Я слушал профессора с отвращением, преисполняясь сознанием, что нет ничего хуже, чем научная фантастика, выдающая всерьез свои гипотезы. Как я понимаю, это удавалось только немногим авторам, как правило профессиональным ученым, обращавшимся к этому жанру. Да и то не всем. Остальная же братия фантастов творила благое дело, занимаясь имитацией научного мышления, своего рода игрой по определенным правилам. Для тренировки читательских мозгов это безусловно полезно. Но дилетант, смертельно далекий от науки в ее подлинном, не адаптированном виде, дилетант, решивший после чтения десятка научно-популярных брошюр, что разбирается в подлинной сути научных проблем, мало того - решительно уверенный в своем праве выдвигать научные гипотезы, - это зрелище было невыносимым. Компотов истово верил в научную правомерность своих фантастических измышлений.
      "Гонсалес известным сдвигом..." Это профессор Компотов был с известным сдвигом!
      - Скажите, Леонард Гаврилович, - сказал я, - а почему вы не в университете? Мне помнится, по четвергам с утра у вас лекция, вы еще меня приглашали...
      - Ах, Сбитнев, оставьте. Какое имеет значение лекция? - пробормотал Компотов, меряя кабинет ногами в ботинках размера тридцать один с половиной. Весь он был похож сейчас на скелет - высокий, хорошо одетый и размахивающий конечностями. Его вдруг обуяла мировая скорбь, он остановился и с глубокой горечью произнес:
      - Что же, в сущности, изменилось? Ничего. Все оказалось на своих местах. Жизнь шла заведенным чередом; отец пас крысиные стада, мать, как всегда, безмятежно несла яйца...
      Я не сразу понял, что это какая-то цитата. Профессору, маячившему на фоне бесконечных застекленных стеллажей, было из чего цитировать! Один лишь Чугунец в прижизненных собраниях, блестя золотым тиснением добротных коричневых переплетов, занимал не менее полутора погонных метров, а мелкие книжонки "стихийной семерки" проще было бы мерять центнерами.
      - А где ваша жена, дети? - спросил я, озираясь.
      - Что жена, что дети? - откликнулся рассеянно профессор. - Моя ли это жена? Мои ли дети?
      - Гм, - сказал я. - Вы знаете, у меня два вопроса к вам. Один, боюсь, надолго. Я привез ксерокс первоначального, "старого" варианта Гонсалеса. Вы извините, я вам не сообщил: один экземпляр этой книги, по некоторой случайности, сохранился в библиотеке Института времени, и я привез ее копию. Вот давайте-ка вместе и проверим, много ли там несовпадений в переносах строк...
      Профессор издал вопль, от которого у него выпала челюсть. Он сунул ее в карман, выхватил у меня из рук ксерокопию и впился в нее взглядом. Потом с треском раскрыл один за другим все двенадцать ящиков письменного стола, разбросал по полу ворох бумаг и после этого обнаружил спокойно лежащий на столешнице экземпляр "нового" Гонсалеса.
      Три с лишним часа после этого мы вновь изучали инструкцию к перевороту, программу фашистского путча; и она все меньше казалась мне причудой не очень нормального литератора. Если отбросить фантастическое начало, это был рабочий документ, генеральный план переворота...
      Карандашом я ставил на ксерокопии птички, отмечая строки, в которых мы обнаружили изменения в переносах.
      Во всей книге не было изменено ни слова, вот только лишь переносы. Что стояло за всем этим? В конце концов была проведена немаленькая операция: похищена книга - нам было известно около тридцати библиотек, частных, клубных и государственных, где имелся и исчез Гонсалес. А теперь, выходит, появился вновь. С несколькими страницами, которые были набраны заново, отпечатаны и аккуратно вклеены на место удаленных.
      Зачем все это?
