Обед состоял из кетовой икры, лапши, вареной рыбы и овощей - салата, редиса и моркови.
      - Отметь-ка, Сурок, в своем очерке, - сказал Цветков, - свежие овощи на Севере стали будничным явлением.
      Не успели они кончить с обедом, пришел Миронов.
      - Ну как, товарищи, вы очень устали с дороги? Дрифтер скоро поднимет якорь.
      - Ничуть не устали, - возразил Гущин. - А разве колхоз имеет собственное судно?
      - Нет, пока не имеет, - ответил Миронов, - но обязательно заведем. А дрифтер нам дает МРС.
      - Ну, уж расшифровывайте сразу, - попросил Гущин.
      - Моторно-рыболовецкая станция, - пояснил Миронов. - Эти станции для нас то же, что МТС для земледельческих колхозов.
      Они втроем вышли на залитую солнцем улицу. Ребятишки стайкой бежали из школы. Белые куры леггорны деловито рылись в земле. Давешняя девушка с косой сидела на крыльце.
      - Сонюрка, убери в приезжей, - негромко сказал ей Миронов.
      До гавани было не близко, и по дороге москвичи расспрашивали Миронова о колхозе.
      Оказалось, что правление помещалось в старой части колхоза. За последние годы село сильно разрослось. Новая часть прилегала к морю и резко отличалась от старой.
      Очень широкие и прямые, усаженные деревьями и кустарниками улицы пересекались под прямыми углами, разбивая поселок на правильные квадраты. На небольших площадях зеленели скверы. Сквозь поредевшие и пожелтевшие кусты были видны белые и зеленые скамьи, маленькие фонтаны и клумбы с яркими осенними цветами.
      На усыпанных желтым песком площадках играли маленькие дети.
      Возле самой пристани возвышались два новых больших кирпичных здания.
      - Вот и наш клуб! - гордо сказал Миронов, указывая на дом с садом, где среди зелени и цветов белели статуи. - Жаль, что сейчас не успеете все осмотреть - дрифтер скоро отойдет... А это наша сушилка и консервный завод. Только-только ввели в эксплоатацию.
      - Какая сушилка? - не понял Цветков.
      - Электрическая, рыбу сушить, - ответил Миронов.
      - А как же старик? - удивился Гущин.
      - А вы с ним познакомились? - засмеялся Миронов. - Это музейная редкость. Старик заслуженный, о покое и слушать не хочет. Ну, мы и решили оставить ему такой... как бы островок прошлого. Пусть считает себя полезным для колхоза. Да оно и впрямь полезно: молодежь будет видеть, как раньше работали и чего теперь достигаем!
      У пристани стояло небольшое судно с отклоненной назад трубой. У кормы и носовой части высились мачты, соединенные антенной. На корме белели крупные буквы: "Арктика". Море было так спокойно, что корабль казался вплавленным в синее стекло. Кто-то закричал с палубы:
      - Катай якорь!
      Когда гости и Миронов поднялись на палубу, завизжала лебедка, накручивая якорный трос. На палубе началось оживление. Немного спустя дрифтер стал чуть вздрагивать. Солнце едва заметно повернуло к западу.
      - Вы очень заняты, Сергей Петрович? - спросил Гущин, привычным движением доставая блокнот и плохо очиненный карандаш: у него никогда не хватало терпения аккуратно очинить.
      - Нет, не очень, - ответил Миронов. - Можете, если хотите, спрашивать. Тут в основном техник из МРС распоряжается.
      - А скажете, почему вы так поздно выходите в море?
      - Как "поздно"? - не понял Миронов.
      - Ну, не ранним утром.
      - А... сети долго будут выметывать. К ночи кончат... Так это и надо. Днем плавными сетями не ловят: рыба видит сеть... А за ночь ее много наберется. На восходе сети выбирают.
      Миронов родился и вырос здесь, на побережье. Всю свою жизнь, кроме четырех лет, проведенных на войне, он занимался рыболовством; немудрено, что дело свое он знал и мог немало порассказать приезжим.
