- Подожди, - сказала Оленка, - чай, я не машина. Ишь ведь, как затараторил, поди за тобой успей!
      Я с большим любопытством смотрел, как Оленка мои слова превращала в какие-то петельки, крючочки и круглешочки, словно она из моих слов вязала кружева.
      "Как в этих закорючках разбираются люди?" - думал я. Научусь ли когда-нибудь я тоже писать, как Оленка? А очень хотелось бы научиться!
      - Дальше что писать? - говорит Оленка.
      А дальше и сам не знаю, что.
      - Ну же, - торопит меня Оленка.
      Но вот поток мыслей наплывает в голову, и я сквозь слезы продолжаю диктовать:
      - "А хозяйка моя очень злая, ее никто не любит, наши эрзянские люди, которые иногда приходят к нам, называют ее нэпманкой, а она себя - мясной королевой, а какая она королева, если у нее глаза как плошки, нос будто кукиш".
      Оленка, видя, что этому письму никогда конца не будет, сказала:
      - Хватит, давай напишем адрес. Откуда ты?
      - Из села Чумаево.
      - Чудак ты человек! Я спрашиваю губернию.
      - А что такое губерния? - удивился я.
      - Я тоже не знаю, но в письмах завсегда так пишут.
      - А зачем писать губернию? - сказал я. - Наше село и так хорошо все знают. Маленького спроси, и тот укажет. Наш дом стоит на самом пригорке, его со стороны речки как на ладони видать, а Евсейка его с закрытыми глазами найдет.
      Мы судили и рядили, как нужно написать, и не заметили, как в избе появилась моя хозяйка. Видимо, она давно стояла и слушала наши разговоры.
      - Так у кого это нос будто кукиш? - неожиданно для нас спросила она.
      Мы с Оленкой остолбенели.
      А хозяйка понесла:
      - Ах вы такие-сякие, немазаные, кривые, порядочную женщину вздумали хулить. Убью вас обоих, чтоб и духу вашего не было!
      Убить-то, конечно, не убила, но сделала так, что я целую неделю не мог без боли надевать штаны. А Оленке она навсегда заказала дорогу к дому. О письме уж и не стоит говорить.
      Когда она била меня, помнится, я кричал:
      - Уйду в деревню, не буду нянчить твоего ребенка!
      - Никуда не уйдешь, - стегая меня веревкой, говорила хозяйка, - будешь нянчить. Десятерых принесу, и всех будешь нянчить.
      Я и так на тетю Домну был зол, теперь стал еще злее и, что бы она ни говорила, старался делать все наоборот.
      Я так озверел, что мне стали не страшны ее угрозы.
      Я каждый вечер выходил на улицу и спрашивал проезжих, не в Чумаево ли они едут.
      "Если кто-нибудь попадется с нашенской стороны, - думал я, - то сейчас же уеду с ним в деревню".
      Но, сколько я ни спрашивал, все мне отвечали "нет".
      Я СООБЩИЛ БАБУШКЕ О СВОЕЙ ЖИЗНИ
      Летом, когда я немного научился говорить по-русски, я познакомился с нашим соседом, дедушкой Прохором.
      Он сидел в конторском коридоре рядом с черной доской, на которой были навешаны дверные ключи. Я стал приходить к нему на службу. Увидев меня, дедушка первым долгом потреплет мои волосы, потом завернет козью ножку и начнет рассказывать какую-нибудь бывальщину о себе. Жизнь дедушки Прохора, если верить его словам, - сплошные приключения.
      Однажды, придя к нему, я заметил на столе желтый ящичек с блестящими рожками, на которых лежала черная трубка с длинным шнуром. И вдруг в этом ящичке что-то зазвонило. Дедушка Прохор взял трубку. Одну сторону он приложил к уху, а другую ко рту и стал сыпать слова.
      "Не рехнулся ли дедушка?" - подумал я.
      Когда он окончил разговор, я спросил его:
      - Дедушка, что ты сейчас делал?
      - А ты что, не слышал, что ли? Разговаривал.
      - С кем же через эту дудку можно разговаривать?
