К 1880 г. завершился процесс национальной организации Аргентины как государства: сформировалась регулярная армия, была введена единая денежная единица, Буэнос-Айрес стал столицей объединенной страны, власть сконцентрировалась в руках первого общенационального и конституционного правительства. В 1890 г. образовалась первая политическая, и при этом оппозиционная, партия национального масштаба – Гражданский радикальный союз (ГРС) и произошла подлинная политическая революция (так называемая «Парковаяреволюция»), серьезно ослабившая позиции консервативных сил, до того момента доминировавших в общественной жизни.

На рубеже веков в Аргентине сложилась так называемая модель «Стимулируемого экспортом экономического роста» (The export led growth model),

что предполагало поддержание сравнительно низкого, но стабильного обменного курса национальной валюты, позволявшего обеспечивать конкурентоспособность аргентинской продукции на внешних рынках и тем самым «подстегивать» внутренний рост производства торгуемых товаров. Подобно другим государствам того времени, активно участвовавшим в мировой торговле и «первом раунде» процессов глобализации, Аргентина в 1883 г. окончательно присоединилась к системе «золотого стандарта» и в 1899 г. ввела валютно-финансовый механизм «Кассы конвертации» (Caja de Conversion), ставший, как писал обозреватель испанского экономического издания «Синко диас» Анхель Хосами, «историческим символом аргентинского процветания»²². В функции «Кассы конвертации» входила денежная эмиссия, которой до этого момента занимались отдельные коммерческие банки, а также сохранение (путем купли-продажи золота) фиксированного обменного курса национальной валюты – песо. Стержнем финансовой системы стал свободно конвертируемый в драгоценный металл «золотой песо»²³, стоимость которого по отношению к бумажному песо составляла 1:2,27, а золотое содержание по закону равнялось 1,6129 грамма.

Благоприятные внешние условия и стабильная денежная система обеспечили беспрецедентно высокие темпы роста экспорта и экономики в целом, составившие в период 1900–1914 гг. в среднем соответственно 7,5 и 6,3 % в год. Весьма убедительно выглядят и статистические данные, охватывающие значительно более длительный исторический отрезок времени. Экспорт сельскохозяйственных товаров[6] стал платформой хозяйственного восхождения Аргентины, продолжавшегося в течение 50 лет: с 1880 по 1930 г. Интересно отметить, что в 1882 г. был поставлен абсолютный рекорд в аргентинской истории роста валового внутреннего продукта – 25,9 %. В целом же в указанный период ВВП в неизменных ценах вырос в 13 раз, а душевой продукт – почти в 3 раза (см. табл. 1.2). Такие темпы в мировой истории знали считанные страны.

Таблица 1.2

Динамика основных макроэкономических показателей (1880–1980 гг.)

Подсчитано по: Dos siglos de economia Argentina (1810–2004). Buenos Aires, 2005. P. 127, 128, 183–185, 526, 590, 591. ВВП дан в постоянных ценах 1993 г., госдолг, валютные резервы, экспорт и импорт – в текущих ценах.

Исключительное плодородие земель Влажной пампы, быстрый рост производства зерна (см. табл. 1.3), а также увеличение поголовья скота²⁴ обеспечили латифундистам получение добавочного продукта, составлявшего материальную основу избыточного чистого дохода в виде дифференциальной ренты. Такие поступления при иных обстоятельствах могли быть инвестированы в развитие национальной промышленности. В Аргентине этого не произошло.

Таблица 1.3

Производство основных сельскохозяйственных культур (тыс. т)

Составлено по: Dos siglos de economia argentina (1810–2004). P. 265–274.

Дифференциальная земельная рента в своей массе использовалась на индивидуальное потребление и не обеспечивала необходимого макроэкономического эффекта. Самым очевидным результатом богатства, полученного от сельскохозяйственного экспорта, было строительство дворцов «новых аргентинцев», их помпезные и расточительные поездки в Европу²⁵ и превращение Буэнос-Айреса в одну из наиболее респектабельных столиц мира.

По многочисленным свидетельствам очевидцев, уже в начале XX в. Буэнос-Айрес, служивший главными морскими воротами в страну, буквально поражал приезжавших туда европейцев, поскольку мало чем уступал Парижу, Лондону, Риму или Мадриду. Как писал известный государственный деятель Жорж Клемансо (премьер-министр Франции в 1906–1909 и 1917–1920 гг.), побывавший в Аргентине в 1910 г., Буэнос-Айрес произвел на него впечатление «великого европейского города»²⁶. И таких оценок в мемуарной литературе можно встретить немало. Все говорило о том, что Аргентинская Республика, только что отметившая первый столетний юбилей Майской революции, переживала в известном смысле «золотой век».