      - Вот, например, сельдь, - говорил Миронов. - Она может край обогатить, а то вдруг исчезнет, и несколько лет подряд ее нет.
      - А почему же исчезает сельдь, это известно? - спросил Гущин.
      - Не совсем, - ответил Миронов. - Одно можно сказать: лов сельди неодинаковый. В разные годы вода в море бывает теплей или холодней. А от этого зависит питание сельди. Знаете, чем она питается?
      - Какими-нибудь рыбешками... - замялся Гущин.
      - Нет, - сказал Миронов. - Питается она планктоном. Это самые мелкие твари, их только в микроскоп видно. Море прямо кишит ими. Они для многих рыб главная пища. Думаем так: в какой год больше планктона - больше и сельди.
      Карандаш Гущина летал по бумаге.
      Внезапно Миронов встал.
      - Пойдемте - посмотрите, как выметывают сети.
      Дрифтер шел на небольшой скорости, и за кормой завивались круги небольших водоворотов. Цветков и Гущин только теперь увидели, что часть сетей уже спущена. А дрифтер безостановочно шел вперед, оставляя за собой все новые сети.
      - Давай конец! - раздался низкий мужской голос, оглушительный среди безмятежного моря.
      - Я помню, как удивился в детстве, когда узнал, что моряки называют концом канат, - шепнул Гущин Цветкову.
      Миронов услышал. С улыбкой, которая казалась неожиданной на его худощавом лице, он сказал:
      - Нет, так у нас зовут сети.
      - А какие они огромные! - заметил Гущин, глядя на опускающиеся сети.
      - Да, по двадцать пять - тридцать метров ширины, - ответил Миронов. - У них и грузил нету. Они грузнут от своего же веса. Видите, как натягивается вожак?
      - Какой вожак? - спросил Гущин.
      - А вон тот канат, к которому сеть прикрепляют. - Тут Миронов резко повернулся и указал куда-то в сторону: - Смотрите!
      Над водой летало множество птиц. Они чертили темнеющее небо во всех направлениях. Солнце медленно уходило к западному краю горизонта.
      Птицы слетались с разных сторон. В воздухе поднялся гортанный, резкий, оглушительный крик. Громадные, величиной с гуся, буревестники, чайки, чистики, маленькие поганки метались в воздухе, быстро спускались к самой поверхности воды и еще стремительнее взлетали вверх.
      - Ловко охотятся! - весело воскликнул Гущин.
      В воздухе порой сверкала серебряная чешуя рыбины, выхваченной птицей из воды. Птица тут же уносилась со своей добычей. Но иногда ее настигала другая, более крупная и с ловкостью профессионального грабителя вырывала у нее из клюва рыбину. Птичьи крики все усиливались.
      - А посмотри вниз! - сказал Цветков.
      В воде мелькали спины и плавники рыб. Чувствовалось движение густой, огромной живой массы.
      - Сельдь идет! - взволнованно произнес Миронов.
      - Но откуда вы знали, что она пойдет сегодня и именно здесь? - спросил Цветков. - Ведь совсем недавно ее не было.
      - Мы не наугад шли, - ответил Миронов. - Вы знаете, что такое асдик либо дракон?
      - Асдик... - повторил Цветков. - Это что-то военное.
      - Да, вначале было военное. Его изобрели в последнюю войну. Подводные лодки им нащупывали. Тот же гидрофон, или эхолот. Посылают звуковую волну. Она отражается от всего, что встретит в воде. Это дело так усовершенствовали, что прямо на экране видно, где, скажем, эта лодка и как она выглядит. После войны эту штуку применили к разведке рыбы - и даже на далекое расстояние. Сидит работник в своем кабинете, а на экране видит, как рыбные косяки идут в море. Есть районы моря, где часто проходит рыба. Там стоят буйки. На буйках асдики. И тут же маленькие автоматические радиостанции. Асдик нащупает косяк, радиостанция передаст - и за сотни километров на экране видно, какой косяк и где он. Так и насчет этого косяка нам сообщили вполне точно.
