Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Призрак Мими (Дорогая Массимина - 2)

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Паркс Тим / Призрак Мими (Дорогая Массимина - 2) - Чтение (стр. 11)
Автор: Паркс Тим
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


      Поэтому, войдя в помещение со смехотворным плакатом на стенке: "Возьмемся за руки над миром во имя жизни на Земле" и усевшись напротив высокого человека в очках, он с ходу заявил:
      - Надеюсь, вы понимаете всю нелепость ваших действий. Почему мне не позволили объясниться еще вчера и пойти домой?
      Нападение - лучший вид обороны. Он всегда сам строил свою жизнь. Внутренний голос шепнул: "Мими!" И есть еще одно, что поможет преодолеть невзгоды. Он христианин и выполнит свой долг.
      Полковнику было на вид не больше сорока. Лицо с длинным тонким носом выглядело очень бледным, как у первого ученика-зубрилы. Неторопливо сцепив пальцы рук, он искоса взглянул на Морриса. Блеснули стекла очков. Большие, казавшиеся бесцветными глаза вызывали беспокойство.
      - Итак, синьор Дакфорс, - произнес он странным глухим голосом. Никаких объяснений не нужно. Но прежде чем вы начнете говорить что-либо, не могли бы вы назвать свои имя и фамилию, дату и место рождения, где проживаете в настоящее время?
      Они сидели за обычным столом со стопкой газет и громоздким старым магнитофоном. Комната для допросов не отличалась от любой канцелярской прихожей: белые стены, плакаты, на которых люди в форме ласкали детей и заботились о стариках. Лампы были люминесцентные.
      - Полагаю, я имею право на адвоката при допросе?
      - Разумеется, синьор Дакфорс. - Офицер не улыбнулся и не поднял глаз от бумаг. - Согласно статье двести двадцать третьей, раздел второй Уголовного кодекса, вы имеете право отвечать на любые вопросы следствия в присутствии адвоката. Однако ради этого нам с ним пришлось бы согласовать удобное для обеих сторон время встречи, а вам - оставаться здесь до момента, когда оно будет назначено. В этом случае нет смысла жаловаться на незаконное задержание.
      Моррис наморщил лоб, сделав вид, что обдумывает слова полковника. На самом деле он просто сравнивал. Насколько же лучше было с Марангони! Там всегда присутствовал дух дружеской подначки, как если бы они с полицейским инспектором разыгрывали бытовую комедию, где плохой конец исключается по определению. Здесь настрой был совсем иным.
      - Тогда спрашивайте. Мне нечего скрывать, - проговорил он.
      - Начните со сведений о себе, - сказал полковник, по-прежнему не отрывая глаз от бумаг.
      - Меня зовут, - начал Моррис обиженным тоном, - Моррис Альберт Дакворт, родился девятнадцатого декабря тысяча девятьсот шестидесятого года в Эктоне, Лондон, Великобритания. В настоящее время официально проживаю в Вероне, Монторио, Виа-деи-Джельсомини, шесть, хотя собираюсь переехать в дом своей жены в Квинцано, провинция Верона. Я ни в чем не виновен, не замешан ни в каком преступлении и готов ответить на любые разумные вопросы, которые мне будут заданы.
      - Grazie. - С полминуты полковник молчал.
      Моррис с удовлетворением заметил у него две довольно противных бородавки под левым ухом, похожим на бледную поганку. Злокачественные, что ли? Если нет, так любой приличный человек давно бы уже их удалил. Он сам недавно ходил прижигать бородавку на руке. Безболезненно и недорого.
      - На самом деле никаких особых вопросов у меня к вам нет, синьор Дакфорс. Все, что от вас нужно, - это заявление, подтверждающее либо опровергающее факты в том виде, в каком они у нас имеются. То есть расскажите, когда и как вы убили синьора - Позенато.