Страница истории

Начало XX века: русский взгляд на Аргентину

Обратимся к упомянутой выше фундаментальной книге H.A. Крюкова «Аргентина. Сельское хозяйство в Аргентине в связи с общим развитием страны» (Петербург, 1911 г.), предоставляющей обильную информацию, что называется, из первых рук о положении в стране и тенденциях развития аргентинской экономики.

Автор обращает внимание на интенсивное железнодорожное строительство и отмечает, что на Американском континенте Аргентина по протяженности железных дорог (свыше 25 тыс. км) уступает только США, но далеко превосходит такие крупнейшие страны, как Бразилия (16,8 тыс. км) и Мексика (15,6 тыс. км). Напоминая, что первая железная дорога была построена аргентинцами в 1857 г., H.A. Крюков пишет: «Железная дорога явилась в Аргентине тем могучим рычагом, посредством которого могли проявиться во всей мощи производительные силы страны…» (с. 72).

Отмечая экономические и внешнеторговые успехи аргентинских производителей, ученый приводит следующие данные. С 1900 по 1909 г. объем экспорта мороженого мяса возрос в 12 раз, а по стоимости – в 13,5 раза (с. 137). При этом главным потребителем основных товаров аргентинского экспорта являлась Англия, на долю которой приходилось почти 100 % вывозимых мясных продуктов, порядка 55 % кукурузы, 40 % пшеницы, 20 % льна (с. 140, 337). Именно за английский рынок зерновых между Аргентиной и Россией развернулась острая конкурентная борьба, проходившая с переменным успехом. Например, в 1908 г. в английском импорте пшеницы российская доля составила 5 %, а аргентинская – почти 35 %, тогда как в 1910 г. ситуация существенно изменилась: на российское зерно пришлось 27,5 % английского ввоза, а на аргентинское – менее 15 % (с. 386).

Размышляя не только о текущем международном соперничестве двух стран, но и о потенциальных возможностях российско-аргентинского торгово-экономического сотрудничества, H.A. Крюков писал: «В Аргентине почти все машины и орудия привозные, главным образом из Соединенных Штатов и Англии; на месте делаются лишь самые простейшие орудия и то в ограниченном количестве» (с. 362). Из этого обстоятельства ученый делал обоснованный вывод, что Россия могла бы поставлять в Аргентину достаточно широкий ассортимент товаров, включая промышленные: локомотивы, железнодорожные вагоны, мосты, рельсы и шпалы, разнообразные ювелирные изделия, текстиль и швейную продукцию, алкогольные напитки, табачные изделия, древесину мягких пород (с. 132).

Судя по всему, на ученого большое впечатление произвел уровень жизни аргентинцев. Так, давая подробное описание столицы страны, автор констатировал: «Все улицы и тротуары замечательно гладки… Освещение всюду электрическое и ночью улицы и площади залиты массой света. Кроме прекрасных мостовых и освещения в Буэнос-Айресе всюду имеется хорошая вода, канализация и дешевые и быстрые сообщения, удобные писсуары. Одним словом, приехавши в Буэнос-Айрес, сразу видите, сколько здесь сделано для удовлетворения первичных нужд горожан» (с. 78).

Российский ученый обратил внимание и на характерные черты формировавшегося национального характера жителей Аргентины, многие из которых уже к тому времени были иммигрантами, приехавшими на берега Ла-Платы в поисках заработков. «Аргентинцы любят свою страну, но любят по-своему. Они любят ее как землю, дающую им материальные блага. Однако это имеет и неприятную сторону – стремления духовные, интеллигентные как-то заслонены этой всеобщей погоней за материальными благами» (с. 84).

Сравнительно высокий уровень жизни (разница в заработной плате в Аргентине и, например, в Италии в отдельные годы превышала 100 % (см. рис. 1.1), обширная территория, политика правительства, поощрявшего иммиграцию, – все это способствовало превращению страны в одно из главных направлений «великого переселения народов» в конце XIX – начале XX в. Наряду с США и Канадой Аргентина была главным реципиентом иммигрантов на Американском континенте. По имеющимся данным, в 1857–1914 гг. на берега Ла-Платы прибыло 3,3 млн. человек, главным образом из стран Европы: Италии, Испании, Германии, Российской империи, Австро-Венгрии. Значительно меньшее число иммигрантов было из государств Ближнего и Среднего Востока, практически отсутствовали переселенцы из Китая и Индии. К началу XX в. иммигранты составляли до 40 % всего аргентинского населения. Они образовали костяк промышленного пролетариата, значительную часть предпринимательского класса, а в отдельных сельскохозяйственных районах страны стали инициаторами возделывания новых аграрных культур.