      От солнца осталась на западе только узкая пылающая полоска. Через несколько секунд и она упала в море. Наступили сумерки. Луна проступила ярче, словно проявили пластинку, на которой она была снята. Судно шло очень медленно - очевидно, в самой гуще сельдяного косяка. "Вожак" тянулся за ним, и, насколько хватал глаз, один за другим позади судна виднелись "концы". В перспективе расстояния между сетями постепенно уменьшались, и самые дальние сети, казалось, сходились вплотную.
      - Сколько же тут сетей?! - изумился Гущин.
      - Побольше сотни, - ответил Миронов.
      - Как же далеко они растянулись?
      - Порядок - до трех километров, - ответил Миронов.
      Влажной свежестью веяло от моря. Хотелось без конца стоять неподвижно и дышать. Воздух, море и небо еще потемнели, светло было только там, где от луны по спокойной воде тянулась широкая световая дорога. Мелькали и вскрикивали птицы, но их уже стало меньше и летели они тяжело. То ли ночь их успокаивала, то ли они уже пресытились.
      Усевшись на ящики и подчиняясь царившей кругом глубокой тишине, Цветков, Гущин и Миронов беседовали вполголоса. Впрочем, говорил главным образом Миронов.
      - Вы возраст спиленного дерева как узнаете? По годовым кольцам. Вот так же и возраст сельди можно узнать по кольцам на чешуе. Сосчитайте под микроскопом и поймете, сколько лет рыбе. И слои эти растут, как у дерева: в сытные годы они шире, в скудные - уже. По ним вроде как по книге прочитать можно, какие из прожитых лет были для рыбы богаче пищей, лучше по температуре.
      - И долго живут сельди? - заинтересовался Гущин.
      - Не особенно. Лет десять-двенадцать, до двадцати.
      - И что ж, большая бывает двадцатилетняя селедка?
      - Нет, - сказал Миронов, - величина ее от породы зависит. Есть породы крупные и мелкие... Простите, заболтался с вами: надо пойти узнать, как там дело идет... А вы на море полюбуйтесь...
      - Смотри-ка, Юра! - воскликнул Гущин.
      Море опять изменилось. Луна светила уже слабо. Но все море сияло бледно-зеленоватым светом - неярким и призрачным. Нос судна резал жидкое сияние, оно тихо переплеталось за кормой. Порой отливала этим сиянием рыбья спина.
      Море было как расплавленный, но холодный металл. Цветков взглянул на Гущина: его лицо казалось мертвенно-зеленоватым от морского свечения.
      - Ну, нравится? - тихо спросил опять незаметно подошедший Миронов.
      Гости молчали под впечатлением беззвучной и недвижной сияющей дали.
      - Краше моря ничего на свете нет, - еще тише, убежденно сказал Миронов. И богаче моря ничего нет.
      --------------------------------------------------------------------------
      ----
      Кто-то настойчиво трогал Гущина за плечо. Он нехотя раскрыл глаза: Миронов.
      - Пойдемте! Выбирают сети.
      Гущин и Цветков быстро оделись и вышли на палубу. Солнце только что показалось из-за горизонта. Оно было алое и неяркое, как на погожем закате. Там, на востоке, нельзя было отличить, где кончается море и где начинается небо. Исчезла, растаяла линия небосклона. Даль отливала всеми оттенками янтаря - от молочно-матового до ярко-оранжевого. Солнце заметно на глазах наливалось жаром и блеском. И вот море отделилось от неба. Вода засверкала ярче солнца. Солнечный диск уже только касался поверхности нижним краем. Вода отняла блеск и алое сияние у неба, оно бледнело, переходя в синеву. Потом солнце уменьшилось, перестало быть огненно красным и совсем оторвалось от линии горизонта. Восход кончился, начался день.
      - Вира! - кричали на палубе.
      Моряки подымали сеть на тросе. Две или три сети уже опростали. Палуба сверкала скользкой перламутровой чешуей. Густая масса сельди шевелилась, медленно разливаясь по палубе. Подняли новую сеть, и хлынул новый поток рыбы.