      Моррис остолбенел. Марангони ни разу так с ним не разговаривал, даже когда дела действительно были хуже некуда. В этом нестаром человеке с мертвенно бледным лицом, в бородавках и очках, ничто как будто не предвещало беды, но в его тевтонских интонациях было нечто пугающее. И почему он корежит его фамилию на намецкий лад?.. - Моррис решил не давать никаких показаний, пока не разберется, сколько известно полковнику. Голословными обвинениями его не проймешь - это детские игры. Может быть, они любого, кто сюда попал, обвиняют в самых ужасных преступлениях, чтобы только посмотреть, какова будет реакция. Никогда не угадаешь, где твоя удача. Спокойно, точно человек, не понимающий, как его угораздило оказаться в таком положении, Моррис спросил:
      - Вы ведь родом не из здешних мест? - Карабинер хмуро вперился в бумаги на столе. - У вас необычное произношение, - дружелюбно заметил Моррис.
      - Из Южного Тироля, - негромко ответил полковник, перевернув страницу.
      - О да, конечно, Альто-Адидже. А как вас зовут?
      Полковник наконец удосужился посмотреть на Морриса. Тот испытал мимолетное чувство победы. Теперь он мог обрабатывать противника глазами такими открытыми и честными, безукоризненно чистой голубизны.
      - Синьор Дакфорс, я не вижу необходимости...
      - О, как вам будет угодно. Просто мне кажется, не мешало бы поставить человека в известность, с кем он говорит. Но если, конечно, это следственная тайна...
      - Моя фамилия Фендштейг, - невозмутимо ответил карабинер.
      - Да-да, Тироль, - Моррис примирительно улыбнулся. - Фендштейг... Звучит почти так же неважно, как Дакворт, правда? Вам не приходилось замечать, что людям с такими фамилиями, как наши, трудно почувствовать себя в Италии своими? Вечно какой-то барьер между нами и остальными.
      Но полковник, вместо того чтобы проникнуться симпатией после этих слов, неожиданно смерил его ледяным взглядом. Моррис поспешно продолжал:
      - Вы никогда не интересовались вопросом, влияет ли имя человека на его характер и судьбу? Помнится, когда я был моложе...
      - Синьор Дакфорс, - бесцеремонно перебил Фендштейг; его речь на глазах приобретала все больше немецких обертонов. - Я не собираюсь вести светские беседы с задержанным, который, как я убежден, совершил убийство. Сейчас я ознакомлю вас с фактами, которыми мы располагаем. Эти факты вы либо подтвердите, либо опровергнете в доказательной форме, либо вообще не станете комментировать. Как пожелаете, на ваше усмотрение. При этом можете добавлять любые детали, которые, по вашему мнению, заслуживают внимания. После этого наш разговор будет закончен. Вам ясно?
      - Разумеется, полковник, - покорно согласился Моррис. И тут же, не дав следователю открыть рот, добавил: - Основной факт, как мне кажется, состоит в том, что некоторым бывает трудно так запросто взять и наплевать на общественные приличия и условности.
      Но бледнолицый Фендшейг уже приступил к чтению протоколов. Его ничто как будто не трогало - ни собственная совесть, ни чужое обаяние. Голос его звучал все более монотонно, размеренно и бесцветно, точно текст, записанный на пленку.
      - В среду, двадцать восьмого февраля, в семь часов тридцать минут утра вы вышли из дому и поехали на работу, как всегда...
      Моррис отодвинулся от стола, скрестил ноги, правым локтем уперся в колено и прикусил согнутый указательный палец. Теперь нахмуриться и готово - он весь внимание. Еще обхватить левой рукой правую ногу; такую позу он когда-то подсмотрел на лекциях в университете. - ...Пока вы находились в пути, вам позвонила ваша жена Паола Дакфорс, урожденная Тревизан, и взволнованно сообщила, что умерла ее мать. Она просила вас немедленно поехать в дом покойной тещи, куда вы и прибыли в семь часов пятьдесят минут. Вы поговорили с сиделкой и сразу вслед за тем спустились в холл, сославшись на необходимость срочно позвонить по телефону. Через некоторое время вас обнаружила сестра вашей жены Антонелла Тревизан-Позенато, когда вы рылись в вещах ее матери. С ней вы провели около десяти минут, расспрашивая о наследстве...