      Наконец, нужно было вновь поставить книгу Гонсалеса на те же самые места... Это была нешуточная операция, и я был полностью уверен, что она-то и имела место в действительности, а вовсе не "флуктуативные изменения в связи с резонансом квантово-матричной структуры", как полагал профессор Леонард Гаврилович Компотов.
      Замененных страниц в книге оказалось не так уж много.
      Наконец мы закончили. Последние строки романа заставили меня вздрогнуть. Вот они какими были: "Начало операции - по получении телеграммы. Возможен сдвиг. Селас Гон".
      Телеграмма была! И сдвиг! Но сдвиг чего?
      Мы так и этак искали закономерности в измененных строках. Во-первых, их было по две на страницу. Во-вторых, они находились через три строки одна от другой, с каждой страницей, которой коснулись изменения, опускаясь, сохраняя интервал, с верха полосы до низа. Все. Больше закономерностей не было.
      Компотов понес совершенный бред о математической структуре возможных флуктуаций, а потом вдруг сказал:
      - Давайте выпьем, инспектор. - И вынул бутыль коньяка, спрятанную за книгами на одной из полок.
      - Момент, профессор. Подпишите вот это.
      - Что это? - спросил он. - Зачем? Ах, кому теперь все это нужно... И подписал отказ от своего заявления. Следствие по делу о попытке уничтожения памятника мысли можно было считать закрытым.
      Мы выпили. Меня не оставляло чувство тревоги, какой-то близкой опасности, исходящей от неразгаданной тайны книги "Десант из прошлого". Разумеется, я оба всем доложу, к делу подключатся эксперты... Но инспектор Сбитнев, не справившийся со своим первым делом, не мог спокойно утешаться профессорским коньяком, заедаемым украдкой антиалкогольными таблетками.
      Компотов замолчал, уставясь в рюмку круглыми жуткими глазами. Вот он недрогнувшей рукой налил свою рюмку вновь, затем бутыль в его руке бреющим полетом прошла кругом над плоскостью стола, нацеливаясь спикировать горлышком в мою рюмку, но я держал ее в руке, и бутыль совершила точную вертикальную посадку в заданном районе. Взлетела рюмка. Компотов поднес ее ко рту и выпил. Повторил. И вновь, словно взбесившийся робот, с той же точностью налил свою рюмку, поставил бутыль, выпил. Поставил рюмку, взял бутыль, налил, поставил бутыль, взял рюмку, выпил...
      - Эй, эй, Леонард Гаврилович, - сказал я. - Остановитесь.
      Он поглядел на меня и с подвыванием, клацая челюстью, стал декламировать:
      Непостижимый смысл Вселенной,
      Ее всемирный акростих,
      Не прочитаешь на коленях
      У алтарей богов своих,
      И телескопа приближенье
      Не близит богова лица,
      И нет другого продолжения,
      Как выпить доброго винца.
      - Пардон, - сказал он, окончив декламацию, - пардон, пардон...
      В этот раз, наливая коньяк в мою рюмку, он разлил его, но не огорчился.
      - У меня есть еще, - сообщил он, неумело подмигивая.
      - Вы знаете, Леонард Гаврилович, - сказал я, - пожалуй, не буду у вас засиживаться. Дела, дела. А коньяком вы того... не злоупотребляйте.
      Я поднялся и снова сел.
      - Послушайте, - сказал я. - А если прочитать отмеченные нами строки акростихом?
      ...И то, что было написано акростихом, усугубило мои самые тяжкие опасения. "Тринадцатого на час позже" - эти четыре слова подтверждали, что был, был какой-то заговор, раскрыть который я не сумел. Было двенадцатое, оставались сутки или около суток. До чего? До момента, когда извлеченные из прошлого бароны, князья и графья, эти десантники из прошлого, которых нет и не может быть, начнут штурмовать ядерный арсенал, которого тоже нет?
      Вот тебе и непостижимый смысл Вселенной, подумал я. Гонсалес со сдвигом, действуйте. Но ведь приказ начинать! Неужели путч возможен опять?