      Миронов напряженно следил, как моряки одну за другой поднимали тяжелые, наполненные бьющейся рыбой сети, как все гуще и шире заливал палубу поток живого серебра - быстрее, чем его успевали убирать. Миронов оживленно заговорил о том, как на месте нынешних колхозов и на пустынных пока берегах возникнут большие рыбопромышленные города. Траулеры будут пересекать море во всех направлениях, заваливая пристани грудами рыбы. Зоны парников окружат города, стеклянные крыши теплиц и оранжерей будут сверкать в лучах арктического лета. А в полярную ночь зарево электрических огней будет видно далеко с моря, с земли и с воздуха. По рекам и железным дорогам пойдут сюда широким потоком лес, фрукты, мясо, ткани, обувь, книги...
      - ...топливо, - вставил Цветков.
      - Никакого топлива! - обиделся Миронов. - У нас море. В нем энергии краю нет, а мы будем возить сюда уголь и дрова? Если хотите знать, то нашей электроэнергии хватит для всего архангельского и мурманского побережья, а пожалуй, что и для Ленинграда.
      - Но из чего вы будете вырабатывать энергию? - спросил Цветков.
      - Я же говорю вам, вот оно, - Миронов сделал широкий жест, - море! В Архангельске инженеры уже работают над проектом приливно-силовой станции. А сколько таких станций можно настроить! Без конца по всему побережью! Это ведь почти даровое электричество!
      Он говорил о городе, который возникнет на месте его колхоза. Электричество согреет и осветит этот город, даст энергию множеству предприятий, растопит льды, и круглый год сюда, в порт, будут идти суда. Смотря по времени года, они будут везти сельдь, треску, семгу, пикшу, зубатку, окуня, морского зверя. Громадный рыбокомбинат будет безостановочно выпускать миллионы банок консервов, икры, бочки с соленой и копченой рыбой, витаминизированным рыбьим жиром, техническими жирами, выделанные шкуры тюленя, моржа, акулы, зубатки, рыбью муку, клей. В городе построят верфи, судоремонтные заводы, заводы для выработки сетей и тары, театры, клубы, институты для подготовки специалистов рыбного хозяйства, гостиницы для приезжих...
      - Вы, небось, думаете, - перебил он сам себя, - чудак Миронов! Смотрит со своей колокольни и преувеличивает, мол, значение рыбного дела. Ну, хорошо, я вам скажу только две-три цифры. Знаете, сколько рыбы выловлено в Советском Союзе в этом году? Около трех миллионов тонн! В полтора раза больше, чем заготовлено мяса. А знаете...
      В этот момент что-то мягко шлепнулось о палубу. Собеседники обернулись. Цветков быстро нагнулся.
      - Лысая утка... - растерянно сказал он.
      Глава 4
      Маленькая прогулка и что из нее вышло
      Гущин подбежал к товарищу. Цветков держал в руках птицу. Она была не совсем оголена, но все же бросался в глаза недостаток перьев и особенно пуха. Несмотря на ясный теплый день, ее покрытая пупырышками кожа посинела от холода. Утка беспомощно трепыхалась в руках Цветкова.
      - Вот и исполнилось пожелание Рашкова, - весело сказал Цветков, - ни пуха ни пера!
      - Оно только наполовину исполнилось, - живо возразил Гущин. - Утку мы нашли, но не знаем, откуда она.
      Миронов с интересом рассматривал необыкновенную утку.
      - Надо, надо узнать, - медленно сказал он. - Да как это сделать?
      Больше всего была оголена спина птицы - здесь совсем не было перьев и очень мало пуха. Немного пуха и больше перьев сохранилось на груди. На шее покров почти не был тронут. Маховые и рулевые перья на месте.
      - А ты не видел, как она летела? - спросил Гущин.
      - Нет. Я только услышал, как она упала...
      - Такая птица не может хорошо летать. Наверно, сопротивление воздуха иное, и зябнет она и вообще должна чувствовать себя в полете неважно. Так?
      - Конечно, так, - ответил Цветков.
      - Значит, искать нужно поблизости... Может быть, недалеко есть остров... Есть? - обратился Гущин к Миронову.