      - Хе! - усмехнулся дедушка. - Через эту трубку и ящик с кем угодно можно разговаривать.
      - А с бабушкой можно?
      - Да хоть и с дедушкой.
      - Дедушка Прохор, дозволь мне поговорить, - попросил я.
      - Нельзя, нельзя, Ванятка, начальство заругает, - сказал он и отодвинул меня подальше от стола.
      А мне так хотелось поговорить! А как поговоришь, ежели дедушка Прохор не разрешает...
      Но вот посидел дед на своем ободранном пружинном стуле, да и направился к дверям. Только не к наружным, а к тем, за которыми сидят разные начальники с тонкими и толстыми книгами.
      - Ты смотри ничего не трогай на столе, - предупредил он меня.
      - Не, дедуся, я ничего не трону.
      Только дедушка Прохор за собой прикрыл дверь, я бросился к ящику, но не успел взяться за трубку, как тотчас же за своей спиной услышал предупреждение какого-то мужчины:
      - Мальчик, нельзя телефон трогать!
      Но к чудесному ящику меня тянуло, как магнитом.
      Однажды, придя в контору и дождавшись, когда дедушка Прохор по каким-то делам покинул свое место, я вытащил из кармана ножик и отрезал шнур, которым ящичек был привязан к стене. Когда отрезал, меня чем-то стукнуло, я очень испугался, схватил ящичек и побежал в свой двор. Забежав в козий сарайчик, я поставил ящичек на кормушку, повертел ручку, как делал дедушка Прохор, потом взял трубку и стал говорить:
      - Бабушка, бабушка, возьми меня отсюда, хозяйка совсем забила меня, не дает никакой жизни, а от крика ее ребенка хоть лезь на стену. И еще меня совсем заели вши, я сказал хозяйке об этом, а она говорит - это хорошо, вши заводятся к деньгам. Ей-то, конечно, хорошо. Она с базара деньги целыми пачками таскает, а мне так нет никакого терпения.
      О пропаже телефона тут же хватились и стали, конечно, искать меня, а когда нашли и отлупцевали, то мне уж телефон был не нужен: я бабушке высказал все, что хотел.
      Наутро настроение у меня было хорошее: я был уверен, что сегодня за мной должны приехать из Чумаева.
      После того как часы пробили восемь раз, по нашей двери кто-то забарабанил. У меня от радости забилось сердце.
      "Наконец-то приехали!" - подумал я и бросился открывать дверь. В комнату вошла Манька, компаньонка тети Домны по торговым делам.
      - Лупастая дома? - спросила она.
      - Дома.
      - У тебя на плечах голова есть или нет? -прямо с ходу накинулась она на мою хозяйку. - Мало того, что ты себя посадила в калошу, и нас потянула туда же!
      - Что такое, что такое? - затараторила тетя Домна.
      - Не знаешь, что такое? Так я тебе скажу. Куда девала наши общие деньги?
      - Как - куда? Израсходовала на требуху.
      - Ах, израсходовала! Вот теперь продай-ка свою требуху.
      - Что ж такого, и продам.
      - Покупатели и не смотрят на наш товар.
      В избу влетела еще одна компаньонка с мужем.
      - Крах! Крах пришел нам, бабыньки. В казенные магазины навезли столько мяса, что не сбыть нам теперь требуху! - завопила она с порога.
      - Да, - промычал ее муж, - кажется, конец пришел.
      После этого хозяйка с большой проворностью стала сбывать свой товар. Хотя и теперь, как в былые дни, тетя Домна приходила домой с деньгами, но она уже хвастливо не шелестела ими. Однажды, придя домой, она, со злостью бросив на стол червонцы, сказала:
      - Все.
      - Все, - повторила за ней ее компаньонка Манька, - остался только один чанок с требухой, который стоит у тебя в сенцах. Но от нее так смердит, наверное, придется выбросить. А может быть, кому-нибудь и тухлая требуха нужна? - вдруг оживилась Манька. - А что ж ты думаешь, может, кто возьмет.
