Глава восьмая

ВСТРЕЧИ В ПЕЩЕРЕ И ВОКРУГ НЕЁ

Люди почём зря ругали затянувшуюся дождливую погоду, хмурились, вглядываясь в тусклое небо. Бывает же такое: то не допросишься дождя, а то деваться от него некуда.

А между тем этот дождь скорее, чем солнце, размесил, а потом и превратил в воду почти весь снег на субальпийских лугах. Бурые и рыжие холмы оголились во всей своей зимней неприглядности: старая, войлоком сбившаяся трава, прошитая во всех направлениях мышиными ходами, убитые морозом ещё осенью толстые стебли лопухов, борщевиков и цицербита. В ложбинах, где снег вытаял в последнюю очередь, чёрными пятнами лежали усталые кусты рододендрона.

Луга были пустынны. Только истинные верхолазы, кавказские туры, не покидали своих родных скал и, пока не потеплело, довольствовались малым: сухой прошлогодней травой и однолетними веточками берёзовых кустов.

Снег расстаял и около высокогорного приюта, где хозяйничал Александр Сергеевич. Старому человеку удалось поставить на ноги искорёженные, смятые снегом полукруглые домики. Они поднялись уже не такими красивыми, но все-таки могли дать приют усталому племени туристов.

Закончив ремонтные дела, Александр Сергеевич решил сходить на свой старый приют «Прохладный». Поскольку снег на субальпике сошёл, он посчитал возможным сделать ходку напрямик, минуя известные тропы, по одному из тех маршрутов, которые знал он да ещё пяток лесников. Ночёвку предполагал устроить где-нибудь около Джемарука. Там недавно поставили балаган.

Сергеич окинул взглядом свой «филиал», укрепил за плечами рюкзак, за поясом — топор и спозаранку пошёл точно на восток, стараясь не очень отходить от размоченных лугов, чтобы не попасть в какое-нибудь непроходимое ущелье. Туман мешал ориентироваться. Когда между приютом и путником пролегло километра два, опять пошёл сильный дождь.

Сергеич оглядел свой промокший плащ, плюнул в сердцах и повернул назад.

Следов раскисшие луга не оставляли. Александр Сергеевич шёл больше по наитию, чем по приметам, потому какие же приметы, если перед тобой стоит серая шумящая стена дождя. Прошёл час, другой, а вокруг не оказалось ничего похожего на только что оставленный приют.

Заблудился, в общем.

Начал забирать левей, куда полого спускался луг. Даже шаг ускорил, считая, что вот сейчас в пихтарник войдёт и отдохнёт у огня. Но вдруг оказался на краю пропасти, глубину которой определить не мог. Буркнув что-то сердитое в адрес «дурня», которому, само собой, в такую погоду «только на печи лежать», Сергеич тронулся вдоль обрыва и скоро опять очутился перед ущельем. Пошёл было вправо, по краю ущелья, попал в непролазные кустарники; они повели его вниз, вниз, и тут перед ним выросла высоченная стена из мрачного мокрого камня.

Под стеной торчали небольшие искривлённые буковые деревца, темнел кустарник. Измученный человек принял решение идти вдоль обрыва, высматривая пещеру или хоть углубление, куда не заливает дождь. По пути Сергеич срубил и взвалил на плечо сухостойное деревцо: а то ведь будет ли оно там, где удобно ладить огонь, ещё неизвестно. К счастью, вскоре на высоте не более трех метров обнаружилась выступающая плита, а над ней чёрный зев углубления.

Увидел даже не вход, а просто щель между двумя разошедшимися, стоящими вертикально плитами. Откинул прилепившийся к камню самшит и смело полез в эту щель.

Два метра узкого прохода, а дальше широко и никакого движения воздуха, тепло. Значит, не проходная пещера.

Александр Сергеевич сбросил рюкзак, плащ, порубил свою жердь, и вскоре приятный дымок потянулся из расщелины, свидетельствуя о том, что пещера не маленькая и тяга в ней все-таки есть.

Первый час ему было недосуг наблюдать за окружающей тьмой. Он сушился. Потом с удовольствием натянул на себя тёплую, дымом пахнущую одежду, повесил вниз голенищами сапоги и сел на камешек в одних жарких, жениной вязки, шерстяных носках, наклонившись над экономным костром. Отлично устроился.