      Тот медленно ответил:
      - Тут в разных местах есть острова, и на всех наши поморы побывали, но не слышал, чтобы они где видели таких птиц.
      - А дрифтер пойдет дальше к северу? - спросил Цветков.
      - Нет. Надо итти назад с грузом.
      - Неужели теперь так и бросить поиски? - воскликнул Гущин. - Теперь, когда мы держим утку в руках!
      Взгляд его упал на небольшой катер, укрепленный на борту дрифтера.
      - Сергей Петрович, - воскликнул он, - нельзя ли нам воспользоваться этим катером?
      - Зачем?
      - Пока дрифтер выбирает сети, мы бы сделали маленькую прогулку к каким-нибудь ближайшим островам...
      - Да ведь Сергей Петрович говорит, что поблизости не видели таких птиц, возразил Цветков.
      - А может быть, они только недавно появились...
      - Откуда же?
      - Да ведь это-то нам и надо выяснить!
      - Здесь есть, пожалуй, логика, - согласился Цветков и вопросительно взглянул на Миронова, как бы без слов поддерживая просьбу друга.
      - Вот капитан, - сказал Миронов, - он здесь хозяин - спросите его.
      К ним подошел высокий худощавый человек в форме капитана гражданского флота.
      Миронов представил ему москвичей и изложил их просьбу.
      Капитан помолчал.
      - А вы умеете обращаться с катером?
      - Я член Московского водномоторного клуба! - с гордостью ответил Гущин.
      Капитан одобрительно кивнул, но опять задал вопрос, теперь уже Миронову:
      - Вы барометр видели, Сергей Петрович?
      - Видел. Хорош.
      - Разрешить им?
      - Разрешите, товарищ Платов, - сказал Миронов.
      - Ну, вот что, - произнес капитан, - катер вам спустят. Идите на полунощник, - он показал рукой на северо-восток, - по прямой, никуда не сворачивайте, чтоб не сбиться, - в этой стороне ни мелей, ни камней нет...
      - А острова есть? - спросил Гущин.
      - Есть группа маленьких островов. За полчаса быстрого хода вы до них дойдете. Там не задерживайтесь больше получаса, сейчас же обратно - дрифтер ждать не может. А главное, запомните: чуть погода начнет портиться - здесь это может случиться неожиданно, - тут же поворачивайте назад.
      По команде капитана матросы стали спускать катер.
      - Аварийный запас там? - крикнул капитан.
      - Сейчас кладем, - отозвался матрос.
      - Впрочем, незачем. Самое большее, через полтора часа они будут обратно.
      Эти слова капитана прозвучали, как категорическое приказание.
      - Чудно прокатимся, Юрка! - воскликнул Гущин, усаживаясь в катере.
      Он сел на корму, Цветков - на скамью, у приподнятого над водой носа. Гущин дал газ и, отведя немного катер от дрифтера, стал, сверившись с компасом, поворачивать на северо-восток. Гулко затрещал мотор, катер вспенил воду. Расходясь под острым углом, волны побежали от кормы.
      Гущин помахал рукой стоявшим на корме Миронову, Платову и матросам. Платов высоко поднял руку с часами, указывая на них пальцем.
      Солнце еще поднималось. Оно дробилось в воде ослепительным отражением. Катер шел в противоположную сторону. Гущин не оборачивался, стараясь не нарушать направления. Ему хотелось мчаться без конца по гладкой морской шири. Быть может, там, впереди, и очень близко, их ждет разрешение загадки! Вдруг сейчас покажется остров, и на нем они увидят... Что? Обиталище бесперых уток? Человека, который повинен в их появлении? Что-нибудь да увидят! Как же может быть иначе?
      Цветков, щурясь от солнечного блеска, смотрел назад, на волны, разбегающиеся от стремительно уходящей кормы. Они расходились все шире и шире, пенясь и будоража безмятежную гладь моря.
      Гущин ускорил ход. Легкий рывок - и суденышко понеслось еще быстрее. Мельчайшие брызги по временам били в лицо. Цветков поднял глаза. Дрифтер вдали стал почти неразличим.