      В этом месте Моррис чуть не перебил полковника. Такие слова, как "обнаружила" и "рылся", приобретали при чтении вслух совсем иной оттенок, будто за ними уже крылось что-то преступное. Это несправедливо. Совсем как в том фильме, где несчастного парнишку принялись шпынять, когда он закурил на поминках матери, и отсюда сделали вывод, что он же пристрелил араба. Но, собравшись возразить, Моррис вдруг подумал, что так вести себя и в самом деле нельзя. Дымить над гробом родной матери - это ужасно. Моррис никогда бы не позволил себе подобной выходки. Впрочем, распорядитель на похоронах, угостивший парня сигаретой, тоже поступил непорядочно, представив полиции этот случай в отрицательном свете. Вот и Антонелла совершенно напрасно рассказала, что он спрашивал про наследство. Но она, скорее всего, по своей обычной наивности не подумала, что таким свидетельством может навредить Моррису. - Однако за этими мыслями он потерял нить рассуждений Фендштейга.
      - Извините, вы не могли бы повторить? Я не совсем уловил насчет наследства.
      Вернувшись назад, словно отмотав магнитофонную ленту, полковник повторил слово в слово тем же монотонным голосом:
      - ...расспрашивая о наследстве. Затем вы поехали в головной офис семейной фирмы в предместье Квинто, где вступили в спор с вашим зятем, синьором Позенато, с которым уже давно находились в напряженных, если не взрывоопасных, отношениях.
      "Взрывоопасные", - подумал Моррис, - чересчур сильное слово для его унылых взаимоотношений с жалким цыплячьим магнатом.
      - Спор, возникший в то утро, по всей вероятности, касался наследства Тревизанов, завещание же, скорее всего, находилось у синьора Позенато. Перепалка приобретала все более ожесточенный характер, в результате вы набросились на него с ударами... нет, синьор Дакфорс, ваши замечания извольте приберечь до тех пор, пока я не закончу.
      - Извините, - кротко сказал Моррис, но при этом усмехнулся довольно вызывающе. - Я просто...
      Фендштейг поднял глаза. Это явно был один из его отработанных гестаповских приемчиков - он так редко прямо смотрел на собеседника. Застывшие удавьи зрачки за стеклами очков - как заметил Моррис, не слишком чистыми.
      - Я просто подумал, какое странное словосочетание - "набросился с ударами".
      Фендштейг снова потупил взгляд. Бедняга, верно, и не знает, что такое "словосочетание". Как только полковник собрался читать дальше, Моррис небрежно обронил:
      - Продолжайте, прошу вас.
      Но Фендштейг оставил реплику без внимания.
      - ...и причинили ему в драке смертельные увечья, возможно, случайные. На драку указывает беспорядок в помещении, хаотично разбросанная мебель. Малое количество крови говорит о том, что убийство могло быть совершено тупым предметом, вероятно, случайно попавшим под руку. Вместе с тем все могло быть специально подстроено таким образом, чтобы походило на убийство в состоянии аффекта. Несомненно, целый ряд вещественных доказательств был уничтожен до нашего приезда, хоть вы это отрицаете. Во всяком случае, необычно расположенные отпечатки ваших пальцев найдены на опрокинутом стуле, на столе и на папках с документами.
      Что такого необычного, подумал Моррис, в его отпечатках? А в каком, интересно, положении оставляли отпечатки на столе Фарук и Азедин? Его б не удивило, если и Бобо со своей невозможной Цуццолиной, или как ее там, забыли кое-где пару хорошеньких отпечатков, тоже не пальцев. Кстати, не мог ли Бобо выгнать эмигрантов оттого, что они его застали в недвусмысленной позе? Моррису было все трудней сосредоточиться на словах карабинера. После этого вы положили труп синьора Позенато в его машину. Отъехав на небольшое расстояние, вы, возможно, оставили машину в каком-нибудь местном гараже. Затем вернулись на место преступления и убедившись, что о преступлении никто не успел узнать, позвонили в полицию из своего автомобиля. Это было в десять часов утра. На следующую ночь, покинув дом в Квинцано после того, как ваша жена уснула, вы вернулись к спрятанной машине и поехали избавляться от тела. Затем вернулись к месту, где ранее прятали машину убитого, пересели в свою и направились домой. Такова наша версия событий. Теперь я прошу вас либо подтвердить ее, либо опровергнуть.