      - Ты что, с ума сошла? - закричала на нее моя хозяйка. Кто будет есть тухлую требуху? Я ее сегодня же выброшу. Из-за нее соседи начинают скандалить. Чего доброго, еще оштрафует милиция.
      Но тетя Домна не выбросила требуху. Выпроводив Маньку, она вместе со мной выбрала все из чанка, погрузила на тележку и покатила ее, только не в сторону свалки, а в центр города. Любоваться городом у меня не было времени, потому что тетя Домна очень торопилась.
      - Скорее, скорее, а то еще увидят эти ведьмы! - Так она называла своих компаньонок.
      Наконец мы вкатили тележку во двор какого-то дома с большим куполом.
      - Где тут находится самый главный зверовод? - спросила тетя Домна человека, одетого в какой-то чудной зеленый костюм, обшитый золотыми лентами.
      - Какой зверовод? - переспросил тот. - Дрессировщик, что ли?
      - Вот-вот, он самый.
      Человек провел нас в помещение и указал на коренастого мужчину со строгим продолговатым лицом и прямым носом. Мужчина, не обращая на нас внимания, возился возле клеток и кого-то ругал.
      - Работника, что ли, своего ругаешь? - участливо спросила тетя Домна.
      - Бессовестный человек, а не работник! - сказал дрессировщик. - Ушел и не соизволил покормить зверей... - Он повернулся к нам, но, увидев незнакомых людей, спросил: - Вы кто? Что вам тут нужно?
      Последние слова он сказал так резко, что тетя Домна струсила даже.
      - Да я... да мы... - залепетала она.
      - Я спрашиваю, что вам нужно?
      - Я торговка, - наконец сказала тетя Домна, - самая честная торговка. Кого угодно на базаре спросите, обо мне все так скажут.
      - Ну, и что же?
      - Мясца для ваших зверюшек привезла, хочу побаловать их мясочком. - И ни с того ни с сего тетя Домна залилась смехом. - Хи-хи-хи-хи! - как немазаное колесо пряхи, заверещала она.
      - Пока для зверей мясо не требуется, - сказал дрессировщик.
      - Да как же, милый, ведь теперь... - У тети Домны чуть не сорвалось с языка "не выбрасывать же", но она вовремя*поправилась и сказала: - Не увозить же домой.
      Дрессировщик ее уже не слушал, он занялся чисткой клеток.
      А тетя Домна стояла возле него и, как надоедливая пуха, жужжала:
      - Возьми уж, милый, возьми, дорогой, я тебе по дешевке отдам.
      Дрессировщику надоело ее жужжание, он отбросил кочережку, которой выгребал из клеток опилки, сказал:
      - Хорошо. Где твое мясо?
      - А вот, вот здесь.
      Дрессировщик, подойдя к нашей тележке, спросил:
      - Что это за гниль привезла сюда?
      - Какая тут гниль? - оправдывалась тетя Домна. - Требуха с малым душком, и я ведь за нее не тыщу прошу, а всего четыре целковых, если немного прибавишь, в придачу могу дать тебе помощника, - указывая на меня, сказала она. - Хороший парень, обижаться не будешь.
      - А что это за парнишка?
      - Да нянька. Безродный он.
      - А душу свою, случаем, не продаешь?
      - Душа-то, милый мой, покедова еще себе нужна.
      - А нянька, наверное, стала не нужна?
      - Эх, до нянек ли теперь! Такая жизнь настала, что сама-то не могу придумать, чем буду кормиться.
      Не знаю, от тети Домниного ли товара, или от ее слов дрессировщик плюнул и сказал:
      - На вот тебе пять рублей и убирайся отсюда, не порть тут воздух. А парнишку я, пожалуй, возьму.
      Тетя Домна даже перекрестилась: ей как с неба упали пять целковых. Оттолкнув меня от тележки, она повернула к воротам.
      В ЦИРКЕ
      ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
      Когда бородатый неуклюжий сторож закрыл ворота за тетей Домной, я очень обрадовался: наконец-то избавился от ее побоев и ее крикливого ребенка! Но моя радость сменилась тревогой, когда я посмотрел на незнакомый дом с крышей, похожей на опрокинутый котел, и моего нового хозяина с серыми колючими глазами.