      - Лева! - крикнул Цветков, напрягая голос, чтобы перекрыть треск мотора. Следишь за компасом?
      Гущин кивнул, улыбнулся - зубы его сверкнули на солнце. Он поглядел на компас, вделанный в приборную доску катера. На два-три румба катер уклонился к западу. "Успею выправить", - подумал он. Впереди ровный простор - до безукоризненно правильной линии горизонта ни пятнышка. Гущин оглянулся назад: дрифтер скрылся.
      Цветков посмотрел на ручные часы.
      - Двадцать минут прошло! - громко сказал он, но по выражению лица Гущина увидел, что тот не расслышал.
      Цветков поднял обе руки, растопырил пальцы, сжал в кулаки и опять растопырил.
      Гущин кивнул в знак того, что понял, и огорчился: "Неужели уже двадцать минут?"
      Гущин дал максимальную скорость. Опять вздрогнул катер, еще ниже опустилась корма, еще выше поднялась над водой носовая часть. Это была великолепная лодка - полуглиссер, очень легкая и быстрая, спокойная на ходу и послушная. Она шла плавно, и только по силе встречного ветра чувствовалась огромная быстрота.
      Там вдали, на северо-востоке, куда они неслись, показалась точка.
      "Остров! Или это группа островов, о которых говорил Платов..."
      Гущин уже почти видел, как через несколько минут они пристанут к тому берегу, и там...
      - Юра! - крикнул он так громко, что Цветков услышал и оглянулся.
      Он показал Цветкову рукой вперед. Тот всмотрелся, потом стал делать знаки: поверни, мол, обратно.
      С удивлением взглянул на него Гущин: зачем же поворачивать, если остров уже на виду?
      Он вгляделся: остров ли это? Похоже и на тучку вблизи горизонта. А впрочем, трудно разобрать... Надо подойти ближе...
      Но почему Цветков не успокаивается? Он делает резкие сердитые движения это даже не похоже на него. Почему он злится?
      Напрягая голос, перекрывая шум мотора, Юрий кричит:
      - Туча! Туча!
      Ну да, теперь Гущин и сам видит, что это, может быть, и не остров, а тучка. Впрочем, неизвестно. Надо бы еще приблизиться хоть немного. И потом, если и тучка, то небольшая. Что же Юра нервничает?
      А Цветков уже поднялся со скамейки и хочет пробираться к нему.
      - Да не надо! Поворачиваю...
      Он делает поворот широким плавным полукругом, не уменьшая скорости.
      Вдруг ветер с силой бросил им брызги в лицо.
      Это ветер от движения, но ведь до сих пор он был спокойнее...
      Лодка уже шла обратно.
      - Погляди, Лева! - крикнул Цветков.
      Гущин обернулся назад и увидел, что облако сильно выросло. Вот-вот око закроет солнце.
      Он озабоченно посмотрел на компас. Ему было неясно, куда брать направление: ведь от курса на северо-восток он уклонился... Ну, ничего, если они и пройдут мимо дрифтера, - его далеко видно, можно будет опять повернуть. Только бы и вправду не испортилась погода... Да и это облако, как оно быстро ширится...
      Вдруг резкий порыв ветра ударил в катер. Он ударил, как камень, пущенный из пращи, и трудно было понять, с какой стороны он налетел. Но Гущин недаром был одним из лучших рулевых Московского водномоторного клуба. Он твердо держал направление.
      Но сейчас же налетел второй порыв. И третий и четвертый. И все они с размаху били в крошечный катер, эту пылинку, затерянную в необозримом море. Туча закрыла солнце, потом все небо. Уже нет ни клочка голубизны. И нет ровной водной глади. Она вся измялась волнами - еще невысокими, но уже с белыми гребешками. Ветер гудел. Начался шторм.
      Внезапно посыпались крупные хлопья. Снег с силой летел в лицо, залеплял глаза. Его несло огромными слипшимися комьями. И сразу стало холодно.