Рис. 1.1. Средний уровень заработной платы в Италии и Аргентине (в условных единицах)

Источник. Coiies Conde R. La economia politica de la Argentina en el siglo XX. Buenos Aires, 2005. P. 37.

Иммигранты из стран Европы (среди них было немало членов различных политических партий и синдикалистских организаций) сыграли заметную роль не только в хозяйственном развитии, но и в становлении политической системы Аргентины. Здесь раньше, чем в большинстве латиноамериканских стран, возникли современные партии, профсоюзные центры, институты гражданского общества. Вслед за образованием партии ГРС, по настоящее время играющей роль одной из основных политических общенациональных организаций[7], в 1896 г. возникла Социалистическая партия Аргентины, являвшаяся членом II Интернационала. В стране распространялись передовые для того времени социальные и экономические идеи.

По мнению социолога Мануэля Моро и Араухо, формула мощного экономического роста Аргентины в начале XX в. представляла собой комбинацию нескольких базовых факторов: либеральная конституция, стремление общества к модернизации, его склонность к восприятию современных научных идей и макроэкономический здравый смысл основных хозяйствующих субъектов. На этой основе в стране было достигнуто национальное единство, сложилась государственность, эффективно защищались права собственности, поощрялось развитие образования, приветствовалась трудовая иммиграция²⁷. Благодаря всему этому в первой четверти XX в. Аргентина являлась одной из самых открытых и либеральных общественных систем в мире. Схожей точки зрения придерживается и экономист Роберто Качаноски. Он пишет: «Либеральная философия нашего Основного закона была одним из главных инструментов того впечатляющего роста, который Аргентина продемонстрировала в период 1880– 1930-х годов. Руководствуясь силой закона, правительство превратилось в гаранта соблюдения прав личности и высвободило творческие силы граждан, которые могли заниматься любым видом предпринимательской деятельности»²⁸.

В то же время аргентинская агроэкспортная модель имела свои слабые стороны. Как отмечал Хорхе Тодеска (он занимал посты заместителя министра экономики и вице-президента Банка провинции Буэнос-Айрес), производственная система начала XX в. «покоилась на глиняных ногах»²⁹. О чем шла речь? Прежде всего о структуре земельной собственности – основе экономического богатства. Слишком большая часть угодий находилась в руках сравнительно узкой группы крупнейших латифундистов, которые сдавали земельные участки в наем непосредственным работникам – арендаторам. Возможности последних наращивать производительность труда были ограниченными по двум главным причинам. Во-первых, не являясь собственниками земли, арендаторы не могли ее заложить и получить кредит для развития производства. Во-вторых, по той же причине (отсутствие прав собственности) арендаторы опасались вкладывать свои средства, если таковые имелись, в приобретение более совершенных орудий труда, удобрений и т. д., что ощутимо замедляло технический прогресс в аграрном секторе Аргентины по сравнению, например, с Австралией, США и Канадой.

В нарождавшемся научном сообществе³⁰ и в продвинутой части политического класса отчетливо понималась настоятельная необходимость диверсификации экономики и развития национальной индустрии. Еще в 1906 г. Карлос Пеллегрини (президент страны в 1890–1892 гг. и основатель Банка аргентинской нации (БАН) – местного аналога Национального банка) писал, что «современное государство не должно основываться исключительно на животноводстве и производстве зерновых. Не может быть великой страна, которая не является промышленной державой. Аргентинской Республике следует стремиться к тому, чтобы не служить только огромной фермой для Европы»³¹.