      "Что это за дом? Что делают в нем? Не мыловарня ли?"
      После того как я познакомился с русскими, тетя Домна не раз говорила мне:
      "Если будешь бегать по соседям, отдам тебя собачникам, пусть отвезут на мыловарню".
      Вот, наверное, она и привела меня сюда...
      "Надо бежать, - подумал я, - сейчас же догнать тетю Домну и побожиться, что больше никогда не буду ходить по соседям".
      Только было я направился к выходу, как до моего слуха донесся голос дрессировщика:
      - Ну-ка, молодой человек, подойди сюда поближе. Что ж ты боишься, я же тебя не съем. Ну вот. Как тебя зовут-то?
      - Ваняткой.
      - Хорошее имя. Ты долго жил у этой женщины?
      - О! Долго.
      - А как к ней попал?
      - Дядя Гордей из деревни привез. Сказал, что в комиссарское заведение устроит, а сам у нее оставил.
      - А что с родителями твоими случилось, умерли, что ли?
      - Убили их.
      - За что же?
      - А разве я знаю?
      - Кто же был твой отец?
      - Не знаю, бабушка говорила, что он комиссарил.
      - Понятно. А ты что из себя, как из бутылки, выталкиваешь слова, ты не русский, что ли?
      - Эрзянский.
      - Вот как. А скажи, Ваня, ты свою фамилию знаешь?
      - Знаю - Остужев, а по-уличному нас зовут Паньками, дедушку нашего Панькой звать.
      - А фамилия Строганов тебе нравится?
      - Нравится.
      - Это фамилия одного артиста. Хочешь, я тебе его покажу?
      - Хочу.
      Дрессировщик подводит меня к щиту, на котором нарисован в точности такой же человек, как он сам. Только на плакате человек одет по-чудному: на нем длинный пиджак с двумя хвостами, на шее бантик, какие девочки привязывают любимым кошкам, а штаны у него узкие-узкие - если бы этот человек присел, то они сейчас же лопнули бы.
      - Вот это и есть Строганов, а зовут его дядей Сашей. Узнаешь его?
      - Узнаю: это ты.
      - Не "ты", а "вы", - поправил он.
      - Вы.
      - Вот теперь правильно. Значит, говоришь, нравится тебе фамилия Строганов? Ну ладно, об этом поговорим позже. А теперь пойдем. Я познакомлю тебя с моими зверями.
      Мы заходим в большой лабаз, где я уже был с тетей Домной.
      Нас встречает дружный лай собак. Дядя Саша что-то крикнул, и они замолчали.
      Поворачивая голову то влево, то вправо, мы проходим по длинному ряду двухэтажных и одноэтажных клеток, идем словно по собачьей улице. С двух сторон раздается рычанье и тявканье. В верхних клетках сидят маленькие собачки, величиной с рукавицу, а внизу - громадные. Строганов называет их догами и немецкими овчарками. Эти собаки, пожалуй, не меньше телят, все они злые-презлые, особенно немецкие овчарки. Когда мы подходим к их клеткам, у них от злобы желтеют глаза. Дядя Саша представляет меня собакам, но они встречают меня враждебно.
      Если бы правда существовали собачьи улицы, то, наверное, по ним никто не ходил бы, но я...
      Мне тоже немного жутковато, не очень, конечно, только под коленками чувствую небольшой щекоток. Не обращая на это внимания, иду за Строгановым с самым решительным видом.
      Чем дальше, тем мои ноги становятся непослушней, потому что впереди из-за перегородки тянется к нам страшная медвежья морда. Медведь на цепи, но может случиться, он перегрызет цепь, у него вон ведь какие зубы.
      Строганов треплет медведя по шее, то же самое заставляет делать и меня. Но моя рука против моей воли прячется за спину.
      Между клетками появляется высокий человек с длинным лошадиным лицом.
      - А вот и наш пропащий явился! - увидев его, вое* кликнул Строганов.
      Человек изогнулся дугой и прогнусавил:
      - Бонжур.