День клонился к вечеру; дождик то лил как из ведра, то едва моросил, конца ему не было, и Александр Сергеевич понял, что придётся заночевать в этом, судьбой уготованном месте.

Уже в сумерках выглянул: нет дождя. Небо поднялось, вдали развиднелось, показалась белая шапка горы.

— Ну-ка, поглядим, куда это мы попали… — с такими словами он вышел на каменный порожек и приложил бинокль к глазам.

Зубчатый хребет возник на фоне темнеющего неба, и он тотчас угадал в нем знакомый отрог, видный также и от балаганов, но под другим углом зрения. И ещё одинокая горушка, похожая на островерхий шатёр, попалась на глаза. Если рядом такие знакомые горы, то где-то близко и приют. Теперь бы подняться повыше.

Александр Сергеевич вскинул голову и придержал шапку. Стена над пещерой при ближайшем рассмотрении выглядела менее крутой.

— А, была не была! — И, поплевав на ладони, полез наверх, не оглядываясь, чтобы не пугаться высоты.

Вылез наконец; метров тридцать всего и было над пещерой. А вылезши, широко заулыбался. Ну конечно!..

Меньше чем в километре чернел старый балаган. Путь к нему слегка подымался. Ещё дальше стоял грузный, как старинный комод, голобокий Эштен. Двадцать минут — и он дома. Только вот вещи захватит в пещере.

Но, глянув вниз, Александр Сергеевич понял: спускаться к пещере куда труднее и опаснее, чем подыматься, хотя расстояние тут измерялось только десятками метров. Когда подымался, назад не глядел. А сейчас, как глянул, так не по себе сделалось. Экая пропастина!

Махнул рукой на вещи и пошёл к приюту прямиком через щебенистый, плешивый луг, покрытый крупными обломками скал. «Переночую, а завтра за вещами».

Когда стемнело, над балаганом поднялся ленивый дымок, в окне блеснул красный свет керосиновой лампы.

Поход не удался. Его можно повторить в более удобное время.

Перевал — это не просто горбатый узкий хребет, достигнув которого можно распрекрасным образом увидеть дали по обе стороны — на юг и север и, отдохнувши на остром лезвии горы, начинать спуск по другую сторону.

На всем протяжении Главного Кавказа нет точно обозначенной водораздельной границы или заметного бугра со спуском на обе стороны. Чаще всего это обширные горбатые, изломанные плато со спусками и впадинами в разные стороны, пересечённые большими и малыми ущельями, руслами ручьёв, утыканные холмами, перерезанные глубокими долинами, подступающими сюда со всех сторон так хитроумно, что поначалу и не поймёшь — откуда и куда.

С северной стороны главного перевала лежат параллельные хребты; они отделяются от него широкими лесными долинами и узкими ущельями.

К Главному Кавказу подходят и поперечные хребты, нарушающие всякий порядок и симметрию. Они подымаются с поверхности земли за десятки километров от перевалов, лезут, лезут в небо и как-то незаметно переходят в единый комплекс высокогорных плато на высоте около двух километров.

Один из таких хребтов разрывает одежду леса неподалёку от станицы Саховской и отвесной стеной высится над осыпями, покрытыми дубовым лесом. Он раздаётся вширь, довольно плавно подходит к параллельному хребту, сливается с ним, а за вторым подъёмом входит в систему другого плато. Там не растёт лес и нет сплошного луга, а есть большое нагорье, похожее на городскую площадь, где нерадивые строители расковыряли старую булыжную мостовую, нарыли всяких канав, набросали кучи камня, щебня и горы песка, а уложить асфальт у них времени не хватило. В этом беспорядочном, сумбурном месте кое-где выросли берёзовые колки, по впадинам расселились кусты вереска, черёмухи и боярышника, северные спуски облюбовал мелкий рододендрон, а на южных выросла жёсткая щетинистая трава. И красиво и дрожь берет — такая первобытная, суровая картина, что не хватает только неандертальца в шкурах и с дубиной да парочки саблезубых тигров для живописности. С трех сторон в отдалении подымаются одинокие горы-великаны; на склонах, среди камней блестят ледники и снежники.