      Наверное, умственное усилие сильно исказило черты моего лица, потому что профессор Компотов, широко ухмыляясь и пьяно подмигивая, стал меня утешать:
      - Не расстраивайтесь, инспектор! Часом позже, часом раньше - не все ли равно? Однова живем! - заорал он вдруг, опасно размахивая бутылкой. Затем внезапно стал неподвижен, нахмурился и авторитетно сообщил: - Все это глупости.
      Профессор Л. Г. Компотов был безобразно пьян.
      Черная тоска охватила меня - я был слепым среди радужных красок мира и глухим в органном зале, я не осязал, не слышал, не видел, и только шестое чувство, чувство тревоги, во весь голос кричало во мне какие-то невнятные, неразборчивые слова.
      Доложить, подумал я. Доложить! Немедленно! Шеф умен! Он велик и могуч, он поймет! Мне, ничтожнейшему инспектору, темна вода во облацех, но чую я, чую - время не ждет! Быть может, прольется кровь, и падет она на меня. Где, где она должна пролиться?
      Я лихорадочно перелистал "Десант из прошлого". Вот начало операции по захвату арсенала. Все, все здесь расписано: кто, в каком составе, с каким оружием и на каком направлении действует. Складки местности, автомобильные развязки, железная дорога, ориентиры... Неужто все это возможно? Атака, убийство охранников, захват ключей, ядерный шантаж?
      Господи, просвети! Ведь нечего захватывать - арсенал ликвидирован!
      - Вы знаете, - сказал профессор, глядя на мои усилия, - автор этой книги, он... вы понимаете, что я хочу сказать?
      Я уставился на Компотова, ожидая откровения. Оно последовало.
      - Это гра-фо-ман! - доброжелательно сообщил профессор, покачивая длинным пальцем, словно указкой. И пока я, наливаясь злобой, готовил на это откровение достойный ответ. Компотов деловито продолжил:
      - Могу доказать. На па-ра-док-сальном примере! Графоманы бывают исключительно то... точны в обрисовке второстепенных деталей, они мелочно у... утомительны в перечислении подробностей... Там, где таланту достаточно штриха, графоман в поте лица исши... испишет страницу, но все впустую! Знаете ли вы, что автор этой жо... книжонки не ошибся ни в одной с... строке описания нападения на арсенал? За исключением самой существенной детали!
      Компотов мог был доволен. Ответное слово застряло у меня в глотке. О чем он говорит?!
      Насладившись паузой, профессор поведал, что как-то раз ему довелось выступать по приглашению перед группой любителей научной фантастики в одном из уголков Старого Света, а именно - местечке под названием Гловице. Совершенно случайно, при подъезде к назначенному месту, Компотову бросилось в глаза, что автомобильная развязка и характерные ориентиры: покосившаяся водонапорная башня, ставшая достопримечательностью вроде рухнувшей полвека назад Пизанской, дубрава к северо-востоку, озеро к западу, железнодорожная ветка и ряд других соответствуют какому-то запомнившемуся ему описанию. Покопавшись немного в своей феноменальной памяти. Компотов установил источник: книгу Гонсалеса, спокойно провел встречу с любителями фантастики, вернулся домой, раскрыл "Десант из прошлого" и убедился, что водонапорная башня, озеро, дубрава и прочее списаны автором с местечка Гловице.
      Компотов не поленился еще раз съездить туда специально и с удовлетворением убедился, что в точности описаны даже имевшие место в окрестностях многочисленные овраги. Однако в главном - в главном! - автор допустил, конечно же, грандиозный ляп, каковой чрезвычайно характерен для этой категории графоманов. Какой ляп? Да это же очевидно! В Гловице нет и никогда не было ядерных арсеналов, как и обычных арсеналов и воинских частей вообще! Старая атомная электростанция большой мощности, перед персоналом которой он и был приглашен выступить, - да, есть, но арсенала нет и ни-ког-да не было!
