в нужное время – в зоне чужой ответственности, примчавшегося лично проверить информацию о стрельбе, полученную из так и не установленного ни следствием, ни судом источника. Попутно Иванов «совершенно случайно» приметил иномарку на обочине Минского шоссе и даже «на всякий случай» запомнил ее номер, и ухитрился по спецсвязи его кому-то выболтать, а майора кто-то подслушал и объявил план-перехват на СААБ… Не слишком ли много случайностей, заложивших следствию основу столь невиданного успеха, что уже через несколько часов после происшествия и машина известна, и сам подрывник установлен, брать которого прокуратура прибыла с огромной свитой журналистов и телекамер.

Нехорошая квартира

(Заседание тринадцатое)

Представление о преступном мире большинство граждан России (которых, невесть почему, принято называть рядовыми гражданами, но именно из их среды выходят присяжные заседатели) черпает из телевизионных сериалов. Учитывая это, следователи с прокурорами, чтобы убедить заседателей, обвинительные заключения строят по канонам детективного жанра: преступный замысел, сговор преступной группы, слежка за объектом, нападение. Точно так же повела себя прокуратура и в деле о покушении на Чубайса. Вот строки обвинительного заключения: «При подготовке совершения преступления в феврале 2005 года участником организованной преступной группы Яшиным Р. П., представлявшимся в целях конспирации вымышленным именем Игорь, в срочном порядке была подыскана и снята квартира в пос. Жаворонки. Эта квартира использовалась членами организованной преступной группы в качестве временного места базирования, облегчавшего ведение наблюдения в непосредственной близости от места проживания Чубайса А. Б. в пос. Жаворонки, а также в качестве убежища».

Вскормленному на детективном кино воображению зрителя сразу предстает конспиративная квартира, куда, запутывая следы и наматывая круги дополнительных контрольных проверок «хвостов», со всеми предосторожностями прокрадываются злоумышленники по ночам, избегая любопытных глаз соседей. Здесь у них оружие, взрывчатка, маскхалаты, средства связи, само собой, бинокли, видеокамеры, фотоаппараты…

Когда прокурор в судебном заседании заявил о необходимости допросить хозяйку той самой конспиративной квартиры, а также ее подругу, зал суда застыл в напряженном ожидании, еще бы! впервые с начала судебного процесса, наконец-то, проглянуло нечто реальное, связывающее подсудимых с событиями на Митькинском шоссе. Свидетельницы пожилые, одной – 70, другой – 78 лет, что максимально гарантировало искренность их показаний.

Первой в зал суда вызвали Р. К. Филиппову, подругу хозяйки «нехорошей квартиры». Прокурор приступил к допросу: «При каких обстоятельствах и когда Вы познакомились с подсудимым Яшиным?»

Филиппова: «В феврале 2005 года этот мужчина пришел ко мне домой, представился Игорем и спросил, где можно снять квартиру».

Прокурор: «Как он выглядел?»

Филиппова: «В куртке, чисто выбритый, представительный, культурный. Подозрений не вызывал».

Прокурор: «Вы помогли ему снять квартиру?»

Филиппова: «Да, у моей подруги Валентины Александровны Гуриной муж умер, и она сдала Игорю квартиру».

Прокурор: «Игорь объяснял, для кого и на какой срок он хотел снять квартиру?»

Филиппова: «Он сказал, что где-то недалеко они будут работать, и ребятам надо поближе к работе жить. При нем я позвонила хозяйке квартиры, они договорились по телефону, и он приехал через дня два-три, чтобы отдать ей деньги».

Прокурор: «А далеко проживал Чубайс от дома Гуриной?»

Филиппова: «Недалеко, в десяти минутах ходьбы».

Прокурор: «Дорога, по которой Анатолий Борисович проезжал на работу, далеко?»

Филиппова: «Кортеж мимо дома ездит».

Прокурор: «Дача Чубайса видна из окон квартиры Гуриной?»

Филиппова: «Нет, не видна. Она получается сзади дома».

Прокурор: «Вам известно, в течение какого времени эти люди снимали квартиру?»

Филиппова: «С 17–19 февраля и, по-моему, в конце марта они уже съехали».

Прокурор: «Как Вы узнали, что они съехали?»

Филиппова: «Гурина мне позвонила, сказала, что не может до них дозвониться, чтобы уточнить, будут ли они снимать квартиру дальше. Сходи, – говорит, – узнай. Я зашла, открыла своим ключом. Никого в квартире не было. На диване белье было сложено. Съехали и все».

Подсудимый Миронов: «У Вас всегда был ключ от этой квартиры?»

Филиппова: «Всегда».

Миронов: «Вы имели возможность заходить туда в любое время?»

Филиппова: «В любое».

Миронов: «Замок постояльцы меняли?»

Филиппова: «Нет».

Зрители в зале суда разочарованы. Услышанное не вяжется с заявленной прокурором интригой. Если квартира конспиративная и там люди готовятся к преступлению, то почему так открыты для сторонних глаз, почему не боятся внезапного вторжения хозяйской подруги, у которой свой ключ от квартиры, а они даже не подумали сменить дверной замок, хотя известно, что женщины в таком возрасте, как никто другой, отличаются не только любопытством, но и излишней подозрительностью.

Подсудимый Яшин: «Скажите, когда я пришел к Вам, я вообще имел представление, где квартира Гуриной находится?»

Филиппова: «Нет, Вы не знали. Это я Вам адрес дала».

Яшин: «Видели ли Вы в квартире оружие, боеприпасы, бинокли?»

Филиппова: «Нет!»

Адвокат Закалюжный: «Вы наблюдали сами, каким образом Чубайс выезжает с дачи?»

Филиппова оживилась, вспоминая: «Был момент. Мы с внучкой дорогу собирались переходить. Нас милиционер остановил. Движение было перекрыто. Машин никаких не пропускали, прохожих тоже. Тогда постоянно выставляли милицию и дорогу перекрывали. Мы стояли и смотрели: одна машина впереди, другая – сзади, в середине машина с мигалкой. Милиционер патрульный нас остановил, чтобы дать Чубайсу проехать. Вот только точно не знаю, был ли там Чубайс или не был».

Закалюжный: «В каком году это было?»

Филиппова: «В 2004-м, точно до взрыва».

Подсудимый Найденов: «В Жаворонках знают, где живет Чубайс?»

Филиппова: «Да у нас все знают. Если б меня спросили, и я бы показала».

Найденов: «Кроме Чубайса, там еще кто-нибудь из известных лиц проживает?»

Филиппова: «Только артисты, но они на кортежах не ездят».

Вместо сенсации одни сомнения. Если все жители Жаворонков знали, где проживает Чубайс, и каждый мог показать и рассказать, как и когда он каждый день выезжает, так чего там было месяц гурьбой торчать у окна, из которого дачи Чубайса вообще не видно? И если наличие Чубайса в кортеже невозможно определить даже стоя на тротуаре у бровки дороги, то что вообще можно разглядеть из окон четвертого этажа, глядя на проносящиеся внизу машины?

Еще одно очень важное свидетельство: Чубайс ездит кортежем из ТРЕХ машин, при этом гаишники перекрывают движение в Жаворонках. Следовательно, охранники Чубайса единодушно врали о том, что Чубайс отправляется на работу как простой смертный и без охраны? Но если свидетель обвинения Филиппова сказала правду, – а с какой стати, какой смысл ей врать, – тогда зачем 17 марта 2005 года при выезде кортежа была удалена вторая машина охраны и отсутствовали гаишники на дороге?

Когда вошла хозяйка квартиры В. А. Гурина, прокурор начал с того: «При каких обстоятельствах Вы познакомились с подсудимым Яшиным?»

Гурина: «В 2005 году в феврале он пришел к моей подруге Римме Филипповой и спросил, не знает ли она, где можно снять квартиру. У меня тогда муж умер, квартира была свободна, я в Москве живу. Она позвонила ко мне, передала ему трубку. Так мы и познакомились».

Прокурор: «Ключи Вы ему отдавали?»

Гурина: «Да. Два ключа. И приезжала сама все время. Раза по два в неделю, обычно после обеда, в любой день».

Прокурор: «Кого Вы там встречали?»

Гурина: «Там ребята были, лет двадцати-двадцати пяти. Смотрели телевизор, готовили еду. Кто-то отдыхал. Двое-трое их обычно было».

Прокурор: «Вам известно, когда они съехали?»

Гурина: «Нет, дверь открыла, позвала – нет никого».

Прокурор: «Вам известно, что в Жаворонках проживал Чубайс?»

Гурина: «Конечно, об этом всему миру известно».

Прокурор: «Дорога, по которой ездил Чубайс, где проходит?»

Гурина: «Рядом с домом, но всю дорогу из окна не видно, только кусочек».

Прокурор: «Вы лично не видели, как Чубайс выезжает на работу?»

Гурина: «Нет, я такого счастья не удостаивалась».

Прокурор: «Как Яшин объяснил, кто будет жить в квартире?»

Гурина: «Он сказал, что ребята будут жить. Мы, – говорит, – работаем на лесном участке, посменно».

Шугаев, адвокат Чубайса: «В квартире какие-то их вещи были?»

Гурина: «Две сумки были небольшие».

Шугаев: «Вы не спрашивали, что у них в этих сумках?»

Гурина удивленно разглядывает адвоката: «Вы как себе это представляете?»

Шугаев: «Как ребят звали?»

Гурина: «Два Алексея, Егор, Игорь…».

Шугаев: «О чем говорили?»

Гурина: «О детях, у кого-то из них дети были».

Шугаев: «Вы предупреждали о своем приезде?»

Гурина: «Нет, приезжала неожиданно».

Яшин: «Видели ли Вы в своей квартире оружие, боеприпасы, средства наблюдения, бинокли, кинокамеры?»

Гурина изумленно: «Нет, не видела».

Яшин: «Вы заходили в квартиру после взрыва?»

Гурина: «Да, в тот самый день. Я приехала, ребята смотрели новости по телевизору. Я им сказала: кто-то взялся за дело, а до конца доводить не умеет».

Разулыбался весь зал, даже адвокаты, как с одной, так и с другой стороны. Даже судья усмехнулась. Прокурор спрятал улыбку между листами уголовного дела. Бедный Чубайс! – вот истинная цена его популярности в народе.

Судья поспешила реабилитироваться за свою усмешку и строго вопросила: «Как же Вы посчитали возможным сдать квартиру незнакомому человеку, даже не спросив его документов?»

Гурина нимало не смутившись: «А у меня там брать нечего!»

Судья: «Как же Вы могли зайти в квартиру с неизвестным человеком?»

Гурина отважно: «А я и сейчас зайду».

Судья: «Вы не спрашивали, зачем Яшину квартира в Жаворонках?»

Гурина рассудительно: «Зачем я буду спрашивать? Это же неприлично! У каждого свое дело».

Судья: «Если квартира снималась для ребят, которые работали, то почему они днем находились дома?»

Гурина: «Сказали, что работают по очереди. Меняются, пилят лес. А один из них постоянно был дома, еду готовил».

Судья: «Можно их было принять за рабочих?»

Гурина оскорбилась за весь рабочий класс: «А чем это рабочий человек от других людей отличается?! Если у кого с деньгами плохо, вот и работает, почему бы нет».

Судья уточняет: «Рабочая одежда у них была?»

«Я не проверяла», – все еще недовольная классовым высокомерием судьи бурчит старушка.

Судья: «Вы не спрашивали того, который постоянно был в квартире и готовил пищу, на сколько человек он готовит?»

«Ну, неприлично же это спрашивать!», – Гурина назидательно повышает голос и с неприязнью смотрит на судью.

Впереди самое главное и сенсационное. Прокурор озвучивает допрос Гуриной на следствии: «Мы договорились о встрече с Игорем на следующий день и встретились с ним около 12 часов в квартире. Игорь приехал на встречу в белом автомобиле, модель которого я не знаю, однако я запомнила фрагмент гос. номера автомобиля «443», не один, а с мужчиной, представившимся Егором. Игорь – мужчина в возрасте 35–40 лет, рост 180–185 см, круглое лицо, темные волосы, плотного телосложения, без особых примет. Егор – возраст 20–25 лет, рост 175–180 см, волосы темные, плотного телосложения, спортивного типа. Мы договорились с Игорем о сдаче квартиры за 300 долларов США. Игорь по моей просьбе отдал 200 долларов и 100 долларов рублями. Я отдала ключи от квартиры Егору, после чего Игорь вместе с водителем подвез меня до станции Жаворонки, и я уехала в Москву».

Явные противоречия в показаниях выпирали, как забродившее тесто из квашни. Принялись выяснять их причину.

Прокурор: «В показаниях Вы говорите, что машина, на которой Вас подвозил Игорь, была белая, госномер 443, а на суде – что эта машина была серая. Так какая она была?»

Гурина разводит руками: «Светловатая она была».

Прокурор: «Вы упомянули Егора в показаниях. Это кто?»

Гурина: «Ну, тот, который еду готовил».

Прокурор: «А водителя машины Вы рассмотрели?»

Гурина: «Нет».

Прокурор, осторожно намекая на внешность подсудимого Миронова, спрашивает: «Водитель был в очках или без очков?»

Гурина: «Не могу сказать».

Адвокат Чубайса, уже без намеков показывая рукой на Ивана Миронова, чья «Хонда», по версии следствия, была той самой автомашиной, что подвозила квартирную хозяйку, и номер она имела 443: «В ком из присутствующих здесь Вы узнаете водителя?»

Гурина категорично: «Ни в ком».

Михалкина, адвокат Миронова: «Вы автомашину с номером 443 хорошо запомнили? Опишите ее».

Гурина поджала губы: «Я в машинах не разбираюсь».

Михалкина: «Егор и водитель автомашины – это одно лицо?»

Гурина: «Нет».

Михалкина: «Посмотрите на моего подзащитного. Он похож на Егора?»

Гурина вглядывается в Миронова: «Думаю, нет».

Миронов: «В протоколе Вашего допроса есть фраза: «Я запомнила только фрагмент гос. номера 443». Это Ваши слова?»

Гурина молчит. «Фрагмент гос. номера» – явно не из ее лексикона.

Михалкина: «Вы подтверждаете свои показания в части: «Ключи от квартиры я отдала Егору, после чего Игорь вместе с водителем подвез меня до станции Жаворонки, и я уехала в Москву»?»

Гурина взрывается: «Да не говорила я этого! Когда я ехала на машине, откуда я тогда Егора знала! Ключи я отдавала Игорю. Один он был!»

Подсудимый Квачков: «Скажите, пожалуйста, Егор – это водитель или нет?»

Гурина возмущенно: «Нет! Ехал шофер, я его не знаю. Кроме Яшина я вообще там никого не видела и ключи я отдавала ему!»

Подсудимый Найденов: «Скажите, пожалуйста, текст протокола Ваших показаний на следствии – это действительно Ваши слова?»

Судья снимает вопрос, наставляя присяжных: «Оставьте без внимания слова Найденова. Это намек на то, что протокол допроса написан следователем».

Миронов: «Вы подтверждаете свои показания в части: «Мы договорились с Игорем о сдаче квартиры, после чего я отдала ключи от квартиры Егору»?

Старушка Гурина в гневе: «Я ключи отдала Яшину. Чего крутят-вертят!? Я никакого Егора не видела!»

Судья: «Вы говорили, что Игорь приехал на белой автомашине с мужчиной, который представился Егором. Далее описывается его внешний вид».

Гурина тяжко вздыхает: «Я не говорила, что он приехал с Егором. Ни о каком Егоре вообще не было разговора. Я вообще не знала сначала, что Игорь приехал, а не пришел. Это потом мы спустились, и я спросила, подвезет ли меня Игорь».

Судья, поняв, что свидетельница камня на камне не оставляет от своих показаний на следствии, ради которых обвинение заявило ее свидетелем, возмущается: «Почему же Вы согласились с таким протоколом допроса?»

Гурина: «Да черти чего! Не было никакого Егора! И водителя я не рассмотрела толком. Мне пять-семь минут ехать до станции, когда смотреть-то было!»

Чего же добилось обвинение, выставив на суде двух старушек, которые, по мнению прокурора, должны были закрепить своими показаниями правоту обвинительного заключения о тщательной подготовке подсудимыми покушения? Свидетели не только не подтвердили выводы следствия, наоборот, они показали на суде, как фабриковалось дело, когда воспользовавшись возрастом и слабым зрением бабушек, следователь вплел в их показания то, что необходимо было следствию. Явная фальсификация!

«Я думал, что это розыгрыш»

(Заседание четырнадцатое)

В суде – новый свидетель. Его не допрашивали ни на следствии, ни в прежних коллегиях присяжных. Хотя он, безусловно, того заслуживал, ведь это тот самый Швец, который в мартовские дни 2005 года возглавлял ЧОП «Вымпел-ТН», охранявший Чубайса. Тот самый Швец, который скомандовал звонившему ему под обстрелом Моргунову: «Не стрелять!», обрекая своих подчиненных пасть без сопротивления на поле брани. И вот теперь Сергей Константинович Швец стоял перед присяжными: «Утром в девять – начале десятого мне позвонил Моргунов Сергей и сказал, что их обстреливают на трассе из автоматического оружия. Он сказал: нападавшие уходят в сторону Минского шоссе, а мы укрылись за машиной. После этого я позвонил в Службу безопасности РАО «ЕЭС», поставил в известность их руководителя и в дальнейшем они предприняли собственные действия».

Прокурор: «Выдавалось ли вашим сотрудникам какое-либо оружие?»

Швец: «Пистолет Макарова – один на экипаж, согласно закону об охранных предприятиях. Да и зачем вооружать всех, у моих подчиненных цели и задачи совсем другие стояли».

Прокурор: «Какое отношение имел Ваш ЧОП к РАО «ЕЭС России»?

Швец: «У нас была функция охраны объектов, исследование трассы перед проездом охраняемого лица – нет ли взрывных устройств или еще чего подозрительного. Задачи сопровождения или охраны Чубайса на нас не возлагалось».

Прокурор: «Бывали случаи, когда Ваши сотрудники обнаруживали нежелательные объекты?»

Швец: «Бывали. Ну, брошенная машина стоит вся в снегу. Разыскивали и находили хозяина. Но, в основном, ничего не выявляли».

Шугаев: «Когда Вам Моргунов позвонил с места происшествия, Вы по телефону какие-либо звуки типа выстрелов слышали?»

Швец: «Я сперва подумал, что это розыгрыш. Как-то по-человечески растерялся. Это шутка? – спрашиваю Моргунова. – Нет, – он говорит, – нас обстреливают, надо перекрыть трассу, так как нападающие уходят в сторону Минского шоссе».

Подсудимый Квачков: «Гражданин Швец, Вы подписывали договор об охране Чубайса и его имущества?»

Швец утвердительно кивает: «Да».

Квачков: «В перечень услуг, оказываемых ЧОПом, входил пункт «защита жизни и здоровья охраняемого лица»?

Швец снова кивает, но уже не так энергично, а добавляет и вовсе неожиданное: «Мы подписывали это в договоре, но потом от этого ушли».

Квачков: «В договоре были обязательства обеспечить Чубайсу вооруженную охрану из трех человек?»

Швец с извиняющейся улыбкой: «В договоре можно все написать, но это же было невозможно по закону».

Квачков: «Если договором предусматривалось выделение охраняемому лицу трех вооруженных охранников, что послужило основанием для отмены этого пункта?»

Швец нервно затоптался: «У нас не было такого количества оружия. По закону об оружии мы имели всего один ствол на четверых».

Квачков настаивает: «Если Вы подписали договор о трех вооруженных охранниках для такого человека как Чубайс, то почему не выполняли его? Это было связано с отсутствием средств?»

Швец стоит на своем: «У меня не было столько стволов».

Квачков: «Тогда зачем договор подписывали?»

Швец просто взмолился: «На перспективу подписывали! Ну, записали мы три пистолета в договоре. Но договор этот не выполняли же!»

Квачков в ответ почти что примеряя мантию судьи: «Почему, – изрекает грозно, – подписав договор, Вы не выполняли свои обязанности?»

Судья, словно почувствовав, что мантия сползает с ее плеч, вопрос снимает. Но не тут-то было, Квачков уже вошел в образ: «Чем было вызвано то, что Вы не выполняли свои прямые обязанности по договору?»

Швец, заслышав начальственные нотки, насторожился, заметно вытянулся, чеканит: «Мы закупили транспорт, охрану объекта мы закрыли…».

Квачков: «А для чего охраннику выдавался пистолет?»

Швец: «Охранники возили документы, материальные ценности. И потом пистолет был нужен им для собственной безопасности, все-таки домой поздно ночью возвращаются».

Последнее ошеломило даже неприхотливых адвокатов Чубайса. Выдавать охраннику пистолет для того, чтобы не страшно было возвращаться домой по ночам, – такого в истории охраны еще не бывало.

Квачков уточняет: «Пистолет выдавался охранникам для стрельбы или просто так?»

Швец возмущен непонятливостью подсудимого: «Ни для какой стрельбы он не выдавался. Положен пистолет – охранник его получал».

Адвокат Першин: «Почему Вы брали на себя обязательства, которые не могли выполнять?»

Швец ухмыльнулся: «Заработать хотел».

Першин: «Зачем Вы запретили Моргунову стрелять в ответ на автоматный обстрел?»

Швец бойко: «Против автоматического оружия нельзя применять пистолет. Если бы они отстреливались, их бы подошли и добили. А так – не тронули и ушли».

Першин: «Значит, Вы запретили охранникам применять оружие?»

Швец завел глаза под потолок: «Я не помню».

Першин: «Вы сказали, что охранники проверяли, нет ли на трассе взрывных устройств. А как можно обнаружить на трассе взрывное устройство, растяжку, например, или фугас?»

«Визуально», – не моргнул глазом Швец.

Допрос перерастает в матч по настольному теннису: шарики вопросов мгновенно отлетают от генерального директора ЧОПа ответами, один круче другого.

Першин: «Теоретически Вы рассматривали вопрос о возможном нападении на Чубайса?»

Швец: «А как я его мог охранять?»

Першин: «Каковы были действия охраны в случае нападения на Чубайса?»

Швец: «А мы не охраняли Чубайса. Мы трассу проверяли».

Першин: «В каком документе отражены действия охранников в случае нападения на Чубайса?»

Швец: «Не было у нас таких документов».

Подсудимый Миронов: «Когда Моргунов звонил Вам с места происшествия, он что-либо говорил о БМВ, на котором предположительно уехал Чубайс?»

Швец: «Нет, не упоминал. Когда Моргунов позвонил, я думал, что это шутка. Моргунов только сказал, что по ним из леса ведется стрельба».

Миронов: «А как Вы координировались со Службой безопасности РАО «ЕЭС»?»

Швец: «Мы с ними особо не контактировали. Они сами по себе, мы сами по себе».

Миронов: «Но с кем-то Вы все-таки общались из Службы безопасности РАО «ЕЭС»?»

Швец нехотя: «С Камышниковым Александром Петровичем».

Миронов: «По ситуации 17 марта 2005 года Вами проводился «разбор полетов»?»

Швец смущенно бубнит: «Нет. Я сам был в шоковом состоянии, сотрудники были в шоковом состоянии».