Чтобы достигнуть Главного перевала, надо пересечь это плато, миновать второстепенный перевал и слегка обогнуть две горы по очень хлипким осыпям, уходящим вниз на головокружительном вираже.

Как раз на краю каменного плато и прилепились домики туристского приюта, отремонтированные Александром Сергеевичем.

Когда стоишь на плато среди развороченных камней и видишь бесчисленные впадины, не имеющие выхода, русла ручьёв, вдруг заканчивающиеся тупиками, смотришь на широчайшую площадь из белого известняка и гипса, только местами покрытого растительностью, невольно спрашиваешь себя: а куда девается вода, которая льётся из туч в таком количестве, которого хватило бы российским степям по крайней мере на пять-шесть благополучных сезонов? Каким образом не захлебнётся в полой воде это плато, когда начинает таять трех-четырехметровый слой снега на нем? Ни болот, ни мха, способных впитать воду, тут почти не увидишь. Нет и сколько-нибудь заметных ручьёв, по которым сбегает она.

Просачивается сквозь трещины породы? Только куда?

Гидрогеологи говорят, что дожди, упавшие здесь в годы русско-кавказской войны, прошли в земной глубине сотни вёрст и поднялись по скважинам в Краснодаре только в шестидесятые годы нашего столетия; до Ростова они дойдут в начале следующего века, тогда же пополнят и Азовское море. А тот дождь, который только что намочил Александра Сергеевича и ушёл сквозь трещины камня в земные глубины, очищаясь, согреваясь или насыщаясь солями, будет поднят людьми для питья и прочих надобностей где-нибудь в степных городах Ейске или Тихорецке лишь в конце двадцать первого столетия.

Высокогорное плато сложено из непрочной породы — известняков. Их легко размыть. Именно это и сделала вода за века и долгие эры.

Известняковый массив в глубине весь изрезан ходами. Их выточила просочившаяся вода.

Не отдельные пещеры, а лабиринт, которому нет конца. Бесконечная сеть проходов, галерей, залов, колодцев, тупиков, узких щелей с мокрыми стенками и широких коридоров с гулкими потолками, подземные ручьи, озера, изумительные натёки на полу и потолках и ещё множество всякого неизвестного, потому что никто сюда не забирался.

Даже опытные лесники и те могут по пальцам одной руки пересчитать найденные ими входы в этот таинственный мир, куда сами они не проникали.

Александру Сергеевичу повезло. По прихоти судьбы он обнаружил ещё один неизвестный ход.

Особого значения своей находке он не придал и, как мы знаем, спокойно уснул в балагане.

Можно понять браконьера Козинского, его страшную, прямо-таки бешеную ярость: по вине шалого медведя он остался в горах без необходимых вещей, а главное, без продуктов.

Беглец вернулся в своё логово, сел на спальный мешок и нахохлился. Возвращаться в лес около станицы сейчас незачем, к нему никто не выйдет.

Единственная надежда на винтовку. Ружьё прокормит. Но прежде чем стрелять, придётся отыскать соль.

Подумав, Козинский решил подняться выше и поискать соль в субальпийской зоне. Он знавал два-три солонца — места для сбрасывания грудок каменной соли. Может, остался кусок-другой с осени.

Не без грусти оглядел он свою берлогу. Такое уютное место! Поворошил прутиком золу в костре, заглянул в пустой котелок, потом на часы. Есть хочется, а под рукой даже корки хлебной нет. И ночь наступает.

Уснул он на голодный желудок; спал крайне беспокойно, чуть свет встал, злой и осунувшийся, поскорее забросил за спину ружьё, свернул постельный мешок и пошёл сквозь мокрый, притихший лес вверх по долине.

С каждым шагом подъем делался круче. Козинский задыхался, но лез напрямую. Он нервничал и срывал зло на ветках, которые то и дело загораживали дорогу: с сердцем ломал их, бросал и тихо, но грозно ругался. Скоро он выдохся окончательно, но тут сквозь белоствольный березняк проглянула поляна, и он понял, что достиг верхней границы леса.

На опушке внимательно осмотрелся и вспомнил, как называется это плато: Каменное море. Приходилось когда-то бывать.