Процесс индустриализации Аргентины в его исторической ретроспективе до настоящего времени остается объектом научных и политических дискуссий. С одной стороны, по сравнению с соседними латиноамериканскими государствами страна добилась значительно более весомых результатов в промышленном и научно-техническом отношении, развитии хозяйственной инфраструктуры. Так, число промышленных предприятий в период 1895–1914 гг. выросло более чем вдвое: с 23 до 49 тыс., параллельно сложилась развитая банковская система, протяженность железных дорог возросла с 732 км в 1870 г. до 33 510 км в 1914 г.³² Но с другой – все усилия в этом направлении не приводили к сколько-нибудь заметному сокращению исторически сложившегося научно-технического и технологического отставания от передовых индустриальных держав, на которые Буэнос-Айрес стремился «равняться». Оценивая состояние промышленности накануне Первой мировой войны, экономист Адольфо Дорфман отмечал, что «и в 1913 г. индустрия Аргентины все еще оставалась на элементарном уровне, подобном тому, который наблюдался в 1895 г., и тащилась на буксире у аграрного сектора»³³. В данной связи нам представляется, что не следует переоценивать количественные, а главное – качественные результаты аргентинского индустриального развития в конце XIX – первой трети XX в.

Разумеется, в быстро растущей стране, прочно привязанной к мировым рынкам, промышленность просто не могла не возникнуть и не приобрести известную динамику. Но речь шла в основном о мясохладобойнях, пивных производствах, железнодорожных мастерских и т. п. В целом же аргентинский процесс индустриализации на его первом этапе (до 1914 г.) носил весьма специфический характер и имел целый ряд серьезных проблем и изъянов. Отметим наиболее существенные.

1. Индустриальное развитие не изменило преимущественно аграрной направленности и специализации аргентинской экономики. К 1914 г. доля сельского хозяйства в ВВП составляла 32,5 %, а обрабатывающей промышленности – только 11,5 %³⁴.

2. В стране сложилась индустриальная структура, при которой лидирующие позиции заняли легкая и пищевая отрасли, тогда как производство оборудования и машин, включая сельскохозяйственную технику, не получило должного развития, и растущий внутренний спрос практически полностью удовлетворялся за счет импорта. Например, в 1891–1910 гг. страна ввезла 11,5 тыс. молотилоки 199,5 тыс. зерновых комбайнов. Поразительно, но факт: в связи с интенсивным дорожным строительством в Аргентину импортировались целиком в комплекте железнодорожные вокзалы³⁵.

3. Многие командные высоты в промышленности (и в экономике в целом) захватили иностранные, прежде всего европейские, компании, на долю которых в 1913 г. приходилось 50 % совокупного капитала. В ряде отраслей иностранный контроль был почти абсолютным. Например, железные дороги на 85 % принадлежали британским банкам и фирмам, узкая группа международных корпораций («Бунге и Борн», «Луи Дрейфус», «Вейл») контролировали 75 % экспорта пшеницы и кукурузы и 90 % экспорта льна. За контроль над вывозом мяса развернулась бескомпромиссная борьба между английскими и американскими компаниями. В целом на Аргентину приходилось 33 % общего объема зарубежных инвестиций в Латинскую Америку³⁶.

4. Обращает на себя внимание и сверхконцентрация аргентинской экономики и ее индустриального сектора: в 1914 г. 150 предприятий обеспечивали 50 % всего производства в стране. В результате класс местной промышленной буржуазии оставался сравнительно немногочисленным, а его вес в обществе – ограниченным, что имело серьезные социальные и политические последствия.

5. З.И. Романова отметила еще одну важную особенность промышленного развития Аргентины – его «очаговый характер»³⁷. Индустриализация не распространилась на все отрасли хозяйства и не охватила всю территорию страны. Предприятия создавались в основном в зоне Пампы, прежде всего в прибрежных районах. В то же время многие «внутренние» провинции с экономической точки зрения как бы остановились во времени.

Особенности индустриализации и в целом сложившейся в стране экспортно-сырьевой модели хозяйствования обусловили структурную уязвимость экономики, ее повышенную восприимчивость как к перепадам конъюнктуры мирового рынка, так и к капризам погоды, от которой во многом зависел урожай зерновых. Так, сильнейший неурожай пшеницы в 1914 г. (сбор упал с 5,8 млн т в 1913 г. до 2,8 млн т)³⁸ фактически «обрушил» деловую активность.

С уязвимостью экспортно-сырьевой структуры аргентинской экономики связано еще одно обстоятельство. Подобная модель в условиях периодической нехватки внутренних инвестиционных ресурсов априори предполагала дополнительное внешнее финансирование. Конец XIX – начало XX в. стали периодом постоянного увеличения суверенной внешней задолженности Буэнос-Айреса и расходов по ее обслуживанию. Вот показательные цифры. Если в 1881–1883 гг. платежи по внешнему долгу составили 47 млн золотых песо, то в 1911–1913 гг. они выросли почти в 9 раз, достигнув 419 млн золотых песо, или около 33 % всех экспортных поступлений³⁹. В те годы в стране неоднократно возникали серьезные финансовые трудности, и только чудом удавалось избегать официального дефолта. Однако на практике аргентинские власти не раз прекращали – полностью или частично – долговые платежи и в связи с этим испытывали политическое давление со стороны зарубежных кредиторов.