Миронов: «После имитации покушения на Чубайса какие премиальные были выплачены охранникам со стороны РАО «ЕЭС»?»

Швец испуганно: «Какие премиальные?! Спасибо, что живы остались!»

Подсудимый Яшин: «Вам Моргунов по телефону говорил про стрельбу. А про взрыв Вы когда узнали?»

Швец: «Про взрыв – позже. Может, через полчаса, может, через час. Меня же на место происшествия не пропускали, все было перекрыто».

Подсудимый Найденов: «Вам дальнейшая судьба БМВ и Мицубиси-Ланцер известна?»

Швец: «Про БМВ не знаю. Мицубиси-Ланцер около года стоял под следствием как вещдок, его не разрешали двигать. Потом нам стало не хватать машин. Мы написали письмо в Генеральную прокуратуру, нам ее отдали, мы выставили ее на продажу, оценили и продали».

Котеночкина, адвокат Найденова: «Вы выполнили просьбу Моргунова перекрыть трассу?»

Швец: «Нет. Я позвонил в Службу безопасности РАО Камышникову и попросил его принять меры».

Котеночкина: «А почему Вы напрямую в милицию не позвонили?»

Швец: «Это не мои обязанности».

Котеночкина: «Но почему Вы все же позвонили не в милицию, а в Службу безопасности РАО, ведь обстреливали не Чубайса, а ваших охранников?»

Швец громко вздыхает: «Это была моя человеческая слабость…».

Бывший офицер ФСБ готов был представляться клоуном, недоумком, трусом, кем угодно, лишь бы не проговориться о чем-то очень сокровенном.

«Спасибо, что живы остались!»

(Заседание пятнадцатое)

Пятнадцатое заседание суда было кратким по причине неявки одного из адвокатов. Судья распрощалась с присяжными до понедельника. А у нас появилась возможность вернуться к событиям предыдущего заседания.

Всех присутствующих поразило тогда, как испуганно вскрикнул вдруг директор ЧОП Швец на вопрос: «Какие премиальные выплачены охранникам со стороны РАО «ЕЭС»?»: «Какие премиальные?! Спасибо, что живы остались!»

Странно, что РАО «ЕЭС России» никак не отблагодарило жертвовавших собой охранников, вот уже пять лет, по их свидетельствам, пребывавших в сильнейшем психологическом шоке. Но вырвавшееся откровение Швеца: «Спасибо, что живы остались!» зловещим отсветом легло на странную скоропостижную смерть Кутейникова, охранника из второго экипажа, существование которого выявилось лишь на этом суде.

В зал вошел необычайно бледный и очень худой человек – Ларюшин Анатолий Александрович. Лицо его говорило не столько о физическом, сколько о нервном истощении. Допрашивали его осторожно, очень бережно, как смертельно напуганного человека.

Прокурор: «Вы работали 17 марта 2005 года?»

Ларюшин: «Да».

Прокурор: «Что и откуда Вам известно о подрыве на Митькинском шоссе в этот день?»

Ларюшин: «От моих товарищей Моргунова, Клочкова, Хлебникова».

Прокурор: «Где Вы в это время находились?»

Ларюшин: «У РАО «ЕЭС» вместе с Кутейниковым».

Прокурор: «Как была организована ваша работа?»

Ларюшин: «Одна бригада сопровождения провожала машину Чубайса, а другая встречала у РАО «ЕЭС».

Прокурор: «Каковы были ваши задачи?»

Ларюшин: «Осмотр трассы, осмотр окружения, подозрительных предметов, автомашин, людей».

Прокурор: «Расскажите, что Вы видели 10 марта на станции Жаворонки?»

Ларюшин: «Это было утром. Мы приехали. От старшего смены Моргунова получили приказ обратить внимание на людей, стоявших на стоянке у станции. Посмотрели. Да, есть. Сказали: мы тоже видим. А потом группа села в машины и поехала».

Прокурор: «Марки автомашин Вы запомнили?»

Ларюшин: «СААБ темно-синего цвета и Хонда коричневого или серого цвета».

Прокурор: «А чем привлекла ваше внимание группа людей?»

Ларюшин пожал плечами: «Это наша работа – отслеживать группы людей в машинах, не в машинах».

К допросу приступила защита и сенсационные новости не замедлили посыпаться одна за другой.

Подсудимый Квачков: «Когда Вы узнали, что на Митькинском шоссе был взрыв?»

Ларюшин, не задумываясь: «Кутейникову кто-то позвонил. Но мы остались в РАО, так как Чубайс все равно направлялся на работу». И это следом за только что сказанным им прокурору, что о взрыве он узнал от Клочкова, Моргунова, Хлебникова!

Квачков: «В Ваши обязанности входило оказание помощи Чубайсу в чрезвычайных ситуациях?»

Ларюшин: «Да. Если мы находились рядом».

Квачков: «Ваше местопребывание в РАО «ЕЭС» в тот момент было вызвано отсутствием команды оказать помощь Чубайсу?»

Ларюшин с готовностью закивал: «Команды не было».

Но почему? Почему не последовала команда на выдвижение второй машины охраны? Кто и почему избегал лишних глаз?

Адвокат Першин: «Вы часто прибываете двумя экипажами к дому Чубайса?»

Ларюшин: «Всегда. Один экипаж осматривает место жительства, другой осматривает трассу».

Першин: «Откуда Вы знаете, по какому маршруту будет двигаться Чубайс?»

Ларюшин: «От смены, которая работала накануне».

Еще одна новость! Оказывается, маршрут движения Чубайса известен заранее, с вечера, и передается по смене, что предыдущие охранники-потерпевшие всячески отрицали.

Адвокат Михалкина: «Вы видели БМВ Чубайса? Опишите его».

Ларюшин: «Ну, бронированный, цвет черный, номера не помню, у него много номеров сменилось».

Михалкина тут же: «Сколько и какие номера сменились у БМВ Чубайса?»

Ларюшин понял, что вляпался, и растерянно мычит что-то нечленораздельное, на диктофоне не разобрать. Сторона обвинения многоголосо протестует против вопроса, судья его снимает.

Подсудимый Миронов: «С учетом того, что правительственный номер закрепляется не за автомашиной, а за ответственным лицом, сколько у Чубайса было правительственных номеров?»

Ларюшин уже успел осознать допущенный промах, выпутывается: «Один».

Миронов: «И Вы не помните буквы и цифры одного-единственного номера?»

Ларюшин упорно: «Не помню».

Подсудимый Яшин: «17 марта 2005 года ваш экипаж убывал на эвакуацию Чубайса?»

Ларюшин с мольбой в голосе: «Нет, мы были в РАО».

Яшин: «А самого Чубайса 17 марта видели?»

Ларюшин: «Нет!»

Адвокат Закалюжный: «17 марта 2005 года Вы видели поврежденный автомобиль Чубайса?»

Ларюшин нехотя и тихо: «Видел».

Закалюжный: «В какое время и в каком месте?»

Ларюшин: «В гараже, а в какой день – не могу сказать».

Закалюжный: «Стекла машины Чубайса были затонированные?»

Ларюшин: «Да».

Закалюжный: «Людей через них видно?»

Ларюшин: «Нет».

Закалюжный: «Почему же Вы считаете, что на этой машине передвигался именно Чубайс?»

Ларюшин с непонятной дрожью в голосе: «Номера – его, машина – его. Может, он вышел, конечно, и она одна поехала. Но об этом никто и знать не будет».

Найденов, подсудимый: «Вы кого-либо из подсудимых 10 марта 2005 года на станции Жаворонки видели?»

Ларюшин: «Нет, не видел».

Найденов: «Навыки обращения с огнестрельным оружием у Вас есть?»

Ларюшин осторожно, крадучись: «Служил, стрелял, но не воевал».

Найденов: «Навыки взрывного дела имеете?»

Ларюшин испуганно: «Нет-нет».

В допрос по второму кругу вновь вступает обвинение.

Шугаев: «Правда ли, что Вам преподавали азы взрывного дела?»

Ларюшин кивает: «Да».

Шугаев: «И в чем же эти азы? Как закладывать фугас или как его обезвреживать?»

Ларюшин: «И то, и это!»

До чего техника дошла

(Заседание шестнадцатое)

Прокурор Каверин, как всегда отутюженный и подтянутый доложил судье Пантелеевой о своих планах на текущее заседание суда: «Прошу исследовать информацию системы «Поток», которая снята с Голицынского поста ГАИ. Прошу выслушать специалиста Комарова Сергея Владимировича, старшего прокурора-криминалиста Главного управления Следственного комитета при Генеральной прокуратуре РФ».

Как только похожий на мальчика-переростка прокурор-криминалист Комаров появился в зале, адвокат Руслан Закалюжный спросил его: «Вы обладаете специальными познаниями в области системы «Поток»?

Комаров удивленно: «Это такая же программа, как и все компьютерные программы».

Закалюжный: «У Вас есть техническое образование?»

Комаров: «Нет, только юридическое».

Закалюжный: «Так Вы специально изучали систему «Поток»?

Комаров пожимает плечами: «Нет».

Закалюжный судье: «У меня заявление о недопустимости допроса перед присяжными данного специалиста, так как он не обладает специальными познаниями в области системы «Поток». Это человек с юридическим образованием, он не имеет технического образования».

Судья отметает резонные возражения адвоката: «Прокурор представляет прокурора-криминалиста не для допроса, а для воспроизводства записи системы «Поток».

Но Закалюжный стоит на своем: «Я заявляю отвод специалисту на основании статей 70 и 71 УПК. Данный специалист находится в служебной зависимости от Генеральной прокуратуры, и он засвидетельствовал свою некомпетентность».

Судья между тем вскрывает объемистый конверт, извлекает из него два компьютерных диска, обращается к Комарову: «Содержание дисков Вы сможете воспроизвести и на какой аппаратуре?»

Комаров с готовностью: «У меня с собой компьютер».

Адвокат Оксана Михалкина убеждает судью: «Специалист не является лицом компетентным, и допуск некомпетентного лица к вещественным доказательствам несет угрозу их уничтожения или изменения».

Пантелеева усмехается: «Вы так боитесь, что уничтожатся доказательства обвинения?» и отказывает защите в отводе специалиста Комарова.

«Прошу признать данное вещественное доказательство недопустимым, поскольку имело место несанкционированное вскрытие файла на диске вне процессуальных действий», – заявляет Квачков.

«Предоставьте доказательства», – требует судья.

«Чтобы предъявить доказательства, – отвечает ей защитник Квачкова Першин, – надо вскрыть диск без присяжных, посмотреть его свойства, дату его изменения и станет ясно, был ли он несанкционированно вскрыт». Но ходатайство Квачкова безапелляционно отклоняется судьей.

Тут не выдерживает Роберт Яшин: «22 марта 2005 года диски с записью системы «Поток» были изъяты, 18 мая того же года эти диски были исследованы, о чем существуют документальные свидетельства. Но 30 марта 2005 года эти диски были несанкционированно вскрыты, информация в них была скопирована и изменена. Это установлено на суде, в котором нас оправдали присяжные. Почему Вы не хотите слышать аргументы защиты, Ваша честь?»

В ответ угроза: «Суд предупреждает Яшина о некорректном отношении к суду».

Яшин: «Вы нарушаете мои права на защиту!»

«Самое неприятное, Ваша честь, – четко проговаривает свои аргументы Иван Миронов, – что мы даже не знаем, какие данные были изменены при несанкционированном вскрытии файла – время? номера машин? дата их прохождения через пост ГАИ? Но ведь изменения были, это доказанный в предыдущем суде факт!»

«В опечатанные вещественные доказательства, – настаивает на том же Александр Найденов, – несанкционированно проник некто. В результате чего в записи файла появились «дырки» за период 16 марта. Запись показывает, что тогда в течение 40 минут по Минскому шоссе вообще ничего не ездило, хотя этого быть не может!»

Судья равнодушно внимает яростным доводам защиты и признает диски допустимым доказательством. Входят присяжные заседатели, Комаров открывает свой ноутбук, вставляет диски в дисковод, копирует их на жесткий диск. У системы запросили данные по машине Квачкова СААБ и по машине Миронова Хонда за 10, 14 и 17 мая 2005 года. Чудо техники выдало, что автомашина Квачкова СААБ зафиксирована лишь однажды, а именно 17 марта 2005 года при въезде и выезде в Москву. Автомашина Миронова Хонда вообще не появлялась ни разу на этой дороге ни в один из запрошенных дней. Фотография СААБа, зафиксированная системой «Поток» 17 марта, красовалась на экране компьютера, присяжных просили внимательно ее рассмотреть. Этим воспользовалась защита.

«Прошу обратить внимание присяжных, – воззвал к народным судьям Квачков, – что номера автомашины СААБ читаются ясно, никакой грязи на них нет».

Действительно, номера смотрелись как свежевымытые, и если верить фотографии, то свидетель-гаишник Иванов бессовестно врал, когда утверждал, что машина была в грязи.

Квачков успевает задать Комарову самый важный вопрос: «Откройте свойства файла с записью системы «Поток». Когда был создан этот файл?»

Комаров: «Файл создан и изменен 30 марта 2005 года».

Вот и прозвучала четко, внятно дата несанкционированного внедрения в файл, которую так не хотел обнародовать прокурор, и о которой так пеклась защита.

Квачков немедленно повторяет сказанное Комаровым: «Прошу обратить внимание присяжных: файл создан и изменен 30 марта 2005 года!»

Судья спохватывается: «Уважаемые присяжные заседатели, оставьте без внимания этот выкрик Квачкова. С файлом работали, его открывали в этот день. Ну и что?»

Миронов тут же обращается к Комарову: «Скажите, пожалуйста, а сфальсифицировать данные видеоряда системы «Поток» можно?»

Прокурор-криминалист Комаров с честным видом развел руками: «Мне это неизвестно».

Оказалось, что с честным ответом он поспешил. Судья снимает вопрос Миронова.

Миронов не успокаивается: «Какая компания устанавливала и обслуживала систему «Поток»?

Судья снимает и этот вопрос, как не относящийся к делу.

Миронов настойчиво: «В свете ареста главы «Строймонтажсервиса», который фальсифицировал информацию по видео-потоку в Москве…».

Судья его резко перебивает и спешно выводит присяжных из зала, чтобы они ничего не услышали про фальсификаторов из скандальной фирмы, прогремевшей на всю страну неделю назад…

Миронов возмущен, что очень важный для дела вопрос ему не дали даже закончить. Судья возмущена не меньше: «Миронов, имейте уважение если не к суду, то к вашим соуч… собут… ну, к вашим товарищам!»

Таким образом судья установила товарищеский статус подсудимых, но не установленным остался вопрос, что хотело доказать обвинение, предоставляя запись системы «Поток»? Что Квачков 17 марта ездил по этой дороге? Так в той стороне его дача. Что Миронов по этой дороге не ездил с 4 по 19 марта? Так у него там дачи нет. О чем вообще может свидетельствовать проезд автомобиля по дороге, где ежедневно взад и вперед снуют десятки тысяч автомобилей? Но, главное, в суде засвидетельствовано, что техника дошла у нас до таких технических высот, что ее можно «поправить», если она что не так запишет, внести, так сказать, «корректировку» в случае ее расхождения с исходным сценарием события.

Прокурор показал фокус. С патронами

(Заседание семнадцатое)

Судья Пантелеева возвестила: «Сейчас, уважаемые присяжные заседатели, будут оглашены протоколы исследования гаража В. В. Квачкова от 17 марта 2005 года. Исследование проводилось с 22.00 до 23.40». Прокурор откашлялся: «Гараж грязно-желтого цвета, закрыт на замок. Гараж вскрывается. Там слева два деревянных ящика, установлены друг на друга. В ящиках находятся различные электрические лампочки, мотки проводов, антенны. Макет автомата АК-74 и магазин к нему. Пластиковая канистра зеленого цвета. Внутри нее патроны в количестве 805 штук. Далее у стены лыжи, ящик с дозиметром и подрывная машинка. Далее ящик, в нем полиэтиленовый пакет, в пакете поясная кобура коричневого цвета, внутри нее пистолет ПСМ. При нем два магазина. Кроме этого в материю завернуты сорок патронов к пистолету. Тут же патроны калибра 5.45 в количестве 5 штук. Далее среди ящиков находятся три черных бронежилета, две автомобильные покрышки и велосипед. Все объекты упакованы раздельно и опечатаны».

Присяжные заседатели внимательно изучают фотографии велосипеда и лыж на фоне бронежилетов и ящиков. А прокурор дает отмашку специально прикомандированным к боеприпасам посланцам из Генеральной прокуратуры – те вносят в зал огнестрельный груз.

Прокурор извлекает: «Магазин к автомату, черного цвета. 26 патронов образца 1943 года. Среди патронов есть пули, с кончиком, окрашенным в зеленый цвет, а другие – с красным кончиком. Вы знаете, для чего они?»

«Нет», – раздается робкий женский голос со скамьи присяжных.

«Зеленые пули – трассирующие», – начинает поучать прокурор, и тут до подсудимых доходит, что за цирк устроил прокурор с вещественными доказательствами.

«Прокурор перепутал! – поднял тревогу Роберт Яшин. – Это патроны не из гаража! Патроны, которые сейчас предъявляет прокурор, они с места происшествия! С Митькинского шоссе! Не из гаража!»

Прокурор ни мало не смутившись: «А я и не говорил, что это патроны из гаража».

Квачков возмущенно: «Прокурор только что показал присяжным патроны и магазин, найденные на Митькинском шоссе. Прокурор напрямую связал этот магазин с моим гаражом. Это неправомерно. Ваша честь, разъясните присяжным, что эти патроны не из моего гаража!»

Прокурор: «Это только Вы так утверждаете!»

Квачков с Яшиным поднимаются разом: «Как только мы?! Это мошенничество!»

Судья немедленно выводит присяжных заседателей из зала и начинает воспитывать Квачкова: «Подсудимый Квачков, Вы предупреждаетесь…».

Квачков: «Ваша честь, прокурор лжет. Какие мои должны быть действия? Соглашаться с фальсификацией?..».

Судья: «Квачков, Вы оскорбляете прокурора! Вы не обучены вежливости!» Израсходовав педагогические упреки, судья принимается разбираться в протоколах и экспертизах. Минут двадцать проходит в томительной тишине. Прокурор Каверин встает с заявлением: «Ваша честь, только что в присутствии присяжных заседателей Квачков назвал государственного обвинителя жуликом. Прошу удалить Квачкова до окончания судебных прений!»

Во исполнение распоряжения прокурора судья Пантелеева удаляет Квачкова из зала, возвращает присяжных и обращается к ним: «Суд доводит до присяжных заседателей, что Квачков удален из зала за оскорбление прокурора, которое Вы все слышали. Суд разъясняет присяжным заседателям, что для обозрения Вам представлены боеприпасы, которые изъяты в ходе расследования дела. Протокол осмотра места происшествия был оглашен ранее. Сегодня был оглашен протокол осмотра гаража Квачкова. А что и где изъято, вы должны сами запоминать из протоколов».

Можно посочувствовать присяжным. Упомнить вереницы цифр и букв, означающих годы выпуска, заводы-производители на маркировке патронов, найденных на месте происшествия и отличить их от патронов, найденных в гараже, – неподъемно. Прокурор тем временем перебирает патроны из гаражной канистры, звенит ими, как нищий собранной мелочью. Патронов, согласно описи, оказалось не 805, а 739.

«Объясните людям, куда остальные патроны делись», – попросил прокурора адвокат Першин.

«Откуда я знаю, куда они делись», – отмахнулся прокурор Каверин.

Судья Пантелеева начеку: «Адвокат Першин, Вам прекрасно известно, куда делись патроны».

Першин: «Так если прокурор не знает, откуда мне знать. Я только прошу присяжным объяснить».

Судьба пропавших патронов остается неизвестной.

Свидетель обвинения: «Я не увидел на машине Чубайса никаких повреждений»

(Заседание восемнадцатое)

Есть такое слово в русском языке – очевидец, тот, кто воочию, своими глазами видел случившееся. В деле о покушении на Чубайса таких очевидцев – видевших собственными глазами взрыв на Митькинском шоссе – крайне мало, но и те, как говорится, люди свои, – охранники, водители, то бишь домашняя челядь председателя РАО «ЕЭС», вскормленная в духе служения хозяину.

Лишь два сторонних человека оказались очевидцами взрыва – братья Вербицкие. Правда, один из братьев, признанный потерпевшим из-за повреждения взрывом его машины, и уже дававший показания в суде, за счет этой всемогущей и богатой компании отремонтировал свою автомашину. Зато второй брат – Владимир Ярославович – оказался действительно независимым от Чубайса в самом полном смысле этого слова. Вот он-то на очередном заседании суда и представил вниманию присяжных заседателей в важнейших деталях картину взрыва, резко отличающуюся от описаний других, уже выступивших в суде свидетелей.

Допрос Владимира Вербицкого начал прокурор: «Расскажите о событии 17 марта 2005 года, свидетелем которого Вы стали».

Вл. Вербицкий: «В районе девяти часов, может быть, пятнадцать минут десятого, мы с братом двумя машинами выехали из поселка Горки-2, где работали, в Щербинку. Проехав переезд в Жаворонках, выехали на Митькинское шоссе. Проехали километра полтора-два. Ехали друг за другом на расстоянии длины кузова. Я в зеркало заднего вида увидел пытающийся нас обогнать кортеж: автомашина со спецсигналами и сопровождающая ее машина без сигналов. В этот момент по ходу нашего движения и раздался хлопок, взрыв. Я и видел, и слышал взрыв. Интуитивно я сбросил скорость, мы с братом остановились, вышли. Когда я подошел к машине брата, раздались выстрелы. Я пригнулся, спрятался за машину, присел на корточки, так, согнувшись, и добрался до своей машины. Сразу поехали, отъехали метров пятьсот, остановились, осмотрели повреждения на машине брата. Я увидел, что автомашина Мицубиси, следовавшая за машиной со спецсигналами, тоже остановилась. За ней, у колеса, был человек, минут десять он не подавал признаков жизни. Я пошел было к нему на помощь, но он зашевелился, и я вернулся к своей машине. В течение получаса подъехал экипаж ДПС, потом прилетел вертолет. Нас допросили, и часов в пять вечера отпустили».

Прокурор: «Что Вы ощутили?»

Вл. Вербицкий: «Звук, взрывная волна, я ее почувствовал».

Прокурор: «А машина?»

Вл. Вербицкий: «С машиной ничего не случилось».

Прокурор: «У Вас лично были повреждения?»

Вл. Вербицкий: «Шок, наверное, нервных клеток поубавилось, а физических повреждений – нет, никаких».

Прокурор: «Какие повреждения были у машины Вашего брата?»

Вл. Вербицкий: «Выбито боковое треугольное стекло, заднее стекло. Переднее стекло треснуло, ручки дверные поотлетали, машину как бы раздуло».

Прокурор: «Кортеж из скольких машин состоял?»

Вл. Вербицкий: «Из двух – БМВ и Мицубиси».

Прокурор: «Вы эти машины на каком расстоянии наблюдали?»

Вл. Вербицкий: «В зеркало заднего вида – через машину брата, которая была между нами».