      Строганов вплотную подошел к нему и спросил:
      - Петр Елисеевич, что это значит? Почему вы оставили сегодня зверей без обеда? Почему вы распустили рабочих и сами ушли, не предупредив меня?
      - Но я же вернулся, - оправдываясь, проговорил длинный.
      - Вернулись? Посмотрите на часы, во сколько вы явились! Скоро уже надо готовиться к представлению.
      Строганов отругал его как следует и затем познакомил нас.
      - Вот это будет наш помощник, - сказал он. - Зовут его Ваней. Прошу его не баловать, но и не насиловать работой. Познакомьте его, пожалуйста, с нашими зверями. А я побегу переодеваться. Мне еще до представления надо кое-куда сходить.
      Когда Строганов удалился, длинный, как гусь, клюнул в мою сторону и проговорил:
      - Будем знакомы: Пьер Жиколье, - и с важностью прибавил: - француз.
      После того как Пьер Жиколье, или по-настоящему Петр Жиколкин, назвал свое имя, будто взрослому он стал мне жаловаться, что все его унижают и не дают хода. Затем потащил меня осматривать зверей. В первую очередь он подвел к четырем маленьким, отдельно стоящим клеткам, откуда высунулись четыре мохнатенькие головки собак.
      - Как на твой взгляд, хороши? - спросил он.
      Собачки действительно были хорошенькие. И я похвалил их. Они были не больше котят и, словно одуванчики, катались по клеткам.
      - Это лично мои, - сообщил Жиколье, - собственной дрессуры. Мери, - позвал он одну собачку, - покажи-ка мальчику, что ты умеешь делать.
      Жиколье заставил ее подняться на задние лапки и так пройтись по клетке. Затем он просунул в клетку прутик и приказал прыгнуть через него. Собачка напружинилась, дала прыжок вверх. Но клетка была низкая, Мери ударилась головой о верхнюю крышку, завизжала и забилась в угол. Сколько ни кричал на нее Жиколье, собачка не сдвинулась с места. У Жиколье лицо побагровело, глаза выкатились, и он с таким остервенением начал хлестать бедняжку, что от нее полетела шерсть.
      - Дяденька, не надо! - кричал я. - Не надо, лучше пойдем дальше.
      Но Жиколье не обращал на меня внимания. Потом он как-то сразу пришел в себя и толкнул меня вперед, к следующим клеткам. За одной из перегородок я увидел чудовище, которое никогда мне даже во сне не снилось.
      - Это слон, - говорит мне Жиколье.
      - Это прямо-таки целая скирда, - замечаю я, - а хвост...
      Надо сказать, у слона было два хвоста: один находился спереди, а другой сзади; задний был похож на плетку, а передний, из-под которого торчали два согнутых рога, походил на пожарную кишку, какой дедушка Прохор каждое утро поливал двор своей конторы.
      Не успел я как следует рассмотреть слона, как Жиколье что-то проговорил на незнакомом мне языке, чудовище своей кишкой подняло меня к самому потолку.
      Я отчаянно заорал. Слон от моего крика даже не пошевельнулся. А Жиколье, как поп, густым басом внизу грохотал: "Го-го-го-го!" - будто пустой фургон гнал по неровной дороге.
      Нагоготавшись вдоволь, Жиколье щелкнул пальцами, и чудовище поставило меня на прежнее место.
      - Что, испугался? - все еще гогоча, спросил меня Жиколье. - Ну, ты не сердись, дядя ведь шутит. Ну ладно, теперь пойдем наших зверяток выпустим погулять, - и с подозрительной улыбкой подвел меня к собачьей клетке, заставив открыть ее.
      Когда я стал открывать клетку, сидящая в ней собака с урчанием кинулась ко мне и чуть не схватила за руку. Я отскочил.
      - Что это ты? - с притворным удивлением сказал Жиколье. Дрессировщик должен быть смелым.
      - Зачем мальчика сразу толкаешь к зверям, они ведь его еще не знают, - проходя мимо, заметил Строганов.
      Жиколье покосился на него, взял у меня кочережку и сам стал открывать клетки. Дойдя до последней, Жиколье спросил меня:
      - Ну, сейчас ясно, как надо открывать?