      Гущин резко сбавил ход. Волны быстро увеличивались, и когда катер перескакивал с одной волны на другую, они сильно ударяли в него. Эти удары могли бы разбить судно, но в умелых руках Гущина катер делал такие ловкие маневры, за которые его похвалил бы любой инструктор водного клуба.
      Наступила темнота, насыщенная воем, ревом, водяными горами, белыми гребнями, хлопьями тяжелого, мокрого снега, бьющего в лицо и засыпающего лодку. Видно было на несколько метров впереди, и то смутно. И Гущин понял, что при такой видимости он не заметит дрифтера, даже если пройдет совсем рядом с ним. А яростный ветер бросает суденышко в разные стороны. Теперь только держать его, чтоб не разбилось, не перевернулось, - где уж тут направлять его по курсу!
      Гущин держал руль, и руки его коченели от напряжения и холода.
      Темнота и сокрушающие удары волн и ветра... Оглушительный рев, вой и грохот, словно живые чудовища моря сбежались со всех концов, чтобы поглотить это ничтожное суденышко.
      Вода хлещет через борта. Снег засыпает лодку, белеют скамьи, дно, борта.
      Чудес не бывает. Но если случится чудо и лодку не перевернет, если она не затонет от тяжести воды и снега, сколько времени смогут они носиться по такой стуже легко одетые? Холодный ветер обжигает лица, хватает за уши.
      И если они не замерзнут - у них нет ни крошки пищи, ни капли пресной воды.
      Цветков едва различал Гущина. Но ему ясно было, что товарищ борется из последних сил. Юрий нашарил под скамьей большой черпак и стал вычерпывать из лодки воду и тяжелый, мокрый снег. Руки замерзли и устали, болели мышцы. Он менял руки, стараясь работать равномерно.
      Ветер поминутно сбивал катер с направления. И куда держать? Только наперерез волнам. Хватит ли горючего?
      Да, пожалуй, оно еще останется после того, как...
      Гущин продолжал править катером и удивлялся, откуда берутся у него силы. Сколько раз приходилось ему читать и слышать, что в предсмертные минуты прожитая жизнь вспыхивает в памяти яркими картинами! Но не прошлое, а будущее мелькало перед ним - то будущее, которое погибло: жизнь, работа, может быть подвиги; неведомые страны, которых он не увидит, - пальмы и ласковые моря тропиков; города будущего - в густой зелени, цветах, кружевном камне и сверкающем стекле; арктический город Миронова, ослепительно сияющий среди полярной ночи; друзья и близкие... Лена... Ее такое милое и такое обыкновенное лицо с немного вздернутым носом, короткими светлыми бровями, ее улыбка...
      И среди этих образов в снежной мгле он уже смутно различает Цветкова, который согнулся и ритмично и беспрестанно двигает рукой.
      "О чем думает Юра? Что он чувствует? Это я, я привел его к гибели! Я затеял эту прогулку. Я вообразил, что найду остров... Если б я вовремя повернул..."
      И он сжимает руки, он крепко держит руль. Бешеные водяные холмы мчат лодку на своих хребтах - куда?
      "Бедный Лева! - думает Цветков. - У него, верно, руки окоченели. И сколько в человеке силы, если он может так долго держать руль наперекор всей неисчерпаемой силе океана!"
      Но сменить друга он не может: за те мгновения, пока он проберется к нему, океан обрушит в лодку новые водопады. Каждый из них может стать последним. Да и все равно: работа по вычерпыванию не легче, ее нельзя прекратить ни на секунду.
      И поразительно, что он сам может работать не переставая, как неутомимая машина.
      Гул урагана страшен - такой мощный и непрерывный, что, кажется, способен заглушить все звуки в мире. Но нет, слышны голоса! Откуда они? Они похожи на голоса чудовищных зверей или каких-то несуществующих людей - разве у людей бывают металлические глотки? Или все это обман, игра измученного слуха и изнуренного воображения?
      Словно чья-то злая воля хочет уничтожить их и играет с ними, прежде чем убить. И еще какой-то странный голос...
      Это голос сирены!
      Дрифтер близко! Он сигналит. Вот он, в этом направлении!
