Это снова была Галатея. Нервная, хрупкая Галатея. Видно, я небрежно бросил провода, когда спешил вслед за Аликом. И эти провода нечаянно сомкнулись с биоцепью, так что синтез стал возможен без ограничений... Простая случайность. Ненужный уже блок картотеки валялся, отброшенный ею в угол.
      - Нет, - сказал я, - не хочу снова любить тебя и терять.
      И выключил рубильник.
      - Может быть, тебя обидели женщины? - долетел до меня насмешливый голос. - Ты против эмоций для всех? Или только для машины?
      Таня явно переоценивала мою галантность.
      - Для многих, - объявил я. - Но тебя это не касается.
      Лицо у нее было холодное, а губы колючие.
      - Ты помнишь меня ту? - спросила она. - На вашей сцене?
      Я видел ее на сцене каждый раз, когда мог раздобыть билет. Но сейчас речь шла о другом. О том, как десять лет назад рыжая Танька, неудавшаяся актриса, читала у нас в институте стихи. И как она стояла тогда, такая угловатая, и было видно, что ей некуда девать руки.
      - Вот такая я была. И была бы до сих пор, если б тебе не удалась твоя затея. Тогда. С Галатеей.
      Затея с Галатеей? Которая удалась?
      Я подумал, что мне ничего, пожалуй, не удалось ни с Галатеей, ни после. Тем более - после. Да, после - тем более.
      - ...Такая я была, пока один тип от кибернетики не вздумал запрограммировать объяснение в любви. Он как-то там его обсчитал и ввел в свою машину. И вышло так, что оно досталось мне, хотя до сих пор не знаю, мне ли предназначалось.
      - Галатея тебе сказала?.. - У меня высохли губы.
      - Да, Все, что ты там придумал. Ты, наверное, уже не помнишь? Она потрещала своими искрами, а потом сказала, что я - золотое солнце, и предел бесконечной мечты, и...
      "Попробуй, попробуй только засмеяться", - подумал я.
      - Но я не могу над этим смеяться. Я была тогда рыжая Танька, и мне никогда еще так не говорили. Даже машины.
      - И ты?..
      - Я много лет вспоминала потом. А тогда я слушала эти твои вирши и верила, что солнце и что предел. И что кто-то меня любит. Все равно кто. Взаправду любит. И мне казалось, что это поднимает меня над моими неуклюжими руками, и скованными ногами, и связанным голосом. И что все теперь сбудется.
      - Ты ей ответила?
      - Кажется, я тогда заревела. Стояла, а слезы текли по носу. А потом все так завертелось! Первый успех у меня был в тот вечер в студии. И я ушла из института в театр. А сам ты ведь тек и не сказал мне... Правда, ты был занят: тогда как раз была эта авария.
      Да. Тогда была авария. То есть тогда она началась.
      Я, кажется, теперь почти понял, почему старая история с Галатеей так и не смогла состариться.
      - Про тебя я просто забыл. У актеров и правда весь ум - в эмоциях. Но ведь это исключение, - все-таки возразил я Тане.
      - Ты хочешь сказать, что у актеров интеллект второго сорта?
      Черт побери того, кто придумал эту женскую эмансипацию! И если бы им оставили хотя бы способность к сочувствию... Десять лет я изобретал небо без голубизны и музыку без звуков... А теперь следует встать вот сейчас и сказать об этом вслух? Громко? Торжественно? Потому что многие лучше всего понимают себя с голоса...
      Таня зашевелила губами. Слова доходили, будто сквозь стену. Потом паутинки волос защекотали мне лицо.
      Все закружилось. Шеф, ребята, машины стали вдруг такими маленькими!
      Мне показалось, что я Одиссей, нашедший свою Итаку. На минутку. Потом я вспомнил все, что должен был вспомнить.