      Торжествуя, Компотов взирал на меня сквозь стекла перекосившихся очков, а я на несколько секунд потерял дар речи и способность к движениям. Затем в мои слепые глаза вдруг хлынул пронзительный свет истины, барабанные перепонки оглушило, и хладный пот оросил мое не слишком высокое чело.
      И этот коллекционер бумажного хлама знал все с самого начала! И этому знатоку фальшивых идей, ловцу цитат и классификатору мумий не пришло в голову сказать об этом раньше!
      - Могу депо... поделиться с вами, Сбитнев, ещ-ще одним интересным наблю... наблюдением, - продолжал разглагольствовать профессор. Уд-дивительный ф-факт! Однако у каждого - вы под-думайте только... у кажд... каждого графомана есть свои читатели! И даже у Гонсалеса. Не сус... не успела книга возвратиться ко мне на полку, как несколько человек уже попросили ее почитать... Моя биб... лиотека, вы знаете, открыта, но... имейте в виду... только по ре-ком-мендац-ции! И без права выноса! Ку... куда вы, Сбитнев?
      Ко мне вернулась способность к движению, и я молча рванулся из профессорского кабинета. Я помнил, что рации в моей машине не было, а были в ней только замаскированный - выдвижной - полицейский фонарь-мигалка и пронзительная сирена. Сейчас они должны были очень и очень мне пригодиться...
      Рванув дверцу машины и занося уже ногу в кабину, я услышал вдруг крик профессора:
      - Сбитнев! - взволнованно кричал он, с хрустом распахивая присохшую оконную раму и высовываясь в окно. - Постойте-ка, Сбитнев!
      Я остановился и обернулся, потому что сам крик профессора, интонация его голоса были таковы, что не оставляли сомнений: Компотов понял, до него дошло, что это такое - радиоактивное облако, способное поразить половину Европы, и что шантажировать взрывом старой, опасной конструкции АЭС можно едва ли не так же успешно, как и настоящим ядерным оружием. И, наверное, профессор знает что-то еще...
      - Сбитнев! - кричал профессор Леонард Компотов. - У вас ве... великолепный низкий старт! Отлично взяли с места! Бывший спортсмен? Хо-хо-хо!
      Он смеялся, старый дурак!
      - Долбаный фитюк! - рявкнул я в полный голос и рванул с места, и включил сирену, и, разгоняя попутных и встречных диким воем, сиянием мигалки, визгом резины на поворотах, погнал "вольво" в Интерпол...
      10
      После сообщения о сделанном открытии, после доклада самому комиссару Плугаржу, куда мы прошествовали вместе с шефом и где я был всего один раз - на представлении, после короткого и мощного рукопожатия комиссара, казалось, я вновь должен был находиться в состоянии эйфории. Мешало этому маленькое обстоятельство. Маленькое, но существенное. Оказывается, как сообщил комиссар Плугарж, уже давно идет широкая операция по предупреждению вооруженного выступления путчистов. Основные силы их уже определены, накануне их выступления будут произведены аресты. К обеспечению операции причастны не только силы Интерпола, но и международные вооруженные силы ООН. Сообщенная мною информация весьма ценна и проливает дополнительный свет... на уже известные факты.
      Разумеется, информация, которая была дана нам с шефом - в основном мне, поскольку шеф знал больше, - пока имела строго конфиденциальный характер. Наш отдел непосредственно к операции не был подключен.
      - До конца дня свободен, - сказал шеф (до конца дня оставалось тридцать минут), - завтра вместе займемся тем, что ты не сумел сделать один: раскрыть группу "книжных воров".
      Так условно назвали мы группу, обеспечившую нахождение инструкции к проведению террористической акции в установленных местах и своевременное внесение в эту инструкцию необходимых изменений.
      Итак, итог по-прежнему был тот же: с первым делом инспектор Сбитнев не справился.