Идти решил от одной заросли к другой, чтобы не оставаться подолгу на открытом месте. У лесников заповедника есть такая привычка: сядут в кустах, где повыше, и часами высматривают в бинокль. Козинскому только не хватает попасться на глаза лесной страже!

Когда впереди сквозь дождливую мглу на несколько минут выглянул тёмный массив Эштена, Козинский свернул левей к тому месту, где когда-то лежала соль. Через короткое время он скрылся в кустах, выглянул в сторону солонца и замер. Там топталась семейка оленей. Они спокойно лизали соль. Вот это встреча! Словно награда за утраченное.

Олени не проявляли беспокойства, а значит, нечего беспокоиться и ему. Звери почуют человека прежде, чем он. Видно, вблизи никого нет. Ну, если так…

Козинский осторожно снял затвор с предохранителя, просунул ствол в развилку берёзы и стал выбирать, кого ему стрелять. Он решил свалить вилорогого, который выделялся среди других осанкой и ростом. Около него все время прохаживалась старая, судя по впалым бокам и отвисшему животу, оленуха.

Перед ним стояло стадо Хобика. И опять преступник наметил в жертву именно его.

Козинский чувствовал себя не очень уверенно. Руки у него дрожали. Не удивительно. Столько пройти в гору, да ещё голодным. Он перевёл дыхание, поймал в прорезь правую лопатку Хобика с опущенной к земле головой и нажал на спуск.

Грохнул выстрел, не очень громко, потому что туман и влага в воздухе вязко держали звуки. Хобик в момент выстрела как раз переступил и поднял голову. Его прыжок на месте показался Козинскому просто гигантским. Оленя словно подбросило. В следующее мгновение он должен был грохнуться бездыханным. Но почему-то не упал, а снова, правда не таким резвым прыжком, отскочил в сторону, и тут Козинский увидел, как беспомощно дёргает ножками маленький ланчук, которого заслоняла главная цель. Он понял, что пуля нашла все-таки жертву.

Стадо бросилось врассыпную и через пять секунд исчезло. Козинский, не очень довольный собой, постоял в кустах, ещё раз осмотрелся и только тогда вышел.

У ланчука уже стекленели глаза. Кровь покрывала камни. Браконьер приподнял оленёнка за задние ножки и поволок. Потом бросил, вернулся, выбрал килограммовый кусок зализанной каменной соли и, опять забрав оленёнка, пошёл вниз, где лес погуще. Там освежевал тушку, брезгливо подумав, что мясо у молочного не больно хорошее. Но в теперешнем положении выбирать не приходилось. Вскоре над кустами поднялся дымок и запахло варёным.

А Хобик? Что с ним?

Пуля не миновала и его.

Когда он переступил с ноги на ногу, раздался выстрел; ему обожгло переднюю ляжку чуть выше колена, но, к счастью, затронуло только мякоть. Пуля прошла навылет, и бедняга-сеголеток, топтавшийся сзади, стал её жертвой.

Ох, какую боль, а главное — страх пережил Хобик! Он вгорячах словно ветер помчался прочь от солонца. Оленуха большими прыжками едва поспевала за ним. Кровь сочилась и капала из раны, её запах холодил сердце оленухи, она не отставала ни на шаг от своего приёмыша. Очень скоро Хобик почувствовал слабость, остановился и тут же лёг, недоуменно посматривая на ногу, которую жгло огнём. Оленуха потянулась к нему и осторожно лизнула рану. Хобик закрыл глаза.

В той стороне, откуда пришлось бежать, вновь раздался треск ветвей, Хобик пошевелился, чтобы встать. Но оленуха лишь уши выставила. Нет, не враг. Из кустов вырвалась ланка, чей оленёнок остался там. Бока её в тёмной испарине глубоко и часто подымались, ноги дрожали, в глазах застыли ужас и страдание. Пересиливая страх, она отстала от остальных; видела человека, бегала от куста к кусту, все ещё надеясь на чудо. Но когда убийца поволок жертву и она увидела, что именно у него в руках, то поняла случившееся и умчалась за стадом. А Хобик уже догадался, кто виновен во всем — в его боли и потере маленького: человек с ружьём.

Впервые в доверчивое сердце оленя заползал страх перед человеком вообще. Перед любым человеком. Вмиг оказались разрушенными все дружеские связи между ним и двуногим существом.