      - Эта моя Галатея, - сказал я отойдя, - она была мыслящая, понимаешь? Ты пойми, она была мыслящая! И никто никогда не мог бы запрограммировать ей объяснение. Она сама...
      Надо было, чтоб она это узнала. И чтоб поняла. Я знаю, что должен это своей Галатее.
      Я мог бы рассказать понятнее.
      "Знаешь, - сказал бы я ем. - Она была втрескавшись, эта моя машина. Здорово втрескавшись в одну рыжую фею".
      Но так говорить было нельзя. И это я тоже должен был своей Галатее.
      - Ты хочешь сказать, что она... что машина?
      - Да. И еще. Помнишь ту аварию? Так вот, аварии не было. Это было самоубийство.
      Ого, как взвились ее ресницы!
      - Она убила себя. Комплекс гения, понимаешь? Гению трудно выжить...
      - Что??
      "Хватит, - остановил я себя. - Не надо".
      Потому что я не хотел вспоминать, я просто не мог вспоминать.
      И вообще, черт знает что: быть рядом с женщиной и говорить о машинах!
      Но эта женщина была Таня. Та самая Таня.
      На полу стояли туфельки. Одна впереди другой. И они толкались каблучками. Я представил себе, как она спускает с дивана ноги и как ее ноги ищут их в полутьме.
      А потом вдруг увидел, как тащат на свалку машин обгорелую станину Галатеи. И она как будто упирается своими длинными стойками, все еще стройными, как эти ноги.
      - Это, конечно, неофициальная версия, - пояснил я Тане. - Да, неофициальная.
      - Подпишите протокол, - сказал мне тогда председатель комиссии по расследованию аварии.
      "Машина марки Г-1 по прозвищу Галатея сгорела в результате короткого замыкания в цепи коммутации", - прочел а.
      И подписал.
      - Может быть, вы что-то добавите? - спросили меня.
      - Нет.
      - Предположения? Догадки?
      - Нет.
      Какие тут догадки! Сначала сотни глаз совета, которые смотрят сквозь тебя. Которые так не видят тебя, что ты уже и сам не веришь, что ты действительно есть. Что ты есть, что мыслишь, что ты - Галатея, а не арифмометр... Потом машинный зал и общество счетчиков, тупых и довольных счетчиков, непримиримых в своей ограниченности... А главное - табличные интегралы. Сто лет назад обсосанные, до отвращения знакомые табличные интегралы. Мир, замененный табличными интегралами. Табличные интегралы сегодня, завтра, в субботу...
      - Что она с собой сделала?
      - Подключилась к высокому напряжению.
      - А это не могло все же быть случайно?
      - Исключается.
      Если б я мог считать это случайностью! Я собрал бы ее из обломков. И вся жизнь пошла бы тогда иначе...
      Таня сидела отвернувшись.
      "Пусть бы только молчала. Пусть бы только молчала", - думал я.
      - Изумительно, - сказала она очень странным тоном. - Ты должен быть очень счастлив.
      Она ревела. И слезы текли у нее по носу. Если бы можно было к ней подойти! Потому что теперь это действительно была Таня. Та Таня. Она сидела подогнув ногу так, как я всегда знал, что она будет здесь сидеть. Потом поднесла пальцы к виску. А я стоял и смотрел, как она это делает. Я всегда знал, что буду так на нее смотреть. Если бы можно было сесть с ней рядом.
      За окном спали дома.
      - Я ухожу часа на два, - сказал я уже от двери. - А ты реши, Таня... Если решишь не ждать, ключ можно оставить в замке.
      Сзади не было ни шороха.
      Через два часа эта тишина, может быть, будет пустой. Но Таня должна решить сама...
      Я шел, наступая в лужи и в снег.
      "Все будет, как быть должно, даже если будет не так", - это была одна из Аликиных поговорок. А я мог еще вспомнить их все, потому что два часа только начинались.
      И тут я вдруг понял, что спешу. Спешу на кладбище машин. Искать мою Галатею.