      Уже заперев кабинет, я спохватился: вспомнил о куске ткани, принесенном Умберто, и о том, что сам он не появился и не позвонил, как я справился тут же.
      Я зашел в лабораторию. Там было полно народу, и я этому удивился, потому что обычно в лаборатории каждый занят своим делом, и на то, чтобы собираться толпами, здесь просто нет времени. Причиной всеобщего возбуждения оказался тот самый экспонат, принесенный ассистентом.
      В тряпку, принесенную Умберто, завернули пистолет. После этого на него не среагировал металлоискатель, не сработала рентгеновская установка, и даже интраскоп, применяемый таможенниками в международных аэропортах, не увидел пистолета! Эта ткань как бы делала прозрачными находящиеся в ней предметы, в том числе металлические.
      Структура ткани, как представлялось сотруднику, работавшему с ней, была чрезвычайно тонка. Собственно, это была не ткань, а фольга, составленная из огромного множества отражающих микроуголков. Однако вместо отражения сканирующего излучения оно каким-то образом продолжалось с другой стороны и в том же направлении. По мнению сотрудников лаборатории, такую штуку можно было изготовить только на крупных заводах, имеющих сильные лаборатории, предположительно - на таких-то и таких-то бывших военных предприятиях... Эге, какую штучку доверили Умберто. Ясно, что путчисты могли сконцентрировать таким образом огромное количество личного оружия и ни разу не попасться на перевозках...
      Тут что-то кольнуло меня - какая-то озабоченность. Что-то я должен был сделать, и немедленно. И вдруг я понял: Умберто, которому велено было носить пистолет завернутым в эту фольгу, не пришел за нею и не позвонил.
      Я снова отпер свой кабинет и бросился к телефону. Номер Умберто не отвечал. Тогда я сел в служебный "вольво" и погнал к резиденции К. П. Бросив машину, я вошел, вернее, вбежал в вестибюль и, сориентировавшись, рванул по коридору туда, где располагались апартаменты К. П. Все двери были открыты и всюду горел яркий свет. Нигде не было видно ни души. Что-то случилось в великой фирме "XXI век", что-то здесь произошло, и совсем недавно. В пепельнице в кабинете К. П. еще тлел оставленный кем-то окурок.
      Я выскочил обратно в коридор и поскользнулся, едва не упав. Поскользнулся в крови. Это была чья-то кровь.
      Черт возьми! Что тут творится? Что тут творилось? Я вновь вернулся в вестибюль и неожиданно увидел надутого, как индюк, швейцара. "Все там, сказал он мне, - все там, - указывая куда-то вниз. - Ждут только вас!" заорал он мне вслед.
      Уже сбегая по лестнице, я понял, куда она ведет: в гараж, располагающийся под резиденцией великого кинобосса. Свой "вольво" я бросил как раз неподалеку от въезда в этот гараж. Черт, а вот без револьвера не стоило, наверное, сюда соваться, подумал я и влетел в сумрачное, обширное и абсолютно пустое помещение.
      Здесь не было ни души.
      Ни единого человека, ни единой машины. Только черные следы шин, только запах бензина и масла, и серый бетон.
      И вот, пока я оглядывал этот абсолютно пустой гараж и соображал что делать дальше, сзади раздался легкий скрип, закрылась дверь, через которую я ворвался сюда, и в этой закрывшейся двери очень явственно повернулся ключ.
      - Эй! - взревел я, оборачиваясь, и в этот момент со стороны выезда ударили фары. Две машины вплотную загораживали выезд, и четыре слепящих огня уставились на меня в упор. Если б меня хотели расстрелять, лучшего момента не было. Надо было тотчас броситься на пол, откатиться в сторону, потом петляя, зигзагом броситься вперед, к огням - это был бы единственный выход, если он тут вообще был возможен. Но в меня не стреляли.
      - Выходи! - скомандовал голос оттуда, из-за слепящих огней автомобильных фар.