Видно, Козинский, утолив голод и прихватив с собой остатки мяса, подался в их сторону, потому что старая оленуха забеспокоилась, забегала вокруг Хобика, её волнение передалось ему; раненый с трудом поднялся и, припадая на правую ногу, поплёлся за ней.

Опытный браконьер, двигаясь следом за оленями, не мог не заметить пятен крови, окропившей зелёный лист и траву. Значит, тому, вилорогому, тоже попало.

Через короткое время он уже топтался на месте первой лёжки Хобика.

Усмехнулся: «Плохо зацепил, раз ушёл». Внимательно осмотрел кусты, траву и скоро нашёл новые капли крови. И опять пошёл следом. Но на горы опускалась ночь. Козинский разыскал место для ночлега, обошёлся без костра холодным, в обед сваренным мясом и, наломав веток под себя, залез в спальный мешок.

Человек уснул. А Хобик с оленухой продолжали идти по тёмному лесу, через каменные завалы и густые кустарники, чтобы оставить между собой и человеком как можно больше пространства.

Сил у Хобика не хватило на всю ночь. Рана воспалилась, его била дрожь, влажный нос высох, и олень уже плохо воспринимал запахи. Шёл все медленней, все сильней пошатывался. Оленуха оглядывалась, тревожно тянулась к нему, просила ещё немного, ещё…

Она знала, где скрыться.

Свернув в узкое ущелье, оленуха стала прыгать с камня на камень и каждый раз оглядывалась, не отстаёт ли Хобик. Он не очень охотно пошёл в ущелье. Такие места похожи на ловушку. Маленькие ущелья в верхней части круто подымаются и ещё быстрее сужаются и заканчиваются отвесной стеной. Выхода оттуда нет.

Из последних сил ковылял Хобик за оленухой — без тропы, через громадные камни и валежины. Впереди возник просвет, и они вышли на маленькую лужайку, покрытую густой низкорослой альпийской травой. Сбоку из трещины вытекал ручей. Чуть дальше громоздились один над другим скальные обломки, да так высоко, что тёмное облачное небо едва виднелось в просвете сблизившихся стен. Оленуха напилась. Хобик тоже с жадностью припал к роднику, потом через силу пощипал травы, а подняв голову, увидел свою охранительницу уже на скале в позе нетерпеливого ожидания. Хобик с трудом запрыгал туда, и они вместе пошли по узкому карнизу все выше и выше, пока не очутились метрах в десяти или пятнадцати над травянистой площадкой.

Прямо перед ними зияло чёрное отверстие пещеры.

В пещере было сухо и свежо. Хобик лёг, опустив голову. Оленуха потянулась к нему, зализала рану и тоже легла, глубоко и покойно вздохнув. Путь закончен.

Ночь едва шевелила вершинами высоких пихт. Спали горы. Спали деревья и звери.

Когда оленуха с Хобиком спустилась, чтобы попить из родника, густая трава стояла вся в белом инее. На зубах она похрустывала, тёплые губы ощущали её твёрдый холод. Хобик хромал, ощущение болезни не проходило, но он все-таки пощипал травы, потом улёгся на лужайке. Когда солнце взошло повыше и достало до глубокого ущелья, отовсюду закапало. Это оттаивали камни и зеленые ветки, опушённые морозцем.

Запел чёрный дрозд. Его самозабвенное звонкое щёлканье до краёв заполнило зелёный распадок. Только этих звуков и не хватало для полноты утренней картины. Стало веселей и теплей. Хобик устало развесил уши.

Внезапно дрозд умолк.

Оленуха вытянула шею и наставила уши.

В следующую секунду она уже прыгала по камням, забираясь на тропу, чтобы скрыться в пещере. Хобик, подхлёстнутый беспокойством, торопился за ней.

Согревшийся воздух, наполненный свежестью, зеленью, пряными испарениями цветов, подымался снизу. Оленуха стояла у входа в пещеру, заслонив собой Хобика. Ноздри её дрогнули. Опять этот страшный человек!

Повернувшись, она решительно пошла в чёрную глубину пещеры.

Хобик заторопился следом, чуть не касаясь носом её белого хвостика.