Прокурор: «В момент взрыва БМВ была на своей полосе движения?»

Вл. Вербицкий: «Нет, она начала совершать маневр, стала обгонять машину брата».

Прокурор: «После подрыва БМВ куда делась?»

Вл. Вербицкий: «После взрыва в первый момент мы двигались по инерции в три машины, а когда я и брат остановились, эта БМВ с большой скоростью ушла вперед».

Заметно было, что все сказанное Владимиром Вербицким весьма расстроило прокурора, да и понятно почему, в который уже раз не подтверждался обстрел БМВ Чубайса. Раздался взрыв, их машины, как утверждает свидетель, проехали по инерции чуть вперед, остановились, а машина Чубайса БМВ на большой скорости промчалась мимо, Вербицкий вышел из своей машины, подошел к машине брата и вот только тогда, когда машины Чубайса и след простыл, только тогда раздались выстрелы. Было от чего расстраиваться прокурору и задать следующий очень неожиданный вопрос: «У Вас не появилось ощущения, что подрыв был направлен против Вас или против Вашего брата?»

На что Владимир Вербицкий очень серьезно отвечал: «Меня и брата не за что таким образом подрывать».

Прокурор ловко сменил тему: «Вы подходили к месту взрыва? Опишите его».

Вл. Вербицкий: «Ну, это воронка метра четыре в диаметре».

Прокурор: «Глубину не припомните?»

Вл. Вербицкий: «Полметра, не больше».

Прокурор: «Не припомните, линии электропередач или подстанции там были?»

Вл. Вербицкий: «Я обратил внимание, что столб был повален. Деревянный столб с двумя-четырьмя проводами».

Прокурор: «А что собой представлял участок шоссе? Там были разбросаны посторонние предметы?»

Вл. Вербицкий: «Посторонних предметов там не было».

Адвокат Чубайса Сысоев потребовал от очевидца уточнений: «Опишите взрыв».

Вл. Вербицкий: «Разброс грунта шел вверх и вправо. Разлет земли вправо – к лесу».

Сысоев: «Это был настоящий взрыв или имитация?»

Вл. Вербицкий: «Взрыв был мощный, но основная часть этого взрыва пошла все-таки в лес. Я не думаю, что этот взрыв можно было использовать против машин на дороге. Полагаясь на свой военный опыт, я бы так не сделал».

Услышав оценку свидетеля о взрыве, мощном, подлинном, но не опасном для машин, сторона обвинения потеряла к нему всякий интерес, зато откровения Вербицкого вызвали живой интерес защиты.

Квачков: «Направленность взрыва в сторону леса Вы по каким параметрам оценили?»

Вл. Вербицкий: «По разлету частей грунта и осколкам».

Квачков: «Когда Мицубиси уехала с места происшествия?»

Вл. Вербицкий: «Когда мы с братом во второй раз остановились».

Квачков: «Вы видели пассажиров в Мицубиси?»

Вл. Вербицкий: «Да, порядка четырех человек».

В ответ мгновенная тишина зала. Свидетель Иванов, примчавшийся на место происшествия по странному, неизвестно от кого поступившему сигналу, тоже утверждал, что в Мицубиси он видел нескольких пассажиров, и вот новое подтверждение тому, что Моргунов, старший машины сопровождения Чубайса, действительно спешно, под обстрелом, бросив товарищей, вывез кого-то с места происшествия.

Адвокат Квачкова Першин: «На кузове машины Вашего брата какие были повреждения?»

Вл. Вербицкий: «Только от взрывной волны».

Першин с нарастающим азартом: «А чья машина была дальше от места взрыва – БМВ или машина Вашего брата?»

Вл. Вербицкий: «БМВ конечно».

Судебный зал снова охватила полная тишина, тут же сменившаяся оживлением. Еще бы! Получается, что «Жигули» Вербицкого, находившиеся ближе всех к эпицентру взрыва, не получили ни пробоины, ни царапины ни от осколков, ни от пуль, как же тогда БМВ Чубайса, прикрытый «Жигулями» от взрыва, и умчавшийся с места взрыва до всякой стрельбы, мог нахватать так много пробоин от пуль и осколков, о которых суду рассказывали водитель и помощник Чубайса?

И тогда Першин задает вопрос, который, будь это запись шахматной партии, комментаторы непременно бы пометили тремя восклицательными знаками, как блестящий, превосходный ход, ведь в ответ сейчас грянет сенсация. Першин спрашивает Вербицкого: «Известно ли Вам о каких-либо еще поврежденных автомашинах, кроме машины Вашего брата?»

Внимание! отвечает Вербицкий: «Когда машина БМВ проезжала мимо нас, тогда я не видел на БМВ никаких повреждений. А вечером в «Вестях» показали БМВ с повреждениями».

Будь это любой другой зал, он бы сейчас взорвался, настолько сильны были эмоции всех, но зал судебных заседаний в такие секунды замирает, замер и наш зал, переваривая только что прозвучавшую, потрясшую всех новость. Действительный очевидец взрыва на Митькинском шоссе 17 марта 2005 года, самый объективный, ни от кого независимый свидетель только что в присутствии судьи, прокурора, присяжных заседателей, адвокатов и полного зала слушателей заявил, что он своими глазами видел, как машина Чубайса уезжала с места взрыва неповрежденной, совсем не похожая на ту израненную машину, что вечером покажут по телевизору. Так кто и где ее потом расстрелял? Не в этом ли кроется отгадка, почему машина Чубайса не стала вещдоком, а вскоре после случившегося ее поспешно продали?..

Молчали, переводили дух и обвинение, и защита. К допросу приступила судья Пантелеева: «Насколько близко Вы подходили к эпицентру взрыва?»

Вл. Вербицкий: «Я был на дороге, к обочине не подходил».

Судья: «Вам предлагалось описать обстановку на шоссе. Имелись ли на нем посторонние предметы?»

Вл. Вербицкий: «Осколки стекол были».

Судья подсказывает: «А болты, гайки?»

Вл. Вербицкий: «Нет. Земля, стекла – они были».

Судья вкрадчиво: «Скажите, пожалуйста, в момент взрыва на одной или на разных полосах находились машины – Ваша и Вашего брата?»

Вл. Вербицкий: «Мы ехали по одной полосе».

Судья: «Как же тогда, говоря о расстоянии между вами, Вы сказали – «на длину кузова»?»

Вл. Вербицкий со вздохом: «Я думал – это всем понятно. В следующий раз буду объяснять подробнее».

Подсудимый Роберт Яшин резко вскидывает голову: «Не надо следующего раза!»

Судья, словно обрадовавшись подвернувшемуся случаю, тут же выплескивает все накопившееся раздражение от провального для обвинения допроса: «Вы, подсудимый Яшин и свидетель Вербицкий, предупреждаетесь за то, что разговариваете в суде, как приятели».

Дружно, разом, все вместе вскакивают Яшин, Миронов, Квачков, возмущенные тем, что судья Пантелеева в присутствии присяжных заседателей пытается подорвать сказанное на суде Вербицким, его, якобы, приятельскими отношениями с Яшиным: «Мы возражаем!..».

Сквозь шум прорывается голос самого Вербицкого: «Ваша честь, мы не являемся ни друзьями, ни даже знакомыми!»

Судья немедленно просит присяжных заседателей покинуть зал. В восстановившейся тишине звучит твердый голос Роберта Яшина: «Как Вам не стыдно, Ваша честь! Это же полная профанация суда!»

А судья Пантелеева уже диктует для протокола: «Суд удаляет подсудимого Яшина из зала до дачи им показаний».

«Это судебное преступление!», – гремит в ответ Яшин. Приставы выводят бунтовщика.

Возвращаются присяжные. Судья разъясняет присяжным заседателям, что они должны оставить без внимания выкрики подсудимых и не учитывать их при вынесении вердикта.

Ободренный поддержкой судьи прокурор Каверин заходит на новый круг вопросов: «Вы, – обращается он к Вербицкому, – когда по Митькинскому шоссе ехали, успевали за дорогой следить или только назад смотрели?»

Вл. Вербицкий: «Да, я смотрел большей частью назад. Я вообще всегда очень переживаю, когда едет кортеж с мигалками, у них водители непредсказуемые, могут в любой момент подрезать, тогда неизбежно ДТП».

Прокурор: «Как Вы определили, что машина Вашего брата была ближе всего к месту взрыва?»

Вл. Вербицкий: «Я смотрел в заднее зеркало».

Уверенность Вербицкого в показаниях пытается проверить адвокат Чубайса Сысоев: «У Вас есть познания в подрывном деле?»

Вл. Вербицкий: «Да, есть».

Сысоев: «Почему Вы решили, что взрыв неполноценен?»

Вл. Вербицкий: «У полноценного взрыва не должно быть препятствия. А в этом случае было препятствие – в виде обочины дороги. Препятствие для полноценного разлета осколков».

Как же хотелось прокурору с адвокатами Чубайса сбить свидетеля с уверенного тона, хоть нотку неуверенности уловить в словах Владимира Вербицкого, чтобы огородить присяжных от всего того, о чем спокойно и уверенно повествовал на суде настоящий очевидец происшествия – о взрыве, направленном в лес, а не на дорогу; об уцелевшей от пуль и осколков машине Чубайса, представшей потом, в теленовостях, вдруг расстрелянной; об отсутствии осколков фугаса на шоссе… А больше всего их беспокоит, что картина имитации покушения складывается из убедительных показаний свидетелей обвинения.

«Козырный туз» обвинения

(Заседание девятнадцатое)

В зал вошел Игорь Петрович Карватко, сорока лет, крепкий, рослый, вполне уверенный в себе. Прокурор осведомился, знает ли Карватко подсудимых. Ответ был краток: «С Яшиным в дружеских отношениях, с Найденовым знаком, Квачкова видел два-три раза до 2005 года, Миронова вообще не знаю».

Прокурор попросил его рассказать о событиях марта 2005 года, свидетелем которых тот оказался. Повествование получилось длинным: «С Яшиным мы познакомились в начале двухтысячных годов, нас познакомил мой друг, его сослуживец Паньков. У нас завязались дружеские отношения. На каком-то дне рождения я познакомился и с Найденовым, я знал только, что его зовут Саша. С Квачковым мы увиделись на каком-то празднике, мы с ним общения не поддерживали. У нас состоялся лишь один разговор. Он спросил, где я служил, я ответил, что в армии вообще не служил.

Найденов, зная, что я занимаюсь частным извозом, бывало, просил отвезти его на дачу или в аэропорт. 14 марта 2005 года мы встретились с Найденовым, он свел меня с человеком, который был мне нужен. Дело было у ресторана, откуда Найденов вышел с женой. После этой встречи Найденов при мне объяснил жене, что ему позвонил Роберт Яшин и просил сделать электропроводку у Квачкова на даче. Я, услышав это, сказал, что могу довезти его до пересечения МКАД и Минского шоссе, где его ждали Яшин с Квачковым. Мы поехали, попали в большую пробку на Ярославке. Они позвонили Саше и договорились, что не будут нас ждать на дороге, уедут без него, чтобы не терять времени, а я довезу Сашу прямо до дачи. Мы с Сашей тогда доехали до его дома на Ленинском, взяли инструменты и поехали на Можайку. На Можайке, уже выехав на МКАД, Саша созвонился с Робертом, и он уточнил, что нам нужно за Голицынский пост проехать и повернуть. Мы проехали пост, но там не было никакого поселка. Мы обратно выехали на Можайку, проехали в сторону области. Было скользко, мы пронеслись мимо поворота, потом вернулись к повороту. Там еще стояла белая машина, иномарка. Возле нее было три человека, один стоял перед машиной, другие два сбоку. Они сразу, как по команде, повернулись к нам спиной. Причем один стал с зеркалом возиться, а другие что-то вдали рассматривали.

Мы подъехали к КПП на дачные участки, там пропускной режим. С охранником общался Саша, он назвал охраннику номер участка и фамилию, к кому едет. Мы доехали до участка, не огороженного забором. На дороге стоял СААБ, на участке было три человека. Один из них Роберт Яшин, второй – Квачков, третий – я его никогда не видел, его звали Саша. Потом уже я понял, что это сын Квачкова – Александр Квачков. Саша Найденов сказал: «Как проводку делать, если температура в доме такая, как на улице». А Квачков сказал: «Главное, чтобы сделать все до восемнадцатого числа, когда сюда съедутся гости». Роберт Яшин пояснил ему, что надо бы дом протопить, прежде чем что-то делать. Тогда Квачков-отец сказал Александру Квачкову: «Ты оставайся, протопи дом, прогрей». Александр сказал: «Мне надо купить сигарет, воду». Квачков-отец просил меня доехать с ним до КПП, я все куплю, говорит, а ты вернешься, отдашь пакет. Он очень спешил. Я вернулся, отдал пакет, забрал Яшина и Найденова и поехал с ними в Москву. А Квачков-сын остался в доме. Я довез Яшина и Найденова до Москвы, и мы договорились, что 16 марта мы вместе поедем в поселок «Зеленая роща» и они все закончат.

16 марта я задержался, приехал на КПП, позвонил Роберту, он мне назвал номер участка, и меня пропустили. Я проехал на участок. Там все преобразилось. Снег расчистили, в самом доме было уже тепло. Но 14 марта Найденов упал на крыльце. Тогда никто не обратил на это внимания. А 16 марта, когда он подал мне левую руку поздороваться, я обратил внимание, что правая рука у него распухла. Он был в этот день сильно выпивши. Роберт его ругал, а Найденов говорил, что это он принимает анестезию.

В доме все было прибрано, лежал электропровод. Людей на участке было трое: Яшин, Найденов и Александр Квачков. Пообедали. И мы поехали по просьбе Роберта на строительные рынки. У Роберта был список, что нужно купить. Мы приехали на станцию Жаворонки, Роберт в аптеку сходил, купил йод – сетку Саше сделать. Мы заехали в сам поселок Жаворонки, там были пятиэтажные жилые дома. Роберт зашел в подъезд, я спросил у Саши, можно ли мне набрать там воды для стеклоочистителя, она кончилась, взял пятилитровую баклажку и пошел вслед за ним туда же. Поднялся не помню на какой этаж, кажется, на третий. В этой квартире был еще один человек, похожий на гастарбайтера, он говорил, как приезжий, с украинским акцентом. Разговаривали они о каких-то срубах, не помню, я не вникал. Саша был уже порядком выпивши, так как на каждой остановке он покупал алкогольный коктейль. Потом мы поехали на выезд, въехали в тупик, там на выезде были ворота зеленые. И вот когда мне задают вопрос о воротах неких владений Чубайса, то я отвечаю – эти ворота, в которые мы ткнулись, были на выезде, это были ворота промзоны.

Найденов уже спал на заднем сиденье, мы остановились у магазина, растолкали Найденова, пошли в магазин. Роберт пошел со списком по отделам, Найденов стоял у входа в магазине, я стал что-то рассматривать. Потом Найденов выбрал утеплитель, свернул рулоном, а Роберт все это оплатил. Они загрузили покупки, и утеплитель положили между спинок сидений в машине. Александр Найденов сел сзади справа, Роберт сел спереди, я сел за руль. Утеплитель выпирал, Найденов пытался что-то сказать, Роберт на него ругался. Зачем эти покупки производились, никто на эти темы со мной не разговаривал. Я их привез на станцию Голицыно. Они что-то покупали там на рынке. Найденов там потерялся, с ним созвонились, он нашелся. Уже снова успел выпить. Вернулись в поселок «Зеленая роща». Ужинать собирались, водку на стол поставили. И вот получилось так, что вечером Квачков приехал. А Александр Найденов спит в кресле, уже невменяемый. Квачков стал кричать, выговаривать Яшину, что уже среда, а ничего не сделано. Главное, что Найденов не сделал проводку, а теперь уже и не сделает, – такой пьяный.

Потом приехал кто-то, и его нужно было встретить на КПП. Сына Квачкова я довез до КПП, и там он кого-то встретил. Квачков-сын на КПП из-за сугроба машину не сразу увидел, он кому-то позвонил с моего телефона, свои вещи он на даче оставил, и машина, то ли «девятка», то ли «восьмерка» проехала на участки. Стекла у нее были тонированные. Машина стояла на дороге, на улице около гаража стоял сын Квачкова и молодой человек. Он был в зимней одежде и диодный фонарь на лбу. Лица этого человека я не увидел. Они зашли в дом. Я тоже потом зашел в дом узнать, где Найденов. Он сидел в кресле. Я взял кружку, чтобы выпить чаю, и тут состоялся разговор между Квачковым и Квачковым-сыном. Квачков спрашивает его, на сколько хватит аккумулятора, если он будет гореть в парилке (свет ведь Саша так и не сделал). Я тоже посмотрел на аккумулятор, он был с зеленым огоньком. Я объяснил, что он новый и будет гореть не один день. Я запомнил, что на аккумуляторе был индикатор и синяя ручка для переноски. И в дальнейшем, когда мне предъявляли аккумулятор для опознания, я говорил, что синяя ручка…».

В этом месте прокурор вдруг резко прерывает свидетеля, запрещая ему говорить о следственных действиях, и Карватко возвращается к событиям на даче 16 марта 2005 года.

«Они определились со светом, Найденова попросили на выход. Он, пьяный, шатаясь, пошел на выход, дошел до моей машины раньше меня. Берется за ручку, дергает, отламывает ее, падает в снег и начинает смеяться. Я говорю Яшину: что я буду с ним делать, Петрович? Как хочешь, я его такого не повезу. Роберт махнул рукой, сказал: «Езжай, мы сами разберемся». Я поехал, выехал через КПП. Когда – сказать не могу. Приехал я в «Зеленую рощу» в 13 часов, а остальное время я не фиксировал, это время в моих показаниях мне называли сотрудники милиции, которые меня в Твери держали…»

В монолог Карватко теперь уже вмешивается судья Пантелеева: «Вы зачем переводите стрелки на сотрудников милиции? Говорите о фактических обстоятельствах дела».

Карватко согласно кивает головой: «Итак, я проехал КПП. Само КПП – хорошо освещенное место, а выезд на Можайское шоссе не освещен. Там я остановился, чтобы протереть фары, так как шоссе темное. Я остановился у обочины, долил жидкости. В это время я увидел, что с этого места на Можайку выезжает автомашина СААБ. Номера его я не видел, но из Москвы ехала фура, свет от фуры осветил салон СААБа и через лобовое стекло я увидел Квачкова, очень четко. А рядом с ним сидел человек, и сзади тоже сидел человек. Я их не разглядел, но видел, что верхняя одежда их была светлая. Машина Квачкова быстро ушла вперед, но я нагнал ее у светофора. Она стояла впереди меня через три-четыре машины. Потом он на повышенной скорости уехал. Больше я его не видел.

Уже на следующий день в мастерской – у меня машина сломалась – я узнал о покушении на Чубайса, и в обед увидел репортаж по телевизору, где сказали, что Квачкова обвиняют в покушении. Вот и все…»

Первым добывать доказательства из главного свидетеля принялся прокурор: «Вы упомянули про белую машину. Что это за машина?»

Карватко: «Понятия не имею. Но мне же говорили сотрудники милиции, когда допрашивали, в какое время я приехал на дачу. Откуда они это знали? Может, у экипажа этой машины и спросили».

Прокурор: «С какой целью Найденов просил протопить дом?»

Карватко: «Я должен только факты излагать или свои предположения?»

Недоумение свидетеля разрешает судья: «Можете разъяснить, какая связь между теплом в доме и освещением».

Карватко пожимает плечами: «Я не знаю, почему Найденов не мог на морозе сделать проводку. Наверное, нежный очень».

Прокурор: «Как Вы определили, что 14 марта Найденов упал?»

Карватко: «Я обернулся на звук падающего тела в пяти метрах от меня».

Прокурор настаивает: «Как Вы определили, что это был именно Найденов?»

Карватко начинает терпеливо объяснять: «На участке находились Роберт Яшин, Александр Квачков и Александр Найденов. К машине пошли Яшин и я. Александр Квачков остался в доме. За моей спиной кто-то упал. Я обернулся, увидел человека, который высказался по поводу этого события словами, которые я не могу привести в суде, и я увидел его лицо».

Прокурор не унимается: «Как Вы определили, что Найденов повредил руку?»

Карватко, постепенно теряя терпение: «Я же объяснил, что 16 марта Найденов здоровался со мной левой рукой».

Прокурор: «Как Вы определили, что это именно результат падения 14 числа?»

Карватко: «Он мне сам объяснил. Он был выпивши».

Прокурор: «Он не объяснил, почему не обратился в больницу?»

Карватко: «Он мне сказал, что принимает «анестезию», и к врачу ехать не собирается».

Прокурор: «16 марта, когда Вы приехали на дачу Квачкова, чем занимался Найденов?»

Карватко вновь начинает рисовать картину особенностей национального ремонта дачи: «Они все обедали. Водка стояла. При мне строительных работ не велось. Единственно, это Найденов пробовал померить рулеткой высоту двери».

Прокурор нетерпеливо: «Электричество он делал или нет?»

Карватко раздумчиво: «Я видел лампочку в патроне на конце длинного провода. Кто его удлинил, я не знаю».

Прокурор: «Осветительные приборы 16 марта были в том же состоянии, или что-то поменялось?»

Карватко: «Нет, лампочку на длинном проводе подвешивали в помещении. А с этим проводом можно было уже в любое помещение пройти и его осветить».

Прокурор меняет тему: «Кто Вам указал квартиру в Жаворонках?»

Карватко: «Дорогу показывал Роберт Яшин».

Прокурор: «Вы с какой целью туда ехали?»

Карватко: «Я приехал туда 16 числа по просьбе Яшина и мне за это заплатили».

Прокурор обрадованно: «Почему раньше Вы сказали, что приехали за водой?»

Карватко потихоньку наливаясь раздражением: «Вы мои слова пробуете перевирать, как это было не раз во всех этих процессах».

Судья защищает прокурора: «Карватко, почему Вы так агрессивны?»

Карватко берет себя в руки: «Ну, человек явно изменяет мои слова. Меня Найденов повел в эту квартиру за водой, когда Яшин уже туда ушел».

Прокурор: «Почему Вы жидкость не купили на базаре?»

Карватко: «А жидкость у меня была. Я ее просто разбавлял водой. У меня вода в этот момент кончилась. А расход был большой – погода грязная».

Прокурор заметно разочарован ответами Карватко, но стоически продолжает искать уязвимые места в показаниях свидетеля: «Как Вы определили, что человек, который говорил с Яшиным, говорил именно с украинским акцентом?»

Карватко оторопев: «Мне доводилось бывать на Украине, и я слышал украинскую речь».

Но прокурор требует именно лингвистического анализа: «А чем его речь походила на украинскую речь?»

Карватко с большим усилием сохраняет видимое спокойствие: «Мне так показалось».

Прокурор резко меняет направление допроса: «Как звали парня с фонариком на голове, которого Вы видели на даче?»

Карватко: «Квачков-отец обратился к нему «Иван».

Прокурор: «Какая машина была у Ивана?»

Карватко: «Мне это неизвестно».

Прокурор тоном ниже, мягко: «Найденов все три дня выпивал?»