      И не дожидаясь, пока я сам подойду, из-за машин выступили вперед несколько черных силуэтов и неторопливо двинулись ко мне. Свет бил им в спины и ориентироваться было сложно, но все-таки, когда они подошли ко мне на приемлемое расстояние, я сделал скачок на пределе сил и нанес двойной "уракэн". Надежда прорваться была бы реальной, если бы это не оказались профессионалы. Бросок мой они прозевали, но, хотя я попал, удар получился несильным, я сбил двоих с ног, но они тотчас вскочили, отпрянув в разные стороны. Я решил, что они сейчас все сразу бросятся на меня, их было человек шесть, и вертанул "мельницу". Ни один не попался на мою ногу! Да, это были профессионалы, и я понял, что мне не вырваться. Но и взять меня им тоже было бы не так просто.
      И вдруг раздалась команда, после которой все шестеро моментально отступили. Это снова послышался голос человека, который сказал мне: "Выходи". И вот сейчас он крикнул: "Блиц!"
      И как будто кто-то другой, а не я, тотчас отозвался, - нет, это я крикнул, в меня недаром вдалбливали знание армейской терминологии! В военизированной полиции тоже были приняты эти команды. Я крикнул: "Аут" что означало "отставить". И только в этот момент пришел страх.
      Вот что значило "блиц" - это значило, что сейчас в меня полетит маленькая гранатка, которая даст чудовищную вспышку света и облачко нервно-паралитического газа. Ослепший и парализованный, я, возможно, уже никогда не смогу восстановить форму, хотя, как говорится, это оружие безвредное. Нет уж, пусть лучше выбьют зубы...
      И мне их едва не вышибли за те несколько коротких и таких длинных секунд, пока довели до машины. Мне так намяли бока и физиономию, что я рухнул на сиденье, испытывая даже какое-то сочувствие к жертвам полиции. А то, что я попал в руки военизированной полиции, было уже очевидным...
      - Спокойно, ребята, - сказал я, еле шевеля разбитыми губами, - не нервничайте, я Интерпол, Сбитнев, служебный номер двести три восемьсот пять...
      Я уже понял, что началась операция "контрпутч".
      11
      На следующее утро, с несколько опухшей физиономией, я предстал перед шефом и попросил, чтобы был освобожден Умберто Лаччини, пребывавший в тюремном госпитале по причине легкого ранения.
      - Это твой осведомитель?
      - По-моему, он неплохой парень, - сказал я. - Пошел на риск и заработал удар ножом в живот.
      - В живот - и легкое ранение? - озабоченно спросил шеф.
      Мне пришлось объяснить: нож увяз в жире.
      - Ладно, - сказал шеф. - Герой... Оформляй бланк на освобождение, я подпишу. Дальше. В связи с той помощью, которую ты сумел оказать работе специальной комиссии секретариата ООН... да-да, не удивляйся... есть распоряжение комиссара о твоем ознакомлении с уже имеющимися материалами по делу о попытке захвата Гловицкой атомной электростанции. Через полчаса начнется информационное совещание руководителей групп. Твоя фамилия в списке приглашенных. Это примерно на час. После этого можешь взять отпуск на три дня. И позвони сегодня Димчеву, он тебя спрашивал.
      На совещании такого ранга я присутствовал впервые. А уровень его можно было бы определить хотя бы тем, что присутствовали советники ООН, которых весь мир обычно видел по телевидению. Группа этих лиц напоминала сейчас экзаменационную коллегию, принимавшую не то коллективный зачет, не то проводившую коллоквиум.
      Руководители групп, принимавших участие в ликвидации заговора, поднимались один за другим и коротко докладывали об итогах операций. В целом операция "контрпутч" была завершена, полным ходом начали работать следственные группы.