      Ну, допустим. Пока Моррис молчал.
      - Смелее, синьор Дакфорс, сейчас ваше слово.
      - Полковник Фендштейг, не надо меня подгонять. Если б на вас повисла еще парочка-другая нераскрытых преступлений, вы бы, наверное, и их с удовольствием приписали мне. Ну давайте же, вперед.
      Тот помолчал, затем спокойно сказал:
      - Обвинение очень серьезное, синьор Даквфрс. Я бы вас попросил отнестись к нему так же серьезно.
      - Согласен.
      Фендштейг оторвался от записей, но лишь затем, чтобы взглянуть в окно. На собеседника он по-прежнему не смотрел. Моррис вздохнул. На секунду ему захотелось взять в руки сигарету, даже затянуться. Кроме театрального эффекта и возможности потянуть время, был бы блестящий шанс показать, что руки ни капельки не дрожат. Да ничего у них нет на него! Одни сплошные домыслы, и то по большей части неверные. Что за аргумент: "спор, по всей вероятности, шел о наследстве Тревизанов". Вот еще! "Возможно, в местном гараже". Невозможно! Не говоря уже о том, что они не могли найти его отпечатков на стуле. Или они решили, будто Моррис такой дурак, что сразу кинется возражать: "Ничего подобного, я все вытер платком"?
      - Полковник, а вы когда-нибудь общаетесь с вашими коллегами из городской полиции? Это бы и вам сэкономило время, и мне не пришлось бы вспоминать, кому и что я говорил.
      - Синьор Дакфорс, я просил подтвердить или опровергнуть те факты, которые я вам только что зачитал.
      - Как я объяснил вчера полиции, в ночь перед убийством Бобо уволил двух наших рабочих-иностранцев...
      - Значит, вы признаете, что он был убит?
      - Как? - Но Моррис уже понял, что совершил непростительную оплошность.
      - Вам точно известно, что Роберто Позенато мертв?
      Моррис, округлив глаза, удивленно взглянул на полковника. Он знал, как прозвучит его голос на магнитофонной ленте.
      - Мне показалось, раз вы так уверенно говорите об убийстве, значит, уже нашли тело или еще какие-нибудь доказательства. - Он ждал дальнейших слов полковника, но неуверенность росла. Лед был так тонок, ступи на него тут же станет ясно, что обратно хода нет. Моррис глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. - Существует еще одно совершенно достоверное доказательство того, что эта парочка исчезла сразу после убийства. Вместе с ними из офиса пропала некоторая денежная сумма. Из сейфа за мусорной корзиной...
      Фендштейг медлил, изучая бумаги. Моррис заставил себя терпеливо ждать. Полковник без зазрения совести демонстрировал отвратительную манеру не смотреть людям в глаза и не вступать с ними в личные разговоры. Вся штука в том, чтобы распознать очередную уловку и не попасться на нее.
      - Разумеется, - отозвался наконец Фендштейг, переворачивая страницу, разумеется, полиция передала нам информацию. Но этого недостаточно. Людей, о которых вы говорите, видели в последний раз, когда они покидали общежитие в пять часов утра. Между тем синьор Позенато разговаривал с несколькими рабочими, вышедшими в утреннюю смену в семь. В то время он был жив и здоров. Что касается денег, о них я впервые слышу от вас.
      Однако же интересно, подумал Моррис: полиция не потрудилась сообщить дорогим коллегам не только о "черном" сейфе, но даже о звонке Бобо в девять часов. Он им звонил? На миг Моррис и сам засомневался, но потом снова почувствовал нетерпение. Баста. Пора кончать эти игры в вопросы-ответы и отправляться домой завтракать.