      Изо всей силы борясь с ветром, чтобы править на звук сирены, Гущин вглядывается в равномерно двигающуюся расплывчатую фигуру Цветкова. Слышит ли он? Понял ли?
      Гущин кричит:
      - Юра! Сирена! Дрифтер!
      И еще громче, срывая голос, до боли в горле, стараясь пересилить все ураганные звуки, он кричит что-то нечленораздельное, чтобы услышали на судне.
      Надо править туда. Но куда? Звук сирены, кажется, слышен с другой стороны. Нет... Он доносится разом со всех сторон. Он слит с голосами шторма и почти неотличим от них.
      А может быть, это просто один из голосов урагана?
      Гущин напрягает слух.
      Гудят и ревут вода и воздух, воют по-волчьи, вопят человеческими голосами, в них гул, и рокот, и звук сирены - звуки множества сирен с разных сторон... Руки совсем закоченели. Он дышит на них, но дыхание не греет. Он машет руками, сгибает и разгибает пальцы, но двигать ими трудно, страшно трудно! И все же он держит руль. "Если я уж ничего не сделаю, если нам придется умереть, пусть Юра не знает, что сирена только почудилась... Может быть, он не понял этого? И умереть легче с надеждой..."
      Он не знает, что думает в этот момент Юрий. Но поражается, как может Юрий работать. Кажется, перешли уже все пределы выносливости...
      "Словно ему адреналин впрыснули! Или воля к жизни, ответственность за жизнь друга сильнее всяких впрыскиваний и сами повышают отделение адреналина в организме, если нужно? Конечно, так. Он ведь говорил: отделение адреналина увеличивается в моменты боя, опасности, состязаний..."
      А лодку несет - она взлетает на головокружительную высоту и падает и бездну.
      Гущин сидит, как на гигантских качелях. Вверх-вниз. Еще. Напротив мелькает, поднимаясь и опускаясь, фигура Цветкова...
      Пустота, полная тьма, тишина. Потом опять явь. Гул, рев, тьма, взлет и падение. И руки все-таки держат руль, правят машинально.
      И опять провал.
      Вот уже не так страшно ревет ураган. Мягче, плавнее качают качели. Становится теплее. Да, ласковая теплота... Неодолимый сон... И качка не мешает. И зачем бороться со сном?
      И вот полное небытие...
      Глава 5
      В неизвестном месте
      Гущин застонал от боли.
      Он лежал с закрытыми глазами и прислушивался, где болит. Но это нелегко было определить. Нестерпимо саднило все тело. Кажется, сильнее всего болели спина, руки и ноги.
      Он осторожно дышал. Когда лежишь совсем неподвижно, сдерживая дыхание, не открывая глаз, как будто боль легче.
      Но как спокойно! Лодку уже не качает. Неужели кончился шторм?
      Полная тишина. И как тепло!
      Он чуть-чуть приоткрыл глава. Дрожащая радужная сетка ресниц мешает смотреть. Неужели он увидит опять синеву моря и блеск солнца?
      Нет. Вообще нельзя сразу понять, что он видит.
      Дневной свет. Комната. Обыкновенное прямоугольное окно, нисколько не похожее на иллюминатор. Грубо сколоченный деревянный стол... Стулья... Нет, табуретки.
      ...Так, значит, их все-таки спасли... Надо сейчас же связаться с редакцией!
      Он широко раскрывает глаза. Оштукатуренные, не очень светлые стены. Разве на судах бывают такие?
      Он слегка поворачивается. И вскрикивает от пронизывающей боли.
      Открывается дверь. Входит капитан Платов и говорит:
      - Ну, очнулись? Очень больно?
      - Да, - со стоном отвечает Гущин и видит, что это вовсе не Платов. Это даже ничем, кроме роста, не похожий на него человек.
      С виду он пожилой, сухой и крепкий, синие глаза неподвижны, а голос напряжен, негибок, как у научившегося говорить глухонемого. Одет он в черный, наглухо застегнутый сюртук.
      Человек подходит к Гущину улыбаясь, но улыбка у него какая-то неподвижная.