      Среди всех участников совещания я был, похоже, самым неосведомленным, а потому общую картину мне пришлось складывать, как мозаику, из услышанных частностей. Странное я испытывал чувство, занимаясь этой мозаичной работой и начиная наконец видеть в целом весь тот узор, в одном из завитков которого я безуспешно пытался разобраться: временами чудовищную гордость от каких-то своих догадок, временами - столь же чудовищный стыд от того, что ходил рядом с истиной, но не мог ее разглядеть.
      В докладе одного из разработчиков рабочей версии заговора, которая теперь, после разгрома боевой группы, обретала характер истины, практически повторялась та же мысль, которую я сам (сам!) два дня назад сбивчиво пытался изложить шефу.
      Да, вектор устремлений "бывших" изменился. Да, оправившаяся после поражения в Большом путче подпольная группировка пришла к выводу, что теперь, после полной ликвидации ядерного оружия, попытки выступить против человечества с оружием обычным обречены на провал. И эта цель была оставлена безоговорочно. Возникла иная цель - вначале фантастическая, а потом ослепительная: уйти в прошлое. И это было решено. Захватить не город, не страну - планету! Больше того - Вселенную!
      Докладчик сообщил, что есть данные о некоем списке из трехсот человек, разбитых на тройки. Для каждой тройки был определен период переноса во времени, готовились соответствующие документы, экипировка. Предполагалось в полной мере использовать разработки и документы ИАВ, а также придать каждой тройке экземпляр робота серии "Оборотень".
      Но чтобы захватить Институт времени впрямую, не могло быть и речи. Во-первых, ИАВ был надежно защищен. И эта защита в свое время сыграла роль, когда оппозиция пыталась разрушить хроноархитектурную установку. Во-вторых, энергия подавалась в институт извне и захват ИАВ практически ничего бы не дал.
      Выход оставался один: шантаж. Захватить атомную электростанцию и угрожать ее взрывом. Под давлением подобной угрозы человечество должно было разрешить использование хроноархитектурной установки и дать энергию: чтобы избавиться от угрозы... и от самих "бывших".
      Захват электростанции требовал значительной подготовки. И эта подготовка была проведена в течение двух последних лет. Разработан детальный план операции. Накоплено оружие. Проведена учеба боевой группы.
      Здесь на совещании прозвучала вдруг и моя фамилия. Оказывается, до последних дней было совершенно не ясно, каким образом удалось подготовить к штурму несколько тысяч человек - и соблюсти при этом полную конспирацию. Инспектор Сбитнев (я дернулся) сумел установить, что обучение членов боевой группы проводилось с помощью легально изданной - под видом научно-фантастического романа - инструкции.
      Члены боевых групп - это было точно установлено в результате допросов арестованных участников заговора - об истинной, конечной цели всей операции не имели понятия. Для них была вполне очевидной прямая версия: захват - перманентный шантаж - установление своих порядков на определенной части территории Европы.
      Что предполагалось дальше? По результатам допроса К. П. (услышав полностью имя и фамилию кинопродюсера, я снова вздрогнул) установлено: боевикам предполагалось сообщить истинные цели заговора уже после захвата станции. И в течение года (столько времени, по расчетам, требовалось для ста запусков) боевики продолжали бы держать Европу под страхом взрыва. В надежде самим получить ту же награду! Но нет, избранные вовсе на планировали облагодетельствовать своих солдат и генералов. Существовала еще одна деталь во всем этом плане: после ухода последней тройки избранных электростанция все-таки должна была быть взорвана автоматическим устройством. Последнее прости Земле-один!
      Другой докладчик сообщил о том, что захвачен секретный документ, определявший последовательность отправки троек. Двадцать минут он перечислял фамилии - лишь изредка комментируя то или иное имя: большинство лиц было, по-видимому, известных.
      Между прочим, Аугусто Арренио Мендеса в этом списке не было: я обратил на это внимание.
      Еще один из выступивших остановился на таком выявившемся моменте: один из авторов плана исчез на ранней стадии разработки заговора, около трех лет назад, предполагая внедриться под чужим именем в отряд темпонавтов. Шансы его докладчик оценивал низковато, но следовало проверить и эту версию в ближайшие дни.