      - Полковник Фендштейг, я, Моррис Дакворт, категорически отрицаю, что убил своего зятя Роберто Позенато, а также то, что находился с ним в плохих отношениях. Напротив, у нас были совершенно нормальные деловые отношения. В последние месяцы мы хорошо поработали на пару и имели все основания быть довольными друг другом. Я отрицаю, что из дома своей покойной тещи отправился сразу в офис. По дороге я заглянул в кафе в Квинцано, затем поехал на Вилла-Каритас, неподалеку от Квинто, где какое-то время провел в обществе одного из наших иностранных рабочих по имени Кваме. Все это имело место до того, как я приехал на фирму. И я категорически отрицаю, что вчера вечером занимался чем-либо, кроме своих личных дел.
      Вот так, подумал Моррис. По крайней мере, до тех пор, пока они не расстараются найти что-то еще. Полковник вновь погрузился в долгое молчание, листая свои бумаги, разграфленные в дурацкую розовую линеечку. Окно слева от Морриса посветлело и стало матовым. Хлипкий зимний рассвет озарил силуэты машин и приземистого здания за ними. Что-то зацепило мысли в неизбежном убожестве этого места - серые линии в сером свете, ограниченное со всех сторон пространство, расчерченное на какие-то квадраты и треугольники, в которых его теперь пытаются запереть. Вдруг появился отчаянный страх. Для чего ему свобода? Чтобы колесить по предместьям, помогать эмигрантам, любоваться живописью, спать с женой, воспитывать ребенка. Какое они имеют право лишать Морриса всего этого? Едва дыша, он прошептал: "Мими!"
      - Что такое? Вы хотите сообщить что-то еще?
      - Нет, - затравленно ответил Моррис.
      Фендштейг задумчиво прикусил тонкую губу.
      - Ну что ж. Итак, во-первых: мы не имеем подтверждений, что вы заходили в кафе в Квинцано. Никто во всей деревне вообще не помнит вашего приезда в то утро. Во-вторых, свидетель, с которым, вы, возможно, общались некоторое время на Вилла-Каритас, также не подтверждает факт вашего разговора. Во всяком случае он не смог сказать, как долго вы беседовали и на какие темы. В-третьих, сведения о ваших весьма напряженных отношениях с синьором Позенато мы получили от вашей жены, от ее сестры и рабочих на заводе "Вина Тревизан". Наконец, вчера вас не было дома до поздней ночи. Это требует объяснений.
      На этот раз, чтобы не встречаться с ним глазами, Фендштейг занялся магнитофоном, регулируя громкость. Это смахивало на общение по факсу. И все же, чем теснее казался угол, куда загоняли Морриса, тем - сильней была решимость вырваться на свободу. Он вполне способен оправдаться. Он же действительно сидел в кафе и ездил на Вилла-Каритас. А если потом убил Бобо, то непреднамеренно. И конечно же, он не заслужил того, чтобы просидеть остаток жизни в застенке. - Он гораздо красивее и умнее Бобо или Фендштейга, он доказывает делами свое милосердие, не говоря уже о религиозном озарении, посетившем его ночью. Более того, он ведь старался отговорить мозгляка от опрометчивых поступков, предлагал вполне пристойную, даже красивую версию истории с Массиминой. А Бобо ее отверг, не подумав.
      - Я был бы несказанно рад снова наведаться вместе с вами в то кафе и найти официантку, которая меня обслуживала. Заодно она могла бы описать мальчишку, принесшего мне местную газету. Вы, верно, спрашивали, заходил ли к ним англичанин, и они сказали нет, поскольку я очень хорошо говорю по-итальянски. - Моррис сделал ударение на слове "я", дабы подчеркнуть, что его произношение не в пример лучше, чем у Фендштейга. Наверняка полковник вырос в какой-нибудь Богом забытой, затерянной в снегах дыре в горах Бозена, где говорят на грубом итало-немецком наречии. В результате он, надо думать, приобрел жуткий комплекс превосходства германской расы, свойственный и австриякам. Моррис был полон решимости защищаться до последнего. Итальянское правосудие не позволит ничтожным людишкам из Южного Тироля обвинять его и требовать сурового наказания. А бородавки у полковника наверняка злокачественные.