      - Ясно.
      - Вот теперь из последней клетки выпусти собачку.
      Я хотел так же, как и он, с отрывом открыть дверцы, но у меня оказалось маловато силенок, пришлось поднатужиться.
      Только я открыл клетку, а из нее как выскочит собачища, ростом выше телка, как двинет меня своей грудью - куда моя кочережка полетела!
      "Ну, Ванятка, теперь пусть поминают, как тебя звали, подумал я, - этот идол сейчас тебя слопает живьем".
      Схватился я за голову да деру от клеток, а сзади себя слышу, как зверюга дышит прямо в затылок.
      - Караул! - кричу я.
      Но на помощь мне никто не бежит.
      Выскочил я из конюшни и помчался к воротам, а тут возьми да наступи на хвост какой-то плюгавенькой собачке. Она завизжала и бросилась на меня, а собачий норов такой: стоит только одной тявкнуть, остальные уж обязательно забрешут. Так оно и вышло. Набросились на меня целой ватагой. В какие только переплеты раньше ни попадал я, никогда не вспоминал свою мать, а тут во всю мочь закричал:
      - Ма-ма-а!
      Не знаю, что произошло с собаками, они на какое-то мгновение застыли. Я воспользовался этим и снова вбежал в здание цирка.
      "Что же теперь мне делать? - думал я. - Надо бежать из этого страшного дома - куда угодно, но только подальше от этих зверей".
      Я кинулся к каким-то дверям, но они были закрыты.
      Блуждал по незнакомым комнатам, спускался и поднимался по лестницам и наконец вышел в темный коридор. Но этот коридор меня снова вывел к зверям.
      "Чтобы выйти на улицу, наверное, нужно пройти через эти широкие занавешенные двери", - думал я. Через них то и дело с криком "Але!" пробегали люди.
      Но эти двери вывели меня к кругу, похожему на сковородку, на котором, к моему удивлению, усатые мужики в коротеньких штанишках, какие носят городские мальчишки, играли в чехарду.
      Я хотел пройти через круг к противоположным дверям, но не успел по нему сделать и пяти шагов, как на меня зашикали, я направился обратно, но сзади крикнули: "Але!"
      Я подумал, что крикнули мне, и повернулся. В это время меня ударили так сильно, что я не удержался на ногах. Ударивший меня страшным голосом закричал:
      - Сбили! Сбили ногу.
      И тут вся короткоштанная команда кинулась ко мне,
      В то время, когда я попал в цирк, артисты были очень мнительны. Если, например, кто-то перейдет дорогу бегущему во время репетиции на арену акробату, то считалось, что у акробата уже сбита нога, и он ни за что в этот вечер не будет работать, побоится даже репетировать. В цирке все боялись "дурного глаза". Обозревать зверей публике разрешалось сколько угодно, но артистам приглядываться к зверям нельзя: дрессировщик думал, что его зверей "сглазят". Нельзя сидеть на барьере спиной к арене - это предвещает плохой сбор. Некоторые артисты очень волновались, когда узнавали, что первый билет был продан женщине, - мог произойти несчастный случай. А раньше, говорят, как правило, ни один цирк не продавал первый билет женщине или девочке.
      Но откуда я мог знать о таких приметах? Как только я поднялся на ноги, сейчас же бросился бежать от своих преследователей. Но куда мне было бежать, когда у дверей, похожих на ворота, стояли такие же короткоштанные люди! Я бросился в сторону, притаился около боль шого ящика и увидел, что сел рядом с медведем.
      "Вот тебе и раз, - подумал я, - из-под кулаков да прямо в пасть к медведю! Что же теперь делать? Он же слопает меня". А медведь и правда тянет свою морду ко мне.
      От дедушки я слышал, как один человек при встрече с медведем упал на землю и притворился мертвым и этим спас свою жизнь. Я поступил так же. Свалился на пол, разбросал руки, ноги и даже захрапел, показывая медведю, что я действительно умираю, но, вспомнив дедушкины слова, что не нужно дышать, я притаил дыхание и лежал, как мертвый. Но медведь, видимо, был особенный, он понял, что я притворяюсь, стянул с меня картуз и сказал:
      - Вот он, голубчик!