Отличный следопыт, Козинский нашёл дорогу оленей и тоже вошёл в ущелье. Он даже плечами пожал, дивясь звериной глупости. В западню попал его подранок!

Оленя не оказалось среди пихт. Не нашёлся он и на лужайке. Только следы да тёмное пятно сукровицы в том месте, где лежал. Браконьер обошёл все камни, заглянул чуть не под каждый куст. Что такое? И только тогда заметил узкий карниз на высоте. Уж не там ли? Добравшись до тропы наверх, увидел свежесодранный мох.

Карниз привёл его к пещере. Он обнаружил следы, но не угадал, что выследил двух оленей. Оставив ружьё у входа, спустился вниз, наломал сухих пихтовых веток, снова поднялся, зажёг связанные ветки и с винтовкой в правой руке, с факелом в левой пошёл по расширяющемуся коридору в глубь горы, ежеминутно ожидая увидеть оленьи глаза с отблеском факела в них.

Пожалуй, он прошёл по кривому ходу сотню метров, не меньше, и попал в зал, откуда расходились три или четыре коридора. Над головой увидел огромные глыбы, испугался. А тут и ветки догорать стали. Жуткая темнота. Раздосадованный, повернул назад. Ещё не хватает заблудиться в этом подземелье!

Когда вышел, перевёл дух. Все-таки страшно в глубине горы, в кромешной тьме. Но олень-то, олень! Ушёл, словно знал, куда ведёт пещера. А куда она, собственно, ведёт?

В узком ущелье Козинский оставался до вечера, ночь провёл около входа в пещеру.

Уходя, браконьер решил, что олень забился в какую-нибудь тёмную даль и там подох.

На площадке перед входом в пещеру остались пепел и угли маленького костра.

Ещё до зари Александр Сергеевич увидел прояснившееся небо и стал собираться. Теперь он спокойно отправится на свой второй приют. Только спустится в подземелье, возьмёт оставленные пожитки.

На скалах Эштена неокрепшим петушиным голоском пропел зарю улар. Ещё и ещё раз. Тоже к вёдру. Согревающийся ветер обдул заиндевевшие луга. В отдалении нешибко гудела река.

Александр Сергеевич пришёл на край крутого обрыва, по которому поднялся вчера, и пошёл вдоль, отыскивая подходящий спуск.

Осклизлые после ночного заморозка камни затрудняли путь, но когда он добрался до плиты у входа в пещеру, солнце успело высушить тонкую плёночку воды. Подняться к порогу труда уже не представляло.

Все его пожитки лежали на месте. Белый пепел покрыл кострище. Из глубины пещеры тянуло теплом.

— Эко занятная дыра, — сказал себе Александр Сергеевич и, заинтересованный, пошёл вглубь, опасливо посматривая на каменный свод. Когда свету сделалось мало, он остановился, пожалев, что не захватил фонарь.

Тишина подземелья действовала удручающе. Вход светился вдали манящим голубым окошком, как экран телевизора в углу комнаты. Насторожённое ухо Сергеича вдруг различило глухое цоканье копыт по камню. Удивлённый и несколько испуганный, он огляделся, юркнул в небольшую нишу на боковине коридора и осторожно выглянул.

Из серых сумерек пещеры на него спокойно шла крупная оленуха, а за ней, чуть поотстав, ещё один олень с рожками. Молоднячок. Оленуха не могла почуять человека: по коридору тянуло от неё. Сергеич прямо-таки влип в стенку, сросся с камнем. Оленуха только прошла и, не оглянувшись, сделала дикий скачок вперёд и умчалась. Значит, набросило запах. А второй олень, какой-то потерянный, не поняв манёвра ведущей, но озадаченный, остановился прямо против Александра Сергеевича и, заворожённый ярким светом впереди, не сразу разглядел человека.

Сильная рука вытянулась из стены и ухватила Хобика за рога. Он даже испугаться не успел. Если и рванулся, то не очень, силёнок у него оставалось совсем мало.

— Попался, малец, — сказал Сергеич довольным голосом и сам удивился спокойствию пленника. Живо сорвал с себя брезентовый пояс, захлестнул за рога, а чтобы вовсе усмирить животное, накрыл ему шапкой глаза и повёл к выходу, хмыкая от удовольствия.