Карватко удивляется: «Почему три дня? Первый день – 14 числа он был выпивши, но вменяемый. Он тогда вышел из ресторана навеселе, потом еще купил коктейль. Во второй день – 16 числа он был в обед уже изрядно выпивши».

Прокурор роняет невзначай: «Вы были на месте взрыва до 17 марта?»

Но Карватко уловил подвох: «Меня сотрудники привозили туда и говорят: покажи, что ты здесь был. Но я этого места не знаю».

Судья Пантелеева тоже не дремлет: «Уважаемые присяжные, оставьте без внимания показания Карватко о том, куда его привозили сотрудники следственных органов. Вопрос я снимаю. Свидетель не давал показаний, что ему известно место взрыва».

Подсудимый Квачков: «Видели ли Вы аккумуляторную батарею в других местах, кроме моей дачи?»

Карватко: «Мне фотографию показывали…».

Судья Пантелеева начеку: «Вопрос снимается как не исследованный в судебном заседании».

Квачков: «Вас похищали в ходе следственных действий?»

Карватко: «Да».

Судья: «Вопрос снимается как не исследованный в судебном заседании».

Квачков: «Вам подкидывали наркотики?»

Карватко: «Да».

Судья: «Вопрос снимается как не исследованный в судебном заседании».

Квачков: «Вашей жене подкидывали патроны?»

Карватко: «Да».

Судья: «Вопрос снимается как не исследованный в судебном заседании». Немного подумав, Пантелеева глубокомысленно добавляет: «Мы можем сейчас заявлять и спрашивать: «Был ли Квачков на Луне?», но мы не можем исследовать этого вопроса в судебном заседании. Прошу присяжных заседателей оставить без внимания вопросы подсудимого и ответы свидетеля».

Подсудимый Найденов: «На участке поселка «Зеленая роща» в доме Квачкова Вы видели оружие, взрывчатые вещества, средства наблюдения, боеприпасы?»

Карватко: «Нет, ничего подобного не видел».

Найденов: «Расскажите про зеленые ворота промзоны, про которые Вы говорили».

Карватко: «Из поселка Жаворонки можно выехать по дороге на станцию, а параллельно идет дорога, которая ведет к промзоне. Там тупик и зеленые ворота в тупике. Они находятся в противоположной стороне от имения Чубайса, то есть от зоны бывших детских садиков РАО «ЕЭС».

Найденов: «Сотрудники следственных органов именно эти ворота представляли как ворота имения Чубайса?»

Судья торопливо снимает вопрос.

Найденов: «Вы в Твери когда-нибудь были?»

Судья не медлит с запретом вопроса.

Котеночкина, адвокат Найденова, пытается выправить линию защиты, искореженную судьей: «Сколько раз и где Вы видели аккумуляторную батарею?»

Судья и рта не дает открыть Карватко: «Я снимаю вопрос, так как догадываюсь, для чего Вы его задаете!»

Прокурор подсказывает судье: «Свидетель говорил, что видел аккумулятор дважды – 14 и 16 марта».

Карватко: «Я такого не говорил! Прокурор искажает мои показания!»

Котеночкина тихо, но язвительно: «Если адвокатам запрещается задавать уточняющие вопросы, так и скажите, Ваша честь. Мы не будем их задавать».

Судья: «Прошу оставить без внимания заявление адвоката Котеночкиной!»

Закалюжный, адвокат Яшина: «В законе нет положения о запрете повторяющихся вопросов».

Судья: «Прошу оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного!»

Уникальный допрос. Прокурор явно пытается поймать на неточностях, уличить в противоречиях главного своего свидетеля, но при всех попытках сделать это, рассказ Карватко на суде об особенностях национального ремонта дачи все равно не имеет ничего общего с заявленным в обвинительном заключении, что Карватко И. П. являлся свидетелем тщательной подготовки членов организованной преступной группы к посягательству на жизнь государственного и общественного деятеля Чубайса А. Б. Защита пытается дать возможность Карватко хоть слово молвить о шантаже и угрозах, которым он подвергался со стороны следственных органов, но все это намертво глушит судья, которая зорко сторожит подобные вылазки защиты.

В конце-концов, убедившись, что от прокурора с чубайсовскими адвокатами толку мало, судья Пантелеева сама учиняет допрос свидетелю.

Судья: «14 марта при заезде домой по пути на дачу брал ли Найденов какие-либо вещи?»

Карватко вежливо напоминает: «Про инструменты я уже говорил».

Судья Пантелеева победоносно: «Про инструменты Вы не говорили!»

Гул возмущения в зале. Карватко: «Я говорил. У Найденова был вольтметр или амперметр, я не знаю, и белый пакет с плоскогубцами и другим инструментом».

Судья: «14 числа на даче находились вещи, необходимые для проводки?»

Карватко: «Что находилось на даче в бытовых помещениях, я не знаю».

Судья: «Было ли Вам известно, имеет ли Найденов навыки по устройству электросети?»

Карватко: «Я привозил его раньше в Люберецкий район на его дачу, где он делал разветвление».

Судья: «Проводка для дома покупалась или нет?»

Карватко: «Сумок и пакетов было много».

Судья: «Назовите те вещи, которые предназначались для электропроводки?»

Карватко: «Я же сказал, что не знаю. Правильно я понял, что после этих покупок я должен был проверить, что у них в пакетах?»

В этот момент судье передают вопросы присяжных к главному свидетелю обвинения. Судья читает вопросы присяжных про себя, молча откладывает их в сторону. Не оглашает! Подсудимые в лучшем положении, чем присяжные, их вопросы косяком снимает судья, но они хотя бы звучат. Но даже этого лишены присяжные заседатели, наши народные судьи.

Миронов пытается дать шанс свидетелю говорить: «Вы связывались с Яшиным после 21 марта?»

Карватко: «Нет, 21 марта я был задержан…».

Судья снимает и этот вопрос, призывает присяжных забыть, что сказал свидетель, и закрывает судебное заседание.

«У меня была цель – дожить до суда»

(Заседание двадцатое)

Вступив в очередное заседание, прокурор Каверин просит судью огласить показания свидетеля Карватко, данные им на следствии в 2005 году. Адвокат Закалюжный просит признать эти доказательства недопустимыми, а чтобы решение суда было обоснованным, Закалюжный предложил без присяжных допросить Карватко, как эти самые показания были получены от него на следствии.

Судья, нехотя повинуясь обязательной судебной процедуре, поставила вопрос на обсуждение.

Подсудимый Квачков: «Наступил критический момент в суде. Прокуратурой заявлено ходатайство об оглашении сведений, полученных от похищенного человека, которому подбросили наркотики, а его жене – боеприпасы. И если подобное доказательство не рассматривается судом как преступное, то что есть наш российский суд?»

Пантелеева привычно берет прокурорское племя под защиту: «Суд предупреждает Квачкова о недопустимости некорректного отношения к стороне обвинения».

Квачкова поддержал подсудимый Миронов: «То, что прокурор Каверин, хорошо зная, каким грязным, циничным путем были получены показания Карватко…».

Но судья уже заняла жесткую круговую оборону на подступах к прокурору: «Миронов, почему Вы позволяете в своих выступлениях оскорблять прокурора?!»

Миронов продолжает, чеканя каждое слово: «Ходатайство прокурора о признании этих доказательств допустимыми и законными – серьезный шаг к легализации допросов с пытками в судебных процессах».

Драматичность момента, явно выходящего за рамки конкретного судебного процесса, почувствовал и прокурор, спешно и напористо принявшийся защищать следователей: «Исходя из материалов уголовного дела, эти документы получены в полном соответствии с УПК. Никаких заявлений ни сам Карватко, ни его защитник не делали. Некоторые заявления написаны свидетелем Карватко и вовсе собственноручно. Конечно, я догадывался, что сторона защиты будет возражать против этих показаний, данных на следствии Карватко, так как эти протоколы неопровержимо свидетельствуют о причастности подсудимых, за исключением Миронова, к преступлению. Что касается якобы обнаруженных у него наркотиков и патронов, то я считаю, что данные аргументы являются надуманными. Конечно, я понимаю, что мы вынуждены будем выслушать Карватко после таких заявлений защиты, но все равно доказательства, полученные от него на следствии, надо огласить перед присяжными».

Судья приняла соломоново решение: «Постановляю удовлетворить ходатайство защиты в части допроса Карватко без присяжных заседателей. Решение о признании доказательств недопустимыми принять после его допроса».

Можно только посочувствовать присяжным заседателям, которых ограждают от любых подробностей того, как добываются доказательства преступления следователями с прокурорами. Мы, праздные зрители, азартные наблюдатели этого судебного процесса, имеем такую возможность, а народные судьи, в первую очередь должные получать полное представление об истинном положении вещей, не вправе!

Допрос главного свидетеля обвинения начал адвокат Закалюжный: «Поясните, где Вы находились с 22 марта по 2 апреля 2005 года?»

Карватко: «В следственном изоляторе Твери».

Закалюжный: «Как Вы туда попали?»

Карватко: «Я занимался частным извозом. Ночью 21 марта ко мне в Москве сел пассажир и попросил довезти его до Конаково, у него там родственница какая-то умирала. Вообще он вел себя странно. По телефону разговаривал якобы с женщиной, называл ее по имени, а ему отвечал мужской голос: да, понял, ждем. Он держал трубку у левого уха и я слышал мужской голос. Он сильно нервничал. В поисках места, где живет родственница, мы свернули не туда, он, якобы, не мог вспомнить дорогу. Тут я увидел два экипажа сотрудников милиции. Я предложил остановиться, узнать у них дорогу. Он еще больше занервничал. Я остановился. И на меня эти сотрудники милиции сразу надели наручники без объяснения причин. Привезли в какое-то отделение милиции, предъявили обвинение в хранении наркотиков, в сопротивлении при задержании. На следующий день меня отвезли к судье. Якобы за неповиновение сотрудникам милиции я был арестован на несколько суток. После суда меня долго куда-то везли, оказалось, в следственный изолятор. Мне по-прежнему никто ничего не объяснял. Наконец, вызвали на допрос, и человек в гражданской одежде, Владимир Сулейманович, не представившись кто он, начал меня допрашивать о 17 марта. Их всех интересовало 16-е число. Я им рассказывал то, что рассказал здесь в суде. Допросы проходили постоянно, по нескольку раз в день. Потом появился Корягин Олег Васильевич, сотрудник департамента по борьбе с организованной преступностью. Они показали мне распечатки телефонных переговоров, пояснили, где я находился в те дни. Они постоянно мне говорили: тебя видели в таком-то месте в такой-то день. Видели или нет на самом деле – не знаю. Мне показывали фотографии Яшина и Найденова, и другие. Я узнал их. Потом Владимир Сулейманович пояснил, что Найденов – это Белов, а я вообще не знал его фамилии. Так что все, что мне нужно говорить на допросе, они говорили мне сами. Показали протокол, что у меня в машине обнаружены наркотики. Согласно их протоколу я поехал из Подольска в Тверь, чтобы купить грамм марихуаны. Владимир Сулейманович мне говорит: «Видишь папочку пластиковую, – они в этой папочке пластиковой давали мне фотографии смотреть, – на ней твои отпечатки пальцев, потом в этой папочке у тебя в машине найдут героин, и свидетелей будет столько, сколько нужно». Потом мне показали протокол, что у меня дома в коробке с дрелью обнаружены боеприпасы. Владимир Сулейманович сказал: за них не ты будешь отвечать, за них будет отвечать твоя супруга, а у нее шестимесячный сын… Подумай.

Когда я заспорил, что Найденов просто не мог бы стрелять, у него рука не работала, он ее расшиб, Владимир Сулейманович мне сказал: о состоянии Найденова тебя никто не спрашивает, ты об этом не говори. Они ведь мне сразу написали те показания, которые я должен был дать следователю из Генеральной прокуратуры Ущаповскому, и предупредили, чтобы я никаких глупостей не делал. Ущаповский был единственный, кто мне представился. Я спросил его, могу ли сообщить жене, где я нахожусь. Ущаповский дал мне телефон – звони. Но Владимир Сулейманович забрал телефон и сказал: «Ему звонить нельзя». У них возник спор, и они вышли из кабинета. Потом вернулись, сказали: звони матери, скажи, что живой, но не говори, что с тобой.

Начался допрос следователя Ущаповского. Я зачитал то, что мне написали. Получился просто какой-то диктант следователю. От себя я все-таки добавил, что ничего такого подозрительного я на даче Квачкова не видел. Но потом, когда я прочитал, что записал под мою диктовку Ущаповский, все было изложено по-другому и никаких моих слов там не было. Ущаповский уехал, меня оставили в СИЗО и продолжили допросы. Владимир Сулейманович стал спрашивать: давай подробней – что было в Жаворонках. Расспрашивал с картой в руках, потом стал учить, что в Генеральной прокуратуре мне нужно сказать: вот там я ехал, вот там мы остановились… Еще он меня заставлял сказать, что когда я зашел в дом Квачкова, на его дачу, то увидел оружие и услышал разговоры о том, что завтра будет покушение. Я этого так и не сказал, и за это мне досталось.

В течение трех дней Владимир Сулейманович со мной проводил работу, как я должен рассказать, что остановился на шоссе по просьбе Яшина… Все время говорил: думай о себе. Велел мне написать заявление с просьбой меня вновь допросить и подготовил мои новые показания. Когда я прочитал то, что должен был сказать на новом допросе, я возразил, что у меня нет подозрений, что Квачков что-то готовил. Тогда Владимир Сулейманович предложил: а ты пиши «могу предположить», «мне кажется». И пусть суд потом обсуждает: домыслы это или не домыслы. Я все это подписал, не имея возможности с ним спорить, так как в это время меня обвиняли и мою жену тоже, и я не знал, где я. Мне сказали: ты здесь на десять суток задержан, тебя могут освободить, выпустить за порог, а ты за порогом нецензурно выругаешься и снова на десять суток. Владимир Сулейманович мне вообще говорил: меня не интересует ни Генеральная прокуратура, ни Чубайс, я здесь царь и бог, и ты будешь делать, что я скажу…

Потом меня повезли в Москву, в Генеральную прокуратуру на улицу Радио. Перед этим с Корягиным у нас была репетиция допроса, что я должен сказать в прокуратуре. На улице Радио меня допрашивал следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский. Когда я спросил о боеприпасах и о жене, он сказал: ты мне эти вопросы не задавай, лично я был против, чтобы их тебе подбрасывали, это инициатива Корягина, мы не знали еще, какой ты – разумный или неразумный.

Меня спросили, где я был 17 марта. А я был утром в мастерской и назвал человека, который меня там видел. Тут же Корягин привез мне протокол допроса, что этот человек из мастерской, Андрей, сказал, что это я просил сделать его мне алиби. Я сказал Корягину, что есть еще соседи, которые меня могли видеть. А он сказал, что в материалах дела окажутся показания тех соседей, которые тебя не видели, а тех, кто видел, не будет.

Со слов Корягина, самого Чубайса в этом БМВ во время покушения не было, и без Службы безопасности РАО «ЕЭС» это все обойтись не могло. Корягин просил меня сказать следователю, что 16 марта я якобы слышал разговор о каком-то господине по прозвищу «Пиночет» из Службы безопасности Чубайса, что этот господин имеет отношение к покушению. Корягин показал мне фотографию какого-то мужчины, сказал: это и есть Пиночет, и стал убеждать, что я должен буду этого человека упомянуть, что он якобы связан с Квачковым. Корягин просил меня сказать его начальнику, что я видел Пиночета на каких-то праздниках. Но я отказался, так как не хотел иметь проблемы со Службой безопасности Чубайса».

Карватко перевел дух, и вместе с ним шумно выдохнул весь зал, впитывавший каждое его слово о том, как сегодня в России, не в те далекие страшные 37-е, о которых так много сегодня говорят, а сейчас вот в эти наши сегодняшние дни, наследники Ежова и Ягоды продолжают добывать нужные им показания, ломая судьбы, угрожая жизни жен, детей.

Адвокат Закалюжный: «Сколько раз Вы были допрошены на предварительном следствии с составлением протокола?»

Карватко: «Первый раз с протоколом меня допрашивал только Ущаповский. А до этого они что-то записывали просто так».

Закалюжный: «Вы подтверждаете данные из этих протоколов?»

Карватко: «Я могу их подтвердить частично. Все, что касалось хронологии события, я этого знать не мог. Я говорил лишь то, что они мне написали».

Закалюжный: «Относятся ли Ваши пояснения и к заявлению на имя прокурора?»

Карватко: «Заявление положил передо мною Владимир Сулейманович, сказал: «На, перепиши». Я не мог ему возражать, я переписал, только возразил, что Найденов вообще не мог участвовать в покушении. Он же мне сказал: а ты предположи, что, возможно, это могло готовиться там, на даче Квачкова».

Закалюжный: «Поясните, соответствуют ли действительности протокол опознания аккумулятора и протокол Ваших показаний об остановке Яшина на шоссе».

Карватко: «Я этих своих показаний не читал. Корягин мне показал фотографию, спрашивает: этот аккумулятор похож на тот, который был у Квачкова на даче? Я отвечаю, что в принципе не могу сказать, что он похож. Корягин в ответ: ручка есть, индикатор есть, вот и скажешь на опознании, что похож. Потом следователь Соцков сел в мою машину и мы поехали за аккумулятором, чтобы мне его потом опознавать. Соцков и милиционеры вынесли мне аккумулятор в коробке, и еще коробку с бутылкой из-под водки и окурками. Соцков взял коробку с бутылкой и окурками, а я потащил коробку с аккумулятором, потом он говорит: нет, мы неправильно с тобой их несем, давай поменяемся коробками. Приехали на опознание, и я видел, как еще один аккумулятор сняли с «Волги», а потом еще один принесли. Передо мной поставили три аккумулятора, и только на одном была синяя ручка, но он был изношенный, и наклеек на нем не было. Корягин ко мне подошел и говорит: «Не дури, тебе надо сказать, что аккумулятор похож, и все». Потом мы приехали на дачу Квачкова, и когда открыли гараж, я в гараже увидел аккумулятор, который действительно похож на тот, что я видел 16-го на даче. И меня спросили: а вот этот аккумулятор похож? Я сказал – да, у него тоже есть и ручка, и наклейки. Это у следователей вызвало замешательство.

Потом меня привезли на место, где я должен был сказать, что Яшин просил здесь остановиться – справить малую нужду. Меня сопровождали сотрудник Одинцовской прокуратуры и следователь Генеральной прокуратуры. Один другому говорит: давайте измерим расстояние, и когда на спидометре отметилось 700 метров, машину остановили и мне говорят: ну, ты место узнаешь? Я смотрю – никаких следов взрыва, ничего. А они говорят: уже вечер, будем фотографировать.

Потом повезли в Жаворонки к тому дому. В квартиру я не поднимался, а по поводу обратной дороги я сказал следователю, что мы с Яшиным и Найденовым другой дорогой ехали. Я говорю: ворота зеленые вам показать? Нет, говорят, не надо».

Закалюжный: «Почему Вы не возражали в ходе допросов и следственных действий?»

Карватко: «Кому я мог сказать? Ущаповскому я все рассказал, а о том, что мне подбросили боеприпасы в дом, это Ущаповский мне сам рассказал. Он меня вызвал, дал ручку, пиши. Я говорю: мне писать, что это Корягин патроны подбросил? Нет, – говорит, – пиши, что строители или дети занесли, что это не боеприпасы, а куски железа. Потом говорит: пиши, что экстремистски настроенные люди тебе угрожают. Я писал и думал: мне бы дожить до суда!»

Першин, адвокат Квачкова: «Вы сказали, что Вам досталось от Владимира Сулеймановича. В чем это заключалось?»

Карватко: «Сам он рукоприкладством не занимался. Другие заходили в камеру, надевали пакет на голову, и я не мог дышать. Еще в Конаково меня приковали наручниками, сотрудник милиции подошел с сигаретой, сунул сигарету мне в руку и все. Ожоги у меня были на руках. И от наручников были следы: когда подвешивают человека – рвется кожа».

Першин: «А сколько раз это применяли к Вам?»

Карватко: «За сутки до приезда Ущаповского прекратили».

Прокурор тут же уцепился за последние слова Карватко: «Какое незаконное воздействие на Вас оказывалось следователем?»

Карватко: «Физически – никаких воздействий. Ничего не могу против Ущаповского сказать, он мне не угрожал».

Прокурор: «Вы заявляли Ущаповскому о незаконных методах дознания?»

Карватко: «Я давал пояснения о повреждении рук, я говорил ему обо всем, но официально ничего не заявлял».

Прокурор: «Почему Вы не сделали соответствующих записей в протоколах?»

Карватко: «Я боялся за жизнь своей семьи, за то, что мою жену могут привлечь к уголовной ответственности. Прежде чем этот протокол был написан, со мной провели работу сотрудники правоохранительных органов. Следователь видел, в каком я состоянии, но ему было все равно».

Прокурор: «После 2 апреля 2005 года Вы лишались свободы?»

Карватко: «Корягин, например, просил подъехать в Департамент по борьбе с организованной преступностью. Говорит: ну, ты как вообще? Я говорю: мы уже это обсуждали. Он говорит: ну, посиди, подумай. И я сижу в закрытом помещении – до вечера».

Неожиданно вмешивается судья Пантелеева: «Послушайте, Карватко, если я Вас сейчас приглашу в комнату свидетелей, Вы же не будете воспринимать это как изоляцию?»

Карватко: «Если меня из запертой комнаты не выпускают даже в туалет – разве это не задержание?»

Прокурор Каверин: «Вы говорили, что Вас задержали на десять административных суток по решению суда. Почему Вы судье ничего не объяснили?»

Карватко: «Меня привезли к судье, у него уже там были какие-то бумажки. Судья посмотрел и сказал: десять суток. Я спрашиваю: за что? А мне человек, который меня привел: сейчас будет пятнадцать».

Прокурор стоически изображая невинность: «Вы обжаловали решение суда?»

Карватко с возмущением: «Как я мог это сделать?!»

Прокурор издевательски: «Элементарно!»

Диалог свидетеля Карватко с прокурором Кавериным как поединок трагика с шутом. И всю развернувшуюся перед глазами зрителей сцену можно было бы записать в шедевры театральных постановок на темы суда и следствия, преступления и наказания, если бы… если бы это не было горькой действительностью нашего времени.

Прокурор: «Какие последствия для Вас имело неуверенное опознание аккумулятора?»

Карватко: «В протоколе написали, что я его опознал».

Прокурор: «Почему не заявили, что этот аккумулятор Вы ранее видели?»

Карватко: «Всю это процедуру проводил следователь Соцков, с которым мы вместе за опознаваемым аккумулятором и ездили. Этих вопросов мне никто не задавал».

Прокурор: «Почему при виде аккумулятора в гараже Вы не заявили, что видели этот аккумулятор на даче. Взяли бы и не подчинились!»

Карватко принял это за издевательство: «Конкретно попереть на Службу безопасности РАО «ЕЭС»? Первые семь дней, когда меня отпустили, меня домой только ночевать пускали. Я бо-ял-ся».

Последние слова свидетель произнес отчетливо, по слогам.