      ...Впечатления от этого совещания я получил ошеломляющие, однако, может быть, в связи с услышанным предположением о внедрении заговорщика в отряд темпонавтов, вспомнил о просьбе Димчева и позвонил в ИАВ.
      - Юра, - сказал Димчев - помнится, мы с вами большей частью все говорили о неприятном. Хотите, сделаю вам приятное? Завтра запуск. Если хотите - можете посмотреть. Пропуск у вас действителен? Ах, да, он действует до сегодняшней полуночи. Я подготовлю новый...
      - Вы говорили: или завтра, или через год...
      - Да, получилось почти буквально. Бедняга Ользевский. Впрочем, мне еще больше жаль Константина Гринчева. Два года выброшено у него из жизни, и если бы этим все кончилось... По-видимому, психологический шок. Штука очень неприятная.
      - Он в больнице?
      - Нет, сейчас - у себя в коттедже... Его никто не занимал, ведь знали, что Гринчев в фантомате.
      - А кто уходит в прошлое? Костас Георгиадис?
      - Да.
      Я почувствовал вдруг, что надо что-то делать.
      - Цветан, возможно ли отложить запуск? Ведь в свете... э... произошедших событий необходима проверка...
      Димчев помолчал. Он все понял и наверняка ждал этого вопроса, и в то же время ему этот вопрос был неприятен. Он сказал:
      - К сожалению, это практически невозможно. Вопрос о дате запуска, в сущности, зависел не от нас, а только от срока выключения фантомата. Правда, оппозиция вплоть до вчерашнего вечера могла воспользоваться своим правом наложить вето. Но сейчас срок истек, и запуск состоится.
      Мы оба молчали. Потом он сказал:
      - Завтра в девять часов утра. Пропуск будет вас ждать. - И положил трубку.
      Так. Надо собраться с мыслями. Сколько времени осталось? Меньше двенадцати часов. В сущности, у меня ведь нет точных доказательств. У меня вообще нет доказательств. Одни подозрения. Может быть, Костас Георгиадис не имеет никакого отношения к Гонсалесу. Я теперь был уверен, что исчезнувший автор проекта - Гонсалес. Может быть, Гонсалесу не удалось попасть в отряд темпонавтов. Но так же вероятно, что это он и есть. И тогда завтра уйдет в прошлое не миссионер XXI века - века добра и справедливости, а проникнет туда осколок темных сил, с которыми XXI век успешно борется. Он осядет в своей Греции и мало-помалу пересоздаст ее такой, какой она ему видится в горячечных мечтах человека, всю жизнь жаждавшего власти. И Грецией дело там не кончится. Я не был склонен преуменьшать возможности темпонавта, оснащенного всем возможным именно для того, чтобы изменять ход развития общества.
      Не колеблясь, я набрал домашний номер шефа, хотя раньше, в другой ситуации, мне это и в голову не пришло бы: полагалось звонить - в любых случаях - оперативному дежурному. И тот, основываясь на сообщенной ему категории срочности, приводил в действие ту или иною систему оповещения. Отчего я не воспользовался официальным способом связи? Только ли потому, что находился в трехдневном отпуске? Нет, видимо, предчувствие дремало во мне - предчувствие поражения. Мне нужна, нужна была поддержка шефа!
      - Понимаю, - сказал он после паузы, после того, как я изложил суть. Действительно, в свете известных нам фактов не исключено, что он - там. И сделать ничего нельзя?
      - Только через ООН, - сказал я поспешно. - Только через соответствующую комиссию.
      - Значит, надо поднять их всех на ноги, - сказал шеф каким-то странным голосом. - И сообщить, что мы имеем некоторые подозрения. - Он помолчал и повторил: - Некоторые подозрения.
      Пауза на этот раз длилась ровно столько, чтобы я понял: шеф не поддержит меня.