      - Что касается парня, с которым я разговаривал на Вилла-Каритас, он только что пришел с ночной смены, да и вообще все эти эмигранты сидят на игле. Честно говоря, странно, что он вообще сумел вспомнить обо мне. Очевидно, мы с ним обсуждали увольнение рабочих.
      Фендштейг уткнулся в бумаги. Магнитофон записывал покашливание Морриса и натужное урчание еще одного автомобиля, въехавшего во двор. Утро нового дня, смешавшись с безжизненным светом ламп, не добавило красок бледной полковничьей физиономии с проступившей щетиной. Время уходило бесцельно, и Моррис почувствовал раздражение. Надо бы для полковника установить таймер, как в шахматах. Он попытался нарушить тишину.
      - Вам нехорошо, полковник?
      - С чего вы взяли? - Последнее слово он произнес как "фсяли".
      - Вы очень бледны.
      Фендштейг предпочел не отвечать. Он скрестил руки на груди, поднял голову и наклонил ее вбок, линзы вдруг ослепли, отразив блеск лампы.
      - Расскажите, пожалуйста, о вчерашней ночи. И на этом закончим допрос.
      Моррис на миг замялся, затем решительно отодвинул стул.
      - Нет. Хватит с меня такого обращения. Больше не скажу ни слова до тех пор, пока не поговорю с адвокатом.
      - Итак, мы подошли к вопросу, на который вы не можете ответить, Фендштейг наконец-то выдавил из себя улыбку, холодно и прямо глядя в глаза Моррису. - Или вам требуется время, чтобы вспомнить, где вы были всего восемь или девять часов назад?
      Встретив этот леденящий взгляд, замечательно вовремя устремленный на подозреваемого, Моррис понял, что теряет инициативу, совершает ужасную тактическую ошибку... Он поднялся, махнув рукой.
      - Вовсе нет, полковник. Но раз вы так уверены в моей виновности, тогда все, что я скажу, будет обращено против меня.
      Он сделал движение, чтобы обойти стол, но вдруг почувствовал, что все тело охвачено огнем. Жар поднимался из паха, стремительный и жгучий, ладони и щеки пекло от прилива крови. Даже эрекция началась. Избавиться бы враз от идиотской проблемы, свернув шею проклятой крысе! В этот момент голос внутри, словно идущий со дна колодца, пронзительно крикнул: "Нет!" Вопль нарастал и отдавался эхом в голове. "Нет, Морри, нельзя! Не делай этого!"
      Со всех сторон его обступила кромешная, гнетущая тьма. Мир исчез за задернутыми шторами. Просвет все сужался, и вот уже остался лишь один яркий блик на полковничьих очках. Еле держась на дрожащих ногах, Моррис наклонился вперед и ухватился за стол. Рука нашла и крепко стиснула массивное стеклянное пресс-папье в форме кита. "Нет!!!" - отчаянно взывала Мими. Голова разрывалась на части; он почти терял сознание.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      Глава двадцать вторая
      На четырнадцатый день тюрьмы Моррис вырезал крест из листа писчей бумаги. Распять на нем Господа нашего оказалось более сложной задачей, но он хорошо помнил тот странный излом тела, от бедер и торса к склоненной на левое плечо голове, бессильно повисшим локтям и пригвожденным ладоням. Словно застывшие контуры виноградной лозы под зимним солнцем на холмах Вероны. Сокамерник, серийный убийца, поразился, когда Моррис изобразил виноградные листья вместо рук Христа. Лицо, разумеется, принадлежало ей вполне узнаваемое, хоть без явных признаков пола. И взглянул Моррис на труды свои и увидел, что это хорошо. Похоже, у него все-таки настоящий талант к изобразительному искусству. Он вставил бумажный крест в трещину над зеркальцем на стене - так, что отраженное в зеркале лицо словно рассекало на четыре части вечного мученика. - Иисус Искупитель. Несомненно, католическая вера привлекательнее, нежели суровый англиканский методизм матери - она настолько богаче. Глядя в нарисованное лицо, Моррис произнес слова, которые выучил по катехизису, готовясь к свадьбе: "Ave Maria! Радуйся, Благодатная! Благословенна Ты между женами".