Прокурор сошел со скользкой темы бунта против следовательского беспредела: «Это Вы указали следователю в Жаворонках на квартиру?»

Карватко: «Я даже в подъезд не заходил, я только подъехал к дому. Впечатление, что следователи там уже раньше были. Они со мной ехали и остановились – знали где, и спросили – тот подъезд или нет. Они вообще много знали. Когда меня задержали, мне сразу стали задавать вопросы: ты приезжал сюда, это зафиксировано. Как будто они все знали».

Сысоев, адвокат Чубайса: «Сейчас у Вас есть основания беспокоиться за свою безопасность?»

Карватко: «У меня была цель – дожить до суда, чтобы при людях дать показания. Конечно, и сегодня есть основания для беспокойства. Мне уже не раз говорили: «Зря ты все это затеял!»

Сысоев: «Вы произнесли «конкретно попереть на Службу безопасности РАО «ЕЭС». Что это значит?»

Прокурор и представитель Чубайса Гозман нервно заерзали. Карватко удовлетворил любопытство чубайсовского юриста: «Со мной как работали? Сначала спокойно, мягко. Потом Корягин говорит: «У нас имеются неоспоримые факты, что Служба безопасности РАО приняла в этом участие. И я должен был сказать следователю, что все происходило при участии Пиночета…».

Судья успела остановить свидетеля, пока он не пустился в подробности деятельности загадочного тезки чилийского диктатора, и сама принялась задавать вопросы.

Судья: «Имели ли Вы препятствия делать замечания по протоколам Вашего допроса?»

Карватко: «Мне конкретно объясняли, что я должен сказать».

Судья капризно: «Мне это не надо. Скажите, были ли у Вас препятствия?»

Карватко раздельно, как малому ребенку: «Я протоколы даже не читал, не было такой возможности».

Судья Пантелеева изображает из себя глухую: «Протоколы подписывали?»

Карватко и отвечает ей как слабо слышащей: «Да. Но я не ознакамливался с протоколами!»

Теперь Пантелеева симулирует старческий маразм: «В момент, когда Вы ставили подпись в протокол, почему Вы не вписали, что протокол записан не с Ваших слов?»

Карватко все еще надеется вразумить госпожу от правосудия: «А мне конкретно говорили: вот здесь расписывайся, здесь и здесь. И я расписывался».

Судья маниакально не хочет верить в коварство правоохранительных органов: «Как Вы объясните, что адвокат, которая участвовала в первом Вашем допросе, не сделала замечаний о том, что Вы читали ответы с листа?»

Карватко болезненно морщится, понимает, что над ним открыто издеваются: «Я понятия не имею, что это была за адвокат. Мне сказали – это твой адвокат. Она все видела, но ни о чем не спрашивала, она даже здоровьем моим не поинтересовалась».

Судья не потеряла интереса к игре в непонятки: «Сегодня в показаниях Вы отнесли действия Корягина и других сотрудников правоохранительных органов к незаконным. А почему Вы не писали заявлений об этом?»

Карватко отвечает ей с безнадежной усталостью: «Мне просто было страшно и за себя, и за свою семью. Если мне следователь Генеральной прокуратуры говорит, что «лично я был против, чтобы вам подбросили боеприпасы», что я должен думать об этих людях? Мне не хотелось, чтобы со мной повторилась история, которая была в Твери».

Судья, прежде изображавшая вялотекучесть мысли, вдруг, словно из засады энергично выскакивает с вопросом. О, что это за вопрос!: «А почему Вы в суде не побоялись сказать правду? Что изменилось?»

Судья в суде спрашивает свидетеля, почему он не боится говорить правду в суде?! Вот времена, вот нравы! Поистине наша Фемида, эта дивная богиня с врожденными понятиями о справедливости и истине, уже лет двадцать как погребена под обломками реформированной судебной системы. На ее месте промышляет законностью и правопорядком, взвешивая доходы и расходы, дебелая, холеная тетка с психологией торговки с Привоза.

Но Карватко не изумился вопросу: «Здесь, в присутствии людей, я во всеуслышание заявил, что если со мной что-то случится, то все вопросы к Олегу Васильевичу Корягину».

Судья Пантелеева с нескрываемым садизмом: «А почему Вы не сделали заявление в Генеральную прокуратуру в период следствия?»

Карватко зло, иронично: «И отдать это заявление Владимиру Сулеймановичу?»

Судья с видом невинной овечки: «Поместить в прессе».

Карватко терпеливо, почти доброжелательно, тоном наставника из школы для умственно отсталых детей: «Со второго апреля я находился под постоянным контролем Департамента по борьбе с организованной преступностью. Ко мне, к примеру, садится в машину пассажир и говорит: «Игорь Петрович, ехал бы ты домой, мы же не можем контролировать всех твоих пассажиров». Я знал, что если я чего и напишу, первым об этом узнает Корягин. Я не мог никуда трудоустроиться. Знакомые шарахались. Андрея из мастерской, который меня видел 17 марта, взяли прямо в футболке и тапочках. Пригрозили: если не подпишешь сейчас, поедем домой и найдем чего-нибудь. Он мне говорит: извини, я подписал».

Судья мгновенно теряет к Карватко всякий интерес.

Вопрос задает подсудимый Найденов: «Сотрудники охраны, назначенные судьей в 2006 году, Вам выделялись?»

Карватко: «Да, один из них мне прямо сказал: придется охранять от своих же коллег. Однажды на джипе приехали домой неизвестные, дошло до рукоприкладства. Через три дня на передвижном посту ГАИ меня остановили, я вышел и увидел человека из джипа. Он предложил мне записывать все разговоры с Корягиным на диктофон».

Миронов с азартом историка: «Какова судьба этих записей?»

Карватко: «Я так и не понял, что это за структура. Может, Корягина уловки? Сказал об этом Корягину, он говорит, мол, это «смежники».

Котеночкина, адвокат Найденова: «Какие действия – физические, психические, – к Вам применяли?»

Карватко устало: «Лично Корягин наручники не застегивал, руки мне не заламывал. Обсуждается вопрос – я отказываюсь. Корягин выходит за дверь, входит другой и надевает мне на голову пакет. Наступает удушье. Когда снова отказываюсь, Корягин выходит, входит сержант, прижигает мне руки сигаретой со словами «Руки тебе не нужны». Они у меня скованы наручниками. Когда освободили, у меня оказались повреждены плечевая суставная сумка, правый локоть, ушиб грудины и так, по мелочи».

…Все устали от допроса, от бессмысленных вопросов судьи и прокурора, изображающих из себя свято верующих в законность действий милиции и прокуратуры, от тяжкого осознания того, что подобное могут творить с каждым из нас – сегодня, завтра, послезавтра. Хотелось закрыть это страшное заседание, как последнюю страницу кошмарного романа, но прокурор приготовил замысловатый эпилог. Он просит судью огласить детализацию телефонных переговоров Карватко в то время, когда того пытали в застенках Твери.

Из мозаики унылых цифр, дат и адресов, откуда поступали звонки с телефонного номера Карватко, неожиданно сложилась потрясающая картина: томясь в камере СИЗО, Карватко ухитрялся вести переговоры из разных мест Москвы и Подмосковья. Даже с улицы Житной, 14а, – из Министерства внутренних дел!

Прокурор Каверин был горд собственным реваншем и не скрывал восхищения собой: «22 марта звонок с Вашего места жительства, а по Вашим показаниям Вы находились в Твери?»

Карватко лишь развел руками: «Я не мог там оказаться. Ничего не понимаю. Не могу объяснить».

Прокурор ликующе: «А 24 марта звонок от Вас поступил из Москвы, с улицы Житной. Как это объясните?»

И вдруг до Карватко доходит: «Улица Житная… Улица Житная… Так это же Министерство внутренних дел! Это же ваши сотрудники забрали мой телефон! И шнурки, и ремень, и телефон».

Но прокурор все еще не понимает, во что вляпался: «Вы телефоном пользовались и в Астафьево, и на Житной?»

Карватко заклинающе: «Я на Житной не был! Я был в Твери! Моим телефоном пользовались ваши сотрудники!»

И в этот момент решительного неверия прокурора в похищение свидетеля подсудимый Квачков заявляет ходатайство о судебном запросе в Тверское СИЗО, выяснить, находился ли там с 21 марта по 2 апреля И. П. Карватко.

Судья ставит ходатайство на обсуждение.

Миронов: «Поддерживаю. Надо разобраться с этими секретными тюрьмами на территории Российской Федерации».

Слова эти производят ошеломляющее впечатление на прокурора. Каверин вскакивает, лихорадочно выпаливает: «По поводу секретных тюрем, о которых говорит Миронов… У нас нет сомнений, что Карватко помещался в СИЗО Твери. Но темой нашего суда не является, на каком основании задерживался Карватко!..».

Судья тоже не желает разбираться с секретными тюрьмами России. А жаль. Очень жаль! Ведь в них и добывают недопустимые доказательства, как в деле «покушении на Чубайса».

Судья Пантелеева узаконила пытки

(Заседание двадцать первое)

После того, как главный свидетель обвинения Игорь Карватко рассказал суду, как на допросах в следственном изоляторе его запугивали, шантажировали, пытали, судье Пантелеевой предстояло принять решение считать показания свидетеля, полученные под пытками, недопустимым доказательством. Судья поставила этот вопрос на обсуждение сторон. Первым высказался Квачков: «Сама постановка вопроса о допустимости доказательств, полученных под пытками, является кощунственной. Оглашение перед присяжными доказательств, полученных под пытками, является вызовом российскому правосудию». Адвокат Михалкина: «Согласно статье 75 УПК РФ, доказательства, полученные с нарушением Уголовно-процессуального кодекса, недопустимы. Карватко здесь на суде свидетельствовал, что он для получения ложных, нужных следствию показаний, подвергся насилию, пыткам и другим действиям, унижающим человеческое достоинство. Таким образом, была грубо нарушена статья 9 УПК РФ, которая прямо говорит о том, что никто из участников судебного процесса не может подвергаться насилию, пыткам, жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению». Прокурор Каверин ухмыльнулся: «Я внимательно выслушал показания Карватко и сделал единственный вывод: никакого похищения не совершалось, никаких пыток не применялось, все показания Карватко давал сугубо добровольно. Например, я спросил: когда Вы оказались в Твери? Он путался, говорил, что то ли 21-го, то ли 22-го. А согласно детализации телефонных переговоров, звонок с его телефона зафиксирован с адреса его местожительства. Другой звонок, 24-го числа, и вовсе с улицы Житной в Москве. Что находится на улице Житной? Министерство внутренних дел. Зачем Карватко был в МВД? Не знаю, но главное, что в это время он не был в Твери! Что касается, якобы, изъятия телефонов у Карватко, то 27 марта ему дали позвонить родственникам с телефона следователя. Ну и что. Это вовсе не означает, что у него изъяли телефон. Но это означает, что Карватко никто не похищал. Это было не похищение, это скорее похоже на программу защиты свидетеля. Если Карватко считал, что в его показаниях на следствии что-то записано не так, то у него было право исправить это. Карватко нам поведал, что он от сотрудников милиции не прятался, и встречался с полковником Корягиным неоднократно. Какой же здесь страх? Если полковник Корягин так насолил Карватко, то Карватко надо было бежать, куда глаза глядят, но он же не убежал! Я настаиваю, что все следственные действия с Карватко были законными и прошу огласить показания этого свидетеля на следствии!»

Замешательство, воцарившееся в зале, заразило даже судью. Представить похищение свидетеля милицией с целью выбивания из него нужных показаний как программу защиты свидетеля – о таком в российской судебной практике до сих пор никто не слыхивал…

Судья Пантелеева глубоко и надолго задумалась. Нелегкое дело выбирать из двух зол, второпях успевая взвесить, какое из них меньшее. Если признать показания свидетеля Карватко, добытые под пытками и шантажом в тюрьме, недопустимым доказательством, то придется признать также и то, что в России есть тюрьмы, где пытают и запугивают даже не подсудимых, – свидетелей. Если признать те же самые показания допустимым доказательством и закрыть глаза на то, что они добыты преступным путем, то такое признание влечет за собой легализацию допросов с пытками и отбрасывает российскую судебную систему к временам инквизиции, когда щипцы и пламя развязывали языки несговорчивых обвиняемых, и их показания под пытками становились неопровержимыми свидетельствами самых фантастических преступлений вроде полетов на метле или плясок с чертями на Лысой горе. Но именно последнее Пантелеева посчитала меньшим злом и возвестила: «Суд постановил: огласить заявления и протоколы следственных действий, произведенных с участием Карватко».

Прокурор наставлял свидетеля говорить правду. И тот сказал

(Заседание двадцать второе)

Каждый из нас не застрахован от общения с милицией, которая становится для общества все опаснее. Вот и на процессе по делу о покушении на Чубайса вырисовывается жуткая картина методов работы сотрудников МВД, инструментарий которых – шантаж, пытки, измывательство, издевательство, угрозы. Только что суд выслушал страшные признания свидетеля обвинения Карватко, который под присягой заявил о применении к нему «удушения целлофановым пакетом», «подвешивания за руки в наручниках», «нанесения ожогов окурками»… На этом фоне подброшенные свидетелю наркотики, а жене его – пистолетные патроны, уже не выглядели даже как-то страшно. Чтобы заставить суд усомниться в искренности Карватко, уличить его в сгущении красок, прокуратура предъявила присяжным еще одного своего свидетеля. Разумеется, прокурор Каверин хотел как лучше для обвинения, а получилось… Вот что из этого получилось.

Свидетель Семенычев Андрей Николаевич, сорокапятилетний мужчина с усталым, изработанным лицом, встал на трибуну перед присяжными заседателями. После первого вопроса прокурора: «Расскажите, с какого времени Вы знакомы с Карватко?» и ответа Семенычева: «Мы дружим с начала 90-х годов», все вспомнили, как Карватко в своих показаниях на суде действительно упоминал Андрея Николаевича из авторемонтной мастерской, который видел его там, в мастерской, 17 марта 2005 года.

Каверин повел разговор издалека: «Помните ли Вы репортаж по телевидению о покушении на Чубайса?»

Семенычев пожал плечами: «Сейчас не помню».

Прокурор: «Вы эту проблему с Карватко обсуждали?»

Семенычев: «Просто Игорь сказал, что знаком с этим человеком – с Квачковым».

Тогда прокурор решил брать быка за рога и сразу в лоб: «Карватко просил Вас обеспечить ему алиби?»

Ни волнения у Семенычева на лице, ничего: «Нет, не просил».

Прокурор: «Карватко не высказывал мнения, что и его сотрудники милиции могут искать?»

Семенычев: «Кажется, сомнения у него были, что и его могут проверять».

Першин, адвокат Квачкова: «Карватко не скрывал знакомства с Квачковым?»

Семенычев удивляется даже: «Нет, не скрывал, ни от кого не скрывал».

Подсудимый Найденов: «Со стороны правоохранительных органов на Вас оказывалось давление?»

Семенычев успевает сказать лишь: «Ну, там было, да», как вопрос спешно снимается судьей.

Найденов: «Вспомните, если можете, в конце марта 2005 года Карватко пропадал на несколько дней?»

Судья Пантелеева успевает среагировать быстрее свидетеля и снимает вопрос прежде ответа.

Найденов: «В апреле месяце как выглядел Игорь Карватко?»

И опять свидетель успевает сказать лишь: «Плачевно», как судья Пантелеева снимает и этот вопрос, да еще и выговаривает сердито Найденову за «ненадлежащие» вопросы: «Найденов, Вы почему не подчиняетесь председательствующему судье?»

Найденов невозмутимо: «Я пытаюсь выяснить истину, Ваша честь».

На поиски истины судья Пантелеева отвечает неприкрытой и злой угрозой: «Вы можете быть удалены из зала».

Найденов: «Ваша честь, закон один для всех и все перед ним равны».

Судья Пантелеева: «Подсудимый Найденов, свое мнение оставьте при себе!»

Найденов коротко и иронично: «Понял».

Удовлетворенный состоявшейся экзекуцией прокурор просит судью разрешить ему огласить показания свидетеля Семенычева на предварительном следствии, где Семенычев говорит, что свидетель Карватко просил обеспечить ему алиби 17 марта 2005 года. У адвоката Першина встречное прошение допросить Семенычева без присяжных в связи со сведениями об оказанном на него давлении.

Прокурор изо всех сил противится ходатайству защиты: «Протокол допроса получен в полном соответствии с уголовным законом! Откуда у Вас такие сведения, адвокат Першин? Может быть, Вы общались со свидетелем раньше? А что касается ответов свидетеля здесь на суде, то вопросы, заданные ему о способах получения показаний, сняты, и на них не надо обращать внимания».

«Прошу внести в протокол, – просит Найденов, – что на мой вопрос «Оказывалось ли на Вас давление?» Семенычев ответил: «Да, было дело». Я хочу выяснить, Ваша Честь, когда, где и кем оказывалось давление».

Свидетеля Семенычева решено расспросить без присяжных об обстоятельствах его допроса на следствии.

Адвокат Першин: «Где Вы давали показания о Карватко?»

Семенычев: «В здании МВД, на Садовом кольце. Мне позвонили под видом клиента, попросили посмотреть машину. Я был болен, отказался. Но меня уговорили, сказали, что там дел-то всего на пять минут, а машина уже стоит у дома. Ну, я наспех накинул куртку и, как был в домашнем, так и вышел из подъезда. Меня забрали, привезли в МВД».

Першин: «Какое воздействие на Вас оказывали?»

Семенычев: «Меня предупредили, что если я не скажу, как им надо, то у меня могут найти, как у Карватко, и оружие, и все другое. Они искали заговор и пытались навязать мне: скажи, что Карватко у тебя просил алиби».

Першин: «Под угрозой чего у Вас просили такие показания?»

Вмешивается судья: «Свидетель не давал показаний, что ему угрожали».

Першин ставит вопрос по-другому: «Почему Вы подписали показания, не соответствующие действительности?»

Семенычев устало, обреченно: «У меня не было выбора. Мне сказали, что если не будешь делать, как надо, то и у тебя что-нибудь найдем».

Першин: «Вам разъяснили Ваше право явиться на допрос с адвокатом?»

Семенычев удивленно: «Нет».

Першин: «А реально Вы могли прийти на этот допрос с адвокатом?»

Семенычев: «Да меня в тренировочных штанах из дома вывезли!»

Закалюжный, адвокат Роберта Яшина, которого по-прежнему не допускают в зал заседаний: «Сколько человек Вас допрашивали?»

Семенычев: «Два оперативника».

Закалюжный: «Сколько длился допрос?»

Семенычев: «Весь день».

Закалюжный: «Вы читали показания, когда их подписывали?»

Семенычев: «Нет, не читал».

Закалюжный: «Вы имели возможность сделать возражения на протокол?»

Семенычев: «Я в начале писал объяснения своей рукой, но прокурор сказал, что в деле их нет».

Закалюжный: «Присутствие оперативников как-то оказывало на Вас воздействие?»

Семенычев: «Конечно. Оперуполномоченный даже в конце допроса сказал: ну, ты понял, что мы тебе сказали».

Закалюжный: «А Вы вообще читали протокол Ваших показаний на следствии?»

Семенычев согласно кивает головой: «Сегодня читал».

Закалюжный не веря собственным ушам: «Где?!»

Семенычев, не понимая, что вскрывает вопиющее, дикое нарушение закона: «В кабинете у прокурора».

Разоблаченный прокурор суетливо встревает с вопросом: «Вы говорили, что допрос в отношении Вас длился целый день, а потом сказали, что следователь приехал в конце дня. Кто же Вас допрашивал целый день?»

Семенычев удивленно: «Как это кто? Оперативники».

Прокурор торопится, спешит, заваливает свидетеля вопросами, чтобы как можно дальше увести суд от повисшего в зале изумления: как мог прокурор накануне суда встречаться со свидетелем, показывать ему бумаги, на что-то настраивать его!: «Вы следователю заявляли, что оперативники оказывали на Вас незаконные действия?»

Семенычев насупился: «Нет».

Прокурор обличающе: «Почему?»

Семенычев: «Да он же, оперативник этот, рядом стоял! Мы же взрослые люди, – оглядывается на зал, – все все понимают».

Но прокурор прикидывается непонимающим: «От Вас требовали дать какие-то конкретные показания?»

Семенычев: «Требовали одного, чтобы я сказал, что Карватко просил дать ему алиби».

Прокурор настойчиво симулирует тупость: «Почему показания об алиби Вы все-таки дали?»

Семенычев проговаривает четко, раздельно и громко: «Я не хотел лишаться свободы».

Но прокурора ничем не пронять: «Почему Вы решили, что Вас обязательно лишат свободы?»

Семенычев сдавленно: «Я не маленький ребенок, понимал, чем кончится».

Квачков не выдерживает, требует прекратить издевательства прокурора над свидетелем. Каверин с облегчением бросает допрос, переключается на Квачкова, настаивает на немедленном удалении Квачкова из зала. Судья словно обрадовалась подвернувшемуся случаю. Она молниеносно принимает решение удалить подсудимого Квачкова из зала судебных заседаний вплоть до начала прений сторон. Три недели назад точно на такой же неоправданно дикий срок – до начала прений сторон – из судебного процесса, нарушая равенство сторон в суде, круша все законные, Конституцией данные права на защиту, судья Пантелеева удалила Роберта Яшина.

Понятно, что подсудимые Найденов с Мироновым, оставшиеся в одиночестве, горячо запротестовали.

Найденов: «Ваша Честь, потворствуя прокурору, так называемому государственному обвинителю, Вы переходите границы полномочий председательствующего суда. Это не дисциплинарные меры, это карательные меры, направленные на нарушение наших прав».

Жаждущий выместить провал и свой личный позор со свидетелем на всех, кто попадался ему под руку, Каверин прицелился теперь в Найденова: «Считаю, что Найденов оскорбил меня, назвав «так называемым государственным обвинителем». Прошу удалить Найденова до конца судебного заседания!»

Но судья решила, что на сегодня крови хватит, на поводу прокурора до конца не пошла, заявив: «Суд нашел убедительными доводы государственного обвинителя. Суд предупреждает подсудимого Найденова, что при повторении подобного поведения, Вы будете удалены из зала до конца судебного заседания».

Обличил прокурорскую тактику Миронов: «В связи с тем, что в данном процессе у прокуратуры не осталось аргументов и доводов, подтверждающих вину обвиняемых, она делает все для того, чтобы исключить подсудимых из процесса. В этой связи, чтобы избежать угрозы быть удаленным, как Найденов, я выскажусь следующим образом: так не называемый «так называемый государственный обвинитель» пытается выбить обвиняемых из процесса».

Юридический итог случившемуся подвела адвокат Михалкина: «В ходе сегодняшнего судебного заседания судья Пантелеева грубо нарушила ст. 15 УПК РФ. Она явно и открыто выступила на стороне обвинения. В соответствии с ч. 3 ст. 15 УПК РФ, которая провозглашает принцип состязательности сторон в уголовном процессе, суд должен создавать необходимые условия для исполнения сторонами их обязанностей. Стороны обвинения и защиты равноправны перед судом. Судья поставила сторону защиты в неравноправное положение к стороне обвинения».