Во время Первой мировой войны Аргентина оказалась отрезанной от международных кредитных рынков и вернулась к практике внешних заимствований лишь в 1924 г., разместив на финансовой площадке Нью-Йорка заем на сумму 60 млн золотых песо. За этим последовали новые соглашения, причем к зарубежным займам, наряду с центральным правительством, стали все чаще прибегать власти отдельных провинций и городов, которые таким образом восполняли дефициты своих бюджетов. Как с иронией отмечал в те годы американский исследователь Гарольд Петерс, «…внешние заимствования отражали стремление местных политиков быстро получить деньги и оставить проблему платежей в наследство своим преемникам»⁴⁰.

В военные и послевоенные годы правительство радикалов во главе с Иполито Иригойеном (президент в 1916–1922 и в 1928–1930 гг.) под нажимом промышленных кругов существенно (до 25–30 %) повысило таможенные пошлины. Эта мера стимулировала национальное промышленное производство и послужила первым сигналом начала нового этапа экономического развития, принявшего форму политики импортозамещения, которая придала дополнительный импульс хозяйственному росту Аргентины, закрепив ее в числе наиболее преуспевающих государств мира.

Влиятельный в тот период экономист Алехандро Бунхе в книге «Экономика Аргентины» привел интересные данные, характеризовавшие ситуацию в стране в первой половине 20-х годов прошлого века. Вот некоторые из них. В 1923 г. свыше 50 % внешнеторгового оборота всех латиноамериканских стран приходилось на Аргентину (для сравнения: на Бразилию – 18 %, на Чили – 10 %). Из 88 тыс. км железных дорог, проложенных в Южной Америке, более 47 % находились на аргентинской территории, и по ним перевозилось 60 % грузов и 57 % пассажиров. В том же году в южноамериканских государствах насчитывалось 349 тыс. телефонных линий, из которых 157 тыс., или 45 %, приходилось на Аргентину. В 1924 г. автомобильный парк Южной Америки составил 214 тыс. машин, причем 58 % – принадлежали аргентинцам. По данным международного статистического бюро в Женеве, в 1924 г. на Аргентину пришлось 60 % всех почтовых отправлений Южноамериканского региона. По этому показателю на душу населения (172 в год) страна занимала первое место в мире, превосходя самые развитые державы – США (152), Великобританию (141), Францию (129), Германию (70), Италию (47). В Аргентине издавалось 55 % всех газет и журналов Южной Америки, а тираж ведущей аргентинской газеты того времени «Ла Насьон» превосходил суммарный тираж периодических изданий в любом из южноамериканских государств⁴¹. Такого рода факты ясно говорят не только о количественном отрыве Аргентины от основного массива латиноамериканских стран, но и о качественно более высоком уровне развития аргентинской нации в тот период.

В условиях кризисных потрясений 1929–1933 гг. драматически совпали две тенденции и обе – негативные с позиций интересов Аргентины. Во-первых, упал спрос на продукты традиционного аргентинского экспорта: их объем сократился с 1 015 млн дол. в 1928 г. до 331 млн дол. в 1932 г., что стало самой низкой точкой падения. Во-вторых (и в значительной степени как следствие первого), резко сократились поставки из-за рубежа промышленных изделий, включая оборудование и технику.

«Золотой век» аргентинской экономики явно и неотвратимо подходил к концу. Одновременно теряла силу и первая волна модернизации сложившихся в стране хозяйственных и социально-политических структур (см. табл. 1.4).

Таблица 1.4

Модернизация в рамках модели экспортоориентированной аграрной экономики (первая волна, конец XIX – начало XX в.)

Интеллектуальная элита, крупный сегмент местного бизнес-сообщества, часть политического класса видели выход из создавшегося положения на путях ускоренной индустриализации и форсированного замещения импорта отечественной промышленной продукцией и потому призывали к проведению политики «здорового и рационального протекционизма».

Как отмечал А. Бунхе, «у Аргентины есть рынок, который она может завоевать. Это – ее внутренний рынок, снабжаемый до настоящего времени за счет закупок за рубежом на огромную сумму – 800 млн долларов»⁴².