      - И да славится плод чрева Твоего, Иисус Христос, - с готовностью отозвался его свихнувшийся сотоварищ.
      Моррис растерянно оглянулся. Плод чрева? Он и забыл продолжение... Глаза соседа, уставившегося в зарешеченное окошко, были абсолютно пусты. Но Моррис постиг скрытый смысл сказанного. Он убил плод ее чрева. В своей дорогой Мими он распял Христа еще до рождения. Увидав его муки, сокамерник, который, кажется, угробил всю свою многочисленную родню, хрипло загоготал. Он имел поистине чудовищную привычку подолгу смеяться над несмешными вещами, надувая толстые щеки. Моррис осенил себя крестным знамением и упал на колени перед сотворенным его руками Распятием. Он все исправит. Вырвется отсюда и будет жить дальше только ради того, чтобы искупить содеянное.
      Но когда же? Адвокат, как только им позволили встретиться, объяснил, что официальное обвинение до сих пор не предъявлено, и Морриса здесь держат только из опасений, что очутившись на свободе, он затрет все следы преступления. Срок предварительного заключения может продолжаться до шести месяцев, хотя Моррис подозревал, что в Италии власти вольны делать почти все, что им угодно. И конечно, первым делом от него хотели услышать, где он был той ночью. Скорее всего, его не выпустят, пока не расскажет - иначе, по словам следователя, он может соорудить себе алиби, заручившись чьим-нибудь свидетельством, например, жены. Поэтому, как объяснил адвокат, им можно видеться только в присутствии карабинеров, и к нему не пустят других посетителей.
      Моррис яростно возражал против подобных предположений, но вместе с тем недвусмысленно дал понять, что никогда, ни за что на свете не расскажет, чем занимался в ту ночь. Это его частное, глубоко личное дело. В любом случае нет ни малейшей нужды его выпытывать, поскольку совершенно ясно, что исчезновение Бобо - дело двух эмигрантов. Почему до сих пор их не поймали?
      Адвокат прозрачно намекнул, что Паола не станет возражать, если Моррис заявит, что был с другой женщиной. Да хоть бы и с мужчиной. Моррис с ходу отмел это предложение. Во-первых, он никогда не изменял жене, во-вторых, считает нужным заявить без оговорок и во всеуслышание, что вообще на это не способен. Да ему никто и не поверит. Он и сам-то верил с трудом, что Бобо обманывал Антонеллу.
      К тому же в тюремной жизни имелись свои плюсы. В унизительном обращении, в убогой одежде, скудной пище и компании заключенных Моррис быстро обнаружил своеобразный опыт, обогащавший его взгляд на мир. Словно бы ему, как Данте, разрешили прогуляться по аду, посмотреть на людские грехи и Божьи кары, памятуя, что сам он не принадлежит к сонму отверженных. Но невзирая на подобные преимущества, Моррис вовсе не собирался задерживаться здесь надолго.
      В камере он без устали рисовал распятия и вел дневник, посвященный Мими, заполняя страницу за страницей философскими диалогами, страстными признаниями и фантастическими историями. Все странности придумывала она сама - у нее так хорошо получалось. Когда время тянулось совсем медленно, он занимался психоанализом соседа; и это вроде бы тоже выходило неплохо. Несомненно, сокамерник под его влиянием сильно изменился в лучшую сторону. Моррис даже подумывал, если им все-таки удастся надолго запрятать его в тюрьму, получить за это время магистерскую степень, а то и написать докторскую диссертацию по психологии. Он всегда интересовался этой дисциплиной, а материала для исследований в тюрьме хоть отбавляй. Едой Моррис старался не увлекаться, дабы поддерживать форму. На свободе ждало столько трудов: переезд в Квинцано, восстановление Вилла-Каритас, реорганизация компании на более высоком уровне, чем прежде.