Судья Пантелеева реагирует заученно, надменно и безапелляционно: «Данное возражение нахожу не основанным на действиях и решениях суда. Возвращаемся к допросу свидетеля Семенычева».

Прокурор фальшиво тщится изобразить расследование: «Свидетель Семенычев, почему Вы потом не явились к следователю и не сказали, что дали ложные показания?»

Семенычев: «Куда?»

Прокурор, словно не слыша, морализует: «Пришли бы – очистили совесть. Почему не пришли?»

Семенычев: «Вот я пришел на суд и очистил, и что?»

Прокурор: «Почему тогда не пришли и с жалобой не обратились к прокурору?»

Семенычев рассудительно: «А какой смысл?»

Шугаев, защитник Чубайса: «Вы сказали, что оперативники заставляли Вас сказать о том, что Карватко просил алиби. И что, один и тот же вопрос на протяжении нескольких часов?»

Семенычев: «Да, втолковывали, чт? именно я должен сказать. Я долго упирался. В конце концов, я сказал: чт? мне подписать-то нужно?»

Шугаев насмешливо, свысока: «Вы можете описать это психологическое давление оперативников?»

Семенычев: «Они говорили, что могут лишить меня свободы».

Шугаев съезжает на прокурорские морально-дидактические рельсы: «А почему Вы не обратились в соответствующие органы, чтобы дать другие показания?»

Семенычев: «Ну вот, сейчас же я вызван в суд».

Шугаев осторожно, исподтишка, крадучись: «А из защиты кто на Вас выходил? Кто надоумил Вас изменить показания в суде?»

Семенычев просто, открыто, искренне: «Прокурор надоумил. Он просил говорить правду и только правду».

Шугаев убит, он рушится на свое место, вдогон ему несется нескрываемое раздражение председательствующей Пантелеевой: «Господин адвокат! Прежде чем задавать вопрос, Вы его правильно … формулируйте, пожалуйста». Ах, как ей хотелось прямо рыкнуть Шугаеву: «Думай сначала, прежде чем рот раскрывать!» Ведь теперь Пантелеевой самой придется доделывать недоделанное Шугаевым с прокурором: «Имели ли Вы препятствия к даче тех показаний, которые Вы бы желали дать?»

Семенычев: «Препятствий я не имел».

Судья: «Имели ли Вы препятствия к обжалованию действий должностных лиц из МВД?»

Семенычев: «И таких препятствий тоже не имел».

Судья итожит: «Так какие у Вас основания утверждать, что Вам не были разъяснены права свидетеля, если все права были разъяснены Вам в ходе допроса, что подтверждено Вашей подписью. Ведь текст с изложением прав присутствует в протоколе».

Семенычев чистосердечно: «Мне объяснили так: подпишешь – поедешь домой, не подпишешь – задержишься».

Судья аж возгневалась: «Почему же Вы подписали протокол, если Вас следователь не принуждал?!»

Семенычев все так же, чистосердечно: «Я боялся».

Снова влезает защитник Чубайса Шугаев. В его словах оголенная угроза: «Раньше Вы боялись давать показания, а сейчас не боитесь?»

Семенычев облегченно, как от тяжкого груза избавившись, неожиданно легко улыбается: «Сейчас – нет. Сейчас судебное разбирательство. Много народа. Здесь мне никто не угрожает».

Шугаев по-дурацки невпопад: «А почему?»

Семенычев с сожалением и грустью глядит на него: «Вас когда-нибудь забирали в милицию?»

По залу пробегает волна с трудом сдерживаемого смеха. Уж больно комично выглядел бы необъятный чубайсовский адвокат в милицейском «обезьяннике». Резкая команда судьи и судебные приставы выводят нескольких человек из зала. Укротив аудиторию, судья зачитывает собственное решение: «Суд находит, что допрос свидетеля Семенычева на следствии произведен с соблюдением УК РФ. Права свидетеля были разъяснены свидетелю в полном объеме, о чем свидетельствует его подпись в протоколе».

И протокол показаний Семенычева на предварительном следствии о том, что свидетель Карватко просил сделать ему алиби на 17 марта, был с торжеством зачитан прокурором перед присяжными. Непонятно было ликующее торжество Каверина. Чего он добивался и чего он добился? Что выставленным им же, прокурором, свидетелям нет веры? Но тогда зачем он их вообще тащил в суд? Не потому ли, что кроме них у обвинения вообще нет ни одного свидетеля. И теплилась в прокуроре пусть хилая, но хоть какая-то надежда, что застращенные оперативниками и следователями свидетели не решатся сказать правду в суде. Но вот сказали, как пытками, угрозами, шантажом добывались нужные следствию «свидетельские» показания в этом деле, и тогда действительно ничего больше не оставалось прокурору, как порочить собственных свидетелей.

Тщетно пытались подсудимые и их адвокаты задавать Семенычеву вопросы при присяжных. Пантелеева снимала их все, без разбора, зачастую не давая возможности их даже договорить. Судья Пантелеева настолько панически боялась, что тень правды, как добывались следствием показания свидетелей, может проскользнуть в сознание присяжных из ответов Семенычева, что обрывала даже прокурора Каверина.

Прокурор: «Вы показания эти сами давали?»

Семенычев: «Я их не давал. Мои показания были зачитаны мною с листа и записаны следователем как диктант».

Прокурор: «Кто же диктовал Вам Ваши показания?»

Семенычев: «Оперуполномоченные».

Судья Пантелеева: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания ответ свидетеля. Свидетелю на следствии были разъяснены его права, о чем свидетельствует его подпись на протоколе допроса».

Права свидетеля. Есть ли они у него? Попав на допрос, многие в панике теряют голову и подписывают сгоряча любую бумагу с любым оговором, лишь бы вырваться из угрюмых стен милиции или ФСБ, с твердой решимостью сказать правду на суде, отказавшись от прежних лживых, выколоченных из запуганного свидетеля показаний. Но вот пример живой и явственный, что суду плевать на чистосердечные признания. Суд верит лишь бумажке, добытой пытками, шантажом, страхом за жизнь родных.

Во имя «равенства сторон» судья упразднила закон

(Заседание двадцать третье)

Прокурор предложил вниманию присяжных заседателей показания свидетеля Карватко, данные тем на предварительном следствии – видеозапись допроса в Тверском приемнике-распределителе, где Карватко держали с 22 марта по 2 апреля 2005 года. 27 марта здесь его допрашивал следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский.

На экране – Карватко, видный зрителям сбоку, перед ним на столе листы бумаги, не до конца загороженные синей папкой. Карватко смотрит на эти листы. Кто-то сидит за спиной Карватко. Ущаповский сразу же предупреждает Карватко об использовании его показаний при (внимание!) даже дальнейшем отказе его от этих показаний. Хорошее начало. Перспективное. Интересно только, где, в каком законе вычитал это право Ущаповский? И почему именно с этого предупреждения-угрозы начал свой допрос следователь Генеральной прокуратуры? По принципу: что выбил, то твое?..

Карватко говорит медленно, запинаясь: «Мне известно, что было накануне 17 марта. В конце февраля по просьбе моего друга Яшина я довез его до поселка «Зеленая роща». Он в баню к друзьям поехал. Это была баня его бывшего командира Квачкова. Я подвез Яшина и уехал, так я впервые в жизни оказался в этом населенном пункте. Приблизительно с 11 по 13 марта он обратился ко мне, будет ли у меня возможность отвезти его туда же числа 15–16 марта. Я согласился. Мы с Робертом друзья. 15 марта я выехал из дома в 7–8 часов вечера. Мне позвонил наш с Робертом общий знакомый Александр Белов. Он мне пояснил, что нам надо заехать в «Зеленую рощу»…

Некто, сидящий за Карватко, нашептывает ему: «Забрали вы кого». Карватко дергает головой: «Ну, да, забрали Роберта Яшина… Я подъехал непосредственно туда… на неогороженный участок. Там был еще один человек – тоже Александр, он вел себя как хозяин, чистил снег, топил баню. Меня и 16 числа попросили туда приехать к 11 часам дня».

Следователь: «Что там было, не знаете?»

Карватко как-то заторможено продолжает: «Я выпил чаю. Роберт попросил меня приехать на следующий день – поездить по магазинам. На следующий день я приехал туда, изменений там никаких не произошло, просто был расчищен снег, чтобы можно было подъехать. Я понял, что они парились там, выпивали. Мы поехали по магазинам, со мной Яшин и Саша Белов».

Следователь: «Купили все необходимое?»

Карватко тяжело вздыхает: «Да, купили все необходимое. Были уже вечерние сумерки. Вернулись, затеяли поужинать, не знаю: важно это или не важно – варили пельмени».

Следователь: «О чем разговаривали?»

Карватко: «Обычный бытовой треп ни о чем. Я собрался уезжать. Приехал Квачков-старший».

Тут Карватко на экране оживляется и пытливо смотрит на следователя.

«Я уже объяснял ребятам, – кивает он головой на сзади сидящего человека, – что когда я первый раз был, я не мог сказать…».

Но фраза почему-то осталась незаконченной, свидетель снова понурился и вгляделся в листы, лежащие на столе: «С Квачковым-старшим я общался принужденно, у него со мной отношений не получалось, я раньше сказал, что в армии не служил, и он потерял ко мне интерес. А у меня о Квачкове было впечатление: дедушка, божий одуванчик, хоть и говорили, что он там легендарный, в фильме «Черная акула» снимался. Но вот у меня сложилось впечатление такое. Потом меня попросили Сашу Квачкова до КПП довезти. Я его довез, мы просидели у КПП порядочно… Оказалось, машина, которую он встречал, уже приехала, стоит и ждет его. Описать – где?»

Карватко снова оглядывается на позади сидящего. Уловив какой-то знак, продолжает: «Я вернулся, чтобы поговорить с Робертом. Эта машина, которую мы встречали, меня обогнала. Там темно было, я не смог определить: это была либо «восьмерка», либо «девятка».

Следователь: «Номеров не видел?»

Карватко: «Нет, и машина глухо тонированная, так что людей в ней я тоже не видел. Я переговорил с Робертом, он сказал, что в четверг-пятницу приедет. И я поехал в Москву».

Свидетель поднял от бумаг голову, взглянул на следователя и, снова запинаясь, проговорил: «Дальше меня просили подробно описать мое возвращение в Москву». Он снова оглядывается, начинает шушукаться с тем, кто сзади. Его отвлекает следователь, торопит: «Поехал по Москве поработать частным извозом?»

Карватко вымученно продолжает: «Да, выехал на Таганку, зашел в «Игровой мешок». Там можно попить кофе, провел там минут сорок-пятьдесят. Потом у меня машина сломалась, пришлось ее наскоро наладить. И я решил ехать домой. В районе четырех-пяти утра я был в мастерской, меня там точно видели».

Следователь: «В «Игровой мешок» заехали, чтобы создать себе алиби?»

Карватко подавленно: «Абсолютно нет. В последние месяцы я занимаюсь частным извозом. А там ребята сидят, те, что таксуют. Охранник там меня даже вряд ли вспомнит. И вот мы с товарищем в мастерской разговариваем, и я по радио слышу сообщение, что совершено покушение на Чубайса. Ну, мои действия – я услышал про Жаворонки и что была использована машина СААБ темно-зеленая, и что уже напали на след. У меня непонятное волнение возникло…»

Свидетель опять оглядывается и заученно выдавливает: «17 марта вечером, когда я приехал домой, я услышал, что есть подозреваемый – Квачков. И мне стало все понятно: я был 16-го числа на даче Квачкова, и раз Роберт 16-го тоже был, то и его будут подозревать…». Карватко почти взмолился: «Я не мог поверить, что он имел отношение к этому делу. Ну, там ребята на даче были в бане… Я понимал, что по мобильному телефону можно вычислить, кто с кем общался».

Следователь хищно выкарауливает: «Сделали вывод, что они все причастны?»

Карватко обреченно: «Я понимал, что подозрения падут на всех, кто с Квачковым общался. Вдруг раздался звонок, мне позвонил Роберт, он звонил со своего мобильного телефона. И он нормальным тоном спрашивает: как дела? Я говорю: мне сегодня тридцать три года, он поздравил, и говорит…».

Свидетель замолкает, склоняет голову ближе к листам, читает: «Дед заболел, но я узнавал, это не инфекционно». Я понял, что Роберт говорит о Квачкове. Потом он мне говорит: «Ты найди Диму и Вадика, скажи, что нет ничего страшного». И я остался в раздумье. Дима и Вадик – это из «Герада» ребята, афганцы. Они, наверное, тоже общались с Квачковым. Все, я никуда не поехал, ни с кем не стал встречаться, ничего не стал говорить никому».

Следователь: «Почему Вы сами не обратились в милицию?»

Карватко: «У меня вообще шок был. По телевизору говорили, что Квачков, якобы, причастен, но при обыске у него ничего не нашли. Что я мог в милиции сказать? Что мужики в баню собирались? По большому счету, в Москве разве хоть один человек пошел бы в таком случае в милицию?»

В этот момент некто, сидевший за спиной Карватко, выходит из комнаты.

Следователь настойчиво: «Те, кого Вы видели, они могли это совершить?»

Карватко легко, на выдохе: «Я не могу этого сказать. Я не знаю».

Следователь: «Кому-нибудь из родственников Вы говорили о покушении?»

Карватко: «Я разговаривал с женой. 20-го марта поехал в Москву, начал «бомбить», все прокручивал в голове, и у меня сложилось мнение, что причастности Квачкова нет. И раздался телефонный звонок. Это звонил Роберт. Он спросил: ну, чего, ты виделся с кем-то из ребят? И он попросил меня уверенным тоном: встреться, объясни, что все это ерунда. Я понял, что не мог бы человек звонить на мой телефон, если бы что-то было. И у меня создалось впечатление, что Квачков однозначно не причастен к этому преступлению. Я вышел на кухню, там жена, она спросила меня: что случилось?»

На экране видно, как возвращается некто, помещается за спиной свидетеля. Тот снова начинает запинаться: «Я рассказал жене, у нее был шок, я ее попробовал успокоить. Объяснил, что Яшин звонил два раза, он взрослый человек, не может не понимать, что происходит. Может быть, это ошибка, но мне придется давать объяснения. Похоже, что, ну, не причастен Квачков. Я был у него на даче, ну, мужики собрались, ну, я ни сном, ни духом… А 20-го числа вечером я еду домой, звонок от Роберта. Он говорит: «Привет». Спокойный голос. Я ему говорю: «Петрович, это мой телефон, и ты мне звонишь». А он говорит: «Я понимаю, все нормально по этой ситуации, через день-два приеду». И у меня уверенность, что Роберт знает, что Квачков не может быть причастен к этому делу. А 21-го по телевизору стали говорить, что вроде есть у него алиби. И у меня стало появляться впечатление, что Квачков может быть действительно не причастен. Все, больше мне ничего не известно». Свидетель перевел дух.

Экраны погасли. Начался допрос Карватко по его видеопоказаниям на следствии.

Прокурор: «Давая показания в суде, Вы указали, что допрос велся путем прочтения каких-то листов. Но перед Вами лежал всего один лист. Почему Вы сказали, что листов было больше?»

Карватко: «Мне кажется, их было несколько».

Прокурор: «Кто положил лист?»

Карватко: «Не знаю. Мне положили и велели читать».

Прокурор: «А как протокол допроса на 11 листах уместился на один листок?»

Карватко: «Там были записаны даты и факты».

Прокурор: «А почему Вы не смотрели постоянно на этот листок?»

Карватко: «Я постоянно на них смотрел».

Судья прерывает допрос: «Я поясню присяжным заседателям, что вопросы следственных действий по закону не обсуждаются. Но в связи с тем, что сторона защиты эти вопросы затрагивала, то я разрешаю стороне обвинения затрагивать эти вопросы во имя принципа равенства сторон».

Вдохновленная разрешением судьи Пантелеевой впротиву всех законов обсуждать следственные действия, в допрос включается сторона защиты.

Першин, адвокат Квачкова: «Кто такой Олег Васильевич Корягин, который стоял за Вашей спиной?»

Не тут-то было! Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Вопрос снят.

Першин: «Сколько раз и почему прерывалась съемка допроса?»

Вопрос снят.

Першин: «Вы с адвокатом, присутствовавшим на допросе, заключали соглашение?»

Вопрос снят.

Михалкина, адвокат Миронова: «Адвокат интересовалась состоянием Вашего здоровья?»

Вопрос снят.

Михалкина: «Укажите количество лиц, присутствовавших на допросе?»

Вопрос снят.

Миронов, подсудимый: «Почему Ваша речь на видеозаписи была вялой, невнятной, рваной?»

Карватко: «Меня допрашивали несколько дней, прежде чем допросил следователь».

Миронов: «Что за ожоги у Вас на руках?»

Судья: «Вопрос снимается как не относящийся к делу и не просматривающийся на видео».

Найденов, подсудимый: «Что за записи лежат перед Вами?»

Карватко: «Это записи, где мне определено, что нужно сказать следователю».

Найденов: «Вас допрашивали в СИЗО в качестве кого?»

Вопрос снят.

Найденов: «Вас в качестве свидетеля допрашивали?»

Уставшая снимать вопросы судья перешла к угрозам: «Найденов, я предупреждаю Вас о недопустимости неподчинения председательствующему судье».

Найденов невозмутимо кивает: «Обыск у Вас дома был до допроса?»

Вопрос снят.

Найденов: «Когда Вас поместили в СИЗО, Вы помните?»

Судья: «Найденов! Вы предупреждаетесь за ненадлежащие вопросы. Это может повлечь взыскания вплоть до удаления из зала суда».

Найденов: «На записи мы видим Вас небритым. Это сколько суточная небритость?»

Про небритость вопрос тоже не угоден, хотя бритье к следственным действиям не относится.

Найденов: «Что у Вас за повреждение левой кисти?»

Вопрос снят.

Найденов: «Вас Корягин консультировал перед допросом?»

Вопрос снят.

Котеночкина, адвокат Найденова: «Показания, которые Вы давали под запись, были следователем записаны дословно?»

Судья вмешивается: «Вопрос я снимаю, так как закон не требует дословной записи показаний».

Закалюжный: «Возражаю. В законе сказано: «Протокол допроса – по возможности дословно». Ваша честь, предоставьте Яшину возможность задать вопросы свидетелю».

Пантелеева в ответ: «Адвокат Закалюжный, суд предупреждает Вас о недопустимости нарушения порядка судебного заседания».

Закалюжный взрывается: «Я расцениваю Ваш ответ как препятствие адвокатской деятельности!»

Пантелеева успевает возвратить себе невозмутимый образ египетского сфинкса: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного».

Прокурор приступает к оглашению еще одного документа следствия – заявления свидетеля Карватко, направленного им Генеральному прокурору Российской Федерации 30 марта 2005 года, то есть, спустя всего лишь три дня после допроса, показанного на видеозаписи. Заявление небольшое, но до неузнаваемости меняющее смысл и тон только что состоявшегося допроса: «Я пришел к выводу, что на даче Квачкова могло готовиться покушение на Чубайса. Прошу допросить меня по этому вопросу».

Во как! Только что на протяжении всего допроса Карватко твердил одно: «не могут они быть причастны… не верю… нет, не причастны…». Так что же вдруг изменилось за эти три дня? Снова вопросы к Карватко.

Прокурор: «Вы данное заявление писали собственноручно?»

Карватко: «Я его переписал».

Адвокат Першин: «Добровольно ли было написано это заявление?»

Вопрос снят.

Адвокат Михалкина: «Слова в тексте заявления формулировали Вы сами?»

Карватко: «Нет».

Судья снимает вопрос и просит присяжных не обращать внимания на ответ.

Адвокат Закалюжный: «В этом заявлении Вы указываете лиц, по которым хотите дать более подробные показания. В связи с чем?»

Карватко: «Не я это заявление составил. Было указано, что так надо писать – я написал».

Судья прерывает Карватко и распаляется гневом: «Вопросы – кто составил заявление? когда составил заявление? – рассматриваются без присяжных заседателей! А в отношении Вас, адвокат Закалюжный, могут быть приняты дисциплинарные меры, вплоть до замены Вас на процессе».

У прокурора в руках протокол допроса Карватко 2 апреля 2005 года, в день его освобождения из СИЗО Твери. Ни с того ни с сего в протоколе допроса вдруг всплывают новые факты, должные, по мнению обвинения, изобличить подготовку подсудимых к покушению на Чубайса: остановка Карватко по просьбе Яшина на месте будущего взрыва, поездка в Жаворонки вдоль большого владения за железным забором и большими зелеными воротами, появление мужчины по имени Иван… Прокурор зачитывает: «Я стал свидетелем разговора между Квачковым и мужчиной по имени Иван. Из разговора я понял, что Квачков ругает его, что он приехал не на своей машине, и что у Ивана сломалась автомашина Хонда» и обращается к Карватко: «В суде Вы сказали, что не знаете, как появился Иван. А здесь в протоколе написано, что он подъехал на автомашине Хонда?»

Карватко: «Кто это писал?! Это я писал?! Следователь это писал, как ему нужно было! Мои показания изменены».

Першин: «Соответствует ли действительности, что Яшин останавливался на шоссе?»

Карватко: «Нет!»

Михалкина: «Поясните, откуда Вам стало известно про автомашину Хонда?»

Карватко: «Про Хонду мне рассказывал господин Корягин. Он сказал, что там было две Хонды. И одна из них уехала в сторону Питера»

Три документа от 27, 30 марта, 2 апреля показывают, как нарастают в показаниях Карватко факты, обличающие «злоумышленников», как от уверенности «не причастны» свидетель дрейфует к предположению о подготовке покушения, а потом и вовсе к твердым «фактам» таковой подготовки. Перед судебным многолюдством обнажил Карватко правду, как шантажом и пытками, страхом за семью добывали следователи нужные им показания, подробно, в деталях и с конкретными фамилиями рассказал суду Карватко как фальсифицировали дело покушения на Чубайса. Вот только будет ли эта правда принята судом, ведь как утверждает следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский в России существует право использования показаний при дальнейшем отказе от этих показаний. И это право, в отличие от наших гражданских, конституционных прав, действует неукоснительно.

Судья намерена зачистить зал от подсудимых

(Заседание двадцать четвертое)

Суду предстояло разобраться с аккумулятором, найденным недалеко от места взрыва. Брошен он был там, как пытается убедить присяжных прокурор, подрывниками, однако экспертиза дала однозначное заключение, что аккумулятор подрывникам не нужен был вовсе, в схему подрывного устройства он не входил. Но аккумулятор – единственная ниточка, связывающая подрывников с Квачковым, ведь именно этот аккумулятор, как доказывает следствие, Карватко накануне 17 марта видел на даче Квачкова. И «вспомнил» об этом Карватко как раз накануне своего освобождения из тверского СИЗО, вернее, Карватко отпустили из тюремного изолятора после того, как его долго спрашивали про аккумулятор и он, наконец, про него «вспомнил».