      Когда я открыл глаза, то увидел перед собой моих короткоштанных преследователей. Они вытянули меня из-за клетки и потащили на площадку.
      - Ты откуда? - спросили они меня.
      - Я? Я от тети Домны.
      - От какой тети Домны?
      - А которая на базаре торгует требухой.
      - Что она, родня тебе?
      - Не, хозяйка, я у нее нянчил ребенка.
      - А как сюда попал?
      Мне пришлось подробно рассказать об этом.
      - А зачем дорогу перебежал?
      - А я совсем не перебегал, только повернулся... Дяденьки, не бейте меня, - запросил я, - я больше никогда не буду так поворачиваться и дорогу перебегать не буду!
      - Он не с намерением, - сказал кто-то из них.
      - А ну-ка, Жорж, рискни, - проговорил другой.
      Из группы выделился молодой курчавый паренек и покатился колесом, словно его кто-то крутил. И задом, и передом, и боком, крутился с каким-то вывертом, будто у него не было костей.
      Вдоволь накрутившись, парень подошел к здоровенному мужчине, словно гора выделявшемуся среди других, и сказал:
      - Все в порядке.
      - Здорово? - спросил меня громадный мужчина.
      - Шибко здорово, - подтвердил я.
      - А ты прыгать умеешь?
      - Так-то?
      - Хотя бы просто вверх.
      - Просто вверх умею.
      - Ну-ка, прыгни через этот барьер, не с разбегу, а с места.
      Я прыгнул.
      - А ничего мальчуган, - отозвался курчавый прыгун.
      - Мне еще не через такие завалинки приходилось прыгать, похвастался я.
      - Через какие же?
      - Когда к соседке за огурцами лазил, вот через какой забор прыгал, - и я показал выше своей головы.
      - Да ну-у! - удивились все.
      - Если так, давай тогда покажи свое искусство, - сказал здоровенный мужчина. - Стань боком ко мне и прыгни вверх, только с места.
      Я чуточку присел и прыгнул.
      - Молодец! - сказал мужчина. - А теперь, когда прыгнешь, сделай рывок головой назад.
      Я точно выполнил его приказание, а он на лету прихлопнул меня ниже спины, и я перевернулся и, к моему удивлению, стал прямо на ноги.
      - Молодец! - закричали все.
      Эти люди показались такими хорошими, что я готов был с ними прыгать до самой ночи. Но тут появился длинный Жиколье. Он снова увел меня к зверям и стал объяснять, что я должен делать в цирке.
      Утром нужно было варить пищу, потом прогуливать зверей, убирать в клетках, готовиться к репетиции, затем варить обед, снова убирать в клетках и, наконец, готовиться к представлению, во время представления помогать дрессировщику, то есть дяде Саше Строганову, после представления...
      Жиколье столько наговорил мне, что я ничего не запомнил. Надо сказать, я и не старался запоминать, потому что я все равно решил убежать отсюда. А куда?
      Конечно, опять к тете Домне. Когда Жиколье меня отправил к печке варить какую-то бурду для зверей, я вышел за ворота цирка и сразу почувствовал себя свободным. Но только теперь не знал, куда идти. Постоял, постоял на месте, затем спросил у первого попавшегося человека:
      - Как мне можно дойти до тети Домны?
      - До какой тети Домны?
      - А до мясной королевы.
      - Про многих королев слышал, - сказал человек, - а про мясную первый раз.
      "Вот тоже мне эта тетя Домна! - подумал я. - Говорила, что в городе всякая собака ее знает".
      Долго я ходил вокруг цирка, расспрашивал людей, не знает ли кто, где живет моя бывшая хозяйка тетя Домна. Но никто не знал. А сам разыскивать ее дом не решился. Покрутился, покрутился да снова вернулся в цирк.
      Вечером я сидел у котла, точно такого же, какой вмазан в печку нашей деревенской бани, здесь в нем варилась пища для зверей.