      Засыпая по вечерам, Моррис погружался в блаженный покой. Так бывало всякий раз, стоило вызвать ее дух. Он вспоминал: вот Мими на пляже в Римини - черные, с едва заметной рыжинкой, волосы, запах ее кожи и лосьона. Вот она пьет кока-колу в баре - голова запрокинута, губы приоткрыты, глаза сияют. А вот в отеле: Моррис вошел, едва успев смыть кровь с рук, и обнаружил, что Мими позволила ночной сорочке соскользнуть с пышной груди. Тогда впервые он увидел пленительную наготу ее юного, цветущего тела. Что за жизнь была, истинный рай!
      Но Моррис не распалял себя рукоблудием: просто постоянно держал в уме идеальный образ Массимины, так же как когда-то, подростком, вспоминал покойную мать. И вот как-то раз, явившись ему в одной из таких грез на сон грядущий, Мими очень доходчиво объяснила, что нужно сделать. Моррис даже вспомнил про ангела, который разверз узы апостола Петра, отворил ему двери темницы и провел мимо стражей. Только Мими была еще более бестелесным духом. Кто бы мог представить ее?
      Духовник, которого велела вызвать Мими, оказался молод и доброжелателен. Он носил модные очки в золотой оправе и был явным либералом, что, к сожалению, не вписывалось в план разговора, продуманный Моррисом. Однако привычка обходиться тем, что ниспослал Господь, уже сделалась второй натурой. Он объяснил священнику, что хотя и не совершал никакого преступления, заточение вызвало у него своего рода духовный кризис на почве религии. Он успел многое передумать за это время; зрелище людских страстей и страданий привело к убеждению, что вся его прежняя жизнь преуспевающего бизнесмена лишена смысла - это не более чем алчная погоня за фантомом гедонистического благополучия. Священник даже глазом не моргнул, услышав этот перл.
      Но кое-что еще не дает покоя, продолжал Моррис свой монолог. Падре внимательно смотрел на него, и Моррис обратил внимание на свежий порез от бритья в опасной близости к маленькому вздернутому носу. Дело в том, что Моррис обратился в истинную веру больше года назад, но лишь ради женитьбы на Паоле. Он лгал перед Господом о своих грехах и раскаянии, ибо считал Церковь не более чем простой формальностью, вроде печати на документах. Он даже не верил в Бога, и все это время на совести лежал тяжкий груз, но об этом он не мог ни с кем поговорить. Моррис посмотрел священнику в глаза и склонил голову. Теперь он хочет исповедоваться по-настоящему и почувствовать, что принят в лоно Церкви Христовой.
      Священник извлек из складок сутаны ежедневник с логотипом "Ридерс Дайджест" и назначил дату исповеди. Таким образом, через два дня в час послеобеденного отдыха Моррис преклонил колена в исповедальне бетонной часовенки и рассказал, в числе прочего, что несколько лет назад был влюблен в сестру своей жены и сожительствовал с нею, пока ее не похитили и не убили. На Паоле он женился только потому, что та напоминала ему Массимину, с чьей душою он по-прежнему чувствует тесную связь - часто видит ее в снах, а то и наяву в образе Мадонны и других святых, постоянно думает о ней. В результате отношения с женой охладились, будто они и не супруги вовсе. Конечно, им с Паолой приходится решать сотни бытовых вопросов - домашнее хозяйство, стол, автомобили и так далее, - но по-настоящему они не поговорили ни разу, тем более теперь все эти внешние стороны жизни, буржуазное накопительство и прочее кажутся полной бессмыслицей. Даже во время близости с женой он представлял на ее месте Массимину и иногда даже называл Паолу именем сестры. Потому он чувствует перед ней огромную вину и в то же время как бы парализован, не способен двигаться вперед, быть честным и справедливым даже наедине с собой.
      Так Моррис распространялся минут двадцать, изредка отвечая на уточняющие вопросы исповедника, кое-что поясняя по его просьбе, но в основном он упирал на то, хочет избавиться от мучительной болезни, которая кроится в глубинах его подсознания - и отравляет ему существование. И в последнее время это наваждение стало столь тягостным, что недавно он совершил такие извращенные поступки, о которых раньше и подумать не мог. Ужасные, грязные дела.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19