Из озвученного на суде протокола стало ясно, что следователь предъявил Карватко «аккумуляторную батарею в группе из трех аккумуляторных батарей». Протокол имел явно недружественные отношения с логикой: «Карватко заявил, что в предмете № 2 он опознает аккумулятор, виденный им на даче Квачкова: «Однозначно опознать этот аккумулятор я не могу, так как у него не ярко-зеленый индикатор и на нем нет наклеек. Но он похож на тот, который я видел на даче Квачкова, так как он серого цвета и у него синяя ручка». Любой здравомыслящий человек, владеющий русским языком, понимает, что «опознал» и «однозначно опознать не могу» – разные вещи, что «похож» вовсе не означает «тот самый». Защита попыталась в этом разобраться.

Найденов: «Вы предъявленную аккумуляторную батарею опознали как ту, которую наблюдали на даче Квачкова?»

Карватко: «Нет, не опознал».

Найденов: «По каким отличительным признакам Вы ее не опознали?»

Карватко: «Я просто помнил, что 16 марта на даче Квачкова у аккумулятора была синяя ручка и он был новый. А среди этих трех неновых аккумуляторов лишь у одного была ручка».

Найденов: «Вы какой-либо аккумулятор видели на даче Квачкова после 16 марта?»

Карватко: «Да, в гараже».

Найденов: «Расскажите, при каких обстоятельствах».

Прокурор Каверин как ужаленный: «Прошу снять этот вопрос!»

Вопрос, разумеется, снимается, но как же испугался прокурор, что через частокол запретов судьи вдруг да проскочит до присяжных заседателей толика правды о том спектакле, который устроило следствие с опознанием Карватко аккумулятора. И как цветную фотографию аккумулятора перед опознанием Карватко показали, и как он сам вместе со следователем аккумулятор этот с экспертизы забирал, и как потом на его же глазах подбирали в соседство этому аккумулятору еще два других и близко на него не похожих аккумулятора, ни на одном из них не было даже ручки, и как убрали из протокола все сомнения Карватко, и как после опознания повезли Карватко на дачу Квачкова, и нашли аккумулятор в гараже Квачкова, да только обязали Карватко о том забыть… Все это Карватко уже рассказывал суду, да только без присяжных заседателей, которым знать этого не положено.

Судья Пантелеева напускается на Найденова: «Я предупреждаю Вас о незаконности Ваших вопросов в присутствии присяжных заседателей. Вы не подчиняетесь председательствующему судье, что может привести к удалению Вас из зала судебных заседаний».

Что-то слишком частыми стали подобные угрозы. Может, всерьез вознамерилась тучная дама в черной мантии, единолично владычествующая в суде, до конца очистить зал от подсудимых, так ей будет быстрее и легче вести процесс к поставленной перед ней цели?

Допрос Чубайса

(Заседание двадцать пятое)

Не завидуйте власть и деньги имущим: они платят за это свободой. Вынужденные сидеть за четырехметровыми заборами, боясь носа высунуть из подворотни, обреченные ездить под мигалками со спецконвоем, с замиранием сердца ожидая встречного тарана, они не могут просто заглянуть на огонек в ресторан, тихо поужинать в компании друзей, прежде чем этот ресторан не обшарят на предмет взрывных устройств и не зачистят от посетителей. Театры, библиотеки, музеи, выставки – непозволительная роскошь для несчастных, постоянно ожидающих выстрела из-за кулис, кирпича с книжной полки, гибельных испарений ядов от экспонатов вернисажа… Их, осужденных на пожизненную изоляцию, выгуливают охранники в обществе таких же богатеев, организуя VIP-концерты, VIP-ярмарки, VIP-пикники. Общение с нормальными людьми у власть и деньги имущих невозможно, они не ходят по улицам, не ездят на городском транспорте. Дело не в терактах, просто общение с народом – это легко просчитываемый риск получить оплеуху или плевок, быть закиданным тухлыми яйцами или гнилыми помидорами, услышать горькое проклятие себе и своему потомству. Поэтому, наверное, потерпевший Чубайс так долго не решался прийти в суд на слушания о покушении на самого себя.

Вопреки заведенному правилу ходить за свидетелем приставу, приглашать Чубайса в зал суда суетливо, почти что в полуприсяд, с угодливой улыбкой кинулся сам прокурор Каверин с сединой уже и при погонах в два просвета. Каверин торопливо понесся по залу, не ступая привычно твердо, а, как балерон или как мужчинка не совсем традиционной ориентации, этак на цыпочках, бочком, пружинисто подпрыгивая, то ли от благоговения, то ли от страха перед высочайшей особой. За прокурором по пятам спешил представитель Чубайса Гозман, он двигался крадучись, пригнувшись, демонстрируя раболепие и восторг. Охранник Чубайса, человек с песьей головой, хватательные способности которой не мог замаскировать даже безупречный костюм, уже давно сидел в зале, изучая степень агрессивности публики, грозно и тревожно зыркая в сторону зрителей. И появился он – Чубайс. Чубайс шел неестественно прямо, свекольно-красный, напряженный весь, и шея, и макушка, и спина – все застыло в нем в ожидании чего-то. Чего он так тревожно ждал: пинка? плевка? окрика? кирпича?.. Ох, тяжело им даются встречи с народом. К трибуне Чубайс подошел, как к эшафоту, при полном безмолвии зала.

Пантелеева, подтянув пальчиками горловину мантии к подбородку, медовым голосом попросила потерпевшего Чубайса перечислить свои анкетные данные, как того требуют судебные порядки: домашний адрес, свободное владение русским языком и прочие личные мелочи. Но вот национальностью потерпевшего судья не поинтересовалась, хотя прежде этот процедурный вопрос фигурировал в протокольных расспросах всех потерпевших и свидетелей.

Прокурор Каверин, чуть запыхавшись и не отдышавшись еще от встречи, вдохновенно приступил к допросу: «Скажите, пожалуйста, Анатолий Борисович, кем Вы работали в марте 2005 года?»

Чубайс ответствовал величественно: «Председателем правления компании РАО «ЕЭС России».

Каверин, елейно, пригнувшись: «Скажите, пожалуйста, работали ли Вы в Правительстве Российской Федерации и в каких должностях?»

Чубайс велеречиво: «С 1991 по 1998 год я работал на должностях министров, заместителя Председателя Правительства, главы Администрации Президента».

Прокурор, не меняя подобострастного тона и позы: «Расскажите, что произошло 17 марта 2005 года».

Чубайс приступил к воспоминаниям, всем своим обликом показывая, насколько горьки они: «17 марта я, как обычно, выехал на работу с помощником и водителем. Поехали по обычному маршруту, выехали на Митькинское шоссе. Раздался удар, взрыв, хлопок. Я в тот момент уткнулся в мобильный телефон и не смотрел на дорогу. Удар был настолько сильный, что машину приподняло, сильно отбросило, сверху посыпалась обшивка и части салона. Уши заложило. Переднее стекло покрылось трещинами. Но водитель, он очень опытный, удержал машину. Я не понял, что произошло, но понял, что это был удар – взрыв. Мой помощник Крыченко, он человек опытный, служил в ФСБ, понял, что произошло. Он сказал водителю: уходим, гоним. А я подумал, что при таком ударе у нас может быть что-то повреждено, и поэтому сказал: уходим, но не гоним. К счастью, машина могла двигаться. Благодаря Дорожкину мы продолжили движение. И в какой-то из этих моментов Сергей Крыченко сказал, что слышит звук пуль. Я не знал, что такое звук пуль, поэтому я и не очень понял, что это такое. Честно говоря, мне было трудно поверить, что посреди бела дня обстреливают из автомата… У меня в голове это не очень уложилось. Доехав до Минского шоссе, мы свернули налево. Машина двигалась дальше. Стало понятно, что это серьезное дело, это не авария. Это реальный обстрел, реальный взрыв, и мы вспомнили, что у нас же есть еще одна машина, которая за трассой следит. И я сказал: Сергей, звони сразу туда. Он стал звонить. Мы дозвонились как-то не сразу, спросили: «Что там?» – «Автоматные очереди, стрельба». – «Раненые есть?» – «Нет». – «Убитые есть?» – «Нет». Ну, слава богу. Значит, все живы. Ну, я стал звонить к себе в РАО «ЕЭС», заместителю по безопасности. Дал команду немедленно подключиться к расследованию по горячим следам, помочь милиции. Тут обрушился такой страшный шквал звонков. Я успел жене позвонить, понимал, что когда узнает – будет паника, истерика. Она слышала взрыв: «Что случилось?» – «Ничего страшного. Все в порядке. Все живы, едем домой». Дочери успел позвонить, а сыну уже не успел позвонить. Друзья потом мне звонили, буквально десятки, сотни звонков были. Мы продолжали движение, не на полной скорости, но километров 60–70 машина шла. Когда мы доехали до МКАДа, там видно стало, что из-под колеса справа густой черный дым идет. Да, где-то по дороге Крыченко резервную машину вызвал на смену. И мы доехали до съезда на Ленинский проспект, остановились у поста ГАИ, и я пересел в другую машину. И на этой машине я доехал до работы».

Судебный зал был тих и внимателен. О том, что машину приподняло и отбросило, это четырехтонную-то бронированную глыбу, слышали здесь впервые. То, что помощник Чубайса Крыченко звонил в машину сопровождения, чтобы узнать про раненых и убитых, тоже было новостью. Ведь еще совсем недавно сам Крыченко и охранники из машины сопровождения в этом зале уверяли суд, что друг с другом не знакомы, откуда ж им телефоны знать. У зрителей нарастал азарт, как у жены, когда она слушает оправдания изменника-мужа, и ждет не дождется, где и на чем подлец проколется.

Прокурор Каверин ласковым не мужским голоском: «Анатолий Борисович, опишите эту Вашу дачу или дом в Жаворонках, как он выглядит?»

Чубайс неожиданно замялся: «Двухэтажное строение, там у нас такой заборчик вокруг дачи есть, высотой, не знаю, два метра, может, чуть больше. Сделан из чего? Ну, там металлические опоры, и плиты между ними вбиты, по-моему, бетонные, если я правильно помню».

Описание впечатлило слушателей, многие ведь помнили показанный не раз по телевизору четырехметровый чубайсовский «заборчик».

Прокурор: «Известны ли Вам функции охранников из Мицубиси?»

Чубайс: «Это машина ЧОПа, у которого с РАО договор на охрану. Их функции – начиная с контроля за дорогой и кончая боевыми ситуациями, в которых мы оказались».

Боевые ситуации?! Да это же как раз то, от чего, как черти от ладана, открещивались охранники Чубайса, убеждая суд, что они охраняли лишь бумаги и имущество РАО «ЕЭС» и присматривали мусор на дорогах, но функций охраны САМОГО не выполняли и были практически безоружными. Зал молча мотал на ус полезшие, как шилья из мешка, противоречия в показаниях главного потерпевшего.

Прокурор: «Ранее Вам приходилось в таких ситуациях находиться?»

Чубайс задумался: «Под обстрелом – нет».

Прокурор: «В РАО «ЕЭС» Вы на какой машине приехали, на той, в которую пересели?»

Чубайс, не выходя из задумчивости, роняет: «Нет-нет. Я приехал на той, на которой я выехал, на БМВ».

У зала перехватило дыхание. Чубайс продолжает настаивать, что приехал в РАО на той машине, на которой выехал, – на БМВ! – как утверждали на следствии и в первом судебном процессе и он сам, и его водитель с помощником. И только потом, уже на втором суде, когда допросили водителя сменной машины Тупицына, выяснилось, что Чубайс приехал в РАО на другой машине – на Тойоте Лендкрузер. Благодаря роковой правдивости Тупицына всем троим пришлось признаться в лжесвидетельствах. Так что, Чубайс возвратился к первоначальным показаниям?

Судья тихо шепчет Чубайсу, очень тихо подсказывает, да разве от современных диктофонов утаишься, все слышат, и это услышали, и это записали: «Вы, по-моему, у поста ГАИ пересели…»

Прокурор тоже тихо всполошился, аж спал с лица, бедняга: «Вы сказали, что Вы, в общем Вы у поста ГАИ пересели…»

Чубайс спохватывается: «Да-да, пересел. Вот на Тойоте и приехал, в которую пересел».

Прокурор, с облегчением вздохнув: «Видели ли Вы повреждения на Вашей машине после случившегося?»

Чубайс оскорбел лицом: «Ну, да. Честно говоря, меня тянуло посмотреть. Первое, что бросается в глаза – капот. А капот, как известно, не бронированный. Развороченный металлический след от крупного осколка. Уж не знаю, чем стреляли. Он как бы разворотил, вскрыл капот. Это наиболее видимая часть. Ну, фары разбиты, подфарники разбиты, бампер полуоторван. А правая сторона, она вся могла сильно простреливаться. Причем, что мне бросилось в глаза, что следы-то в основном даже не столько по стеклам, а по стойкам, а стойка, как известно, – самая слабая часть у бронированных машин. Один из следов пуль, ну, как раз, прямо у Сергея в висок, точно. Он впереди сидел. Если бы стойка не выдержала, непонятно, что бы было. Следов от пуль много с правой стороны. И потом там повело кузов, волновой он стал. Даже, собственно говоря, восстанавливать нельзя было после этого машину. У нее вид был такой – убедительный вполне».

Кого заботила убедительность вида расстрелянного БМВ, Чубайс не сказал. Ясно лишь одно: кто-то серьезно тревожился, насколько убедительно выглядит расстрелянным и подорванным БМВ. Не могла не броситься в глаза несоразмерность того, что Чубайс видел и слышал на месте происшествия, с масштабом повреждений его броневика. Как он мог не слышать выстрелов, если экспертиза повреждений БМВ, которую огласил прокурор перед присяжными, насчитала аж 12–14 выстрелов по БМВ с расстояния в 10–12 метров. Нападавшие, выходит, подошли к машине на дистанцию штыка, и, не торопясь, осыпали броневичок градом пуль. Весь вопрос: где, когда и как они это сделали, если ни один свидетель, кроме пассажиров броневика, не подтвердил обстрела БМВ?..

Прокурор: «Анатолий Борисович, исходя из позиции подсудимых, все, о чем Вы рассказали, они называют имитацией. Вы скажите Ваше мнение».

Чубайс нервно захихикал: «Ну, знаете, я бы порекомендовал им самим сесть в машину, пусть и бронированную, и под взрывами и под автоматной очередью посидеть бы. Ощущение бодрое. Им бы понравилось».

Прокурор: «Ну, все-таки, как Вы считаете, это было покушение или имитация?»

Чубайс посуровел: «У меня никаких сомнений нет, что меня однозначно пытались убить профессионалы этого дела».

К допросу подпустили адвоката Шугаева, постоянного представителя Чубайса в суде: «Можете описать характер бронирования Вашей автомашины?»

Чубайс заученно: «Это высокий класс брони Б6 – Б7. От автоматной пули она защищает, а от винтовки СВД уже не защищает. Колеса усиленные, и даже если они разрушены, она может продолжать движение. И стекла бронированные. Там же все стекла были в следах от пуль!»

Наступает черед еще одного адвоката Чубайса – Котока, который невинно интересуется: «Анатолий Борисович, возвращаясь к вопросу о розыгрываемой инсценировке покушения, хотелось спросить: что-либо в Вашем положении политическом, служебном, имущественном изменилось после произошедшего? Был ли смысл инсценировки?»

Чубайс глядит на адвоката с яростью, слово инсценировка ему явно не по нутру: «Ну, надо сказать я сильно разозлился, и я тогда сказал, что всей целью ставлю перед собой, а задача была привлечь сотни миллиардов рублей инвестиций в энергетику, – будем решать просто с удвоенной силой. И ни от чего не откажемся. Так и действовали. А в моем положении что изменилось? Меня не повысили, премию не выдали, благодарность не объявили, да нет, ничего не изменилось».

Адвокат Чубайса Сысоев учел промах коллеги и задребезжал: «Могло ли покушение быть направленным не на Вас, а иметь целью помешать тем преобразованиям демократическим в стране, тем реформам, которые Вы проводили?»

Чубайс бронзовеет, перевоплощаясь в памятник себе: «Я думаю, это сплав личной ненависти физиологической с ненавистью к тому, что я делал, что мои товарищи продолжают делать».

Ободренный Сысоев продолжает развивать понравившуюся Чубайсу тему: «Скажите, Анатолий Борисович, вот в СМИ, в общественном сознании бытует ассоциированный образ Вас как некоего виновника всех несчастий, которые случились с нашей страной после распада Советского Союза. Псевдо-патриотические ресурсы используют этот демонический образ с целью разжигания ненависти против Вас. Является ли покушение 2005 года на Вас следствием этой пропаганды?»

Адвокаты защиты так дружно и убедительно возражают против поставленного вопроса, что судья Пантелеева вынуждена снять вопрос.

Першин, адвокат Квачкова: «Почему Вы считаете, что данное покушение направлено именно против Вас?»

Чубайс раздраженно: «Потому что взрывали именно мой автомобиль».

Першин: «А откуда нападавшие могли знать, что Вы там находитесь, если об этом не знали даже Ваши охранники?»

Чубайс усмехается: «Охрана меня не видела, а нападавшие могли знать, исходя из простой логики».

Першин: «Кроме БМВ и Мицубиси какие-либо другие автомобили имели осколочные и пулевые повреждения?»

Чубайс уверенно: «Да, проезжавшие рядом».

Першин опровергает его уверенность: «Вам известно, что нет таких автомашин?»

Чубайс поперхнулся, бормочет что-то невнятное, на диктофоне не разобрать.

Першин: «Вы видели подсудимых на месте происшествия?»

Чубайс кривится: «Они в кустах сидели, мне не видно было».

Першин: «Является ли Ваша деятельность в Госкомимуществе направленной на благо России?»

Чубайс надменно: «Все мои действия направлены на исполнение моих должностных обязанностей».

Першин: «Безличные приватизационные чеки – ваучеры – тоже были направлены на благо России?»

Чубайс гордо встряхивает головой: «Да, безличные чеки позволили поднять благосостояние России».

Зал сдавленно стонет, нахлынувшие чувства сдерживает страх быть удаленными.

Переход допроса в политическую плоскость явно не входит в планы потерпевшего. В стане обвинения броуновское движение протеста. Судья, уловив недовольство Чубайса, запрещает Першину задавать подобные вопросы, пригрозив удалением из процесса.

Подсудимый Миронов возвращает мысли Чубайса на Митькинское шоссе: «Потерпевший, на какой машине 17 марта Вы выехали из дома?»

Чубайс недовольно: «Я уже отвечал на этот вопрос. БМВ. Темная, черная «семерка».

Миронов: «Это была Ваша личная машина?»

Чубайс: «Она была служебная, принадлежала РАО «ЕЭС».

Миронов: «Действительно ли Ваша машина стоила 700 тысяч долларов, как сказал суду Ваш водитель Дорожкин?»

Чубайсу денежный вопрос явно не по вкусу: «Я не готов отвечать за эти цифры, не знаю, возможно. Захочешь защититься от убийц – заплатишь».

Миронов: «Такой стоимости покупки производятся без Вашего ведома?»

Чубайс демонстрирует могущество: «Конечно. В компании годовой оборот 40 миллиардов долларов!»

Годовой оборот Миронова не сразил: «Скажите, Чубайс, а как осуществлялась Ваша личная охрана?»

Чубайс презрительно: «Эффективно!»

Миронов не обращает на это внимания: «Вы можете назвать, сколько человек охраны, сколько машин сопровождения?»

Чубайс вынужден отвечать: «В тот момент, когда я ехал, была еще одна машина. И, как я сказал, и могу еще раз повторить, что я не знаю других машин сопровождения».

Миронов: «Это была машина так называемой разведки и осмотра местности, или это была все-таки машина сопровождения, осуществлявшая Вашу личную охрану?»

Чубайс уходит от ответа: «Мне непонятен вопрос, я не могу на него ответить».

Миронов: «На момент 17 марта 2005 года у Вас была личная охрана?»

Чубайс: «Нет!»

Миронов: «Когда Вы передвигались по поселку Жаворонки, гаишники перекрывали там движение?»

Чубайс: «Да нет конечно!»

В этом месте напрашивается «Не верю!» Да и кто поверит, что в 2005 году Чубайс ездил на работу без личной охраны, если, как он сам утверждает, еще в 2002 году на него готовилось покушение, проплачивался киллер. О перекрытых дорогах в Жаворонках при проезде Чубайса присяжным на суде рассказывала жительница этих самых Жаворонков, свидетельница по делу. Показания ее были еще свежи в памяти суда.

Миронов: «Вы останавливали машину сразу после взрыва?»

Чубайс осторожно: «Я уже отвечал на этот вопрос. Машина не остановилась после взрыва, она естественным образом потеряла ход».

Миронов: «После взрыва Вы лично слышали выстрелы?»

Чубайс раздраженно: «Я уже отвечал на этот вопрос. Вы пропустили, могу повторить».

Миронов настаивает: «Лично Вы слышали?»

Чубайс нехотя: «Это Вы не услышали. Я сказал, что я выстрелов не услышал».

Миронов: «Какая из машин, которые окружали БМВ, на момент взрыва находилась ближе к эпицентру взрыва?»

Чубайс: «Я же сказал, что в момент взрыва я не смотрел наружу, я смотрел в свой мобильный телефон».

Миронов: «Это по Вашей инициативе БМВ очень скоро вывели из разряда вещдоков и продали?»

Чубайс нервной скороговоркой: «Я не знаю, что она была выведена из разряда вещдоков, я только знаю, что она не подлежала восстановлению».

Миронов: «Если она не подлежала восстановлению, за сколько и для каких нужд она продана?»

Чубайс: «Понятия не имею. На запчасти, наверное».

Миронов: «Кто видел Вашу пересадку в другую машину, в Тойоту Лендкрузер?»

Чубайс: «Ну, естественно, мой водитель, мой помощник, милиционер, который находился рядом. Все видели».

Миронов: «Вы считаете себя потерпевшим?»

Чубайс с пафосом: «Конечно».

Миронов удивленно: «Почему?»

Чубайс в порыве благородного негодования: «Ну, если б Вас взрывали или стреляли из автомата, Вы считали бы себя потерпевшим?»

Миронова не трогают призывы к сочувствию: «Поясните, в чем состоит нанесенный Вам ущерб в физическом отношении?»

Чубайс подсчитывает увечья: «В момент взрыва в ушах раздался звон, по сути это была легкая контузия, к счастью, легкая, а не так, как рассчитывали те, кто пытался меня убить».

Миронов уточняет: «Справки соответствующих медицинских учреждений Вы имеете о легкой контузии?»

Чубайс: «Да нет, зачем мне это нужно».

Миронов: «Поясните, в чем состоит нанесенный Вам ущерб в материальном отношении?»

Чубайс прикидывает выгоды и риски: «Мне лично или РАО «ЕЭС?»

Миронов: «Ну, если Вы ассоциируете себя с РАО «ЕЭС»…

После Саяно-Шушенской катастрофы такие ассоциации Чубайсу ни к чему, он и отнекивается: «Нет-нет, я так не считаю, поэтому и спрашиваю».

Миронов его успокаивает: «Вам лично».

Чубайс хлопотливо: «Мне никакого ущерба не было нанесено, я и не заявлял на этот счет никаких ходатайств».

Миронов: «А в чем тогда состоит нанесенный Вам ущерб в моральном отношении?»