      Из-под крыши цирка раздалась музыка. Я бросил свой котел и побежал в коридор. По конюшне бегали люди в голубых костюмах, расшитых золотыми шнурами. Я заглянул за занавес и увидел, что площадка, или, как здесь говорили, манеж, была покрыта мягким цветастым ковром и освещена сверху яркими лампами. На ковре прыгал такой смешной человек, что, глядя на него, я от смеха чуть не надорвал живот. На этом человеке были надеты короткие штанишки с лямками, в точности как у нашего Митрошки. Полосатые чулки, как у тети Матрены, на шее воротничок с бантом, но он был совсем без рубашки. А на ногах у него такие здоровенные калоши, что он их еле таскал. Походит, походит, а потом как сиганет вверх, перевернется на лету и опять станет в калоши. Затем... он вышел из своих калош и скомандовал им:
      - Кру-гом!
      И правда, они, как солдаты, повернулись кругом.
      - Шагом марш!
      Калоши поплыли к выходу. А человек, визжа, как поросенок, побежал за ними. Когда он выбежал за занавес, то столкнулся со мной.
      - Ты бы не мешался здесь, - сказал он мне. - Вон туда иди и смотри сколько угодно, - указал он на лестницу.
      Я послушался его. Когда взобрался на площадку лестницы, то на манеже стояли уже козлы с натянутой между ними проволокой, на этой проволоке танцевали две девушки в серебряных платьях. Я смотрел на них как зачарованный. "Неужели они по-всамделишному танцуют на проволоке? - думал я. - И как не упадут оттуда?"
      За девушками снова на манеж выскочил смешной человек с двумя собачками, которые под маленькую пискливую гармошку плясали трепака, а за смешным человеком - знакомые мне прыгуны.
      Трудно рассказать, что делали они. Будто вихрь, носились по манежу, и крутились, и летали по воздуху, а черноусый большой дядька даже подмигнул мне,
      Я ВЫХОЖУ НА АРЕНУ
      Давно уже в цирке потушили огни, по домам разошлась публика, а я все глядел на затемненный манеж и думал:
      "Неужто все, что я сейчас видел здесь, было правдой?"
      Цирковое представление мне показалось сказочным видением.
      Со стороны кулис появилась темная фигура. Она дошла до середины манежа и окликнула меня. Это был дрессировщик Строганов.
      - Ты что тут сидишь? - сказал он. - Пора спать.
      Строганов по ступенькам поднялся ко мне в амфитеатр, сел рядом со мной.
      - А я уж думал, ты сбежал от нас.
      - Нет, теперь уж не хочу уходить, - ответил я.
      - Тебе понравился цирк?
      - Да, только, наверное, мне ни за что не научиться так выступать.
      - Почему?
      - Ого, тут вон какие все верткие.
      - Ничего, поучишься - и ты будешь верткий. - Строганов закурил папироску и ласково притянул меня к себе. - Давай-ка, Ванюша, мы с тобой познакомимся поближе. Расскажи мне подробней, как ты до этого жил, а то неудобно так: будем вместе жить и ничего друг о друге не знаем.
      Прижавшись к нему, я стал рассказывать, как жил у дедушки, у тети Домны, и даже рассказал, как мы с Оленкой писали письмо.
      - Да, ты свою жизнь начал не лучше меня, - сказал Строганов, когда я кончил. - Я ведь, Ванюша, тоже рос сиротой. Когда мне минуло восемь лет, на заводе машиной убило отца, а через год мать заболела чахоткой. Немало моей матерью пролито слез. Она все мечтала отдать меня в школу, а вместо этого мне пришлось идти по миру...
      Жили мы в рабочем поселке, недалеко от большого города. По ярмарочным дням и церковным праздникам в этом поселке устраивались балаганные представления.
      Приезжали фокусники, факиры, акробаты и наездники.
      Мать, предчувствуя свою кончину, привела меня в один из балаганов, надеясь, что в балагане работа легкая и артисты всегда живут весело и хорошо.
      Хозяину балагана я понравился, и он меня взял.
      Я распрощался с матерью и больше ее уже никогда не видел. Балаган вскоре перекочевал на другое место, а мать, говорят, через несколько недель умерла.