Лицо Чубайса вновь обретает свекольный оттенок: «А как Вы считаете, если в результате такого события у жены и у детей какие возникнут чувства, что они переживают, можете себе представить чувства сына, дочери, чувства друзей!»

Миронова, похоже, мало тронули чувства друзей Чубайса: «Вам известны фамилии потерпевших: Крыченко, Моргунов, Хлебников, Клочков, Дорожкин?»

Чубайс: «Какие-то известны, какие-то неизвестны. Клочкова – не помню».

Охранник Клочков, сидевший в зале прямо перед носом у своего хозяина, вжал голову в плечи.

Миронов: «А такие фамилии известны: Ивашкин, Жолобова, Куприянов, Тюленев?..».

Чубайс: «Нет».

Миронов: «Эти люди из числа семидесяти пяти погибших на Саяно-Шушенской ГЭС, у которых остались сиротами сто шестьдесят четыре ребенка».

Судья Пантелеева, до того смиренно слушавшая вопросы, разгневалась вдруг не на шутку: «Миронов! Вы предупреждаетесь о донесении до присяжных заседателей информации, не относящейся к фактическим обстоятельствам дела!»

Миронов: «Скажите, потерпевший, на Саяно-Шушенской ГЭС потерпевшими признаны все, кто находился там во время катастрофы?»

Судья резко: «Вопрос снимается, как не относящийся к фактическим обстоятельствам дела».

Миронов: «Видели ли Вы на месте происшествия 17 марта 2005 года тех, кто взрывал и, как Вы утверждаете, стрелял?»

Чубайс зло, с вызовом: «Нет, я сказал, что вы в кустах сидели. Вас было не видно».

Миронов уточняет: «Видели ли Вы на месте происшествия тех, кто стрелял?»

Чубайс огрызается: «Я уже ответил на этот вопрос: из кустов не видно».

Миронов: «Почему же Вы дали телеинтервью, в котором заявили, что в Вас стрелял Иван Миронов?»

Чубайс будто ждал этого вопроса, с готовностью выпаливает: «Вы лжете!»

Миронов спокойно смотрит на Чубайса: «Ну, это мы разберемся, кто лжет. Вы писали заявление о покушении на Вас?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Это Вы просили следствие не считать машину БМВ вещественным доказательством по настоящему делу?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Потерпевший, как были поощрены ваши водитель Дорожкин, помощник Крыченко и ваши охранники?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Сколько Вы заплатили владельцу «Жигулей» Вербицкому?»

Чубайсу, наконец, разрешено отвечать: «Столько, сколько было на чеке за ремонт пострадавшей машины».

Миронов: «Почему Вы посчитали нужным ему заплатить?»

Чубайс: «Ну, потому что есть какие-то мерзавцы, которые готовы убивать людей ни в чем не повинных, и это мои отношения с ними. А есть люди, которые на работу едут, детей отвозят в школу, ну, они почему должны страдать из-за этого?»

Миронов: «Можно расценить эту плату как подкуп свидетеля?»

Чубайс начинает оправдываться: «Ну, почему как подкуп свидетеля. Мне от него ничего не нужно было».

Миронов: «Вы просили следствие внимательнее отнестись к проверке всех версий, Вами высказанных, относительно покушений на Вас?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Доведена ли до Вашего сведения информация о причастности Службы безопасности РАО «ЕЭС» к покушению на Вас?»

Чубайс багровеет: «Это ложь!»

Миронов: «Скажите, мог Олег Николаевич Сосковец, лично по Вашей инициативе и по Вашей лживой информации о кремлевском заговоре уволенный с должности первого заместителя Председателя Правительства Российской Федерации, быть причастным к покушению на Вас по мотивам личной мести?»

Чубайс мнется, потом обращается к судье, намекая на неуместность вопроса: «Ваша честь, я должен отвечать?»

Судья: «Ответьте».

Чубайс подчиняется: «По-моему, это какая-то чушь».

Миронов: «А мог Владимир Павлович Полеванов, Ваш преемник на посту Председателя Госкомимущества, который оценил Вашу работу как колоссальный вред государственным интересам, и который был снят с должности заместителя Председателя Правительства по Вашему личному настоянию, быть причастным к покушению на Вас по мотивам личной мести?»

Чубайс начинает многословно отнекиваться: «Вы знаете, я во время работы в Правительстве настаивал на увольнении десятков министров и губернаторов, наверное, это им не очень нравилось. Но идти на убийство, наверное, для этого нужно иметь совсем другие мозги. Я таких обвинений в их адрес не высказывал».

Миронов перебирает долгий список врагов Чубайса: «Мог ли быть причастным к покушению на Вас по мотивам личной мести Юрий Ильич Скуратов, чьей отставки с поста Генерального прокурора лично Вы добились после того, как он возбудил уголовное дело против Вас по факту дефолта?»

До Чубайса начинает доходить, что допрос приобретает серьезный оборот, он осторожно подыскивает слова: «Ну, во-первых, если я должен отвечать, то я должен сказать, что слово после в данном случае звучит как слово из-за. А, во-вторых, уголовное дело, о котором Вы говорите, было закрыто. В-третьих, к увольнению Скуратова я не имел никакого отношения».

Миронов: «Подавали ли Вы в суд за клевету и оскорбление на Конгресс Соединенных Штатов Америки, опубликовавший 20 сентября 2000 года доклад «О коррупции в России», где Вы названы крупнейшим коррупционером и вором?»

Чубайс нервно: «М-м-м. Нет, я не очень люблю подавать в суд. Я даже не подавал в суд на оскорбления, которые Ваш отец в мой адрес сделал, и уж тем более на американский Конгресс. Это меня не интересует».

Миронов: «Подавали ли Вы в суд за клевету и оскорбление на газету «Нью-Йорк Таймс», опубликовавшую доклад Конгресса США «О коррупции в России» и написавшую в редакционной статье: «Чубайс должен быть наиболее презираемым человеком в России»?»

За столами, где восседают прокуроры и адвокаты Чубайса, нарастает ропот, те явно в панике. И судья, уловив панический ропот, тут же пресекает оглашение компрометирующих Чубайса сведений: «Вопрос снимается. В отличие от Миронова, основная масса в судебном заседании газет не читала и в материалах уголовного дела их не исследовала».

Миронов: «Потерпевший, подавали ли Вы в суд за клевету и оскорбление на Владимира Павловича Полеванова, Вашего преемника на посту Председателя Госкомимущества, который написал о Вас: «Когда я пришел в Госкомимущество…»

Судья раздраженно и истерично: «Миронов! Вы почему не подчиняетесь распоряжениям председательствующего судьи?! Я вопрос снимаю, в каком бы виде он ни был».

Миронов, выслушав судью, продолжает: «Скажите, потерпевший Чубайс, это Вам принадлежат слова: «Что Вы волнуетесь за этих людей. Ну, вымрет тридцать миллионов, они не вписались в рынок. Не думайте об этом, новые вырастут».

Судья настолько оглушена этой цитатой, что забывает снять вопрос. Чубайс же с яростью набрасывается на подсудимого: «Это ложь, которую распространяет Полеванов вместе с Вашим отцом. Никогда в жизни ничего подобного я не говорил! Ни разу никто из них не мог привести мои слова!»

В этих словах Чубайса правдой было только одно: отец подсудимого Ивана Миронова бывший Председатель Комитета Российской Федерации по печати Борис Миронов в своих книгах изобличал преступную деятельность Чубайса. Но знаменитая цитата о тридцати обреченных на вымирание миллионах, широко разошедшаяся по миру в фильмах и книгах, Чубайсом нигде и никогда не опровергалась. Упомянув ненавистное ему имя – отца Ивана, Чубайс заметно побледнел.

Подсудимый Миронов в ответ медленно чеканит: «Скажите, потерпевший Чубайс, Вы подавали в суд за клевету и оскорбление на журнал «Российская Федерация сегодня», опубликовавший именно эти слова?»

Чубайс успевает взять себя в руки: «Я никого и никогда, ни на Вашего отца, ни на его книги, ни на Полеванова не подавал в суд за клевету, – это бессмыслица».

Миронов: «Были ли до 17 марта 2005 года попытки покушения на Вас?»

Чубайс: «Да».

Миронов: «Действительно ли в ноябре 2002 года заказчиками Вашего убийства были представители экстремистского крыла КПРФ?»

Чубайс уверенно: «Я так считаю, у меня есть на то подтверждения».

Миронов: «Действительно ли в ноябре 2002 года нанимался киллер за 19 тысяч долларов, чтобы убить Вас?»

Чубайс: «Да, обвиняемый Миронов, так и есть».

Миронов: «Потерпевший Чубайс, действительно ли в ноябре 2002 года Ваша служба безопасности передавала материалы о готовившемся покушении на Вас в ФСБ?»

Чубайс в запальчивости: «Потерпевший Миронов! Я не…».

Судья цедит сквозь зубы: «Он – подсудимый».

Чубайс поправляется: «Подсудимый, прошу прощения, материалы эти содержатся в томах уголовного дела и мной эти сведения уже сообщались. Так и есть».

Миронов: «А Вы допрашивались по этому делу?»

Вопрос снимается.

Миронов: «Кто был привлечен по данному делу в качестве обвиняемых?»

Вопрос снимается.

Завеса с таинственного покушения на Чубайса в 2002 году так и не упала. Не сумел Миронов одолеть стену судейских запретов.

Миронов: «Могло ли покушение на Вас быть связано с Вашей деятельностью на посту Председателя Госкомимущества при проведении Вами глобальной приватизации, нанесшей колоссальный урон стране, о чем свидетельствуют документы Государственной Думы, Совета Федерации, Службы Внешней разведки, ФСБ, Генеральной Прокуратуры, МВД, Счетной палаты?»

Чубайс растерянно бормочет: «Ну, есть и другие, прямо противоположные материалы».

Судья: «Вопрос я, пожалуй, сниму. Как не направленный на выяснение фактических обстоятельств дела и содержащий умозаключения подсудимого Миронова. Нам не представлено документов, которые бы содержали тот вывод, который он привел в своем вопросе».

Миронов: «Считаете ли Вы себя общественным деятелем, потерпевший Чубайс?»

Чубайс очень живо, с облегчением: «Да, именно так квалифицируется статья, по которой Вас и обвиняют».

Миронов: «Так в чем выражается Ваша общественная деятельность?»

Чубайс горделиво: «Ну, в том, о чем Вы только что меня спрашивали: в приватизации, в реформе энергетики, в привлеченных инвестициях, в построенных электростанциях, – ровно в этом».

Миронов резко возвращается к врагам Чубайса: «Вы действительно, как рассказывает Ваш биограф Андрей Колесников, посылали Юрия Михайловича Лужкова?»

Вопрос, разумеется, снят.

Тогда Миронов делает заход с другой стороны: «Скажите, Чубайс, как Вы относитесь к заявлению депутата Государственной Думы Хинштейна…».

Судья: «Вопрос я заранее снимаю, поскольку господина Хинштейна мы не допрашивали, и он нам ничего не говорил».

Миронов: «Одним из предполагаемых мотивов убийства через три недели после взрыва на Митькинском шоссе – 10 апреля 2005 года – генерал-полковника Анатолия Трофимова и его жены, по заявлению Хинштейна, является Ваша месть Трофимову за организованное против Вас покушение…».

Кто же даст на такой вопрос отвечать. Вопрос, конечно же, снимается.

Миронов: «Какие отношения Вас связывали с бывшим главой Главного следственного управления Следственного комитета при Генеральной прокуратуре Довгием Дмитрием Павловичем, который курировал наше дело и был осужден на девять лет за коррупцию?»

Надо ли уточнять, что вопрос немедленно снят.

Миронов: «Скажите, какая сумма была передана Довгию, или какой административный ресурс задействован, чтобы я оказался на скамье подсудимых?»

Судья завела было привычное: «Вопрос снят как… – но вдруг, бывает же! В Пантелеевой пересилило простое бабье любопытство: – Вообще-то, оставлю. Ответьте ему, пожалуйста».

Чубайс почти рычит: «Да если бы я передал сумму, Вы бы там и остались!»

Адвокат Ивана Миронова Михалкина вскидывает голову: «Ваша честь, это угроза!»

Судья усмехается: «Где угроза? Какая угроза? Каков вопрос – таков ответ».

Миронов абсолютно спокойно: «Уточните, пожалуйста, свой ответ. Конкретизируйте».

Чубайс злобно усмехается: «А Вы свой вопрос, пожалуйста».

Миронов четко: «Какие коррупционные отношения связывали Вас с Дмитрием Павловичем Довгием, что Вы имели возможность передать ему определенную сумму для того, чтобы кто-то остался под стражей?»

Чубайс выпаливает: «В глаза Довгия не видел!»

Вопрос снимается, так что оправдания Чубайса в протокол не попадают.

Миронов: «Скажите, по Вашей ли инициативе Дмитрий Павлович Довгий предлагал прекратить против меня уголовное преследование и выпустить меня из тюрьмы, если я дам показания против своего отца, а также Дмитрия Олеговича Рогозина, Сергея Юрьевича Глазьева и ряда других лидеров народно-патриотического поля России?»

Судья снимает вопрос, рассуждая при этом: «Вообще-то удивительно – Миронов ставит себя на одну ступень с Рогозиным и Глазьевым и другими. Насколько я помню, эти деятели государственные должности занимали или общественные. Ни на одной такой должности Миронов не был».

Миронов напоминает: «Я был помощником Глазьева, Ваша честь».

Судья не рада уточнению: «Уважаемые присяжные заседатели, есть государственный деятель, а есть помощник».

Миронов: «Так показаний от меня на мое начальство и требовали».

Истощилось терпенье судьи Пантелеевой: «Миронов, встаньте! Это будет последнее предупреждение Вам. Следующая мера – удаление Вас из зала!»

Миронов: «Скажите, потерпевший Чубайс, внезапная смерть одного из членов экипажа второй машины сопровождения Кутейникова связана с попыткой шантажа Вас за неразглашение обстоятельств имитации покушения?»

Чубайс зло цедит сквозь зубы: «Вы это сами придумали?»

Миронов: «Вы заявили о том, что Вас пытались убить профессионалы. Вы можете отнести к профессионалам аспиранта-историка, ни дня не служившего в армии?»

Чубайс недобро ухмыляется: «Конечно, если он мастер по рукопашному бою».

Миронов без секунды задержки: «И Бэтман вдобавок, который на крыльях летает… Когда Вы впервые озвучили идею ликвидации РАО «ЕЭС России»?»

Вопрос снят.

Миронов: «Скажите, инсценировка покушения явилась акцией устрашения противников расчленения российской энергетики?»

Чубайс пытается сохранить остатки лица перед присяжными: «Уважаемый Иван Борисович! Вы хорошо знаете, что энергетику никто не расчленял. Энергетика получила инвестиции в размере более 600 миллиардов рублей. Строятся десятки электростанций на эти деньги».

Миронов горячо: «Вы это скажите ста шестидесяти четырем сиротам!»

Чубайс нахально: «При чем здесь я?! Никакого расчленения не было и быть не могло. Были действия Президента страны, Парламента страны, принявшего соответствующий закон. И мои действия – только исполнение их. А насчет инсценировки – это Ваши домыслы. Я уже объяснял: попробуйте сами так инсценироваться».

Миронов: «Скажите, Вы находились в машине БМВ 17 марта 2005 года, когда произошел взрыв?»

Чубайс: «Да, а Вы не в курсе?»

Миронов: «Я в курсе, что Вы там не находились».

В допрос вступает адвокат Михалкина: «Вопрос относительно покушений, которые были осуществлены на Вас до марта 2005 года. С чем Вы связываете эти покушения?»

Чубайс нехотя: «С тем же, что и здесь».

Михалкина настойчиво: «В связи с Вашей государственной и общественной деятельностью?»

Чубайс отрывисто: «Да».

Михалкина: «Отвечая на вопросы моего подзащитного, Вы неоднократно упоминали о том, что, привожу дословно: «Вы в кустах сидели». Скажите, Вы видели, сколько человек сидели в кустах?»

Чубайс морщится: «Я уже отвечал на этот вопрос. Мне их совсем не было видно, а им меня хорошо было видно. Они для этого в кусты залезли».

Михалкина: «Кто это – они?»

Чубайс: «Те, которых обвиняют в убийстве меня».

Михалкина: «Фамилии, будьте любезны».

Чубайс пятится: «Вы их фамилии хорошо знаете».

Михалкина твердо: «Пожалуйста, для протокола назовите фамилии тех, кто сидел в кустах».

Чубайс срывается в крик: «Я Вам уже сказал, что обвиняемые по данному процессу обвиняются в том, что они сидели в кустах».

Сердобольная судья спасает Чубайса: «Потерпевший говорит: я не видел!»

Михалкина возражает: «Он так не говорит, Ваша честь».

Тем не менее вопрос неумолимо снят.

Михалкина: «Отвечая на вопрос моего подзащитного относительно Ваших взаимоотношений с осужденным Довгием, Вы сказали, что «Вы бы там остались». Поясните, где там он мог остаться, имея в виду Миронова».

Судья как профессиональный спасатель: «Я вопрос о Довгие снимала. Поэтому вопроса нет, и ответа тоже нет».

Тут Михалкина подходит к главному в поисках причин происшествия: «На дату 17 марта 2005 года проводились ли какие-либо проверки деятельности РАО Счетной палатой?»

Чубайс напрягся: «Ну, у нас Счетная палата постоянно проверяла, но на эту дату, по-моему, нет».

У адвоката Михалкиной другие сведения: «Вам известно, что материалы Счетной палаты по результатам проверки РАО, в том числе о злоупотреблении должностных лиц РАО, где упоминалась Ваша фамилия, были направлены в Генеральную прокуратуру 18 марта 2005 года?»

Пантелеева тут как тут со спасательным кругом: «Вопрос снимается в связи с содержащейся в нем информацией, которая не исследовалась в суде. Присяжные заседатели должны оставить ее без внимания».

Подсудимый Александр Найденов: «Анатолий Борисович, у Вас в личном пользовании была автомашина в период февраля – марта 2005 года?»

Чубайс: «Да».

Найденов: «Вы от окружающих этот факт не скрывали?»

Чубайс замельтешил: «Если Вы помните, я на прошлых судах Вам об этом говорил. В материалах дела содержится ответ на этот вопрос. У меня была машина моя личная, не служебная, БМВ». Последние слова он практически проглатывает, и они едва слышны на диктофоне.

Но не в интересах Найденова их замалчивать: «Ваша личная машина была бронезащищенной?»

Чубайс неохотно: «Нет».

Найденов: «Вас можно было разглядеть снаружи?»

Чубайс нехотя: «Ну, конечно, можно. Особенно через лобовое стекло».

Найденов: «Вы по Митькинскому шоссе на личном автомобиле ездили?»

Чубайс выдавливает: «Да-а».

Найденов: «Сами за рулем были?»

Чубайс еле слышен: «Да».

Найденов: «Вы на личной автомашине ездили в сопровождении охраны?»

Чубайсу приходится признаться: «Как правило, нет, хотя бывало и так».

Найденов подходит к кульминации своих вопросов: «Вы сказали, что против Вас работали профессионалы. Что им мешало вычислить Ваш личный автомобиль?»

Чубайс с наигранной бодростью: «Ну, как я знаю, у одного из организаторов покушения по четвергам был библиотечный день. Он только тогда мог с работы уйти. Это – во-первых. А во-вторых, Вы прекрасно понимаете, регулярность нужна. В одно и то же время выезжает человек».

Найденов: «Так если Вас в бронированном БМВ видно не было, а в личном автомобиле видно?»

Чубайс понимает, что прокололся: «Нет-нет, там примерно одинаково плохо видно. А вот то, что наткнулись на мой бронированный автомобиль – это большая ошибка. Не хватило профессионализма. Так же, как и с размером взрывчатки».

Найденов: «Вы можете точно назвать количество пулевых пробоин в двери БМВ, возле которой сидели?»

Чубайс: «Нет, я их не считал. Десятки пробоин».

Найденов: «А как Вы объясните, что согласно экспертному заключению, всего три пробоины пулевых с правого борта БМВ?»

Чубайс спешно ретируется: «Ну, я не специалист. Не отличу пулевые от осколков».

Котеночкина, адвокат Найденова: «Вы сказали, что вашу машину отбросило. Объясните смысловое значение слова отбросило. Как именно отбросило? Ее приподняло в воздух? Как это произошло?»

Чубайс неожиданно смутился: «Ну, мне трудно объяснить, что такое отбросило. Отбросило – это отбросило. Она шла прямо и после сильного удара справа она приподнялась и отодвинулась. Это и есть отбросило».

Все в зале с ужасом представили летающий по воздуху четырехтонный броневик.

Котеночкина воплотила образы в слова: «То есть, машина приподнялась и по воздуху перелетела к краю дороги?»

Судья уловила иронию и обиделась за летающего в броневике Чубайса: «Госпожа Котеночкина! Уважайте суд!»

Адвокат Закалюжный: «Вы можете объяснить, каким образом автомобиль Вербицкого, следовавший впереди вашего автомобиля, находившийся ближе к эпицентру взрыва, не получил ни одного ни осколочного повреждения, ни пулевого – ни одного?»

Чубайс даже глазом не моргнув: «Честно говоря, ответ-то ясен: работали профессионалы, они же убивали не Вербицкого. И взрыв был направлен на мою машину, а не на его».

Пули, науськанные персонально на главного энергетика, перелетавшие через машину Вербицкого и гонявшиеся за машиной Чубайса, трудно давались воображению присутствующих. За весь допрос по залу впервые пробежал короткий смешок.

Закалюжный: «На вопрос государственного обвинителя о расстреле БМВ в гараже, Вы сказали, что это глупость, бессмыслица. Вы можете конкретней ответить на вопрос: известно ли Вам что-либо о расстреле автомашины БМВ, на которой Вы ездили 17 марта 2005 года, в гараже. Было ли такое?»

Чубайс пытается увернуться от ответа: «Да, мне известна эта абсурдная версия, выдуманная обвиняемыми с тем, чтобы отвести от себя вину. А абсурдность ее тем более очевидна: как известно – произошел взрыв и взрывать машину в гараже…».

Закалюжный напоминает: «Я говорил не о взрыве, а об обстреле».

Чубайс с вызовом: «А я говорю о взрыве и о расстреле».

Закалюжный: «Вы все-таки не ответили на вопрос: известно ли Вам, расстреливали БМВ в гараже РАО «ЕЭС» или нет?»

Чубайс вяло, уже без напора: «Ну, конечно же, известно. Это абсурд, выдуманный защитой, он не соответствует действительности».

Закалюжный: «Скажите, Вы всегда давали аналогичные показания на следствии и в суде, в частности об обстоятельствах пересадки из БМВ в автомобиль Лендкрузер?»

Чубайс возвращает себе безмятежный вид: «Да, конечно. Вы имеете в виду простой вопрос: почему об этом мной не было сказано на первом суде, а сказано на втором? Это очень просто: я тогда и сейчас отвечаю только на те вопросы, которые мне задаются. Меня спросили – пересаживался ли я? Я сказал – да. Раньше об этом не спрашивали – я и не сказал, вот и все».